Дивное орудiе создалъ себе русскiй народъ, — орудiе мысли, орудiе душевнаго и духовнаго выраженiя, орудiе устнаго и письменнаго общенiя, орудiе литературы, поэзiи и театра, орудiе права и государственности, — нашъ чудесный, могучiй и глубокомысленный русскiй языкъ. Всякiй иноземный языкъ будетъ имъ уловленъ и на немъ выраженъ; а его уловить и выразить не сможетъ ни одинъ. Онъ выразитъ точно — и легчайшее, и глубочайшее; и обыденную вещь, и религiозное паренiе; и безысходное унынiе, и беззаветное веселье; и лаконическiй чеканъ, и зримую деталь, и неизреченную музыку; и едкiй юморъ, и нежную лирическую мечту. Вотъ что о немъ писалъ Гоголь:

«Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звукъ, то и подарокъ; все зернисто, крупно, какъ самъ жемчугъ, и право, иное названiе еще драгоценнее самой вещи»... И еще: «Самъ необыкновенный языкъ нашъ есть еще тайна... Языкъ, который самъ по себе уже поэтъ»... О немъ воскликнулъ однажды Тургеневъ: «Во дни сомненiй, во дни тягостныхъ раздумiй о судьбахъ моей родины, — ты одинъ мне поддержка и опора, о, великiй, могучiй, правдивый и свободный русскiй языкъ! Нельзя верить, чтобы такой языкъ не былъ данъ великому народу!».

А новое поколенiе его не уберегло... Не только темъ, что наполнило его неслыханно-уродливыми, «глухонемыми» (какъ выразился Шмелевъ), безсмысленными словами, слепленными изъ обломковъ и обмылковъ революцiонной пошлости, но еще особенно темъ, что растерзало, изуродовало и снизило его письменное обличiе. И эту искажающую, смыслъ-убивающую, разрушительную для языка манеру писать — объявило «новымъ» «правописанiемъ». Тогда какъ на самомъ деле эта безграмотная манера нарушаетъ самые основные законы всякаго языка. И это не пустыя жалобы «реакцiонера», какъ утверждаютъ иные эмигрантскiе неучи, а сущая правда, подлежащая строгому доказательству.

————

Всякiй языкъ есть явленiе не простое, а сложное; но въ этой сложности все въ языке взаимно связано и обусловлено, все слито воедино, все органически сращено. Такъ и вынашиваетъ его каждый народъ, следуя одной инстинктивной цели — верно выразить и верно понять выраженное. И вотъ имено эту цель революцiонное кривописанiе не только не соблюдаетъ, но грубо и всемерно, вызывающе попираетъ.

Языкъ есть прежде всего живой истокъ звуковъ, издаваемыхъ гортанью, ртомъ и носомъ, и слышимыхъ ухомъ. Обозначимъ этотъ звуковой — слуховой составъ языка словомъ «фонема».

Эти звуки въ отличiе отъ звуковъ, издаваемыхъ животными, членораздельны: иногда, какъ въ русскомъ, итальянскомъ и французскомъ языке, отчетливы и чеканны, иногда, какъ въ англiйскомъ языке неотчетливы, но слитны и расплывчаты. Членораздельность эта подчинена особымъ законамъ, которыми ведаетъ грамматика: она различаетъ звуки (гласные и согласные), слоги и слова, а въ словахъ корни и ихъ приращенiя (префиксы — впереди корня, аффиксы и суффиксы — позади корня); она различаетъ еще роды и числа, склоненiя (падежи), и спряженiя (у глаголовъ: времена, числа, наклоненiя и виды); она различаетъ далее части речи (имя существительное, прилагательное, местоименiе, глаголъ и т.д.), а по смысловой связи словъ — части предложенiя (подлежащее, сказуемое, определенiе, дополненiе, обстоятельственныя слова и т.д.). Все это вместе образуетъ ученiе о формахъ языка и потому можетъ быть обозначено словомъ «морфема».

Само собой разумеется, что и фонема и морфема служатъ смыслу, который оне стараются верно и точно выразить и которымъ оне внутренно насыщены. Безсмысленные звуки — не образуютъ языка. Безсмысленные суффиксы, падежи, спряженiя, местоименiя, глаголы и предлоги, дополненiя — не слагаютъ ни речи, ни литературы. Здесь все живетъ для смысла, т.е. ради того, чтобы верно обозначить разумеемое, точно его выразить и верно понять. Человекъ даже стонетъ и вздыхаетъ не зря и не безсмысленно. Но если и стонъ его, и вздохъ его полны выраженiя, если они суть знаки его внутренней жизни, то темъ более его членоразделыная речь, — именующая, разумеющая, указующая, мыслящая, обобщающая, доказывающая, разсказывающая, восклицающая, чувствующая и воображающая, — полна живого смысла жизненно драгоценнаго и ответственнаго. Весь языкъ служитъ этому смыслу, т.е. тому, что онъ хочетъ сказать и сообщить, и что мы назовемъ «семемою». Она есть самое важное въ языке. Ею все определяется. Возьмемъ хотя бы падежи: каждый изъ нихъ имеетъ иной смыслъ и передаетъ о предмете что-то свое особое. Именительный: — предметъ берется самъ по себе, вне отношенiй къ другимъ предметамъ; родительный: — выражаетъ принадлежность одного предмета — другому; дательный: — указываетъ на приближающее действiе; въ винительномъ падеже ставится имя того объекта, на который направлено действiе; въ творительномъ падеже ставится имя орудiя; местный или предложный падежъ указываетъ на обстоятельства и на направленiе действiй. И такъ, дело идетъ черезъ всю грамматику...

