Действующие лица:

Десима

Септимус

Нона

Королева

Премьер-министр

Епископ

Режиссер

Буфетчик

Старый попрошайка

Старики, Старухи, Горожане, Крестьяне, Актеры и т.д.

Сцена I: Перекресток трех улиц

Сцена II: Тронная зала

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Перекресток,  на  который  выходят  три  улицы.  Одна  улица просматривается довольно  далеко, она поворачивает, и видна голая стена, освещенная фонарем. На  фоне  этой стены видны головы и плечи двух Стариков. Они высовываются из верхних окон домов, стоящих напротив друг друга по обе стороны улицы. На них шаржированные маски. Немного ближе к одной из сторон сцены большой камень, с которого садятся на коня. На дверях дверные молотки.

Первый Старик. Видишь королевский замок? У тебя глаза получше.

Второй Старик. Только ту часть, что над крышами домов, ведь он стоит на горе.

Первый Старик. Уже светает? Башню видишь?

Второй  Старик.  Башню-то  вижу, а вот наши узкие улицы ещё долго будут тёмными.

Пауза.  А ты слышишь что-нибудь? У тебя-то слух получше.

Первый Старик. Нет. Все тихо.

Второй  Старик.  Человек пятьдесят прошли час назад, целая толпа, и шли они торопко.

Первый Старик. Ночью было тихо, ни шепотка, ни вздоха.

Второй  Старик.  И видно никого не было, кроме старого Буфетчикова пса, который только что вылез из мастерской бочара Малачи.

Первый Старик. Тихо. Я слышу шаги людей. Их много. Наверно, идут сюда.

Пауза.  Нет, пошли другой дорогой. Пронесло.

Второй  Старик.  Молодые  задумали  какое-то  озорство  -  и молодые, и немолодые.

Первый  Старик.  Почему  им  не лежится в постели? Почему им не поспать часов  семь-восемь?  Хорошо было, когда я мог спать десять часов подряд. Они тоже узнают цену сну, когда им будет под девяносто.

Второй  Старик.  Им  так  долго не прожить. Нет у них нашего здоровья и нашей  силы.  Они  быстро  стареют,  потому  что  все  время  из-за  чего-то волнуются.

Первый  Старик.  Тихо!  Я опять слышу шаги. Они приближаются. Лучше нам убраться. Мир стал злым, и никогда не знаешь, что тебе сделают или скажут.

Второй Старик. Да. Надо закрыть окна и сделать вид, будто мы спим.  Головы  Стариков  исчезают.  Вдалеке слышен удар дверного молотка, потом все стихает,  потом слышен еще один удар совсем близко. Опять воцаряется тишина. И через некоторое время показывается Септимус, красивый мужчина лет тридцати пяти. Он так пьян, что едва стоит на ногах.

Септимус.   Отвратительное   место,   нехристианское   место.  (Колотит молотком.) Открывайте, открывайте. Я хочу спать.

Третий Старик высовывается в окно, тоже на верхнем этаже.

Третий Старик. Ты кто? Чего тебе надо?

Септимус.  Септимус я. Жена у меня плохая, поэтому впустите меня, дайте мне поспать.

Третий Старик. Ты пьян.

Септимус. Пьян! И ты бы пил, будь у тебя такая жена.

Третий Старик. Проваливай.

Он закрывает окно.

Септимус. Неужели в этом городе нет ни одной христианской души? (Стучит дверным молотком в дверь Первого Старика, но ответа нет.) Никого? Все умерли или  тоже  напились  - из-за плохих жен! Но одна-то христианская душа должна найтись.

Колотит дверным молотком в дверь по другую сторону сцены. В окно высовывается Старуха.

Старуха (визгливо). Кто там? Чего надо? Случилось что?

Септимус.  Да, так и есть. Случилось. Моя жена спряталась, или убежала, или утопилась.

Старуха. Какое мне дело до твоей жены? Ты пьян!

Септимус.  Ей  нет  дела  до  моей  жены! А я говорю тебе, что моя жена должна  по  приказу  Премьер-министра  представлять в полдень в большом зале Замка, а ее нигде нет.

Старуха. Уходи! Уходи! Говорю тебе, уходи. (Закрывает окно.)

Септимус. Так тебе и надо, Септимус, а ведь ты играл перед Кубла-ханом! Септимус! Драматург и поэт!  Старуха опять открывает окно и выливает из кувшина воду на голову Септимусу.  Вода!  Я весь мокрый... Придется спать на улице. (Ложится.), Плохая, жена... У  других  тоже плохие жены, но им не приходится спать на улице под открытым небом,  да  еще  облитым холодной водой из кувшина, целым водопадом холодной воды  из  кувшина, им не приходится дрожать от холода на рассвете, им нечего опасаться,  что на них наступят, о них споткнутся, их покусают собаки, и все оттого, что их жены куда-то спрятались.  Появляются двое Мужчин примерно такого же возраста, как Септимус. Они стоят, не шевелясь, и глядят на небо.

Первый  Мужчина.  Знаешь,  друг, а невысокая, со светлыми волосами - та еще штучка.

Второй Мужчина. Никогда не доверяй тем, у кого светлые волосы. Я всегда смотрю, чтоб были каштановые.

Первый  Мужчина.  Слишком  долго мы проваландались, и с каштановой и со светленькой.

Второй Мужчина. На что ты смотришь?

Первый Мужчина. Смотрю, как первые лучи золотят башню Замка.

Второй Мужчина. Лишь бы моя жена не узнала.

Септимус  (садится).  Несите  меня,  ведите меня, тащите меня, толкайте меня,  катите  меня,  волочите меня, но доставьте меня туда, где я мог бы от души выспаться. Отнесите меня в хлев - Спаситель тоже спал в хлеву.

Первый Мужчина. Ты кто? Твое лицо мне незнакомо.

Септимус. Септимус я, актер, драматург, на весь мир знаменитый поэт.

Второй Мужчина. Это имя, сэр, мне незнакомо.

Септимус. Незнакомо?

Второй  Мужчина.  А  вот  мое  имя  тебе  наверняка знакомо. Меня зовут Питером  Розовым.  Пеликаном по самой знаменитой из моих поэм, а моего друга зовут Счастливым Томом. Он тоже поэт.

Септимус. Знаменитые поэты - и плохие.

Второй  Мужчина.  Ты  бы  тоже  хотел  стать  знаменитым,  да у тебя не получается.

Септимус. Плохие знаменитые поэты.

Первый Мужчина. Лежи, где лежишь, если не желаешь быть вежливым.

Септимус. Да плевать мне сейчас на все, кроме Венеры и Адониса, а также других планет на небе.

Второй Мужчина. Ну и наслаждайся один их обществом.

Мужчины уходят.

Септимус.  Ограблен,  если так можно выразиться, раздет, если так можно выразиться,  кровоточу,  если так можно выразиться, - а они проходят мимо по другой стороне улицы.  Появляется толпа Горожан и Крестьян. Сначала их немного, потом все больше и больше, пока сцена не заполняется взволнованной толпой.

Первый Горожанин. Вон лежит человек.

Второй Горожанин. Отодвинь его.

Первый  Горожанин. Да это актер из труппы, которая будет представлять в Замке. Они вчера приехали.

Второй  Горожанин.  Пьян,  наверно.  Первая  же  телега  с  молоком его раздавит до смерти или покалечит.

Третий  Горожанин.  Оттащите  его  подальше. Пусть мы собрались пролить кровь,  но  ему-то  погибать  ни  к  чему.  Его  смерть может навлечь на нас проклятье.

Первый Горожанин. Тогда помоги.

Они пытаются оттащить Септимуса поближе к дому.

Септимус  (бурчит).  Не дают поспать! Толкают! Бросили на самых камнях! Нехристи!

Септимус лежит возле самой стены.

Третий Горожанин. Итак, мы друзья? Все согласны?

Первый Горожанин. Эти люди пришли ночью из деревень. Им почти ничего не известно, Против они не будут, но хотят знать все.

Первый Крестьянин. Так оно и есть. Мы с народом, но мы хотим все знать.

