Талантливый полемист, В.Зазубрин, надо отдать ему должное, не раз отбивал нападки на молодую литературу Сибири. Он по праву гордился тем, что «Сибирские огни» и Сибирский Союз писателей много сделали для культурного роста Сибири, хорошо сознавая, что литература здесь - «явление большого культурного порядка». Именно в это время ответственным секретарём журнала является Вивиан Итин – автор первого советского утопического романа «Страна Гонгури»(1920), спустя 60 лет переизданного в Европе, а только потом в перестроечном СССР, осмелившийся в 1921 г. под видом рецензии опубликовать в «Сибирских огнях» пронзительный некролог по погибшему Н.Гумилёву:

«Стихи Гумилева для

«Сильных, злых и веселых,

Убивавших слонов и людей

Умиравших от жажды в пустыне,

Замерзавших на кромке вечного льда»

    «Муза Дальних Странствий» - любимейшая из муз поэта. В его стихах нас поглощает соль южных морей, пески пустынь, пальмы оазисов, Африка с ее бесчисленными племенами, так странно звучащими на русском языке, и южная изумительная Азия - Китай, Индо-Китай, Персия. Правда, это Африка негусов, а Китай богдыханов, ибо автор неисправимый аристократ, но его экзотическая романтика звучит и не забывается и напряженно зовет к недостигнутой цели. Ведь, может быть, теперь, в пламенной буре революции

«Когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта»,

больше, чем когда бы то ни было надо знать

«Как не бояться

Не бояться и делать что надо»

    Рассказы Гумилева слабее, в них мы находим слишком явное подражание Эдгару По. Слабее и посмертный сборник, куда несравненно менее одаренные ученики поместили зачастую довольно безвкусные корнетские мадригалы, которые лучше было бы оставить до полного собрания сочинений. Но все же ясный и бесстрастный эстетизм поэта, радостно принимающий всякую жизнь, чувствуется и в этих произведениях. «Мне отрубили голову», - снится ему в одном из рассказов: - «и я, истекая кровью, аплодирую уменью палача и радуюсь, как все это просто, хорошо и совсем не больно».

К несчастью, сон оказался вещим.

    Значение Гумилева и его влияние на современников огромно. Его смерть и для революционной России остается глубокой трагедией. И никто, надеюсь, не повторит вслед за поэтом: «Как все это просто, хорошо и совсем не больно».

(«Сибирские огни, № 6,1922)

    Итин, недоучившийся студент Петроградского университета, друг и неудавшийся жених Ларисы Рейснер, в своём не совсем добровольном сибирском житье, хотя он был и красным партизаном, и армейским «трибунальцем», и членом ВКП(б) с1921 г., всё-таки не был ортодоксальным начетчиком и демагогом-карьеристом, вроде «настоященцев». Горький сочувственно следил за молодыми сибирскими литераторами; а в письме Итину из Сорренто признавал: «…мне кажется, что Вы, пожалуй, смогли бы хорошо писать «фантастические» рассказы. Наша фантастическая действительность этого и требует» (Переписка Горького с советским писателями…С 195).И «ударяя» по далекому Горькому, «настоященцы», прежде всего, целились в редакцию «Сибирских огней».

    Ещё один, тогда начинающий сибирский писатель Ефим Пермитин в своей автобиографической Поэме о лесах» красочно описал выступление коллектива «Сибирских огней» перед молодыми писателями. «Как и Зазубрин, Итин был тоже в черном, но не в обычном костюме, а в отлично сшитом смокинге, в белоснежной крахмальной манишке с высоким, подпиравшим шею воротником, с широкими манжетами и сверкающими в них золотыми запонками. Среднего роста, тонкий, стройный, тщательно выбритый и гладко причёсанный на английский манер. У него большие тёмные, в густых ресницах, скорбные глаза. Тонкое, умное лицо его всегда сосредоточенно. Итин редко улыбается и улыбается только одними губами, но и во время улыбки лицо его остается задумчиво-грустным, погруженным в самого себя, занятым какой-то одной мучительно-неразрешимой мыслью…»(Е.Пермитин «Жизнь Алексея Рокотова (Роман-трилогия), М.ИХЛ, 1972, С.459).

    После отъезда Зазубрина, именно Итин становится во главе «Сибирских огней» и Сибирского союза писателей. Выходец из семьи известного юриста и петербургского эстетического круга, он теперь неутомимый путешественник, воздухоплаватель и исследователь Арктики. «Несмотря на большую общественную работу в Союзе писателей, - вспоминала его дочь Л.В.Итина, - отец вплотную занимается проблемами Северного морского пути и сотрудничает с организацией «Комсеверпуть». Летом 1926 г. Вивиан Азарьевич участвовал в гидрографической экспедиции по исследованию Гыданского залива, в 1929 году - в Карской экспедиции. В 1931 г. Итин выступил с докладом «Северный морской путь» на Первом Восточно-Сибирском научно-исследовательском съезде в Иркутске, вместе с академиком А.Е.Ферсманом.

    На следующий год он принимает участие в устье Колымы на пароходе «Лейтенант Шмидт» а оттуда возвращается в Новосибирск сухопутным путем, передвигаясь на собаках и оленях. Ему принадлежат книги: «Восточный вариант», «Морские пути Советской Арктики», «Колебания ледовитости Арктических морей СССР»(ссылок на Колчака, там, естественно нет- О.В.), «Выход к морю» и др. Очерки о путешествиях снабжены историческими справками. В них не только портреты арктических капитанов (В.И.Воронина, Н.И.Евгенова и др.), путешественника на велосипеде по арктической тундре - Глеба Травина, летчика Б.Г.Чухновского и других интересных людей той эпохи, но и исследуются экономика, география, этнография региона, приводятся экономические обоснования необходимости подобных рейсов (тогда еще надо было доказывать выгодность доставки грузов Северным морским путем) Л.И.Итина вспоминает: «Всё это требовало широких, обстоятельных знаний, которые отец приобретал путём самообразования, поднимаясь до уровня подлинного учёного, что и отмечено в профессиональном очерке доктора географических наук С.Д.Лаппо, профессора МГУ, который сам много путешествовал, в том числе с известным полярником И.Д.Папаниным, и был знаком с В.А.Итиным по работе в «Комсеверпути». Отец также познакомился с И.Д.Папаниным в одном из своих путешествий. Вивиан Азарьевич был в меховых оленьих сапогах и топтался нерешительно на борту - причала не было. Под ногами была вода. Коренастый человек предложил прокатиться на его спине. Отец не отказался. На берегу познакомились - оказалось, что это И.Д.Папанин. На ледоколе «Красин» Вивиан Азарьевич оказался на койке, на которой ранее спал один из участников экспедиции Нобиле, спасенный моряками ледокола. Под впечатлением рассказов моряков отец написал повесть «Белый кит». В судьбе экипажа придуманной им шхуны «Белый кит» отразилась история легендарной шхуны «Святая Анна» лейтенанта Г.Брусилова, пропавшей экспедиции В.Русанова и его «Геркулеса», а также воздушных путешествий Нобиле и Андрэ. Её герой Нордаль - синтез образов великих исследователей севера: Норденшельда, Амундсена и Нансена» (Здесь и выше цит. по http://www.peoples-rights.info/vivian-itin).

