Расплясались, разгулялись бесы

По России вдоль и поперек.

Рвет и крутит снежные завесы

Выстуженный северо-восток

Ветер обнаженных плоскогорий,

Ветер тундр, полесий и поморий,

Черный ветер ледяных равнин,

Ветер смут, побоищ и погромов,

Медных зорь, багровых окоемов

Красных туч и пламенных годин.

Этот ветер был нам верным другом

На распутьях всех лихих дорог:

Сотни лет мы шли навстречу вьюгам

С юга вдаль  - на северо-восток…

Войте, вейте, снежные стихии,

Заметая древние гроба:

В этом ветре вся судьба России -

Страшная безумная судьба…

Сотни лет тупых и зверских пыток,

И еще не весь развернут свиток

И не замкнут список палачей,

Бред Разведок, ужас Чрезвычаек –

Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик

Не видали времени горчей!

( М.Волошин)

    Среди политических и военных деятелей начала ХХ в. и особенно периода Гражданской войны адмирал Александр Васильевич Колчак (1874 – 1920) несомненно, занимает одно из самых заметных мест. И поэтому до сих пор его имя, его деятельность и вызывает самые ожесточённые споры. Изучению, осмыслению и правдивой оценке его личности крайне препятствовало резко негативное отношение к ней Советской власти и ортодоксальной коммунистической идеологии. Между тем, в этой незаурядной личности сочетались талант и значимость военного деятеля (всё-таки, скорее, в области военно-морской) с выдающейся практической деятельностью ученого – исследователя. О деятельности Колчака, как русского офицера-патриота, проявившего мужество и стойкость в ратных делах в русско-японскую и в Первую мировую войну вовсе не упоминалось в советской печати и только в начале нынешнего века стали выявляться его выдающиеся научные заслуги, как ученого-океанолога, видного исследователя Арктики, стали известны его научные труды, нашедшие признание мировой общественности. Что бы не возвращаться к чисто научным вопросам, отметим, что его имя носил с 1903 до 1920 г. один из арктических островов (в 2005 это имя возвращено), что за исследования в Арктике он был награжден Орденом Св.Владимира, а Русское географическое общество удостоило его Большой Золотой Константиновской медали. Его научные труды (25 статей и карт-лоций), а особенно фундаментальная монография «Лед Карского и Сибирского морей» были переведены на ряд иностранных языков, именно в ней были выдвинуты важнейшие для арктической гидрографии гипотезы о двойном движении арктических льдов не только с запада на восток, но и об их круговороте вокруг т.н. полюса относительной недоступности. Эти предположения блестяще подтвердились исследованиями советских дрейфующих полярных станций. Но поскольку работы адмирала находились под полным запретом, то ни один советский исследователь не решался даже давать ссылки на его труды в своих публикациях.

    То же самое можно сказать и об организационной деятельности Колчака по восстановлению российских военно-морских сил, а ведь именно его статья в «Морском сборнике» (1908) и доклады в различных военных аудиториях «Какой нужен России флот?» начали оживлённую дискуссию, приведшую Александра Васильевича к работе в Морском генеральном штабе в 1911-12 гг., начавшей реформы и восстановление морской мощи России, значительно поколебленной событиями русско-японской войны и волнениями 1905-07 гг.

    Более того, мало известны выдающиеся человеческие качества Александра Васильевича: его отказ от премии за отличное окончание Морского корпуса в пользу другого более нуждающегося выпускника, его добровольное участие в обороне Порт-Артура, его мужественное поведение в японском плену, после войны награждение двумя боевыми орденами и золотой саблей «За храбрость», его абсолютное личное бескорыстие (уже на допросе в Иркутске он скажет: «С 1914 г. я жил только тем, что у меня было в чемоданах и в каюте. Моя семья была в таком же положении» - О.В.), его уважали даже мятежные революционные матросы. Об участии Колчака в полярных экспедициях и поисках своего командира и друга барона Толля, сейчас все же более известно. Если кто-то решит более подробно ознакомиться с Колчаком учёным – исследователям, рекомендуем двухтомный труд В.В.Синюкова («А.В.Колчак учёный и патриот»,М.,«Наука»,2009). А о деятельности Колчака до 1917-го и в первые месяцы революции в Санкт-Петербургском университете опубликовано исследование историка А.В.Смолина («Два адмирала:А.И.Непенин и А.В.Колчак в 1917 г.», Спб.,2012).