Второй Крестьянин. Мы хотим знать, но мы с народом.  Раздаются голоса: "Мы хотим все знать, но мы с народом", и проч. Все кричат одновременно.

Третий Горожанин. А ты, крестьянин, когда-нибудь видел Королеву?

Первый Крестьянин. Нет.

Третий  Горожанин.  Наша Королева - ведьма, злая ведьма, и мы больше не хотим, чтоб она была нашей Королевой.

Третий Крестьянин. Не верится, что дочь нашего короля стала ведьмой.

Третий Горожанин. А ты видел Королеву, крестьянин?

Третий Крестьянин. Нет.

Третий Горожанин. И никто не видел. Ни один из нас ни разу ее не видел. Семь  лет  она  не  показывается из большого черного дома на высокой горе. С того  дня,  как  умер ее отец, она живет за закрытыми дверьми. Но теперь нам известно, почему они закрыты. Темной ночью она водится с нечистью.

Третий  Крестьянин. В моей деревне говорят, что она святая и молится за всех нас.

Третий  Горожанин.  Этот  слух  распустил  Премьер-министр.  Он - умный человек и повсюду разослал своих людей, чтоб они распускали нужные слухи.

Первый  Крестьянин.  Это  правда.  Нас, крестьян, всегда обманывают. Мы ведь не обучены грамоте, как городские.

Крестьянин-верзила.  В  Библии  сказано,  что  ведьм  надо  убивать. На прошлое Сретенье я собственными руками убил одну ведьму.

Третий    Горожанин.    Когда   она   умрет,   нашим   королем   станет Премьер-министр.

Второй Горожанин, Нет, нет, он не сын короля.

Второй  Крестьянин.  Я  бы  послал глашатая в другие страны. Говорят, в Аравии много королей.

Третий  Крестьянин. Люди не должны молчать. Если бы тебе или мне пришло в  голову прятаться или что-то скрывать, о нас бы тоже стали плохо говорить. Я как все, и я хочу знать.

Третий  Горожанин. Ну же, буфетчик, поднимись на этот камень и расскажи все, что знаешь.

Буфетчик поднимается на камень.

Буфетчик.  Я  живу вблизи Замка. Мой сад и другие сады в округе как раз подходят к горе, на которой стоит королевский Замок. И у одного из соседей в саду пасется коза.

Первый Горожанин. Бродяга Майкл. Знаю его.

Буфетчик.  Коза  все время удирает. Однажды Бродяга Майкл поднялся рано утром,  чтоб  проверить  силки,  а  козы  нет  как  нет.  Он  полез на гору, поднимался  все  выше  и  выше,  пока не оказался у самой стены, и там-то он увидел  свою  козу, которая была вся в поту и дрожала, словно ее напугали до смерти.  Ему  послышалось как будто конское ржанье, а потом вроде белый конь пробежал  мимо,  но  только  это  был  не  конь, а единорог. Майкл на всякий случай,  если  вдруг  кролик  попадется,  прихватил с собой ружье, а тут ему померещилось,  что  единорог  бежит  прямо на него, и он выстрелил. Единорог исчез, а на большом камне остались пятна крови.

Третий  Горожанин. Когда знаешь с кем Королева якшается после полуночи, понятно, почему она носа к нам не кажет.

Третий Крестьянин. Не верю я этим россказням. Ваш Бродяга Майкл - врун. Ясно  одно  -  не  хочет  она  показаться  на люди. Когда-то я знавал парня, который,  когда  ему  исполнилось  двадцать  пять  лет, отказался вставать с постели. И он не заболел, вот уж нет, просто сказал, что жизнь - юдоль слез, и  сорок  четыре  года  пролежал на кровати, пока его не понесли хоронить на церковное  кладбище.  Кто  только  не  докучал ему, приходили и священник, и врач,  а  он  знай твердит: "Жизнь - юдоль слез". Как он спрятался ото всех, так  и она, поверьте, спряталась, с тех пор как ее отца не стало, чтоб ее по утрам будить. Кто ж ее осудит?

Крестьянин-верзила.  Это ведьминский обычай. Им-то известно, где искать себе товарищей в полночные часы одиноких ночей. Поблизости от меня тоже жила ведьма,  та,  что  я  убил  на Сретенье. А у нее был бесенок в обличье рыжей кошки,  так  каждую ночь он выпивал три капли крови из ее головы, прежде чем подавал  голос  петух. Кровью, они кормятся, потому что без крови становятся бесплотными  видениями  и тенями, а стоит им напиться крови, и они посильнее вас или меня будут.

Третий  Крестьянин.  Мой  сосед  не  был  колдуном,  просто ему надоело работать.  Он  сказал:  "Жизнь  -  юдоль  слез".  И  сколько ни донимали его священник и врач, он стоял на своем.

Первый   Горожанин.   Мы   никому  не  позволим  действовать,  не  имея доказательств,  но послушайте Буфетчика и, когда вы выслушаете его до конца, сами скажете, что ее ни на день больше нельзя оставлять в живых.

Буфетчик.  Не  по  душе  мне  рассказывать,  но вы все женатые люди. На другое  утро  после того, как парень полез на гору за своей козой, но еще на час  раньше,  когда небо было еще темное, он вновь взобрался на гору и пошел вдоль  стены среди камней и кустов, как вдруг увидел свет в оконце прямо над своей головой. Стена-то там старая, вся в дырах, где в нее попадали снаряды, вот  он  и  полез  наверх,  ставя  ноги в эти дыры, пока не оказался рядом с окном. И когда заглянул в него, то увидел внутри саму Королеву!

Первый Крестьянин. Он рассказал, какая она?

Буфетчик.  Он еще не то рассказал, ведь она в это время совокуплялась с большим белым единорогом.

Толпа начинает шуметь.

Второй Крестьянин. Не хотелось бы мне, чтобы нами правил сын единорога, хоть вы и скажете мне, что он всего лишь наполовину единорог.

Первый  Крестьянин.  Против  народа  я  не  пойду,  но  я бы не стал ее убивать,  если  бы  Премьер-министр  обещал будить ее по утрам и поставил бы стражу, чтобы не допускать к ней единорога.

Крестьянин-верзила.  Я задушил своими руками старую ведьму, а сегодня я задушу молодую.

Септимус (медленно поднимается и влезает на камень, с которого спрыгнул Буфетчик).  Я  не  ослышался?  Тут  кто-то  сказал,  будто единорог нечистое животное?  Ну  нет, единорог - самое благородное животное, и о нем сказано в Библии.  У  него  молочно-белая  кожа,  и молочно-белый рог, и молочно-белые копыта,  а  еще  у  него  голубые  глаза,  и он танцует на солнце. Никому не позволю  ругать  его, пока я жив. В "Великом бестиарии Парижа" написано, что единорог - чистое животное, что он - самое чистое животное на всем свете.

Первый Крестьянин. Уберите его с камня, он пьян.

Септимус.  Ну  да,  я  пьян, очень пьян, но это еще не причина, чтобы я разрешил кому-нибудь поносить единорога.

Второй Горожанин. Послушаем его. Все равно нам нечего делать до восхода солнца.

Септимус.  Я никому не позволю клеветать на единорога. Ни моим друзьям, ни  поэтам,  никому.  Поохотиться  на него - одно дело, если уж вам хочется, хотя  он  настырен и опасен. Поедем на высокие плато Африки, где он живет, и там  прострелим  ему  голову,  но,  я  слова  плохого не скажу о нем, и если кто-нибудь заявит, будто единорог нечист, то будет иметь дело со мной, ибо я утверждаю, что его чистота равна его красоте.

Крестьянин-верзила. Да он совсем пьян.

Септимус. Нет, уже не пьян. На меня снизошло вдохновение.

Второй  Горожанин.  Давай,  давай.  Мы никогда больше не услышим ничего такого.

Крестьянин-верзила. Слезай. Хватит с меня. Нам пора за работу.