    Известность. Интересная работа. Была ли жизнь безоблачной? Увы, далеко нет. И хотя даже партийную чистку 1929 г. писатель прошёл благополучно, но в письме Горькому он печально признавался: «Зависть, бюрократизм, глупость были, есть и не скоро переведутся. Литература всегда была ненавистна. Она причиняет беспокойство»(Итина Лариса. «Я был искателем чудес…» // Фантакрим MEGA (Минск),1994,№ 1, С. 36-37).

    В местах его путешествий лагеря ГУЛАГа росли, как грибы…В 1934 г. в «Сибирских огнях» появилось начало будущего романа - повесть «Ананасы под березой», там приводится эпизод из жизни колчаковского Омска. Поэты в кафе читают стихи, большое гала-представление:

«Веселый час последних лет.

Бросают люстры желтый свет

На пестро-мрачное виденье.

Оркестром правит Люцифер

И тихо льются звуки сфер…

Театр огромен, словно дымы

Под сводом облака легли…

О, рано плакать, серафимы!

К вам долетели сны Земли?

Смотрите! Вот взвились завесы, -

Сам Бог великий - автор пьесы!..

Шуты украли образ Бога

И странно озарен им ад.

Марионетки! Как их много!

Идут вперед, идут назад…

Исчадье мутных злобных снов,

   Встает кроваво-красный зверь…»

(«Сибирские огни», 1933,№ 1-2)

    Стихи опубликованы, как фрагмент из Эдгара По («The Conqueror Worm»), но у американского классика таких строчек нет, это стихи самого Итина. Более того, факт кажущийся совсем не вероятным, в стихотворении «Скованный Прометей», которое опубликовано в 1937 году (!) этот мотив повторен:

«Я только раб тирана олимпийца,

Прикованный к скале кавказских гор,

И мой палач - пернатый кровопийца,

Опять на мне покоит хищный взор…».

30 апреля 1938 г. В.А.Итин был арестован по обвинению в шпионаже. Постановлением «тройки» УНКВД Новосибирской области 17 октября 1938 г. он осужден по статье 58-6 УК РСФСР и приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 22 октября 1938 года в Новосибирске. Сведений о месте захоронения нет. 11 сентября 1956 года В.А.Итин реабилитирован (посмертно) за отсутствием состава преступления.

«Вивиан Итин, прежде всего поэт, и даже вся его проза - это проза талантливого поэта, будь это даже полемические статьи по вопросам художественного творчества или по вопросам кораблевождения в полярных морях…Полет поэта кончился трагически. Но осталась не горка праха, а книги…И все это полно страсти, полно мысли»(Л.Мартынов «Час воскрешения Вивиана Итина»// «День поэзии-83»,М.1983)

И еще Мартынов писал:

«У меня Был друг Вивиан.

Он мечтою был обуян

Сделать этот мир восхитительным.

Я дружил с Вивианом Итиным…»(Там же…,С.127)

    Среди читающих в «кафе колчаковского Омска» поэтов все были тогда ещё совсем молодыми, многие из них, как Леонид Мартынов и Сергей Марков, впоследствии стали знаменитыми писателями, некоторые остались неизвестными, но именно образ Александра Васильевича Колчака был центром обсуждений, споров и замечательных стихов, тут открывается её одна интереснейшая страница сибирской истории, как причудливо сплетаются в ней мотивы братоубийственной войны, романтики и репрессий, а на этом фоне вновь встает тень убитого адмирала.

    Из показаний Л.Мартынова по делу «Сибирской бригады»: «Материалы для составленного Сергеем Марковым «Альманаха мертвецов» были собраны мною как материал для статьи, которую я готовил для опубликования в журнале «Сибирские огни» и которая должна была явится ответом на тезис Зазубрина, что Георгий Маслов и другие «колчаковские поэты» воспевали Колчака, как спасителя Отечества. Смысл моего ответа заключался в отрицании этого тезиса Зазубрина и в утверждении того, что они оплакивали свою гибель и гибель колчаковщины, которую они предвидели. Ознакомившись с собранными мною материалами Марков оформил их в сборник, названный им «Альманахом мертвецов» (Здесь и ниже цит. по С.Куняев «Огонь под пеплом: дело сибирской бригады»// «Наш Современник», №7,1992),

    Вот стихи молодого Мартынова:

«Знакомых и друзей, случайно

Явившихся издалека,

Чтоб вместе оставаться в чайной

Степной столице Колчака.

Не пить и не забавы ради

Иные люди шли сюда,

Где проходила по эстраде

Поэтов сонных череда.

Когда перед приходом красных

Сгустилась мгла метельных дней,

Туда пришел Георгий Маслов

Сказать о гибели своей.

Он говорил - зараза липнет,

На всем кровавая печать.

Он говорил - культура гибнет

И надо дальше убегать.

Мечтай наивно о Востоке.

И он ушел...

    Георгий Маслов был омским поэтом, печатавшимся в газетах, выходивших при колчаковской Директории. Умер в 1920 г. Леонид же Мартынов, вместе с Сергеем Марковым в середине 20-х годов составили «Альманах мертвецов», куда вошли стихи колчаковских поэтов, в том числе и стихи Георгия Маслова. Сборник этот до сих пор нигде не обнаружен.

Один из поэтов – Евгений Забелин (Леонид Савкин) в 1925 г. в поэме посвященной адмиралу так описал его последний путь:

«Сначала путь непройденных земель,

Потом обрыв израненного спуска,

И голубая изморозь Иркутска,

И проруби разинутая щель.

