Так случилось - на тридцать седьмом году жизнь зашла в тупик: с работы меня уволили, семья распалась, а повести и рассказы, коих я написал к тому времени огромное число, мало кого интересовали. Как быть дальше, я не знал. Сил было потрачено немало - душевных и физических, - и силы были на исходе. В такой ситуации достаточно было небольшого толчка, чтобы взорвать жизненные устои, низвергнуть идеалы, которым верил много лет. И такой тол-чок не замедлил произойти.

Когда мою мать увезла скорая помощь с сильнейшим - до крику, до рвоты - приступом стенокардии, когда я своими глазами увидел страдания близкого человека, - страдания, в которых винил и себя - я понял наконец, что литература - это еще не вся жизнь, что занятия литературой не освобождают человека от обязанности быть справедливым и гуманным, и не быть эгоистом по отношению к своим близким. В первую очередь - по отношению к близким. А уж потом - к далеким, и в последнюю - ко всем остальным, в том числе еще не родившимся поколениям (о которых так печется каждый уважающий се-бя писатель). Но не наоборот. Жизнь и здоровье близкого человека важнее де-сятка гениальных книг.

Мать мою увезли в больницу, а мне не на что было купить ей фруктов. В девяносто седьмом мы жили уже по законам рынка - по волчьим законам. Осуществился основополагающий принцип: кто не работает, тот не ест. Я, в глазах современного мне рыночного общества, не работал. Ежедневные двена-дцатичасовые бдения за письменным столом работой считаться не могли, ведь рукописи мои никто не покупал. Их даром никто не брал, - следовательно, я не работал, вследствие чего не ел. Все очень просто! Дополнительные соображе-ния и предположения, а также обещания будущих успехов никого не волновали.

Летом девяносто седьмого я не мог так просто зайти в магазин и купить килограмм яблок. Жили мы с матерью на ее пенсию и мизерную зарплату - она подрабатывала в парикмахерской в свои семьдесят лет. Мне перепадали иногда от газет гонорары за рассказы и статьи, но так мизерны были суммы, что о них можно не упоминать. Главной моей работой, повторяю, было написание рассказов и повестей - деятельность совершенно бессмысленная с точки зре-ния обывателя. Объяснить нормальному человеку, зачем человек пишет без на-дежды прославиться или разбогатеть, - практически невозможно. Фанатизм - диковинная штука. Литературный фанатизм называется графоманией. До июня 1997 года я был законченным графоманом. В июле 97-го графоманом я быть перестал. Способствовала этому внезапная болезнь матери.

Когда я приехал к ней в больницу с яблоками, маслом и колбасой, купленными на чужие деньги, то услышал не одни лишь жалобы на сердечные боли и общую слабость, а поучительный рассказ о соседке по палате, вернее, о зяте соседки, который работал заместителем начальника частной охранной фирмы и зарабатывал весьма и весьма недурно, так что даже купил себе трех-комнатную квартиру в центре Иркутска, новую мебель и джип, хоть и не но-вый, но все равно хороший и дорогой.

- Вот бы куда тебе пойти работать! - предложила мать, склонная, как и все мы, сильно преувеличивать выгоды малознакомого предприятия.

- Куда? - переспросил я, хоть и сразу понял ее.

- Ну в фирму эту охранником! - поясняла мать. - Сутки работаешь - трое отдыхаешь. Зарплата - миллион!

Слово "миллион" гулко отдалось в моей голове, живо нарисовалась кар-тина: уютный строительный вагончик на пустынной стройке среди разбросанных бетонных плит, поддонов с кирпичом и ящиков с цементом, громада пяти-этажки с пустыми глазницами окон, и я сам - лежу в вагончике на диване и чи-таю интересную книгу; или, еще лучше, - ночь напролет просиживаю за сто-лом - сочиняю роман! В пальцах моих перекатывается ручка, лицо нахмурено, я проверяю только что написанный текст и вношу правку. Мне никто не меша-ет, вокруг полная тишина и покой - спрашивается: чего еще надо?! После су-тки отсыпаешься, а двое снова пишешь, только уже дома. Красота!.. Всем известно: работа сторожа - самое подходящее для писателя занятие. Половина их что-нибудь да сторожит. Я давно мечтал о чем-нибудь подобном. И вот уда-ча сама плыла ко мне в руки. Работая редактором в книжном издательстве по сорок часов в неделю, я получал шестьсот тысяч в месяц. В газете получал пятьсот пятьдесят. А тут - миллион, и делать ничего не надо.

Все эти соображения вихрем пронеслись у меня в голове, мать даже не заметила задержки с ответом.

- В принципе, я не против, - произнес я раздумчиво. - Спроси, где эта фирма находится, я схожу, узнаю.

Мать обещала, и, проговорив еще минут тридцать на разные медицинские темы, обсудив со всех позиций первую городскую больницу, конкретно, кардиологическое ее отделение, мы расстались взаимно довольные: я тем, что ма-тери полегчало, она ходит своими ногами, а инфаркт не подтвердился, а мать - что так удачно сосватала мне работу. Надобно сказать, что она не думала о деньгах, делая такое предложение, а лишь заботилась о моем благе, желая при-строить меня в хорошее надежное место. Она бы и дальше согласна была тянуть лямку и гробить свое здоровье, но тут уже я не мог согласиться. Хорош бы я был, если бы позволил больной матери кормить себя, а сам продолжал заниматься созданием никому не нужных произведений.

Был у меня и другой аргумент: мне предлагалась работа не простого сторожа, а охранника частной фирмы. Туда, я знал, берут физически крепких и смелых парней: бывших десантников, милиционеров, боксеров, каратистов и т.п. Работа рискованная и в каком-то смысле творческая. Это тебе не ручкой по бумаге водить! Тут сама жизнь во всем своем многоцветии и глубине. Впечат-лений наберешься, сюжетов разных - не расхлебаешь потом, знай себе пиши!.. Меня манила возможность окунуться в незнакомую среду, в самую гущу жизни, набраться опыта, увидеть и понять что-то такое, чего не понимал раньше, и бла-годаря этому подняться на качественно иной уровень. Подобно Максиму Горькому, я собрался "в люди", хотя и поздновато, конечно. Смутно чувствовалось, что мне как писателю не хватает именно знания жизни, ее глубинной психоло-гии. А техникой литературного письма, ошибочно думалось мне, я уже овладел. До такой степени, что можно о ней вовсе не беспокоиться.

Поэтому на втором свидании я уже сам спрашивал у матери: что и как, да сколько? Соседка по палате передала мне бумажку с адресом фирмы, и назвала имя директора - Стас. Просто Стас! Ни отчества, ни фамилии. Замолвят ли за меня словечко, неизвестно. Хотя, лучше бы не замолвливали. Соседка ведь зна-ла от матери, что я - "писатель". (Мать этим очень гордилась и хвастала при каждом удобном случае.) А зачем охранной фирме писатель? Разузнает все, разнюхает, а после ославит на целый свет. Возись потом с ним, обезвреживай...

Деятельность частной охранной фирмы рисовалась мне в самых романтических красках. Ложились одно на другое родственные понятия: рэкет, мафия, братки, воры в законе, перестрелка, вымогательство, Уголовный кодекс, Закон об оружии, разборки, стрелка: Шварценеггер, Сталлоне и Ван Дамм. Чак Норрис, Стивен Сигал и Брюс Ли. Вспомнился рассказ одного боксера-полутяжа, кандидата в мастера спорта. Он проработал в охранной фирме несколько месяцев, но вынужден был уволиться после того, как однажды ночью к охраняемому им складу приехали братки на лимузинах и изрешетили из автоматов троих охранников. Сам он чудом спасся. По словам его, дело это вполне обычное - охранников кончать. Только встанешь ночью на посту - тут тебя и угрохают! Странным образом подобные истории уживались в моем сознании с образом вагончика на тихой и уютной стройке. Я, как всегда, хотел соединения несоединимого: тихой размеренной жизни и гущи острых событий, из которой я черпал бы полными пригоршнями и со всего маху бросал жгучие краски на пылающее полотно воображения. Но и в любом случае мне надоела тогдашняя моя жизнь, я устал от самого себя и решил хоть как-то переменить образ своего существования.

Первого июля 1997 года я встал в восемь часов утра, сбегал привычный часовой кросс, принял душ, оделся поприличнее (джинсы, кроссовки, рубашка с коротким рукавом) и поехал в центр города. Улица Робеспьера не очень длин-ная, я прошел ее всю и увидел в самом конце дом под номером "70". Двухэтаж-ный деревянный барак постройки пятидесятых годов, давно не крашеный, с грязными окнами. Никак не скажешь, что в нем располагается солидная охран-ная фирма, в которой трудятся больше ста человек (это уж я знал). "Маскиру-ются", - решил я и зашел во двор. Поплутав по закоулкам, нашел нужный подъезд и оказался перед массивной железной дверью. Сердце мое билось не совсем ровно: "А ну как вылетит крутизна! Как начнут пинать по почкам!.." Собравшись с духом, поднял руку и произвел перестук костяшками пальцев по гулкому металлу. Клацнул замок, дверь распахнулась. На меня смотрел, не ми-гая, охранник в черной униформе. На голове берет с золотой кокардой, на гру-ди - бляха, как у гаишников, только вместо "ГАИ" написано: "ОХРАНА", двуглавый орел раскинул золотые крылья на зеленом фоне. Все это я мигом раз-глядел и, опережая, быть может, не очень вежливое обращение, осведомился:

- Стас здесь?

Получилось так, будто я не простой посетитель, а человек, состоящий в особых отношениях с директором фирмы. За такое панибратство я мог поплатиться, но приходилось рисковать. Хотелось произвести выгодное впечатление, и я ничего лучшего не придумал, как напустить на себя нахальства, сделать вид, что мне все до лампочки. Хотя нельзя было и перегнуть палку. Это не тот слу-чай, когда позволительно хамить. Тут тебе не Дом литераторов!

Охранник (дай бог ему здоровья) не бросился на меня с кулаками, а молвил:

- Подождите.

И закрыл дверь.

- Станислав Борисович у себя? - послышалось из-за двери. - К нему тут пришли.

Несколько томительных секунд пролетели. Дверь снова открылась.

- А кто спрашивает?

- Кого? - не понял я.

- Станислава Борисыча!

- Я спрашиваю! Лаптев Александр Константинович.

Охранник снова спрятался за дверь. Прошло еще какое-то время. Наконец железная дверь распахнулась окончательно. Охранник отступил в сторону.

- Проходите.

Я бесстрашно шагнул через порог и увидел комнату пять метров на пять, зарешеченные окна, высокие потолки, пару столов, телевизор "Самсунг" с ко-лонками, холодильник, стеллаж с каким-то хламом и два дивана, поставленные буквой "Г". На диванах сидели два мужика в черной форме - склонились над шахматной доской, на которой трудно было различить черные и белые клетки. На меня они даже не взглянули. Я хотел поинтересоваться позицией, быть мо-жет, высказать пару ценных замечаний, но, увидев по пистолету на боку у шах-матистов, потерял к шахматам интерес. В комнате был еще один человек - круглолицый, одетый в гражданское - брюки и рубашку, он сидел за столом с хозяйским видом и, прищурившись, смотрел на меня. Перед ним лежал раскрытый журнал с какими-то каракулями, рядом - телефон, на полке у стены - ра-ция "Мega Jet", внутри которой что-то попискивало и потрескивало. Не сразу увидел я еще одну дверь, в следующую комнату. Там, очевидно, прятался от людей директор охранной фирмы "Сейф".

Догадка моя совершенно подтвердилась: минуту спустя я сидел в мягком кожаном кресле возле стены, а напротив, спиной к окну - маленький лысоватый человек лет сорока, с круглым лицом и кротким взглядом синих глаз.

Это и был Стас - директор крупнейшей в городе частной охранной фирмы. Выдержав небольшую паузу, директор поинтересовался целью моего визита. Я заметил любопытство в его глазах, и понял, что сейчас я его разочарую.

- На работу к вам хочу устроиться, - произнес я с заговорщицким видом.

- На работу:- повторил директор. - И кем же?

- Ну этим, как его: охранником!

- Гм... - Директор склонил голову и посмотрел на свои руки, лежащие на столе. - А вы что, уже работали в этой системе?

- Нет, не работал.

- Гм...

- Ну, я боксом, там, занимался, борьбой... Сто метров бегу за одиннадцать секунд, - глупо похвастался я. Внешность моя - человека средней комплекции, с неизгладимой печатью высшего образования и нешуточных раз-мышлений над судьбами человечества, совершенно четко выступала против ме-ня. На охранника я никак не тянул. Поэтому приходилось приводить дополни-тельные соображения и на что-то такое намекать - не видимое сразу, но очень выгодное впоследствии.

- А почему вы решили стать охранником? - спросил директор, и я как-то вдруг почувствовал, что с этим человеком нет нужды говорить намеками, что-то скрывать или придумывать. По тому, как он задал последний вопрос, как посмотрел при этом, я понял, что он вполне оценил мои скромные возможности. И я решил говорить правду.

- Мне сказали, у вас платят хорошо. Вот я и подумал:

- Хорошо - это сколько? - усмехнулся директор.

- Миллион.

- У нас меньше полутора никто не получает! - заметил директор, и я, сам не знаю отчего, разулыбался. Лицо против воли разъехалось в бескрайней безобразнейшей улыбке, хоть за щеки держи.

- Тем более, - потупился я.

Разговор прервался. Директор о чем-то думал, глядя на стол, я не находил возможным прерывать мыслительный процесс. Наконец он поднял голову.

- Мы тут в ближайшее время завязываемся с "Интуристом", и нам понадобятся охранники со знанием английского языка. Работа с иностранцами, сопровождение групп и все такое... Вы знаете английский?

Мне ничего не стоило ответить: да, знаю. Но я сказал:

- Учил! - и тут же добавил: - Владею письменным переводом. С разговорным, конечно, похуже. Но можно позаниматься. При желании за пару месяцев могу подготовиться. С этим проблем нет.

Тут я не врал. Английский язык меня всегда интересовал, я даже пытался читать в подлиннике Шекспира и Лондона. Удивительную красоту их стиля, ясную звукопись, мелодику фразы в полной мере можно оценить лишь в оригина-ле. Читать после этого переводы Калашниковой и Пастернака совсем не инте-ресно. Вспомнился перевод "Мартина Идена", в котором совершенно теряется авторский ритм, сбиты смысловые ударения и встречаются такие фразы, что диву даешься: есть ли у переводчика вкус?..

- Александр Константинович! - услышал я и словно сквозь пелену увидел кабинет и его хозяина. Лондон и Шекспир отодвинулись на второй, на третий план, и вскоре пропали совсем. - Мы так сделаем, - произнес дирек-тор. - Оставьте свой телефон, а мы вам позвоним, когда будем набирать лю-дей.

Я вытащил ручку из нагрудного кармана.

- А это: когда вы позвоните? - спросил, подавая листок с телефоном.

- В течение недели.

Директор поднялся.

- Всего доброго!

- До свидания.

Я пожал его расслабленную руку и вышел из кабинета. Двое с пистолетами все играли в шахматы. Тип в рубахе сидел перед раскрытым журналом и хитро щурился, четвертый очень серьезно смотрел в телевизор, словно стараясь запомнить все реплики и движения героев очередного сериала. Никем не задер-живаемый, я прошел до двери и покинул офис.

Домой я приехал страшно довольный: кончалась полоса неопределенности, уходили в прошлое годы свободы, которой я так и не сумел воспользовать-ся.

Работая с восемьдесят третьего по девяносто пятый на заводе радиоприемников, я вставал ежедневно в шесть часов утра, бежал часовой кросс в любую погоду, завтракал, а затем ехал на другой конец города, чтобы в восемь три-дцать (и ни минутой позже) получить свой пропуск на проходной и быстрым шагом пройти на рабочее место. Домой я возвращался в десять вечера (после тренировки по футболу или игры). Суббота негласно считалась рабочим днем. И ничего! Все нормальным казалось, не очень и в тягость было, даже наоборот - я успевал сделать кучу разных дел: вел дискотеки, активно занимался профсоюзной работой, играл в футбол за сборную завода на первенстве города, учил студентов политехнического института на полставки, писал кандидатскую диссертацию и, в дополнение ко всему, начал писать рассказы (с осени девяно-сто первого года). Как мне хватало времени на все - трудно теперь объяснить. В девяносто седьмом я уже нигде не работал, дискотеки не вел, студентов не учил и кандидатскую не писал; единственно, занимался литературным трудом. Но так странно получилось: в девяносто седьмом году я писал меньше и хуже, чем, например, в девяносто четвертом - в самый разгар научно-производственной эпопеи. В девяносто седьмом я уже не вставал в шесть утра и не читал до двух часов ночи художественные книги, научные журналы и слова-ри. Не изнурял себя чрезмерным напряжением, когда и во сне не было мне от-дыха: все крутились перед глазами интегралы, учебные планы, трехмерные гра-фики, мерещились планерки, кандидатские экзамены, герои моих рассказов об-ступали плотным строем: Как только исчезли из моей жизни проходные и сис-тема пропусков, я посчитал необязательным вставать ни свет ни заря: просы-пался когда хотел - часов в десять, долго раскачивался и лишь в полдень са-дился за работу. Часов до трех поработаешь, а там обед приспел. Еще в город надо съездить, в издательство зайти, в Доме литераторов поторчать; знакомый, глядишь, попадется - тоже нельзя пройти мимо. Глядь, уж вечер наступил. Кино не забудь посмотреть, футбол какой-нибудь, "Поле чудес", "Взгляд" - все равно! - лишь бы не напрягать мозги. И некому было крикнуть мне: вста-вай! Хватит бездельничать! Не спи до одиннадцати, не трать время на всякую ерунду. Сколько пустых газетных статей пропускаешь ты через себя? Сколько глупых и пошлых фильмов смотришь от начала до конца? Сколько пустых раз-говоров ведешь, злословишь, обсуждаешь знакомых, хвастаешься и мечтаешь о несбыточном, вместо того, чтобы упорно работать?..

Разговор с директором "Сейфа" состоялся в понедельник, а в среду мне позвонили. Вежливый мужской голос назвал меня по имени-отчеству и попросил явиться в офис для собеседования, которое должно было состояться на дру-гой день в одиннадцать часов. Тут уж я возликовал! Судя по быстроте событий, по тональности речей, дело представлялось в самом выгодном свете. Такая опе-ративность даже смущала. Я успел отвыкнуть от подобного темпа событий.

На следующее утро я отправился на собеседование. День выдался жаркий, солнечный. Пришла пора отпусков, город опустел и стал тише. В такую-то пору, думалось мне, в самый раз начинать новую жизнь. Народ расслаблен - по-тому не так заметна будет собственная неуклюжесть.

Я, по своему обыкновению, опоздал на несколько минут. Возле подъезда уже прохаживался рослый коротко стриженный парень в белой футболке с коротким рукавом.

- На собеседование? - спросил я, заметив его рассеянный взгляд и неуверенную улыбку.

- Ага, - обрадовался он. - Ты тоже?

Я кивнул. Парню было лет двадцать, мне - тридцать шесть. Но я не обиделся на такое панибратство. Я знал, что выгляжу моложе своих лет, на улице любой шкет мог запросто подойти ко мне и спросить закурить.

- Не вызывали еще? - кивнул я на дверь.

- Нет, - замотал тот головой.

- А сам не заходил?

- Нет.

Парень заметно нервничал. Видно, сильно хотел устроиться. Я, напротив, был спокоен, - это позволило мне понять, что из нас двоих парень безогово-рочно выигрывает. Он был выше меня сантиметров на десять, фигура крепкая, мускулистая, лицо приятное и какое-то просветленное. В глазах - наивность и готовность послужить чему-нибудь со всем жаром неопытной души. "Без вари-антов, - решил я, - он пройдет!"

- Пойду узнаю, - сказал я и вошел в подъезд.

Охранник, другой уже - коренастый и круглолицый, - все в той же черной форме, узнав о цели визита, велел нам заходить и ждать. Выглянув наружу, я позвал парня. Чинно уселись мы на мягкие сиденья и стали смотреть телевизор, как бы показывая, что нам тут все привычно и не очень даже инте-ресно. Пистолеты, дубинки и наручники - такая мелочь, что не стоит и гля-деть на них. Однако оба мы внимательно присматривались ко всему. Я заметил в углу холодильник и электрическую плитку. Сразу у входа - оружейная комната. Туда зашел круглолицый охранник и, вытащив из железного сейфа пистолет и медные патроны на деревянной подставке, стал заталкивать патро-ны в обойму. Пружина, видать, была тугая, и он орудовал двумя руками, мотаясь всем телом и багровея от усилия. За столом снова сидел человек в обычной гражданской одежде, правда, не тот, что был в первый раз. (Позже я узнал, что в гражданке ходит менеджер, которому форму носить не обязательно).

Дверь вдруг распахнулась, и вошел стремительной походкой мужчина лет тридцати. Черные джинсы, черная куртка, кобура под мышкой колышется. За-державшись на секунду, скользнув равнодушным взглядом по комнате, он про-следовал в кабинет директора. За ним появился еще один - очень упитанный и с физиономией таксиста, одетый абы как бы. Были это заместитель директора по общим вопросам и начальник штаба. Они на пару занимались кадровой по-литикой и вели всю оперативную работу.

Через минуту из кабинета донеслось:

- Игореха, запускай!

Охранник кивнул на дверь, продолжая смотреть телевизор:

- Заходите.

Я поднялся. Прямо передо мной висели часы - круглый белый циферблат, черные ажурные стрелки: пятнадцать минут двенадцатого. Третье июля, среда. В эти минуты определялась моя судьба на два ближайших года.

В кабинет директора я вошел спокойно, с неожиданно легким настроением. Следом протиснулся боком парень, на лице его уже не было улыбки, он ожидал, очевидно, худшего. Нам предложили садиться, и мы устроились на низком кожаном диване, располагающем более к дружеской беседе, чем к офи-циальному разговору. Хозяева кабинета расположились на стульях спиной к ок-ну, так что лица их против света были плохо видны. Все же я заметил на них чрезмерную серьезность. Кажется, я один воспринимал происходящее как игру. Сам я многократно проводил подобные собеседования, работая начальником сектора в конструкторском бюро, и хорошо знал, как трудно с одного раза по-нять, что за человек сидит перед тобой. Годы пройдут, прежде чем узнаешь его сколько-нибудь хорошо. Но эти двое, кажется, всерьез думали, что смогут за-глянуть мене в душу. Забавляло меня и то обстоятельство, что оба они были лет на десять меня моложе.

Первым заговорил круглолицый. Голос у него был хриплый и говорил он небрежно, словно затрудняясь ворочать языком.

- Меня зовут Виктор Андреевич, я заместитель директора по общим вопросам. А это, - склонил голову вбок, - начальник штаба, Николай Юрьевич. Мы пригласили вас, чтобы побеседовать. Тут у нас образовалась вакансия, и мы должны принять на работу одного охранника. Желающих работать у нас много, мы предварительно рассмотрели десять кандидатур и пригласили для разговора вас двоих.

Я кивнул. Приятно было слышать, что ты, оказывается, уже прошел пред-варительный отбор.

Круглолицый продолжил:

- Сейчас мы с Николаем Юрьевичем зададим вам несколько вопросов, после чего примем окончательное решение.

Я снова кивнул и вздохнул: скорей бы уж начинали. Надобно сказать, что к этому времени у меня появились некоторые сомнения относительно моей бу-дущей работы охранником - ничего конкретного, лишь смутные подозрения, что не все так гладко будет. Быть может, стоило крепко подумать, прежде чем совать голову неизвестно куда. Но дело уже закрутилось, и я словно со стороны наблюдал за развитием событий.

Николай Юрьевич - крепыш с развитой мускулатурой, глаза навыкате, орлиный нос (совсем как у меня) - подвинулся на краешек стула и наклонился вперед. Во рту его я вдруг заметил спичку, которую он неизвестно для чего му-солил и кусал. Он положил перед собой здоровущие волосатые кулаки и задал первый вопрос:

- В охранных структурах до этого где-нибудь работали?

Мы с сожалением ответили, что нет, не пришлось.

Переместив спичку слева направо, крепыш начал нас пытать.

- Представьте такую ситуацию: вы охраняете объект. В это время в пределах прямой видимости наблюдаете совершающиеся противоправные действия. Что вы будете делать - вмешаетесь или останетесь на посту?

Вопрос показался сначала очень простым. Но по тому, как он был задан, с какой интонацией, можно было предположить, что за ним скрывается подвох. Я заметил краем глаза, что соседу моему не терпится отвечать, и демонстративно откинулся на спинку, закинул ногу на ногу, как бы отодвигаясь на вторую роль.

Сосед не знал колебаний. Пару месяцев назад он демобилизовался из пограничных войск и не избавился еще от дембельских замашек. К тому же и по натуре он был искренний, увлекающийся человек. Он выразил полную реши-мость вмешаться и разогнать бандитов.

Лицо заместителя нахмурилось. Видно, он ожидал чего-то другого.

- Уточняю, - произнес он с нажимом. - У вас нет никакого оружия и вы не имеете права покидать свой пост.

Сосед сразу растерялся, глаза его забегали.

- Ну... я могу позвонить в милицию.

- Рядом нет телефона.

- Попрошу кого-нибудь...

- Вы один на объекте, время позднее и никого нет поблизости.

Тут я понял, чего добивался спрашивающий. Он хотел внушить с первого шага, что главное для частного охранника - это охраняемая им частная собственность, а все остальное - не его ума дело. Пускай рядом рвутся грана-ты и убивают людей - охранник должен неколебимо стоять на посту, это есть его главная обязанность. Мысль эту я понял, но все-таки не мог взять в толк: почему нельзя покинуть пост хотя б на десять минут? Сосед мой также этого не понимал. Он упорно гнул свое:

- Я могу использовать в качестве оружия подручные средства.

- Какие? Метлу?..

После подобного замечания парень окончательно сник. Карта его оказалась бита в самом начале. Уши покраснели, голова свесилась. Отвечать он больше не хотел.

Допрашивающие обратили взоры на меня.

- Ну а вы как будете действовать?

Ответ предполагался столь очевидный, что мне совестно было его сказать. Поэтому я начал пространно:

- Вообще-то, насколько я знаю, в уголовном кодексе существует статья за невмешательство. Представьте ситуацию: вы охраняете какой-нибудь оптовый склад и видите совершающееся насилие над женщиной. Неужели вы будете на это спокойно смотреть?

Такой поворот озадачил спрашивающих. Они, видать, не привыкли к подобным вольностям. А я не собирался подстраиваться под их схемы. Даже ради миллиона я не желал говорить глупости.

- А если это провокация? Если вас хотят выманить со склада? - нашелся начштаба, соображавший побыстрее зама по общим вопросам.

- Маловероятно, - пожал я плечами. - Хотя, чего не бывает. Но с другой стороны, если у меня нет ни оружия, ни связи, то зачем меня и выманивать? Зайдут прямо на склад и возьмут, что хотят. Они-то, верно, не с пустыми рука-ми будут?

После такого разъяснения тема была окончательно убита. Кто тут вышел победителем, я не понял.

Но вопросы на этом не закончились. Беседа только начиналась. Началь-ник штаба посмотрел на меня не то с уважением, не то осуждающе, и вдруг спросил:

- Вы кем работали в последнее время?

- Журналистом в газете.

- Да-а?.. - Сообщение это сильно удивило присутствующих, включая и моего соседа.

- И что делали?

- Ну что - статьи писал. Газета называлась "Иркутская культура", тематика у нее была соответствующая - театры, музеи, памятники архитектуры, обзор литературы и тому подобное.

- А уволились почему?

- Платили мало.

- Сколько?

- Пятьсот шестьдесят.

Начальник штаба ухмыльнулся и посмотрел на зама по общим вопросам.

- А что так?

Я понял, что ребятам захотелось поболтать. Я бы и сам не прочь потрепаться, но предпочитал говорить не о себе.

- Газета - это не то место, где бы я хотел работать, - пояснил я. - Мне бы чего попроще, да чтоб зарплата была побольше.

- А какая зарплата вас устроит? - спросил зам.

- Миллион.

- А вас? - посмотрел на соседа.

- Миллион, - повторил тот.

- Понятно...

Последовала пауза. Стало окончательно ясно, что экзаменаторы сами за-путались и не знают, о чем спрашивать. Очевидно, все собеседования держались у них на трех-четырех вопросах да на вдохновении, которое посещало их не всякий раз.

Первым опамятовался начштаба.

- Хочу предупредить, что все наши сотрудники занимаются в секциях рукопашного боя и стрельбы. Это обязательно! - Сказав так, он вопросительно посмотрел на нас. Мы замешкались с ответом, и он не удержался:- Вы согласны тренироваться?

- Конечно, - сказал сосед.

- Согласен, - сказал я и добавил:- Давно мечтал позаниматься в какой-нибудь секции, даже хотел в платную записываться.

Тут я не врал: боевые искусства всегда мне нравились; в юности я занимался боксом и борьбой - без особых, правда, успехов, но с большим энтузиазмом (так, что мне даже нос сломали).

- У нас платить не придется, фирма все оплачивает, - заверил зам по общим вопросам, и все облегченно вздохнули, словно пришли к согласию после трудных переговоров.

- Два раза в год все охранники сдают экзамены и зачеты, не сдавшие подлежат увольнению, - сообщил начштаба. А зам дополнил:

- Зарплата напрямую зависит от квалификации охранника. Возможности профессионального роста не ограничены!

Такие приятные новости подействовали на меня расслабляюще. Я уже согласен был тренироваться по двенадцать часов в день, стрелять с завязанными глазами и разбивать головой кирпичи. Дело и не в деньгах вовсе было - во мне разгорелся спортивный азарт. Но начштаба и тут не утерпел, подлил-таки ложку дегтя в им же нарисованную бочку меда.

- Бывает у нас и такое, - сказал он и криво улыбнулся. - Приходит новичок на тренировку, получит пару раз по ребрам, и больше его не видно. Надеюсь, с вами такого не произойдет?

