В Иркутске вышла очередная книжка прозы «современного российского писателя», иркутянина Виталия Диксона «Стеклянный пароход».

Любой знакомый с региональной литературой тут же припомнит «Стеклянный корабль» Юрия Самсонова, интеллектуал проведет параллель с книжкой «Пьяный корабль» Артюра Рембо… Обе ассоциации имеют право быть, вторая еще и самим автором «Стеклянного парохода» упоминается неоднократно.

Так что это за книга?

Снабженная «тонким намеком», а именно — тонкой бумажной закладочкой с фотографическими портретами реальных людей, ставших героями повествования, — эта книжка может быть воспринята как документальная, однако это не совсем так. Прислушайтесь к еще одной подсказке: эта книга — очередная в серии «АИСТ» — что расшифровывается как «Альтернативная история». Такие уже выходили — с персонажем-автором Георгием Гавриловым («Записки крохобора»), готова такая книжка и от поэта Владимира Пламеневского, и вот — уже названный нами «Стеклянный пароход» Виталия Диксона. В замысле серии — реальные герои, реальный персонаж-автор и события, пропущенные им через себя. Словом, альтернативная история.

Итак, на закладке портреты реальных людей, и некоторые хорошо знакомы иркутскому слою интеллигенции и всему пьющему северному населению тех лет. Это поэт Александр Сокол, в котором каждый без труда узнает Александра Сокольникова, — более десяти сезонов он возил жителям Севера алкогольную продукцию. Это нанятые им на одну из таких поездок друзья-товарищи поэт Давид Звенигородский (на фотографии — поэт Анатолий Кобенков) и Георгий Гогенцоллерн-Мухранели — по моему ощущению, персонаж собирательный. Через свою фамилию Гогенцоллерн он принадлежит, ни больше ни меньше, к династии прусских королей; вторая часть — Мухранели – звучит карикатурно… Ну, и экипаж стеклянного парохода — капитан судна Ганнибал Арфаниди, его жена Хельга и боцман Семен.

Во вступлении к книге и в тексте говорится, что это рассказ об экспедиции 1972 года. На с. 49 читаем высказывание Хельги: «В прошлом году БАМ начался! Усть-Куту статус присвоили: отправная точка всесоюзной комсомольской стройки»… Это когда же, получается? В 1971-м? Но Всесоюзный комсомольский отряд приехал на стройку, объявленную Всесоюзной ударной комсомольской, 26 апреля 1974 года, прямо со съезда ВЛКСМ. Тогда же, на проводах этого первого отряда в Москве, в исполнении ансамбля «Самоцветы» впервые прозвучала и песня:

Веселей, ребята,
Выпало нам
Строить путь железный,
А короче — БАМ!

Герои же Диксона (а речь, напоминаем, об экспедиции 72-го года) цитируют эту песню за пару лет до того, как она прозвучала: «А короче — БАМ!»; эта песня у него раздается из уличного репродуктора в Усть-Куте, да и на улицах — плакаты «БАМ — стройка века»… «В прошлом году объявили БАМ», — говорит еще один персонаж… (с. 50).

Мелочи? Но это же история, которую мы помним, хоть и пропущенная через чьи-то судьбы. Кстати, и через наши — тоже. А автор — профессиональный историк, да и современник тех событий, так что мы вправе ожидать от него точности.

Так, может, это — история написания одного стихотворения? У Анатолия Кобенкова есть такое — «Как мы плыли к морю Лаптевых — Шкипер, шкиперша и я», и в тексте книги строчки стихотворения буквально обыгрываются — есть здесь и про ее рыжие волосы, просвеченные вечерним солнцем, и про синяки, оставленные на ее руках любящим мужем-шкипером, и сравнение загара шкиперши с копченой кетой… Вот только у Кобенкова это стихотворение датируется 1984—1985 годами!

Нет, книга, конечно же, шире «истории одного стихотворения». Тогда, может, — история одной экспедиции? Пожалуй, хотя событиями эта экспедиция не настолько богата. Вернее, настолько не богата, что автору приходится если цитировать песни тех лет — так уж целиком, если приводить диалоги персонажей — то не упуская ни словечка, как бы пустоваты порой они ни были. Ведь общаются персонажи чаще всего по пьяному делу, как и местное население с пересохшими глотками, жаждущими приникнуть к горячительному грузу, извлекаемому на свет из трюма парохода.