Полковники не слушали твой зов,

Бокальный всплеск укачивал их сонно.

Созвездия отгнившего погона

Им заменяли звезды коньяков.

Свои слова осколками рассыпь

Меж тупиков, сереющих пустынно,

Плюгавое похмелье кокаина

И сифилиса ситцевая сыпь.

Кашмирский полк, поющий нараспев,

Кашмирский полк, породистый британец

Обмотки на ногах, у плеч тигровый ранец.

На пуговицах королевский лев.

Приблизилась военная гроза,

Рождались дни, как скорченные дети,

От них, больных, в витринах на портрете

Старели адмиральские глаза.

Что ж из того? Упрямо перейду

Былую грань. Истерикой растаяв,

Дрожа слезой, сутулый Пепеляев

Покаялся советскому суду.

Перехлестнул, стянул, перехлестнул

Чеканный круг неконченного рейса,

Жизнь сволочнулась ртом красногвардейца

Вся в грохоте неотвратимых дул.

Душа не вынесла, в душе озноб и жар.

Налево марш - к могильному откосу.

Ты, говорят, опеплив папиросу,

Красногвардейцу отдал портсигар.

Дал одному солдату из семи,

Сказал: «Один, средь провонявшей швали,

На память об убитом адмирале

Послушай, ты, размызганный, возьми!»

(Там же…).

Давая в 1932 г. показания в ГПУ поэт признаёт: «При Колчаке я учился в коммерческом училище. В моей семье колчаковщина была воспринята восторженно, как фактор спасения многострадальной измученной родины. Мне тогда было шестнадцать лет. Я считал Колчака вторым Наполеоном и так к нему относился. Расстрел Колчака был мною воспринят очень болезненно. Спустя несколько месяцев после разгрома Колчака я был арестован Губчека по обвинению в распространении антисоветских прокламаций. Спустя две недели я был освобожден за недоказанностью. Приход советской власти мной был воспринят резко отрицательно» (Там же, С.4). Мною была написана в 25-м году поэма «Адмирал Колчак». Это стихотворение я читал в группе сибиряков, где оно получило полное одобрение. Читал также неоднократно в кругу своих друзей и знакомых». На следующем допросе поэт добавляет: «Особо хочу остановиться на “Альманахе мертвецов”. Это тетрадь в 30-40 стр., на которой наклеены вырезки стихов колчаковских поэтов (Ю.Сопова,Г.Маслова и др.). Эти стихи собрал Мартынов и привез в Москву. На группу приносил их Марков и читал стихи. Явно контрреволюционные, написанные сочным языком, производили сильное впечатление, подогревали нас. Многие из прочитанных стихов смаковались. Стихи эти читались для возрождения памяти Колчака и колчаковщины. Нужно добавить, что стихи эти печатались в газетах - яркие, враждебные к советской власти и большевикам, которые в стихах назывались «белыми гориллами». Эти стихи давали нам контр-революционную пищу, а Марков и Мартынов брали с них пример. Читались на группе и стихи Мартынова, воспевающие беженок, бежавших из большевистской России, а также стихи Маркова о Гумилеве, расстрелянном большевиками. Сюжет приблизительно таков: «Везут Гумилева в «черном вороне» по Ленинграду, вдали виден Исаакиевский собор, последний оплот Православия, и вот на гранит падают мозги желтым виноградом» (Прим. Эти стихи не обнаружены).

    Включённый в «антисоветскую» группу «Сибирская бригада» заочно, Леонид Мартынов – один из крупнейших русских поэтов ХХ в. в 1932 г. в своих показаниях в ОГПУ вспоминал: «Возродилась наша антисоветская группа осенью 1931 г. На собраниях этой группы я был несколько раз, знаю, что и без меня собирались, так как я часто бывал в отъездах. На собраниях этой группы мы обсуждали произведения членов нашей группы, а также обсуждали ряд политических вопросов и читали советские и контрреволюционные стихи (не для печати). В частности, я читал стихи о Колчаке, о колчаковском поэте Маслове, а также читал стихи Маслова. Привожу отдельные четверостишия из этих произведений.

КОЛЧАКУ

Померк багровый свет заката,

громада туч росла вдали,

когда воздушные фрегаты

над этим городом прошли.

Их паруса поникли в штиле,

не трепетали вымпела:

«Друзья, откуда вы приплыли,

какая буря привела?»

И через рупор отвечали

таинственные моряки:

«О потонувшем адмирале

не зря вещали старики».

Я помню рейд республиканца:

«Колчак, сдавай оружье нам!»

Но адмирал спешит на шканцы

оружье подарить волнам.

И море страшно голубое,

жить, умереть - не все ль одно!

Лети, оружье золотое,

лети, блестящее, на дно.

   Дальше речь идет о приезде Колчака в Сибирь. Его борьба и гибель в снежном море»(«Из протокола допроса Леонида Мартынова,17.3.1932г.// С.Куняев,Указ соч.,С.4).

    Это строки из ранней редакции поэмы «Адмиральский час», затем переработанные. Из этих стихов и взял Л.Мартынов название книги своих мемуаров, изданных в 1974 г. «Воздушные фрегаты», но этих строк в стихотворении не было, и для тогдашнего читателя оно оставалось достаточно туманным.

    Стихотворение же Сергея Маркова, тоже знаменитого поэта и автора блистательных сочинений о русских путешественниках, открывателях Камчатки, Алеутских островов, Аляски, Северной Калифорнии («Вечные следы»,1975, «Земной круг»,1978) так же было чётко «контрреволюционным», с точки зрения власти:

«ПОЛЯРНЫЙ АДМИРАЛ КОЛЧАК»

Там, где волны дикий камень мылят,

Колыхая сумеречный свет,

Я встаю, простреленный навылет,

Поправляя сгнивший эполет.

В смертный час последнего аврала

Я взгляну в лицо нежданным снам,

Гордое величье адмирала

Подарив заплеванным волнам.

Помню стук голодных револьверов

И полночный торопливый суд.

Шпагами последних кондотьеров

Мы эпохе отдали салют.

Ведь пришли, весь мир испепеляя,

Дерзкие и сильные враги.

И напрасно бледный Пепеляев

Целовал чужие сапоги.

Я запомнил те слова расплаты,

Одного понять никак не мог:

Почему враги, как все солдаты,

Не берут сейчас под козырек.

Что ж, считать загубленные души,

Замутить прощальное вино?

Умереть на этой белой суше

Мне, наверно, было суждено.