Къ фонеме, морфеме и семеме присоединяется, наконецъ, запись: слова могутъ быть не только фонетически произнесены, но еще и начертаны буквами; тогда произносящiй человекъ можетъ отсутствовать, а речь его, если только она верно записана, можетъ быть прочтена, фонетически воспроизведена и верно понята целымъ множествомъ людей, владеющихъ этимъ языкомъ. Именно такъ возникаетъ вопросъ правописанiя. Какое же «писанiе» есть верное или правое?

Отвечаемъ: то, которое точно передаетъ не только фонему, насыщенную смысломъ, и не только морфему, насыщенную смысломъ, но прежде всего и больше всего самую семему. И скверное, или кривое «писанiе» будетъ то, которое не соблюдаетъ ни фонему, ни морфему, ни семему. А вотъ именно въ этомъ и повинно революцiонное кривописанiе: оно устраняетъ целыя буквы, искажаетъ этимъ смыслъ и запутывает читателя; оно устраняетъ въ местоименiяхъ и прилагательныхъ (множественнаго числа) различiя между мужскимъ и женскимъ родомъ и затрудняетъ этимъ верное пониманiе текста; оно обезсмысливаетъ сравнительную степень у прилагательныхъ и темъ вызываетъ сущiя недоуменiя при чтенiи и т.д., и т.д.

Удостоверимся во всемъ этомъ на живыхъ примерахъ.

Вообще говоря, одна единственная буква можетъ совсемъ изменить смыслъ слова. Напримеръ: «не всякiй совершонный (т.е. сделанный) поступокъ есть совершенный (т.е. безупречный) поступокъ» Погасите это буквенное различiе, поставьте въ обоихъ случаяхъ «е» или «о» — и вы утратите глубокiй нравственный смыслъ этого изреченiя. Онъ сказалъ, что будетъ (т.е. придетъ), да вотъ что-то не будитъ» (т.е. не прерываетъ мой сонъ). Такое же значенiе имеетъ и ударенiе: его перемещенiе радикально меняетъ смыслъ слова: «ты дорога мне большая дорога». И такъ вся ткань языка чрезвычайно впечатлительна и имеетъ огромное смысловое значенiе.

Это особенно выясняется на омонимахъ, т.е. на словахъ съ одинаковой фонемой, но съ различнымъ смысломъ. Здесь спасенiе только одно: необходимо различное (дифференцированное) начертанiе. Это законъ для всехъ языковъ. И чемъ больше въ языке омонимовъ, темъ важнее соблюдать верное писанiе. Такъ, французское слово «вэр» обозначаетъ: «червяка» (ver), «стихъ» (vers), «стекло-стаканъ» (verre), «зеленый» (vert) и предлогъ «на, при, къ, около» (vers). Попробуйте «упростить» это разнописанiе и вы внесете въ языкъ идiотскую путаницу. Словомъ «мэр» французъ обозначаетъ «море» (mer), «мать» (mere) и «городского голову» (maire). Словомъ «фэръ» — «делать» (faire), «отделку, мастерство» (fаirе), «железо» (fer) и «щипчики для стекла» (ferre). Словомъ «вуа» — «голосъ» (voix), «дорогу» (voie), «возъ» (voie), «я вижу» (vois), «смотри» (vois). Словомъ «кор» — «тело» (corps), «мозоль» (соr), и «волторну или рогъ» (соr). Отсюда уже видно, что различное начертанiе слова спасаетъ языкъ отъ безсмыслицы, а при недостатке его безсмыслица оказывается у порога. Подобное мы находимъ и въ немецкомъ языке. Словомъ «мален» немецъ обозначаетъ «писать красками, воображать» (malen) и «молоть» (mahlen). Но тамъ, где начертанiе не меняется, грозитъ недоразуменiе: «sein» означаетъ «быть» и (чье?) «его»; «sie» означаетъ «вы» и «она» — и недоразуменiя, могущiя возникнуть изъ этого одного смещенiя, безчисленны. Немецкое слово «Schauer» имеетъ пять различныхъ значенiй при совершенно одинаковомъ начертанiи, оно обозначаетъ—«портовый рабочiй», «созерцатель», «страхъ», «внезапный ливень» и «навесъ». Это есть настоящiй образецъ того, какъ начертанiе и фонема могутъ отставать отъ смысла, а это означаетъ, что языкъ не справляется со своей задачей.

И вотъ, русскiй языкъ при старой орфографiи победоносно справлялся со своими «омонимами», вырабатывая для нихъ различныя начертанiя. Но революцiонное кривописанiе погубило эту драгоценную языковую работу целыхъ поколенiй: оно сделало все возможное, чтобы напустить въ русскiй языкъ какъ можно больше безсмыслицы и недоразуменiй. И русскiй народъ не можетъ и не долженъ мириться со вторженiемъ этого варварскаго упрощенiя.

Новая «орфографiя» отменила букву «i». И вотъ, различiе между «мiромъ» (вселенной) и «миромъ» (покоемъ, тишиной, невойной) исчезло; за одно погибла и ижица, и православные люди стали принимать «миро-помазанiе» (что совершенно неосуществимо, ибо ихъ не помазуютъ ни вселенной, ни покоемъ).

Затемъ новая орфографiя отменила букву «е» и безсмыслица пронеслась по русскому языку и по русской литературе опустошающимъ смерчемъ. Неисчислимые омонимы стали въ начертанiи неразличимы; и тотъ, кто разъ это увидитъ и пойметъ, тотъ придетъ въ ужасъ при виде этого потока безграмотности, вливающагося въ русскую литературу и въ русскую культуру и никогда не примирится съ революцiоннымъ кривописанiемъ (см. «Н. З.» № 167).