Тогда, может, это — история одного абсурда? Того самого, в котором мы все жили в те застойные времена? Когда насквозь фальшивая антиалкогольная пропаганда звала в одну сторону, а суровая пьющая действительность являла совсем другое? Там, на северах, это проявлялось особенно резко, контрастно. Взять хотя бы те «лекции» от общества «Знание», которые «нес в народ» Саша Сокол, подкрепляя их хорошим крепким, крепленым…

Про абсурд — да, пожалуй. И Даниил Хармс временами просто отдыхает — так абсурдна эта описываемая Диксоном жизнь, сам этот  «северный завоз», это сопровождение парохода сотрудниками из КГБ, ОБХСС и КПСС с их неусыпным контролем, эта заведующая клубом, которая матюгается как сапожник. Временами все это выглядит как пародия, карикатура, вышедшая из-под пера Гоголя, — эдакий «Ревизор» нашего времени, и королевская фамилия нынешнего «аристократа» Жорки Гогенцоллерна-Мухранели звучит столь же смешно и напыщенно, как у тогдашнего Сквозник-Дмухановского.

Видны в романе и некоторые другие мотивы. Скажем, среди участников экспедиции — три творческих человека. Поэт-верлибрист Александр Сокол, просто хороший поэт Давид Звенигородский и Жорка, пишущий тайком от всех роман. Сокол не докучает читателю своими творческими изысканиями — он весь в делах, подсчетах, переговорах; Давид, когда его не тошнит от выпитого, впадает в философствования, часто интересные, а Жорка иногда дает прикоснуться к своим рукописям, впрочем, весьма дозированно.

Может, это — история одной любви? Ведь Давид Звенигородский не без интереса засматривается на симпатичную шкипершу Хельгу, между прочим, бывшую балерину, — пожалуй, одну из немногих, сохранивших трезвую голову в этой пьяной экспедиции. У ее мужа Ганнибала страшная судьба — бывший офицер, моряк, чудом спасшийся с затонувшего семнадцать лет назад линкора «Новороссийск», он носит в себе воспоминания о чудовищной несправедливости, ведь причины той черноморской катастрофы так и не исследованы и не обнародованы. И потому по ночам Ганнибалу все еще снятся кошмары, и он кричит и хватается за Хельгу, награждая ее синяками. И вообще он — инвалид без ног… И любит Хельгу, а Хельга — его…

Так и плыли они к морю Лаптевых… Сплавали до океана — и тут их настиг (хоть и с запозданием — вышел-то он в мае 72-го, а в мае навигация еще только собирается, только готовится) правительственный антиалкогольный указ, и надо поворачивать назад. И повернул оглобли пьяный корабль, он же стеклянный пароход, и пошел обратно, вверх по течению, встречая на своем пути все тех же — заведующую клубом, партработников, сотрудников КГБ и ОБХСС…

Но есть в этой книге еще один мотив, еще одна тема. Это тема — не только экспедиция по реке Лене, но и экспедиция по реке времени, которая, как известно, течет только в одну сторону. Не река Лена, а река Лета. И потому так пронзительны страницы, в которых автор, вслед за поэтом Рождественским, предупреждает: не думай о секундах свысока…

Почему такой болью пронизаны философствования о секундах, минутах, вообще — о времени и о себе? Нет, о себе и о времени? Да потому. Можно повернуть вспять корабль, можно вернуться в исходную точку — хотя, скажем, Давид возвращается в свой город совсем другим человеком, — но нельзя повернуть вспять время. Время — оно умеет только вперед. И осознавать это так же трудно и больно, как осознавать тщету и обреченность жизни, которая — да, не шибко задалась, которая потрачена на абсурдные поступки, на топтания и пробуксовки, на дурацкие экспедиции и кампании, на несбывшиеся надежды и непоправимые ошибки, — а ничего другого уже не будет. Вот и Давид, он же поэт Анатолий Кобенков, из этой игры уже вышел — из жизни уже ушел… Вот и у каждого из нас его, времени, остается все меньше…

А секунды все тикают, перетекают из завтра во вчера… А река Лена, нет — река Лета — все течет и течет… И все — в одну сторону… И за эту нехитрую, может быть, мысль, что возникла у меня по ходу чтения книжки и так ощутимо обожгла и по-своему обогатила, ее автору — большое читательское спасибо.

Любовь Сухаревская

Байкальские вести. - 14.01.2013