Септимус.  Слезай,  ты  говоришь,  а если у меня божественным промыслом распушились  перья  на груди и раскрылись белые крылья? Ага! Теперь я понял. Вы   нашли   себе   спокойное  местечко,  чтобы  безнаказанно  клеветать  на единорога, но вам не повезло, потому что я вам не позволю.  Он спрыгивает с камня и бросается на толпу, которая старательно обходит его.  В   немилосердном   этом   городе  я  защищу  благородного,  молочно-белого, легконогого единорога.

Крестьянин-верзила. Не стой у меня на дороге.

Септимус. Почему это?

Первый Крестьянин. Не трогай его.

Второй Крестьянин. Никакого насилия - иначе удача отвернется от нас.

Все пытаются оттащить Крестьянина-верзилу.

Септимус. Я не пущу вас на смерть. Разве можно говорить о грязи, даже о пятнышке  на  молочно-белом героическом звере, который купается, едва забьют барабаны  на  восходе  солнца  и на восходе луны, да еще когда появляется на небе  Большая  Медведица?  Более  того,  нельзя  ни  слова  ни  сказать,  ни прошептать, ни тем более крикнуть тому, кто сам между двумя купаниями, а вас непременно мыли, когда вы родились, и наверняка обмоют, когда вы умрете.

Крестьянин-верзила бьёт Септимуса.

Первый Горожанин. Ты убил его.

Крестьянин-верзила.  Может, да, а может, и нет - пусть себе лежит. Одну ведьму я задушил на Сретенье, другую задушу сегодня. Плевать мне на него!

Третий Горожанин. Обойдем город с восточной стороны. Плетельщики корзин и сит уже, верно, вышли на улицы.

Четвертый Горожанин. Оттуда недалеко до ворот Замка. Они уходят в одну из боковых улиц, но вскоре, чего-то испугавшись, в замешательстве возвращаются.

Первый Горожанин. Вы и вправду его видели?

Второй Горожанин. С кем же спутаешь страшного старика?

Третий  Горожанин.  Я стоял рядом, когда семь лет назад призрак говорил через него.

Первый  Крестьянин.  Никогда  не  видел  его прежде. В моих краях он не объявлялся, и я не знаю, какой он из себя. Но слышал о нем, от многих слышал о нем.

Первый Горожанин. Глаза у него становятся будто стеклянными, он впадает в  транс,  и душа покидает его. Тогда-то призрак занимает ее место и говорит его голосом. Мы не знаем, чей это призрак.

Третий Горожанин. В тот раз, когда я был рядом, старик сказал: "Принеси пук  соломы,  у  меня спина чешется". А потом вдруг улегся на спину, глаза у него  широко  открылись, стали стеклянными, и он закричал по-ослиному. Тогда умер король, и дочь короля стала Королевой.

Первый  Крестьянин.  Говорят, Иисус въехал в Иерусалим на осле, поэтому осел знает, кто настоящий король. Старик ходит повсюду, и никто не смеет ему ни в чем отказать.

Крестьянин-верзила.  И мне никто не помешает взять ее за горло. Потом я сожму  пальцы  посильнее. Пусть старик лежит на соломе и кричит по-ослиному, потому что она умрет, пока он будет кричать.

Первый Крестьянин. Смотрите! Это он там на горе! Сумасшедший старик!

Второй  Крестьянин.  Ни  за что на свете не хотелось бы мне оказаться с ним  рядом.  Пойдемте  на  рыночную  площадь.  Она  большая, и на ней не так страшно.

Крестьянин-верзила. Я не боюсь, но пойду с вами, чтобы своими руками ее задушить.   Уходят все, кроме Септимуса. В это время Септимус уже сидит, его голова в  крови. Он трогает окровавленную голову, а потом смотрит на кровь на своих пальцах.

Септимус. Нехристи! Сначала меня выкидывают на улицу, а потом чуть было не  убивают.  А ведь я пьян, значит мне нужна забота. Всем людям, кто бы они ни  были,  время от времени нужна забота. Даже моя жена была когда-то слабым младенцем,  и  ей  были  нужны  молоко,  улыбка,  любовь.  Как будто я вдруг оказался посреди реки и, скажем, тону.     Появляется Старый Попрошайка с длинными спутанными волосами и бородой, одетый в лохмотья.

Старый Попрошайка. Хочу соломы.

Септимус. А все Счастливый Том и Питер по прозвищу Розовый Пеликан. Они знаменитые плохие поэты, поэтому, возревновав к моей славе, настроили против меня  народ.  (Вдруг  видит  Старого Попрошайку.) Я знаю одно лекарство, но, чтобы  приготовить  его,  надо взять чистую камфару, хинную корку, молочай и мандрагору  и смешать с двенадцатью унциями растворенных жемчужин и четырьмя унциями  золотого  масла.  Это лекарство вмиг останавливает кровь. Старик, у тебя его нет?

Старый Попрошайка. Хочу соломы.

Септимус. Понятно, понятно. Но мы все равно будем друзьями.

Старый Попрошайка. Хочу соломы.

Септимус.  А  может,  оно и к лучшему, если я истеку кровью. Но в таком случае,  друг  мой,  чтобы  опозорить  Счастливого  Тома  и  Питера Розового Пеликана,  необходимо  умереть  где-нибудь, где люди подхватят мои последние слова. Стало быть, мне нужна твоя помощь.   Поднимается на ноги, шатаясь, подходит к Старому Попрошайке и повисает на нём.

Старый  Попрошайка.  Ты разве не знаешь меня? Не боишься? Когда на меня находит,  у  меня  чешется  спина.  Я  ложусь  и  катаюсь на соломе, а когда закричу, сменится владелец короны.

Септимус.  А!  На  тебя снисходит вдохновение. Тогда мы с тобой братья. Послушай, я немного отдохну, а потом мы вместе пойдем на гору. Моя спальня в Королевском Замке.

Старый Попрошайка. Ты дашь мне соломы?

Септимус.  Асфодели!  Кстати,  из классиков кто только не писал об этих цветах? Все же, если отдаешь предпочтение асфоделям...  Они   уходят,   но   еще   некоторое   Время   слышится   голос   Септимуса, разглагольствующего  об  асфоделях.  Первый  Старик  открывает окно и стучит костылем  в  окно  на противоположной стороне улицы. Второй Старик открывает окно.

Первый Старик. Все кончилось. Они ушли. Мы можем поговорить.

Второй  Старик.  Уже  весь  Замок  освещен лучами солнца, да и на улице стало светлее.

Первый Старик. Пора старому псу Буфетчика появиться на улице.

Второй Старик. Вчера он нес в зубах кость.

СЦЕНА II

Тронная зала в Замке. Между колоннами позолоченные резные двери, кроме одной стороны, где находится большое окно. Утреннее солнце светит в окно, но между колоннами  темно.  По  мере  того как идет время, свет, поначалу сумеречный, становится  более  ярким  и  тени  исчезают.  В  резные  двери видны длинные коридоры,  один  из  которых ведет из Замка на улицу. В конце этого коридора открытая  дверь  и  виден  начинающийся  солнечный  день.  Посреди  залы  на возвышении  со  ступенями  стоит  трон.  Премьер-министр,  пожилой человек с нетерпеливыми  движениями  и речами, разговаривает с Актерами, среди которых Нона, красивая, приятная, спокойная женщина лет тридцати пяти - по-видимому, она главная среди актёров.

Премьер-министр.  Вам не обмануть меня. Пьесу я выбрал сам и помню, что она  называется "Трагическая история Ноева потопа". Я выбрал ее потому, что, когда  Ной  бьет  свою  жену,  чтобы  заставить  ее  войти в ковчег, все все понимают,  все  довольны,  все узнают своих упрямых жен, любовниц, сестер. И теперь,  когда  для  государства  так важно, чтобы все были довольны, пьесу, видите  ли,  нельзя поставить. Ведущая актриса, видите ли, пропала, но вы не приводите  ни  одного  разумного  довода, почему ее не может заменить другая актриса. Но я-то знаю, в чем дело: вы не хотите играть пьесу, которую выбрал я.  Вам  хочется  скучную  поэтическую пьесу с длинными монологами. Нет, мне нужна  моя пьеса - и никакая другая. Репетиция должна начаться немедленно, а представление начнется ровно в полдень.