Мы различаемъ «самъ» (собственнолично) и «самый» (точно указанный, тождественный). Родительный падежъ отъ «самъ» — «самого», винительный падежъ — «самого». А отъ «самый» — «самаго». «Я виделъ его самого, но показалось мне, что я вижу не того же самаго»... (письмо изъ современной Югославiи). Въ кривописанiи это драгоценное различiе гибнетъ: оно знаетъ только одну форму склоненiя: «самого»...

Мы склоняемъ: «она», «ея», «ей», «ее», «ею», «о ней». Кривописанiе не желаетъ различать всехъ падежей: родит. пад. и винит. пад. пишутся одинаково «ее». «Кто же растопталъ намъ въ саду наши чудесныя клумбы? Это сделала ее коза» (вместо «ея» соседкина коза); безсмыслица. «Я любилъ ее собаку!» Не означаетъ ли это, что женщина была нравомъ своимъ вроде собаки, но я ее все-таки не могъ разлюбить; какой трагическiй романъ!.. Или это можетъ быть означаетъ, что я охотно игралъ съ ея собаченкой?.. Но тогда надо писать ея, а не ее! «Кто ввелъ у насъ это безсмысленное правописанiе? Это сделала ее партiя» (вместо «ея», партiя революцiи). Что значитъ фраза: «это ее вещи»? Ничего. Безсмыслица. «Надо видеть разумность мира и предстоять ее Творцу»... Что это означаетъ? Ничего; весь смыслъ тезиса искаженъ и воцарилась безсмыслица. Разумность мiра! Ея Творцу!

Новое кривописанiе не различаетъ мужской родъ и женскiй родъ въ окончанiи прилагательныхъ (множеств. числа) и местоименiй. Вотъ два образца создаваемой безсмыслицы. Изъ ученаго трактата: «Въ исторiи существовали разные математики, физики, и механики (теорiи? люди?!); некоторые изъ нихъ пользовались большою известностiю, но породили много заблужденiй»... Читатель такъ до конца и не знаетъ, что же, собственно, имеется въ виду — разныя науки или разные ученые... — Изъ Дневника А. Ф. Тютчевой: «Я всегда находила мужчинъ гораздо менее внушительными и странными, чемъ женщинъ: «они» (кто? мущины или женщины?!) «более доброжелательны»... Минуты три ломаетъ читатель себе голову — кто же менее доброжелателенъ и кто более? И недопонявъ, пытается читать дальше. — Мужчины, просящiе на улицахъ милостыню, суть «нищiе»; а женщины? Оне не нищiя; они тоже нищiе.

Это означаетъ: грамматическое и смысловое различiе падежей и родовъ остается; а орфографическое выраженiе этихъ различiй угашается. Это равносильно смешенiю падежей, субъектовъ и объектовъ, мужчинъ и женщинъ... Такъ сеются недоразуменiя, недоуменiя, безсмыслицы; умножается и сгущается смута въ умахъ. Зачемъ? Кому это нужно? Россiи? Нетъ, конечно; но для мiровой революцiи это полезно, нужно и важно.

Однако, обратимся къ обстоятельному и наглядному исчисленiю техъ смысловыхъ ранъ, которыя нанесены русской литературе «новой орфографiей». Исчерпать всего здесь нельзя; но кое-что существенное необходимо привести.

О НАШИХЪ ОРФОГРАФИЧЕСКИХЪ РАНАХЪ

Если мы оставимъ въ стороне множество другихъ безсмыслицъ, внесенныхъ такъ называемой «новой орфографiей», а сосредоточимся только на техъ, которыя вдвинуты въ русскую культуру произвольной отменой буквы «е», то мы увидимъ следующее. Вотъ типическiе примеры этого безобразiя.

1. Смыслъ: общее невоздержанiе въ пище истощило наши запасы.

Правописанiе: «все ели да ели, вотъ все и вышло».

Кривописанiе: «все ели да ели, вот все и вышло».

Безсмыслица: преобладанiе хвойныхъ деревьевъ привело къ всеобщему уходу.

2. Смыслъ: меловая пыль осталась въ комнате соромъ; пришлось долго подметать.

Правописанiе: «оселъ мелъ пылью на полу; я долго мелъ просыпанный мелъ».

Кривописанiе: «осел мел пылью на полу; я долго мел просыпанный мел».

Безсмыслица: мы мели вдвоемъ, сначала оселъ, потомъ я, а чего ради мы такъ старались — неизвестно, источникъ сора не указанъ.

3. Смыслъ: лето было теплое и полеты были прiятные.

Правописанiе: «теплымъ летомъ я наслаждался прiятнымъ полетомъ.

Кривописанiе: «теплым летом я наслаждался приятным полетом».

Безсмыслица: когда происходили полеты неизвестно, но тепло было прiятно.

4. Смыслъ телеграммы: я раненъ, рану залечиваю, прибуду на аэроплане.

Текстъ въ правописанiи: «лечу рану лечу».

Въ кривописанiи: «лечу рану лечу».

Безсмыслица: адресатъ не зналъ, что подумать.

5. Смыслъ телеграммы: продовольствiе найдено, везу его съ собою.

Правописанiе: «еду везу еду».

Кривописанiе: «еду везу еду».

Безсмыслица: адресатъ долго размышлялъ, потомъ бросилъ телеграмму въ корзину.

6. Смыслъ: надо уметь не только изучать архивы, но и правильно вести ихъ.

Правописанiе: «Курсы по архивоведенiю и архивоведeнiю».

Кривописанiе: «Курсы по архивоведению и архивоведению».

Безсмыслица: Куда же это они хотятъ уводить все архивы?

7. Смыслъ: до звезды не полагается есть, а одинъ грешный человекъ съелъ гречневый хлебецъ.

