«Слово – не воробей. Болтать могут все, а вы сказать попробуйте» -  гневно сказал начальник и задумался. Возможно, он пытался сам расшифровать только что произнесенную им фразу, а, может быть, просто вспомнил о чем-то своем. Хотя, вряд ли. Обычно, готовясь к планеркам. Наш начальник тщательно продумывал  план предстоящей порки и старательно вгонял себя в необходимое состояние гнева и возмущения, чтобы лихим кавалерийским наскоком опрокинуть и растоптать нерадивых и бестолковых подчиненных. Напугать их до дрожи в коленях. До икоты, чтобы с января и до Светлого праздника Христова Воскресенья  не смогли они головы поднять, боялись чаи гонять на рабочем месте, а компьютеры выключали не в восемнадцать часов, а  в восемнадцать часов пятнадцать минут. И, опасливо оглядываясь, на цыпочках спускались по лестнице, бесшумно пытаясь проскользнуть, просочиться на выход, домой, к семье, детям.

Поэтому вязкая и густая тишина, неожиданно заполнившая начальственный кабинет, ввергла всех в состояние легкого ступора предваряющего панику.

Вдруг вспомнилось, как десять лет назад молодой и улыбчивый Алексей Иванович заступил на свою должность. Стройный, высокий блондин, он легко взбегал по лестницам вверенного в его руководство Учреждения, производя весьма выгодное впечатление, по сравнению с подчиненными ему замшелыми, тучными чиновниками, которым и встать-то со своего кресла было тяжело. Они так и говорила: «Я просидел здесь двадцать лет. А ты сколько?»

Несмотря на употребляемый глагол, наши сидельцы имели весьма мало общего с питомцами другого Учреждения, где тоже сидят. И все же … что-то общее, несомненно, было.

Приятное впечатление в одночасье растаяло после первой же планерки, где новое начальство топало ногами и кричало: «Мне с зеками работать проще было, чем с вами.

- Работать за вас Алексей Иванович будет!?

- Дудки!

- Вы что мне тут блеф сивой кобылы подсовываете.

- Думаете, я глупее вас, за умного сойду?

- Всех  уволю. Тут очередь стоит.

Последняя фраза, хотя и не была расшифрована полностью, но явственно показала, что жизнь впереди похожа на переход через речку по тонкому весеннему льду. Солнечный свежий ветерок создает приятное настроение. Шагается легко и свободно. Даже хочется крикнуть что-нибудь эдакое, разухабисто-веселое, открыто-свободное, не заботясь о том, что услышат. Ан нет. Шагнул не так и все. Сомкнулась над головой мутная водица забвения с проблесками ледышек.

Почти как в некогда популярной песне: «Кто был никем, тот станет всем…», а тут наоборот: кто был всем, станет никем.

И стало страшно.

Оказалось, что Алесей Иванович служил ранее в системе ГУИН, где приобрел странно - пугательные привычки. В том числе и умение смеяться, не разжимая губ. Отчего звуки оказывались зажатыми и вылетали не через рот, как у всех, а через нос с некоторой хрипотцой и хлюпаньем. Поэтому слышали люди от смеющегося Алексея Ивановича не ха-ха и не хи-хи, а хр-хр.

Не трудно было догадаться, на что это похоже. Но боже вас упаси говорить вслух на данную тему.

Кто и каким образом рекомендовал Алексея Ивановича, в столь юном возрасте, на высокую должность навсегда осталось загадкой. Ходили одно время слухи, что привел его известный среди деловых людей региона, любимец губернатора, владелец фирмы с несколько неприличным названием – ЗАД Интернешнл Дормидонт Иванович Молотков. Необходимо сказать, что аббревиатура ЗАД  расшифровывается, как Закрытая Акционерная Дирекция, а интернешнл  и переводить не надо.

Подобные слухи только добавили авторитета нашему начальнику. С ним искали дружбы многие именитые граждане города, тем более что время от времени всплывала сплетня о том, что он внебрачный сын не менее влиятельного лица. Правда, настораживало, что человек этот был, как бы, не совсем русский. Когда-то он приехал в наш город, совершенно не зная русского языка. Вернее знал парочку расхожих идиом из ненормативной лексики. С таким багажом знаний наш герой начал службу в уже упоминаемом учреждении карающих рук Фемиды. Кто знает, возможно, именно это знание – не знание, и помогло ему дослужиться до генерала. И хотя русская пословица – «слово серебро – молчание золото» - была неведома стрелку Дурды Гронаеву, он больше молчал, чем говорил, а временами с выражением произносил односложные  фразы, которые обычно пишут на заборах несознательные граждане. Как бы то ни было, но в возрасте глубоко пенсионном  продолжал он служить. И даже наградили его именным оружием, хотя ни в каких боевых действиях он никогда участия не принимал.