Нона.  Сэр,  мы  искали ее всю ночь и не нашли. Кое-кто слышал, как она сказала,  что  лучше  утопиться,  чем играть женщину старше тридцати. А ведь Ноева жена совсем старуха, и мы боимся, как бы она и вправду не утопилась.   Десима, очень привлекательная женщина, высовывает голову из-под трона, где она прячется.

Премьер-министр.  Чепуха!  Вы просто сговорились. Почему нет режиссера? Он  за  все отвечает. Можете ему передать, если пьеса не будет поставлена, я упрячу его на год в тюрьму, а вас всех вышвырну из страны.

Нона. Ах, сэр, он ничего не может сделать. Она вертит им, как хочет.

Премьер-министр.  Вертит им, как хочет. Я знаю таких, как она. Весь мир готовы  разорвать  в  клочья, лишь бы не уступить мужу или любовнику. Знаю я таких. Пустоголовая нахалка с сушеным горохом вместо мозгов. Конечно же, ему с ней не справиться, но мне-то какое до этого дело?

Десима убирает голову.  Он  пойдет  в  тюрьму  -  кому-то  ведь надо идти в тюрьму. А теперь идите и кричите всюду ее имя. Зовите нахалку. Громче. Громче.

Актёры уходят, крича: "Где ты, Десима?"  Ох,  Адам,  ну зачем ты заснул в саду? Тебе бы надо было знать, что, пока ты лежишь там и ни о чем не подозреваешь, Небесный Старик обязательно сыграет с тобой какую-нибудь шутку.    Входит Королева. Она юная, у нее по-монашески аскетичное и робкое лицо.

Одета она в плохо сидящее парадное платье.

Королева. Я выйду к разгневанному народу и расскажу, как вы обращаетесь со  мной.  У  меня  почти  не  осталось  сомнений  в  том,  что  я  готова к мученичеству. Молитвы мне помогли. Да, я почти уверена.

Премьер-министр. Ах!

Королева. Мне столько же лет, сколько было моей покровительнице, святой Октеме,  когда она приняла мученичество в Антиохии. Вы помните, что единорог был  так  доволен ее аскетизмом, что запрыгал от восторга, отчего она выпала из  седла,  и  толпа  затоптала  ее  до смерти. Правда, если бы не единорог, толпа убила бы ее еще раньше.

Премьер-министр.  Вы  не  станете  мученицей.  У меня есть план. Я могу усмирить их гнев словами. Кто шил это платье?

Королева.  Это платье моей матери. Она надевала его на коронацию. Зачем мне новое? Я не заслужила новых платьев. У меня много грехов.

Премьер-министр.  Неужели  есть грехи у яйца, которое не было снесено и не было согрето?

Королева. Мне хочется быть такой же, как святая Октема.

Премьер-министр. Ну и платье! Впрочем, уже поздно. Ничего не поделаешь. Некоторым,   может   быть,   даже,  понравится.  Но  других  надо  завоевать очарованием,  достоинством,  королевскими  манерами.  Ну,  а насчет платья я что-нибудь  придумаю,  как-нибудь  объясню.  Помните,  они ни разу не видели вашего  лица,  и  вы  произведете  плохое  впечатление, если выйдете к ним с опущенной, как сейчас, головой.

Королева. Хотела бы я вернуться к моим молитвам.

Премьер-министр. Пройдитесь! Позвольте мне, ваше величество, посмотреть на  вашу  походку.  Нет, нет и нет. Вы должны показать, что вы королева. Ах! Если  бы  видели  королев,  которых  видел я - они умели, себя подать. Сущие драконихи,  но  манеры,  манеры!  У  вас  должен  быть  соколиный взор, взор хищницы.

Королева.  Там  булыжники. Если бы я могла пройтись там босиком, то это была  бы  благословенная  епитимья.  Единорогу особое удовольствие доставили окровавленные ступни святой Октемы.

Премьер-министр. Проклятый сон Адама! Босиком! Босиком - вы сказали?

Пауза.  Нет  времени  снимать башмаки и чулки. Если вы выглянете в окно, то увидите, что  толпа  с  каждой  минутой  все  больше  теряет терпение. Пошли! (Подает Королеве руку.)

Королева.  У  вас  есть план, как справиться со злой толпой, чтобы я не стала мученицей?

Премьер-министр. Я открою вам свой план, но не сейчас.  Они  уходят.  Входит  Нона  с  бутылкой  вина и вареным омаром, оставляет их посреди  залы  на  полу. Приложив палец к губам, становится в дверях лицом к зрительному залу.

Десима (крадучись, выбирается из своего тайника и напевает).

"Ушел тайком, - так пела мать, -

Зазвав в постель меня", -

Пока узор вела златой

Проворная рука.

Она склонялась над шитьем,

Сверкавшим златом,

В слезах мечтая для меня

О короле богатом.

Едва она протягивает руку за омаром, как подходит Нона, подавая ей платье и маску жены Ноя, которые прежде висели у нее на левой руке.

Нона, Слава Богу, ты нашлась! (Становится между Десимой и омаром.) Нет, сначала надень платье и маску. Я тебя отыскала, и больше тебе не убежать.

Десима. Хорошо, хорошо, только дай мне поесть.

Нона. Не дам ничего, пока ты не оденешься для репетиции.

Десима. А ты знаешь песню, которую я только что пела?

Нона. Ты всегда ее поешь. Это песня Септимуса.

Десима.  Это  песня  сумасшедшей  дочери  шлюхи. Ее единственная песня. Отцом  девушки  был  пьяный  моряк,  ожидавший выхода в море, но она верила, будто  мать  предсказала ей выйти замуж за короля и стать великой королевой. (Поёт.)

"Когда тебя я зачала,

Был слышен чайки крик

И волны пеною меня

Озолотили вмиг".

Мне не могла она помочь,

Лишь косы заплела

И о короне золотой

Мечту мне отдала.

Когда  я  лежала там, мне казалось, что я могла бы сыграть королеву, великую королеву. Это моя роль.

Нона.  Ты  -  и  королева?  Ты, которая родилась в придорожной канаве и которую завернули в украденную с плетня простыню?

Десима.  Королева  совсем  не  может  играть,  а  я  смогла  бы. Я умею склоняться  до  земли  и  умею  быть  суровой,  когда  надо.  О, я знаю, как изобразить взглядом летний зной и тотчас придать голосу зимний холод.

Нона. Низкая комедия - вот твое дело.

Десима.  Как  раз когда я это поняла и сказала себе, что рождена сидеть на  троне  в  окружении  солдат  и придворных, приходишь ты и трясешь у меня перед  носом  маской и платьем. Да еще говоришь, что мне не положен завтрак, пока,  я  не сыграю старую каргу со сморщенным подбородком и сопливым носом, которую  злодей-муж  бьет  палкой,  потому что она не желает лезть вместе со скотиной в его ковчег. (Бросается к омару.)

Нона.  Нет!  Не  получишь  ни кусочка, пока не наденешь платье и маску. Подумай, если ты не сыграешь, Септимуса посадят в тюрьму.

Десима. Его будут кормить сухарями?

Нона. Да.

Десима. И поить одной водой?

Нона. Да.

Десима. И спать он будет на соломе?

Нона. Да. Но может быть, ему и соломы не дадут.

Десима. И будут звенеть железные цепи?

Нона. Да.

Десима. И так целую неделю?

Нона. Может быть, месяц.

Десима.  И он скажет тюремщику: "Я здесь из-за моей красивой и жестокой жены, из-за моей красивой и ветреной жены". Так он скажет?

Нона. Может быть, и нет, если не будет пьян.

Десима.  Но  он  будет  так  думать. И каждый раз, когда он почувствует голод,  каждый  раз,  когда  он  почувствует  жажду,  каждый  раз,  когда он замерзнет  на  каменном  полу,  он будет так думать, и с каждым разом я буду казаться ему еще и еще прекраснее.