    Какой же след оставила личность адмирала в российской культуре и исторической памяти? Именно полного адмирала (некоторые, особенно усердные советские идеологи утверждали, что адмиральский чин он сам себе присвоил – О.В.). В 1916 г. при назначении командующим Черноморским флотом получил чин вице-адмирала (самого молодого в России), а 18 ноября 1918 г. после назначения Верховным главнокомандующим получил от Совета министров чин «адмирала флота». Кстати, непосредственно во время переворота Колчак был на фронте, как военный министр Директории, а казачьи офицеры, организовавшие переворот были отданы под суд, который их оправдал. По предположению же украинского историка: «возможно именно Борис Савинков, в то время член Совета «Союза казачьих войск», и был режиссером переворота» И именно он и отправляется во Францию, представителем Верховного правителя (Савченко В.А.«Авантюристы гражданской войны:Историческое расследование»,М,«ACT»,2000.С.260).

    CONTRA

    После поражения его армий на Восточном фронте, плена и казни (без суда!) в Иркутске личность адмирала в советской литературе рисовалась только черными и кровавыми красками. Известно советское классическое определение:

«О вашем Колчаке Урал спросите,

Зверством аж горы вгоняли в дрожь…»

(В.Маяковский).

    Революционный журналист и политработник Владимир Зазубрин дал один из первых портретов «Колчака - Верховного правителя России» в романе «Два мира» (1921), считающимся первым большим произведением советской литературы о Гражданской войне. Книга Зазубрина была издана в Иркутске к четвертой годовщине Октябрьской революции в походной военной типографии Политуправлением 5-й Армии. Ленин, ознакомившись через Луначарского с романом «Два мира», отозвался о нём, по словам А. М.Горького, следующим образом: «Очень страшная, жуткая книга, конечно, не роман, но хорошая, нужная книга» (А.М.Горький. Предисловие к кн. Владимира Зазубрина «Два мира»,ГИХЛ,М., 1935,С.3).

    «Напрасно мы стали бы здесь искать сюжетные линии и их развитие, художественную разработку тех или иных характеров. Книга Зазубрина скорее своеобразная хроника, где развитие действия соотнесено с развитием больших исторических событий в их календарной последовательности. Логика развития характеров, сюжета у него подчинена другой логике - железной и неумолимой логике классовой борьбы в ее наивысшем выражении. Его роман представляет из себя множество интенсивно нагнетаемых и, как правило, страшных кровавых сцен, внешне как будто мало связанных друг с другом; иногда их без ущерба для развития сюжета можно даже поменять местами. Но эти разрозненные сцены и эпизоды сцементированы единым идейным замыслом, общей направленностью книги». Несмотря на фрагментарность письма, «плакатность» образов, особенно красных партизан, рецензент далее указывал, что, «несмотря на отдельные недостатки Зазубрину удалось нарисовать «широкую, в общем(!) правдивую, порой захватывающую картину из великой борьбы двух миров в Сибири, создать живые памятники этой борьбы».(В.Правдухин «Два мира»,«Сибирские огни»,1922, №1, С.166 – 168).

    Зато именно в аудитории политработников сразу отметили книгу, как «живую панораму классовой смертельной схватки», первую попытку «использования агитационной мощи художественной литературы». Б.Лавренев вспоминал: «Помню, как в Политуправлении Туркфронта в 1921 году был до дыр зачитан всеми работниками первый (кстати, незаслуженно забытый) советский роман В. Зазубрина «Два мира» («На новой ступени», «ЛГ», 1957, № 123). Печатный орган Политуправления Краской Армии посвятил «роману о борьбе с колчаковщиной» восторженную статью, назвав книгу «яркой картиной колчаковского режима и борьбы с ним партизан»(«Политработник»,№4,1922).

