Иван Федорович купил телевизор.
Новый год удался. Удался не только покупкой телевизора, на который ему как раз в придачу к накопленным за год деньгам хватило тринадцатой зарплаты, но и рядом других обстоятельств, которые, в отличие от покупки телевизора, он пока скрыл от жены.
Все шло к тому, что ему светило место к главке и, как следствие этого – попадание в номенклатуру. А это, в будущем, открывало новые горизонты для еще недавнего малоперспективного старшего инженера, прилагавшего все усилия для того, чтобы не попасть в какую-нибудь экспедицию и остаться на своем месте старшего сметчика.
В экспедиции он был всего один раз, после института, и на всю жизнь запомнил тучи комаров, отсутствие нормального питания, и необразованных водителей, не стеснявшихся поучать, а иногда и откровенно посылать по матушке молодого инженера.
С тех пор он делал все для того, чтобы оставаться на "чистой" работе, особенно летом, когда после работы можно было съездить на рыбалку, выходные провести на даче, а иногда – и периодически ему это удавалось – закрутить небольшую интрижку с лаборантками. Правда, зарплата на такой работе оставляла желать лучшего, в отличие от друзей по институту, месяцами кормивших комаров по стройкам коммунизма, но зато имевших возможность купить не только телевизор, но и машину. Иван Федорович же жил скромно, его зарплаты и зарплаты жены им едва хватало до конца месяца, пенсию тещи, жившей с ними, они складывали на книжку – на крупные покупки.
В конце декабря произошел сразу ряд событий, которые привели Ивана Федоровича в крайне благожелательное настроение. Началось все с развеселой молодой специалистки Иринки, пришедшей к ним в отдел из института в конце лета. Иринка с ходу покорила сердце Ивана Федоровича – и, признаться, не только его - однако была крайне неприступной, несмотря на серьезную осаду, устроенную им. Тот максимум, которого он добился к зиме – это то, что Иринка перестала откровенно строить глазки всем подряд и периодически разрешала себя целовать после работы, когда на пару минут оказывалась наедине с ним в кабинете. Несмотря на слухи о ее крупном и скандальном романе с кем-то из институтских преподавателей – чуть ли не деканом - Иван Федорович думал о ней исключительно серьезно и даже начал сожалеть о том, что в свое время поторопился и сделал предложение своей будущей жене.
В середине декабря, однако, дело с молодой специалисткой сдвинулось с мертвой точки, причем не просто сдвинулось, а покатилось как по маслу. Несколько дней до этого Ирина ходила задумчивая и даже грустная, а затем, загадочно глядя на Ивана Федоровича, попросила его задержаться после работы, чтобы помочь ей с новой сметой, которая горела синим пламенем. У Ивана Федоровича у самого был завал работы, однако отказывать он не стал и, заранее предупредив жену, остался.
До сметы у них с Ириной так и не дошло. Она отдалась ему прямо на рабочем столе, между стопкой папок и арифмометром. Ему даже не пришлось ее долго уговаривать, чему он был немало поражен – как еще больше был неприятно поражен тем, что она не девственница. В результате Иван Федорович пришел домой к полуночи, замерзший от долгих провожаний, весь в помаде и страшно смущенный.
Еще одно приятное известие принес ему парторг. Иван Федорович долго и безуспешно просился в партию, проклиная себя за то, что не вступил в студенчестве. Разнарядка на инженеров была мизерной, принимали в основном полевиков, а без партбилета в кармане дальнейшее продвижение по службе было весьма сомнительным. Однако активность Ивана Федоровича, который выступал на всех собраниях с предложениями по улучшению и развитию, не осталась незамеченной. Парторг долго тряс ему руку и сказал, чтобы Иван Федорович готовился – шансы есть.
Важнее всего, конечно, была новость о возможном повышении. Отдел Ивана Федоровича делал весьма ответственное задание, и начальник предприятия несколько раз напоминал ему об особой важности этой работы. В последний раз он его вызвал уже в самом конце декабря, и, расспросив о ходе дел, сделал туманный, но в его устах весьма многообещающий намек на то, что в низовом подразделении главка освобождается место, и руководство имеет на Ивана Федоровича весьма серьезные виды.
Работу их отдел сдал в срок, Иван Федорович знатно нарезался профкомовской водки на новогоднем празднике, который завершил бурным сексом с Ириной в темной комнатке отдела, воскресение отлеживался и отпивался рассолом, а наутро получил годовую премию и, сняв недостающие деньги с книжки, гордо повел жену Марину в магазин – выбирать телевизор.