- Не-е-е!

- Ни в коем случае!

- Как можно!..

Незаметно собеседование превратилось в напутст-вие. С нами разговаривали уже как со своими. Но я все же помнил, что вакантное место все-таки одно. Еще я знал: брать на это место нужно моего соседа.

- Ну ладно, - подвел черту начштаба. - Сейчас вы заполните анкету и напишете автобиографию. Только пишите поподробнее. Расскажите об увлечениях, какими видами спорта занимались, о том, каким видите свое будущее. По-сле этого можете быть свободны. Через пару дней мы сообщим наше решение. Ясно?

- Ясно.

Нам дали по сдвоенному бланку с вопросами, несколько листов красивой белой бумаги и выпроводили в общую комнату. Там мы сели за стол и начали писать.

С анкетой я покончил довольно быстро. Были там обычные вопросы - где родился, да когда в школу пошел и зачем, когда закончил и что делал после и о чем думал. Позабавил такой вопрос: "Почему вы хотите работать охранни-ком?" Предлагались варианты ответов: "1. Считаю это смыслом своей жизни. 2. Хочу попробовать свои силы. 3. Привлекает высокая заработная плата. 4. Иные причины".

Я выбрал второй пункт. Товарищ мой указал первый.

Сложнее было с автобиографией. Тут уже не отделаешься стандартными формулировками. Требовалось подробное жизнеописание, такое, чтобы работодатели не могли усомниться в доброкачественности предлагаемого материала. Но сообщать всю правду о себе я не хотел. В самом деле, не мог же я указать, что я член Союза писателей России, да к тому же кандидат технических наук! Меня бы просто не взяли на работу. Да хоть бы и не стоял вопрос о работе, - мы живем в такое замечательное время, что лучше промолчать о том, что ты кандидат наук и в некотором роде писатель. Стоило, к примеру, кому-нибудь из моих знакомых узнать об этом, как сразу менялось отношение ко мне, пропада-ла простота и естественность и, напротив, возникали подозрительность и осторожность, в глазах читалось недоумение, словно я перестал быть обычным че-ловеком, а стал чем-то вроде пришельца с другой планеты. До сих пор ведь хо-дят у нас анекдоты про то, как "одна женщина закончила два института, а потом с ума сошла". Охранная фирма, в которую я нанимался, образованностью не блистала: самое подходящее для нее образование - армия, а средний воз-раст - двадцать лет. Я, кстати сказать, и в армии не служил. Так что дело мое совсем было бы худо, не утаи я некоторые вопиющие факты. Впрочем, газетная работа не пропала даром: автобиография у меня получилась цельная и относи-тельно честная. Я осветил в ней одну сторону своей жизни и вовсе не касался другой.

Не знаю, какова была первая реакция у руководства фирмы. К счастью, я ее не видел. Но общий результат оказался положительным. Когда через пару дней я приехал в офис, снова с опозданием, то первым делом увидел своего товарища: он ходил возле подъезда и внимательно рассматривал землю, по которой ступал.

- Не вызывали еще? - спросил я, пожимая его руку.

- Да я уж был, - ответил тот и отвернулся.

Я приостановился.

- И что сказали?..

- Ничего. Велели обождать. Они, кажись, тебя берут.

И снова двойственное чувство овладело мной. Конечно, приятно было узнать, что я опередил нескольких конкурентов, в том числе и такого замечательного парня. С другой стороны, я все лучше понимал, что мне предстоит отнюдь не легкая прогулка. Совсем не то меня ожидает, что я себе навоображал. Еще бы два дня и я, быть может, отказался вовсе от работы. Даже, помню, была у меня мысль сказать во время собеседования, что, мол, возьмите пока "вот его" (сосе-да), а я согласен подождать немного. (Я бы пока за жимолостью съездил в тайгу и обдумал все хорошенько.) Но я промолчал, - неловко сделалось. Что ж полу-чается? Пришел устраиваться на престижную работу, и сразу на попятную! Что-то похожее было у Джека Лондона. В начале писательской карьеры, когда он не был еще знаменит и прозябал в нищете, он соглашался на любую работу, в том числе поденную - вроде выбивания ковров и стрижки лужаек перед домами, даже пробовал торговать швейными машинками от какой-то фирмы. Узнав о вакансии почтальона, сдал экзамен лучше всех и попал в лист ожидания под первым номером. Заработок почтальона составлял 60 долларов в месяц - очень приличный по тем временам. Многие американцы в конце XIX века зарабаты-вали по доллару в день - и кое-как сводили концы с концами. Когда вакансия освободилась и Лондона вызвали в почтовое ведомство, он заколебался: бросать ли ему литературную деятельность ради устойчивого заработка или потерпеть еще немного и ухватить-таки за хвост птицу литературного счастья (было пред-чувствие успеха). Джек честно рассказал чиновнику о своих сомнениях и пред-ложил передвинуть его на второе место в списке очередников, приняв пока дру-гого претендента. Чиновник на это предложил ледяным тоном немедленно вы-ходить на работу, или Лондона вовсе исключат из списка. Джек вспылил и по-кинул кабинет, громко хлопнув дверью. Впоследствии он благословлял судьбу за то, что все так получилось. Кто знает, как бы все сложилось, согласись он на должность почтальона в самый ответственный момент своей жизни, когда до читательского признания оставалось всего несколько месяцев. Мне кажется, Лондон все равно стал бы знаменитым писателем, однако сам он в этом сомне-вался.

Я часто думаю о роли случайностей в нашей жизни. Слишком часто они играют определяющую роль. Бросил человек пару лишних слов - и закрылась казавшаяся обеспеченной перспектива, жизнь пошла по другому руслу. Так путник в лесу проходит мимо едва заметного ориентира, и после, через много дней его чуть живого находят за добрую сотню километров от жилья в самом неожиданном месте. Другой идет проторенным путем, да хоть то же золото ищет. И вдруг нечаянно сбивается с дороги, оказывается там, где никто еще не оказывался; но именно в этом месте сокрыта богатейшая россыпь, и он один обогатился, а все остальные ничего не нашли. Где найдешь, где потеряешь? - неведомо. Но польза непредсказуемых поступков очевидна. Вспомним историю науки! Таблицу Менделеева, детектор Попова, пенициллин, радиацию и булоч-ки с изюмом придумали случайно, благодаря "неправильным", случайным по-ступкам и суждениям.

Применительно к себе: что считать нетрадиционным поступком? То ли, что я пошел работать в частную охрану? Или то, что, будучи уже принятым в штат, хотел от этой чести отказаться? Неизвестно. Неизвестны последствия альтернативного поведения. История не терпит сослагательного наклонения. В том числе история отдельно взятого человека. Никогда уж я не узнаю, что было бы, откажись я летом девяносто седьмого от работы в охранной фирме. Так же не узнаю, что было бы, не прими я весной девяносто пятого предложение стать ре-дактором литературного альманаха "Свой голос". Не лучше ль было плюнуть на все и уехать в свою однокомнатную квартиру, чтобы сочинять с утра до ве-чера повести и рассказы, не думая о куске хлеба, о долге своем перед общест-вом, растоптав даже и здравый смысл?..

В девяносто пятом у меня не хватило решимости отказаться от заманчивого предложения стать редактором, а в девяносто седьмом - от еще более заманчивого предложения стать охранником. В результате я сначала сбился с четкого рабочего ритма, а потом и вовсе бросил писать. Если в 94-м я написал де-сять полновесных повестей, половина из которых уже опубликована, то в 96-м эта цифра уменьшилась ровно вдвое, и главное, заметно упал уровень письма. А с июля 97-го по июнь 99-го я вообще не написал ни строчки. Вот тебе и здравый смысл!

Но не буду забегать вперед. Девятого июля 1997 года я с радостью принял весть о том, что меня зачислили в штат охранником с окладом полтора миллиона рублей в месяц. На следующий день мне надлежало выйти на объект, для чего прибыть в офис к семнадцати тридцати. Я поблагодарил за оказанную честь и поинтересовался - когда начнутся тренировки. Выяснилось, что рукопашным боем занимаются дважды в неделю: по средам с часу до трех и в субботу с де-вятнадцати до двадцати одного; стрельбой - в понедельник вечером в шесть и в пятницу утром в девять. Тут же сообщили, что работать я буду с понедельника по пятницу - с восемнадцати до двадцати одного, а в субботу - с девяти утра до девяти вечера. Воскресенье - выходной. Получалось так, что все вечерние тренировки я пропускал, оставались лишь дневные - в среду карате и в пятни-цу стрельба. Девятого была среда и, к великому моему сожалению, в этот день на тренировку я уже не успевал. Допытываться - что за объект предстояло мне охранять, я не стал. Начштаба посадил меня в УАЗ, и мы поехали в некую "Ро-су" выбирать мне амуницию.

"Роса" - это специализированный магазин, снабжающий спецподразделения формой и соответствующей атрибутикой. Расположен в центре города, но так хитро запрятан, что второй раз я дорогу туда не найду. Мы зашли на склад, и кладовщик, смерив меня взглядом, выбрал брюки и жилет зеленого цвета: размер пятидесятый, третий рост. Я померил - в самый раз, ушивать не надо. Позже в офисе получил широкий офицерский ремень, дубинку и берет с кокар-дой. Сама по себе форма мне понравилась, но я не представлял, как буду ходить в ней по улицам. Встретишь какого-нибудь знакомого литератора, потом разго-воров не оберешься.

На следующий день, выспавшись как следует, успев и почитать, и посмотреть телевизор, и послоняться по квартире, я нарядился в новую форму и поехал в офис. Уже к вечеру дело шло, народ домой возвращался, а я только ехал на работу. Чудно!

В половине шестого я стоял перед знакомой железной дверью. Дежурный не хотел сперва меня запускать. Разобравшись, пустил-таки, и минут десять я сидел на диване, слушал препирательства на тему - кому сопровождать меня на объект. Назывался объект довольно симпатично - "Апельсин". Я так и ре-шил, что все объекты имеют кодовые названия, вроде тех, что давали секрет-ным разработкам на заводе радиоприемников: "Арбалет", "Соболь", "Магист-раль", "Луч", "Букет", "Гиацинт" и тому подобное. Но ошибся. "Апельсином" вполне легально звался продуктовый магазин, кодом же для него служили обычные цифры. Кажется, двадцать семь. Мне, кстати, также присвоили но-мер - семьсот пятьдесят шестой. Так и должен был я докладывать через каждый час: семьсот пятьдесят шестой с двадцать седьмого сообщает: на объекте все в порядке, никто не лезет, пьяных не видать! - Обычная милицейская прак-тика. У них там все на цифрах да позывных.

Недолго поспорив, знакомый уже мне менеджер в джинсах и свитере вышел из-за стола:

- Пойдем.

Мы вышли на улицу и потопали в сторону гостиницы "Ангара". Ходу было меньше десяти минут. Менеджер так напутствовал меня:

- Ты там не говори, что первый день охранником работаешь. Скажи, что с другого объекта перевели.

И, немного погодя:

- Вообще, объект спокойный. Происшествий там почти не бывает. (Несколько лет спустя на этом объекте застрелили охранника; после чего магазин прикрыли - теперь там склад).

Тогда я не стал уточнять, что значит "почти".

Мы пересекли улицы Робеспьера и Ленина, прошли через сквер Кирова и вышли на гостиницу "Ангара". С северной стороны ее и располагался объект с таким вкусным названием. Бетонное крылечко из двух ступеней, распахнутая настежь железная дверь, за ней - узкое помещение длиной метров десять и шириной около трех. Магазин работал без обеда и без выходных, с девяти утра до девяти вечера. Две пары продавщиц менялись через два дня, наматывая за месяц по сто восемьдесят часов. Зарплата - около миллиона (не долларов, ко-нечно). Ассортимент продуктов достаточно разнообразный - от элитных вин и коньяков ценой семьсот тысяч рублей за емкость до обыкновенной кильки в то-матном соусе ровно за четыре тысячи пятьсот.

К нашему приходу продавщицы уже отстояли девять часов и выглядели уставшими. Одна была маленького роста, белокурая, лет сорока. Другая - высокая и худая, молчаливая девица со строгим взглядом серых глаз. Обе встрети-ли меня равнодушно, глянули устало и отвернулись. Видно, тут перебывало не-мало охранников.

Сопровождающий обвел рукой помещение и сказал:

- Вот твоя территория. Пьяных гони. В случае нападения первый удар принимаешь на себя. Сигнал тревоги - три пятерки. Я пошел!

Уже в дверях оглянулся:

- Не забывай докладывать каждый час, - и вышел.

Что мне делать и как себя вести - во всех без исключения ситуациях, - я совершенно не представлял. Ходить ли вдоль витрины, залитой ярким светом и сверкающей красивыми импортными упаковками, или стоять на входе и бура-вить посетителей тяжелым взглядом; а может, встать в углу и оттуда тихо со-зерцать: Никаких инструкций я не получил. Даже минимальной беседы со мной не провели. Оружия мне пока не полагалось. Каким боком отражать напа-дение, я не знал. Вся надежда на телефон: да на быстрые ноги.

Входили изредка покупатели, рассматривали витрины с умным видом. Продавщицы равнодушно отвечали на вопросы, подавали товар и щупали купюры. Я стоял у стены и чувствовал себя идиотом. Глянул на часы - прошло всего десять минут. Бог ты мой! Да тут с ума сойти можно за три-то часа!

Неожиданно ко мне обратилась белокурая продавщица:

- Вы сядьте на стул. А то тяжело стоять все время.

Я оглянулся и увидел в уголке, между морозильником для рыбы и холодильником для напитков, деревянный стул. Он стоял удобно: не загораживал проход, позволяя видеть все помещение. Я прошел два метра и, тяжело вздох-нув, опустился на сиденье. Уф!..

- Жарковато у вас, - произнес, желая как-нибудь отблагодарить продавщицу. Пустое ее замечание заметно ободрило меня. Я вспомнил, что продавцы очень любят, когда у них покупают товар, и тут же купил литровую бутылку "Seven-up". Стоила она тогда ровно шесть тысяч - чудесный напиток с тонким лимонным вкусом.

- Хороший лимонад! - похвалил я.

Белокурая продавщица мило улыбнулась. Другая бросила исподлобья настороженный взгляд. Я отставил бутылку и снова глянул на часы: двадцать пять минут седьмого. Еще два с половиной часа. Если разобраться - пустяк! Не ус-пеешь оглянуться, домой нужно собираться. Главное, о времени не думать. Если будешь думать о времени, тогда долго покажется. А лучше тянуть потихоньку лимонный напиток и думать о своем. Наблюдать события, накапливать впечат-ления. Вот она - жизнь! Вот они - характеры народные! Смотри, анализируй, запоминай на будущее.

Я смотрел, но ничего особенного не видел. Вот две продавщицы, молодая и молодящаяся. Вот покупатели - всех возрастов и настроений. Вот руки покупателей - одинаковыми движениями отсчитывают деньги и берут товар. Вот жаркий летний вечер - вполне обычный в бесконечном ряду таких же вечеров. А вот я - такой же как все, только в форме - стою, смотрю - дурак-дураком!

Магазин опустел. Одна продавщица ушла в подсобку, другая уселась возле прилавка и взяла в руки спицы для вязания. Опустила голову и вся ушла в работу. Хлебнув напитка, я встал со стула и направился к выходу. Вышел на крыльцо. Яркое желтое солнце. Зелень тополей. Оживленная автобусная оста-новка в пятнадцати метрах и куча народа на ней: Идут мимо горожане, пооди-ночке и парами. Стараюсь угадать - кто из них зайдет в магазин. Никто не за-ходит. Оно и хорошо! Спокойнее. И чего так долго магазин работает? Закрыва-ли бы в семь и баста! Только людей зря мучают. Все равно покупателей нет. Только я так подумал, откуда-то сбоку вынырнули два парня, причем один с большой черной собакой, что-то вроде ризеншнауцера. Они быстро прошмыгнули в магазин, а я стал усиленно размышлять: имел ли я право пропускать со-баку? Насчет собаки мне ничего не говорили. Про пьяных - да, говорили! Пья-ных нельзя пускать. А вот что делать с собаками?..

Я зашел внутрь. Парни стояли у залитой светом витрины и выбирали рыбные консервы. Собака, высунув розовый язык, смотрела на бутылки с коньяком. Кудрявенькая такая. Продавщицы не выглядели обиженными, и это успо-каивало. Ну а если бы мне пришлось вмешаться - как бы я это сделал? Подо-шел бы и сказал просто: "Уберите, пожалуйста, собаку!" Или нет, лучше твердо заявить: "Выведите собаку из магазина!" А можно крикнуть без затей: "Эй, приятель, убери-ка собаку отсюда. Ты че, законов не знаешь?" Последний вари-ант мне понравился больше других. Но какая последует реакция? Ответит он, к примеру: "Да пошел ты!.." Что мне, драться с ним? Да пошел он сам со своим ризеншнауцером!.. Я снова вышел на крыльцо. В конце концов, насчет собак меня не инструктировали. Сунул руки в карманы и плюнул на землю. Поджал губы, посмотрел на часы. Однако, нервная работа.

Без пяти минут семь я поинтересовался у продавщиц наличием телефона.

- В подсобке, - сказала белокурая и кивнула головой себе за спину. Я прошел осторожно между холодильных установок, мимо ящиков с вином, по черным электрическим шнурам и попал в квадратную комнатку полтора метра на полтора. Холодильник, стул, стол и телефон "Панасоник" на столе. Набрал одному мне известный номер и услышал в трубке:

- Оперативный дежурный фирмы "Сейф" слушает!

- Это: гм:- поперхнулся я на первом же слове.

- Чего-чего?

- Это я, ну этот, как его: Лаптев!

- Лаптев?

- Лаптев.

- Говори, Лаптев.

- У меня тут все нормально. Происшествий нет. Все хорошо.

- Молодец, раз хорошо! - отрезал дежурный, и сразу послышались гудки. Несколько секунд я прижимал трубку к уху, боясь увидеть позади ухмыляющуюся физиономию. Но позади никого не было. Я опустил трубку и отер рукавом вспотевший лоб. Через минуту я стоял в торговом зале и тупо разгля-дывал витрины.

Работа охранника оказалась совсем не такой, как я предполагал. Никакого криминала, ни рэкета, ни крутых разборок. Все чинно, благородно. Заходят покупатели, вполголоса переговариваются, тычут пальцем в понравившийся продукт, а потом шуршат купюрами. Некоторые тычут в витрину сотовым те-лефоном. Обладатели оного походят один на другого - какой-то особой, если можно так выразиться, - тщательно маскируемой развязностью, чрезмерной серьезностью и резкостью жестов. Берут они самое дорогое и в больших коли-чествах, при этом незаметно, чтобы радовались покупкам. Взяли и взяли, чего такого! Побросали в пакет и понесли на улицу, сели в джип и покатили домой, чтобы скромно поужинать и лечь спать. А может, и не домой. Бес их знает, куда они ездят вечерами. Ни одного обладателя джипа я не знаю. Да и не желаю знать. Эка невидаль! Выскочили из нас же - из обычных, рядовых. Повезло в какой-то момент, оказались чуть расторопнее, наглее - вот и повылазили, словно сыпь на коже. По сути, обыкновенные людишки, как вы и я. Одуревшие от денег, только и всего. Завидовать и злиться глупо. И радоваться нечему.

Первую свою трехчасовую смену я отстоял, словно в забое отработал. Три часа показались целой эпохой. Вый-дя на улицу в пять минут десятого, я заметил с удивлением, что наступил вечер, жара спала и солнца не видать. Из рас-крытых окон ресторана неслись завлекательные запахи, грохотал оркестр, а я шел на троллейбусную остановку и так странно себя чувствовал! На улице было покойно, мягко и сумрачно, таким уютом веяло от много-этажек, так резок был переход от слепящего солнца, жары и нервного напряжения к умиротворенно-сти и тишине, что похоже было на сон. Не чуя собственного тела, я дошел до троллейбусной остановки, дождался "пятерки" и поехал домой. Смутные чувст-ва переполняли меня. Казалось бы - что такого? - отдежурил три часа. Но для меня это явилось началом нового периода в моей жизни. Если бы кто-то мне сказал, что я целых два года отработаю в охранной фирме, я бы сильно удивил-ся. Однако это произошло. Забегая вперед, скажу: за это время со мной не про-изошло ничего сколько-нибудь выдающегося. С другой стороны, повседневная жизнь наша настолько удивительна каждым своим событием, так причудливо переплетаются нити судьбы, такие странные происходят встречи и мелькают лица, что не хватит сил, чтобы все это запомнить и запечатлеть на бумаге, да и времени на это не хватит.

Три дня я работал с восемнадцати часов до двадцати одного, а на четвертый (в субботу) - с девяти утра до девяти вечера. Вот тут-то я почувствовал впервые - что значит целый день сидеть и ничего не делать. Удивляюсь, как я выдержал эту тягомотину? В воскресенье мне дали выходной, и я наслаждался им так, словно полгода не разгибал спины.

Но наступила, наконец-то, среда! Шестнадцатого июля я пошел на первую в своей жизни тренировку по карате. Об этом следует рассказать подробно. Начиналась тренировка в час дня, в самое пекло. Я приехал на улицу Литвинова и долго искал нужный адрес. Спортзал размещался в каменном одноэтажном доме рядом со службой ритуальных услуг. Я вошел во двор, миновал деревян-ный склад с табличкой: "Выдача гробов", свернул направо и, нагнувшись, во-шел в дверной проем.

Спортзал не баловал обилием инвентаря: комната пять метров на десять, вдоль одной стены низенькая скамейка, несколько крючков над ней. Более - ничего! Беленые стены, мутных три окна, и никаких тебе матов или груш для битья. Видно, лупить предстояло друг друга. Пришло на тренировку человек десять, не очень страшных на вид. Мы переоделись в молчании. На каждом ока-залось трико, футболки всех цветов, ноги - босые. Явился, между прочим, начштаба собственной персоной. На нем единственном я увидел кимоно - за-стиранное, но все равно внушающее уважение.

Минут через десять, когда мы с ожесточением делали наклоны и вращали головой, появились двое - один лет сорока, ничем не примечательный, а другой - под пятьдесят, - похожий на знаменитого Чарльза Бронсона: черная ше-велюра, горящий взгляд, синие наколки на плечах, разбойничье лицо. Он и есть тренер - решил я. Но ошибся - тренером оказался другой, ничем не примеча-тельный парень, роста чуть выше среднего, сухопарый и невозмутимый. Очень спокойно он снял спортивный костюм, кроссовки и облачился в кимоно, подпоя-савшись черным поясом. Тренировал он весь иркутский ОМОН и всевозможные спецназы. Охранные фирмы в том числе.

Нас построили вдоль окон. Тренер встал перед нами и скомандовал:

- Кто раньше не занимался боевыми искусствами - шаг вперед!

Пять человек шагнули. Я, не знаю почему, остался в строю. Ох уж это вечное наше стремление казаться лучше, чем ты есть! Даже перед самим собой не всегда удается быть искренним. Что же делать, когда тебя оценивают сразу несколько человек?

Тренер отделил новичков в одну группу, старожилов - в другую. Я, к счастью, попал в первую, то есть к новичкам, - тренер опытным глазом верно оценил мои возможности.

Итак, мы разбились на группы, и начался кошмар! Первая эта тренировка оказалась настолько тяжелой, так меня вымотала, что и два года спустя я не могу вспоминать о ней равнодушно. Я шел на эту тренировку не без надежды по-казать себя молодцом. Не зря же я занимался и боксом, и борьбой (хоть и не-множко), и очень даже множко и всерьез играл в футбол. Однако действитель-ность оказалась совершенно обескураживающей. Я оказался ни на что не годен!

Начали с разминки - побежали кругами по грязным доскам, рискуя налететь на стену или, споткнувшись, растянуться на полу. Затем последовали махи ногами вперед и в стороны, круговые вращения руками, прыжки и приседания, кувыркания и отжимания от пола на кулаках. Попросили достать руками носки. Я нагнулся изо всех сил, натужился и едва-едва не дотянулся до пола. Далее - прогиб назад: я изогнулся как гюрза и чуть не опрокинулся на спину. Наклоны в стороны - сущий пустяк, а затем снова вперед, назад, в стороны: Помаяв-шись минут пять, устав и запыхавшись, с облегчением услышал команду:

- Разминку закончили. Построились в одну шеренгу!

Мы послушно выстроились в линию.

- Хаджимэ! - крикнул тренер и встал в боевую позицию: левая нога выдвинута вперед и согнута в колене, правая выпрямлена сзади; левая рука впе-реди опущена, правая согнута в локте и прижата к телу; корпус развернут ле-вым боком вперед, голова смотрит прямо, осанка "гордая", будто "швабру про-глотил".

Несколько минут мы учились правильно стоять. Было очень неудобно, малейший толчок в любую сторону мог вывести из равновесия, ноги дрожали от напряжения. Но это были цветочки.

Перешли к ударам: правый прямой рукой ("джодан"), и правый прямой ногой ("мае-гери"). Если рукой я бил довольно уверенно (хотя и неправильно - тренер сделал мне несколько замечаний за движение плечом и неверный разворот кисти, техника у меня осталась боксерская, ошибочная с позиций классического карате), то с ногами дело обстояло гораздо хуже. Ногами я бить вовсе не умел. Получались какие-то дрыгания - ни резкости, ни силы. Все, че-го я добился, так это едва не выдернул ногу из коленного сустава. Затем попро-бовали "йоко-гери" (боковой удар ребром стопы) и даже - "уширо-гери" (удар ногой с разворотом на сто восемьдесят градусов). Ничего путнего у меня не по-лучалось. Одно успокаивало: не один я был такой. Несколько человек точно так же лягали пустоту и, потеряв опору, опрокидывались на пол. Это продолжалось минут двадцать. С меня градом катил пот - тридцатиградусная жара и душное тесное помещение способны превратить в пытку самую безобидную разминку.

Затем мы разбились попарно и стали отрабатывать блоки: один наносил удар, другой ставил блок и бил в ответ. Разучивали пять классических защит от ударов "джодан" и "мае-гери". Тренер не сказал нам - бить ли в полную силу или только обозначать удар, и мы как дураки били по-настоящему - слишком хотели выглядеть крутыми. В результате через минуту-другую я запоздал с бло-ком и получил по зубам - губа с внутренней стороны оказалась разбита до крови. Напарник поинтересовался, не сильно ли мне попало, и мне пришлось сказать, что не сильно.

Но самыми интересными были приемы со сбиванием противника с ног. Особое удовольствие испытываешь, когда сбивают конкретно тебя. Приятно, знаете ли, когда тебя хватают за волосы, скручивают голову и толкают таким манером, что ты, потеряв всякую ориентацию, летишь затылком на пол. А на полу все то же - голые доски и грязь. А ты - хлобысь! - загремел всеми кос-тями! И тут же - вставай, работай дальше, тут тебе не пляж! В довершение ко всему тренер вздумал демонстрировать приемы на мне, и я очень быстро убе-дился, что он может сделать со мной все, что угодно. Когда грубая физическая сила подкреплена отточенной техникой, умением скрутить соперника, так его изогнуть, что у того в глазах потемнеет - дело плохо. Очень плохо. Или очень хорошо! Это - с чьей стороны смотреть. Я смотрел исключительно со своей стороны и чувствовал себя неважно. Раз за разом наносил я удар ногой и прова-ливался в пустоту. Тренер оказывался у меня за спиной, а я летел на пол. Пока другие отдыхали, я падал и вставал, падал и вставал, падал и вставал, проклиная минуту, в которую решил заняться карате.

От жары, от боли и усталости я перестал соображать. Хотелось одного: чтобы меня отпустили подобру-поздорову. Был момент, когда я готов был сдаться: отойти в сторонку, присесть на скамейку, отдышаться. "Мне тридцать шесть лет, - думал я, поднимаясь после очередного броска, - куда я лезу? Кому и что хочу доказать? Мое ли это дело?" Но самолюбие не позволяло мне просто так уйти. "Никто не уходит, а я уйду? Если могут другие, смогу и я!" Как и везде, работал принцип "относительности". Где бы ты ни находился и чем бы ни занимался, главное, ты должен быть не хуже других, а в идеале - лучшим! Абсолютного критерия не существует. Главное - опередить других.

Когда закончились броски и мы перешли к работе на снарядах, я был уже готов: ушибы по всему телу, привкус крови во рту и кровь на ступнях - с непривычки содрал кожу с больших пальцев. Обнаружил я это случайно, увидев на грязном щелястом полу бурые пятна. Развернув стопу, увидел багровое, со-чащееся мясо. Ходить такими пальцами по грязному полу казалось невозмож-ным. Я подозвал тренера и спросил бинт или пластырь. Тот развел руками - подобного здесь не водилось. Он не сказал: "Иди домой!" и не посочувствовал, а спокойно отвернулся и продолжил тренировку. И никто не выказал никакого участия. "Что ж, - подумал я, - наверное, так и должно быть. Ведь это охран-ная фирма. Здесь нет места сантиментам".

Недолго постояв, неожиданно для себя я присоединился к остальным. Не то чтобы хотел показать свою крутизну (которой не было в помине), а единственно - от полного отупения и заглушения чувств. Прыгая на живом мясе, я не ощущал боли. Весь пол, конечно, устряпал. Но на пол я старался не смотреть.

Последнее и самое крутое испытание поджидало меня в конце тренировки. Я не описываю "работу по снарядам" (удары руками и ногами по лапам и щитам), а расскажу о заключительном упражнении под названием "бандитский коридор". Задумка простая: несколько человек надевают на руки лапы и берут на грудь щиты (такие матрасики сорок сантиметров на сорок, толщиной со спичечный коробок). В центре встает "хороший парень" и начинает мутузить "братков" (тех, кто со снарядами) всеми доступными способами. Тут-то мне и досталось! Ничего плохого не ожидая, я прижал к животу щит и выставил впе-ред левую ногу. Первым вышел в центр начштаба. Затянув на узкой талии свой красный пояс, он повел вокруг себя осоловелыми глазами и вдруг прыгнул в мою сторону. Удар был страшный. Я пролетел два метра и врезался спиной в стену. Боли я тогда не почувствовал, хотя позже выяснилось, что у меня слома-ны пятое и шестое ребра. Два месяца я не мог спать на правом боку. Подтяги-вания на перекладине, отжимания от пола и просто быстрая ходьба были для меня исключены. Таковы последствия удара "уширо-гери", которым отметил начало моей карьеры начальник штаба фирмы "Сейф".