    Т.е. книжка «Два мира» рассматривалась не как художественное достижение, а. прежде всего, как сильное агитационное произведение. Всё же рецензенты, вслед за Горьким и Луначарским, отмечали у автора «незаурядный талант художника».

    Интересна реакция еще одной аудитории - подборка высказываний о романе «Два мира» крестьян одной из сибирских коммун (т.е. предшественниц колхозов - О.В.), сделанная сельским учителем Адрианом Топоровым и опубликованная в первом номере журнала «Сибирские огни» за 1928 г. А.Топоров (кстати, из семьи его ученика С.Титова вышел Космонавт-2 - Герман Титов – О.В.) читал его коммунарам вечерами глубокой осенью 1927 года (с 22 ноября по 5 декабря). Судя по многочисленным высказываниям слушателей, роман этот произвел на них колоссальное, потрясающее впечатление».

    «Коммунары после длительной и бурной дискуссии пришли к единодушному выводу о том, что «Два мира» – «широчайшая и жуткая художественная история колчаковщины в Сибири. Это лучшая из всех известных нам книг, изображающих белый террор в нашем крае в 1918 – 1919 годах и всенародный мятеж против Колчака» (Сибирские огни,№1,1928, С.86).

    В том же году и сам автор «Двух миров», говоря о себе в третьем лице, живо воспроизвел ту атмосферу, в которой создавался первый советский роман. «Конечно, в гражданскую войну и в годы военного коммунизма, - рассказывает он, - некогда было писать. Но в 1920 году, очнувшись после трех недель тифозного бреда, мой товарищ в тифозном же бараке взялся за перо. В 1921 году он издал свой первый роман. Гонораров тогда еще не было. Тем не менее, ему выдали в качестве премии пять миллионов рублей! Мой товарищ не был особенно расчетливым человеком, он не положил денег в сберкассу или на свой текущий счет, а истратил их сразу же все на дрова, купил три воза настоящих березовых дров. Помню, мы с ним жарко натопили комнату, и он немедленно же сел за новый роман» (Там же..,С.92).

    Конечно, книга целиком советская, но автор, в портрете Верховного правителя не унизился до лжи, в отличие от А.Толстого:

    «Красные вагоны, обклеенные снежной бумагой, молчали. Ветер, присвистывая, белой метлой скреб полотно дороги, заметал, путал блестящие нитки рельсов. Черный паровоз нахватал полные глаза легкой, холодной пыли. Отфыркивался. Железная рука семафора загораживала путь. Красный, с закопченной головой, курил из огромной трубки, пуская клубы дыма, зяб в двух верстах от станции.

    <Чехи>.Скорее. Домой. Бежали на Восток, путались в стальной паутине дороги, вязли в снегу. Нет времени отойти спокойно. Красные молнии мечутся по бокам. И впереди. Да, они уже далеко впереди. Может быть, придется пойти на соглашение. Поклониться есть чем. Бросить красным подачку. Его, самого главного. Он со своим поездом задыхается тут же. Вот хорошо. Его. Надо иметь в виду…Его надо придерживать на всякий случай. И пускать вперед и не пускать.

    Он волновался. Весь эшелон его нервничал. Вызывали чехов для объяснений. Они были любезны, но отвечали уклончиво.

В столовой салон-вагона он говорил с майором Вейроста.

– Майор, я прошу вас не задерживать мой поезд. Говорят, что красные близко. Дамы нервничают. Надеюсь, не задержите.

Чех предупредительно улыбался, кивал головой.

Конечно, я сделаю все, что в моей власти.

Колчак сердился, но был бессилен.