Специалист по телевизорам был из него никакой, да и выбор, признаться, был мизерным, однако покупка была весьма и весьма дорогой, и потому Иван Федорович больше часа с умным видом рассматривал деревянную коробку с разных сторон и строго следил за действиями настройщика, окруженный толпой любопытствующих, прежде чем отнес требуемую сумму в кассу. На такси денег уже не хватило, однако магазин был недалеко от дома, и, пыхтя и отдуваясь, они с трудом дотащили тяжелую коробку вдвоем со срочно вызванным другом семьи Валентином.
Телевизор был хорош. Настолько хорош, что, не отрываясь от него, они выпили с Валентином обмывательную бутылку на двоих, а Валентин остался ночевать. Ему постелили на полу, перед телевизором, где он и прокантовался, мучимый похмельной жаждой, до утра.
А наутро было 31 декабря. Денег после покупки телевизора оставалось мало, и жена поумерила аппетиты Ивана Федоровича, намерившегося созвать кучу друзей и знакомых – с целью похвастать ценным приобретением. По строгому решению жены, Новый год они остались встречать семьей, вчетвером – с тещей и Валеркой, которому аккурат через неделю после Нового года исполнялось шесть лет.
Новый год прошел непривычно – перед телевизором. Жена и теща смотрели Голубой огонек, Иван Федорович выпил сначала шампанского, а потом водки и все время норовил пойти по друзьям. Валерке разрешили не спать до середины ночи, мальчик был счастлив, бегая вокруг елки и играя с подаренной ему заводной машинкой.
На день рождения Валерки позвали несколько малышей, с которыми ему предстояло через год идти в школу – хотя Иван Федорович втайне надеялся, что парень сделает это с другими, уже московскими друзьями. А наутро началось...
Иван Федорович никогда не сомневался в верности жены, хотя периодически и ловил взгляды, которые бросали на нее мужчины. Однако никаких особых причин для ревности у него не было. С работы в школе она приходила вовремя, а если и задерживалась – то ее всегда можно было застать по телефону в завуческой. Однако то, что случилось в это утро, повергло Ивана Федоровича в полный шок.
У него закончилась мелочь на проезд. Обычно он вспоминал об этом вечером и просил у жены двенадцать копеек, помимо рубля на обед, однако вчера, в суматохе дня рождения, забыл и о том, и о другом. Будить тещу не хотелось, жена уже убежала, уведя Валерку в садик. Иван Федорович задумчиво побродил по квартире и наконец увидел, что жена ушла на работу с новой сумочкой, им же подаренной на Новый год. Старая сумочка была засунута на обувную полку, и Иван Федорович, не задумываясь, в нее залез.
Мелочь он действительно нашел – в боковом кармашке. И там же нашел три упаковки презервативов.
Презервативы были дефицитом, Иван Федорович не был их большим сторонником и предохранялся добрым старым способом. С Ириной же он вообще не предохранялся, логично предполагая, что это ее проблемы – а если откровенно, ему это вообще не приходило в голову.
Он долго стоял, хлопая глазами и не понимая, что это у него в руках и как это может быть связано с его женой, а потом схватился за голову и сел на пол прямо в коридоре. Находка могла означать только одно – что у жены есть любовник. Ну или она предполагает, что он вот-вот появится.
Первым его порывом было позвонить жене – но она, скорее всего, была на уроке, и вызывать ее с урока разрешалось только по самому катастрофичному поводу – к примеру, землетрясению или какой-нибудь травме. Потенциальный любовник никак не относился к подобному поводу, да и Иван Федорович, по здравому размышлению, понял, что выяснение столь щепетильного вопроса по телефону будет выглядеть крайне нелепо.
Вторая мысль, которая пришла ему в голову – это то, что у него самого рыльце в пушку, да еще в таком пушку, что лучше бы ему прижать хвост и сидеть не особо высовываясь, так как серьезный – наверняка серьезный – любовник у жены – это дело более-менее привычное, а вот соблазнение молодой специалистки – это скандал.
Пребывая далеко не в самом лучезарном настроении, Иван Федорович забрал из сумки деньги и отправился на работу. Последняя также не прибавила ему настроения. Для начала он забыл пропуск, без которого, формально говоря, его не должны были пускать на работу, но, видя его удрученный вид, вахтер Семеныч снисходительно простил – не забыв, как резонно предположил Иван Федорович, тут же накатать соответствующее заявление начальству.
На работу он опоздал, что само по себе не являлось криминалом, однако именно сегодня начальнику предприятия вздумалось вызвать его к себе с утра пораньше. Об этом ему язвительно сообщила старая карга, засидевшаяся в отделе с бериевских времени – Фрида Абрамовна, старая партийная еврейка, которая, как всерьез предполагал Иван Федорович, и была главным препятствием к его попаданию в партию.