Нона. Ну нет. Он возненавидит тебя.

Десима.  Плохо  ты  разбираешься  в  мужской любви. Если Святой Образ в церкви,  где  ты  на  Пасху  ставишь  свечи,  так мил и приветлив, почему ты возвращаешься домой с ободранными коленками?

Нона  (в  слезах).  Я поняла! Ты жестокая, плохая женщина! Ты не будешь играть эту роль, чтобы Септимуса забрали в тюрьму, а ведь он настоящий гений и не может позаботиться о себе. Заметив, что Нона заливается слезами, Десима делает еще одну попытку завладеть омаром и почти достигает цели.  Нет!  Нет!  Ничего не получишь! Я разобью бутылку, если ты подойдешь близко. Никакая  другая  женщина  не  обходится  так  с мужчинами, как ты, а ведь ты давала обет в церкви. Да, да, так оно и есть! И молчи! Десима опять пытается взять омара, но Нона, все еще плача, прячет его в карман.  Даже  не думай о еде, ничего не получишь. Я никогда не давала брачный обет в церкви,  но  если  бы  дала,  не  стала  бы  обращаться с мужем, как с ослом лудильщика.  Если  бы я поклялась перед Богом... Нет, меня хорошо воспитали. Моя мать всегда говорила, что нелегко затащить мужчину в церковь.

Десима. Ты влюблена в моего мужа.

Нона.  Только  потому,  что я забочусь, как бы он не попал в тюрьму, ты решила, будто я влюблена в него. Бессердечной женщине никогда не понять, как можно  жалеть  мужчину,  в  которого  не влюблена, ведь ты никогда никого не жалела!  Я  не  хочу,  чтоб его посадили в тюрьму. И если ты не сыграешь эту роль, ее сыграю я.

Десима. Когда я выходила за него замуж, то заставила поклясться, что он не будет играть ни с кем, кроме меня, и ты об этом знаешь.

Нона.  Всего  один  раз,  к  тому  же  в  роли, которая никому не может принести славы.

Десима.  Лиха  беда  начало.  Всю  жизнь  тебе  приходилось произносить реплики, которые никто не слышал.

Нона. Один разочек Септимус нарушит клятву, а роль я уже выучила.

Десима. Ни для кого на свете Септимус не нарушит клятву.

Нона. Нарушит.

Десима. Уж не для тебя ли?

Нона. Для меня.

Десима. Ты сошла с ума.

Нона. Или у меня есть тайна.

Десима.  Неужели?  Небось  затаскивала Септимуса в уголок и нашептывала ему, какая у него плохая жена, а ему только и надо, что поговорить обо мне.

Нона. Думаешь, будто знаешь все его мысли, потому что ты колдунья.

Десима.  Я колдунья и, потому знаю его мысли. Помнишь, как в его песне? Мужчина начинает (поет):

Сбрось маску - золота огонь

И изумруды глаз.  А женщина отвечает:

Ах, милый, ты меня не тронь,

Ведь сердце не узнаешь враз,

Хоть гонишь холод вон.

Нона.  Ты  знаешь все его мысли? Как бы не так! С глаз долой, из сердца вон.

Десима.  Тогда  смотри, что у меня за лифом. Септимус посвятил это мне. Он  воспел меня, мою красоту, - мои глаза, мои волосы, мое лицо, мою фигуру, мою  талию,  мой  ум  - все. Есть и другие стихи. Вот еще одно, коротенькое, которое  он  дал  мне вчера утром. Ведь я прогнала его, и ему пришлось спать одному.

Нона. Одному?

Десима. Он лежал один, не мог заснуть и сочинил песню, в которой желает себе ослепнуть, чтобы не мучиться, глядя на мою красоту. Вот, слушай! (Опять поет.)

Да будь я даже стариком,

Бродяжкой придорожной,

Слепцом, не знавшим света дня

И дружбы бестревожной,

Я кем угодно быть готов,

Но только не мужчиной,

Что в одиночестве ночном

Забыть не может милой.

Нона.  Конечно  же  один  в  постели.  Я знаю это стихотворение, но оно длинное,  я  знаю  его  от начала до конца, знаю наизусть, хотя не читала из него  ни  слова.  Четыре  строчки  в каждой строфе, четыре ударения в каждой строчке, всего четырнадцать стихов - будь они прокляты!

Десима (достает листок из-за лифа). Ты права, четырнадцать строк. Здесь стоят цифры.

Нона.  И там еще одно - из десяти стихов, в каждом из которых по четыре и три стопы.

Десима  (заглядывает  в другой листок). Да, все стихи из четырех и трех стоп.  Но откуда ты знаешь? Я никому их не показывала. Это наша тайна, его и моя, и никто не должен о них знать, пока они не полежат у меня на сердце.

Нона.  Они  лежат  у  тебя на сердце, но были сочинены у меня на плече. Ага,  и  на спине - рано-рано утром. Сколько ударений в строчке, столько раз он пробегал пальцем по моему позвоночнику.

Десима. Бог ты мой!

Нона.  Из-за того, в котором четырнадцать строчек, я не спала два часа, а  когда  он  закончил  со стихами, то еще час лежал на спине и махал рукой, сочиняя  музыку.  Мне  он нравится, и я позволила ему думать, будто сплю - и в  тот  раз, и когда он сочинял другие песни. А когда он сочинял то короткое стихотворение, которое ты пела, он так радовался, что вслух произносил слова о  том,  как  лежит  один  в своей постели, думая о тебе, и я разозлилась. Я сказала ему: "Неужели я некрасива? Повернись и посмотри на меня". Покончим с этим,  ибо  даже  я  могу  понравиться  мужчине  там, где горит одна свечка. (Берется  за  ножницы,  которые  висят  у нее на шее, и принимается кромсать платье Ноевой жены.) Теперь ты понимаешь, почему я могу играть эту роль, как бы  ты  ни  злилась,  и  тебе  не выставить меня со сцены. Держись за своего Септимуса,  если  хочешь.  Мне  все  равно. Я распорю кое-какие швы, а потом сошью все снова - иголка и нитка у меня наготове.  Входит, звеня колокольчиком, Режиссер. За ним следуют актеры, одетые разными животными и зверями.

Режиссер. Надень маску и платье. Что ты стоишь, как неживая?

Нона. Мы с Десимой потолковали тут и решили, что играть буду я.

Режиссер. Как угодно. Слава Богу, эту роль может сыграть любая актриса. Надо  лишь  произносить  текст  каркающим старческим голосом. Кажется, все в сборе,  кроме  Септимуса. Не будем его ждать. Я прочитаю текст Ноя. Надеюсь, он  явится  до  конца  репетиции.  Итак, публика тут, а ковчег там, и сходни тоже,  по  которым  должны  подниматься  звери.  А пока все собираются возле суфлерской  будки.  Уберите шляпу и плащ Ноя до прихода Септимуса. Пока идет первая сцена с Ноем и животными, можешь шить.

Десима.  Нет,  сначала  выслушайте меня. Мой муж проводил ночи с Ноной, поэтому она режет и шьет с таким тщеславным видом.

Нона.  Она  сделала  его  несчастным, ведь ей известны все способы, как разбить  сердце мужчины. Вот он и приходил ко мне со своими несчастьями, а я утешала его, и теперь - к чему отрицать? - мы любовники.

Десима.  Не  тщеславься  понапрасну! Я была для него чумой. О, я была и барсучихой,  и  лаской,  и  дикобразихой,  а  теперь  все, потому что он мне смертельно  надоел.  И вот, слава Богу, она берет его, и я свободна! Плевать мне на роль, плевать на мужа - пусть теперь она помучается.

Режиссер.  Это  ваше  дело,  как  я  понимаю,  вы  и разбирайтесь. И не впутывайте в него нас. Одного я не понимаю, почему задерживается репетиция.

Десима.  Какое счастье, у меня нет репетиции. Я свободна. И мне хочется с  кем-нибудь  потанцевать.  Ну  же!  Музыка!  (Берет  лютню, лежавшую среди другого реквизита.) Ну же, мужчина среди вас найдется?