Затем пинались и дрались другие, сам я выходил на середину и дрыгался, как умел.

В самом конце - дыхательная гимнастика и команда:

- Осс! Тренировка закончена!

Я доковылял на пятках до скамейки и, уперевшись руками, почти упал на нее. Не было сил сидеть прямо, все куда-то клонило. В горле пересохло, голова гудела словно в горячке, и хотелось одного: растянуться на спине, забыться. Но забыться было нельзя. Зал закрывался, ребята одевались, весело переговарива-ясь, и торопились к выходу. Мне тоже нужно было идти. Шел четвертый час, а в шесть - умытый и свежий, с горящими глазами - я должен был стоять в "Апельсине".

Переодевание походило на пытку. Никогда не думал, что ноги так много значат для человека. Брюки и рубашку я надел относительно быстро, но когда дошла очередь до носков, я крепко задумался. Как быть? Мясо на больших пальцах было уже не багровое, а черное. Грязь въелась в обнаженную плоть на-столько глубоко, что даже кровь остановилась (а может, кончилась?). Я мог бы ходить босиком по земле - хуже бы уже не было, но все во мне содрогалось от мысли, что с такими-то ногами мне предстоит добираться домой через весь го-род. А ехать надо. Я натянул носки, просунул ступни в кроссовки и покрепче затянул шнурки.

В тот день я еще зашел на центральный рынок и купил мяса - дома нечего было есть, а в гости приехал мой брат - инвалид второй группы, получавший мизерную пенсию. Еще я купил лимон. Чай с лимоном - отличное средст-во от жажды, а жажда в тот день у меня была колоссальная! Нечто похожее я испытывал в детстве, когда, возвращаясь с тренировки по боксу, заходил в гас-троном на улице Маяковского и выдувал зараз по пять стаканов газировки.

Домой я приехал неожиданно веселый. Словно вернулся с поля боя, израненный, но счастливый, что вообще остался жив. Рассказал со смехом про ободранные пальцы и тут же раскаялся: мать заставила показать рану. Увидев, чуть не упала в обморок. Засуетилась, забегала, запричитала. Чуть успокоив-шись, заявила:

- Ни на какие тренировки больше не пойдешь!

Я не стал спорить. До следующей среды целая неделя - срок огромный. Прошел в душ и долго там отмывался. Несказанное наслаждение испытываешь после тяжкой работы, чувствуя упругие горячие струи на теле, подставляя за-пекшееся лицо, фыркая и отдуваясь.

После душа вытерся насухо и вышел на пятках из ванной. Теперь следовало спасать ноги. Все сильнее болели ребра, саднили синяки и ссадины по все-му телу, но это все потом, после. Пока нужно срочно мазать синтомициновой мазью пальцы и лепить сверху пластырь. Мазь я нашел, а пластыря не было в доме. Пришлось переложить раны ватой и забинтовать. Так, с перебинтованны-ми ступнями, я прилег на кровать и впал в забытье. У меня был час, чтобы от-дохнуть и набраться сил.

Час этот пролетел незаметно. Кажется, не успел лечь - уже вставай! Да зачем мне это надо? Ради денег? Стоят ли того полтора миллиона? Жил ведь я до этого, и ничего - не умирал с голоду. Спал, сколько хотел, делал, что хо-тел - никакого тебе принуждения, ни травм, ни ссадин. Многие всю жизнь так живут. Сосед у меня за стенкой лет десять уже не работает. Пьет водку и бузит по ночам. Другой сосед с девятого этажа - тоже дома сидит круглые сутки. Только и знает, как деньги на бутылку занимать. Третий взял да и повесился. Четвертый в тюрьму сел. Пятый и шестой - да черт их всех возьми!.. Что мне до них? Каждый человек один на один со своими проблемами. Никто ему не может помочь. Посочувствовать - да, занять десятку - возможно. Но помочь по большому счету, научить жить, вытолкнуть гибнущего из ямы - нет. Да и невозможна помощь со стороны. Только сам человек может спасти себя. Советы посторонних и указания доброхотов пользы не несут.

В четверть шестого я поднялся с кровати и двинулся в прихожую. Одно упрямство двигало мной. Да и что, в сущности, произошло? Ходить можешь?.. Вот и топай! Труднее всего было натянуть ботинки. Большие пальцы вспухли и словно налились болью, в них ощутимо отдавались удары сердца. Кое-как вы-брался из дома. Шагая к остановке, чувствовал, как носки напитываются кровью. А может, шалило воображение. Я не мог остановиться и проверить, а мог и дол-жен был шагать на остановку, потом ехать на троллейбусе, после - трехчасовой идиотизм, потом опять шагание, троллейбус, и лишь после этого всего - снятие ботинок и освобождение несчастных моих ног от удушающих объятий искусст-венной кожи.

Почему-то плохо помню, как я отстоял этот день. Кажется, мало говорил. Вряд ли много шутил. И не до покупателей мне было точно. Наверное, я считал минуты до конца дежурства. Но когда оно кончилось и я приехал домой, мне стало еще хуже - отчаянно разболелся бок. До такой степени, что я вовсе за-был про несчастные свои пальцы. Когда, раздевшись, я зашел в душевую, то не сразу смог надеть душ на держатель - правая рука не желала подниматься вы-ше плеча. Пришлось действовать левой - очень деликатно, подолгу с непри-вычки примериваясь и теряя равновесие. Тут же выяснилось, что и мыться пра-вой рукой я не могу. Лучшим выходом было - привязать правую руку к телу. Но и левая моя рука оказалась не совсем в порядке: на локте здоровущий синяк, плечо отбито ударами "маваши-гери", и пальцы на руке отчего-то разгибаются не до конца. Но все ж таки я вымылся, вытер полотенцем половину тела и был таков!

С того памятного дня два месяца спал я исключительно на левом боку. Ворочаться не смел даже во сне. Обычный чих приравнивался по своим последствиям к катастрофе. Носить тяжести в правой руке я не мог, да и левую нагру-жал не сильно. Утренние пробежки пришлось сильно ограничить: любой толчок резко отдавался во всем теле. Да и ноги следовало поберечь - пальцы-то, чай, не казенные.

Так вот совершенно неожиданно я сделался наполовину инвалидом. Если бы добавили "уширо" по второму боку - стал бы полным! То есть, лег бы и лежал. А возможно было! Через неделю предстояла новая тренировка. Я до сих пор не понимаю, зачем я на нее поехал. Это было уже не безрассудство - это был полный идиотизм. Я, конечно, помнил усмешечку начштаба в адрес тех, кто исчезает после первой же тренировки. В то же время, покажись я хирургу, не только от тренировок - от работы получил бы полное освобождение. Но в поликлинику я почему-то не пошел, а пошел на тренировку. Сидит во мне эта гадкая черта - все делать вопреки здравому смыслу. Чем необычнее ситуация, тем сильнее мое желание настоять на своем. Я и в футбол так же играл. Помню, в финале кубка города, на моем фланге нападения носился как угорелый очень цепкий и грубый защитник. Весь первый тайм он в открытую бил меня по ногам и хватал за майку. В перерыве ко мне подошел Коля Казанков - человек, по-нимающий в футболе поболе иного тренера высшей лиги. Коля произнес про-никновенным голосом: "Саша! Уйди ты на другой фланг! Поле большое. Что ты с этим дол:м возишься? Будь хитрее!" - Но я не ушел на другой фланг. Хуже того, я перестал играть в пас - единственной моей целью стало обыграть нена-вистного защитника, сделать так, чтобы он растянулся на траве, чтоб смеялись над ним, чтоб он, сволочь, запомнил этот матч на всю жизнь:

Но обыграть я его так и не сумел. И гола не забил. И команда наша проиграла. И запомнил на всю жизнь я, а не он. Коля должен был мне сказать: "Не будь упрямым как осел!" Впрочем, и это не помогло бы. Человек не волен из-менять свою натуру. Уж каким родился, таким и будешь всю жизнь, пока не помрешь.

Вторая тренировка состоялась в среду, двадцать третьего июля. Все, чего мне удалось достичь за неделю в смысле медицины - это наполовину залечить пальцы ног. Но ясно было, что при первом резком движении раны вскроются. Деревянный плохо крашеный пол - не лучшее место для занятий карате. Кру-жок лейкопластыря - вот и вся моя защита. Хуже обстояло дело с ребрами. Их невозможно было ни заклеить, ни забинтовать, ни как-нибудь зафиксировать в гипсе. Я потому и не пошел тогда к хирургу, что знал: ничем он мне помочь не сможет. Переломы ребер зарастают сами, и никакой эскулап тут ничего не сде-лает. Во время обычного дыхания грудная клетка ходит ходуном - какой тут гипс! Живи уж как есть - со сломанным скелетом, и моли бога, чтобы все само прошло.

Мне почему-то казалось, что достаточно вытерпеть еще один раз - и все наладится! Трудно понять, откуда взялась такая уверенность. Вероятнее был другой исход: еще пара хороших ударов - и я точно попаду на прием к хирур-гу, который поставит жирную точку на моей карьере охранника. Но у меня был свой расчет, и очень хитрый: не подставлять под удары правый бок, также по-меньше ступать на носки. Вообще поменьше ступать, а лучше не ступать вооб-ще. Эх, жаль, что нельзя надеть кеды! Как бы хорошо было в кедах.

Но судьба зачем-то сжалилась надо мной. Когда я приехал на тренировку, то узнал, что занятие переносится на остров Юности. Заниматься предстояло на травке возле реки. Это совсем не то, что в душном зальчике обливаться потом. Погрузившись в "Жигули" девяносто девятой модели и старенький "Москвич", мы - двенадцать человек - поехали на берег "красавицы-Ангары" (как я очень свежо и остроумно выразился в одном рассказе). Через десять минут доб-рались до открытой эстрады и остановились. Погода была солнечная, река бли-стала солнечными зайчиками, веяло прохладой и отчаянно пахло травой. С удо-вольствием ступил я на влажную мягкую травку и понял, что ноги мои спасены. Оставалось уберечь бока.

Построились. Пошли по кругу. Наклоны вперед, в стороны, махи руками и ногами, вращения, скручивания, подпрыгивания и приседания, растяжки во всех широтах - обычная разминка каратиста. Я махал конечностями не хуже и не лучше других. Боль как будто уменьшилась, и я радовался, что все-таки пришел на тренировку - первую победу над собой я уже одержал. Но радовал-ся я недолго. После разминки и отработки ударов по воздуху все разбились па-рами и взяли щиты. Я поступил очень просто: встал к противнику не грудью, а левым боком. И принимал удары плечом и левой стороной туловища. Отдава-лось, конечно, по всему телу, но это было ничто по сравнению с прямым попа-данием по ломаным ребрам. Я так раздухарился, что вообще перестал чувствовать боль. Тренировался так, будто ничего со мной не произошло. Один раз упал, поскользнувшись на траве. Но без особых последствий. Помогало то об-стоятельство, что на мокрой траве нельзя было как следует толкнуться ногой, поэтому удары получались вполсилы. Да и окружающая природа действовала расслабляюще. Прогуливались по асфальтированным дорожкам отдыхающие и с любопытством смотрели на "каратистов". Мы же на них не смотрели вовсе, хотя каждому хотелось выглядеть получше остальных, даже мне - объективно, слабейшему.

В конце занятия били по "лапам". Лапа - это кожаная подушечка, которую с помощью ремней крепят на руку и держат над головой или сбоку. Бьющий должен достать лапу ногой или рукой. Удары ногами бывают разные. Про-стейший - тычок вперед, - называется "мае-гери". Более сложный удар - по круговой траектории сбоку, "маваши-гери". Еще сложнее "уширо-гери", кото-рый трудно описать, но для сравнения можно сослаться на лошадь, которая ля-гается не как все лошади (бия копытом взад), а которая, стоя к другой лошади лицом, то есть мордой головы, вдруг резко переступает копытами и, оказавшись к другой лошади спиной, то есть хвостом, вдруг бьет ее копытом прямо в лоб, или в грудь, словом, неважно, лишь бы куда-нибудь попасть. Можно перед ударом подпрыгнуть и развернуться в воздухе - но это уже будет высший класс. Такое никакая лошадь не сумеет - это под силу только человеку. Существует еще удар "ура-маваши-гери" - вообще что-то бесподобное, чему не существу-ет аналогов в природе, в которой, как известно, существует все, даже такое, чего мы никогда не сможем объяснить. "Ура-маваши-гери" - то же "маваши-гери", только наоборот. Непонятно? Ну вот стоит перед вами человек и говорит всякие гадости, что вы, мол, такой-сякой-разэдакий. А вы задумчиво молчите. Но когда оппонент умолкает и ждет ответной тирады, то вы, вместо пустых и никому не нужных слов, совершаете ПОСТУПОК - сшибаете с грубияна кепку (если он в кепке) или шляпу (если в шляпе), а то просто бьете в ухо (если тот без ничего), но бьете нетривиально, а! - крутнувшись на левой пятке и, поступательно дви-гаясь спиной вперед, выкидываете правую ногу и по большой дуге наносите удар правой пяткой в голову. Эффект потрясающий - очки на полу, сопли в радиусе трех метров, ужас на лице и восторг у окружающих. Но, однако же, за такие штучки очень просто получить срок. "Тяжкие телесные:" - это вам не банальная пощечина и не пошлая зуботычина. Тут научно обоснованное лома-ние костей. Долгие годы человек тренируется, развивает силу и резкость, отта-чивает технику - чтобы научиться максимально быстро искалечить себе по-добного. От ниндзя и якудза, от монахов храма Шао-линь современные карати-сты переняли методы ведения боя. И нет нужды, что на дворе ХХ век, что нет в помине ни монахов, ни заклятых их друзей.

Но вернусь к своему рассказу. Закончилась тренировка совсем весело. Скинув одежду, мы с воплями бросились в ледяную воду. Нет пуще наслаждения, чем в жаркий летний день искупаться в Ангаре! Между прочим, все удо-вольствия основаны на контрастах. Купание в жару, глоток воды в пересохшую глотку, привал после сорокамильного перехода и физкульт-минутка после шес-ти часов неподвижности: Второе без первого ничего не значит. Некоторые специально голодают и не пьют воду, чтобы затем напиться и налопаться. А другие жрут и пьют, а уже после голодают до обмороков - и такие случаются. Словом: искупались мы славно! После такой тренировки и такого купания нам уже все было нипочем. Помню, мы вывалили толпой на бульвар Гагарина и окружили продавщицу прохладительных напитков. Купание - купанием, но и попить бы не мешало. Денег ни у кого не оказалось, и я с легкостью вынул из кармана пятидесятитысячную купюру. По полтора литра на двоих - этого должно было хватить. Взяли запотевшие бутылки, сделали по доброму глотку лимонада. Стало совсем хорошо. Мимо проходили две девицы - ну очень длинноногие. Из наших рядов вылетела реплика: "Если бы у меня были такие ноги, я бы ходил на руках". По смыслу - комплимент, по тональности - хам-ство. Девицы сделали вид, что не расслышали. Да и поди разбери - что тут можно ответить. Я, как и все, чувствовал прилив бодрости, или, сказать пра-вильнее - раздражение жизненных сил. В компании с двадцатилетними чувст-вовал себя двадцатилетним. Хотелось хамить и хотелось хохмить. Прохожие ка-зались скучными и трусливыми, и ничего особенного не происходило вокруг. Грело солнце, текла река, ехали машины по своим делам - а мы шли и шли вдоль берега - беспечные и развязные, почти что супермены - охранники фирмы "Сейф"!

А вечером - дежурство. Духота, стесненность, похожие один на другого покупатели. Однако после тренировки мне было уже не так скучно и маятно. Появилась уверенность в себе, чувство превосходства над простыми смертны-ми, коих не били по ребрам ударами "уширо". Продавщицы, словно почуяв пе-ремену, подарили мне газету "Номер один" с кроссвордом. Отгадали они на двоих десять слов из сотни. Я взял ручку и довольно быстро заполнил все клет-ки, кроме двух. Кроссворды я разгадывать не любил, да и не умел, но этот был уж очень примитивный. Продавщицам и такой оказался не по зубам; увидев деяния рук моих, они как-то странно стали на меня смотреть. Одна чуть позже выразилась в том духе, что до меня у них тоже работал один умный охранник.

- Умный? - переспросил я недоверчиво.

Та кивнула.

- И где он теперь?

- Перевели куда-то. У нас часто охранников меняют, - вздохнула продавщица, и я тоже вздохнул - с затаенной радостью: скорей бы и меня перевели куда-нибудь! Не знал я тогда, что объект мне достался едва ли не самый лег-кий. В самом деле: работать по три часа в день, в субботу - двенадцать и затем целый выходной. Да и что это за работа? Стой столбом или, лучше, сиди сид-нем, глазей по сторонам. А можно и не глазеть. Продавцы на то поставлены - не дадут ничего украсть. Но если и украдут, опять же ничего страшного. У "хо-зяев" таких магазинов несколько, да еще огромный оптовый рынок, да еще склады, и еще что-то весьма богатое и престижное. Хозяев, кстати сказать, не-сколько. Один (с характерной фамилией - Долгополов) длинный, сухопарый и строгий на вид. Другой невысокий, очень вежливый и с тихим голосом. Была еще женщина - маленькая, кругленькая, довольно симпатичная и чем-то по-стоянно озабоченная - лет, примерно, сорока пяти. От продавщиц я узнал, что она помешана на похудании. Пьет все без разбору: гербалайф, сжигатели жира и уничтожители шлаков. Голодает, занимается аэробикой и консультируется у всех подряд.

- А зачем ей худеть? Она и так ничего! - заметил я.

- А ты попробуй ей это доказать! - усмехнулась восемнадцатилетняя Наташа.

Объяснять подобные казусы не так-то просто. Но между прочим, случай этот в некотором смысле типичен. Все внезапно разбогатевшие люди, которых я знаю, ничуть не стали счастливее от обилия денег. Лица у новоявленных бога-чей угрюмы, в глазах затаенная тоска. Не дают деньги счастья и все тут, хоть тресни! Краткое опьянение - да! Временное упоение богатством - сплошь и рядом. Но устойчивого, долговременного удовлетворения, покоя и уверенности в себе - никогда. Да и другое замечено: ощущение счастья вообще мало зави-сит от разных обстоятельств вроде денег, успехов в так называемой личной жизни или продвижения по службе. Я так думаю, что один и тот же человек, доведись ему прожить несколько жизней, каждый раз был бы счастлив (или несчастлив) примерно одинаково. Хотя, конечно, катастрофы и смертельные бо-лезни никому на пользу не идут, но я не беру крайние случаи.

Что касается хозяйки магазина, то она точно помешалась на похудании. А так была в меру приветлива, в меру сварлива, и без всякой меры тщеславна - обычный человек, не лучше и не хуже других. Если бы, к примеру, поменять ее местами с продавщицей Любой, такой же полноватой и белокурой и тех же средних лет, то никто бы ничего и не заметил, за исключением мужей, да и те вряд ли стали бы протестовать.

Вообще же продавщицы отличались друг от друга. Работали они парами по два дня - с девяти утра до девяти вечера, без выходных и обеда. В первой паре работали Люба (уже упоминавшаяся) и Аня - худощавая двадцатилетняя девица, очень серьезная и любящая вязать на спицах. С этими двумя я мало раз-говаривал - как-то не находилось повода. Зато со второй парой говорил часто и подолгу. Понравилась Наташа - очень бойкая черноволосая девушка, при-ветливая и обидчивая. Лет ей, как я уже говорил, восемнадцать. Другая - Та-ня - на год моложе, часто улыбалась и вела себя как школьница в малознако-мом месте. Обе смотрели на меня с любопытством. С ними я не чувствовал себя скованно, принимая как должное обращение на "ты". Кроссвордов я им наотгадывал целый ворох, чем возвысился в их глазах до крайних пределов. Апофеоз наступил, когда я перевел Наташе с английского языка инструкцию по применению какого-то чудодейственного бальзама. Я унес листок домой, а на другой день принес другой - с русским текстом. Не все слова я понял, но что-то додумал, что-то ловко обошел, и получилось кругло; сам читал и радовался, хотелось попробовать чудодейственный препарат. Наташа читала текст, затаив дыхание. Сидела не шелохнувшись, почти прижав бумагу к лицу. Я ждал, что она скажет.

- Это вы сами перевели? - спросила она севшим голосом, вдруг пере-ходя на "вы".

- Ну да, я.

Посмотрела на меня долгим взглядом и ничего больше не сказала. Изумление надолго осталось в ее глазах. Она перестала со мной шутить и старалась завести разговор на какую-нибудь серьезную тему, думая угодить мне. Эта вот деликатность, простодушие, непосредственность - очень мне понравились. Она единственная четко поняла, что я человек другого круга, и старалась гово-рить на близкие мне темы (по ее разумению). После хитрых и запутанных от-ношений в журналистской и писательской среде, присущих, кстати, и ученому миру (хоть и в меньшей степени), подобное простодушие казалось мне чем-то вроде бальзама, изливающегося на мою (прошу прощения за банальность) - израненную душу.

Но однажды удивила и она меня. Как-то к концу рабочего дня подкатил к магазину сверкающий никелевыми дугами "Ленд-Круизер". Обычный "круизер" за пятнадцать тысяч баксов - огромный, блестящий, надменный и крутой. Водитель - мужчина лет тридцати - остался в машине, он держался за руль двумя руками и ждал неизвестно чего. Вернее, я один не знал, чего он ждал. Все остальные знали: он приехал за Наташей. Это был ее "друг". Наташа легко сбе-жала по ступенькам и впрыгнула в салон. Дверца клацнула, джип врезал по га-зам и был таков.

На другой день я узнал, что "друг" возил прошлым летом Наташу в Турцию отдыхать. Подобный отдых, по ее словам, стоил двадцать миллионов на человека. Но! (не от нее первой я слыхал подобные высказывания) - никаких денег на такое дело не жалко. Этим летом, в августе, они снова собирались в Турцию, на целый месяц. Я, слушая, подсчитывал в уме, сколько месяцев мог спокойно сидеть за письменным столом, имея в запасе двадцать миллионов. Получалось около полутора лет. Выложить за месячное пребывание в Турции двадцать лимонов мог позволить себе лишь тот, кому деньги даются легко, кто не считает копейки и не экономит на колбасе. А еще тот, кто едет за чужой счет. Ни к первой, ни ко второй категории я не отношусь. И в Турцию вряд ли когда-нибудь поеду. Да и не интересна она мне вовсе, пропади она пропадом!

Не знаю, осуществила ли свое намерение Наташа. Отпуска ее я не дождался. Меня перевели на другой объект.

Новый объект тоже был легкий - мне покуда везло. Седьмого августа мне предложили явиться в офис к половине второго для нового назначения. Снова было жарко и не хватало воздуха. Но я не обращал внимания на пого-ду - меня заботил один вопрос: куда меня отправят. По сложившейся тради-ции, охраннику ничего не говорили заранее. Пока не приедешь на объект и сам все не увидишь - ничего не будешь знать. В чем тут дело, я так и не понял. Ка-кая-то непостижимая сверхсекретность.

Без двадцати два меня посадили в ГАЗ-2410, за руль уселся заместитель по общим вопросам, рядом с ним обидчик мой - начштаба. (Я говорю "обидчик" с иронией. Не принято обижаться на удары, полученные на тренировке. Однажды при мне один парень другому парню попал ногой в лицо, после чего тому наложили восемь швов на щеку с внутренней стороны. И - никаких обид ни с чьей стороны. Пострадавший рассказывал о происшествии чуть не со сме-хом, и все слушали с самым веселым видом, и я со всеми усмехался и качал го-ловой: надо же, вот это да! Спрашивается: кто виноват, что ты вовремя не уб-рал голову? Видел ведь все? Объясняли тебе, как стоять и как прикрываться? Ну и не жалуйся теперь!)

Мы выехали на бульвар Гагарина, проехали арку под Ангарским мостом, мимо бывших Курбатовских бань, через мост, затем: Джамбула, 2-я железнодорожная, направо и: Роща, Гараж, Кая: Сердце мое усиленно забилось - пока-зались корпуса радиозавода, на котором я отработал двенадцать лет, и каких лет (когда-нибудь и про это напишу)! Когда мы ехали мимо, я не удержался и кив-нул на проходную:

- Вот здесь я работал.

Заместитель скосил нехотя глаза и молвил без выражения:

- Теща моя тоже где-то здесь работает.

- А в каком цехе?

- Не знаю, - сказал тот и отвернулся.

Доехали до Синюшиной горы, на светофоре свернули вправо и сразу вниз. Во дворе девятиэтажки остановились. Вышли на жаркий воздух. Кругом белые плиты, плавящийся асфальт: Что ж тут охранять?

Но охранять было что. Везде можно найти какой-нибудь объект, нуждающийся в охране. В этом каменном мешке запрятался филиал "Сибтелекома" - главного конкурента любимой всеми ГТС. Благодаря "Сибтелекому" ис-чезли очереди на установку благословенных аппаратов, упала цена на услуги, а телефонщики перестали хамить всем тем, кто не работает в их системе.

Поднялись по каменным ступеням и постучали в железную дверь. Выглянула женщина средних лет, упитанная, с черными татарскими глазами.

- Вам чего?

- Мы из "Сейфа". Нового охранника привезли.

- А-а! Заходите.

Мы зашли. Коридорчик - в длину шагов пятнадцать, три двери с одной стороны, стулья и плакаты на стенах - с другой. Открыли вторую по ходу дверь: два стола, стулья для посетителей: Тут работают двое - кассир и опе-ратор. Одна заключает договоры на установку телефонов, другая принимает плату за услуги. В следующем помещении страшно гудела коммутирующая ус-тановка. До самого потолка - стойки, забитые электроникой, пучки черных проводов, вентиляция гоняет воздух. В этом зале находился монитор наблюде-ния для охранника. Отслеживалась обстановка в соседней комнате, в которой кассир с оператором.

Меня представили. Объяснили обязанности. С четырнадцати до восемнадцати по вторникам, средам и четвергам я должен сидеть рядом с кассиром (зачем тогда монитор?). В восемнадцать часов выгоняю народ и замыкаю входную дверь. Вплоть до девятнадцати кассир подбивает бабки и готовится к наезду ин-кассатора. В девятнадцать наезжает инкассатор. Я должен всячески его обере-гать, а после отъезда доложить дежурному "Сейфа" обстановку, после чего мчаться домой и ложиться на диван смотреть телевизор. В пятницу и субботу - работа с десяти часов до четырнадцати. В два часа пополудни в субботу я про-вожаю инкассатора и - свободен аж до двух часов вторника. Что за чудный график! И за все за это те же полтора "ляма" (как выражается продвинутая молодежь).

Я загодя покупал в киоске пару газет, а затем, удобно устроившись на стуле, разворачивал во всю ширину сдвоенный лист и долго и внимательно перечитывал все статьи, включая рекламные объявления. Рядом шумели клиенты, спорили и делили очередь, шуршали пиджаками и юбками по краю моей газеты. Оператор и кассир взимали "пеню" и стращали отключением телефона, кто-то жаловался, что на его линии висит какой-то подлец и требовал немедленного разбирательства, а я сидел и демонстративно читал "Комсомольскую правду". В самом деле, не мог же охранник фирмы "Сейф" опуститься до мелких дрязг и до устраивания какой-то там очереди. Налеты и разборки, угроза физической расправы и шантаж, смертельный риск и посвист пуль - вот моя стихия!

Однако операторше не понравилось мое поведение, и однажды она прилюдно сделала мне замечание. Я тогда поднялся и перешел в другую комнату. Ведь я имел право сидеть и там, рядом с монитором! После этого замечаний мне не делали. Да и некому было. Кроме упомянутой операторши с татарскими кор-нями, в комнате сидела кассирша Лена - рослая и рыхлая девушка двадцати девяти лет, очень спокойная и доброжелательная. Эту вовсе не заботило мое по-ведение, к тому же ее скоро сократили - богатые компании иногда бывают очень мелочными, ради лишней тысчонки они готовы оставить человека без средств к существованию. Еще работала женщина лет пятидесяти, бойкая на язык, но в целом добрая и с чувством юмора - она осуществляла техническое обслуживание аппаратуры. Непосредственной установкой телефонов занимался парень лет тридцати. Этот вечно отсутствовал - то телефон подключает, то об-рыв прозванивает. Всегда с улыбочкой. Любил рассказывать анекдоты про бу-рят, хотя сам походил на бурята (может, хотел таким образом подчеркнуть свою непричастность к сей уважаемой мною нации?). Надо отдать должное, анекдоты были не злые, но и не смешные. Он первый смеялся, и приходилось улыбаться, глядя на него. Еще недолго работала Надя - жительница Ново-Ленино. Весьма и весьма интересная женщина с умопомрачительной фигурой, муж у которой, по ее словам, все время был в разъездах. Зрела у меня на ее счет одна весьма оригинальная идея, но женщину резко перевели на сорок пятую АТС - побли-же, значит, к дому. Там она и сгинула.