Правописанiе: «Одинъ грешникъ не удержался и отведалъ грешничка».

Кривописанiе: «Один грешник не удержался и отведал грешничка».

Безсмыслица: хлебецъ хлебца отведалъ? или грешникъ предался людоедству?

8. Смыслъ: есть иррацiональные пути, ведущiе къ воспрiятiю Бога.

Правописанiе: «Богъ познается въ веденiи и въ неведенiи».

Кривописанiе: «бог познается в ведении и в неведении».

Безсмыслица: языческiй богъ (с малой буквы) то ведетъ, то не ведетъ, и черезъ это познается.

9. Смыслъ: я не могу указать точно время этого событiя, это было когда-то давно.

Правописанiе: «Скажи, когда же это было?». «Отстань, некогда»...

Кривописанiе: «Отстань, некогда».

Безсмыслица: у меня нетъ досуга, чтобы ответить на твой вопросъ.

10. Смыслъ: выплакавшись, наверху на лестнице, онъ уже не плакалъ, когда спустился внизъ.

Правописанiе: «онъ слезъ ко мне уже безъ слезъ».

Кривописанiе: «он слез сюда уже без слез».

Безсмыслица: слезъ сюда — ничего не значитъ; слезъ безъ слезъ — непредставимо!

11. Смыслъ: у насъ имеется еще продовольствiе...

Правописанiе: «пока у насъ еще есть, что есть»...

Кривописанiе: «пока еще у нас есть, что есть»...

Безсмыслица: мы имеемъ то, что имеется въ наличности.

12. Смыслъ: человекъ съ горя напился, явно предпочитая шампанское.

Правописанiе: «и утешенiе нашелъ я въ этой пене упоительной».

Кривописанiе: «и утешение нашел я в этой пене упоительной».

Безсмыслица: слово «пеня» означаетъ укоръ, штрафъ; какъ утешиться упоительнымъ штрафомъ?

13. Смыслъ: въ революцiи хуже всего эта всеобщая ненависть и ограбленiе.

Правописанiе: «если бы не все ненавидели, если бы не все отняли, а то все и все».

Кривописанiе: «если бы не все ненавидели, если бы не все отняли, а то все и все».

Безсмыслица: составъ ненавидящихъ субъектовъ подмененъ составомъ ненавидимыхъ объектовъ; последнiя слова «все и все» — просто безсмысленны.

Однако, всего не исчислишь. Пусть читатель самъ доберется до смысла въ следующихъ реченiяхъ: «чем больше тем, тем лучше»; «мне не всякий ведомый ведом»; «те ему и говорят: вот те на!»; «рыбка уже в уже»; «религиозное ведение не чуждо символам»; «лесник левша лесу взял, лесной волос привязал, да в лесу лису за лесного дядю принял и лесу в лесу потерял»; «я налево, а слева лев»; «я смело взялся за дело, но ветром все уже смело»... Врачъ говоритъ «лечу да поздно»; а летчикъ: «лечу да поздно»... «На горе других цветов не было»; «собака на сене лежит, сама не ест и другим не дает» (тутъ, повидимому, опечатка, надо писать Сена или Сеня съ большой буквы, въ первомъ случае надо пожалеть мокрую собаку, во второмъ беднаго Семена). «Стенание за стеной вызвало у меня стеснение в сердце»... Но не довольно ли?

Есть и общiя правила. Напримеръ: слова, начинающiяся съ «не» — ничего не отрицаютъ, а устанавливаютъ только неопределенность: «некiй, некоторый, несколько, некогда»; а слова, начинающiяся съ «не» — отрицаютъ: «нелепый, неграмотный, нечестный, некогда». Еще: вопросы «куда?» и «где?» требуютъ различныхъ падежей; отмена буквы «е» убиваетъ это правило. Куда? «На ложе», «на поле», «въ поле», «въ море» (винит. падежъ). Где? «На ложе», «на поле битвы», «въ море» (предложный падежъ). Пуля попала ему въ сердце (вин. пад.); въ его сердце печаль (предл. пад.). Еще: «чемъ» есть творительный падежъ отъ «что»; о «чемъ» есть предлож. падежъ отъ «что»; смешенiе падежей есть занятiе грамматически разрушительное. Еще: «синей» есть сравнительная степень отъ «синiй» (волны синей стали); «синей» есть родительный падежъ отъ прилагательнаго «синiй» (волны синей стали; но разве сталь есть образецъ синевы?).

Борьба за букву «е» ведется въ Россiи уже более 300 летъ. Мы будемъ продолжать эту борьбу. Въ 1648 году, въ Москве, съ благословенiя церковной власти была издана грамматика, где въ предисловiи доказывалось, что «необходимо напередъ самимъ учителямъ различать «ять» съ «естемъ» и не писать одного вместо другого», что «грамматическое любомудрiе смыслу сердецъ нашихъ просветительно» и безъ него «кто и мняся ведети, ничтоже весть», что грамматика есть «руководитель неблазненъ во всякое благочестiе, вождь ко благовидному смотренiю и предивному и неприступному богословiю, блаженныя и всечестнейшiя философiи открытiе и всеродное проразуменiе» (см. Ключевскiй: «Очерки и речи», 412).

Этотъ мудрый подходъ къ грамматике объясняется темъ, что въ то время формально-отвлеченная филологiя, пренебрегающая главнымъ, живымъ смысломъ языка — еще не выработалась и не успела разложить и умертвить культуру слова. Съ техъ же поръ это извращенiе и несчастiе захватило науку языка (какъ и другiя науки) и въ результате интересъ къ предметному смыслу уступилъ свое место соображенiямъ чисто историческимъ (какъ, напримеръ, у Я. Грота) и демагогическимъ, какъ у сочинителей новаго кривописанiя.