Думал я, что грозная победа

Поведет тупые корабли...

Жизнь моя, как черная торпеда,

С грохотом взорвалась на мели.

Чья вина, что в злой горячке торга

Я не слышал голоса огня?

Полководцы короля Георга

Продали и предали меня.

Я бы открывал архипелаги,

Слышал в море альбатросов крик,

Но бессильны проданные шпаги

В жирных пальцах мировых владык

И тоскуя по морскому валу,

И с лицом скоробленным, как жесть,

Я прошу: «Отдайте адмиралу

Перед смертью боевую честь...»

И теперь в груди четыре раны.

Помню я, при имени моем

Встрепенулись синие наганы

Остроклювым жадным вороньем.

(Цит. по В.В.Синюков «Указ.соч.,С.195-196).

    Практически все участники «Сибирской бригады», за исключением давших наиболее откровенные показания, получили по нескольку лет северной ссылки:«Л.Черноморцева и П.Васильева, ввиду полного сознания освободить из-под стражи под подписку о невыезде за пределы г. Москвы».«Анова (Иванова) Николая Ивановича, Забелина (он же Савкин Евгений Николаевич), Маркова Сергея Николаевича, Мартынова Леонида Николаевича «отправить с первым отходящим этапом в г.Архангельск в распоряжение ПГ ОГПУ Северного края сроком на 3 года». Приговор Васильеву и Черноморцеву «считать условным», «из-под стражи освободить» (1 июня 1932 года. Из постановления по делу № 122613// С.Куняев,Указ соч.,С.4).

    От более жестоких мер, спасли «оттепель» 1932 г. и планируемое окончательное возвращение в СССР А.М.Горького, а затем, создавая подконтрольный единый Союз Советских писателей, власть ликвидировала РАПП и мелкие группки, вроде ЛЕФ, РЕФ, Пролеткульта, Кузницы, Конструктивистов, не говоря уж о провинциальных, типа «Настоящего». Но передаваемая из «уст в уста» эпиграмма автора «Самоубийцы» и сценариста фильма «Весёлые ребята» Н.Эрдмана оказалась пророческой:

«По манию восточного сатрапа

Не стало РАППа.

Не радуйся, презренный РАПП,

Ведь жив сатрап».

    Наиболее близким эстетически и политически «Сибирской бригаде» был знаменитый в 20-е - 30-е гг. харбинский поэт Арсений Несмелов (Митропольский). Верность личности убитого адмирала он сохранил и до своей трагической гибели.

    «Когда вагон Верховного правителя стоял на станции Нижнеудинск, а возможность огромного воинства прорваться за Байкал, к спасительной Чите, стала сомнительной, союзники-чехи передали красным комиссарам адмирала Колчака, как залог открытия дороги за Байкал. Личная охрана в панике разбежалась. Вагон стали отправлять в Иркутск, где Колчака ждал допрос и расстрел. И вдруг на перрон, не боясь ни пули, ни штыка, вышел белогвардейский офицер. Увидев в окне вагона адмирала, он отдал ему последнюю честь, как Верховному Главкому. Этот помнящий присягу офицер был еще и русским поэтом.

«…И этот жест

в морозе лютом,

в той перламутровой

тиши, -

моим последним был салютом,

салютом сердца и души.

И он ответил мне наклоном

своей прекрасной головы.

И паровоз далеким стоном

кого-то звал из синевы.

И тормоза прогрохотали, -  

лязг приближался, пролетел.

Умчали чехи Адмирала

в Иркутск - на пытку и расстрел»

(Арсений Несмелов).

    «Поседевший юноша с мучительно-расширенными зрачками», - написал о Несмелове поэт Николай Асеев, в 1920 году. Сам Асеев так описал свой путь во Владивосток: «Бесконечная качка вагонов, взвизги колес, монотонное пение буферных цепей, хрипы букс, позванивание молотка о сталь - тридцать шесть дней в вагоне, набитом до отказа фронтовой человекообразной сельдью, длинный путь на Дальний Восток, в неизвестные места, в солдатской шинели рядового 34-го запасного полка» (Николай Асеев. Очерк «Октябрь на Дальнем» в книге «Солнечные прописи», М.,1962).

    В Чите Арсений Несмелов оказался в ледяном январе 1920 страшного года. Постепенно, за 70 лет Советской власти, его имя и судьба для сибиряков покрылись мраком. Читинский поэт Михаил Вишняков вспоминает: «Но вот странно: писатели-коммунисты Григорий Кобяков и Константин Седых передали мне в 1970 году обрывок нити памяти. В Первую мировую войну москвич, поручик 11-го гренадерского Фанагорийского полка Русской Армии Арсений Иванович Митропольский воевал с немцами, был четыре раза награжден за храбрость и героизм.

«И отзвук в сердце не умолк

Тех дней,

когда с отвагой дерзкой

Одиннадцатый гренадерский

Шел в бой

Фанагорийский полк»

    По соседству с фанагорийцами горький путь отступления от Варшавы, сквозь газовые атаки немцев, отбиваясь от конных полчищ Баварской кавалерийской дивизии, сквозь лесные чащобы Беловежской Пущи, прошли и забайкальцы, батарейцы и конники Первой Забайкальской казачьей дивизии под командованием генерал-майора Ивана Федоровича Шильникова. В своих мемуарах Шильников вспоминал: «…Около 5-ти часов противник выпустил первую волну удушливых газов...В страшных мучениях умирали казаки, лица у всех были бледно-зеленые, многие корчились в страшных судорогах. Какой-то ужас застыл на лицах умерших. Тяжелые сцены пришлось наблюдать - многие старые испытанные урядники с мольбой смотрели на меня...»(Михаил Вишняков «Расстреляйте меня на рассвете»//«Забайкальский рабочий»,04-08,2011).

    А затем, вспоминая эти мучительные годы, тяжело переживая поражения на фронте, он задавался мучительным вопросом: кто виноват?

«А не в эти ль месяцы, -

шершавый

От расчесов,

вшив до переносиц,

Медленно отходит

от Варшавы

Наш народ,

воспетый богоносец?

Мы влюблялись в рифмочку,

в картинку.

Он же,

пулям подставляя спину, -

Смрадный изверг,

светоносный

инок, -

Безнадежно вкапывался

в глину».

(А.Несмелов«Стихи», Владивосток,1921).

