К полночи ветер сделался резче

И гуще темень - и гость зловещий

Явился из двери в дверь скользнув,

Нигде пылинки не шелохнув,

Он шел обшаривать замок темный,

Дух неприкаянный и бездомный.

Нет горше участи, чем его:

Он ищет недруга своего.

Байрон

Имрей сделал невероятную вещь. Этот молодой человек, карьера которого только еще начиналась, никого не предупредив, неизвестно почему решил исчезнуть из мира, иначе говоря - с маленького индийского поста, где он жил.

Накануне еще он был жив, и здоров, и счастлив, и все могли видеть его в клубе за бильярдом. А наутро его уже не было, и сколько ни старались его найти, все поиски так ни к чему и не привели. Он пропал, он не пришел в назначенный час в контору, и его двуколка не появилась нигде на дорогах. По всем этим причинам, а также потому, что исчезновение его хоть и в ничтожной степени, но отразилось на управлении Индийской империей, империя решила на какое-то ничтожное время заняться судьбою Имрея, и было назначено следствие. Обшарили пруды, опечатали колодцы, разослали телеграммы на все станции железной дороги и в ближайший портовый город, находившийся на расстоянии тысячи двухсот миль, но ни крюками багров, ни сетями телеграфных проводов Имрея обнаружить не удалось. Он провалился сквозь землю, и в городке о нем больше никто ничего не узнал. Тогда жизнь Великой Индийской империи снова пошла своим чередом, ибо остановиться она все равно не могла, а Имрей просто перестал быть человеком и сделался тайной, предметом, который в течение месяца обсуждают на все лады, встречаясь в клубе, а потом начисто забывают. Его ружья, лошадь и экипажи были проданы с торгов. Начальник конторы написал какое-то невразумительное письмо его матери, где он сообщал ей, что Имрей странным образом исчез. Бунгало, в котором он жил, пустовало.

После того как прошли три-четыре знойных месяца, мой друг Стрикленд, служивший в полиции, решил нанять это бунгало у его владельца. Это случилось еще до помолвки Стрикленда с мисс Йол, истории, о которой шла речь в другом рассказе, и в то время, когда он осваивался с местной жизнью. Собственная его жизнь была, надо сказать, довольно необычна, и окружавшим его людям не нравились привычки его и причуды. В доме у него всегда было много всякой снеди, но никогда не было определенных часов для еды. Ел он или стоя, или расхаживая взад и вперед по комнате, и всегда всухомятку, довольствуясь тем, что находил у себя в буфете, а известно, что такой образ жизни никогда не идет людям на пользу. Все имущество его состояло из шести ружей, трех дробовиков, пяти седел и коллекции толстых и длинных удилищ, какими ловят махсира, рыбу более крупную и сильную, чем лосось. Все эти предметы занимали добрую половину бунгало, а другая половина оставалась на долю самого Стрикленда и Тьетьенс, огромной рампурской собаки, которая за день съедала не меньше, чем двое мужчин. Со Стриклендом она объяснялась на своем, особом языке и если, выйдя из дому, замечала что-либо подозрительное и могущее угрожать спокойствию ее величества королевы, она возвращалась к хозяину и обо всем ему обстоятельно докладывала. Стрикленд тут же принимал меры, и усилия его обычно завершались тем, что кого-то задерживали, штрафовали и сажали в тюрьму. Местные жители считали, что Тьетьенс - это злой дух, и относились к ней с тем великим почтением, которое рождается из ненависти и страха. Одна из комнат бунгало была специально отведена для нее. Там у нее была покрытая одеялом кровать и плошка для еды. Если же кто-нибудь приходил к Стрикленду в ночное время, она кидалась на непрошеного гостя, сбивала его с ног и лаяла до тех пор, пока в доме не зажигали свет. Когда Стрикленд, будучи на границе, занимался розысками одного убийцы и тот подкрался на заре, чтобы отправить его намного дальше, чем на Андаманские острова, Тьетьенс спасла своему хозяину жизнь. Она вцепилась в преступника как раз в ту минуту, когда тот заползал в палатку Стрикленда с кинжалом в зубах; убийцу поймали, судили и приговорили к повешению. С этого дня Тьетьенс стала носить серебряный ошейник, и одеяло ее, сшитое из двойной кашмирской шерсти, ибо она была существом нежным, украсилось монограммой.