Отъ этого пострадала и страдаетъ вся русская культура. Вотъ доказательства.

Молитва: «Горе имеем сердца» (вместо горе, ввысь, кверху, къ Богу). «Мир мирови твоему даруй». «О мире всего мира». «Да празднует же мир, видимый же весь и невидимый».

Богословiе. «Я пришел не судить мир, но спасти мир» (Iоан. 12:47). Исаакъ Сирiянинъ: «Миром называю страсти, которые порождаются от парения ума». «Мысль о смерти родит пренебрежение к миру» (тамъ же). «Всеведение Божие». Василiй Великiй: «Мир есть художественное произведение».

Философiя. Все проблемы мiра, мiрозданiя, мiровоззренiя; микрокосма, макрокосма; знанiя и веденiя и многiя другiя, съ ними связанныя, обезсмысленны и погибли. Ни одного философа отныне нельзя грамотно перевести на русскiй языкъ. Этика, онтологiя, космологiя, антропологiя — лишены крыльевъ слова!

Наука. «Они все плодятся» (вместо все). «В России много рек» (вместо рекъ). «От сырости возникает прение» (вместо «пренiе»; кто же съ кемъ споритъ отъ сырости?). «Он не мог собрать вена» (вместо вена); «лечу вены по венскому способу» (вм. лечу, вм. венскому). «У вас опухла железа; в организме железа не хватает».

Стратегiя. «Сведение о сведении дивизий еще не поступило». «Однородные вести редко приходят». «Все на палубу!» (вм. все). «Откуда вести? Откуда вести?» (Въ первомъ случае — вести, во второмъ — вести). «Это не подлежит вашему ведению».

Политика. Изъ коммунистическихъ стенограммъ. Троцкiй на ХI съезде: «В Западной Европе, если победит ее пролетариат» (вм. ея). Зиновьевъ тамъ же: «международный рабочий класс осел» (вместо оселъ). На ХIV съезде: «не все еще понимаютъ и не все еще верят» (вм. все). Тамъ же, речь Гусева: «будем ставить точки над «и» (вм. i). Речь Курскаго на ХV съезде: «работа по статистике должна быть поставлена у нас на «е». Голоса съ местъ: «читали все» (вм. все). Наша цель — завоевать мир» (вм. мiръ). Конституцiя РСФСР статья 3: «к ведению органов» (вм. веденiю). Изъ газеты «Новое Русское Слово» от 12.1.1942: «Мы — все. Наш верховный главнокомандущий, президент Рузвельт, может быть уверен, что за ним идем мы все!».

Погибшiя русскiя пословицы. «У богатого мужика — все в долгу (вм. все), у богатого барина — все в долгу». «Лес лесом, а бес бесом». «Сперва дележ, а после телеш». «Какая же честь, если нечего есть». «На мир беда, а воеводе нажиток». «И глух и нем, греха не вем». «Перед судом все равны, все без откупа виноваты». «Мир на дело сошелся — виноватого опить». «Вор попал, а мир пропал». «Дошел тать в цель, ведут его на рель». «Ищи на казне, что на орле, на правом крыле». «Очи ушей вернее». «Кто в море не тонул, да детей не рожал, тот от сердца богу не маливался».

Искаженные русскiе классики. Безсмысленны все стихотворенiя, поющiя о мiре и мiрозданiи; исчислить ихъ невозможно. Вотъ образцы. Пушкинъ: «И мощная рука к нему с дарами мира — Не простирается из-за пределов мира». Лермонтовъ: «Но я без страха жду довременный конец — Давно пора мне мир увидеть новый». Тютчевъ: «Есть некий час всемирного молчанья». «На мир таинственный духов». «С миром дремлющим смешай». «Счастлив, кто посетил сей мир» и др. Баратынскiй: «Твой мир, увы, могилы мир печальный»... «На что вы, дни! Юдольный мир явленья — Свои не изменит! — Все ведомы, и только повторенья — Грядущее сулит».

А вот и иныя искаженiя. Говоря о «младыхъ девахъ», Пушкинъ рифмуетъ «стране» и «оне»; по кривописанiю эта рифма гибнетъ («они» вм. оне). «Ее ланиты оживлялись» (вм. ея), «Ее ничтожность разумею» (вм. ея). Тютчевъ рифмуетъ «ея» и «я» («Исторглось из груди ее — И новый мир увидел я»). О мечтахъ: «Пускай в душевной глубине — И всходят и зайдут они». У Мея гибнетъ целое стихотворенiе, вдохновленное Викторомъ Гюго и вдохновившее Рахманинова на прелестный романсъ: «Опросили они» (мужчины) ...«оне отвечали» (женская мудрость, утоляющая мужское недоуменiе). По кривописанiю — «они» спрашиваютъ и «они» же отвечаютъ.

У Пушкина: «Все говорят нет правды на земле»... «Делибаш уже на пике» (пике — есть особая хлопчатобумажная ткань; вм. пике). Изъ письма Гоголя къ И. И. Дмитрiеву: «в дороге занимало меня только небо, которое, по мере приближения к югу, становилось синее и синее (вм. синее). Гоголь пишетъ Языкову: «отныне взор твой должен быть светло и бодро вознеси горе (вм. горе); «немки... все, сколько ни есть, вяжут чулок»; «в пище есть побольше мясного» (вм. есть); «благословенный воздух ее уже дохнул» (вм. ея); «причина... вне... нашего ведения»... Достоевскiй: «думал... вернуться, но удержался от неведения» (вм. неведенiя). Мусоргскiй: «горе вознестися» (вм. горе). Лесковъ: «а козочку я подоил и ее молочком начал дитя питать». Бальмонтъ: «ты легкая волна, играющая в море» (вм. «въ чемъ»? — «во что» — такъ играютъ въ теннисъ, въ шахматы, в море). Айвазовскiй назвалъ свою картину «На море» (где?); изъ этого сделано «На море» (куда?).