На Синюшиной горе живет половина работников радиозавода. Многих я лично знал, многие знали меня, даже и такие, кого я не припомню. Оно не мудрено - прямо у проходной мозолило глаза мое фотографическое изображение, рядом с бывшим директором завода, впоследствии министром, товарищем Вдовченко, и бывшим начальником ИКБРС Миркиным Ефимом Захаровичем. Повесили меня за мою "ученость", то бишь, за кандидатскую степень. Удиви-тельно, но факт: за пять десятков лет на заводе защитились всего три человека, и это при десятитысячном коллективе, это - при сложнейших и современней-ших разработках на уровне лучших мировых аналогов! В московских НИИ бук-вально из пальца высасывали кандидатские и докторские диссертации. А тут богатейший материал, новейшие разработки и - ничего! Так было у нас: наука бежала от практики. Где живое дело, где действительный прогресс - ученым делать было нечего. Не нужны были их диссертации и ученые советы. Напро-тив: где не было кипучей жизни, где не гремели станки и не матерились рабо-чие - там, в тиши кабинетов и в прокуренных коридорах затягивались невиди-мые нити, зачинались научные труды, которым прямая дорога в архив, а там, лет через сто - помойка или печка, за полной ненадобностью и совершенной бесполезностью. Неудивительно, что бывшие кандидаты наук подались в двор-ники, в банщики, в спекулянты и в охранники (подобно мне). К счастью, хвати-ло у меня ума отказаться от написания докторской диссертации, успешная за-щита которой была мне обещана в 1997 году. В 94-м, защитив кандидатскую, я окончательно понял, что никакой я не ученый, что никому не нужны мои изы-ски, и никогда не будут нужны. Стать доктором никчемных наук мне не улыба-лось. Подобный идиотизм никак не окупал обещанные материальные блага. Даже и проживание в Санкт-Петербурге, где брались мне выхлопотать квартиру и даже выгодно женить. Летом девяносто четвертого я отказался переехать в Питер и раз и навсегда порвал с наукой, а летом девяносто седьмого, вместо за-щиты докторской, подался в охранники. За все надо платить.

Должен заметить, что бывшие коллеги не очень удивлялись, увидев меня в камуфляже. Да и чего удивляться, когда девяносто процентов трудоспособного населения в России работает теперь не по специальности. Прошло время, ко-гда нас шокировали дворники с высшим образованием или эстетствующие ко-чегары. Теперь чуть не с завистью слушаем мы про могильщиков с докторски-ми степенями. Ну, допустим, о профессорах-могильщиках я только слышал, а вот одного доктора наук, по совместительству спекулянта, знаю лично. Зовут Алексей, фамилия начинается на "А". Этот самый Алексей в свое время с лег-костью брал первые призы на областных олимпиадах по химии и физике. В двадцать семь - кандидат химических наук, в тридцать три - доктор - едва ли не самый молодой доктор наук в Иркутске на тот момент. Жена ненамного от него отстала - в двадцать восемь защитила кандидатскую, но тем и ограни-чилась: два доктора наук в одной семье показалось им многовато. И вот такая, с позволения сказать, семейка занималась в свободное от основной работы время тем, что раньше называли мелкой спекуляцией. Алексей ездил за тысячу кило-метров в город Братск и закупал там обувь, а Таня, жена его, эту обувь прода-вала на рядом расположенной толкучке. Однажды я увидел ее на Свердловском рынке среди торговок всех мастей. Перед ней на прилавке лежали кроссовки и что-то еще, - я не успел разглядеть, потому что отвел взгляд и поспешил пройти мимо. Неловко мне было так вот встретиться с бывшей своей одно-курсницей и женой друга. Другой мой друг, также закончивший университет, биологический факультет, с головой ушел в охранно-криминальный мир. По его рассказам я так и не понял, кто он больше - охранник или рэкетер. Полу-чалось нечто промежуточное. Черный пояс по карате, короткая стрижка, шрам через всю щеку и стальные кулаки - вот чего добился выпускник химического факультета. Тренер наш, Глотов Андрей, также заканчивал когда-то ИГУ. Если бы не занялся двадцать лет назад карате, если бы не сделал успехов в боевых единоборствах - кем бы он сейчас был? Учителем с мизерным окладом? Или сидел бы в НИИ, ругал правительство, а дома выслушивал упреки голодной жены?.. Теперь удивительно другое: когда инженер работает инженером, уче-ный двигает науку, а врач лечит больных и ни о чем другом не помышляет. По-этому никто, повторяю, особо не удивлялся, увидев меня в новом качестве. На-против, спросив о зарплате и о режиме работы, делали круглые глаза и воскли-цали: "Ну ты даешь!" Некоторые тут же выражали желание устроиться на та-кую выгодную работу. Я называл адрес конторы и фамилию директора, объяс-нял, как себя вести. Около двадцати человек напутствовал я таким образом, но странное дело: ни один из них в фирму так и не обратился. Видать, не такое это привлекательное занятие, как можно решить с первого раза.

К удивлению моему, очень скоро работа охранника стала меня тяготить. Я заметил, что стараюсь приехать на службу попозже и уйти пораньше. Получасовая задержка по вине инкассатора приводила меня в бешенство. Это при том, что я никуда не торопился и не был обременен семьей. Тяготили меня безделье и скука. Случались, правда, мелкие развлечения. То женщина прибежит с двух-миллионным счетом за междугородные переговоры, о которых она ни сном ни духом; не иначе, кто-то незаконно залез на линию. Начинают разбираться, и не-ожиданно находится виновник - соседка, которой оставляли ключи от кварти-ры на пару недель. В другой раз прибежит озабоченный дядька и лезет поперед всех, утверждая, что, дескать, он человек занятой, а все сидящие в очереди - люди праздные, поэтому его надобно пропустить первым. Но очередь не согла-шается, дядьку не пускают. Тот рвется в дверь, женщины бросаются ему напе-ререз. Завязывается борьба. Шум, гам.

В критическую минуту подключаюсь я.

- Что тут такое? - интересуюсь, прислонившись к дверному косяку.

Мужчина делает шаг вперед.

- Я с работы отпросился! У меня времени нет стоять тут у вас!

- Приходите в субботу, - говорю спокойно. - С десяти до двух.

- В субботу я не могу.

- Тогда жену пришлите.

- Ее нет.

- А где она?

- Уехала.

- Куда?

- Это вас не касается.

- Гм:- Взяв себя за подбородок, я думаю несколько секунд. Наконец меня озаряет:- А эта, как ее, дочка ваша где?

Мужчина подозрительно смотрит на меня.

- Откуда вы знаете про мою дочь? Вы что, с ней знакомы?

- Нет, конечно! Я просто так спросил. Мог бы спросить про сына. В самом деле, почему бы не прийти вашему сыну? У вас нет времени, а сын шляется неизвестно где!..

Мужчина страшно пучит глаза и чуть не кричит:

- У меня нет никакого сына!

- Вы уверены?

- В чем? Вы на что это намекаете?

- Вам виднее, если вам кажется, что я на что-то намекаю, - говорю я примирительно и делаю попытку уйти. Разговор принимает не совсем приятный оборот. Но мужик не хочет кончить миром.

- Понасадили вас тут, дармоедов!

Я почти уже ушел, но "дармоеды" меня задели. Ладно бы он сказал это без свидетелей, а так - задета честь мундира. А этого нельзя допускать.

- Почему это мы дармоеды? - произношу сдержанно. Ругаться мне все-таки неохота.

- Конечно, дармоеды! Сидите, ничего не делаете. Шли бы лучше землю рыли!

- Какую землю, на кладбище?

- Зачем на кладбище? - переспрашивает мужчина.

- Для могил.

- Для чьих могил?

Тут я задумываюсь. Хочется сказать: "Вашей и вашей жены!" Но чувствую, это будет перебор. И ограничиваюсь нейтральным:

- Ничьих.

Мужчина смотрит мне в глаза, силится что-то сказать, но вдруг отворачивается, делает два шага и садится на крайний стул. Успокоился. А я и вовсе не волновался. Во все время спора я очень явно чувствовал про себя, что в любой момент могу намылить шею разговорчивому мужчине. Это знание помогало мне сохранять ровность тона. Так и всегда бывает: чувство физического превос-ходства помогает решить самую головоломную проблему, доказать недоказуе-мое и найти истину там, где ее нет в помине. Дерутся только равные по силам. При явном превосходстве одного из противников драка становится бессмыс-ленной.

Самая популярная жалоба на телефонной станции - на незаконное подключение к телефону. Стоит кому-то ошибочно набрать ваш номер - и вы уже бежите к диспетчеру с заявлением о тайном коммутаторе, навешенном на ваш несчастный телефон, благодаря которому воруются ваши деньги и тратятся ва-ши нервы. Жалобщик требует принять самые кардинальные меры - ему невы-носимо думать, что кто-то его обворовывает, хотя бы это было для него нечувст-вительно. Страхи эти подогревают сами же сотрудники АТС. В "Сибтелекоме", например, повесили на видное место очень грозное предупреждение против те-лефонных вампиров, которые действительно иногда случаются в нашей жизни, но настолько редки, что впору их заносить в Красную книгу. Владельцам телефонов предлагалось при первом подозрении обращаться в компанию с требова-нием разбирательства. Люди и обращались - каждый второй. Однако ни у кого подключений не выявили. Причиной страхов были обычные ошибки в наборе телефонного номера.

Я умолял операторшу:

- Снимите вы, Христа ради, это дурацкое объявление! Вам же легче будет. Зачем вы доводите людей до сумасшествия? Они и так наполовину помешаны.

А та отвечает, не сморгнув:

- Не я вешала, не мне снимать.

- А кто вешал?

- Николенко.

- Кто такой?

- Директор компании.

- То есть, "Сибтелекома"?

- Точно.

- Ну, если сам директор:

Зачем директору было изводить доверчивый народ - я не знал. А в общем, какая ему разница - не ему же отдуваться. Не его тянут за рукав ловить несуществующих злоумышленников.

Другая головная боль - пеня. Стоит просрочить с абонентской платой хотя бы на день - начисляются проценты. Какая-нибудь плохо одетая женщина с усталым лицом доказывает кассиру:

- Моему мужу зарплату год не платят. Меня вообще сократили. Нет у нас денег!

- А я при чем? - суровеет кассирша.

- Не берите пеню.

- Как это не брать? Я что, из своего кармана буду деньги вылаживать?

- Зачем из кармана?

- А откуда?

Женщина мнется, ничего не приходит ей в голову. Не может сообразить, что пеню вовсе можно не считать. Это есть выдумка владельцев компании. Не платит же нам государство проценты за просроченную зарплату! И ничего, тер-пим!

А кассирша добивает:

- Не заплатите сейчас, набегут проценты. Отключим телефон. За подключение дополнительно заплатите. Вон распоряжение директора на стенде висит!

"О-го-го! - думаю. - Как деньги у людей выкачивать - это они насобачились. А зарплату вовремя отдать - фигу на постном масле!" Так и подмывает вставить пару слов. Но я молчу. Мне платят за то, чтобы я оберегал здоро-вье и нервы сотрудников компании. Противно слушать самоуверенную кассир-шу, хочется, чтобы у нее самой закончились в доме деньги и она где-нибудь что-нибудь канючила. Но дело не в кассирше. Она - винтик. Шурупчик. Кно-почка. Главный механизм находится в другом месте. Да и есть ли он - главный механизм? Можно ли найти человека, ответственного за все? Какой дурак все это придумал? Президент компании? Или президент России? Или само так по-лучилось, что оказались востребованными определенные идеи и люди опреде-ленного склада? Никто не знает. Да и не нужно этого знать. Потому что все рав-но ничего не изменишь. Человек очень странное существо: даже зная наперед дурные последствия действий своих, он ни на шаг не отступает от намеченной линии. Не из упрямства даже, а не поймешь и отчего.

Но я давно не вспоминал о тренировках. А дело в том, что в августе был объявлен перерыв. Тридцатого июля я посетил третью тренировку, на которой и было объявлено радостное известие. Для меня это стало настоящим спасением. Потому что сломанное ребро есть сломанное ребро. И как ни крутись, а не убе-режешь бока от ударов, и рано или поздно прилетит так, что никакие примочки не помогут. Я уже подумывал, что все же придется пропустить несколько заня-тий, а тут такой подарок!

Весь август я отдыхал. То есть не абсолютно: по утрам я все же бегал по-легоньку, как мог, подтягивался на турнике, делал растяжки. Имитировал ос-новные удары: "маваши", "мае" и "уширо". Хотя бы несколько движений, но каждый день. В этом виделся залог успеха. А успех мне был необходим. Не по-тому, что я так решил, а в силу, так сказать, природного естества. Ноги и руки, конечно, болели с непривычки. Ударная нагрузка на суставы была велика. Но мышцы постепенно растягивались, суставы приспосабливались к нагрузкам. Я уже мог спокойно дотянуться до земли кончиками пальцев, уже примеривался к шпагату и вращал всем, что вращалось во всех плоскостях нашего трехмерного пространства. Тренировкой дается все! Взять хоть подтягивания на перекладине. Начинал я скромно - с десяти подтягиваний каждое утро. Через месяц пе-решел на пятнадцать. Пара недель и - двадцать за один подход. На удивление, получилось это легко, и еще через месяц я довел число подтягиваний до двадца-ти пяти. "Угол" - как говаривали раньше. "Четвертной" - окрестил я про се-бя. Затем рассудил так: где двадцать пять - там все тридцать. И вот итог: про-шло всего несколько месяцев, а я уже стабильно и без особого напряжения под-тягивался тридцать пять раз. Не совсем чисто, конечно, не удерживая тело стро-го в неподвижности, а производя телом волнообразные движения, особенно на последней десятке. Но оно и простительно - я ж не ГТО сдавал, а упражнялся в свое удовольствие. Однажды под хорошее настроение я подтянулся сорок пять раз, но на этом и остановился. Ну подтянешься хоть сотню раз, и что? Ка-кой в этом практический смысл? В цирке мне, что ли, выступать? Там своих ар-тистов девать некуда.

В человеке сокрыты огромные возможности. Как физические, так духовные. Первые проявлены лучше, вторые покуда еще спят - не пришло время. Что ждет нас в отдаленном будущем? Каким станет человек через тысячу лет? А через миллион? Невозможно представить. Ясновидение, телекинез, телепа-тия, гипноз - уже существуют. Это - зачатки нового качества. Направленное развитие способностей обещает удивительные результаты. Нужно только пони-мать свою цель. И нужно не бояться. Природа сотворила человека из горсти праха! Из камня и воды. Так то - слепая игра стихии. А если направить стихию в нужное русло?.. Нет, бедна фантазия. Самое изощренное воображение не по-спевает за природой. В принципе, возможно все. Вплоть до проявления божественной сущности. Но это - в самой отдаленной перспективе.

В "Сибтелекоме" я отстоял два месяца - с первого августа по первое ок-тября. Ничего выдающегося со мной за это время не произошло, даже вспомнить нечего. Украли однажды газету. В субботу было. Я купил по дороге на ра-боту "Комсомолку" и положил на стул в коридоре. Сам зашел к операторам, а когда через минуту вышел, газеты не было - ни на стуле, ни под стулом, ни даже на потолке. Зато прохаживался с умным видом парень лет тридцати, держа в руках пакет, который подозрительно шуршал. Я не стал поднимать шум, а по-дождал, пока парень уплатит за телефон, и остановил его на ступеньках крыль-ца, уже уходящего.

- Слушай, ты газету там не видел? - спросил очень спокойно.

Парень отрицательно помотал головой. Я глянул вниз - возле крыльца стояла красная "Тойота". На переднем сиденье сидел какой-то тип и наблюдал за нами сквозь лобовое стекло. Похититель газеты приехал на иномарке.

"Вот скряга!" - подумал я, а вслух пробормотал, как бы сомневаясь:

- Лежала газета на стуле и пропала куда-то. Только купил, понимаешь, а ее взяли и сп:ли!

Парень пожал плечами и предпринял попытку пройти мимо меня. Но я этого не позволил, и ему пришлось еще побеседовать со мной какое-то время. Махать кулаками из-за какой-то газеты было нелепо, но мне обидным казалось, что меня так нагло обворовывают, да еще врут в глаза.

- А что у тебя в пакете? - кивнул я вниз.

- Газета.

- Какая?

- "Комсомолка".

- Где взял?

- Купил.

Вот так. Купил, и все! Киоск рядом. Не я один "Комсомолку" читаю. Ничего не докажешь.

Парень повторил попытку выйти, и на этот раз я его пропустил. Понял: газету он не отдаст. Достаточно было, что он смутился, что пришлось оправдываться. И, видно, струхнул в душе.

- Дешевка! - крикнул я ему в спину. - Взял газету и не признается.

Парень промолчал. Обошел машину и сел на переднее сиденье. Заработал двигатель, машина сдала назад и вбок, вывернула колеса и выехала через арку под домом на улицу. Дорого же досталась воришке "Комсомолка". Легче было сто раз купить ее в разных местах, чем выслушать прозвучавшее оскорбление. В другой раз неповадно будет.

Однажды пришлось успокаивать шалопаев, которые кидали на головы прохожих китайские петарды. Представьте: идет женщина с ребенком, вдруг рядом с ней что-то оглушительно взрывается - женщина шарахается и хватает-ся за сердце, ребенок от страха зеленеет и заи-кается. Я сперва ничего не мог понять, потом разглядел: с верхнего - девятого этажа - три подростка швыря-ли вниз снаряды и сразу прятались. Действовали хитро: кидали с получасовым интервалом и не во всех подряд, предпочитая бомбить женщин. Я терпел недол-го, а потом взял и поднялся лифтом на девятый этаж.

Дверь мне открыл паренек лет четырнадцати. В руках у него был шланг от пылесоса.

- Дома есть кто-нибудь из взрослых?

- Никого нет.

Подросток не собирался меня пускать и не выглядел испуганным. Это меня не устраивало. Я отодвинул его плечом и зашел в квартиру, заглянул в комнату. Там сидели еще двое.

- Это вы петарды с балкона кидаете? - спросил я и тут же понял ущербность своей тактики. Не спрашивать надо в таких случаях, а обвинять, сминать, запугивать - что угодно, но не заниматься игрой в вопросы-ответы. С российскими школьниками такие игры бесполезны. Ответом на подобные во-просы всегда будет:

- Нет, не мы! Не я! Знать ничего не знаем!

Выслушав отрицательный ответ, я сменил тон:

- Вот что, если я еще услышу хоть один выстрел, сдам в милицию. Всех троих.

Не дожидаясь ответа, вышел из квартиры и спустился вниз.

Угроза подействовала, но не стопроцентно. Ребята поняли, кто я и откуда. И пока дверь телефонной станции была открыта, ничего не взрывалось, прохо-жие шли спокойно. Но как только дверь закрывалась, вновь звучала канонада. Впрочем, через несколько дней прекратилось и это. Подростки оказались не со-всем идиоты.

По-прежнему главным моим развлечением оставались тренировки. Кроме карате, я посещал тир раз в неделю. Ездил на улицу Поленова в областной ДОСААФ. Занималась с нами не кто-нибудь, а заслуженный мастер спорта, экс-чемпионка Европы Галина Корзун. Невысокая улыбчивая женщина, очень веж-ливая и спокойная. Никакого гонору и спеси. На первом занятии прочитала нам правила безопасности и дала расписаться в журнале. Выдала пистолеты "Мар-голин" - спортивное оружие, очень точное и удобное. В обойме пять девяти-миллиметровых патронов. Но патроны получили не сразу. Сначала учились правильно стоять - вполоборота к мишени и широко расставив ноги. Затем "ставили руку".

Классическая стрельба - это стрельба стоя с вытянутой руки. Расстояние - 25 метров. Вроде недалеко, но попасть в цель совсем непросто - рука ходит ходуном и быстро устает. Мишень расплывается, когда поймаешь в фокус заветное "яблочко" - мушку не видать, а как мушку нашел - глядь, яблочко куда-то закатилось:

Выдавали по пятнадцать патронов - три подхода по пять выстрелов. Выходили на рубеж пять человек, по команде заправляли в обойму патроны, встав-ляли обойму в пистолет. Затем - стрельба. От первого же выстрела я чуть не оглох. Рядом стреляли четыре человека, на каждый выстрел соседа я дергал ру-кой - какой уж тут результат. Отстрелявшись, вытащили обоймы, передернули затвор и спустили курок. Положили пистолеты на столы. Затем все вместе дви-нулись к мишеням.

Двадцать пять метров - расстояние небольшое. Пистолеты были пристреляны, "яблочко" - размером с чайное блюдце. Но не только в "яблочко", вообще в мишень (размером полметра на полметра) я не попал. Долго исследо-вал девственно белую поверхность бумаги, но так ничего и не обнаружил. У других было ненамного лучше. В "яблочко" не попал никто. А в бумагу - два выстрела из семидесяти пяти.

Разобрали ошибки. Все неправильно держали руку, у всех дергался ствол в момент выстрела, никто не умел "дышать", и всем необходимо было тренироваться.

Снова стояли на рубеже, целились. Рука прыгала, мишень расплывалась, и я старался хотя бы наугад, на плавном движении поймать момент для выстрела. Подобная тактика не имела успеха. Все, что мне удалось - два попадания в бу-магу. Чемпионка Европы, осмотрев мишень, заметила:

- Вы стоите неустойчиво. Рука дрожит. Во время выстрела ствол откидывается. Старайтесь держать его все время на линии прицеливания:

Я ушел расстроенный. Невозможным казалось попасть в десятку, ведь ее даже не видно с такого расстояния! Однако сама Галина Корзун выстреливала двадцать пять десяток из двадцати пяти - в лучшие ее годы. При мне она вы-бивала десять десяток из пятнадцати! Вставала так крепенько, вытягивала пра-вую руку, прицеливалась и, не шелохнувшись, выпускала одну за другой пять пуль. Ложились они на площади монеты - пятака доперестроечных времен. Как это у нее получалось, я не знаю до сих пор. Тут нужен особый талант. Ох-ранникам, чтобы получить зачет, нужно было попадать в "блюдце". Для раз-рядника это плевое дело. Для новичка - невыполнимая задача.

По телевизору видел однажды, как "ставили руку" - с помощью утюга. Упражнение простое: берешь утюг на вытянутую руку и держишь, пока хватает сил. С первого раза хватает на десять секунд. Через месяц доводишь до минуты. Могу подтвердить: упражнение весьма эффективное. Кроме этого, я стал наде-вать очки, а пистолет брал двумя руками - такое разрешалось. Полгода спустя я выстреливал девяносто одно очко из ста - результат вполне приличный, для зачета хватало. Перестал пугаться выстрелов и довольно лихо разбирал оружие. Но и все на этом. Дальше не пошел. Да большего и не требовалось. Вообще же стрелять мне нравилось. Интересное чувство возникает, когда прицеливаешься: как будто протягивается нить от выходного отверстия ствола до мишени, и по этой нити пускаешь пулю. Я почти физически чувствовал натяжение, ощущал трепет мишени в момент удара. Это, конечно, самовнушение, но на подобных ощущениях, вероятно, и строится фундамент мастерства. Понятной стала рас-хожая фраза: "Оружие он ощущал как продолжение собственной руки!" - "И собственных глаз", - добавил бы я.

За год я пропустил две или три тренировки по стрельбе. Потом узнал, что добрая половина охранников вообще не посещала тренировки. На карате ходили и того меньше - процентов тридцать списочного состава. В то время, как я подвергал свою жизнь опасности, думая, что без этого невозможно работать ох-ранником, другие и думать не думали ни о каких тренировках. Многие посетили одну-две тренировки и решили, что подобные мероприятия не для них. Узнал я об этом уже на втором году моей работы в "Сейфе", а до этого времени исправ-но посещал все что мог и вел борьбу на выживание.

К осени ребро мое поджило, и я как-то приспособился к ударам: голову умело пригибал, при особо сильном ударе - отскакивал. А еще подставлял предплечья - удар при этом смягчается. Но и сам я учился бить. Утренние за-нятия не пропадали зря. Удалось поймать скручивающее движение "уширо-гери", и зимой мне стали говорить - то один, то другой партнер, - что "уши-ро" у меня очень сильный. Некоторые вовсе старались под него не попадать, за-ранее отскакивая (когда положено удар ловить на себя), и движение провалива-лось в пустоту, а это было чревато травмой коленного сустава. Мне приятно было слышать похвалы, еще приятней - наблюдать судорожные отскоки дю-жих парней, выше меня и тяжелее в полтора раза. Один скажет после удара в грудь: "Что-то у меня живот заболел!" - и отойдет в сторону. Другой бросит зло: "Бей потише, идиот!"

На "идиота" я не обижался, а бил еще сильнее. Третий, покрепче других, терпел, наливался злобой, а потом платил мне той же монетой. У этого третьего удар был посильнее моего, и тут уж я изворачивался как мог. Эх, весело было!

Однажды тренер спросил нас, выстроив в шеренгу:

- У кого из вас крепкий характер?

Десять человек молчали. Тренер буравил нас взглядом, и мне стало не то чтобы стыдно, а вроде как не по себе.

- У меня, - сказал я и поднял руку.

- Та-ак. Еще кто?

Пошевелился Серега Куницын, рыхловатый невысокий парень лет два-дцати.

Мы вышли в центр и встали друг против друга.

- Упражнение такое, - начал тренер, - будете по очереди бить "ло-окик" по бедру противника, кто первый не выдержит - тот проиграл.

Я не совсем понял задание, но спрашивать не стал. Тренер повернулся ко мне:

- Начинай!

Серега смотрел на меня спокойно и беззлобно. Казалось невозможным так просто взять и ударить его.

- Представь, что перед тобой враг, - накачивал тренер. - Сейчас ты его ударишь, потом он тебя. Ну!

Я оторвал правую ногу и, пронеся ее по воздуху, обозначил удар. "Ло-окик" - это удар надкостницей ноги по бедру соперника. Если хорошо попасть, да по расслабленной ноге - эффект потрясающий. Во-первых, болевой шок. Во-вторых, судорога. В третьих, не минуту, не час и не день, а несколько недель человек не сможет наступить на ногу. Это если цела кость. А хороший каратист так может ударить, что кость сломается, лопнет, как полый сосуд. Про такие варианты я вообще молчу. Добавлю еще, что "лоокик" - любимый удар бойцов стиля "Киокушинкай". Треть всех нокаутов во время спаррингов происходит после этого незатейливого упражнения.

Итак, я обозначил удар, и тренер, явно недовольный, обернулся к моему противнику.

- Ну-ка, покажи ему, как надо бить! Вы каратисты или кто?

Серега отнесся к его словам очень серьезно. Он деловито размахнулся и врезал мне так, что у меня потемнело в глазах и сильно забилось сердце. Лицо покрылось потом и я задышал так, словно пробежал "десятку".

Тренер вошел в раж. В глазах плясал огонь.

- Ты посмотри, как он тебя! Неужели ты стерпишь? А ну врежь ему, чтоб не дрался!

Серега все так же стоял и покорно ждал удара. Если бы он уворачивался, как-нибудь оборонялся, я бы ударил хорошо, а так - я не мог. И я снова пробил слабо, даже не вполсилы, а процентов на десять. Бил так, чтобы Серега мог стерпеть. А он в ответ ударил снова сильно - в то же место. Я застонал и по-качнулся. Боль была такая, что меня затошнило. Проверять крепость характера я уже не хотел.

- Достаточно! - скомандовал тренер и повернулся к строю. - Кто из них победил?

Ребята молчали, то ли из деликатности, то ли в самом деле не поняли. Я ответил за них:

- Он победил! - и показал кивком на Серегу.

- А почему он победил? - допытывался тренер.

"Потому что бил сильнее!" - подумал я, но не угадал. Серега победил потому, что не выказал своей слабости. Он не стонал и не качался от ударов. Лицо его оставалось бесстрастным. Так объяснил тренер.

Мы встали в строй, и тренировка продолжилась.

А на другой день я не мог подняться с кровати. Мышцы на левой ноге го-рели, малейшее напряжение отдавалось сильной болью. Я не мог ступить на но-гу. Прежде, чем сесть на стул, примеривался и пристраивался несколько минут, а потом, вытянув больную ногу вперед, опускался на сиденье с такой осторож-ностью, словно подо мной были горящие угли. Так продолжалось с неделю. На вторую боль уменьшилась, и я снова стал бегать по утрам, подпрыгивая на од-ной ноге и подволакивая другую. Но только через три месяца последствия трав-мы ликвидировались полностью. Настолько, что я с одинаковым успехом при-нимал "лоокик" как на правую, так и на левую ногу. Ни на какие проверки кре-пости духа я больше не поддавался. Пока я залечивал травму, ребята усердно тренировались. Пришлось догонять.

Первого октября 1998 года я получил Лицензию - разрешение на право заниматься охранной деятельностью на территории РФ с правом ношения табельного огнестрельного оружия и спецсредств. Фирма уплатила госпошли-ну - два миллиона девятьсот тысяч рублей, а я дал подписку, что в случае мое-го увольнения по любой причине выплачу фирме полную стоимость лицензии. Об увольнении я тогда не думал и подписывался без лишних вопросов. Лицен-зированных охранников не хватало, и меня сразу перевели на другой объект - туда, где требовался охранник с боевым оружием. Выдали дубинку, широкий ремень, берцы, берет, шапочку и пятнистую куртку-камуфляж. Второго октября к восьми пятнадцати я должен был явиться в офис для нового назначения.

Вставать рано я отвык, а подниматься нужно было в полседьмого, чтобы минут сорок побегать, принять душ, позавтракать и облачиться в форму. Потом на остановку и - полчаса езды на троллейбусе. Так пять раз в неделю.

Зная за собой привычку опаздывать, я настраивался особо - не хотелось опаздывать на первое боевое дежурство, - и я не опоздал. В четверть девятого постучался в железную дверь. Невыспавшийся охранник хмуро глянул на меня и отодвинулся:

- Что-то ты рано сегодня.

В знакомой комнате толпилось человек десять. Кто-то начинял обойму "Макарова" желтыми патронами. Кто-то чистил ершом помповое ружье - так, что брызги во все стороны летели. Третий переодевал штаны, обнажив кривые волосатые ноги. Дежурный увлеченно заполнял журнал. Четверо сидели на ди-ване и смотрели "Новости" по телевизору. Показывали заседание правительст-ва, крупным планом - Черномырдин и его соратники.

- От, козлота! - проговорил кто-то.

- Расселись п...ры, - комментировал другой.

- Да выключите их на х...! - предложил тот, что чистил ружье. Но никто не шевельнулся. Правительство продолжало заседать.

Выглянул заместитель по общим вопросам.

- Лаптев пришел?