Взяв, что называется, задницу в горсть, Иван Федорович рванулся в начальственный кабинет, резонно просчитывая по дороге разговор о назначении его в главк и судорожно думая, как бы вытащить с собой Ирину и кого бы назначить на свое место. Все, однако, оказалось не совсем так, как представлялось Ивану Федоровичу.
Начальник встретил его хмурой и кривой ухмылкой и язвительно поинтересовался, какой вуз заканчивал Иван Федорович. Иван Федорович опешил и честно ответил – хотя и знал, что начальнику это известно гораздо лучше, чем кому-либо другому.
Вопрос, однако, был задан не просто так. Вслед за вопросом последовал грандиознейший разнос, слушатели которого, случайно проходившие по этажу мимо двери начальника, сначала с интересом прислушивались к звукам, доносившимся из-за двери, а потом в ужасе ретировались подальше, чтобы и их ненароком не задел начальственный гнев.
Как оказалось, оказалось, отдел Ивана Федоровича совершил самое худшее, что могло случиться – он полностью завалил проект, над которым трудился последние три месяца. Самое ужасное – за проект уже отчитались и получили премию, а это означало, что теперь предприятие было обязано трудиться безвозмездно по исправлению всех допущенных ошибок – как понял Иван Федорович из бессвязных выкриков начальника, все попросту предстояло сделать заново. Для Ивана Федоровича это означало не просто крах всей карьеры – на его памяти подобные ошибки дважды заканчивались для главных исполнителей серьезными тюремными сроками.
Самое плохое – то, что Иван Федорович с ходу понял, кто именно совершил базовую ошибку, из-за которой все и пошло наперекосяк. Это была Ирина, которой он, ослепленный любовью, поручил самую дорогостоящую работу по определению базовых коэффициентов трудозатрат по объекту.
Сложно описать состояние, в котором Иван Федорович вернулся в отдел. Он был раздавлен, унижен и оскорблен. Его радужные перспективы на глазах превращались в воздушные замки и таяли, как дым. Более всего он был зол на Ирину, и не собирался скрывать свои настроения от нее.
Ирина была весела и нисколько не удивилась тому, что он схватил ее за руку и потащил на лестничную площадку четвертого этажа, где традиционно курили и выясняли отношения. Удивилась Фрида Абрамовна, и проводила их внимательным взглядом, но сегодня Ивану Федоровичу было на нее наплевать.
Выяснение отношений с Ириной состоялось, но совсем не в том духе, в котором предполагал Иван Федорович. Ирина спокойно и даже с некоторой иронией выслушала высказанные ей упреки по поводу напрочь заваленной работы, посте чего огорошила Ивана Федоровича так, что он моментально забыл про всякую работу.
Ирина была беременна. Причем беременна именно от Ивана Федоровича – на высказанную им традиционную мужскую фразу относительно ее уверенности в самом факте она лишь презрительно фыркнула, а на вопрос о том, кто же отец, залепила ему крепкую пощечину, отозвавшуюся в голове у Ивана Федоровича похоронным звоном.
Из дальнейшего объяснения с Ирной он понял, что она видит только один путь дальнейшей его жизни – а именно полный развод с женой и их женитьба. Достаточно жалкие попытки Ивана Федоровича как-то оправдаться, переложить часть ответственности на саму Ирину и попросить отсрочки в принятии решения были встречены столь величественным презрением, что Ивану Федоровичу не оставалось ничего другого, как пообещать сегодня же вечером поговорить с женой.
Как прошел оставшийся день – Иван Федорович не помнил. Он мрачно сидел за своим столом, обхватив голову руками, под внимательными взглядами сотрудников. Очнулся он, когда в отделе уже никого не было.
Заперев отдел и сдав его на охрану, он вышел на улицу и пошел домой пешком. Из головы у него не шли мысли о самоубийстве, но он никогда не имел дела ни с оружием, ни с какими-либо ядами, и совершенно не представлял себе, как быстро и безболезненно покончить с собой.
Можно было бросить все и завербоваться на север – но ему как-то не очень хотелось работать руками, а работники головой на севере вряд ли требовались.
Можно было убить Ирину – тем более что об их взаимоотношениях никто, как ему казалось, не догадывался, а часть проблем тем самым снималась. Убить ее было несложно – Ирина жила где-то на окраине вдвоем с матерью, которая работала, и теоретически можно было оказаться наедине с ней дома и ее задушить. Иван Федорович даже представил себе, как смыкаются его пальцы на шее девушки, и его передернуло от блаженного ощущения, возникшего при этих мыслях.