Ко всему этому надо добавить, что новое кривописанiе искажаетъ и подрываетъ ту драгоценную внутреннюю работу, которую каждый изъ насъ проделываетъ надъ осмысливанiемъ словесныхъ корней. Прочтя слово «вещiй», мы ассоцiируемъ по смыслу къ «вещунья», «ведети», «веденiе»; но прочтя слово «вещий» мы будемъ ассоцiировать въ безсмыслицу къ «вещь», «вещественный». Что значитъ «вещий Олег»? Ничего не значитъ! Прочтя слово «пение», мы будемъ ассоцiировать къ «пень», «пеня», «пенька», «пеньтюхъ»... Ближайшая ассоцiацiя къ «намерение» будет «мерин»; къ «присмирев» — «ревъ»; къ «бессовестный» — «бесъ» и «вести»; къ «беда» — «бедуинъ», «бидонъ», «бедламъ»; къ «тело» — «телокъ», «телиться»; къ «поместье» — «мести», «месть», но отнюдь не къ место; къ левша» — «левъ» и «вошь»... И такъ черезъ всю смысловую рабогу ассоцiацiй, которою живетъ и творится всякiй языкъ.

Зачемъ все эти искаженiя? Для чего это умопомрачающее сниженiе? Кому нужна эта смута въ мысли и въ языковомъ творчестве?

Ответъ можетъ быть только одинъ: все это нужно врагамъ нацiональной Россiи. Имъ; именно имъ, и только имъ.

КАКЪ ЖЕ ЭТО СЛУЧИЛОСЬ?

(Заключительное слово о русскомъ нацiональномъ правописанiи)

Если мы попытаемся подвести итоги всему тому, что необходимо сказать противъ «новой орфографiи», то мы произнесемъ ей окончательный приговоръ: она должна быть просто отменена въ будущемъ и заменена темъ правописанiемъ, которое вынашивалось русскимъ народомъ съ эпохи Кирилла и Мефодiя. И это будетъ не «реакцiей», а возстановленiемъ здоровья, смысла и художественности языка.

Напрасно намъ стали бы указывать на то, будто бы мы защищаемъ прежнее правописанiе изъ политической вражды къ большевизму. Эту инсинуацiю произнесъ когда-то г. Айхенвальдъ въ берлинской газете «Руль». Верно какъ разъ обратное. Если бы новую орфографiю ввела русская нацiональная монархическая власть (чего она, конечно, никогда бы не сделала!), то мы стали бы защищать прежнее правописанiе съ той же энергiей; а вотъ защитники новой орфографiи, действительно, политиканствуютъ съ нею, придавая ей значенiе «прiятiя революцiи» «закапыванiя рва» или «спуска на полозьяхъ». Съ другой стороны, если бы коммунисты вернули прежнее правописанiе (чего они, конечно, никогда не сделаютъ!), то мы отнюдь не стали бы врагами спасеннаго правописанiя, ни сторонниками коммунизма. Приписывать намъ политизацiю всехъ критерiевъ духовной культуры — есть сразу инсинуацiя и пошлость. Вопросъ же правописанiя решается не пристрастiемъ и не гневомъ, а художественнымъ чувствомъ родного языка и ответственной аналитической мыслью.

Мы отлично знаемъ, что революцiонное кривописанiе было введено не большевиками, а временнымъ правительствомъ. Большевики сами привыкли къ прежнему правописанiю: все эти Курскiе, Чубари, Осинскiе, Бухарины продолжали въ своихъ речахъ «ставить точки» на отмененное «i» и требовать, чтобы коммунисты все знали на отмененное «е». Даже Ленинъ писалъ и говорилъ въ томъ смысле, что старое правописанiе имело основанiе различать «мiръ» и «миръ» (Изд. 1923г. т.ХVIII, ч.1, стр.367). Нетъ, это дело рукъ проф. А. А. Мануйлова («министра просвещенiя») и О. П. Герасимова («тов. мин. просв.»). Помню, какъ я въ 1921 году въ упоръ поставилъ Мануйлову вопросъ, зачемъ онъ ввелъ это уродство; помню, какъ онъ, не думая защищать содеянное, безпомощно сослался на настойчивое требованiе Герасимова. Помню, какъ я въ 1919 году поставилъ тотъ же вопросъ Герасимову и какъ онъ, сославшись на Академiю Наукъ, разразился такою грубою вспышкою гнева, что я повернулся и ушелъ изъ комнаты, не желая спускать моему гостю такiя выходки. Лишь позднее узналъ я, членомъ какой международной организацiи былъ Герасимовъ.