- Пришел, - ответил я.

- Готов?

- Готов.

- Пистолет получил?

- Нет.

- Андрюха, в чем дело? - обернулся он к дежурному.

Тот, продолжая писать, ответил неохотно:

- На сорок третьем будет рогатка.

- Тогда ладно, - сказал зам и закрылся дверью.

- Лаптев, иди распишись, - предложил дежурный. - Вот здесь.

Я подписался, сам не зная за что.

- Получай ствол.

- Где?

- В оружейке! - Дежурный кивнул на входную дверь, рядом с которой за деревянной перегородкой со стеклом находилась оружейная комната.

Мне выдали помповое ружье двенадцатого калибра и четыре патрона желтого и зеленого цвета.

- Пользоваться-то умеешь? - спросил дежурный.

Мне очень хотелось сказать, что да, умею, но я сказал, что не умею.

Дежурный отодвинул журнал и взялся объяснять. Показал, как вставлять и вытаскивать патроны, как передергивать затвор и снимать предохранитель.

- Пуля пробивает насквозь двух человек, - добавил напоследок и отвернулся. За мной толпились другие охранники, всем надо было получать оружие и ехать на объекты.

- Сорок пятый, пятьдесят седьмой и сорок третий - на выход! - прозвучала команда. Сразу зашевелились, задвигались несколько человек.

- Ну ты чего сидишь, поехали! - остановился передо мной длинный парень, тот самый, что переодевал штаны. - Меня Дима зовут.

- А меня Саня.

Мы обменялись рукопожатием и вышли на улицу. Там уже грелся УАЗ с брезентовым верхом. Уселись пять человек: водитель, три охранника и зам по общим вопросам. Последний поехал ставить меня на объект - первый выход, как-никак! Теперь каждый раз меня будут возить и забирать с объекта на маши-не. То не моя заслуга - ружье виновато. Не повезешь же его на городском транспорте!

Все мне было в диковинку: ранний выезд, четверо попутчиков (все со "стволами"), шутки известного свойства и радостно-восторженный взгляд на окружающее. Ехали раз навсегда установленным маршрутом: с улицы Робеспь-ера на Карла Маркса, затем по 5-й Армии до Горького, мимо родного Дома ли-тераторов, мимо гастронома, до Сухэ-Батора, потом на площадь Кирова, затем направо до "Фортуны", через Ушаковку, по набережной Ангары к Новому мос-ту, но, не доезжая, съезд вправо, вглубь деревянного массива и - первая оста-новка: объект номер полста семь - оптовый рынок "Речник". Здесь выходил Дима. Работал он шесть дней в неделю с девяти до шести вечера. Обедал на месте, на обед фирма выдавала по десять тысяч рублей. Разухабистой походкой он поднимался по деревянной лесенке и скрывался за громадными трехметро-выми воротами.

Едем дальше. Новый мост, Узловая, затем по Трактовой и - вторая остановка. Магазин "Колесо". Тоже объект аховый. Режим: с девяти до семи вечера при одном выходном и без обеда. Высадив охранника с авоськой в руке и ружь-ем на плече, едем дальше. Я начинаю гадать - куда меня везут. В салоне про-сторно. Мы едем навстречу восходящему солнцу по дороге, хорошо мне знако-мой. Много лет я ездил по ней из Ново-Ленино на работу, и теперь мне кажется, что еду я на родной завод, скоро выйду на Кае и потопаю прямиком до проход-ной. А там - знакомый кабинет, чай в никелированном чайнике, компьютер ждет, чтобы его включили, знакомые лица, привычная суета и оживление. Но - кончился "Радиоприемник"! Хотя стоят цеха и целы все помещения. Нет в них главного - людей. Не существует Сектор обеспечения надежности, начальни-ком которого я был, и нет десятков других секторов и отделов, в которых тру-дились сотни уникальных специалистов. Пусто и неприютно на территории конструкторского бюро. Лишь вахтеры сидят на проходной, охраняют неиз-вестно что. Хотя нет, есть еще люди. Процентов десять от начального состава. Можно и мне вернуться. Но что делать станешь? Зарплату задерживают на год и более. Ведущий инженер получает сущие копейки. Возвращаться некуда. А жаль!..

Занятый подобными мыслями, я не заметил, как мы проехали Иркутный мост, свернули на улицу Боткина, проехали 2-ю Железнодорожную, вверх по улице Маяковского. Уже и Роща и Гараж позади, и мы спускаемся по Кайской горе. Остановка Кая - здесь я обычно выходил. Едем прямо, сворачиваем на улицу Воронежскую и тормозим возле Хлебоприемного предприятия. До моего родного ИКБРС - меньше ста метров.

- Приехали, - произносит зам и лезет из машины. Я следую за ним. Помповое ружье болтается у меня за спиной и больно ударяет по ногам.

Проходим железные ворота, мимо будки с вахтером, и заходим в каменное двухэтажное здание. Далее по лестнице на второй этаж. Длинный унылый коридор, ряд дверей, открываем последнюю и попадаем в просторную и до-вольно приятную комнату. Это и есть мой новый объект - номер сорок третий. В комнате штук шесть столов и четверо сотрудников - три женщины и мужчи-на. Главный бухгалтер, просто бухгалтер, кассир и заместитель директора по финансам. Мужчине - лет пятьдесят, главному бухгалтеру - около сорока, просто бухгалтеру - под шестьдесят, кассирше - тридцать.

Зам подтолкнул меня вперед и молвил:

- Вот вам охранник. Этот не подведет. Можете на него рассчитывать.

Я посмотрел в окно и увидел бывшего коллегу по заводу - Сашу К., - он торопился на завод, лицо перекошено мыслью, фигура согнута, плечи придавлены невидимым грузом. Озаботишься, когда жена в три раза больше полу-чает. Эх, видел бы он меня, небось перестал бы хмуриться!

- Вы это, раздевайтесь, - обратился ко мне мужчина. Он уже стоял передо мной. Лицо открытое, приятное. Лысый, но выглядит молодцом. Плечи покатые, видно, что сила есть. Вполне возможно, борьбой занимался.

Я снял куртку и повесил на гвоздик у входа. Зам посчитал миссию выполненной и удалился, пожелав мне удачи.

Мне предложили занять приготовленное место - стол в глубине комнаты, рядом с холодильником, на котором стоял телевизор - тридцатисантиметровый "Филипс". Я сел на стул, ружье поставил возле ног. Время пошло.

Мужчина взял бумаги и вышел. Женщины разговаривали вполголоса и не обращали на меня внимания. Работал телевизор - продолжалась трехчасовая программа "С добрым утром". Я косил одним глазом на экран, где опять пока-зывали родное правительство. Солнце сквозь окна било мне в глаза, и мне было почти хорошо. Тихо, спокойно, удобно. Сиди, думай о чем хочешь. Смотри те-левизор. Читать можно. В столе я нашел кипу газет с разгаданными кроссвор-дами. Позже узнал, что до меня за этим столом сидели двое охранников - из "Арсенала". На пару упражнялись. Отказались от них по соображениям эконо-мии. Да и чего тут двоим делать?

Полгода назад на ХПП было совершено нападение. Вошли трое в масках и с пистолетами. Положили всех на пол. Кассирше велели идти в кассу и вынимать деньги. Взяли двенадцать лимонов и ушли, пригрозив всех укокошить, ес-ли пожалуются в милицию. Заурядное это ограбление настолько потрясло слав-ный коллектив, что немедленно была нанята самая крутая охрана - собствен-ная безопасность дороже любых денег. Работать в таком коллективе было при-ятно. На человека с оружием смотрели как на высшее существо - так учится человек уважать грубую физическую силу. Однажды припертый к стенке, долго он помнит захватывающие мгновения, когда пересыхает горло, заходится серд-це и трясутся коленки. Пережить собственное унижение не так-то просто. И че-рез десять лет будешь помнить физиономию подлеца, тебя обидевшего, его ин-тонацию и мимику, а также свою подлую интонацию и мимику (если таковые имели место). Что бы там ни говорили, далеко нам еще до царства справедливо-сти. Непротивление злу насилием нынче не в моде. В моде кулаки и дубинка, в моде оружие всех сортов, ракеты дальнего действия, а также истребители сред-него звена. Подите на улицу и попробуйте прочитать мораль группе обкурен-ных юнцов. Что они ответят? Правильно, ничего хорошего. А если вы возьмете этих юнцов за одно место да двинете коленом по ребрам, то разговор пойдет со-всем иной. По крайней мере, вам не предложат пройти по известному адресу. Все мы слышали про то, что государство, дескать, есть машина для подавления и принуждения личности. Многих интеллигентных людей обижает подобный взгляд на государство. Тут сразу две ошибки. Во-первых, обижаться глупо, с та-ким же успехом можно обидеться на ветер, за то что он дует. А во-вторых, при-нуждения на самом деле нет, по крайней мере в том вульгарном виде, как мы его понимаем. На самом деле радоваться надо, что есть у нас правила и ограни-чения, и есть люди, следящие за соблюдением правил. Не будь их - нас всех поубивали бы давно. Не внешние агрессоры, не захватчики, а свои доморощен-ные преступнички. Интеллектуалам первым поотрывали бы головы; моралисты и проповедники следуют сразу за ними. Все слабосильные и добропорядочные были бы унижены и растоптаны. Потому что преступников в современном об-ществе (преступников по натуре своей, часто умело скрываемой) - у нас боль-шинство. Не будь правил и ограничений, не будь государства с его отлаженной системой принуждения - в обществе царил бы хаос, который некоторые вели-чают анархией. Все держится на страхе. Индивидуумы позволяют себе лишь столько, на сколько хватает сил. Не больше, но и не меньше. Еще существует голод. Это второй после страха фактор. Ради куска хлеба человек идет на все. И честное слово, не поворачивается язык обвинить его за это. Потому что хлеб - это жизнь. А у нас провозглашен примат жизни. Далеко нам до Царства небес-ного. К сожалению, прав был Великий инквизитор: чудо, тайна и авторитет - вот что востребовано сегодня. Хлеб, дубина и проданная совесть - вот три кита современности. Жаль, что так. Но есть надежда, что в конце концов прав ока-жется Иисус. И когда-нибудь люди будут добрыми и справедливыми не под страхом наказания, не потому, что им это заповедовано, и не из желания вытор-говать себе вечное блаженство на том свете, а по иной причине, никак не свя-занной с корыстью. Однако, если это и произойдет, то не скоро. Мы не дожи-вем. И дети не увидят. Может, лет через пятьсот осуществится. А может, через пять тысяч. Нельзя узнать.

На ХПП я проработал полгода, это было время почти счастливое для меня. Спрашивается: чего еще желать? Привозят на работу к половине десятого, а то к десяти. Первым делом - телевизор. Потом газеты, книги и журналы. Си-дишь в тепле и уюте. Никакого тебе беспокойства. Заходят раз в полчаса поку-патели. То купят мешок комбикорма, то сахара, то муки алтайской. Все чинно, благородно. Как меня с ружьем увидят, так их вовсе не слыхать, спешат поско-рее выйти. С часу до двух обед. Я сначала брал с собой бутерброды и кофе в па-кетиках, потом перестал. Сердобольные женщины наливали мне суп и наклады-вали салаты, купленные в кулинарном магазине. Чай, кофе, варенье - неогра-ниченно. Закрою глаза и вижу: слева от меня в самом углу стол, на котором го-товится пища и стоит электрочайник "Тефаль". За спиной на широком подо-коннике - сверточки с колбасой, баночки с вареньями и соленьями, вчерашнее печенье и хлеб. На желудке здесь не экономят. Вообще, спаянный коллектив. Через день - бутылка на столе. Берут по "ноль семьдесят пять". Обычно этого не хватает, тогда покупают вторую - такую же. Это на троих. Выпивают муж-чина и две женщины - те, что помоложе. Всех троих здоровьем бог не обидел. Этому способствует, очевидно, смешение кровей. В лице главного бухгалтера есть что-то татарское. У кассирши Лены удивительные раскосые глаза. Зам по финансам, Александр Иванович, наследовал несколько кровей - русскую, та-тарскую и украинскую. Все трое жизнерадостны, шумливы и необычайно креп-ки на выпивку. За обед в среднем выходит до полулитра водки на человека. А им хоть бы хны - сидят, работают. И язык не заплетается, и ум востер. И ведь это через день!

Запомнился рассказ Александра Ивановича (так звали мужчину). Ехал он поздно вечером из гостей с каким-то родственником на своей машине. Пили вместе - от души. Родственник, конечно, наклюкался. Сидит на переднем си-денье и мотает во все стороны головой, того гляди - переднее стекло расхле-щет. Александр Иваныч - за рулем. Едет тихо, правила не нарушает. Тут га-ишник. Стоять! Глядит - два мужика в салоне. Один в дупель пьяный, у друго-го тоже рожа красная и глаза подозрительно блестят. Дело ясное. Сует Алек-сандру Иванычу пузырь для определения степени опьянения. Александр Ива-ныч берет пузырь в рот и старательно дует. Отдает гаишнику. Тот смотрит - ничего, пузырь показывает абсолютную трезвость. Инспектор понять не может. Видит же - бухой мужик, бухой по всем признакам! Не иначе - что-то нахи-мичил, или пузырь неисправный попался. Достает второй. Иваныч снова ду-ет - тот же результат! А гаишники - они страшные формалисты. Погоревал инспектор, повздыхал, да и отпустил Иваныча. Ничего не поделаешь!.. А тот, между прочим, в тот вечер не меньше литра водки в себя вылил. Закусывал, ко-нечно, хорошо. Но и все же - литр водки! Это вам не молочный коктейль:

Эх, крепка русская нация! Спасибо нужно сказать татарам и калмыкам, казахам и монголам, немцам, французам, шведам, евреям, прибалтам, полякам, финнам, белорусам, украинцам и всем, всем, всем, кто дал русским частичку своей крови, а с ней - живительную энергию, удивительное жизнелюбие и спо-собность жить там, где другие дохнут. Потому он так восприимчив, что в нем отозвались многие культуры. Потому гибок, что не закостенел в узком генотипе. Широта души - от соприкосновения разных миров, школ и философий. Стра-стность - следствие горячих, свежих, молодых кровей. А благодушие - от сознания силы, глубоко запрятанной и как бы дремлющей до поры. И пьем-то мы от избытка чувств, от невостребованности, от неумения найти задачу по плечу. Смотришь на иного и думаешь: какие подвиги мог бы он совершить? Какая энергия растрачивается зря - словно факел, горящий на свету, - полыхает жарко там, где не требуется тепла. Тот же Александр Иванович: случись вой-на - он бы полком командовал, не меньше. Спал бы на снегу и питался корень-ями - и был бы крепок, ясен и тверд. Я почти вижу его - сурового, непреклон-ного - перед лицом неприятеля. Отвратить его от принятого решения не может ничто: Никакой враг не сравнится с ним по силе духа!.. А вместо этого - ком-бикорм, мука, сахар, оптовые покупатели, водка от безделья и скуки. Всегда ве-сел, ровен. Улыбка не сходит с лица.

Главный бухгалтер - Ирина Геннадьевна - ему под стать. Глядя на нее, вспоминаешь гоголевского Ноздрева, у которого здоровье "так и прыскало с лица". Тут здоровья на десятерых припасено. Румяная, пышная, но не рыхлая; яркий темперамент, ясный ум, жизнерадостность, доброта - позавидовать можно! Но я не завидую. Муж у нее пьет и дерется, и время от времени молодая красивая женщина приходит на работу с синяком под глазом.

Кассирше Лене около тридцати. Она красива необычной красотой. Глаза похожи на крупные сливы, румяное нежное лицо, каштановые волнистые воло-сы - все это создает неповторимый колорит. По характеру мягка, покладиста, движения медлительные, спокойные. Во взгляде часто сквозит искреннее удив-ление. Ей тоже несладко живется. Причина та же - пьющий муж. Однажды я видел его. Заглянул в комнату какой-то парень. Я вижу - пьяный. Пришлось выйти в коридор. Спрашиваю, дескать, тебе чего? А он:

- Позови Лену.

- Зачем это?

- Надо.

Я несколько секунд размышляю. Обычно я с такими долго не разговариваю. Но тут что-то странное. Не буянит, говорит тихо, и в словах непонятная твердость, некая печальная уверенность в своем праве.

Тут меня осеняет.

- А она тебе кто?

Лицо парня кривится не то горько, не то презрительно.

- Да вроде, жена.

Я поворачиваюсь и иду в комнату, прямо к Лене.

- Там это: ваш муж пришел, просит выйти.

- Некогда мне! - бросает та, не отрывая глаз от дисплея. Заметно, что она стыдится такого мужа. Вероятно, тот пришел за деньгами на выпивку.

Все в комнате пригнулись к столам, делают вид, что усиленно работают. Я выхожу и отрезаю:

- Лена не может выйти.

Хочется еще добавить несколько слов, но я молча смотрю на парня и жду, когда он уйдет. Тот понимает, что до жены ему не добраться, побузить не удастся. Поворачивается и уходит. Я смотрю ему в спину и пытаюсь представить, что он вечером скажет своей красавице жене. Эх, мужики! Что ж вам не живет-ся? С такими-то женщинами!..

Третья женщина - Марья Ивановна - типичная Марья Ивановна и есть. Встретишь такую в какой-нибудь деревеньке с ведрами и коромыслом через плечо - тут ей и место. Да она и есть из деревни. Лицом не вышла, но с лица, как говорится, не воду пить. У нее другое достоинство - целых семеро детей! Узнав об этом, я зауважал ее очень сильно. Никаких особых проблем для нее не существует. Не думает о многом, а просто живет и работает, делает то, что на-добно делать. На таких и держится земля русская. (Замечу в скобках, что слова "нация", "русский" - я употребляю не в узко этническом смысле. Русским считаю всякого, родившегося и воспитавшегося в России. Русским может быть и немец, и негр, и бурят, и все остальные, коих у нас несчитано. Так же точно русских по крови, но воспитанных за границей, должно почитать иностранца-ми).

Но вернемся на ХПП. Кроме названных четырех человек, были еще директор, главный инженер, две кладовщицы, две продавщицы продовольственного магазина, бригада грузчиков и восемь сторожей. Всех вместе двадцать пять человек. Я разговорился однажды с главным инженером и тот поведал, что в доперестроечные времена одну только зерносушильную установку об-служивали три смены по семьдесят человек в каждой! Видел я эту сушилку - что-то фантастическое. В пьяном виде можно принять за создание чуждого ра-зума. Описание ее я мог бы использовать в своих рассказах. Может, и исполь-зую когда-нибудь. Я не стану тут ее изображать. Это нужно видеть! Были еще склады для хранения зерна - такие длинные сараи, издали похожие на коровники. Сараев много, они хорошо укреплены и обустроены. Во времена оны склады битком были забиты пшеницей - со всей области везли сюда урожай, сушили и тут же закладывали в хранилища. Специальная железнодорожная ветка вела со станции Кая на "Заготзерно" (так тогда именовалось предпри-ятие). В день по два железнодорожных состава прогромыхивали мимо ИКБРС, сотрясая пол и стены, - два состава, груженные хлебом! А что теперь? Пой-дешь в обед прогуляться по территории - идешь вдоль забора минут два-дцать - и ни одного человека не встретишь. Запустение, поземка метет, все ветшает и рушится, и зарастает травой. Вспоминается "Сталкер" Тарковского. Здесь тоже можно было "Сталкер" снимать.

Я любил прогуляться по самым дальним закоулкам. После обеда придет уборщица комнату мыть, - поднимешь стул на стол, камуфляж нацепишь, ружьецо на плечо вниз стволом и - пошел гулять. Сперва недолго ходил - минут по десять. Потом втянулся, до получаса доходило. Среди города нахо-дишься - а будто на краю света. Лишь доносятся из-за бетонного забора неяс-ные звуки - на улице Сергеева машины газуют. Жаль, что не было ночных смен. Ночью там и вовсе дико. Я подбивал Александра Иваныча нанять кругло-суточную охрану - от местных сторожей толку никакого. Удалось убедить его и главного бухгалтера, но не директора. Тот уперся, и ни в какую. Что ж, можно понять. Расценки за охрану немалые: в час двадцать тысяч рублей. За сутки четыреста восемьдесят набегает. В месяц - почти пятнадцать миллионов (это старыми деньгами). Задумаешься тут! А я, кстати, работал в следующем режи-ме: с понедельника по четверг - с девяти до шестнадцати, в пятницу - с девя-ти до тринадцати. Суббота и воскресенье - выходные. Итого: тридцать два ча-са в неделю, сто сорок - за месяц. Фирма за охрану получала два миллиона во-семьсот. Я из этой суммы имел полтора миллиона. Доллар тогда стоил шесть тысяч рублей. Мясо на рынке - двадцать тысяч. Столько же масло. Неудиви-тельно, что за год такой работы я накопил на машину.

Но могу заверить: деньги нам платили не зря. Я, по крайней мере, свое отрабатывал. Одни тренировки чего стоили! Ребра мне ломали два раза. Костяшки правого кулака разбиты, и целиком правая кисть повреждена. Разбива-ние доски толщиной сорок миллиметров - весьма рискованная затея, запро-сто можно без руки остаться. Бывает, ударишь - ничего. В другой раз трес-нешь - глядь, кулак перекосило, беги в травмпункт. А вся причина, что не-много изменил угол атаки, пробил вкось. Так штангист, поднимая двести ки-лограммов на вытянутые руки, не должен отклоняться от вертикали ни на сан-тиметр. Смещение позвоночника на один градус смерти подобно! Но я, кажет-ся, забегаю вперед. Руку я сломал позже, гораздо позже. Об этом в свое время.

Однажды случилось давно ожидаемое событие: на охраняемый мною объект "наехали"! В полном смысле! В этом, правда, виновато было руководство предприятия (так почти всегда и бывает). Взяли под реализацию несколько ва-гонов муки, а деньги отдавать не спешат. Вот и приехала с Алтая бригада по выколачиванию долгов. В один прекрасный день в комнате появился молодой человек - тихий, скромный, в костюме и в плаще. На лице улыбка. Я сидел за своим столом и читал книгу. Парень присел возле главного бухгалтера и стал что-то ей внушать. Я увидел краем глаза, как лицо женщины напряглось.

- Если завтра вы не уплатите долг, сюда прибудет наша служба безопас-ности, - донеслось до меня.

Бухгалтерша смотрела на собеседника совершенно круглыми глазами.

- Нету у нас денег! - заговорила она чересчур громко. - Я же сказала: ваша мука вся на складе, ее не покупают.

- Меня не волнует, - снова послышалось. - Завтра деньги должны быть у нас.

- Я вам повторяю: нет у нас денег. Мы на картотеке сидим.

- Тогда приедет служба безопасности:

Я понял, что пора вмешаться, и закрыл книгу. В ту же секунду парень поднялся и пошел к выходу.

Я нагнал его в коридоре.

- Минуточку, - крикнул я в спину. - Можно вас на пару слов?

Парень подошел не спеша. Средний рост, обычное лицо. Похож на одного моего знакомого футболиста. Но этот был не футболист.

- Я не понял, какую это вы службу безопасности собрались приглашать сюда? - спросил миролюбиво.

Парень иронично улыбнулся.

- На нашем предприятии создана специальная служба. Если нам не платят деньги за товар, мы едем и решаем все вопросы. В Иркутске вы у нас не одни такие.

- Вот что, - произнес я внушительно, - если вы завтра сюда заявитесь, то вместе со всей своей бригадой попадете в ментовку!

Я и сам не знал, зачем сказал про ментовку. С таким же успехом я мог бы пообещать их всех перестрелять.

- Мы сами менты! - парировал парень.

- Увидим! - закивал я головой. - Но мой вам совет: если у вас есть какие-нибудь разногласия с руководством ХПП, решайте их легитимным путем. Иначе ничего хорошего не будет.

Парень посмотрел на меня задумчиво и молвил:

- Я понимаю, вам платят за то, что вы охраняете этих оболтусов. А мне платят за то, что я выколачиваю из них долги!

Он повернулся и пошел.

- В ментовку попадешь! - крикнул я и поправил ружье на плече.

У парня наверняка был с собой пистолет. Но стрелять он, конечно, не стал бы. Такие типы носят оружие для форсу, чтобы распахнуть ненароком полу пиджака где-нибудь в ресторане - дескать, мы тоже крутые! Устраивать пере-стрелку из-за двадцати лимонов - смеху подобно. Это простительно какому-нибудь юнцу, но не "службе безопасности", в которой служат бывшие мили-ционеры.

Я уверен был, что парень больше не придет. И он не пришел. Сразу после этого я имел беседу с Ириной Геннадьевной. Она хорохорилась и возвышала голос, но видно было, что перепугалась не на шутку. Александр Иванович, уз-нав о наезде, тоже встревожился. Но он сделал единственно правильную вещь. Он не стал ругаться в пустоту, а снял телефонную трубку и связался с челове-ком, пославшим бригаду. Разговор проходил следующим образом:

- Что за дурака вы к нам прислали? - вопрошал Александр Иванович.

- : (ответ не слышен).

- А я говорю: будут деньги!

- :

- Будут деньги!

- :

- Деньги будут!

- :

- Я сказал: деньги мы вам переведем.

- :

- Когда муку продадим!

-:

- Сейчас денег нет!

- :

- Нет, я сказал!

- :

- Мы на картотеке сидим, понимаете вы это или нет?

- :

- С чего вы взяли?

- :

- О-хо-хо!

- :

- Ха-ха! Не смешите.

- :

- Я говорю: не смешите меня!

- :

- У нас тут своя служба безопасности. Мигом рога поотшибают.

- :

- В общем, так:

- :

- Я сказал: так!

- :

- Через месяц деньги у вас будут!

- :

- Будут, я сказал! Из-за двадцати миллионов вы устраиваете цирк!

И так далее.

Я отдаю должное дипломатическим способностям Александра Ивановича. Ему удалось главное: предотвратить военные действия. После разговора он вытирал платком багровое лицо и шею, платок весь был мокрый, хоть отжимай.

По существующему положению я должен был докладывать руководству фирмы обо всех происшествиях на объекте. Недолго поколебавшись, я решил исполнить свой долг.

Реакция зама по общим вопросам была неожиданной.

Он долго не мог понять, о чем это я говорю. Я намеренно сгущал краски и подводил к тому, что завтра без перестрелки не обойтись.

- Как мне себя вести в случае нападения? - вопрошал я.

Зам вышел из-за стола и встал на середину комнаты, как бы показывая вариант поведения.

- Ты можешь передернуть затвором и снять ружье с предохранителя, - сказал он и вытянул руки по швам. - А то у нас сплошь и рядом забывают снять оружие с предохранителя. Надо стрелять, а у них:

- Но по закону об оружии я не имею права стрелять в помещении, в котором находятся посторонние лица! - напомнил я. - Тем более, из двенадцатого калибра, да еще картечью.

- Ну, напугать хотя бы, - предположил зам.

- И пугать нечего! Если нельзя стрелять, зачем пугать?

Зам поцарапал затылок. В лице появилась озабоченность.

- Ты, в общем, действуй по обстановке, - наконец сообразил. - Если что, вызывай подмогу. Сигнал тревоги помнишь?

- Помню. Три пятерки.

- Вот и молодец.

Это все, что он мог мне сказать.

Рэкетеры, к счастью, так и не появились. Передергивать затвор не пришлось, стрелять было не в кого. Да и не стоят того двадцать миллионов. Никакие деньги не стоят человеческой жизни.

Время шло своим чередом, мелькали дни и недели - надвигались ново-годние праздники. Тридцатого декаб-ря во время тренировки нам устроили нечто вроде экзамена по карате. Разбили парами и сказали:

- Деритесь, кто как умеет.

Мне попался опытный боец, бывший телохранитель. Комплекции не Геркулесовой, но бил прилично. Замечу, что никаких защитных приспособлений мы не имели. Дрались буквально голыми руками. Удар я к тому времени успел поставить, но не мог заставить себя драться по-настоящему. Были бы на руках боксерские перчатки - другое дело. А так - слишком напоминало уличную драку. Однако соперник мой считал по-другому. Во время спарринга активно наступал, пробовал выбить мою опорную ногу, крутил "ура-маваши" и обозна-чал "лоокик". Я уворачивался до поры, но за несколько секунд до конца раунда пошел вперед с ударом правой прямой и наткнулся вдруг на "уширо" - словно бревном двинули в грудь. Дыхание мое затруднилось, свет померк, я обнял живот двумя руками и присел лицом к стене. Тренер сразу подошел, стал говорить, чтобы я глубоко дышал. Но ни глубоко, ни мелко я дышать не мог - с минуту примерно. Чтобы успокоить окружающих, через силу выпрямился и сделал знак рукой: все нормально, не помру. И только-только смог вздохнуть - новый ра-унд. Мне дают другого соперника, еще похлеще прежнего, на этот раз самого начальника штаба. Того самого, что сломал мне летом ребро. Но летом он бил через щит. Теперь щиты валялись в стороне. К тому же, я уже пропустил хоро-ший удар от хорошего парня Максима. Повторения нокаута я не хотел, и без всякого стеснения убегал от соперника на протяжении всего раунда. Не знаю, что он про меня подумал, но кости мои остались целы. Уж увертываться-то я научился!

На следующее утро выяснилось, что у меня очередной перелом. Оно всегда выясняется на следующий день. Сразу, в горячке, не поймешь, что у тебя чего-то там сломано. Иной раз боли вовсе не почувствуешь. Не удивляюсь я те-перь рассказам про то, как люди остаются на поле боя с отрубленными или сло-манными конечностями. Футболисты носятся по зеленому газону со сломанны-ми ключицами, боксеры молотят соперника левой рукой, прижимая к телу сло-манную правую - никто из них не помнит о боли. Зато на другой день прихо-дит расплата. Больная рука вспухает и синеет, на сломанную ногу ступить нель-зя, и самая пустячная травма превращается в серьезную проблему. К счастью, у меня имелся соответствующий опыт, и я пережил очередную неприятность сравнительно легко. Даже не прекратил занятий. Одну неделю мы отдыхали по причине новогодних каникул, а со следующей я уже вовсю бегал, прыгал с кри-ком: "Кья!" и пытался сесть в шпагат. Кожа на ступнях загрубела, и пластырь, запасенный летом, не понадобился.