Впрочем, смерть Ирины не снимала остальных проблем. Ему реально грозил срок за заваленный проект, или как минимум перевод в экспедицию – а это был провал всех его идей и жизненных планов.
За этими печальными мыслями он незаметно дошел до дома. Увидев вывеску магазина, расположенного в их дворе, он понял, что как минимум должен напиться – хотя бы для облегчения объяснений с Мариной. Чекушек в магазине не было, на бутылку не хватало, и он озадаченно вышел на крыльцо, где и был перехвачен двумя весьма помятыми и подозрительными личностями. Выяснив, что их цели и финансовые возможности совпадают с целями и возможностями Ивана Федоровича, они изъяли у него деньги и через минуту появились с вожделенной бутылкой.
В подворотне на троих Иван Федорович пил впервые в жизни, ему было отвратно и мерзко, однако делать было нечего, и он выцедил свои семьдесят грамм из давно немытого стакана, закусив вовремя предложенной ириской. Вторая пошла лучше, за неимением закуски была занюхана рукавом, и в квартиру Иван Федорович зашел уже весьма навеселе – что еще более усугубилось тем, что пил он на совершенно пустой желудок, без обеда и завтрака.
Дома были все. Теща отсиживалась в своей комнате, жена что-то шила, а Валерка носился по квартире, будучи в возбуждении от подаренных вчера игрушек и прошедшего дня рождения.
Иван Федорович что-то буркнул жене, старательно пряча от нее дыхание, прошел в комнату и мрачно уселся перед телевизором. На голубом экране кривлялись какие-то акробаты, и Ивану Федоровичу стало отвратительно и мерзко от его недавней радости по поводу хорошо идущих дел и благоприобретенной техники.
Перед ним взад-вперед носился Валерка, возбуждая его и без того хлещущее через край раздражение, но при жене и теще он опасался выплескивать его на ребенке, понимая, что тогда его крепко поддатое состояние не останется без внимания.
На этой мысли он решил, что недурно было бы догнаться, и подошел к шкафу, из которого давно и безуспешно пытался сделать бар, совсем как на западе. В баре стояла одинокая початая бутылка водки. Иван Федорович протянул за ней руку и вдруг услышал за спиной грохот.
Телевизор лежал на полу. Вернее, он стоял в том же положении, что и перед этим на тумбочке, но вместо кривляющихся акробатов поперек его экрана зияла мрачная трещина. Валерка стоял перед теперь уже безмолвным ящиком в полном шоке и со страхом смотрел на Ивана Федоровича.
Иван Федорович вскипел. В единый всплеск ощущений слилось все то. что произошло сегодня. Ему стало безумно жалко и денег, выброшенных на телевизор, и себя, загнанного в угол силой обстоятельств. Он мгновенно возненавидел своего дегенерата-сына, точно так же, как сегодня утром возненавидел Ирину.
Издав утробный вопль, Иван Федорович метнулся к ребенку и отвесил ему затрещину – настолько сильную, что ребенок всхлипнул и упал поперек телевизора. Ивану Федоровичу этого показалось мало – он понял, что должен проучить сына так, чтобы наказание соответствовало вине. Он обвел глазами комнату и увидел топор, прислоненный к балконной двери – на Новый год Иван Федорович рубил коровьи ноги на холодец.
Иван Федорович схватил топор и подошел к сыну. Растерянный и загнанный взгляд ребенка буквально взорвал его – он понял, что сын даже не понимает всю глубину поступка, который совершил. Одним движением Иван Федорович схватил руки сына, вытянул их вперед, поперек уже бесполезного ящика телевизора, и занес топор. Пронзительный визг ребенка слился с его яростным воплем.
Жена, ворвавшаяся в комнату в следующий момент, увидела замершего с топором в руке Ивана Федоровича и лежащие на полу отрубленные кисти рук. Крови не было – малыш, истошно крича, в недоумении смотрел на торчащие из разреза белые кости и обрывки мышц. Марина сжала то, что у нее было в руке, и кинулась на Ивана Федоровича...
Когда она пришла в себя, Иван Федорович лежал без дыхания. Его лицо и тело были исколоты портняжными ножницами, которые Марина так и продолжала сжимать в руке. Страшные раны были на месте глаз, из пробитого виска медленно вытекал розовый мозг. Рядом с Иваном Федоровичем так же недвижимо лежал ребенок, из обрубленных рук которого хлестала кровь.
Марина издала истошный крик, отозвавшийся звоном у нее в ушах. Представшая перед ней картина была невыносима, она должна была сделать что-то чтобы ее не видеть. Ножницы, зажатые у нее в руке, с тошнотворным хрустом вошли ей под ребра...
7 января 2006 г., Листвянка
Контакт с автором: [email protected]