– Но, майор, это не ответ. Я прошу вас сказать мне определенно, когда будет отправлен наш поезд?

    Дамы готовы были расплакаться. Они сидели за столом. Тут же. Майор Вейроста повертывал холеное лицо к нему, к присутствующим. Немного странно, что ему не верили. Разве чешский офицер будет лгать.

– Не беспокойтесь, ваш поезд будет отправлен при первой возможности.

    У Колчака бритое лицо, распаханное летами, седеющая голова. Сухие, крепкие пальцы комкали салфетку. Взгляд тяжело упал на жирную белую щеку майора.

– А, наконец, я не понимаю вас. Тогда говорите прямо, что надежды на наше немедленное отправление нет. Так?

    Вейроста верен себе. Точно исполняет предписание своего начальства.

– Мы сделаем все возможное.

Больше терпеть невозможно. Чех просто издевается.

    Диктатор горд. Едва кивнул майору. Обед оставил. Вышел. Заперся в своем купе. Тяжелые плюшевые диваны мешали. Душно. Неужели конец? Власть, конечно, ушла из рук. Но жизнь? И она разве? Адмирал видел смерть не раз. Та была бледная, белая. Встречал ее спокойно. Не тронула. Теперь другая. Красная. Страшна. Как раньше не замечал, что она неизбежна. Ее не прогонишь. С кем? Кто поможет? Порядка не было. Людей нет и не было. Никто не слушался. Всякий свое. О России не думали. О себе. Только. Ну кто, кто они? На пружинах мягко. Глаза надо закрыть. Вот, можно вспомнить…

    Атаман Анненков не хотел даже дать сведений, сколько у него штыков. Грубый. Не вы мне дали их, не вам и считать. Партизанщина. И сейчас тоже. Чехи о себе. Железнодорожники требуют взяток. Давал много. Обещают. Потом обманывают. Не отправляют. Эшелон стоит. Никто не слушается…Рядом кто стоял? Иван Михайлович <Анненков>. Мальчик с виду, в душе черный. Сил много. Но авантюрист…Пепеляев, Виктор Николаевич. Тоже еще у кадетов в цека. Недалек, ограничен, хотя и прямолинеен…Вологодский, старая шляпа… Старынкевич, хитрый иуда. Продал свою партию с Областной Думой и Уфимское совещание. За власть отдаст все. И себя. Россию, безусловно… Георгий Гинс…Кто его знает, не то целует он, не то яду сыплет тебе в стакан… Тольберг…Проныра…Людей нет. Зачем было ввязываться в это дело? Хорошо, один откажется, другой откажется. Кому-нибудь надо же Россию спасать. Наконец, это нечестно. Ну, вот и пошел. Ввязался.

За окном плясала метель. Мерзлыми космами жестких волос шлепала по стеклу. Смеркалось. Ехидная рожа Гайды. Нет покоя.

- Да, ваше высокопревосходительство, уметь управлять кораблем – это еще не значит уметь управлять всей Россией.

    И вот хватило наглости у человека. Прямо в глаза так и вылепил. Хотя немного он прав. Сделать многого не сумели. Взять, например, Осведверх. Агитация. Кому она на руку только? Да. Лучше, безусловно, не думать об этом. На этот случай хорош профессор Болдырев. О философии хорошо толкует. Одному страшно. Бархатные мягкие диваны давят. Как могильные плиты. Воздуха совсем нет. И теснота ужасная.

    Пришел профессор. Зажгли огонь. Метель все равно пялила в окно свою белую рожу и косматую гриву. Ну ее. Профессор вздумал тоже говорить об этом. Какой несносный. Не просили же его об этом. Остановить неловко. Говорит.