Во время тренировки многое зависит от того, какой партнер тебе попадется. У нас все были примерно равны по силам, за исключением двух-трех человек. Один из них - Дима Т. - амбал весом сто двадцать килограммов и ростом под два метра - частенько вставал с новичком. Напарника он не жалел и бил со всей силы. Раз примерно в две недели Дима проверял на прочность меня (когда остальные отказывались рисковать здоровьем). Запомнилось несколько эпизо-дов с его участием. Однажды, когда мы отрабатывали правый боковой хук, он не попал по "лапе", которую я держал в тридцати сантиметрах от головы, а вме-сто того - съездил мне по челюсти. В другой раз, отрабатывая "уширо" в прыжке, ударил одного парня поверх щита, после чего тому пришлось наложить восемь швов на щеку с внутренней стороны (об этом я выше упоминал). Тезке своему, Диме Цареву, он также угодил ногой в лицо, и тот после этого зарекся с ним связываться. Несколько раз он отправлял меня в нокдаун, легко пробивая тонкий щит - рукой ли, ногой - неважно. Запомнилось еще интересное уп-ражнение, когда все ложатся на пол, а потом, начиная с крайнего, совершают прыжки двумя ногами по животам товарищей. Что чувствует человек, когда стокилограммовая туша с размаху прыгает на него - так, чтобы оттолкнуться для следующего прыжка, - я объяснять не буду. Кому интересно, может по-пробовать.

Велики адаптационные возможности организма! Что казалось невозможным год назад, теперь выполнялось легко и буднично. Удары, после которых впору было заказывать гипсовый корсет или аппарат Елизарова, переносились чуть не с улыбкой. Иной раз и не смотришь на бьющего, а просто расслабишься и, не сопротивляясь толкающей силе, улетишь метра на два. Не следует жестко принимать удары. Не нужно напрягаться. Отдайся удару, отлети на два, на пять метров, а потом вернись на прежнюю позицию - и бей сам. Новички, показы-вая удаль, стоят насмерть, но - до первой хорошей плюхи. Таковой обычно оказывается "уширо". Попался мне однажды один товарищ - возрастной, бывший полковник милиции. Занимался когда-то боксом, оно и чувствовалось - правой он бил крепко. Но во всем остальном - как говорится, "по но-лям". На первой тренировке я его пожалел, не бил сильно, а потом узнал, что он всем рассказывал, будто в "Сейфе" охранники не умеют драться. Понабрали ко-го попало, а толку нет. Меня это задело, да и кого бы такое не задело? На сле-дующей тренировке я специально встал с ним в пару. И понеслось! После пер-вого же "уширо" он отбежал метра на три - а ведь я еще не примерился как следует, ударил вполсилы. Бью во второй раз и: проваливаюсь в пустоту. Пол-ковник сжульничал - увернулся от удара, когда должен был принять удар на себя. Я это учел и в третий раз сделал предваряющий шаг вперед. Полковник крякнул и заворочал головой. В четвертый раз я снова не достал - полковник совсем уж неприлично побежал от меня, даже не скрываясь. Так и пошло у нас: я напрыгиваю на него, а он юлой по залу ходит, уворачивается, как умеет. Все-го-то раза четыре я пробил, да и то удары смазанными получились. Но зато по-сле тренировки полковник подошел ко мне и сказал:

- Ну у тебя здоровый удар! Если на улице человека ударишь, то убьешь: - Он прибавил словцо, не совсем приличное в печати.

Похвала была мне приятна и запомнилась, но я и не нуждался в ней - прыжки его были красноречивее всяких слов. После этого на тренировках я его видел все реже, а скоро он вообще перестал ходить. В принципе, ему и ни к че-му было - в пятьдесят лет человека должны заботить другие проблемы. По-нятно, когда двадцатилетний юноша хочет научиться махать кулаками. Но ста-рику-то зачем? Он хоть и будет знать приемы - толку мало. Боевое искусство предполагает наличие трех качеств: силы, гибкости и быстроты. Отсутствие любого из них чревато самыми плачевными последствиями. Что можно утеши-тельного сказать о человеке физически очень сильном, но малоподвижном? В борьбе, пожалуй, он имеет какие-то шансы на успех. Но в боксе (читай - в драке) шансы его равны нулю. Легкий и вертлявый соперник, вовсе не обла-дающий физической силой, так его измахратит, что родная мать не узнает. Но тому же легкому и вертлявому лучше не попадаться на глаза такому же вертлявому и легкому, но физически сильному. Гибкость тоже играет не последнюю роль. В карате обязательное условие успеха - растяжка ног в шпагат. Большинство ударов ногами пролетают на уровне головы, а голова может оказаться на высоте двух метров. Да и "простые" удары по корпусу лишь тогда выполняются легко и эффективно, когда у бьющего хорошая амплитуда движений. Мне, кстати сказать, гибкости всегда недоставало. В шпагат я так и не сел. Хотя, при большом желании, можно было. Но какой смысл? Это что-то вроде личного рекорда, для которого требуется средоточие всех сил, а результат носит очень краткосрочный характер. Пройдет неделя, и ты уже спустился с заоблачных высот. Так чего стараться? Не на олимпиаду же я готовлюсь!

А еще закрадывается в душу сомнение: так ли уж необходимо это умение - заехать человеку пяткой в челюсть? На самом ли деле это хорошо? Двадцатилетний юноша не будет задаваться таким вопросом. Но пристало ли писа-телю действовать кулаками в спорной ситуации? Обзовет меня, к примеру, ка-кой-нибудь критик невеждой, скажет, что я графоман или, там, версификатор. Что же мне, ему "двойной нельсон" показывать? Сила - совсем небезобидная штука. Сила провоцирует человека на резкие движения. Это что-то вроде ружья на стене, которое обязано когда-нибудь выстрелить. Человеку тяжело сознавать, что он потратил массу времени, чтобы получить в свои руки разящее оружие, а сам этим оружием не пользуется. Знать, что можешь покалечить, и не сметь ка-лечить - это не всякий может вынести. Потому так много у нас среди наемных убийц бывших спецназовцев, и так часто попадают в "истории" воспитанники ВДВ. По себе могу судить, как меняется восприятие мира одновременно с по-вышением крепости кулаков. Такой факт: на следующий день после того, как сдал экзамен на красный пояс, я избил человека. Человек этот, правда, вел себя как последняя скотина, и все же я все спрашиваю себя: ударил бы я его, если бы не моя каратистская подготовка? Сколько раз до этого я проходил мимо подле-цов и не делал им замечания? А тут вдруг воспылал негодованием и - на тебе в морду! Хотя, в морду я ударил не сразу, я сперва озадачил грубияна тычком по ребрам. Тот, вместо того чтобы успокоиться, стал бороться со мной - но не ус-тоял и оказался на полу. Я его просто посадил, не ударил даже. Сказал, чтоб не рыпался больше и вел себя скромно. Но тот не внял. Видно, слабо я его ударил в первый раз. Он снова начал ругаться и оскорбил меня так сильно, что я, уже не контролируя себя, пробил сначала коленом в живот, потом "уширо" по ребрам, и вдогонку, уже падающему, добавил слева в челюсть. После этого он завалился на спину. Я по инерции еще лягнул его ногой, но не сильно. Ударь я со всей си-лы - и он попал бы в травмпункт, а я угодил бы под уголовную статью. Тогда я впервые ужаснулся собственной свирепости. Это что же получается? Дай мне дубинку покрепче, и я сразу стану бить людей по головам? Правильно ли это? Хорошо ли? С другой стороны, хорошо ли "не замечать" хамства, насилия, унижений, которые мы видим сплошь и рядом? Легко критиковать милицию за то, что плохо борется с преступностью. Но что сделает милиция с дебоширом, который третирует семью? Посадить его нельзя за мелкостью проступков, ЛТП давно разогнаны, а соседи "ничего не замечают". Им будто бы до лампочки. Не будет ли правильным в подобной ситуации набить морду дебоширу - к удо-вольствию всех соседей и родных и к пользе самого дебошира? Церковь учит: подставь левую щеку, когда тебя ударят по правой. Простой житейский опыт говорит: сверни шею любому, кто поднимет руку на тебя или твоих родных. Ко-гда война идет, никто не спрашивает: бить или не бить. Чем же "мирный банди-тизм" лучше войны? Та же тактика на поражение, та же беспощадность, те же зверства. Сдерживает лишь страх наказания. Но и он действует не всегда. Иного и страхом не остановить. Знает ведь насильник, что его поймают рано или позд-но, но ничего не может сделать со своей извращенной натурой. И насилует, ре-жет, душит. Что с таким делать? Простить? Подставить другую щеку? Предло-жить ему следующую жертву?..

Нет, нет и нет! Такому насильнику нужно для начала оторвать кое-что. А потом наказать - в полном соответствии с законами окружающего нас мира. Сам человек как вид появился в жесточайшей борьбе. Далекие пращуры на-ши - несчастные обезьяны - подвергались самым разнообразным опасностям, могли погибнуть тысячу раз - от когтей саблезубого тигра ли, от невидимых микроорганизмов, или от глобального похолодания. До сих пор боремся мы - с теми же микробами, с тварями, летающими и ползающими во всех стихиях, на-конец, за неимением достойного врага, другу другу морды бьем. Есть ли мораль у саранчи, уничтожающей наши хлеба? Что знает о нравственности вирус СПИДа? Землетрясения и наводнения, пожары и ураганы: Как быть с так называемыми природными явлениями? Активное сопротивление разрушительно-му хаосу - вот что от нас требуется. И даже не требуется. Это - условие на-шего выживания. Необходимое, но не достаточное. Мы должны быть сильными и умными, активными и неравнодушными. Еще мы должны быть гибкими - не костенеть в застывших формах. Потому что мир меняется ежесекундно, сами мы меняемся, и все условности, все правила, взгляды наши, пресловутая мо-раль - должны поспевать за реалиями окружающего нас мира. Не поспеешь - проиграешь. Цена проигрыша - жизнь. Кто-нибудь скажет, что я циник. Но я не циник, я - реалист.

Есть у меня знакомый - полный обормот! За свои тридцать пять лет работал от силы год. В армии не служил - белобилетник. Посмотришь на него - кабан кабаном. Водку жрет - ничего ему не делается. Сидит на шее у матери-пенсионерки. Та в свои семьдесят то семечками торгует, сидит в зной и в мороз на улице, то метлой машет по подъездам. А у самой - сахарный диабет, давле-ние за двести скачет. Мужа нет. Привела однажды мужчину в дом - так сынок выгнал. Не понравилось. Привык, понимаешь, быть в центре внимания. Тетка-медичка выхлопотала ему пенсию по инвалидности, и он припеваючи живет на свои триста и материны четыреста. Каждый день пьян, сыт, обут-одет. В комна-те - цветной телевизор и магнитофон. Живет через стенку от меня, и повадил-ся музыку гонять до трех-четырех часов ночи. Один раз я не выспался. Во вто-рой не выспался. После третьего пошел - поговорил. Но разговоры на соседа не действовали. Башка у него уже совсем не варила, в своей квартире он чувст-вовал себя королем. Тяготы и заботы внешнего мира не долетали до него вовсе. Что люди добывают себе хлеб тяжким трудом, что квартиру, в которой ты жи-вешь, кто-то должен построить, побелить-покрасить и оклеить обоями - мало его заботило. Он просто не знал об этом. Привык к маминым уговорам. Та по-журит его, постыдит, а тому мало заботы, в ответ на уговоры нажрется пуще прежнего. Что тут было делать? Взял и ударил. Я - его. Натурально - пнул. Не по голове, конечно, а в грудь. Удар называется "мае-гери". Удар получился неожиданно сильным. Детина весом девяносто килограммов полетел с середи-ны комнаты и врезался спиной в стену, словно я толкнул тряпичную куклу. По-зади него находилось окно, и, возьми я чуть правее, и он отправился бы в сво-бодный полет. Пятый этаж, под окном - бетонные ступеньки.

Нехорошо, конечно, показывать свою выучку на неподготовленных людях. Но и он вел себя не здорово. Всех соседей достал! В ту ночь я так и не смог уснуть. Все прокручивал в голове: как это я не учел, что позади него окно? Ведь не мог не знать (у меня точно такая же комната). Одно объяснение - не рассчи-тал силы. Не мог предположить, что такая туша не согнется от удара, не упадет, а пролетит несколько метров с удивительной скоростью. Так люди и попадают за решетку. Один не рассчитал силы, другой ударил не в то место, которое на-метил, третий схватил то, чего не надо бы хватать. Когда человек не контроли-рует себя, возможно все.

На следующий день прибежала мать соседа звонить в больницу (у них не было дома телефона). По ее словам, сына парализовало. Услыхав такое, я испытал повторный шок. Но не поверил до конца, помня собственные ощущения в схожей ситуации. Я тоже не мог подняться, и было больно дышать. Однако я поднимался, совершал утреннюю пробежку и шел на работу. Если мог вытер-петь я, вытерпит и сосед.

Надо отдать ему должное, он не сказал никому о том, что на самом деле произошло. Наверное, постеснялся. Не знаю. Но через неделю я увидел его на улице, в полдевятого утра он шел с бутылкой "катанки" в руке. Хмуро поздоро-вался и шмыгнул в лифт. Пить он не бросил, но слышать я его перестал. Так что даже приходилось спрашивать иногда его мать: не уехал ли он куда? И та радо-стно сообщала, что сын перестал дебоширить и даже взял и побелил ей кух-ню - так здорово, что она не нарадуется.

- Такие золотые руки, если бы еще пить бросил:

От скольких людей слышал я подобные высказывания. Молодые и старые, умные и глупые, добрые и злые - пьют по-черному. Результат один: деградация, распад личности, горе для окружающих. Алкоголизм есть медленное самоубийство, самоуничтожение, растянутое на годы. Нынче, правда, на первый план выходит наркомания. Но про наркоманов ничего сказать не могу. Тоже, говорят, страшная штука. Все это - алкоголизм, наркомания, а также все виды насилия над личностью - требуют самого активного противодействия. Случай с соседом блестяще подтверждает данное положение. Мать его впоследствии несколько раз просила меня поговорить с сыном, потому, дескать, что он меня сильно уважает. "Зауважаешь тут, когда ребра затрещат!" - подумал я. Тетка его родная, сестра матери (которая ему инвалидность устраивала) на полном серьезе однажды внушала мне, поймав на лестничной клетке, чтоб я ударил со-седа посильнее, так, чтобы он "подох"! "Тогда всем легче станет".

Я сначала думал, что она шутит. Но потом вижу - серьезно тетка говорит (а ведь медработник!). Отвечаю ей тоже серьезно:

- Вы что, хотите, чтоб я за него сел?

- Так никто же не узнает! - восклицала наивная тетка.

- Как не узнает? А синяки? Переломы?

- Да мы так сделаем, что не узнает никто!

- Кто это - мы?

- Ну, вы и я.

- Я в этом участвовать не собираюсь. Одно дело - набить морду, другое - отправить на тот свет.

Тетка ушла разочарованная. Видно, в самом деле надеялась уговорить меня. Удивляешься наивности иных людей. И ведь хватает ума предложить главную роль другому.

Должен признаться, что подобное предложение (по устранению вредного для общества человека) делалось мне дважды. Второй раз это произошло совсем курьезно. Я дал объявление в газету в том смысле, что, дескать, лицен-зированный охранник, обладатель красного пояса по карате окажет охранные услуги и т.?д. Я ждал потока писем (на абонентский ящик, специально снятый для этого), но получил лишь одно письмо - с номером телефона и обещанием хорошего вознаграждения за выполнение одной услуги. Я позвонил, и мне бы-ла назначена встреча - во дворике Художественного музея.

С пятиминутным опозданием появилась женщина средних лет, очень скромно одетая и с усталым лицом. Я постелил газетку на скамейку, и она села. Долго не могла начать. Потом собралась с духом и спросила:

- За сколько денег вы могли бы убить человека?

Я не сразу нашелся. Чтоб не рассмеяться, упер взгляд в землю. Но на земле не было ничего интересного, а я не мог долго молчать.

- А кого вы собрались убивать? - наконец ответил.

- Брата.

- Брата?

- Да. Моего брата. Измучил меня. Не работает, пьет. У нас трехкомнатная квартира. Без него как бы хорошо было.

Я задумался. Где-то в глубине души льстило, что меня сочли способным на убийство. Некоторые мои знакомые не хотели верить, что я способен просто ударить человека, принимали это за бахвальство. А тут - целое убийство! Ви-дать, допекло женщину.

Она по-своему истолковала мое молчание.

- От вас не потребуется многого. Только труп вывезти куда-нибудь.

- Труп вывезти?

- Да. Вывезти и спрятать!

"Эге! Уже до трупа дошло."

- А это самое, откуда труп-то возьмется? То есть я хотел спросить: кто убивать станет?

- Да, в принципе, не надо никого убивать! - вскинулась женщина. - Я ему подсыплю в водку чего-нибудь, он и подохнет. А потом его нужно незаметно погрузить на машину и:

- Погодите! Почему вы думаете, что вам удастся его отравить? Вы что, медик?

Женщина вздрогнула.

- Нет.

- А кто?

Последовала пауза.

- Зачем вам?

- Да так, - пожал я плечами. В самом деле, какая мне разница?

- Так что, поможете? - спросила женщина.

Что мне было отвечать?

- А сколько бы вы, к примеру, заплатили? - услышал я свой голос.

Женщина замялась.

- Тысяч десять.

- Только-то?

- Ма-ало? Вам же только труп увезти!

"Дался ей этот труп!"

- На языке УК это называется соучастие в убийстве. От шести лет и выше.

- Сколько ж вы хотите?

- Ну, тысяч двадцать, по крайней мере.

- У меня только десять.

- Квартиру продайте.

- А я где жить буду?

- Купите двухкомнатную. Зачем вам одной три комнаты?

- Действительно: Я об этом не подумала.

- Зря.

Женщина наклонила голову и стала усиленно размышлять. Сразу две промашки она допустила: мало денег пообещала и не учла такой простой вариант, как обмен жилплощади с доплатой. Зачем одинокому человеку трехком-натная квартира? Смело меняй на двухкомнатную и клади в карман пять тысяч долларов. На этакую-то сумму можно - о-го-го! - сколько людей на тот свет отправить!

Она подняла голову и посмотрела на меня просветленным взглядом.

- Я согласна!

- На что?

- Даю двадцать тысяч. Но не сразу. Потом.

- Когда - потом?

- Когда квартиру обменяю!

- А когда обменяете?

- Когда труп вывезете.

Драма переходила в комедию. Чтоб не повторяться, я должен был сказать что-нибудь оригинальное.

- А зачем вообще труп вывозить?

- Как зачем?

- Ну, обпился человек и умер. Кто на вас подумает? А как труп начнете прятать - так и застукают. Это наверняка!

Женщина снова призадумалась. Я оказался для нее слишком изощрен. План летел к черту. Пора было закругляться. Я и так сказал много лишнего. Помню точно, что хотел подвести к тому, чтобы женщина отказалась от своего намерения. Она не могла решиться отравить брата, ей нужен был не сообщник даже, а человек, который бы согласился с ее правотой. Мое слово могло сыграть решающую роль.

Я поднялся.

- Вы вот что: обдумайте все еще раз. Может, вам лучше разъехаться с братом? Зачем уж так сразу убивать?

- Да он не согласится!

- А зачем вам его согласие?

- Ну как, надо. Он так сказал.

- Так вы уже говорили на эту тему?

- Говорили, - произнесла она со вздохом.

- У вас квартира приватизированная?

- Я н-не знаю.

- Не знаете, приватизированная у вас квартира или нет?

- Приватизированная, кажется.

- Ну вы хоть прописаны в ней?

- Прописана.

- А брат прописан?

- Кажется.

Я, не удержавшись, хмыкнул и покачал головой. Вот так заказчица! Свяжись с такой - мигом сядешь! И двадцать тысяч не помогут.

- Вот что, - произнес я уже другим тоном. - Мне нужно время подумать.

- Сколько?

- Ну, дня три.

- Вы мне позвоните?

- Позвоню.

- А свой телефон оставите?

- Зачем?

- Вдруг срочно понадобится.

- Пишите на абонементный ящик.

- На какой?

- На который писали первый раз.

Женщина медленно выпрямилась. Она выглядела разочарованной.

- А если:

- Я вам позвоню, - проговорил я с нажимом.

По улице Ленина ехали автобусы и троллейбусы, народ толпился на остановках, светило солнце, и никто не знал, что рядом, в двух шагах происходит такое чудовищное действо - "заказывают" человека. В роли заказчицы - ополо-умевшая от издевательств родного брата женщина в плохоньком плаще, некраси-вая и глуповатая. В роли киллера - кандидат технических наук, член Союза пи-сателей, никому не нужный, не востребованный член общества.

Я ей не позвонил, а она не написала. Надеюсь, брат ее жив. Хотя, есть люди, которым нечего делать на этом свете. Они сосут жизненные соки из окружающих людей. Один мать изводит. Другой сестре жить не дает. Третий сразу многим: супруге, детям и родителям. Вот и реши вопрос: кто из них больше достоин жизни! И если все достойны, то как сделать так, чтобы совме-стное их существование не превращалось в кошмар? Чтоб не сходили люди с ума и не бросались вниз головой с девятого этажа. Если не впадать в религи-озный мистицизм и не путать себя новопреставленной моралью, то все реша-ется просто: мешаешь жить другим - не живи сам! Сгинь, уйди с дороги! Жизнь очень конкретна. И все проблемы требуют скорейшего разрешения. Нет, я не призываю начать отстрел алкоголиков и наркоманов. Но борьба с пьянством и наркоманией должна быть жесткой и бескомпромиссной. Госу-дарству вручены громадные полномочия. Государство может все (и мы знаем это из истории). Но оно почему-то самоустраняется, и бедные граждане выну-ждены сами решать свои проблемы, всяк на свой лад. Что из этого получает-ся - мы видим.

Но вернусь к своему пространному рассказу. Наступил январь 1998 года. Прошло шесть месяцев с моего поступления в "Сейф". Я уже не стеснялся носить камуфляж. Дубинка свободно висела у меня на боку, и я уверенно упот-реблял слова: ствол, объект, генеральный заказчик, инкассация и сопровожде-ние грузов. Занятия карате придали мне уверенности, а пистолет на боку и во-все делал неуязвимым для критики. Сам я на пистолет надеялся мало. По-моему, только дурак может надеяться на пистолет (я имею в виду охранников). Потому что в подавляющем большинстве случаев от охранника требуется про-стая физическая сила, плюс - немного дипломатии. Уговорить хулигана не хулиганить и скрутить дебошира, если уж тот распоясался - вот весь выбор. Не будешь же стрелять в человека только за то, что он сматерился, пусть даже послал тебя на три буквы? Если и с кулаками на тебя полезет - опять-таки, зачем стрелять? Убьешь ни за что ни про что человека - как потом жить бу-дешь? Если и не посадят за превышение необходимой самообороны - совесть же потом замучает! Куда проще заехать буяну в рыло, пусть даже ногой, сло-мать (уж если на то пошло) ему челюсть - может, на пользу тому пойдет. Поживет полгода с закрученными проволокой челюстями, глядишь, изменится к лучшему. Но и ударить человека тоже не просто. Несколько раз мог я это сделать во время дежурства. Ничто мне не мешало, но я ни разу никого не уда-рил. Одно дело - на тренировке кулаками махать, другое дело - бить вполне реального живого человека. Конечно, случись настоящее нападение, я бы не задумался. А так, бить за вылетевшее невзначай слово: Но и однако, повто-ряю, сознание силы очень мне помогало. Уверенность в себе - ее нельзя изо-бразить. Невозможно сыграть сильного человека. Сила или есть, или ее нет. Это как красота. Если есть - так всем видать, а коли нету - то как ты ни ря-дись, как ни малюй рожу - толку не будет. Только посмеются.

Где-то с февраля руководство "Сейфа" посчитало, что я недостаточно загружен, и мне предложена была инкассация. Дважды в неделю - по пятницам и субботам я должен был участвовать в довольно интересной процедуре. Вы-глядело это так: в УАЗ садились три человека (не считая водителя) - два ох-ранника и инкассатор. Последний собирает выручку с "объектов", первые его охраняют. У охранников пистолеты, бронежилеты, рация. Называют друг друга просто: "номер первый" и "номер второй". Я был "номер второй". Шел позади инкассатора и ждал у подъезда, пока тот считал бабки внутри здания. Инкасси-ровали "Сибтелеком". Пять объектов по всему городу. Сначала ехали в Ново-Ленино в район Автостанции. Потом гнали на Синюшку, туда, где я два месяца топтал коридор, затем в Академгородок, к зданию ИрВЦ. Оттуда - через пло-тину, мимо аэропорта на улицу Бурденко - и там располагался "Сибтелеком". Пятый и последний объект - на бульваре Постышева. Получив с него дань, летели на улицу Литвинова, подруливали с заднего крыльца к Дому быта и вприпрыжку мчались на шестой этаж. Там - центральный офис и конец пути. Мы вставали в концах коридора и ждали, когда инкассатор справится с замком на двери офиса. Вся канитель длилась ровно два часа. В пятницу за мной при-езжали прямо на ХПП, и я не терял много времени. А вот в субботу (в мой за-конный выходной) приходилось специально ехать в контору к часу дня, а по-том, освободившись в три, возвращаться домой; а к половине седьмого снова ехать - теперь уже на тренировку. Доплачивали за инкассацию самую ма-лость - по семь рублей за час работы. Существовала ли опасность? Тогда мне казалось, что да. Теперь думаю: вряд ли. Гораздо опаснее, на мой взгляд, езда в обычном городском автобусе, когда нет на тебе бронежилета и не лежит в кар-мане пистолет, и когда ты не имеешь права калечить других людей. Но и нельзя сказать, что инкассация вовсе безопасна. Взять хоть "Сибтелеком". Под Новый год какие-то нехорошие парни взяли и напали на компанию. Подвергся налету филиал на бульваре Постышева. В конце рабочего дня вошли трое в масках (везде по трое ходят!). Вошли, значит, и потребовали деньги. Знали, что есть, и требовали с полным убеждением в успехе операции. Как аргумент использова-ли оружие - что-то вроде пистолетов. Кассирши, ясное дело, деньги отдали. Все без остатка. Не свое ведь. Сами сидят на окладе, от выручки мало зависят (так, премию подкинут иногда), но не соваться же под пули за премию! Банди-ты взяли деньги и ушли, а руководители компании на другой день позвонили в охранную фирму и наняли охрану по полной программе. Там, где можно было взять одного, оплачивали двоих. Собственно говоря, компании плевать, сколь-ко она заплатит за охрану. Все это включается в так называемые накладные расходы и тяжким бременем ложится на бюджет каждого из нас, то есть тех из нас, у кого стоит дома телефон.

Когда вы видите охранника в какой-нибудь компании, офисе, магазине, когда встречаетесь с его недружелюбным взглядом, знайте, что он сидит на вашей шее, получает зарплату из вашего кармана. Охранники и "братки", нахо-дясь по разные стороны общественного пирога, отщипывают от него примерно равные куски. Вся эта армия откормленных молодчиков живет за наш с вами счет. Первые должны быть благодарны вторым. Не будь криминала, охрана бы-ла бы не нужна.

Еще через месяц мне предложили инкассацию и в другие дни: вторник, среду и четверг - с восемнадцати до двадцати часов. Поразмыслив, я отказался. Основную свою работу я заканчивал в четыре и в половине пятого был уже свободен. Что я должен делать полтора часа? Мне говорили, что эти полтора ча-са также будут оплачены. Но я все равно отказался. Наверное, уже тогда я по-чувствовал риск быть затянутым в новую жизнь. Оно, в принципе, и неплохо смотрелось: меня могли перевести в группу быстрого реагирования - работа недурная. Сидишь весь день "на базе", ждешь сигнала тревоги. "На базе" - те-левизор, все удобства, товарищи. Можно в шахматы сыграть, можно просто по-говорить. Оплата больше. И престиж выше. Но: что же дальше? Неужели в этом смысл? С другой стороны - какой смысл я ищу? Живи обычной жизнью, будь как все, не требуй многого - и будешь доволен. Не считай себя лучше других - Сереги, Димки, Игорехи, Вовки, другого Димки: Почему они до-вольны своим положением, а ты нет? И не умнее ты их нисколько, и не совест-ливее. Книг больше прочитал - не велика заслуга. Сколько на свете начитан-ных идиотов! Сколько высоколобых кретинов. Сколько подлецов, мнящих себя интеллектуалами и порядочными людьми! Поэтов, считающих всех непоэтов дерьмом. Музыкантов, презирающих всех немузыкантов. Ученых, электронщи-ков, компьютерщиков, юристов, экономистов, философов и политиков. Имя этому - снобизм. Подкладка - глупость. Если человек неспособен понять от-носительность собственного знания, если не сознает, что достиг успеха во мно-гом случайно, да и не его в том заслуга, и что другой в своей области достиг не меньшего успеха, и оба пред всеми остальными равны, - если человек этого не понимает, - значит, это ограниченный человек, неглубокий, поверхностный ум. Когда человек кичится своей профессией - это еще полбеды. Полная беда, когда человек начинает гордиться цветом своей кожи, разрезом глаз и формой черепа. Некоторые благодарят Господа за то, что тот сотворил их мужчинами. Другие - за то, что поселил там, где они живут. Это тоже проявления невеже-ства, знак неразвитости как вида, незрелости общества. Сколько еще человече-ству воспитываться и развиваться? Сколько ошибок совершит Номо sapiens? Сколько крови прольется, пока не поймет наконец, что кровь ничего не решает и ничему не учит, кроме единственного: крови быть не должно. Не должно быть насилия, принуждения. Не должно быть презрения и не должно быть борьбы друг с другом, а должна быть борьба всех вместе с тем, что мешает нам жить и развиваться. Предрассудки, невежество и агрессивность - в их числе.