Собака не отходила от Стрикленда ни на шаг и как-то раз, когда его трепала лихорадка, причинила немало хлопот врачам: не зная сама, чем помочь своему хозяину, она вместе с тем не позволяла никому другому прийти к нему на помощь. Мэкернату, врачу индийского медицинского корпуса, пришлось даже ударить ее ружейным прикладом: только тогда она поняла, что должна уступить место тем, кто способен дать больному хинин.

Вскоре после того как Стрикленд нанял бунгало, в котором жил Имрей, мне случилось приехать на этот пост по делам службы. Все комнаты при клубе были заняты, и я, естественно, поселился у Стрикленда. Это было отличное бунгало из восьми комнат, крытое несколькими слоями тростника, хорошо защищавшего его от дождей. Под скатом крыши была натянута парусина, настолько чистая, что на вид она ничем не отличалась от свежепобеленного потолка. Хозяин заново покрасил ее, когда Стрикленд решил нанять помещение. Если бы вы не знали, как строятся индийские бунгало, вам никогда бы даже не пришло в голову, что над парусиновым навесом есть еще темное треугольное помещение, защищенное балками и плотными слоями тростника от крыс, летучих мышей, муравьев и прочей дряни.

Тьетьенс встретила меня на веранде лаем, напоминавшим удары колокола в соборе Святого Павла, и положила мне лапы на плечи, показывая этим, как она рада меня видеть. Стрикленд умудрился состряпать какое-то варево, которое он назвал завтраком, и, как только мы кончили есть, отправился выполнять свои обязанности, оставив меня наедине с Тьетьенс и моими делами. Летняя засуха сменилась теплыми дождями, наполнявшими воздух влагой. Нигде ни ветерка, только ливень точно шомполами стучал по земле, а поднявшиеся брызги расстилались вокруг голубоватым туманом. Бамбуки, аноны, яблони, пойнсетии и манговые деревья стояли в саду не шелохнувшись, пронизанные сверху донизу потоками теплой воды, а в кустах алоэ, обрамлявших сад, квакали уже лягушки. Незадолго до того как начало смеркаться, когда дождь был в самом разгаре, я сидел на внутренней веранде, слушал, как вода хлещет из желобов, и почесывался, потому что тело мое было покрыто так называемым тропическим лишаем. Тьетьенс вышла туда вместе со мной; она уткнула морду мне в колени, и я проникся к ней жалостью; поэтому, когда подали чай, я угостил ее печеньем, а сам остался на внутренней веранде: там было немного прохладнее. За спиной у меня зияли темные комнаты. Оттуда доносился запах седел и ружейного масла, и у меня не было ни малейшего желания сидеть среди всего этого нагромождения вещей. Уже в сумерках явился вдруг мой слуга; муслиновая рубашка его крепко прилипла к потному телу. Он сказал, что пришел какой-то господин и кого-то спрашивает. С большой неохотой, вызванной только тем, что в комнатах было темно, я пошел в пустую гостиную, велев слуге принести лампу. Не знаю уж, ждал или нет неизвестный посетитель - мне показалось, что в одном из окон мелькнула чья-то фигура,- но когда пришли со светом, там не было никого, только дождь барабанил в стекла и доносился запах напоенной влагой земли. Я сказал слуге, что ему не мешало бы быть порасторопней, и вернулся на веранду сумерничать вдвоем с Тьетьенс. Но собака успела за это время выйти на воздух, и даже после того, как было пущено в ход сахарное печенье, мне едва удалось заманить ее обратно. Перед самым обедом вернулся промокший насквозь Стрикленд, и первыми его словами были:

- Меня кто-нибудь спрашивал?

Я извинился и сказал, что действительно, мой слуга вызывал меня в гостиную, но либо он ошибся, либо это какой-нибудь бродяга решил было увидеть Стрикленда, а потом, когда о нем пошли докладывать, передумал и удрал. Стрикленд не стал возвращаться к этому разговору, а велел подавать обед, и так как это был настоящий обед и была даже постелена белая скатерть, мы не стали медлить и сели за стол.

