У Джека Лондона есть новелла, в которой рассказывается о старике, оставленном своим племенем умирать среди снежной пустыни (дело на Аляске происходило). Собственный сын говорит ему прощальные слова, напоминает о кучке хвороста возле ног (а старик ещё и слеп), а потом уходит прочь вместе с племенем - добывать себе пищу, продолжать свой род, любить, горевать, бороться - словом, дальше жить. Так уж у них было заведено - у диких северных племён конца восемнадцатого века. И что-то подобное у японцев было в не очень далёком прошлом (судя по нашумевшему фильму "Легенда о Нарайяме"). А что же делается у нас, в России, в начале двадцать первого века?
Город Иркутск, улица Банзарова, двухэтажный каменный дом. Поднимаюсь по скрипучим деревянным ступенькам и захожу в коридор. В коридоре сумрачно и неуютно. Белёные стены в чёрной саже, деревянный пол кое-где прогнил - неровен час ногу сломаешь. В крайней правой квартире первого этажа проживает восьмидесятитрёхлетняя бабушка. Голосовать она не может и не хочет, но я надолго застреваю у неё в гостях, поражённый увиденным. Поражён я прежде всего самой хозяйкой. Она сидит на неприбранной и давно нестиранной постели, сама вся неприбранная, явно больная, уже не отдающая себе отчёта - кто она и что делается вокруг. Если бы вместо меня пришёл какой-нибудь бандит, она и его пустила бы, и точно так же сидела перед ним и беспомощно глядела на него. Я обвожу взглядом комнату - давно немытые окна, стекло кое-где разбито. На потолке вместо лампочки - завязанный узлом электрический провод. На тумбочке возле кровати полбуханки хлеба, уже засохшего (хлеб этот не резали, а ломали руками). Поллитровая банка с водой (банка грязная, вода - мутная). Обрывки таблеточных упаковок разбросаны на тумбочке и на полу... Меня оторопь берёт от увиденного - от этой ужасной беспомощности, от заброшенности старого больного человека, от его бесчувственности, от детской доверчивости. Осторожно пытаюсь спрашивать, есть ли у хозяйки родные и вдруг узнаю нечто, ещё более поразительное: у бабушки есть две дочери, и одну из дочерей я хорошо знаю, мы вместе работали на радиозаводе, а теперь она занята частным бизнесом. Совсем недавно я встретил эту женщину - она выглядела очень бодро, хвасталась своим бизнесом и доходами, сама водила "иномарку". Да полноте, ужели это так? Нет, всё точно. Внешнее сходство есть. Кроме того, бабушка называет имя и фамилию моей знакомой, хорошо мне известную. И сразу, без всякого перехода просит купить её продуктов. Сама она уже третий день ест один хлеб и пьёт некипячённую воду из-под крана. И денег у неё нет - позавчера к ней приехала на такси внучка, попросила срочно денег, взяла пятьсот рублей и с ними умотала. С концами.
- Наркоманка, что ли? - спрашиваю.
- Чего?
- Я говорю, зачем вы деньги ей отдали?
Бабушка жалко оправдывается, а я ругаю себя за эти нелепые вопросы. Всё тут ясно и без расспросов: старого беспомощного человека бросили. Мало того, отбирают последние деньги - внучка специально приехала в день выдачи пенсии. Взяла у бабки деньги, купила четыре дозы наркотика по сто рублей за дозу (такса всегда одна и та же, меняется лишь вес), а пятую сотню отдала таксисту. Когда у них ломка бывает, я слыхал, они мать родную зарежут и всё что хочешь в рот возьмут (уж простите, за такую подробность). Чего уж говорить про выжившую из ума старуху, которой всё равно скоро помирать. Я сижу на единственном стуле, а бабушка по-прежнему сидит на своей неприбранной кровати и даже не стыдится своей расхристанности. А на мне - белая рубашка, галстук, в голове - правильные мысли. Но всё летит к чёрту. Какие могут тут могут быть мысли? О чём можно думать в такой комнате? И к чему я должен призывать людей, бросающих своих матерей, обрекающих на голод и медленную смерть стариков - родных стариков!
- Давайте, я вам хоть лампочку вкручу, - предлагаю.
- Не нужно. Тут электрика надобно.
Присматриваюсь (а потолки высокие, метра три с половиной), точно - электрический шнур оборван, а потом связан узлом, патрона вовсе нет. Лампочку вкручивать некуда. Позже выясняется: течёт смеситель на кухне и не работает слив в унитазе. Но самое плохое то, что бабушка почти не ходит. Только от кровати и до двери, с преогромным трудом. Поэтому и хлеб на тумбочке. Поэтому неубранные крошки. Поэтому грязные окна и затравленный взгляд голодного одинокого полусумасшедшего человека.
- Ну а соцзащита вам как-то помогает? Совет ветеранов есть у вас. Я вашего председателя знаю.
Бабушка вяло отмахивается. Да и не нужны мне её ответы, и так всё ясно. Никто. Ничего. Палец о палец.
Я вытаскиваю блокнот, записываю адрес, имя и фамилию, а ещё записываю телефон дочери. Надо будет позвонить. И ещё - нужно купить бабушке хлеба, печенья, молока. Это сделать не трудно - магазин - вот он, рядом, в пятидесяти метрах. Гораздо хуже другое - не поможет ей моё молоко.
Прощаясь с бабушкой, замечаю другую комнату - чистую, опрятную, с мытыми полами и прозрачными окнами. Я не верю своим глазам.
- А здесь кто?
- Квартиранты. Пустила двоих, муж и жена. На работе они.
- Что ж они вам окна не помоют?
- Чего?
- До свиданья, говорю. Пора идти.
Уже в дверях обещаю позвонить дочери, а также сообщить в совет ветеранов и в управление соцзащиты. Бабушка испуганно кивает. Она стоит, полусогнувшись у двери, держась одной рукой за стену, и ждёт, когда я уйду. Только одно ей и нужно - добраться до постели, упасть на спину и лежать с закрытыми глазами, ничего не видеть и не чувствовать.
Купив бабушке продуктов, я ухожу из этого дома, вообще бросаю улицу Банзарова - проклятую улицу, богом забытую улицу, на которой живут такие вот старики, по которой ливнем бежит канализация и ходят подростки со стеклянными глазами, которую травит своими выбросами расположенный неподалёку "Масложиркомбинат" - тот самый, на котором бабушка проработала всю свою жизнь.
Контакт с автором: [email protected]