Ограниченность силы как аргумента в решении спорных ситуаций понимаешь именно тогда, когда сила на твоей стороне. Человека можно напугать - но ненадолго. Потом этот человек переймет опыт и будет пугать другого, сла-бейшего пред ним. И потянется цепочка дальше. Сознание силы провоцирует ошибки. Ты уже неправильно оцениваешь ситуацию. Ты не выбираешь из мно-гих возможностей лучшие, а действуешь стандартно-примитивно и проходишь мимо единственного решения, которое удовлетворило бы всех и навсегда реши-ло бы проблему. Вместо этого - демонстрация оружия или кулаков и, как ре-зультат, - загнутие проблемы в неестественную сторону. Хотя, некоторым приятно сознавать, что их боятся. Упиваются! Но речь не о них. Не они делают погоду. Их - меньшинство. И они вымрут, как вымерли мамонты.

На хлебоприемном предприятии я проработал до мая 1998 года, и стал к этому времени там своим в доску: давал разъяснения по телефону относительно цены сахара, муки, комбикорма и круп. Компьютер забарахлит - инсталлиру-ешь "Windows", принтер перестанет печатать - ищешь драйвер на дискетах и запускаешь "Setup". Иногда споры случались. Слушали однажды во время обе-да выступление Гайдара, и тот что-то ляпнул про "гносеологию демократиче-ских реформ в России". Заспорили, что это такое, да как Гайдара следует пони-мать. Проклятая "гносеология" сбивала с толку. Я не выдержал и перевел на русский зловредное слово, хотя до сих пор не уверен, что сделал это правильно.

- Гносеология определяет корни явлений, - произнес я с умным видом. - Гайдар хочет найти в нашем прошлом предпосылки, которые оправдали бы проведенную им шоковую терапию, хочет подвести к тому, что принятые им меры были неизбежны.

Все затихли и перестали жевать. Обернувшись, посмотрели на меня так, что я слегка покраснел. О реформах больше не говорили.

Вообще к реформам и к существующей власти относились спокойно, - так относится русский мужик к стихийному бедствию. Не тратит время на жалобы и ругань, а, засучив рукава, пытается исправить то, что можно. Налажива-ет свою жизнь в соответствии с новым раскладом и полагает, что по-иному и быть не могло. Это вообще отличительная черта народа нашего: он сразу и на-всегда принимает установившуюся реальность и совсем не ломает голову о том, что реальности этой могло вовсе не быть, что ее не должно было быть, что по-лучилась она до того случайно и нелепо, так невероятно сложились события, что можно завыть от обиды или кинуться в омут головой. Но ничего подобного не происходит! Мы живем и радуемся жизни, какой бы трудной она ни была. Жизнелюбию нашему можно позавидовать. И сложно понять, чего тут больше: ума или глупости, хитрости или простофильства, мудрости или бесшабашности.

Двадцать пятого мая, в понедельник я дежурил на ХПП в последний раз. Было грустно сознавать, что больше не увижу я этих людей, не войду в эту комнату. Следовало попрощаться, но язык не поворачивался, и я дотянул до по-следнего, когда все разбежались, кроме кассирши Лены. Когда за мной приеха-ла дежурка, я вышел из-за стола и остановился посреди комнаты. Лена печатала на компьютере, в окна светило майское солнце, было тихо и казалось, что время застыло.

- Лена, это: - начал я и замолчал.

- Что? - подняла она голову.

- Я поехал.

- До свиданья! - сказала она и принялась за работу.

- Я больше не приеду, Лена.

- Куда?

- Ну сюда не приеду. Я сегодня последний день у вас.

До нее не сразу дошел смысл сказанного. Но потом ее брови выгнулись, и она отставила клавиатуру.

- А мы как же?

- Вам дадут нового охранника.

- Зачем нового?

- Так решило руководство.

- Ну, елки-палки. И Александр Иваныча нет, как назло.

- Ничего, Лена, не надо. Тут ничего не исправишь. Завтра я выхожу на другой объект:

Лена сидела и не знала, что сказать. С улицы посигналили.

- До свидания, - сказал я. - Передай Александру Иванычу и Ирине Геннадьевне, что я еще приду попрощаться.

Я толкнул дверь и вышел в коридор.

Несколько лет прошло, а я так и не пришел, не попрощался. Сначала было некогда, потом - как-то неудобно (что сразу не пришел), а теперь - уже и смешно, наверное. Все уже забылось, а я возьму и заявлюсь. Но до сих пор я чувствую вину перед этими людьми. Как будто обманул их. Прикинулся хо-рошим, а как уехал, так и забыл сразу. Но я не забыл. А почему не приехал - сам не знаю. Собственные поступки объяснять труднее всего.

26 мая 1998 года я вышел на новый - четвертый свой объект под номером шестнадцать. Это был автомагазин на улице Аргунова. Живописнейшее место! На краю города, за оптовым рынком в Ново-Мельниково. Рядом течет реч-ка Кая - мутная и мелкая, заросшая сочной травой и непролазными кустами. За речкой зеленеющий склон, по которому рассыпались домики - что-то вроде деревеньки, отжившей свое и медленно, но неуклонно уступающей напору большого города. Мы приехали туда в половине десятого утра, когда ярко све-тило солнце и все смотрело радостно и живо. Автомагазин расположился в ма-леньком каменном доме, в нем совершались купчие; за домом раскинулся ог-ромный пустырь, обнесенный бетонным забором, внутри которого огорожена площадка для машин. Кругом дичь и запустение. Странным казалось скопление сверкающих новых автомобилей в таком пустынном месте.

Мы трое - я, начштаба и зам по общим вопросам - прошли мимо домика, через железные ворота и свернули к строительному вагончику. Зашли внутрь. Там - обычное дело: окурки на полу, грязнущий стол у стены, видав-ший виды стул, лежанка сбоку, покрытая чем-то вроде кошмы, какой пастухи от холода укрываются, плитка на табуретке и, наконец, охранник, которого я ме-нял. Он сразу набросился на нас.

- Вы где, едрит вашу мать, пропадаете? Я уже двадцать минут как дома должен находиться!

Это был Сашка Максимов, известный буян, весельчак и, в общемто, не злой человек. Он, видно, служил во флоте, благодаря чему завел привычку носить на поясе настоящий кинжал в ножнах. Еще он привозил на дежурство со-баку - громадную овчарку - что давало ему возможность находиться в по-мещении одному, не считая, конечно, четвероногого друга. Еще он всюду возил мешок, какие висят в боксерских залах. В свободные часы (а их всегда было много) он с энтузиазмом тузил мешок руками и ногами, только что кинжалом не резал. Росту он был среднего, круглолицый и коренастый. Бил кулаком при-мерно как ногой - от его удара в корпус соперники прогибались, не помогал и щит. И вот этот Максимов набросился на нас троих, совершенно не стесняясь в выражениях. Спутники мои знали его не первый год, и лица их сделались кис-лыми. Они дружно отвернулись и стали рассматривать стены и пол вагончика, зам по общим вопросам взял в руки журнал приема-сдачи.

- Мне в Ново-Ленино ехать, а я тут сижу! Что это за х...? - не унимался Максимов.

- Ладно-ладно, - не выдержал начштаба. - Езжай домой. Все. Свободен!

Максимов еще повозмущался какое-то время и вышел. За воротами стояла его "пятерка" белого цвета, на которой он ездил в любую погоду и в любое время года.

Затих шум двигателя, и мы задышали спокойнее, лица начальников об-рели присущее им строгое выражение.

- Ну ладно, принимай объект! - начштаба сунул мне журнал и спрятал руки в карманах.

Я уже знал систему приема-сдачи и не заставил себя ждать: через минуту в журнале появилась следующая запись: "26.05.1998 г. Объект N 16 принял Лаптев. Оружие N: подпись". Начштаба внимательно ознакомился с моей за-писью и не нашел в ней ничего предосудительного. Он бросил журнал на стол, на хлебные крошки и мух, ползающих по этим крошкам, и молвил:

- Вот это и есть твой объект. Тут твое место. Не забывай выходить на связь. Мы поехали.

Я с удивлением смотрел на него.

- А охранять-то что?

- Вот магазин, - кивнул на окно зам по общим вопросам. - Когда будут оформлять покупку, позовут тебя. Понял?

- Понял, - сказал я, хотя ничего не понял. Я уже начинал привыкать, что здесь как в армии - до всего нужно было доходить своим умом.

Уже в дверях начштаба словно бы споткнулся.

- Чуть не забыл! - воскликнул он и обернулся. На лице его сияла улыбка. - Вечером, в шесть часов, приедет второй охранник, так что ночью вдвоем будете.

"Какой охранник? Тут одному делать нечего!" - подумал я, но вслух ничего не сказал. А чего говорить? Поставили - стой. Нет работы - лежи. Дали хороший объект, скажи спасибо!

Объект и впрямь был хорош. Натурально, мечта охранника! С девяти до восемнадцати сидишь в вагончике, читаешь, пишешь, можно вздремнуть - никто слова не скажет. В половине шестого, правда, потревожат: нужно пойти принять автомобили на стоянке. Приемка занимала минут двадцать. Охранник пересчитывал все машины и проверял наличие пломб. Затем расписывался в журнале в том, что, дескать, такой-то тогда-то принял под охрану столько-то автомобилей. После восемнадцати часов база пустела, приходил второй ох-ранник, и появлялись два своих, внутренних сторожа. Итого - четыре челове-ка, из которых один с ружьем, один с наручниками и с дубинкой, а двое просто в ботинках и в штанах, потому что свои же, слесари, днем занимаются ремонтом, ночью подрабатывают сторожами. А чего не подрабатывать? Налопался супа с мясными костями, напился чаю со сгущенкой, наигрался в карты, по-смотрел телевизор, в футбол погонял, наконец, прогулялся перед сном по све-жему воздуху, напоенному ароматами трав и свежестью реки, и преспокой-ненько уснул - со спокойной совестью, с чувством выполненного долга! По-нятно, что и мы вели такую же вольготную жизнь: отдыхали, ели, спали вво-лю. Жара, правда, мешала. Но днем можно было пойти к воде, искупаться, по-лежать в теньке. А уж ночью как хорошо! Небо все черно! Звезд - не сосчи-тать. Возьмешь двадцатикратный бинокль, ляжешь на эстакаде и смотришь на звезды. Можно так лежать часами. Но ребята не дают, то в карты позовут иг-рать, то затеют интересную игру с неприличным названием (хотя и совершен-но безобидную). А то накупят водки и устроят что-то вроде званого ужина. Я как мог уклонялся, но удавалось не всегда. Потому что я хотел быть хорошим товарищем и еще потому, что не сильно-то отличался от остальных. Все мы слеплены из одного теста, университетский диплом и разного рода регалии не так много значат, как мы воображаем, и перешагнуть из одного сословия в другое совсем не трудно, если только иметь соответствующий настрой.

Жили мы великолепно! Неподалеку располагался оптовый рынок, и вечерами я ходил, разнообразия ради, за продуктами. Брал улануденскую тушенку по восемь тысяч рублей за банку (дорого казалось!), молоко сгущенное за три, яблоки, шоколад, чай, кофе в пакетиках, напиток газированный, колбасу, хлеб, печенье: - всего не упомнишь. Местные охранники - Сашка и Толян (обоим за пятьдесят, но горя мало - звали всех по именам и обращались исключитель-но на "ты") - приносили из дома суповые кости, картошку, вермишель и вари-ли похлебку с добавлением тушенки, лука и лаврового листа. Ели от пуза, так, что не с первой попытки удавалось встать из-за стола. Лето, жара! - а тут суп наваристый, пар идет к потолку, и ты с ложкой - так хлебаешь, так хлебаешь, словно три дня не ел. Ужины эти запомнились особенно. Еще запомнились про-гулки вдоль бетонного забора. Я, гуляя, придумывал скуки ради, как организо-вать угон машины со стоянки. Сделать это было нетрудно. В одном месте со-хранились ворота - их заложили железной трубой и навесили замок. Сдернуть его было нетрудно. Вытаскивай трубу, открывай ворота и - ищи ветра в поле! Внутреннее ограждение не в счет. Охранники спали как медведи. Выноси что хочешь, хоть бы и сам вагончик со всеми людьми - грузи на платформу и дуй в любую сторону. Но на забор никто не покушался. Охрана с помповыми ружь-ями - не шутка! На психику жмет. Даже и знать будешь, что спит охрана, а все равно страшно. А ну как встанет среди ночи? Выйдет на минутку, да как стрельнет, подлюка! Будут тебе автомобили с музыкой и цветами.

В общем, спали мы спокойно. Поскольку дежурили вдвоем, поделили ночь пополам. Один как бы дежурил с двенадцати до четырех, другой - с четырех до восьми утра. Выглядело это так: тот, что дежурил вторым, сначала за-конно спал свои часы с двенадцати до четырех, а затем переходил во второй ва-гончик (где стояла рация) и уже там досыпал до самого утра, хотя и без прежней безмятежности (все ж таки нужно было проснуться в шесть часов и откликнуть-ся в минуту переклички, сказать, что, дескать, все спокойно у нас, никто не гра-бит и не убивает, спим дальше). Что до меня, то я любил дежурить во вторую смену: все равно укладывались во втором часу - то видак с порнухой гоняют, то в "тыщу" режутся. Где уж тут поспишь! Однажды Сашка с Андрюхой девчонок каких-то привезли, совсем молоденьких. Пили, ели, веселились, видео кру-тили, потом пошли девчонок провожать - те не захотели остаться. Андрюха после сокрушался, что истратил на них двести пятьдесят рублей. Они еще и взаймы попросили, когда прощались. Это его особенно возмутило.

- Вот нахалки! - кричал он. - Не дали, еще и деньги просят!

Возле вагончика стоял теннисный стол, и мы играли в теннис утром, днем и вечером. Так случалось, что я у всех выигрывал. Со мной перестали играть. Напустили на меня завхоза Петю - местного профессионала. Тот меня сразу обыграл - три раза подряд. Тогда я обратил внимание на свою абсолютно лы-сую ракетку, мало чем отличавшуюся от простой фанеры. Дома у меня лежала новехонькая ракеточка довольно роскошного вида, и на третий день я отловил Петю, притащил к столу и быстренько вернул долг. Тот же счет: три - ноль. В виде утешения сказал Пете, что все дело в ракетке, и мы разошлись без драки. Больше я с Петей не играл. Интерес к теннису постепенно угас. Пробовали в футбол играть и в баскетбол, используя пустые бочки вместо штанг, но не прижилось - лень обуяла.

На этаком объекте запросто можно было жить. Заехал на месяц и - отдыхай в свое удовольствие. Раз в неделю съездил в баню, и обратно - на природу, на свежий воздух. Зарплата при таком режиме была бы ровно пять мил-лионов рублей. Я тогда копил деньги на машину. Цены на местной барахолке были смешные. "Тойоту-Корону" девяносто первого года выпуска можно бы-ло купить за двадцать "лимонов". Новая "девятка" шла за сорок четыре. "Шестерка" - за тридцать шесть. Подержанную "копейку" отдавали за пять. "Москвичи" девяносто третьего года - за семь. Крутые иномарки шли за семь-восемь тысяч долларов, что в рублях составляло пятьдесят "лямов". Лю-бимая тема у охранников - цены на иномарки. Покупать не собирались, но поговорить приятно. Я этим пользовался и со всеми советовался - что бы мне взять. Вариантов тьма, но тем труднее выбор. Советы давали охотно, но по-ехать и помочь выбрать никто не рвался. На такое может решиться лишь про-фессионал, а таковых среди моих знакомых не было. Некоторые пытались сбагрить мне свои машины - битые-перебитые, но я благоразумно отказался. Не предлагал купить машину один лишь Сашка Максимов. Но с тем я не об-щался. Тот обматерил меня однажды за опоздание, и я надулся на него со всей серьезностью. Потом его перевели на другой объект, поближе к дому, и дуться я перестал. Эх, любил же я опаздывать! Хоть в два часа встречу назначь - все равно опоздаю. Я и на самолеты приезжал в самую последнюю минуту. Одна-жды в Ленинграде уже регистрация закончилась, сотрудница в синей форме встала со стула и повернулась уходить - тут я нарисовался. Еле уговорил уделить мне десять секунд. А то остался бы в Пулково дней на десять - с би-летами в восьмидесятые годы туговато было. А рейс на Иркутск, номер "три-дцать семь сорок два" в семь часов вечера отправлялся. Весь день у меня сво-бодный был. А я все равно едва не опоздал. Такой вахлак!

Но не все гладко текло. Пришел однажды завхоз Петя в вагончик и поведал с грустью:

- Запаску кто-то слямзил.

Я не знал, что такое запаска, и наивно спросил:

- Какую запаску?

- Ну запаску, колесо запасное!

- А-а-а!.. И что?

- Как что? Украли запаску, а вы даже не знаете.

Тут до меня дошло. Речь шла о машинах, которые мы охраняем. Я поднялся с топчана и сделал озабоченную мину.

- А когда она пропала?

- Да хрен ее знает! Я вчера обнаружил. Присмотрелся - пломба на машине не так стоит. Открыл багажник - запаски нету!

Накануне дежурил Леха Беспалов, дюжий белобрысый парень, немного меланхоличный, похожий на немца - такой же холеный и самоуверенный.

- У Лехи спрашивал? - начал я расследование.

- Спрашивал. Толку-то!

- А этот, Семенычев что говорит?

- Не знает ничего. Не видел. - Петя помолчал. - Это свои украли. Я уж знаю!

- Как - свои?

- Да так! Кто ночью полезет через два забора за колесом? Охраны полно, собаки бегают: Только свой мог спокойно зайти, снять пломбу, а потом не спеша поставить на место.

Мне стало неуютно. Понятно было, что я тоже подпадал под подозрение, и рассказывая о пропаже, хитрый Петя проверял и меня, смотрел, как я реагирую.

Я подумал чуть и молвил:

- Нашим запаска не нужна. Жигулей ни у кого нет (Максимова тогда уж не было). У Лехи "Тойота", у Юрки "Хонда-Сити".

- Могли для знакомых взять, - заметил Петя.

- Да кому оно нужно? Сколько стоит запаска?

- Триста!

- Ха! Вот если бы она стоила десять раз по триста, тогда бы еще задумались. А так, мараться за несчастные три сотни - не-ет! Наши на это не пойдут. Ищи среди своих сторожей.

Я говорил искренне, но Петя не поверил. Да и кто я такой, чтобы верить мне? Не мог же я поручиться за каждого, как за самого себя. Я и сам был на подозрении.

Петя мог бы сообщить о краже в руководство "Сейфа", и тогда с нас высчитали бы стоимость запаски. Каждый из шести охранников заплатил бы по полтиннику - сумма небольшая, но неприятно само разбирательство. При-шлось бы писать объяснительные и толковать с руководством с глазу на глаз. Но Петя не стал поднимать шума. Поговорил с каждым и сделал для себя какой-то вывод. Это был единственный неприятный момент за два месяца моей рабо-ты в автомагазине.

Случались анекдоты - отличался Леха Беспалов. То окно мячом разобьет в вагончике, то вывернет конфорки из электроплиты. Забавно было наблюдать, как местная публика пыталась его урезонить. Леха не воспринимал никакой критики и на вопрос: зачем он унес домой конфорки? - отвечал с раздражени-ем: "Скажите спасибо, что всю плиту не забрал!" По поводу разбитого стекла объяснял просто: "Ну я же сказал - вставлю! Вот люди - говоришь им, не по-нимают!" Однако ему не верили, и правильно делали. Леха и не думал зани-маться подобными пустяками.

Не могу не рассказать об одном литературном споре, который произошел у меня со студентом филфака педагогического университета, подрабатывавшим сторожем на базе. Это был типичный студент - молодой, длинный и худой; на лице снисходительная улыбочка, манеры развязные. Я увидел однажды у него в руках книгу Набокова - "Лолита". Глупо, конечно, было в моем положении за-тевать такие разговоры. Но я не мог не спросить: мне интересно было отноше-ние современной молодежи к Набокову в частности, и к литературе вообще. Что они читают, что любят, на что надеются.

Когда я спросил студента о "Лолите", тот сперва поглядел на меня, как бы взвешивая - стоит ли отвечать, а после выразился в том духе, что Набоков очень сложный писатель и его не всякий сумеет понять.

- Но тебе понравилась "Лолита"? - упростил я задачу.

Тот пожал плечами:

- Ничего романчик.

- А что ты еще читал у Набокова?

Студент снова глянул, потом говорит:

- Набокова следует читать в подлиннике.

- Это как?

- На английском.

- А-а! Во-он что! - протянул я. - А ты что, читал его на английском?

- Нет, - мотнул тот головой.

- Ну а на русском-то, на русском прочел что-нибудь окромя "Лолиты"? Ведь Набоков много написал!

- Прочел.

- Что?! - Я уже начинал злиться. Хорош филолог! Его спрашивают о любимом предмете, а он едва мычит.

- Про этого читал, ну, как его: - наморщил тот лоб. - Он еще в шахматы играл:

- "Защиту Лужина", что ли?

- Точно!

- И что, понравилось?

- Да ничего.

- Ну а еще что читал?

Студент перестал улыбаться.

- А у него еще что-то есть?

Тут уже я взял паузу. Разговаривать дальше не имело смысла, но не хотелось кончать таким образом.

- А скажи-ка, - осенило меня, - это ты по программе Набокова читаешь, или сам захотел?

- Сам.

"Ну, тогда дело не безнадежно!" Сам я недолюбливал Набокова, не все принимая в его творчестве, но отдавал должное мастерству писателя. Прочел я у него, кроме упомянутых "Лолиты" и "Защиты Лужина", - "Дар", "Согляда-тай", "Валет, дама, король", "Другие берега" и еще не то роман, не то по-весть - не помню название. Все пытался понять, что это за писатель. Но так и не понял. Стилист великолепный, знаток психологии. Но как-то все холодно, зло. "Лолита" - просто похабная вещь. Неудивительно, что Набокова не любят так, как любят, к примеру, Бунина или Куприна. Повести "Гранатовый браслет" и "Олеся" перевесят все романы Набокова вместе взятые. В рассказе "Телегра-фист" больше сочувствия и доброты, чем во всем творчестве Набокова. Странный он писатель. Обо всем этом мне хотелось поговорить со студентом-филологом. Я истосковался по литературе, по спорам о Достоевском, Гоголе, Пушкине: Согласен был и на Набокова. Но - разговор не клеился. Видать, студент способен был говорить о литературе только с преподавателями, и то лишь во время экзаменов. Но я все-таки задал еще один вопрос. Я задаю его всем, читавшим "Лолиту".

- А как тебе показался главный герой романа - нравственный он человек, по-твоему?

- В смысле?

- Ну, сорокалетний мужчина и двенадцатилетняя девочка:

- А что такого?

- По-твоему, это нормально?

Студент пожал плечами и отвернулся.

Я открыл дверь и выглянул на улицу. Солнце на синем небе, белые облака застыли бесформенными пятнами. Тихо, хорошо. При чем тут "Лолита"? Кто такой Набоков?..

И все же, я не успокоился вполне. Через несколько дней я как бы невзначай спросил студента:

- А ты кем работать будешь, когда институт закончишь?

- Не знаю, - последовал ответ.

- Ну, в школу там, или в издательство книжное, - подсказывал я.

- Не-е! Только не в школу.

- А куда?

Студент не желал "колоться".

- Видно будет, - отвечал он.

После этого я потерял к студенту всякий интерес. В литературе он вышел профаном. В теннис играть не умел. Физически не развит и по натуре апатичен. Что из него получится - неведомо. На объекте он только и делал, что жрал да спал. Жрать любил чужое, а спал часов до одиннадцати, просыпая даже собст-венную смену.

Что еще было интересного? Однажды я провел на объекте двое суток. Леха собрался на Байкал и попросил отдежурить его смену. Я согласился, а после пожалел: пошел холодный дождь, отключили электричество, и мы сидели в ва-гончике холодные и голодные - не на чем было приготовить обед и вскипятить чайник. Я с тоской смотрел через окно на лужи, на грязь, на мокрую траву. Не читалось, не спалось, не думалось ни о чем. Лежал на топчане, укрывшись курткой. Слушал перестук дождя по крыше. Хотелось в тепло, в чистоту, чтоб на плите варилась жирная похлебка, кипел самовар, чтобы окна запотели. Окна обязательно должны запотеть. Это с детства осталось: осень, холодный дождь, жарко топится печь, и окна - все шесть штук словно затянуты дымкой. Это конденсат влаги на холодном стекле. Дома тепло - на улице холодно, вот стек-ло и запотевает. Эх, вернуться бы в тот деревянный дом на улицу Пушкина, в проклятые годы застойные. Кажется, ничего не было лучше того времени. Да уж не вернешься - дом снесли, на его месте теперь кирпичная многоэтажка.

На "шестнадцатом" я пробыл два месяца: хорошее никогда не длится слишком долго. В один прекрасный день подогнали железнодорожные платформы, загнали на них все машины - и кончился шестнадцатый объект. Я, помню, испытал облегчение, почти обрадовался неожиданной свободе. От чего я стал свободен? Непонятно. Не там, так здесь работать будешь. Рассчитаешь-ся с долгами в одном месте, тут же обнаружатся другие - такие же обязатель-ные и срочные. Абсолютной свободы не существует, если не признать за тако-вую смерть. Двадцать шестого июля я отстоял последнюю смену и отбыл до-мой. Меня поджидал новый объект - под номером двадцать. Выходить через четыре дня - мне дали отдохнуть. Я был на хорошем счету, поэтому изо всех освободившихся охранников мне предложили наилучший с точки зрения ру-ководства вариант. Охранять предстояло станцию техобслуживания автомоби-лей. Это сравнительно недалеко от моего дома - на улице Приморской, - плотину перешел, и ты на месте. Объект забит аппаратурой: восемь камер сле-жения, два монитора, видеофон на двери, глухие жалюзи и прочные замки, рация и телефон. Со всех точек зрения объект был хороший. Я ехал на него с праздничным настроением. Но подтвердилась старая истина: не все золото, что блестит. С первого шага у меня пошло наперекосяк.

Станция только готовилась к сдаче в эксплуатацию - перестраивался и ремонтировался бывший продуктовый магазин. В тридцатиградусную жару красились стены, врезались дверные замки, устанавливались навесные потол-ки - все в страшной спешке, все на нервах, с надрывом. Охране выделили крошечную комнатку под самым потолком на втором этаже - без окон, без вентиляции, загаженную и провонявшую какой-то гадостью. Охранять было не-чего, но нужно было сидеть целый день перед включенными мониторами. От краски и от жары у меня очень быстро заболела голова (я вообще плохо пере-ношу тесные помещения). Да еще дедок суетится рядом - бывший сторож ма-газина, оставленный для мелких поручений. Жует весь день сало с чесноком, дышит горлом, глядишь, водки полстакана хряпнул - и бормочет, бормочет, - сиди, слушай его. Вышел бы погулять - да куда тут выйдешь? Со стволом да-леко не уйдешь - кругом жилые дома, магазины, небольшой рынок тут же. Обошел станцию по периметру - и в будку! После обеда я плюнул на все и растянулся на топчане, закинув руки за голову. "Ружжо" поставил рядом с го-ловой. Поспать, конечно, не удастся, думал я, но дух перевести можно. Но и тут покоя нет - бегают к телефону, звонят все, кому не лень. Один раз я не вытер-пел и сделал замечание двум парням и девушке, что, мол, телефон служебный, и нечего тут личные разговоры говорить!

Парни промолчали, но затаили обиду. Один из них оказался начальником строителей и другом директора магазина. Маленький такой, стриженный бобриком, катался на красной "девятке". Ближе к вечеру, часов в шесть, он вдруг заявился ко мне и с перекошенным лицом стал стыдить меня: почему это я лежу весь день и что это за ерунда такая? Я сразу хотел было встать, но передумал и отвечаю, повернув голову:

- А ты кто такой, так тебя разэтак?

Тот вопрос проигнорировал и продолжил свою мысль:

- Я уезжал в обед - лежит, я приехал - опять лежит. Пролежал весь день и не встал ни разу.

Я не выдержал, приподнялся на локте.

- Почему же не вставал? Вставал - целых два раза! Ходил до ветру:

- Я скажу Боре про такое поведение.

- А кто такой Боря?

- Увидишь потом.

- А ты кто такой?

- Узнаешь.

- Ну и пошел отсюдова.

- Как бы ты сам не пошел, - ответил строитель и вышел.

Я тогда не знал, что он всего лишь строитель. Могло оказаться, что он какой-нибудь совладелец фирмы. Но угроз его я все равно не испугался. Что мне грозило? Перевод на другой объект. Но я уж решил, что работать здесь не буду. Так что - чем скорей, тем лучше.