В девять часов Стрикленду захотелось спать, да и я тоже начинал чувствовать усталость. Едва только хозяин поднялся, чтобы уйти в свою комнату, примыкавшую к роскошному покою, отведенному в распоряжение его любимицы, как Тьетьенс, лежавшая под столом, вскочила и выбежала на лучше всего защищенную от дождя веранду. Если бы, например, жене захотелось во время такого проливного дождя поспать на воздухе, то на это бы не обратили внимания. Но Тьетьенс была собакой и поэтому находилась на особом положении. Я посмотрел на Стрикленда, ожидая, что он ударит ее ремнем. Он виновато улыбнулся - так улыбается человек, рассказавший о неприятной для него семейной драме.

- Это повторяется каждый вечер с тех пор, как мы здесь, - сказал он. - Пускай идет.

Собака принадлежала Стрикленду, поэтому я промолчал. Но я чувствовал, что эта ее ветреность очень его огорчает. Тьетьенс расположилась на веранде у меня под окном. Гроза то и дело сотрясала тростниковую крьит и замирала снова. Молния разбрызгивалась по небу, словно разбитое яйцо на двери амбара, только свет был не желтый, а голубоватый. И пяля сквозь просветы моих бамбуковых жалюзи, я видел, как огромная собака стояла - да, стояла, а не спала - на веранде; шерсть у нее на спине поднялась дыбом, а лапы были неподвижны и напряжены, как проволочные канаты подвесного моста. Когда раскаты грома хоть и очень ненадолго, но затихали, я пытался уснуть, но мне все время казалось, что кто-то очень настойчиво меня требует к себе. Этот неведомый мне человек как будто даже старался назвать меня по имени, но до слуха моего долетал только приглушенный шепот. Гроза улеглась, и Тьетьенс вышла в сад и принялась выть на низко повисшую в небе луну. Кто-то пытался открыть мою дверь. кто-то все время ходил взад и вперед по дому и останавливался, тяжело дыша, то на одной, то на другой веранде. Как только я начал засыпать. мне почудилось, что ко мне отчаянно стучат - не то в дверь, не то наверху. прямо над головой, и послышался чей-то исступленный крик.

Я кинулся в комнату Стрикленда и спросил, не болен ли он и не он ли это меня звал. Он лежал на кровати полуодетый и курил трубку.

- Я ждал, что вы придете,- сказал он.- Неужели я правда ходил сейчас по дому?

Я ответил, что он разгуливал по столовой, и по курительной комнате. и еще по другим. Он рассмеялся и сказал, чтобы я шел спать. Я снова лег и проспал до самого утра, но мне снились какие-то путаные сны, и меня все время преследовало чувство, что я к кому-то несправедлив, что по отношению к кому-то не выполняю своего долга. В чем заключается этот долг, я не знал, но кто-то все время шуршал, шептал, кто-то тыкался в стены, крался, слонялся вокруг. И этот кто-то упрекал меня в том, что я ничего для него не сделал. И, все еще продолжая спать, я слышал, как стучит дождь и как Тьетьенс воет в саду.

Я прожил в этом доме два дня. Стрикленд каждое утро уходил на службу, оставляя меня на восемь, а то и на десять часов наедине с Тьетьенс. Пока было светло, я чувствовал себя хорошо и Тьетьенс тоже; но как только начинало смеркаться, мы оба уходили на внутреннюю веранду и сидели там, съежившись и прижавшись друг к другу. Мы были одни в доме, и, однако, дом этот весь был занят постояльцем, с которым мне не хотелось иметь никакого дела. Я ни разу его не видел, но я видел, как колыхались драпировки в дверных проемах, когда он проходил из комнаты в комнату; я слышал, как поскрипывают кресла, как пружинит бамбук, освобождаясь от тяжести его тела. И когда я шел в столовую за книгой, я чувствовал, что на погруженной в темноту наружной веранде кто-то ждет, пока я уйду Присутствие Тьетьенс наполняло сумерки особой жизнью: каждая шерстинка на ней становилась дыбом, и она начинала вглядываться в темнеющие комнаты, пристально следя за движениями существа, которого я не видел. В комнаты она никогда не заходила, но глаза ее все время бегали, впиваясь во мрак, - этого было вполне достаточно. И только когда мой слуга приходил зажечь лампы и освещал все комнаты, которые сразу приобретали обитаемый вид, она входила туда вместе со мной и, встав на задние лапы, подолгу высматривала невидимого постояльца, шевелившегося у меня за спиной. Собаки - искренние друзья.