Влияние на дела города и области генерал имел огромное. Не стоит даже пытаться понять отчего. Достаточно знать сколько, так называемых, ИТУ (исправительно – трудовые учреждения) находилось в его ведении. А как встречали его и провожали чиновники самого высокого ранга. Даже генеральский портфельчик осторожно несли, передавали из рук в руки, как бесценную реликвию или мину замедленного действия.

Однако, внешне белокожий и розовощекий блондин Алексей Иванович ни сколько не напоминал смуглого, словно законченного генерала Гронаева.

Сын – не сын, родственник – не родственник. Но, как-то связь между ними, несомненно, имелась. Алексей Иванович частенько наезжал в гости к генералу. А Гронаев любил наведаться в высокое Учреждение. И тогда чиновный люд с удовольствием наблюдал, как Алексей Иванович одной рукой придерживал под локоток престарелого вертухая, другую, выставив кренделем на отлете держал генеральскую барсетку, при этом что-то нежно нашептывал в мохнатое, коричнево-черное ухо Гронаева.

- Учитесь, учитесь братцы! – говорил, щурясь от восхищения, старый чиновник по фамилии Успешный, не смотря на долготерпение и судьбоносную фамилию так и не сделавший карьеры за тридцать лет беспорочной службы – Учитесь, как пробиваться  надо. Это не всем дано.

В это время Алексей Иванович, посадив своего покровителя в машину, еще долго стоял на тротуаре, нежно прижав к груди руки и сложив их замочком, как это делают на сцене оперные певцы.  С лица у него не сходила такая благостная и светлая улыбка, будто ангел только что опустился с небес, осенив Учреждение белыми крылами.

В этот раз Алексей Иванович, медленно повернувшись, вошел в здание и, поднимаясь по лестнице в свой кабинет, с каждой ступенькой стирал с лица, словно грим, выражение благоговения и счастья. Уже подходя к кабинету и набычив голову, он отрывисто и резко бросил секретарше: «Подать сюда этого спешно-успешного. Засиделся старый пень». И невдомек было бедолаге Успешному, что не имел он права даже на такие невинные реплики, тем более, повторяемые неоднократно, потому, как фигура начальства всегда священна и   обсуждению не подлежит.

«Вот так то братцы – сказал Успешный, возвратившись от Алексея Ивановича - Уволен по собственному желанию» - и голос его дрогнул.

«Как это - по собственному?» - пикнула молоденькая юристка Леночка.

«Э-э-эх! Молоды вы ещё и не знаете, как нас стариков принуждают загодя заявление об увольнении писать, чтобы не рыпались и место свое знали.»

«Это же … » - задохнулась от возмущения Леночка.

«Тише, тише, голубушка, тут и не такое бывает» - сказал Успешный. Встал, надел старомодную шляпу и вышел, скромно притворив за собой дверь, словно его никогда и не было.

В кабинете стало совсем тихо. Оставшиеся чиновники шелестели бумагами, не смея поднять головы, и не глядя в глаза друг другу. Только между стеклами гаденько жужжала и билась муха, не имея сил вырваться на волю.

В этот же день случилась планерка, на которой  и прозвучало «слово не воробей».

А теперь стоял Алексей Иванович, замерев в позе американской статуи Свободы, воздев правую руку с несуществующим факелом, как бы стараясь  усилить этим жестом загадочность странной фразы, оборвавшейся столь внезапно. Возможно, начальник и намеревался сказать что-то еще, и все стало бы понятно, но этого знать было не дано никому. Алексей Иванович стоял молча, гневно тараща неподвижные глаза в странно неудобной позе. И стало вдруг страшно. Было слышно, как шумит кондиционер, гоняя холодный воздух по кабинету. И показалось всем, что это ледяной воздух, нагнетаемый кондиционером, заморозил, превратил в ледяную статую начальство. И стоять оно будет так до той поры , пока не растает от солнечных лучей или обычного летнего дождя.

Но все молчали. Потому что приучены были внимать молча любому бреду изрекаемому  начальственным лицом. Те же, кто  осмеливался ответить или вставить реплику немедленно подвергались избиению и гнев, накопленный  и  взлелеянный  для экзекуции всего коллектива, где каждому могла достаться лишь малая доля неприятных ощущений, обрушивался на легкомысленного смельчака, размазывая его, втирая в полированную поверхность стола.

В этом случае можно было услышать и рев раненного носорога, продирающегося сквозь заросли и стаптывающего все на своем пути, и визг кошки, которую немилосердно дергают за хвост, и шипение змеи, нежелающей уступать свою территорию каким-то  теплокровным чужакам.