Режиссер. У нас всего один час, а нужно прогнать всю пьесу от начала до конца.

Нона.  Эй,  Десима  взяла мои ножницы! Думаете, ей все равно? Как бы не так!  Поглядите сами! Она сумасшедшая! Заберите у нее ножницы! Держите ее за руки!  Она  убьет меня или себя! (Обращается к Режиссеру.) А вы что молчите? Боже мой! Она убьет меня!

Десима. Давай, Питер.

Режет на груди у Лебедя перья.

Нона. Она хочет отомстить нам и сорвать репетицию, а вы все молчите!

Режиссер.  Если ты увела у нее мужа, то лучше тебе было бы поберечь эту новость  до  конца  представления.  А  теперь она всех сведет с ума, я по ее глазам вижу.

Десима.  От  Септимуса  я избавилась, и мне нужен другой мужчина. Может быть, ты будешь им, Индюк? Или ты, Сом?

Режиссер.  Ничего  не  поделаешь. (Обращается к Ноне.) А все твоя вина. Если  Септимус  не  мог  усмирить свою жену, то мне и подавно не справиться. (Садится с безнадежным видом.)

Десима.  Танцуй,  Сом,  танцуй...  Нет... Нет... Стой. Ты мне не нужен. Слишком  ты  медленно  двигаешься,  да  и  какой-то  ты громоздкий, наверно, ревнивый, и в голосе у тебя печаль. Жуть будет, если ты не полюбишься мне, а из-за  твоего милого голоса мне придется тянуться и рот раскрывать, словно я люблю!  Танцуй,  Индюк, танцуй... Нет, стой. И ты мне не нужен, потому что у моего  любимого  должны  быть  легкие  ноги и живой взгляд. Не Хочу, чтоб ты смотрел  на меня круглыми глазами, когда я буду спать. Ладно, выбирать - так выбирать,  и  дело  с  концом!  Танцуйте, все танцуйте, чтоб я могла выбрать лучшего из вас. Давайте, давайте! Танцуют все!

Все танцуют вокруг Десимы.

Десима (поёт).

В кого влюбиться я должна?

За Пасифаей вслед - в быка?

А то и в лебедя влюбиться -

Вслед Леде я могла бы - в птицу.

Кружите, прыгайте, пляшите,

Как королева Десима, любите.

Хор.

Кружите, прыгайте, пляшите,

Как королева Десима, любите.

Десима.

Седло и шпора, прут и плуг,

Летать иль бегать будет друг?

Скажите, мех или перо

Украсят друга моего?

Хор.

Кружите, прыгайте, пляшите,

Как королева Десима, любите.

Десима.

Влюблюсь и сразу все пойму,

Я зверя, птицу обниму,

К груди прижмется головой -

Хоть зверь, хоть птица - милый мой.

Хор.

Кружите, прыгайте, пляшите,

Как королева Десима, любите.

Режиссер. Хватит, хватит. Пришел Септимус.

Септимус.  (У  него  на лице кровь, но он немного протрезвел). Слушайте меня,  ибо  я  объявляю  конец  христианской  эры  и  начало  нового Божьего промысла,  приход  нового  Адама,  то есть Единорога; но, увы нам, он чист и потому сомневается, сомневается.

Режиссер. Сейчас не время рассказывать нам о новой пьесе.

Септимус.  Его  нерожденные  дети  всего  лишь  образы,  и  мы играем с образами.

Режиссер. Продолжаем репетицию!

Септимус.  Нет. Пора готовиться к смерти. Толпа лезет на гору. У всех в руках  вилы,  которыми  они  хотят  продырявить нас, и горящие пучки соломы, которыми они хотят поджечь Замок.

Первый  Актер (идет к окну). Господи, он говорит правду. Внизу огромная толпа.

Второй Актер. За что они ополчились на нас?

Септимус. За то, что мы слуги Единорога.

Третий  Актер  (стоит  около  окна). Боже мой, у них вилы и косы, и они идут сюда.

Многие Актеры подходят к окну.

Септимус (нашел бутылку и пьёт из неё). Одни умрут, как Катон, другие - как  Цицерон,  третьи  - как Демосфен, побеждая смерть звучными речами, или, как Петроний Арбитр, который рассказывал смешные и дерзкие истории. А я буду говорить,  нет,  я  буду  петь,  как  будто  нет  никакой  толпы. Я влезу на Единорога, потому что он чистый и целомудренный. Я заставлю его затоптать до смерти  всех  людей,  чтобы  на земле воцарилась новая раса. И буду шутить в стихах,  чтобы  толпа  бежала весело, весело, потому что, даже спалив Замок, толпа всего лишь толпа.

На круглом голубом глазу качусь,

Проклятье на молочно-белом роге.

Надо  найти  рифму, чтобы была приятна слуху - рвусь, борюсь, гусь, мчусь, - Господи,  я  слишком  трезв  для  рифм! (Пьет, потом берется за лютню.) Надо придумать  мелодию, чтобы убийцы запомнили мои последние слова и передали их своим внукам.

Некоторое время он занят подбором мелодии.

Первый Актер. Здешние актеры ревнуют. Разве нас не предпочли им, потому что мы самые знаменитые во всем мире? Это они накрутили толпу.

Второй  Актер.  Они  ревнуют  ко  мне. Им известно, что было в Ксанаду. После очередного представления "Падения Трои" Кубла-хан позвал меня к себе и сказал, что отдал бы королевство за мой голос и мою стать. На мне был костюм Агамемнона,  и я стоял перед ним, как в той великой финальной сцене, когда я обвиняю Елену за все принесенные ею несчастья.

Первый  Актер.  Боже  мой,  только  послушайте его! Да если кто и нужен толпе,  так  это комик. Мне приснилось или меня и впрямь вызывали шесть раз? Ответь мне...

Второй  Актер.  Пусть  даже  тебя  вызывали  шестью десять раз! Здешние актеры  не  ревнуют к аплодисментам толпы. Им тоже аплодируют. Жгучая мысль, мысль,   которая  рвет  им  сердце,  мысль,  которая  внушает  им  убийство, заключается  в том, что только я из всех актеров, один я на всем белом свете как равный смотрел в глаза Кубла-хану.

Режиссер.  Хватит  вам.  Лучше  послушайте,  что  творится снаружи. Там кто-то  говорит речь, и толпа становится все злее и злее, уж не знаю, к кому они  ревнуют,  но,  похоже,  они  сожгут  Замок,  как  когда-то сожгли Трою. Делайте, как я скажу, и, может быть, спасетесь.

Первый Актер. Нам остаться в костюмах?

Второй  Актер.  Нет  времени  на переодевания, и, кроме того, если гора окружена,  мы  можем  собраться  где-нибудь  в  лощине  и  будем  видны лишь издалека. Пусть они подумают, что мы стадо или стая.  Все уходят, кроме Септимуса, Десимы, Ноны. Нона собирает костюм Ноя - шляпу,    плащ - и прочий театральный реквизит. Десима наблюдает за Септимусом.

Септимус  (пока Актеры уходят). Я умру в одиночестве? Что ж, правильно. Храбрость  есть  в  красном  вине, в белом вине, в пиве, даже в разбавленном пиве,  которое  продает туповатый парень в разорившейся таверне, но ее нет в человеческом сердце. Когда мой господин Единорог под стук барабанов купается в  свете  Большой  Медведицы, он пьянеет даже от сладкой речной воды. Как же холодно, холодно, ужасно холодно!

Нона.  Этот мешок ты понесешь на спине. Остальное возьму я, и мы спасем все вещи.

Она начинает привязывать большой мешок на спину Септимусу.

Септимус,   Правильно.  Принимаю  твой  упрек.  Необходимо,  чтобы  мы, последние  актеры,  так как остальные переметнулись на сторону толпы, спасли образы  и  принадлежности  нашего  искусства.  Мы должны унести в безопасное место плащ Ноя, высокую шляпу Ноя, маску сестры Ноя. Она утонула, потому что думала,  будто  ее  брат  говорит  неправду;  конечно же, нам надо спасти ее розовые щеки и розовые губы, которые утонули, ее развратные губы.