– Положение нашей армии таково, что не только на победу – надежды нет на простую остановку фронта. Мы в полосе заговоров и восстаний. Но эсеры не выступят, потому что они одни бессильны. Опасны они тем, что могут войти в соглашение с чехами, которым анархия мешает эвакуироваться. Эсеры и меньшевики не страшны, только их участие в оппозиции плюс для красных и минус для правительства. Кадеты бессильны. Промышленники и биржевики откололись и раскололись. Одних отталкивает непримиримость по отношению к <.атаману> Семенову, других - политика по отношению к японо-русским делам. А кольцо восстаний все суживается. Города и земства открыто говорят о борьбе. Настроение военных паническое. Настроение обывателя равнодушно-озлобленное.

    Довольно об этом. Есть мысли, которые живут вне времени и пространства. Чистые мысли. Жить надо ими. Этого касаться не надо.

По бокам дороги, вдоль всей линии, ползли обозы. Больные, здоровые, раненые, живые и мертвые. Вшивые, голодные.

    Сам вышел проститься. Он был очень вежлив. Адмиральские погоны совсем еще новенькие. Орлы на них черные. И куртка черная. По-английски любил он говорить. Знал хорошо.

– Покойной ночи.

Очень мило. Обязательно чего-нибудь добавит. Какое-нибудь пожелание.

– Бог поможет – все будет хорошо.

    Говорил так. Думал иначе. О чехах, о чехах. Ненавидел их он.

- «Чехи на фронт не пойдут, хоть плати им платиной вместо золота, потому что они, во-первых, сволочь и трусы, во-вторых, достаточно награбили и дорожат своей шкурой, торопятся домой. Голове тяжело. Уснуть, пожалуй. Думать не стоит».

– Покойной ночи.

    Шторы в окнах плотно закрыты. Полусвет. Тепло. Уютно. Чисто. Почему-то только вот обитые бархатом диваны давят, как могильные плиты. Ничего подобного в действительности нет, конечно. Это только так кажется. А кровь в окнах? Об этом не надо говорить. Не надо замечать.

    Может быть, там, за линией, в стороне, на морозе, никого и нет. Никто, может быть, и не замерз, не умер. Ах, зачем об этом думать. Бог даст, все устроится. Мы отступаем. Мы слабее красных. Не в силе он, а в правде. Да, мы правы. Да. Опять об этом же. Как бы избавиться, не думать.

    А красные уже далеко забежали вперед. Диктатору доложили, что в Иркутске почти Совдеп. Узнали об этом днем. Он бросил беседу с Болдыревым. О философии. Вышел в салон. Приложил руку к козырьку.

– Господа офицеры, благодарю вас за службу. Вы свободны. Кто хочет, может идти к новому правительству, кто хочет, пусть остается и разделит со мной мою участь.

    Смерти он никогда не боялся. Теперь привык и к красной. Был очень спокоен и тверд.

Железная дорога не артерия. Она вена. Артерии сбоку, в стороне. В вене черная, отработанная, почти гнилая кровь. В артериях чистая, свежая, горячая, красная. Била потоками, кипела.

Так было»

(Зазубрин «Два мира», Красноярск, 1957, С.218)

    Несколько слов об авторе этого произведения Зазубрин (Зубцов) (1895 - 1938) – журналист, прозаик, киносценарист, Владимир Яковлевич Зубцов родился в Пензе в семье железнодорожного служащего, учился в реальном училище. Затем, по заданию Сызранского комитета РСДРП(б) устраивается на работу в «охранку», за что городской комитет, заподозренный в провокации, был распущен. В 1916 г. им был послан «как-то даже рассказ в одну из «Правд», но его не пропустила цензура»( В.Трушкин Предисловие к роману В.Зазубрина «Два мира»,Красноярск,1957,С.11). Затем попадает, по мобилизации в Юнкерское училище, эвакуированное в Иркутск. Став командиром взвода из пермских рабочих в июне 1919 г. Зубцов, переходит на сторону красных. Здесь вместе с партизанами он участвует в занятии Канска, вступает в 1921 г. в Коммунистическую партию. Как вспоминал впоследствии сам писатель, трудиться над книгой «Два мира» приходилось в редкие минуты отдыха, урывая время от изнурительной журналистской работы - Зазубрин тогда редактировал ежедневную красноармейскую газету «Красный стрелок».