Среди разнообразия звуков, издаваемых Алексеем Ивановичем, иногда можно было различить почти осмысленные фразы: «Я вас научу работать. Не тропками ходить, а по дорогам с твердым покрытием».  При чем здесь были дороги, никто не знал. Но, задавать вопросы  было не принято. Вопросы задавали лишь для того, чтобы подчеркнуть собственную сообразительность и правильное понимание текущего момента.

Рассказывали, что один из заместителей Алексея Ивановича, Константин Петрович Башкатов, которого  все называли Котей, умел так формулировать вопросы, что в одной короткой фразе  умудрялся и свою осведомленность показать, и служебное рвение, и похвалить начальника.

Но нынешнее происшествие требовало какого-то иного подхода. Встать, подойти, да потрогать Алексея Ивановича  - не окостенел ли он? А вдруг отомрет и закричит: «По какому праву ко мне прикасаетесь такие - сякие».

Нет уж. Нет.

Вот и сидели начальники отделов и управлений за столом перед своим нелепо стоящим начальством, замерев, не смея поднять глаза, и каждый тоскливо думал: «а хорошо бы все быстрее кончилось, да выйти, выскочить отсюда, забиться в свою норку, кабинетчик.

И ведь, что интересно, ни один из них – стервецов не посочувствовал Алексею Ивановичу, не подумал о том, чем же должно это происшествие закончится.

- А может, врача…? – тихо шепнула Леночка, только что назначенная исполнять обязанности начальника отдела, но на нее дружно зашикали и сидели еще минут тридцать, поглядывая на неподвижную фигуру начальника, обдуваемого воздухом из кондиционера, ежась от холода, и плечами прижимаясь   друг к  другу.

Затем, кто-то не выдержав пытки холодом, схватил пульт и выключил кондиционер. Гул кондиционера исчез, образовав пустоту, заполненную еще более гнетущей тишиной, в которую  еле ощутимым  медленным ручейком стал затекать теплый воздух. Тепло обволакивало онемевшие от холода и страха тела чиновников. Вскоре все с удовольствием стали ощущать возвращение интереса к жизни, освобождение от страха перед Алексеем Ивановичем и другими начальниками, словно холод этого кабинета сковывал не только руки, ноги, но и душу, замедляя ток крови, выстуживая теплое человеческое начало, останавливая сердечный перестук.

Вдруг все увидели, как Алексей Иванович несколько раз моргнул, опустил руку, челюсть его отвисла, нос сморщился. Он чихнул, а затем невнятно сказал-промычал: «М-м-да! У-у-у-волю!». Народ даже не успел испугаться, как рот Алексея Ивановича с некоторым стуком захлопнулся и он снова застыл неприлично тараща глаза в пространство, как бы желая видеть за спинами подчиненных светлое будущее родного Учреждения, освобожденное от уволенных бездельников и бездарей, неспособных понять и исполнить сиюминутную волю того, кому судьбой доверено нести многотрудную ношу забот об их же благе.

Тут уж все засуетились, забегали, вызвали не только скорую, но и профессора Добужинского из факультетской клиники. Бригада скорой помощи быстренько ретировалась, уступив место многоопытному лекарю. Тот, естественно, выгнал всех из кабинета, оставшись у Алексея Ивановича с ассистентом. Что они там делали до самого вечера – неведомо. Секретарша Наташа потом рассказывала, что из-за двери время от времени доносилось странно – глухое постукивание и возгласы профессора: «Нет, батенька! Этот диагноз еще Михаил Евграфович поставил», а затем мычание Алексея Ивановича: «Ув-в-волю!».

А когда рабочий день закончился, все дружно рванули к выходу, забыв о происшествии, словно его и не было.

Хорошо было бы закончить наше повествование на  оптимистичной ноте.

Дескать, Алексей Иванович Мымрецов вполне пришел в себя, выздоровел, более того,  пересмотрел свое отношение к окружающим его людям. Стал, что ли добрее. Но, увы. Так бывает только в сказках или в бразильских сериалах, которые так любят смотреть домохозяйки.

Жизнь немного грубее и жестче.

Алексея Ивановича поместили в специализированную клинику, палату – бокс, где поддерживается температура не менее плюс тридцати пяти градусов  по Цельсию, так как только при этой температуре члены его способны сгибаться и разгибаться, а речевой аппарат воспроизводит несколько фраз. Правда, фразы эти не всегда приличны, но это уж мелочи. В такой  ситуации не до приличий. Наиболее приличное слово, выговариваемое Алексеем Ивановичем,  звучит так: «У-у-уволю…» Говорят, что у кое-кого эта история вызывает смутные ассоциации, а может быть воспоминания, связанные со школьным курсом литературы девятнадцатого века. Хотя если какие-то совпадения и имеются, то они совершенно случайны.