Нона. Слава Богу, ты еще можешь стоять на ногах.

Септимус.  Все  вяжи  мне  на  спину,  а  я поведаю тебе великую тайну, которая  открылась  мне  со вторым глотком из этой бутылки. Человек - ничто, если  нет  образа.  Вот Единорог - и образ, и зверь, поэтому только он может быть  новым  Адамом.  Когда  все  успокоится, мы отправимся на высокие плато Африки, найдем Единорога и споем свадебную песню. Я встану перед его ужасным голубым глазом.

Нона. Вот так, вот так, вот так хорошо.    Она принимается за второй тюк для себя, но забывает о Маске сестры Ноя, которая лежит рядом с троном.

Септимус.  Ты  напоешь ионическую мелодию... его взгляд будет устремлен на  сластолюбивую Азию... дорический камень утвердит его в его чистоте. Одна дорическая  нота может погубить нас, но самое главное - нам ни в коем случае нельзя говорить о Дельфах. Оракул чист.

Нона. Все. Пора идти.

Септимус.  Если  нам  не  удастся пробудить в нем страсть, ему придется умереть.  Даже  единорогов  убивают.  Больше всего на свете они боятся удара ножа, обагренного кровью змея, который умер, глядя на изумруд.     Нона и Септимус направляются к выходу, Нона ведет за собой Септимуса.

Десима. Стойте. Дальше ни шагу.

Септимус. Прекрасная, как Единорог, но жестокая.

Десима. Я заперла двери, чтобы мы могли поговорить.

Нона в страхе роняет шляпу Ноя.

Септимус.  Отлично,  отлично.  Ты  хочешь  говорить со мной, потому что сегодня я необыкновенно мудр.

Десима.  Я  не  отопру  дверь,  пока  ты  не обещаешь мне выгнать ее из труппы...

Нона. Не слушай ее. Отбери у нее ключ.

Септимус. Если бы я не был ее мужем, то мог бы сделать это, а так как я ее муж, она ужасна. Единорог тоже ужасен, если любит.

Нона. Ты боишься.

Септимус.  А  ты не могла бы сделать это? Она не любит тебя, поэтому не будет так ужасна.

Нона. Если ты мужчина, ты отберешь у нее ключ.

Септимус. Я больше, чем мужчина. Я необыкновенно мудр. И я отберу у нее ключ.

Десима. Сделай шаг, и я брошу ключ в дырку в двери.

Нона (оттаскивает Септимуса). Не подходи к ней. Если она выбросит ключ, нам не удастся сбежать. Толпа найдет и убьет нас.

Десима.  Я  отопру  дверь, когда ты поклянешься самой страшной клятвой, что прогонишь ее из труппы, что никогда не будешь разговаривать с ней и даже глядеть на нее.

Септимус.  Ты ревнуешь. Ревновать нехорошо. Обыкновенный мужчина пропал бы, и даже я еще недостаточно мудр. (Вновь пьет из бутылки.) Все ясно.

Десима. Ты был неверен мне.

Септимус.  Я  могу быть неверным, только если трезв. Никогда не доверяй трезвому  мужчине.  Они-то и предают. Никогда не доверяй мужчине, который не купался в лучах Большой Медведицы. От всего сердца предостерегаю тебя насчет трезвых мужчин. Сегодня я необыкновенно мудр.

Нона. Обещай. Ведь это всего лишь обещание. Дай любую клятву, какую она пожелает. Если ты промедлишь еще, нас всех убьют.

Септимус. Я понимаю тебя. Ты хочешь сказать, что клятву можно нарушить, особенно  клятву, данную под давлением, но нет, я говорю тебе, нет, я говорю тебе,  ни  за  что.  Неужели  я  похож на трезвых мошенников, насчет которых предостерегал  тебя?  Неужели  я  дам  ложную клятву, так сказать, на глазах Дельфов,  на  глазах  холодного каменного оракула? Если я обещаю, то исполню обещание, поэтому, милая малышка, я ничего не буду обещать.

Десима.  Тогда  подождем тут. Они войдут в эту дверь с вилами и горящей соломой. Они подожгут крышу, и мы сгорим.

Септимус.  Я  умру  верхом  на звере. Настал конец христианской эре, но из-за мошенничества в Дельфах он не станет новым Адамом.

Десима. Я буду отомщена. Она морила меня голодом, а я убью ее.

Нона  (крадучись, зашла за спину Десимы и выхватила у нее ключ). Ключ у меня! Ключ у меня!

Десима пытается отобрать ключ, но Септимус держит её.

Септимус.  Я  не  давал  ложных  клятв,  поэтому  я  сильный - жестокое целомудренное существо, как сказано в "Великом бестиарии Парижа".

Десима. Ну и уходи. А я останусь и умру.

Нона.  Пойдем.  Еще  полчаса  назад она предлагала себя всем мужчинам в труппе.

Десима.  Если  бы ты был верен мне, Септимус, я бы ни одному мужчине не позволила дотронуться до себя.

Септимус. Непостоянная, но прекрасная.

Нона. Она плохая. (Убегает.)

Септимус.  Я  последую за прекрасной плохой легкомысленной женщиной, но последую  не  спеша.  И  возьму  с  собой  сию благородную шляпу. (С видимым усилием  поднимает шляпу.) Нет, это пусть лежит. Что мне делать с утонувшими развратными  губами  - прекрасными утонувшими неверными губами? Мне нечего с ними  делать, а вот благородную шляпу с высокой тульей, принадлежащую Ною, я спасу. Я понесу ее с достоинством. И пойду медленно, чтобы все видели - я не боюсь.

(Поёт.)

На круглом голубом глазу качусь,

Проклятье на молочно-белом роге.

Ни слова о Дельфах. Я необыкновенно мудр. (Уходит.)

Десима.  Предана,  предана  - и ради ничтожества. Ради женщины, которой любой  мужчина  может  вертеть, как пожелает. Ради женщины, мечты которой не шли дальше обыкновенного богатого мужчины.

Входит Старый Попрошайка.  Старик, ты пришел, чтоб убить меня?

Старый  Попрошайка.  Я ищу солому. Скоро мне надо будет лечь и кататься по  соломе, а я не могу найти соломы. Заходил в кухню, но меня прогнали. Они даже перекрестили меня, словно я дьявол и должен исчезнуть после этого.

Десима. Когда толпа придет убивать меня?

Старый Попрошайка. Убивать тебя? При чем тут ты? Они ждут, когда у меня зачешется  спина и когда я закричу по-ослиному, чтобы узнать, к кому перешла корона.

Десима. Корона? Значит, они хотят убить Королеву?

Старый Попрошайка. Ну да, милочка, но она не умрет, пока я не покатаюсь на соломе и не покричу ослом. По секрету я скажу тебе, кто будет кататься на соломе.  Это  осел,  на  котором  Иисус въехал в Иерусалим, поэтому он такой гордый  и  поэтому  знает  час, когда на трон взойдет новый Король или новая Королева.

Десима. Ты устал от жизни, старик?

Старый Попрошайка. Да, да, потому что, когда я катаюсь и кричу, я сплю. И  ничего  не  знаю,  вот  жалость-то. И не помню ничего, разве как чесалась спина. Однако хватит болтать, мне надо найти соломы.

Десима  (берет  в  руки ножницы). Старик, я собираюсь вонзить их себе в сердце.

Старый  Попрошайка.  Нет,  нет,  не  делай  это. Ты ведь не знаешь, где окажешься, когда умрешь, в чью глотку попадешь, чтобы петь или орать. Однако у  тебя  вид  пророчицы.  Кто знает, может быть, ты будешь предрекать смерть королям. Имей в виду, мне не нужны соперники, я не потерплю соперников.

Десима.  Мужчина  обманул  меня, выставил на посмешище. Старик, мертвые умеют любить? У них есть верные возлюбленные?