    Пройдя путь от московского сопротивления большевикам в ноябре 17-го до Великого океана, побывав и помощником военного коменданта Омска, здесь он и встречался с Г.Масловым и будущими участниками «Сибирской бригады», Несмелов, оставил замечательные стихотворные портреты участников «белого дела»:

«…Догоняют, настигают,

наседают,

Не дают нам отдыха враги.

И метель серебряно-седая

Засыпает нас среди тайги…

Брали села, станции набегом.

Час в тепле, а через час -

поход.

Жгучий спирт мы

разводили снегом,

Чтобы чокнуться

под Новый год.

И опять, винтовку заряжая,

Шел солдат

дорогой ледяной…»

(Там же…)

    Может быть, его стихи и тоже были в «Альманахе мертвецов». Вот нелюбимый им белый палач – барон Унгерн-фон Штейнберг, лично рубивший шашкой на перроне станции Даурия колчаковских офицеров, пытавшихся уехать из России по Китайско-Восточной железной дороге:.

«…Стенали степные

поджарые волки,

Шептались пески,

Умирал небосклон…

Как идол сидел

на косматой монголке

Монголом одет,

Сумасшедший барон.

И шорохам ночи бессонной

внимая,

Он призраку гибели выплюнул:

«Прочь!»

И каркала вороном -

глухонемая,

Упавшая сзади

Даурская ночь…»

(«Баллада о Даурском бароне»//«Кровавый отблеск», Харбин,1925).

    Вот отчаянный бурятский казак, один из знакомцев еще по Беловежской пуще и Омску, (такой отряд был у Семёнова) Почекунин, старающийся уйти из Читы ближе к границе, где Унгерн готовился к рейду на Ургу, чтобы стать некоронованным ханом Монголии. Почекунин рисовал Несмелову заманчивые картины вольной жизни в дикой Монголии:

«Ловкий ты и хитрый ты,

Остроглазый черт.

Архалук твой вытертый

О коня истерт.

…И дичал все более,

И несли враги

До степей Монголии,

До слепой Урги».

(«Уступы»,Харбин, 1926)

    Вот еще один фанатик белой идеи и сподвижник Унгерна, командир Отдельной конно-азиатской бригады – Казагранди:

«Сыграй нам, Бога ради,

Трубы военной медь

Полковник Казагранди,

Сумей же умереть!

В хурэ свой клад зароешь

И потеряешь след.

Жестокие герои

Жестоких наших лет.

Вся Азия - темница.

Кровав ее ковыль.

И жестью на ресницах

соленой Гоби пыль.

Полковник Казагранди,

Не весел ты с утра.

Патронов нет в отряде.

Но есть еще «Ура!»

Остаток белой силы

Не выветрен в песках.

Суровый блеск России

Сверкает на штыках.

В кровавой круговерти

Туманятся хребты.

Эгин-дабан бессмертен.

Полковник, смертен ты».

Дожить бы до расстрела.

Среди Эгин-горба,

Чтоб ярой медью пела

Расстрельная труба».

(Там же...)

    Полковника Казагранди расстреляли на хребте Эгин-дабан взбунтовавшиеся унгерновцы (И.Серебренников «Великий отход: Рассеяние белых армий»,М. «АСТ»,2003,С.170).

    Несмелов не любил Унгерна. Вообще, всех диктаторов. «Изощрённо матерился по-русски и по-китайски в адрес Гитлера и Сталина». (Там же…,С.290). Его же строки об Унгерне:

«Глаза его, что стекла,

Он сгорблен и высок.

За пазухою теплой -  

Бронзовый божок.

Глаза у амулета -  

Топазовый огонь.

И мастер из Тибета

Позолотил ладонь».

(«Уступы»)

    К началу 30-х гг. даже лидерам эмиграции стало ясно, что ни ставка на наемные отряды, ни военные операции на границах СССР не в состоянии сохранить им военные контингенты. С укреплением же режима японской военной администрации в Манчжурии эмиграция потеряла даже призрачную военно-политическую независимость. Численно поредевшая, материально оскудевшая, социально и политически значительно расслоившаяся русская эмигрантская община в Манчьжурии начинает терять свое значение. Она становится просто пешкой в планах китайского милитариста Чжан Цзолина, а позже командования Квантунской армии и с окончанием второй мировой войны окончательно исчезает с политической арены.

    Как отходная эмигрантскому активизму звучит горько-ироничная «Уссурийская баллада» отбывшего ссылку составителя «Альманаха мертвецов» Сергея Маркова:

«Можешь ты держать пари,

У него высокий чин.

Приезжал на Уссури

Самый главный мандарин.

Плечи держит на отлет,

Гладя вышитый погон.

Десять шелковых знамён,

Бронированный вагон,

На площадке пулемёт

И учёный какаду,

Пестрый корм клевать устав

Голосит на весь состав:

«Вырвем красную звезду!»

Гаоляны высоки,

В гаолянах зреет злость,

Ест акульи плавники

В бронепоезде наш гость.

А в харбинский ресторан

С круглым шрамом на щеке

Входит Черный Атаман

В краснокрылом башлыке.

Машет саблей дорогой

А изгнанники кричат:

«Полегли по сотне в ряд

От штыков и от гранат

Добровольцы под Ургой

Снег Москвы – теплей перин,

Спят в Кремле колокола

Честь двуглавого орла

Защищает мандарин

Пулемётный частокол,

По штыкам ползёт туман

Сторожат зелёный стол

Мандарин и атаман

Пьют и курят до зари

В ожиданье эстафет

Прочертив на карте след

Грозди бешеных торпед

Разбросав по Уссури

Шлёт депешу Сахалян:

«Взять границу не смогли

Кирасиры в гаолян

На рассвете полегли».

И кричит хунхузский волк:

«Атаман! За все труды

Просит мой особый полк

Вдвое денег и еды!»

Не поможет динами.

Зол китайский казначей…

За кордонами гремит

Круглый говор москвичей.

Взвыл по-волчьи атаман,

Отступая на Гирин.

А учтивый Мандарин,

Позабыв свой важный чин,

Сел в большой аэроплан.

А забытый какаду,

Видя сто крылатых звёзд

На оконную слюду

Уронил свой пёстрый хвост

И в окне мелькнул лампас,

Тормоз вдруг засвиристел

Выходить не в первый раз

Атаману на расстрел.