Со всей возможной деликатностью я заявил Стрикленду, что собираюсь сходить в клуб и подыскать себе там комнату. Я сказал, что восхищен его гостеприимством, что мне очень нравятся его ружья и удилища, но что я отнюдь не в восторге от его дома и всей царящей в нем атмосферы. Внимательно выслушав меня до конца, он улыбнулся усталой улыбкой, в которой, однако, не было ни тени презрения: человек этот все хорошо понимал.

- Останьтесь здесь, - сказал он, - и посмотрим, что это значит. Все, что вы мне сейчас рассказали, я знаю с того дня, как поселился в этом бунгало. Останьтесь и подождите. Тьетьенс ушла от меня. Неужели и вы тоже?

Мне уже пришлось как-то помогать Стрикленду в одном небольшом деле, связанном с языческим идолом; меня это едва не довело тогда до психиатрической больницы, и у меня не было ни малейшего желания снова помогать ему в каких-либо его розысках. Это был человек, для которого ввергнуться во что-нибудь отвратительное так же естественно, как для другого сесть за обед.

Поэтому я со всей откровенностью сказал ему, что очень его люблю и в дневное время всегда буду рад его видеть, но что ночевать у него я больше не стану. Это было после обеда, когда Тьетьенс отправилась полежать на веранде.

- Ей-богу же, меня это нисколько не удивляет, - сказал Стрикленд, вглядываясь в натянутую на потолке парусину. - Смотрите!

Между парусиной и карнизом свешивались два коричневых змеиных хвоста. Освещенные лампой, они отбрасывали на стену длинные тени.

- Конечно, если вы боитесь змей...-сказал Стрикленд.

Я ненавижу змей и боюсь их; ведь стоит только заглянуть в глаза любой змеи, и вы увидите, что она знает все о тайне грехопадения, и даже больше, чем все, и что она полна к нам того презрения, каким был полон дьявол, когда Адама изгнали из рая. К тому же укус ее обычно смертелен - она забирается под штанину и обвивается вокруг ноги.

- Вам не мешало бы починить вашу крышу, - сказал я, - дайте-ка мне удилище подлиннее, и мы собьем их.

- Они спрячутся между балок, - ответил Стрикленд. - Я не потерплю, чтобы у меня были змеи над головой. Сейчас залезу наверх. Берите удилище и стойте здесь, и если только я сброшу их, вы их прикончите.

Мне не очень-то улыбалось быть помощником Стрикленду в таком деле, но я все же взял удилище и подождал, пока он не принес с веранды садовую лестницу и не приставил ее к стене комнаты. Оба хвоста подтянулись кверху и исчезли. Слышно было, как змеи стремительно поползли по натянутой парусине, как зашуршали их длинные тела. Стрикленд взял с собой лампу, а я все еще старался убедить его, сколь опасно охотиться на змей между парусиновым навесом и тростниковой крышей, не говоря уже об ущербе, который он нанесет дому тем, что разорвет весь навес.

- Глупости! - воскликнул Стрикленд. - Не иначе как они укрылись у самой стены. Кирпичи для них чересчур холодны, они больше любят комнатную температуру. - Он взялся за угол парусины и стал отдирать ее от карниза. Раздался громкий треск разрываемой материи. Стрикленд просунул голову в темное отверстие в углу под балками крыши. Я стиснул зубы и поднял удилище, ибо даже не представлял себе, что может на меня оттуда свалиться.

- Ого! - вскричал Стрикленд, и голос его загремел и загрохотал под крышей. - Да тут хватит места для другой такой же квартиры, и, черт возьми, в ней кто-то живет!

- Змеи ?-спросил я снизу.

- Нет. Целый буйвол. Протяните-ка сюда мне толстый конец вашего удилища, и я его проколю. Лежит на центральной балке.

Я протянул ему удилище.

- Раздолье-то какое для сов и всяческих гадов! Неудивительно, что тут живут змеи, - сказал Стрикленд, взбираясь еще выше и тыча куда-то концом удилища. Локоть его то появлялся, то снова исчезал в темноте.

- А ну-ка вылезай отсюда, кто ты ни есть! Голову берегите. Валю вниз.