Но парень этот не стал на меня жаловаться - ни Боре, и никому другому. На другое утро он очень вежливо поздоровался со мной и попросил разрешения воспользоваться телефоном. Мне такой разговор понравился гораздо больше, и я так же вежливо ответил, что позвонить можно. И даже встал и вышел из ком-натки. Беспокоить меня стали меньше, но лучше мне не сделалось. Все та же жара, ядовитые лакокрасочные испарения, соседство с любителем чеснока и водки, и полное отсутствие свободы. День тянулся медленно. Приезжал я к де-вяти утра. Солнце уже высоко, припекает, зараза. Доложил по рации о прибы-тии, положил на колени ружье и сиди - смотри на монитор. Час сидишь, два сидишь, три сидишь. Глядь - двенадцать пропикало. Снова докладываешь: все хорошо на объекте, и опять - ружье на колени, взгляд на монитор. Снова час, два, три: Уже пять часов вечера, шесть, семь, а работяги все трудятся, все го-нят план. Наконец, когда одуреешь от вони и духоты, часов в девять, - собра-лись все скопом, ушли. Замкнулся на все запоры - слава тебе господи, остался один! Теперь можно расслабиться. Наконец-то можно прилечь, отдохнуть. Я снимал форму и надевал спортивное трико, футболку и кеды, - самочувствие сразу менялось, я уже не был охранником на службе, а обычным человеком, ка-ким и всегда был. Сразу заваривал густой чай, подогревал нехитрый ужин, взя-тый из дома. Поужинав, бродил по всем помещениям, включая подвальные. Ти-хо, спокойно. Такой полной тишины я не слыхивал нигде! Даже в лесу ночью - все равно какие-то шорохи, шуршание, ветерок гуляет по верхушкам деревьев, ветка хрустнет, жучок пискнет. Тут не то! Ни ветерка, ни шороха. Остановишь-ся где-нибудь в подвале и стоишь целую минуту, слушаешь неизвестно что. По-том поднимешься по ступенькам, глянешь на монитор - там все то же: стены магазина по всему периметру, площадка с флагами, ярко залитая светом про-жекторов, редкие прохожие идут по своим делам. Совершается обычная жизнь городской окраины - бессмысленная, непонятная. Куда они идут? Чего им на-до? О чем думают? Странно все. Странно и непонятно. А может, это я странен со своими загадками. Не нужно ни о чем думать. Все равно ничего не придума-ешь. Живи иллюзиями - и будешь если не счастлив, то доволен, если не дово-лен, так спокоен, если не спокоен, то "нормален", а если и не "нормален" - то все равно будешь таким, как все. Потому что все живут иллюзиями, гонятся за призрачными целями. Каждый верит, будто его жизнь носит исключительный характер, что есть в этом некий великий смысл. Эта вера в исключительность бытия подспудно довлеет над каждым из нас. Благодаря этой вере все наши по-ступки и привычки как бы озаряются светом вечности. Высшим, божественным светом! Но нет вечности. Нет никакого смысла в нашем существовании, кроме того, чтобы просто жить и давать жизнь следующим поколениям. На них вся надежда - авось найдут пресловутый смысл, а если не найдут, то сделают жизнь приятной и легкой - настолько, что не нужно будет ей никакого оправ-дания. Просто живи, просто радуйся. Исследуй природу, познавай самого себя, развивайся сам и продолжай технический прогресс. Впереди - вечность. Впе-реди - свобода. Равенство, братство и любовь - все впереди. Но впереди и борьба за все это. С кем борьба? А ни с кем! С самим собой борьба! Со зверем внутри себя. Достоевский называл это борьбой Бога и Дьявола в душах люд-ских. Но нет Дьявола. А есть звериные инстинкты, еще не изжитые рефлексы, рудиментарная память бесчисленных поколений всех зверей, которыми мы бы-ли сотни миллионов лет. Кто-то найдет в моих словах унижение человеческой природы, но я отвечу, что нам нечего стыдиться родства с животными. Даже и в Писании сказано, что животные безгрешны. Я перевожу это высказывание так: у животных отсутствует мораль, у них нет самосознания, они живут инстинкта-ми и живут единственно возможным для собственного выживания образом. По-тому с них нечего и спрашивать. Человек же (честь и хвала ему за это!) на-столько возвысился над животным миром, настолько развился, что у него поя-вился выбор - продолжать ли ему жить по законам животного мира или жить по законам Разума. Увязывая человека и животных в единую цепь, я возвышаю человека. Ведь если человек сумел за короткий срок так сильно развиться, так высоко встать над животными, то что его ждет дальше? До чего дойдет разви-тие его способностей в будущем? Не в том будущем, которое через сто или две-сти лет, а через сто тысяч лет, через миллион, через сто миллионов лет! Этого представить нельзя!

Хорошо думается в тишине. Но особую прелесть для меня имели вечерние прогулки. Часов в десять, после очередной переклички, я выходил из магазина, замыкал входную дверь и шел на два часа гулять по прилегающим ули-цам. Это было грубейшим нарушением должностной инструкции, за которое меня могли уволить, но в том-то и заключалась прелесть! Сделать то, чего нельзя, проникнуть в запретную зону, поступить наперекор здравому смыс-лу - в этом есть особое, ни с чем не сравнимое наслаждение. Я словно бы вы-прыгивал из самого себя, и казалось, не я - кто-то другой ходит и смотрит моими глазами. Вот он идет по улице Приморской. Уже вечереет, под сенью тополей совсем темно. Улица упирается в заросший травой пустырь. Несколько узких и широких троп пересекает его во всех направлениях. Вдали мерцают ог-ни жилых домов, мрачно возвышается новостройка, огороженная бетонными плитами. Доносится шум троллейбусов, жужжат как шмели автомобили. Небо темнеет, и проблескивают звезды серебристым светом. Выйдешь на середину пустыря, обернешься в сторону Юбилейного и смотришь десять, двадцать ми-нут. Темный склон со множеством светящихся точек, лес - глухой и страш-ный, видна областная больница - со спичечный коробок величиной. В боль-нице томятся люди. Во всех домах, во всех окнах совершается жизнь, - едят и пьют, спят, ходят на работу, ругаются, любят, воспитывают детей. Иногда жут-ко становится - сам не знаю отчего. Где постоишь, где и посидишь на траве, поглядишь, подумаешь, помечтаешь. Хотя, какие тут мечты!..

К двенадцати возвращаешься на объект. Смотришь издалека - не стоит ли у входа дежурка? А ну как приехали с проверкой! Шуму будет до небес. Но нет, не приехали, и "хозяева" не нагрянули. Эти, кстати, тоже часто наезжают. Таковых несколько: генеральный директор сети магазинов "Байкалшина", пара его заместителей и непосредственный директор моего объекта. Последний, до-пустим, жил в пригороде, и его я мог не опасаться. А первые трое имели при-вычку шарахаться по городу до часу ночи. Но мне до поры везло. Отдохнувший и как бы умытый необычными мыслями, я делал по рации свой доклад и укла-дывался спать. Будильник заводился на час сорок пять, чтобы без пяти два уча-ствовать в общем хоре докладывающих голосов. Затем стрелка переводилась на без пятнадцати четыре, и - тот же вариант. Еще две переклички - в шесть и в восемь - и ты свободен на целых два дня! После шести утра я уже не ложился, а совершал второе грубейшее нарушение режима: надевал кеды и бежал часо-вой кросс. С шести до семи - самое спокойное время. С проверками никто уже не ездит, народу на улице мало, но уже светло и хорошо, как хорошо бывает тихим летним утром. Я бежал по той же Приморской, но уже в другую сторо-ну - до плотины и затем на берег Иркутского водохранилища, вдоль кромки воды - пока хватало времени - по мокрой траве краем леса навстречу восхо-дящему солнцу. Хоть и не выспался, сил, кажется, нет, но - хорошо! Не вы-держишь, скинешь одежду - и в воду! От воды поднимается пар, жутко вхо-дить в фиолетовую глубину. Бросаешься в нее с восторгом, забыв про все, и выскакиваешь как ошпаренный. Кеды, трико, футболку на себя и - назад! Бе-жишь, ног не чуешь, тело невесомо, голова словно пьяная. Так здорово, что не выскажешь. В семь часов прибежал на станцию, отомкнул дверь, взлетел в комнатку свою - ужасно душную, темную, - скорей умываться, форму не за-быть надеть. Надо еще чай попить, позавтракать - время летит быстро, в по-ловине восьмого уже приходят рабочие. В восемь перекличка, а в полдевятого является мой сменщик - хмурый и невыспавшийся. Сочувствую ему - целый день на жаре, среди одуряющих запахов, когда нечем занять время: Я говорю ему: "Счастливо!" - и покидаю объект. Следующая моя смена - послезавтра. У меня сегодня целый день, и завтра целый день - уйма времени. Почти сча-стливый выхожу на плотину и иду пешком домой. Свежий ветер, синева, солн-це слепит. Жизнь прекрасна! Вчерашние страхи кажутся нелепыми, размышле-ния вздорными, когда так ярко светит солнце, сверкает вода, и ты молод и сво-боден - на целых два дня.

Продолжалось все это недолго. Недели через три, в конце августа я наконец попался. Не утром и не вечером, а днем. Было воскресенье - самый приятный для охранника день, когда никого нет на объекте, не нужно сидеть в форме с сердитым видом, а можно лечь поудобнее и прочесть газету или книгу, или просто уснуть. Я не взял с собой ни книг, ни газет и мне приспичило сбегать в киоск - купить что-нибудь почитать. Бегал я недолго, минут сорок, а когда вернулся, увидел машину генерального директора возле станции, сам директор сидел на корточках возле искореженного сейфа. Я подошел как ни в чем не бы-вало и поздоровался. Директор не ответил на мое приветствие, а вместо этого напустился на меня. Его интересовало, где я был.

- Ходил в киоск за газетами, - ответил я и вошел в помещение.

Директор стал возмущаться и сообщил между прочим, что он уже поставил в известность руководство "Сейфа", и сейчас сюда приедут все, кому положено. Я пожал плечами и ничего не сказал. Директор походил по станции, по-пинал ящики с оборудованием, сел в "Тойоту" и уехал. Через пятнадцать минут мне позвонил из офиса Игорь, дежуривший в тот день, и спросил, что у нас там такое случилось.

- Да все нормально, - произнес я легко.

- Нормально?

- Нормально.

- Ну тогда бывай.

Инцидент был исчерпан. Но генеральный директор не успокоился. Через неделю он повторил свою жалобу и потребовал разбирательства и наказания виновного. Меня вызвали для беседы. Все те же - начштаба и зам по общим вопросам. Я не знал, о чем пойдет речь, и не ждал ничего дурного. Приехал в офис с радостным видом, как будто ждал награды.

- До нас дошли нехорошие слухи, - начал зам, и я сразу все понял.

Мне ставилось в вину грубое нарушение должностной инструкции, а еще то, что я не сообщил о случившемся оперативному дежурному. Я хотел уже сказать, что оперативный дежурный обо всем знал, но вовремя прикусил язык. Лишь тогда я понял, что Игорь прикрыл меня, рискуя собственной головой. А я его чуть не выдал. О себе я не думал, вернее, думал, но не волновался. Досадно, конечно, было бы, если бы меня уволили по тридцать третьей статье. Лишение зарплаты - тоже неприятная вещь. Но, по большому счету, я не дорожил этой работой. И был бы рад в душе, если бы кто-то или что-то подвинуло меня с нее. Но в этот раз подвинуться не удалось. Увольнять меня не собирались, меня да-же не лишили зарплаты. До сих пор не могу этого объяснить. Неужели меня так ценили, что боялись обидеть? На психику мне, правда, надавили здорово. Сты-дили как школьника. Но как они могли меня стыдить, когда я сам бы мог их всех настыдить и поучить жизни? Я с первых же слов дал им это понять, выра-зившись в том духе, что вину свою я сознаю и нечего по десять раз повторять одно и то же! Хотят наказать - пусть наказывают. Сказал, что больше за газе-тами ходить не буду, значит не пойду! - и нечего несколько раз повторять од-но и тоже!.. Воспитатели казались недовольными такими речами, но ничего до-бавить не захотели, и я ушел. На другой день я написал заявление на отпуск с первого сентября. Мне оставалось доработать неделю; выйду ли я из отпуска, я не знал. Но что не вернусь на "двадцатый" - это уж я решил.

Но я ничего не пишу про свои занятия карате. Год прошел с начала тренировок - срок немалый, особенно если учесть мою манеру браться за любое дело со всем жаром романтически настроенной натуры. По-прежнему я отраба-тывал каждое утро основные удары и блоки, делал растяжки и отжимался на кулаках. На тридцатое мая был назначен экзамен "на пояса", но пришло всего четыре человека, и экзамен не состоялся. Мы провели обычную тренировку, а затем тренер предложил нам разбить доски кулаком. Толщина - двадцать пять миллиметров. Много это или мало? Если попадет сухая и легкая досочка - не-много. Средней силы удар такую доску ломает. Но если доска будет мокрая и тяжелая, да еще сучок попадет - лучше ее отложить. Опытный каратист с одного взгляда определяет жесткость древесины. Опытный каратист никогда не станет разбивать сырую доску. Многое зависит также от партнеров - тех, что держат доску во время разбивания. Двое человек берут доску с четырех углов и вытягивают руки перед собой в жестком упоре, как бы устанавливая перед со-бой щит. Малейшее послабление в момент удара грозит неприятностями. Толь-ко резкий, быстрый удар будет эффективен.

На четверых у нас было три доски. Один отказался разбивать, и вышло ровно. Первым бил Серега Куницын, тот самый, с которым мы проверяли силу характера год назад. Серега за этот год достиг больших успехов. Выяснилось, что он раньше занимался кикбоксингом, - оно и чувствовалось. Серьезное от-ношение, регулярные занятия с полной отдачей сил сделали свое дело - среди нас он оказался самым техничным. Рост где-то в районе ста семидесяти, на вид рыхлый, но врежет - мало не покажется! И вот мы с Димой Царевым берем досочку - тридцать сантиметров на двадцать - и вытягиваем ее перед собой. Серега встает перед нами, долго целится, подводит и отводит кулак, дышит глубоко и сводит глаза к переносице. Но вот шея его напружинивается, лицо наливается кровью, он сдавленно кричит и коротко и мощно бьет в центр доски. Глухой стук, резкий толчок, мы делаем шаг назад и опускаем руки. Доска цела! Серега смотрит на правый кулак - все четыре фаланги сбиты до кости, они бы-стро наливаются кровью. Тренер осматривает кисть и чему-то своему кивает. Кажется, ничего страшного. Экзамен можно продолжать.

- Попробуешь ногой? - не то спрашивает, не то предлагает он Сереге. Тот неуверенно жмет плечами.

- Можно...

Мы снова встаем в упор. Распрямляем руки и молим бога, черта и дьявола об одном - чтобы Серега не раздробил нам кончики пальцев своей ужасной пяткой.

Удар называется "йоко-гери". Стоя лицом к противнику, выносишь колено прямо перед собой, потом резко бросаешь вперед бедро и, крутнув тело на девяносто градусов, бьешь ребром стопы. Удар очень сильный, но не точный. Амплитуда попаданий колеблется в радиусе полуметра. Неудивительно, что мы боялись такого удара, ведь пальцы наших рук очень удобно лежали на поверх-ности доски - удобно для размазывания их по этой самой поверхности.

Серега, дай бог ему здоровья, пальцы наши сохранил. В центр доски, правда, не попал и доску не сломал, но и никого не изувечил. Расстроенный, он отошел в сторону.

- Кто следующий? - спросил тренер, отвернувшись от Сереги.

Следующим был я.

Серега и Димка взяли прямоугольную доску за углы и установили перед собой. Я подошел, примерился, потрогал доску кулаком, набрал в легкие воздуху побольше и резко ударил на выдохе. Доска крякнула и разлетелась на две по-ловинки. Я посмотрел на руку - костяшка третьего пальца была разбита, а так - ничего. Жить можно. Боли я не чувствовал.

Следующим бил Иванов, бывший полковник милиции. Я уже говорил, что он раньше боксом занимался и удар у него хороший. Поэтому не удивительно, что доску он расколотил. Выкрикнул что-то противоестественное и сломал ку-сок дерева. Таким образом: двое сломали, двое - нет. Я хотел было попробо-вать доску Сереги Куницина, - та была толще и тяжелей других, - но тренер, глянув на мою руку, отрезал:

- Тебе хватит.

Я расстроился, а зря! Тренер был прав: через несколько часов рука у меня вспухла и окрасилась в синюшный цвет. И лишь три месяца спустя костяшки правой руки окрепли настолько, что я смог отжиматься на кулаках. Но и через год фаланга третьего пальца не обрела начальную форму - она была (и есть) крупнее нормы раза в два, сплюснутая, неровная и абсолютно нечувствитель-ная. (Зато через год, когда я ломал очередную доску и серьезно травмировал ру-ку, костяшки не только не заболели, но и не получили никакого повреждения.)

На лето тренировки отменили, и это меня выручило. Три месяца можно было отдыхать, и все мы отдыхали, за исключением Куницына, продолжавшего посещать занятия по кикбоксингу. В сентябре я также не тренировался - от-пуск же! К тому же в жизни моей произошли серьезные перемены: двадцать седьмого августа я купил иномарку "Nissan-march", а двенадцатого сентября женился. Сентябрь и половина октября ушли на хлопоты. Но отпуск не может продолжаться вечно, и двенадцатого октября я вышел на работу. Объект мне поменяли, но я не обрадовался: новое место оказалось нисколько не лучше. Ближе к дому - это неплохо, - каких-то полчаса ходу прогулочным шагом. Ну а все остальное: Это был пост, на котором должно было дежурить два ох-ранника, но заказчик пожадничал, и приходилось везде поспевать одному. Объ-ект включал в себя автомагазин, шиномонтажную мастерскую, центральный офис, подвал, двор, огороженный бетонным забором, и четыре больших кон-тейнера. С девяти до семи вечера находишься в магазине - следишь за покупа-телями и одновременно контролируешь проход в офис. Отлучиться невозмож-но. Прилечь, поспать - об этом не может быть и речи. На обед урываешь два-дцать минут - и то на тебя косятся. А вечером, когда продавцы, опечатав мага-зин, умотают домой, раскладывается новый пасьянс: спускаешься в офис и си-дишь там перед монитором до двенадцати ночи - пока офис не покинет по-следний человек. Весь вечер ходят за спиной - покурят, чай попьют, поговорят о том о сем: Приходят на работу часам к трем, а то прямо к закрытию магази-на, потом шарахаются до полуночи. А ты сиди и бди - ни расслабиться, ни прилечь, ни книжку почитать. Дошло до того, что мне стали делать замечания за то, что я звоню домой. Я, понятно, это дело проигнорировал. Тогда обрати-лись выше по инстанции, то есть к моему непосредственному руководству. Ру-ководство приняло меры. Мне это не понравилось, о чем я сразу и сказал. Еще я сказал, что зарплата меня не устраивает и вообще, мне не нравится место, в ко-торое меня запихали.

- Терпи! - посоветовал зам по общим вопросам, и я понял, что в ближайшее время перемен в моей судьбе не предполагается.

Что тут было делать? Зима на носу. Семьей обзавелся. Жена в положении - кормить надо. За стоянку машины плати, бензин тоже денег стоит. Доллар вдруг скаканул (печально знаменитый дефолт осени девяносто восьмого го-да), и все цены резко поднялись. Зарплаты моей вдруг стало катастрофически не хватать. Месячный перерыв в поступлении денег грозил катастрофой. Вот и по-выступай в такой ситуации!

Это был последний и самый гадкий объект в моем послужном списке. Я шел на службу с тяжелым сердцем, рассуждая, примерно, о том, что жизнь наша коротка, и все на свете рано или поздно кончается. Кончится и "это". Возвра-щался домой той же дорогой и чувствовал себя так, словно выбирался на свет божий из помойной ямы. Чисто физически было тяжело высидеть на одном сту-ле десять часов подряд, затем еще пять на другом - и все время в напряжении, все на нервах. Гляди за покупателями, чтоб не стащили чего, не нагрубили, не зашли куда не следует; руководства остерегайся - не так ступил, не ту кружку взял, не из того чайника воды налил, одет не по форме, вовремя не выбежал на-встречу - и пр. и пр. Хотелось послать руководство подальше. Мне легко было это сделать, ведь у меня было оружие. Но это и останавливало. Силы были не-равными. К тому же мы как бы играли в игру: я изображал охранника, а они - нуждающихся в охране людей. Необходимо было соблюдать правила игры. Си-туация осложнилась, когда я вынужден был переехать в Шелехов, за сорок ки-лометров от работы. Приходилось вставать в половине шестого и два часа до-бираться до проклятого объекта. Обратно - тот же вариант. Пару раз приехал на своей машине - сделали замечание: нельзя ставить машину на ночь во двор. Почему? Непонятно. Нельзя и все! А двор пустой, ворота замыкаются на вися-чий замок (я же сам и замыкаю). Перестал ездить на машине, да оно само к тому шло, - протекторы на колесах стерлись до основания, и однажды, возвращаясь с работы, я заюзил на снегу и въехал в железный штырь. Ремонт обошелся в ме-сячную зарплату.

В общем, назревал конфликт. Год назад я получал денег больше, а работал меньше. Теперь, когда я приобрел опыт, научился стрелять и сдал экзамен по карате - реальная зарплата моя уменьшилась вдвое. Трудно было с этим примириться. В это время состоялся мой первый серьезный разговор с руково-дством "Сейфа". Я, по своему обыкновению, прямо выразил свое неудовольст-вие местом своей работы и зарплатой, дал понять, что вынужден буду искать другую работу.

- Надо потерпеть, - ответил зам по общим вопросам.

- А зачем терпеть?

- Мы сейчас рассматриваем вопрос о повышении зарплаты охранникам.

- Намного?

- Процентов на двадцать.

- И когда это будет?

- Может, с Нового года, а может, позже.

Я прикинул в уме. Получалось, что где-то через полгода я буду получать по два миллиона. Жуткие деньги!

- А что вы там говорили насчет перспективы профессионального роста?

- Когда?

- Ну во время собеседования, когда на работу меня принимали!

- Мы говорили?

- Да, вы! Что, мол, при ответственном отношении к работе, если охранник будет настойчиво повышать свой профессиональный уровень, то для него открываются громадные возможности.

- Все правильно, перспективы открываются, - невозмутимо ответил зам.

- Так где они? Что-то я не вижу!

- Погоди маленько.

- Сколько?

- Надо потерпеть.

Так ничего я не добился от зама по общим вопросам. Он твердил одно: терпи, и все устроится. Что именно устроится - сказать не мог. Зато известно было, что все мало-мальски опытные охранники увольнялись из "Сейфа" и пе-реходили в другие фирмы - там платили в полтора-два раза больше, а режим был несравнимо легче.

Стал подумывать об уходе и я. Вариантов было множество. В банке "СБС-АГРО" рядовые охранники получали два миллиона, работая по суткам через трое (а мы через двое шпарили). "Дельта" предложила мне выйти стар-шим смены в школьный лицей. Оплата - около трех "лимонов", но график же-стковат: работа с девяти утра до восьми вечера при одном выходном дне в неде-лю. "Инкомбанк" предлагал два с половиной за работу в режиме сутки через двое.

Поиском работы я занялся в феврале, уже имея в активе красный пояс по карате. Последнее облегчало мою задачу. В "Дельте", однако, вышел спор. Когда я простодушно сообщил о поясе, один тщедушный тип бросил небрежно:

- Толку-то от вашего карате!

- А от чего есть толк? - спросил я, уже догадываясь об ответе. Тип по-вернулся, и я увидел кобуру у него на поясе.

- Против пистолета ни один каратист не устоит, - заявил тот.

- А вы читали закон об оружии? - поинтересовался я.

- Читал. И что?

- А то, что вы не имеете права находиться с оружием в местах скопления людей. В той же школе, - я повернулся к руководителю фирмы, который только что предлагал мне охранять школьников, - ведь в школе у охранников не будет огнестрельного оружия?

- Не будет, - подтвердил он.

- Ну и что вы теперь скажете? - посмотрел я на типа с пистолетом.

Сказать ему было нечего.

Я не зря хвалился поясом по карате. Достался он мне совсем не просто. Я уже говорил, что из сотни охранников "Сейфа" регулярно посещало тренировки человек десять. И не потому, что не понимали пользы занятий. А потому, что тренировки были слишком тяжелы. Так то двадцатилетние ребята. Каково же было мне в мои тридцать семь? За два года мне два раза ломали ребра, порвали связки на пальцах правой руки, и, наконец, сам себе я сломал правую кисть, ко-гда пытался разбить доску толщиной сорок миллиметров. Последнее, правда, было не обязательно. Тут я сам виноват. Парадокс заключался в том, что я два-жды ломал "сороковку". Такую бьют на красный пояс. И вот незадача: первый раз, зимой, я сломал доску, а через полгода летом - не сумел. А ведь я стал сильнее, прибавил в мастерстве, в резкости. Парадокс?.. Нет никакого парадок-са. Меня подвела самоуверенность. Во второй раз я не сконцентрировался тол-ком, даже кулак не напряг, ударил не то чтобы слабо, а как-то без азарта, без необходимого сверхнапряжения в решающий момент. И вот результат: доска цела, а у меня треснула кость и выбит палец - сустав выперло из-под кожи на два сантиметра. Я рефлекторно надавил на него большим пальцем левой руки и вправил на место. В травмпункте мне наложили лангетку и велели носить три недели. Но я проносил ровно три дня - гипс мешал водить машину и держать ложку возле рта. Лучше пусть рука работает, подумал я, чем три недели пребы-вания в неподвижности. Неподвижность я ненавидел во всех ее проявлениях.

В общем, куда бы я ни обращался, везде произвел неплохое впечатление, потому что был уверен в себе и по-хорошему нахален. Руководители охранных фирм в массе своей - обыкновенные люди. Бывшие милиционеры, работники КГБ, военные и т.п. Вовремя сумели сориентироваться, проявили инициативу, плюс немножко организаторских способностей, и пожалуйста - возникает но-вая охранная фирма. Сунут ружье первому встречному-поперечному - сиди, бди! - сами устроились по офисам, бабки считают. Профессионального рос-та - никакого. В этом их слабость. Достигнут некоей точки и с нее уже не схо-дят. Вернее, сходят - в обратную сторону. Охраннику, чтобы профессионально расти, необходимо искать работу самому. Спрос на телохранителей в России колоссальный. Но по-настоящему хороших телохранителей у нас нет. Не счи-тать же телохранителем какого-нибудь чемпиона по "киокусинкай-карате"! А наши думают: если кости научился ломать, так можно наниматься в телохрани-тели. Но практика показывает, что даже куча охранников не спасет клиента, ес-ли того захотят убить. Подкараулят в подъезде, выстрелят с крыши дома в ло-бовое стекло автомобиля (именно так убили заместителя губернатора Санкт-Петербурга в девяносто седьмом году), кинут гранату в окно или просто стрельнут из гранатомета в стену дома. Вариантов много, жизнь одна. Есть ли спасение? Наверное, нет. Это как стихийное бедствие - если уж обрушится - не укроешься. Всем хана!

Мне, кстати, в январе девяносто девятого предложили начать тренировки в группе телохранителей. Сначала за деньги, за две штуки. Я вынужден был отказаться. В апреле последовало предложение заниматься бесплатно, но я все равно не пошел. Поздно в тридцать восемь лет начинать новую жизнь. Чтобы стать настоящим телохранителем, нужно много и серьезно работать. Это меня не устраивало. Девятнадцатого апреля у меня родился сын, и я ушел в отпуск с последующим увольнением; первого мая я вышел на новую работу - директо-ром книжного издательства - но это уже другая история.

В заключение хочу сказать несколько слов общего характера. Все ж таки, что-то я понял я за два года работы охранником!

Во-первых, работа охранника, такая романтичная со стороны, на деле лишена всякой романтики. Это настолько тупое и бесполезное времяпрепровождение, что я бы предпочел быть бродягой - по крайней мере, голова была бы свободной. Скука и безделье провоцируют алкоголизм. На моих глазах спива-лись крепкие здоровые парни; кончали они вполне закономерно - их увольня-ли за пьянку или прогулы.

Во-вторых, сознание собственной силы и данных тебе прав совсем не безобидно. Сужу по себе. Даже и вне службы я стал ловить себя на желании ударить кого-нибудь. Неуважительное обращение выводило меня из себя. Случай-ная реплика могла спровоцировать на самые решительные действия. Меня именно то и злило, что я могу намять бока любому грубияну, сломать ребра, свернуть челюсть - но почему-то не делаю этого. Чего ради я тогда изучал ка-рате? Человек с неустойчивой психикой, получивший вдруг силу и власть, очень опасен. Хорошо, когда у человека есть тормоза, а если их нет?

Третье наблюдение: охранники вообще не нужны. Лучше и проще установить "тревожную кнопку". В случае опасности работник фирмы, офиса, магазина, склада - давит на потайную кнопку, и через несколько минут налетит бригада ухарей с дубинками, наручниками и стволами. Час работы охранника стоит двадцать тысяч. "Тревожная кнопка" в месяц обходится тысяч в пятьсот. То же можно сказать относительно телохранителей. Смотрится красиво, тол-ку - чуть. Захотят убить - замочат всех вместе. Не помогут ни бронирован-ные двери, ни супердорогие автомобили. Как тут быть - я не знаю. По-видимому, проблема будет решена одновременно с наведением порядка во всей стране.

Должен еще сказать про "Закон об оружии". Когда читал - глазам не верил. Частному охраннику даны такие права, каких нет ни у одной полиции мира. Написано, например, что охранник имеет право применять оружие в случае, если преступник посягнул на охраняемое имущество. То есть речь не идет об угрозе жизни ему лично или охраняемым лицам, а всего лишь о воровстве. Пе-релезешь ты нечаянно забор не в том месте - и тебя вполне законно могут под-стрелить. Охранник, вполне вероятно, премию за тебя получит! Или, скажем, замахнешься на охранника - пустым кулаком - снова тот же вариант: тот имеет право открывать огонь на поражение. Я, правда, не знаю о подобных слу-чаях, но и хорошо, что не знаю. Все-таки люди у нас умнее законов. Многие вообще не читают законов. Или читают, но не воспринимают. Это хорошо ино-гда - как в данном конкретном случае.

Вот и подошла к концу моя повесть. Получилось не очень складно и не сказать чтоб сильно интересно. Но что делать? Не выдумывать же щекочущие нервы подробности! Повесть документальная, а кто-то сказал, что нет ничего интереснее правды. Вот и написал одну правду, не приукрашенную, а, скорее, обесцвеченную по причине недостатка терпения и литературного мастерства. Вообще, странно получилось. Я все больше ругаю работу охранника. А сам за два неполных года купил машину, женился, получил пояс по карате. Чего еще надо?.. Не знаю. Может, я просто устал. Может, неверно оцениваю события. Все может быть. На оценках своих не настаиваю, а вот что касается фактической стороны - ничего поправить не могу. Как сказал один умный человек, оспорить можно все, кроме фактов. Ради фактов и писал эту повесть.

Ред. От 29.01.2005 г.

Контакт с автором: [email protected]