(1930)

    Пройдя искушение и эмигрантским активизмом и ублюдочным «русским фашизмом», ставший уже широко известным эмигрантским поэтом, переписывавшийся с Цветаевой и Пастернаком, Несмелов был арестован МГБ в августе 1945 г. и умер во владивостокской тюрьме, По легенде, переданной, советским резидентом в Маньчжурии и историческим романистом В.Н.Ивановым, Несмелов не испытывал никаких иллюзий по поводу своей судьбы после прихода советских войск в Маньчжурию. Он подготовился: положил на стол записку-заявление: «Советскому офицеру от русского офицера. Расстреляйте меня на рассвете», придавил ее тяжелой чаркой водки. Когда за ним пришли, Арсений Несмелов отдал честь советскому офицеру, выпил водку и показал взглядом на записку.

- Вашу судьбу решит суд, - ответил победитель, - но даю слово офицера - расстрелять на рассвете. Официально известно, что поэт Арсений Несмелов умер в тюрьме во Владивостоке от болезни.

«Много лжи

в нашем плаче позднем,

Лицемернейшей болтовни, -

Не на всех ли отраву возлил

Некий яд, отравлявший дни.

И один ли, одно ли имя,

Жертва

страшных нетопырей?

Нет, давно мы ночами злыми

Убивали своих Царей».

(А.Несмелов «Цареубийцы»)

    Как выковывали троцкистов

    Ещё более трагичной оказалась участь тех литераторов – сибиряков, которые попали под следующий виток репрессий.

    В ноябре 1930 г., в результате острого столкновения с группировкой Сталина, рухнула карьера самого Сырцова, до этого занимавшего один из самых высоких постов в советской иерархии - Председатель Совнаркома РСФСР (третий после Ленина и Рыкова). Поскольку сотрудники журнала «Настоящее» поддерживали с Сырцовым тесные связи и пользовались его покровительством, часть из них подверглась строгим взысканиям. По постановлению Центральной контрольной комиссии при ЦК ВКП(б) А. Панкрушин, И. Нусинов и В. Каврайский в ноябре 1930 г. были исключены из партии за «неразрывную связь с право-левацкими двурушниками»(т.н. «блок Сырцова – Ломинадзе). Александр Курс ещё в конце 1929 г. отстранён от должности редактора краевой газеты «Советская Сибирь». Большинство сотрудников «Настоящего» вынуждено было покинуть Новосибирск. Панкрушин стал работать в томской окружной газете «Красное Знамя», а затем перешёл в редакцию новосибирской молодёжной газеты «Большевистская смена» на должность ответственного секретаря. Обладая несомненным литературным талантом, он продолжал заниматься писательским трудом: публиковал статьи и рассказы («Сибирские огни», 1934, №№ 4,5), участвовал в подготовке молодых журналистов, преподавал курс литературы для начинающих сотрудников. Между тем управление НКВД в Новосибирске постепенно накапливало компрометирующие сведения о Панкрушине и его молодых коллегах. Используя донесения секретных агентов, оно вскоре пришло к заключению, что в литературной среде образовалась «троцкистская контрреволюционная группа» во главе с Панкрушиным. В феврале 1936 г. Панкрушин был арестован. В ходе обыска чекисты изъяли у него «вещественные доказательства»: троцкистскую «Платформу 83-х», а также запрещённые книги - собрания сочинений Зиновьева и Троцкого.

    Уже на первом допросе Панкрушину был предъявлен целый набор обвинений, изобличающих его как государственного преступника. Ему вменялось в вину хранение нелегальной литературы, «организация контрреволюционной вылазки в печати» (имелась в виду публикация в молодёжной газете восторженного отзыва о книге Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир»). Но главным пунктом служило обвинение в создании контрреволюционной троцкистской организации.

    С первых же шагов процедура следствия приняла характер своеобразного политического торга; условия торга при этом диктовало следствие, а обвиняемому предстояло выторговать себе некоторую долю снисхождения. Между тем у самого арестованного не было ясного представления о возможном финале его «дела». Ещё недавно он был видным и вполне благополучным коммунистом, «ответственным литературным работником» с пролетарским происхождением и потому сохранял уверенность, что советское правосудие способно внимательно разобраться и установить действительную виновность человека, прежде чем вынести приговор. И уж, во всяком случае, оно не станет выдвигать «необоснованные обвинения». Поощряемый следователями НКВД Панкрушин решил «встать на путь чистосердечного признания». «…Все протоколы моих показаний, - рассказывал Панкрушин в 1956 г., - записывались следствием без моего присутствия. Со мной проводились предварительные собеседования, потом я вызывался на допрос вторично и мне зачитывали готовый протокол…Из материалов, не имеющих открытого доступа, я Звереву давал бюллетень XV партийного съезда с завещанием Ленина. Это было в начале 1935 г. Этот документ произвёл на Зверева потрясающее впечатление. Зверев был удивлён - почему партийный съезд не принял во внимание этот документ и поставил у руководства партии тов. Сталина…Я показал Звереву выдержку из статьи т. Сталина на пленуме ВЦСПС, в которой т. Сталин говорит о том, что Троцкий хорошо дрался в первые дни Октября. Эта фраза также произвела на Зверева потрясающее впечатление…Зверев обратился ко мне с вопросом - по какому пути пошла бы революция и как изменилось бы положение внутри Советского Союза, если бы у руководства партии стоял Троцкий? Зверев сам ответил на свой вопрос, высказав такой взгляд, что Троцкий уделял больше внимания вопросам международной революции… Я предупредил Зверева о том, чтобы он никому не высказывал своих взглядов такого порядка… Александров также усиленно тянулся ко мне…Общее настроение Александрова было каким-то бунтарским. Однажды в 1935 году Александров пришёл ко мне и сказал: «…дай мне троцкистскую платформу…Я…и хочу подробно ознакомиться с партийной борьбой по всем источникам»…У Александрова имелись резко выраженные контрреволюционные троцкистские настроения…».