    С 1923 г. Зазубрин - секретарь журнала «Сибирские огни», в 1926 - 1928 гг. - его главный редактор и руководитель Союза сибирских писателей. «Рапповские» ортодоксы типа Родова и местные пролеткультовцы резко критиковали журнал. В июне 1928 г. бюро Сибкрайкома (секретарь С.И.Сырцов) приняло резолюцию о «серьезных идеологических ошибках журнала (в №,№1 и 2 за 1928 г.)». Критике подверглись и статьи Зазубрина («Резолюция бюро крайкома ВКП(б) о журнале «Сибирские огни». - «Сибирские огни», 1928, N,4, стр. 225).

    Известный сибирский советский литературовед В.Трушкин, только после посмертной реабилитации писателя туманно упоминает: «В конце 1928 г. он вынужден был покинуть Новосибирск и перебраться в Москву. В Новосибирске вокруг писателя была создана «настоященцами» (о них ниже –О.В.) болезненная и нездоровая обстановка, его стали травить, исключили из Союза Сибирских писателей, в организацию которого он вложил столько труда и энергии» (В.Трушкин Указ.соч., С.19).

    В 1928 г. Зазубрин был отстранен от руководства журналом и Союзом сибирских писателей. Это произошло не только из-за его участия в троцкистской «Платформе 83», но и из-за резкого обострения отношений с руководством Западно-Сибирского обкома ВКП(б) и лично с его первым секретарём С.И.Сырцовым, в те годы, делавшим стремительную карьеру. Ранее Новосибирск покинули его друзья Лидия Сейфулина и ее муж, критик и редактор Валериан Правдухин.

    Новый журнал «Настоящее» начал «борьбу не только с Зазубриным и Правдухиным, но и с «буржуазным индивидуалистом» Маяковским и «мещанским зарубежным писателем» М.Горьким. Молодые и амбициозные карьеристы: А.Курс, А.Панкрушин, И.Нусинов, В.Каврайский, создавая журнал и одноимённую творческую группу, по примеру литераторов группы ЛЕФ рассчитывали дать жизнь новому направлению в литературе.

«Настоящее» (Новосибирск,1928-1930 гг.), и Зазубрин, и Правдухин объявили о выходе из редакции после первого номера, на общем литературном фоне представлял собой весьма оригинальное советское издание авангардистского типа с заметным «левацким» уклоном. В выпущенной ими декларации организаторы объявляли, что «Настоящее» ставит своей целью неустанную борьбу против «литературы прошлого» - лживой нэповской и буржуазной «литературы вымысла» - за «литературу настоящего», которая является «литературой факта», единственно правильной и отвечающей советской эпохе. В целом теория «настоященцев» сводилась к отрицанию художественной литературы вообще, к замене её очерком и фактографическим описанием событий, а их идейная платформа выражалась в стремлении «преодолеть правую опасность в литературе». Группа и журнал проводили свои мероприятия с шумом и примесью эпатажа; устраивали эффектные диспуты, широкие публичные выступления (например сорвали спектакль Новосибирской оперы), часто нападали на своих противников, не щадя никаких авторитетов. Под огонь их критики попадали почти все крупные советские литераторы, независимо от их направлений: М.Шолохов, В.Катаев, Б.Пильняк, Вс.Иванов, А.Платонов, А.Фадеев. В дополнение ко всему журнал (с ведома Сырцова) опубликовал под псевдонимами несколько статей видных сторонников Троцкого, отбывавших ссылку в Сибири - Л.Сосновского и А.Воронского, что вообще-то говорит не столько о личном мужестве редакции, сколько о надежде бывших «левых» оппозиционеров на перемену курса.