Что же касается Академiи Наукъ, то новая орфографiя была выдумана теми ея членами, которые, не чувствуя художественности и смысловой органичности языка, предавались формальной филологiи. Эта формализацiя есть язва всей современной культуры: утративъ веру, а съ нею и духовную почву, оторвавшись отъ содержательныхъ корней бытiя, современные «деятели» выдвинули формальную живопись, формальную музыку, формальный театръ (Мейерхольдъ), формальную юриспруденцiю, формальную демократiю, формальную филологiю. И вотъ, новая орфографiя есть продуктъ формальной филологiи и формальной демократiи, т.е. демагогiя. Въ Академiи Наукъ совсемъ не было общаго согласiя по вопросу о новой орфографiи, а была энергичная группа формалистовъ, толковавшихъ правописанiе, какъ нечто условное, относительное, безпочвенное, механическое, почти произвольное, не связанное ни со смысломъ, ни съ художественностью, ни даже съ исторiей языка и народа. Знаю случайно, какъ они собирали подписи подъ своей выдумкой, нажимали на академика А. А. Шахматова, который, чтобы отвязаться, далъ имъ свою подпись, а потомъ при большевикахъ продолжалъ печатать свое сочиненiе по старому правописанiю. Свидетельствую о томъ негодованiи, съ которымъ относились къ этому кривописанiю такiе ученые знатоки русскаго языка, какъ академикъ Алексей Ивановичъ Соболевскiй, лекцiи котораго по «Исторiи русскаго языка», по словамъ того же Шахматова, «получили значенiе последняго слова исторической науки о русскомъ языке — у насъ, и заграницей». Свидетельствую о такомъ же негодованiи всехъ другихъ московскихъ филологовъ, изъ коихъ знаменитый академикъ Ф. Е. Коршъ, разразился эпиграммой: «Старине я буду веренъ, — Съ детства чтить ее привыкъ: — Обезиченъ, обезъеренъ. — Обезъятенъ нашъ языкъ». Такiе ученые, какъ академикъ П. Б. Струве не называли «новую» орфографiю иначе, какъ «гнусною»...

Для чего же это кривописанiе выдумывалось, ради чего вводилось? Публично выдвигали два соображенiя: «новая орфографiя» проще и для народа легче... Эти аргументы воспроизводились въ эмиграцiи и такими дилетантами-публицистами, какъ г. Ю. Айхенвальдъ. На самомъ же деле эти аргументы совершенно неосновательны.

Вотъ данныя опыта. Одинъ русскiй ученый славистъ, членъ-корреспондентъ Россiйской Академiи Наукъ, разсказывалъ мне в 1922 году о результатахъ своего пятилетняго преподаванiя въ гимназiи. Онъ предлагалъ ученикамъ: кто хочетъ, учись по старой орфографiи, кто хочетъ — по новой; требовать буду съ одинаковой строгостью! И что же? Процентъ слабыхъ въ среднемъ счете оказался одинаковымъ. Оказалось, что трудно вообще правило и его примененiе, независимо отъ того, что именно предписываетъ правило. Напрасно стали бы ссылаться на особыя затрудненiя, вызываемыя буквою «Е». Эти затрудненiя были уже преодолены на чисто мнемоническомъ пути. Уже по всей Россiи циркулировала дешевенькая книжка въ стихахъ и съ картинками, где все слова, требующiя букву «Е» были включены въ текстъ: «Разъ белка беса победила — И съ темъ изъ плена отпустила, — Чтобъ онъ ей отыскалъ орехъ». — Но дело было то въ апреле — Въ лесу орехи не созрели» и т.д. Или еще: «Съ Днепра, съ Днепра ли некто Глебъ, — Жилъ въ богадельне дедъ-калека, — Не человекъ, полъ-человека... — Онъ былъ и глухъ, и немъ, и слепъ — Елъ только репу, хренъ и редьку»... и т.д. Запомнить эти стишки ничего не стоило; и учителю оставалось только пояснять корнесловiе и смыслословiе...

Одинъ русскiй ученый говорилъ мне: «Что они все твердятъ объ облегченiи? Пишемъ мы, образованные, и намъ прежнее правописанiе совсемъ не трудно; а необразованной массе важно читать и понимать написанное; и тутъ старое правописанiе, верно различающее смыслъ, для чтенiя и пониманiя гораздо легче! А новое кривописанiе сеетъ только безсмыслицу»...

Что же касается «упрощенiя», то идея эта сразу противонацiональная и противокультурная. Упрощенiе есть угашенiе сложности, многообразiя, дифференцированности. Почему же это есть благо? Правда, угашенiе искуственной, безсмысленной, безпредметной сложности даетъ экономiю силъ: а растрачивать душевно-духовныя силы на мертвыя ненужности нелепо. Но «сложность» прежняго правописанiя глубоко обоснована, она выросла естественно, она полна предметнаго смысла. Упрощать ее можно только отъ духовной слепоты; это значитъ демагогически попирать и разрушать русскiй языкъ, это вековое культурное достоянiе Россiи. Это наглядный примеръ того, когда «проще» и «легче» означаетъ хуже, грубее, примитивнее, неразвитее, безсмысленнее: или попросту — слепое варварство. Пустыня проще леса и города; не опустошить ли намъ нашу страну? Мычатъ коровой гораздо легче, чемъ писать стихи Пушкина или произносить речи Цицерона; не огласить ли намъ россiйскiя стогна коровьимъ мычанiемъ? Для многихъ порокъ легче добродетели и сквернословiе легче красноречiя. Безвольному человеку безпринципная уступчивость легче идейной выдержки. Вообще проще не бытъ, чемъ быть; не заняться ли намъ, русскимъ, повальнымъ самоубiйствомъ?

Итакъ, кривописанiе не легче и не проще, а безсмысленнее. Оно отменяетъ правила осмысленной записи и вводитъ другiя правила — безсмысленной записи. Оно начало собою революцiонную анархiю. Во всякомъ культурномъ деланiи дорога идея правила, ибо воспитанiе есть отученiе отъ произвола и прiученiе къ предметности, къ смыслу, къ совести, къ дисциплине, къ закону. Правило не есть нечто неизменное; но изменимо оно только при достаточномъ основанiи. Произвольное же ломанiе правила — вредно и противоречитъ всякому воспитанiю; оно сеетъ анархiю и развращаетъ; оно подрываетъ самый процессъ регулированiя, совершенствованiя, самую волю къ строю, порядку и смыслу. Здесь произволъ ломаетъ самое чувство правила, уваженiе къ нему, доверiе къ нему и желанiе следовать ему. Введенiе же безсмысленныхъ правилъ есть прямой призывъ къ произволу и анархiи.