    Вслед за Панкрушиным были арестованы двое молодых его учеников, «члены троцкистской группы» - Виктор Зверев и Василий Александров. Их также провели через серию допросов и очных ставок, добившись признательных показаний. По настоянию следователя Виктор Зверев, в частности, рассказал о том, каким образом у него оказался найденный при обыске «идеологически вредный» рассказ Панкрушина «Солнце над ковылями»: «Все уполномоченные, прибывшие в совхоз для оказания помощи, выведены в рассказе исключительно отрицательными типами, проходимцами, жуликами, шкурниками. Таким образом, рассказ Панкрушина является сплошной издёвкой, антисоветским пасквилем, высмеивающим и извращающим политику партии…». Постепенно, в ходе следствия были получены компрометирующие сведения на ряд других газетных работников и их единомышленников. По итогам допросов Панкрушина начальник УНКВД по Запсибкраю специальным постановлением потребовал «выделить в особое производство и начать расследование двурушнической и антисоветской деятельности» в отношении Н.А. Кудрявцева, А. Шмакова, И.Т. Гуль, А. Смирнова и А.П. Кабанова». Таким образом, круг подозреваемых литераторов заметно расширился. Обвинительное заключение, составленное следователями отразило весь спектр преступных деяний «троцкистской группы». Оно гласило: «…Следствием установлено, что Панкрушин А.А., примкнув к к.-р. троцкизму в 1928 г., активно включился в практическую подпольную к.-р. троцкистскую деятельность и как участник право-левацкого блока Сырцова-Ломинадзе и руководящий работник журнала «Настоящее», проводил активную организационную к.-р. деятельность в области сколачивания к.-р. кадров и пропаганду через печать к.-р. троцкизма.

    Будучи в 1930 г., в связи с разгромом право-левацкого блока Сырцова-Ломинадзе, исключенным из рядов ВКП(б), Панкрушин А.А. сохраняя враждебные партии взгляды, организационную к.-р. троцкистскую деятельность временно прекратил и в 1934 г. возобновил её, приступив к выявлению и обработке сторонников к.-р. троцкизма среди писательской молодёжи гор. Новосибирска, а к концу 1935 г. создал к.-р. троцкистскую группу из числа обработанных им писателей Зверева В.А. и Александрова В.И.

    В качестве одного из примеров обработки в к.-р. троцкистском духе Панкрушин А.А. использовал метод «литературной консультации» и популяризации троцкистской литературы. Участники к.-р. группы систематически встречались в квартире Панкрушина А.А., где обсуждали политику ВКП(б) и Коминтерна в духе к.-р. троцкизма…Возглавлявший к.-р. группу Панкрушин А.А. написал и пытался поместить на страницах печати (в журнале «Сиб. Огни») рассказ «Солнце над ковылями», содержащий в себе к.-р. критику политики ВКП(б) в области соц. строительства с/хозяйства. Указанный документ Панкрушин читал участнику к.-р. группы Звереву В.А. и получил со стороны последнего одобрительный отзыв.Следствием также установлено, что Панкрушин А.А. установил и поддерживал связь в Москве с быв. активным участником право-левацкого блока Сырцова-Ломинадзе писателем-троцкистом Семыниным Петром. А также ставил своей задачей установление связи с б/участниками право-левацкого блока Курсом, Нусиновым и др.» (Здесь, выше и далее цит. по С.Попков«Организация писателей Сибири и НКВД: Погром 1936 года»,Новосибирск,1996.).

.    10 июля 1936 г. дело «троцкистской группы» Панкрушина было заочно рассмотрено внесудебным порядком - в Особом совещании при НКВД СССР. На основании статьи 58-10 и 58-11 УК РСФСР В.А. Зверев и В.И. Александров получили по 3 года исправительно-трудовых лагерей, А.А.Панкрушин - 5 лет ИТЛ.

    В сентябре 1936 г. УНКВД арестовало ещё двух бывших сотрудников журнала «Настоящее». Как и предшественников, их обвинили в причастности к троцкистской деятельности в составе нелегальной организации и постановлением Особого совещания от 2 июня 1937 г. приговорили к 5 и 8 годам ИТЛ.

    Но наступивший 1937 год уравнял литераторов всех мастей: различий между идейными направлениями больше не делалось. Чистка приняла универсальный характер. После того как все бывшие сотрудники журнала и группы «Настоящее» оказались в тюрьме, репрессии распространились на других писателей, журналистов, публицистов и издателей. В ходе массовых арестов исчезли такие видные литераторы Сибири как М.Кравков, В.Итин, А.Ансон, М.Ошаров, Гинцель, Г.Вяткин, П.Васильев, Е.Забелин, И. Гольдберг. Многих известных деятелей словесности гибель от рук НКВД настигла уже после того как они покинули Сибирь. А.Курс был арестован и расстрелян в Москве, И.Нусинов и В.Каврайский - в период ссылки в Казахстане. В Москве репрессированы и погибли их литературные оппоненты, писатели-сибиряки В.Зазубрин, В.Правдухин.

    Террор второй половины 1930-х годов произвёл глобальную социальную селекцию, уничтожив целый слой региональной творческой интеллигенции. Оценить до конца реальные последствия этой безумной утраты - как человеческие, так и интеллектуальные - практически невозможно. Пройдёт ещё немало времени, прежде чем из-под глыб и завалов будут извлечены на свет имена всех жертв, станут известны потерянные труды, появится возможность представить действительное место и роль зарождавшейся, но рано исчезнувшей необычной литературной ветви, созданной революционной эпохой

    Мы уже упоминали, что Вивиан Итин начал с совершенно необычного романа, изданного в Канске, на обёрточной бумаге тиражом 800 экземпляров, романе, в котором, переплелись, утопически-коммунистическое и мистическое представление о будущем справедливом обществе. Роман появился раньше «Аэлиты» А.Толстого и справедливо считается  началом советской фантастики, мы бы теперь выразились точнее, «советским фэнтези». Все картины жизни «Страны Гонгури» представлены как грезы революционера Гелия, который был схвачен колчаковцами и приговорен к расстрелу. Старый врач - американец, давний знакомый Гелия, пытается ему помочь. Он погружает Гелия в гипнотический сон. Во сне Гелий отправляется в «Страну Гонгури». Житель этой прекрасной и необычной страны – талантливый Риэль – влюбился в красавицу Гонгури. По своему общественному положению она выше Риэля. Гонгури хорошо известна в стране как поэтесса. Риэль погружается в научные изыскания, чтобы прославиться, быть достойным своей избранницы. Научная страсть подавляет любовь, Риэль делает одно открытие за другим. Благодаря своему изобретению он получает возможность наблюдать Землю. Риэль видит картины гражданской войны между землянами. Бесчеловечность происходящего так потрясает Риэля, что он решает покончить с собой. А в реальной жизни колчаковцы расстреливают Гелия: «В красном бору, у Красного Яра, красные ландыши! Как на экране своей машины он ощутил, что шедшие за его спиной остановились, осторожно защелкали затворами и зашептались быстрым чешским говором. Синели дали. Он продолжал идти вперед, не оглядываясь, подняв голову навстречу ветру и солнцу, как будто он возвращался в Страну Гонгури». Так погиб и автор – может быть, менее романтично. Из неопубликованных стихов В.Итина:

«По сторонам тропы таежной – прутья

Даурской лиственницы. Тишина.