    Был ли все создатели нового журнала действительно талантливыми? В одной из первых критических статей А.Курса с выразительным названием «Кирпичом по скворешне» изничтожались не только местные поэты, но и художественная литература вообще, как «не соответствующая Правде факта («Настоящее, Новосибирск, 03.02.28)». А в следующей, под заголовком «Кровяная колбаса» критик разгромил «Два мира». Но особенно была показательна критическая статья секретаря редакции А.Поповой «Нашим противникам»: «Кустари-одиночки, писатели, продают свои творения ГИЗу, а он наводняет ими рынок». Она писала о герое одного произведения: «На лбу набрякли вены - Сергей работал». И тут же: «Я знаю одного невыдуманного Сергея. Он тоже очень много работает и ничего у него не брякнет на лбу, когда он работает, сколько я ни старалась рассмотреть». Для чего это сказано в статейке. Знайте, какой Сергей покровительствует нам! И побаивайтесь!»(Цит.по А.Коптелов «Дни и годы»//Сибирские огни,№4,2000). По свидетельству того же Коптелова, «настоященцы» утверждали, что в составе группы есть работники ряда сибирских партийных организаций.

    В «Известиях» появилась статья Горького. В ней, в частности, было сказано: «Редактор «Советской Сибири», краевой газеты, Курс - бывший анархист, как мне сказали, организовал гонение на художественную литературу и один из его сторонников, некто Панкрушин, заявил, что «художественная литература реакционная по своей природе». С моей точки зрения - не цеховой, а с точки зрения человека, который лет 50 наблюдал и до сего дня наблюдает революционно-воспитательное значение литературы, - Панкрушин не только малограмотный парень, а человек, которого я считаю вправе назвать бессознательным «вредителем» в области культурной работы»(М.Горький «Рабочий класс должен воспитать своих мастеров культуры»// «Известия» 25.07.29).

Но «нахальная» периферия не сдавалась: На первой странице «Настоящего» было крупно набрано: «Правая выходка Горького в «Известиях» от 25 июля». Дальше - резолюция собрания журналистов. В ней говорилось: «Горький все чаще и чаще становится рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы» («Настоящее»,Новосибирск,04.08.29).

    Даже на ноябрьском пленуме Сибкрайкома ВКП(Б) преемник и выдвиженец Сырцова Р.И.Эйхе в заключительной речи заступился за «настоященцев», назвав их политическую линию «совершенно правильной» и упрекнул лишь за «слишком визгливый тон», да и то с оговоркой «возможно»(А.Коптелов, Указ.соч., С.79).

    Но уж раз дело дошло до «политической линии» то ЦК не мог не вмешаться. Тем более что в «Настоящем» было опубликовано стихотворение поэта Иосифа Киселёва (всезнающее ГПУ тут же установило настоящего автора А.Панкрушина) «Известному писателю Максиму Горькому с такими строчками:

«Но я не жду от вас ни дружбы, ни услуг

Какая дружба между мной и вами?

А вы – вам нечего греха таить -

Порой восторженно, недопустимо,

Как мать, готовы нежить и любить

И подлецов и херувимов»

(«Там же, С.4)

    Панкрушину же принадлежала и цитата, не раз повторявшаяся в его выступлениях: «Писатели - клопы. Наша беда, что мы до сих пор не изобрели против них порошка»(Там же…,С.81).

    25 декабря 1929 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О выступлении части сибирских литераторов и литературных организаций против Максима Горького». В этом постановлении нападки на писателя были названы «грубо ошибочными и граничащими с хулиганством». Фракции ВКП(б) «Сибирского Пролеткульта за ее участие в вынесении резолюции с хулиганскими выпадами против тов. Горького» был объявлен строгий выговор, редакции «Настоящего» поставлено на вид, Курс отстранен от редактирования журнала и от обязанностей редактора газеты «Советская Сибирь», а Сибкрайкому предложено «усилить руководство литературными организациями» и обеспечить наряду с решительной борьбой против буржуазных течений в литературе исправление левых перегибов в линии и деятельности литературных организаций»(«КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (1898-1953)», М., 1988, С.269).