Вотъ именно это и учинило новое кривописанiе. Здоровая часть русской интеллигенцiи не приняла его и отвергла. Сделалось два «правописанiя». Старое стали забывать, новому не научились. Возникло третье правописанiе — отбросившее твердый знакъ, но сохранившее ять. Надо ждать четвертаго, которое отброситъ ять и сохранитъ твердый знакъ. Скажемъ же открыто и точно: никогда еще русскiе люди не писали такъ безграмотно, какъ теперь; ибо въ ХVII и въ ХVIII веке — искали вернаго начертанiя, но еще не нашли его, а теперь отвергли найденное и разнуздали себя орфографически. Тогда еще учились различать «ять» съ «естемъ», и не были уверены; а теперь, ссылаясь па свою малую образованность и на лень, узаконили смысловое всесмешенiе. «Намъ», видите ли, «некогда и трудно» изучать свою русскую, «слишкомъ сложную» орфографiю!.. Хорошо, господа легкомысленные лентяи! За это вы будете надрываться надъ изученiемъ и усвоенiемъ гораздо более сложныхъ иностранныхъ орфографiй, — французской, англiйской и немецкой; — чужiе языки возьмутъ у васъ все то время, котораго у васъ «не хватало» на изученiе своего, русско-нацiональнаго, осмысленнаго правописанiя; ибо тутъ иностранные народы не будутъ принимать во вниманiе вашу лень, ваше «некогда» и «трудно». И напрасно кое-кто въ эмиграцiи выдвигаетъ то обстоятельство, что при господстве прежней орфографiи были слова со спорнымъ «Е» и съ неувереннымъ «Е»; не проще ли въ виду этого поставить всюду безспорное «Е»? Но ведь есть не мало людей съ неуверенною мыслiю, честностiю и нравственностiю... Такъ не проще ли не искать ни смысла, ни верности, ни честности, а водворять прямо безсмыслицу, безчестiе и развратъ: по крайней мере, все будетъ определенно, ясно, просто и легко... Да, исторически была шатость; но ее успешно и осмысленно преодолевали, до техъ поръ, пока не решили покончить съ культурой языка и провалиться въ варварство.

Правъ былъ князь С. Н. Трубецкой, когда писалъ («Ученiе о Логосе», стр. 5): «слово есть не только способъ выраженiя мысли, но и способъ мышленiя, само-объектированiе мысли». Правъ былъ и князь С. М. Волконскiй, когда настаивалъ на томъ, что смешенiе родовъ, падежей, степеней сравненiя и т.д. вызываетъ къ жизни «возвратное зло»: дурное правописанiе родитъ дурное мышленiе. Замечательнейшiй знатокъ русскаго языка В. И. Даль писалъ въ своемъ «Толковомъ Словаре»: «Надо... сохранять такое правописанiе, которое бы всегда напоминало о роде и племени слова, иначе это будетъ звукъ безъ смысла» (томъ 1, стр. 9). И именно въ этомъ единственно верномъ языковомъ русле движется новейшiй изследователь русскаго правописанiя И. И. Костючикъ въ своемъ сочиненiи «Нашествiе варваровъ на русскiй языкъ». «Не реформа была проведена, а искаженiе, коверканiе русскаго языка, и при этом — умышленное», отрывъ русскаго языка отъ его церковно-славянскихъ корней, денацiонализацiя русскаго письма, русской этимологiи, фонетики, русскаго мышленiя...

И. С. Шмелевъ передаетъ, что одинъ изъ членовъ россiйской орфографической комиссiи сказалъ: «старо это новое правописанiе, оно искони гнездилось на заднихъ партахъ, у лентяевъ и неспособныхъ»... И именно ученые академики поспешили этимъ безграмотнымъ лентяямъ на ломощь: прервали всенародную творческую борьбу за русскiй языкъ, отреклись отъ ея вековыхъ успеховъ и завоеванiй и революцiонно снизили уровень русской литературы. Этимъ они попрали и смысловую, и художественную, и органическую природу языка. Ибо строгое соответствiе звука и записи выговариваемому смыслу есть дело художественнаго всенароднаго исканiя иррацiональнаго (какъ всякое искусство!) и органическаго (какъ сама народная жизнь!).

И вотъ, въ ответъ этимъ разсудочнымъ формалистамъ и безпочвенникамъ, мы должны сказать: писаный текстъ не есть дело произвола; онъ есть живая риза смысла, точный знакъ разумеемаго, художественное выраженiе духа. Правописанiе есть продуктъ многолетней борьбы народа за свой языкъ; оно есть сосредоточенный итогъ его семейстики, фонетики, грамматики, символики и аллегорики — въ отношенiи къ предметамъ и въ духовномъ общенiи людей. Мудро сказалъ Апостолъ Павелъ, что люди общающiеся другъ съ другомъ вне взаимнаго разуменiя, суть другъ другу варвары (1 Кор. 14:11). Не для того русскiй народъ бился надъ своимъ языкомъ, чтобы горсточка революцiонныхъ «академиковъ» сорвала всю эту работу взаимнаго духовнаго разуменiя.

Правописанiе имеетъ свои историческiя, конкретныя и въ то же время философическiя и нацiональныя основы. Поэтому оно не подлежитъ произвольному слому, но лишь осторожному, обоснованному преобразованiю; совершенствованiю, а не разрушенiю. Пусть же нарушители русской нацiональной орфографiи получатъ навеки прозвище «друзей безграмотности» или «сподвижниковъ хаоса»; и пусть первымъ актомъ русскаго нацiональнаго Министра Просвещенiя будетъ возстановленiе русскаго нацiональнаго правописанiя.