Старый  Попрошайка.  Я  открою  тебе  еще  одну  тайну.  Что бы люди ни говорили,  я  не  видел еще никого, вернувшегося оттуда, кроме старого осла. Может  быть, больше никого и нет. Кто знает, не завладел ли он всем для себя одного? Однако спина у меня уже чешется, а я не нашел еще ни клочка соломы.    Уходит. Десима приспосабливает ножницы на подлокотник трона и собирается броситься на них, но тут входит Королева.

Королева (останавливает ее). Нет, нет - это великий грех!

Десима. Ваше величество!

Королева.  Я  думала,  что мне хочется умереть мученицей, но это должно быть иначе, это должно быть во славу Господа. Святая Октема была мученицей.

Десима. Я очень несчастна.

Королева.  Я тоже очень несчастна. Когда я увидела множество злых людей и  узнала,  что  они хотят убить меня, то испугалась и убежала, хотя мечтала стать мученицей.

Десима. А я бы не убежала. О нет! Трудно лишь самой убить себя.

Королева.  Они  сейчас  будут  тут,  станут стучать в дверь. Как же мне спастись от них?

Десима. Если они примут меня за вас, вы спасетесь.

Королева.  Я  никому не могу позволить умереть вместо себя. Это было бы неправильно.

Десима.  Ах,  ваше величество, я все равно умру, но, если бы я могла на минутку надеть платье из золотой парчи и золотые туфельки, мне было бы легче умереть.

Королева. Говорят, тот, кто умирает, спасая своего государя, выказывает истинную добродетель.

Десима. Быстро! Платье!

Королева.  Если  бы  вы убили себя сами, ваша душа погибла бы, а так вы наверняка окажетесь в раю.

Десима. Быстрее, я слышу шаги.  Десима  надевает  платье Королевы и ее туфли. На Королеве под платьем что-то вроде монашеской рясы. Следующий монолог Королева произносит, помогая Десиме застегнуть платье и туфли.

Королева. Все из-за любви?

Десима кивает.  О,  это  страшный  грех. А я никогда не знала любви. И больше всего на свете как раз ее и боялась. Святая Октема заперла себя в башне на горе, потому что ее  полюбил  прекрасный  принц.  Я  боялась, как бы он не явился ко мне и не завладел  мною.  Наверно, это нехорошо. Говорят, люди все могут сделать ради любви,  так  она прекрасна. Но святая Октема тоже боялась ее. Вы спасетесь и попадете к Богу чистой девственницей.

Переодевание завершено.  Прощайте.  Я знаю, как мне ускользнуть от них. Меня примут в монастыре. Это, правда,  не  башня,  а всего лишь монастырь, но я мечтала попасть туда, чтоб все  забыли  мое имя и я могла исчезнуть. Сядьте на трон и отвернитесь. Если вы не отвернетесь, то испугаетесь.   Королева уходит. Десима усаживается на троне. Большая толпа собирается по другую сторону двери. Входит Епископ.

Епископ.  Ваш  верный  народ,  ваше  величество,  клянется  вам в своей преданности.  Я  склоняюсь  перед  вами от его имени. Ваша королевская воля, выраженная  устами  Премьер-министра,  наполнила  их  сердца благодарностью. Всякому  непониманию пришел конец, благодаря снисходительности, с какой ваше величество  подало  королевскую руку Премьер-министру. (Обращается к толпе.) Ее  величество  до  сих  пор  скрывалась  от  людских  глаз, чтобы без помех молиться  за  свой  народ,  но  отныне  она  обещает  не  прятаться от него. (Обращается  к  Актрисе-королеве.)  Такой прекрасной королеве нечего бояться непокорности.

Крики в толпе: "Никогда!"

Премьер-министр  (торопливо  входит). Я все объясню, ваше величество... Мне  ничего  больше  не  оставалось...  Пришлось  позвать Епископа, чтобы он соединил нас. (Видит королеву.) Проклятый сон Адама!.. Кто это?

Десима. Слишком много эмоций для такого текста. Лучше молчите.

Премьер-министр. Это... Это...

Десима.  Я  -  королева,  И  знаю, что значит быть королевой. Стоит мне сказать, что у меня есть враг, и вы убьете его, вы разорвете его на куски?      Крики: "Мы убьем его!", "Мы разорвем его на куски!" и тому подобное.  Однако  я  не  требую от вас убийства. Я требую, чтобы вы были покорны моему супругу, которого я возвела на престол. Такова моя воля. Будьте покорны ему, пока я требую от вас покорности.   Толпа ликует. Септимус, который тоже был в толпе, выходит вперед и хватает

Премьер-министра за рукав. Люди целуют руку мнимой королеве.

Септимус. Милорд, это же не королева, это моя недобрая жена.

Десима смотрит на них.

Премьер-министр.  Вы  видели?  Вы видели дьявольский огонь в ее глазах? Они влюбились в ее прелестное личико, и она знает это. Теперь они не поверят ни одному моему слову. Ничего нельзя поделать, пока они не успокоятся.

Десима. Здесь все мои преданные слуги?

Епископ. Да, ваше величество.

Десима. Все?

Премьер-министр (низко кланяется). Все, ваше величество.

Десима (поёт).

Она склонялась над шитьем,

Сверкавшим златом.

Подайте мне тарелку. Я буду есть и смотреть на моего теперешнего мужа.   Ей подают тарелку и бутылку вина. Слышится крик осла, и в залу втаскивают Старого Попрошайку.

Епископ.  Наконец-то попался мошенник. Он сумел всех обмануть, ведь его все  считали  Гласом  Божьим.  Как будто без его помощи корона не могла быть водружена  ни на чью голову. Очевидно, что он заговорщик и был уверен, будто вас  убили.  И  все  еще уверен. Посмотрите, какой у него стеклянный взгляд. Однако, как бы он ни строил из себя сумасшедшего, это ему не поможет.

Премьер-министр.  Тащите  его в тюрьму, а утром мы его повесим. (Трясет Септимуса.)  Ты  понимаешь,  что произошло чудо? Бог или Дьявол сказали свое слово,  и  теперь  корона навсегда ее. Слышал, как судьба орала его глоткой? (Громко.) Мы повесим его утром.

Септимус. Она - моя жена.

Премьер-министр.  У нее на голове корона, и с этим ничего не поделаешь. Клянусь  сном  Адама,  мне  придется  взять  эту женщину в жены. Так повелел оракул.

Септимус. Она - моя жена, моя плохая, легкомысленная жена.

Премьер-министр.  Схватите  этого  человека.  Он поносит ее величество. Вышвырните его за пределы королевства и всю его труппу с ним вместе.

Десима.  И  пусть  он  не  возвращается  под  страхом  смерти. Он плохо поступил со мной, и я не желаю его видеть.

Премьер-министр. Уведите его.

Десима.  Доброе  имя мне дороже жизни, но я бы повидала Актеров, прежде чем их изгонят из королевства.

Премьер-министр.  Проклятый  сон  Адама! Что еще она задумала? Привести Актеров!

Десима  (играя маской сестры Ноя). Мои верные подданные должны простить меня  за  то,  что я скроюсь под маской... Мое робкое лицо еще не привыкло к свету  дня.  Кстати,  мне будет приятно, если его преосвященство поможет мне надеть маску и завяжет шнурки.

Премьер-министр. Пришли Актеры.

Входят Актеры, кланяются новой королеве.

Десима.  Они должны были представить пьесу, но вместо этого пусть лучше попляшут, и не забудьте богато их вознаградить.

Премьер-министр. Как пожелает ваше величество.

Десима. Вы будете изгнаны из королевства. И не смейте возвращаться сюда под  страхом  смерти.  Но для ваших кошельков урона не будет. Обещаю. Только одного  я  не смогу вам возместить. Вы потеряли ведущую актрису. Не тужите о ней.  Она плохая, своенравная, злая женщина и себе на погибель ищет мужчину, о котором ничего не знает. Ей вполне подходит эта дурацкая, смеющаяся маска! Ну же, пляшите!  Актеры пляшут, а она время от времени восклицает: "Прощайте, прощайте!" или

"Прощайте навсегда!" и бросает им деньги.

1922

Перевод с английского Л. Володарской