Тяжел и страшен воздух неподвижный,

И в этом мире злом, окутан паром,

Шагает медленно рогатый бык!

Я рядом с ним шагал, держась за карту,

И согревался не ходьбой, а злобой…».

    Немного о хорошем

«Не упрекай сибиряка,

Что у него в кармане нож,

Ведь он на русского похож,

Как барс похож на барсука…»

(Л.Мартынов)

    На допросах в ОГПУ Мартынов объяснял. «Материалы для составленного Сергеем Марковым «Альманаха мертвецов» были собраны мною как материал для статьи, которую я готовил для опубликования в журнале «Сибирские огни» и которая должна была явится ответом на тезис Зазубрина, что Георгий Маслов и другие «колчаковские поэты» воспевали Колчака, как спасителя Отечества. Смысл моего ответа заключался в отрицании этого тезиса Зазубрина и в утверждении того, что они оплакивали свою гибель и гибель колчаковщины, которую они предвидели…»(Из показаний Л.Мартынова по делу «Сибирской бригады»// С.Куняев, Указ.соч.).

    Но в его словах очень много именно о регионе Сибири: «Новая Сибирь, Сибирь будущего, - это прежде всего Сибирь, переставшая быть провинцией, переставшая быть колонией. Это страна, ставшая сердцем мира. Сибирь - все естественные возможности которой развернуты до предела на основе высочайших достижений индустриальной и аграрной техники. Население этой страны, развернувшее все ее естественные возможности, это особая порода людей - в прямом и переносном смысле этих определений. Эта порода людей создается из сочетания высоких социально-психологических и моральных качеств двух основных людских групп. Во-первых, коренное сибирское население и во-вторых - это переселившиеся в Сибирь выходцы из различных народов, населяющих СССР и прилегающие к нему страны. Конечно, эти выходцы из других народов - это наиболее высококачественный элемент этих народов, и его тяготение к Сибири выражает, прежде всего недовольство материально-бытовыми условиями, в которых этот элемент пребывал, стремление к большому хозяйственному размаху, выражает большую самостоятельность, инициативу и предприимчивость. Развертывая все естественные возможности Сибири, эта новая порода людей превращает ее в высокоразвитую аграрно-индустриальную, экономически самостоятельную страну. Развитие этой страны даст общему развитию всего СССР направление к Востоку, к Тихому и Индийскому океанам. Именно в Сибири и в Средней Азии будут создаваться новые огромные культурно-политические центры, влияние которых будет содействовать освоению Востока и Юга Азии»(Там же…)

    Естественно, что ни о каком политическом отделении участники «Сибирской бригады» не думали и ничего по этому поводу не предпринимали. Мартынов именно эту мысль и проводит в показаниях следователю: «В основе идей областничества лежала мысль о невозможности для Сибири развернуть все свои богатства, экономически и политически оформиться в тех условиях, в которых она находится. Поэтому смысл разговоров о независимости Сибири заключается именно в том, чтобы обеспечить условия, максимально благоприятствующие развертыванию всей потенциальной мощи Сибири как по линии природных богатств, так и по линии человеческого материала. Эти условия мною мыслились как обеспечение свободной борьбы свободных предпринимателей и исследователей с дикой мощной природой Сибири на основе применения последних достижений науки и техники, результатом чего должна быть победа и торжество сильнейших. Прообразом такой борьбы сильных может явиться история освоения Америки, в частности история освоения Аляски и Клондайка. Политическое и хозяйственное руководстве должно сосредотачиваться в руках людей, проникнутых идеей завоевания и освоения Сибири и представляющих собой лучших и сильнейших индивидуумов, идейно сплоченных и возглавляемых лучшими из лучших, авторитет которых свободно и законно признается остальными…»(Там же…).

«Колчак сказал:

“Здесь скот, руда,

Экономическая база.

Здесь Атлантида, и сюда

Сначала надо водолаза”.

    Не их вина, что тогда это идея не удалась. Но, через муки войн, ссылок, репрессий, страшных лагерей идея Сибири, как «места встречи» наций и национальностей, культур, этносов, конфессий все-таки пробивает себе путь и тех, кто думал и стремился к этому мы должны помнить.

«И нет Европ, и нет Америк,

Есть только узкий волчий след,

Ведущий на полярный берег…

Здесь сохранилась от восстаний

Единственная из корон

Корона северных сияний…

(Л.Мартынов Отрывки из неоконченной редакции поэмы «Адмиральский час»)

    А Сергей Марков стал в конце жизни классиком исторической публицистики, Его замечательные очерки («Вечные следы», 1975, «Земной круг»,1978)посвященные русским землепроходцам, открывателям Камчатки,Аляски, Алеутских островов, Северной Калифорнии, рудных богатств Сибири, Казахстана, Алтая, до сих читаются, перечитываются, издаются и будут переиздаваться. Очерки обрамляются его замечательными строками.

    Предки

Вставали с плачем от ржаной земли,

Омытой неутешными слезами.

От Костромы до Нерчинска дошли

И улыбались ясными глазами.

Просторы открывались, как во сне.

От стужи камни дикие трещали,

В Даурской и Мунгальскои стороне

Гремели раскалённые пищали.

Тревожно спали у глухой воды.

Им снег и хвоя сыпались на спины,

Им снились богдыханские сады,

Кричали златогорлые павлины.

Шли на восход... И утренний туман

Им уступал неведомые страны.

Для них шумел Восточный океан,

Захлёбывались лавою вулканы.

Могилы неизвестные сочти!

И не ответят горные отроги,

Где на широкой суздальской кости

Построены камчатские остроги.

Хвала вам, покорители мечты,

Творцы отваги и суровой сказки!

В честь вас скрипят могучие кресты

На берегах оскаленных Аляски.

В земле не тлели строгие глаза,

Что были глубоки и величавы;

Из них росла упругая лоза,

Их выпили сверкающие травы.

И наяву скитальцы обрели

Перо жар-птицы в зарослях сандала.

Мне чудится – на гряды из коралла

Холщовые котомки полегли!