Я увидел, как парусина почти на середине комнаты оттопыривается, как что-то тяжелое стягивает ее все ниже и ниже, прямо над стоящей на столе зажженною лампой. Едва я успел схватить лампу и отскочить в сторону. как с треском раздираемая на части парусина сорвалась с карнизов, заколыхалась и выбросила на стол нечто такое, на что я не решался взглянуть до тех пор, пока Стрикленд не спрыгнул с лестницы и не кинулся ко мне.

Он не стал пускаться в объяснения, ибо по натуре был человеком немногословным; он только поднял свисавший конец скатерти и прикрыл им то, что лежало теперь на столе.

- Вот так штука, - сказал он, ставя на пол лампу, - наш друг Имрей вернулся. А, так это действительно ты?

Под скатертью что-то зашевелилось, и оттуда выползла маленькая змея; Стрикленд тут же прикончил ее толстым концом удилища. Я только смотрел на все это и, помнится, ничего не сказал - очень уж мне было не по себе.

Стрикленд пораздумал немного и решил выпить. Скатерть больше не шевелилась.

- Так это Имрей? - спросил я.

Стрикленд откинул на несколько мгновений скатерть и посмотрел.

- Да, это Имрей, - ответил он, - и горло у него перерезано от уха до уха.

- Так вот откуда шел этот шепот в доме, - сказали мы оба в один голос, обращаясь друг к другу и вместе с тем каждый сам к себе.

Из сада донесся неистовый лай Тьетьенс. Немного погодя дверь в столовую распахнулась, и оттуда высунулся ее огромный нос.

Собака стала тихо обнюхивать воздух. Куски разорванной парусины свисали почти до самого стола, и некуда было деться от всего, что случилось.

Тьетьенс вошла в комнату и уселась возле нас, оскалив зубы и выставив передние лапы. Она посмотрела на Стрикленда.

- Дела-то худые, старуха, - сказал он. - Не залезают ведь люди под крыши своих бунгало, чтобы умереть, и не натягивают потом парусины. Давайте-ка подумаем, что все это значит.

- Давайте лучше подумаем об этом в другом месте, - предложил я.

- Превосходная мысль! Гасите лампы. Мы сейчас пойдем ко мне в комнату.

Я не стал гасить лампы. Я пошел в комнату Стрикленда первый и предоставил ему самому погружать столовую в темноту. Он пришел вслед за мной, мы закурили и стали думать. Думал Стрикленд. Я не переставая курил: мне было страшно.

- Имрей вернулся, - сказал Стрикленд. - Вопрос в том, кто убил Имрея? Не говорите мне ничего, у меня есть на этот счет свое мнение. Когда я нанял это бунгало, большая часть слуг Имрея перешла ко мне. Имрей был человек простодушный и безобидный, не так ли?

Я согласился с ним, хотя лежавший под скатертью ком видом своим не подтверждал ни того, ни другого.

- Если я созову всех слуг, они станут тут плечом к плечу и будут лгать, как ариане. Что бы вы предложили?

- Вызывать их поодиночке, - сказал я.

- Тогда они убегут и все разболтают товарищам, - возразил Стрикленд - Надо разъединить их. Как вы думаете, ваш слуга что-нибудь знает?

- Может быть, впрочем, нет, вряд ли. Он ведь здесь всего каких-нибудь два-три дня,- ответил я. - А как по-вашему?

- Боюсь что-нибудь утверждать. Только все-таки как же этот человек умудрился угодить поверх навеса?

За стеною послышался глухой кашель. Это означало, что Бахадур Хан, лакей Стрикленда, проснулся и собирается укладывать своего господина спать.

- Войди,-сказал Стрикленд.- Ночь-то какая сегодня теплая, правда?

Бахадур Хан, здоровенный, высокий мусульманин, подтвердил, что ночь действительно теплая, но заметил, что, по всей вероятности, опять пойдет дождь и что, с позволения его чести, тогда будет легче дышать.

- Действительно, так оно и будет, если господь приведет, - ответил Стрикленд, стягивая с себя сапоги. - Сдается мне, Бахадур Хан, что я очень уж давно без жалости заставляю тебя работать, с того самого дня, когда ты ко мне нанялся. Когда же это было?

- Неужели Сын Неба не помнит? Это было, когда Имрей-сахиб втайне уехал в Европу и никого не предупредил. И мне - даже мне - была оказана великая честь. Покровитель Бедных сделал меня своим слугою.

- А разве Имрей-сахиб уехал в Европу?

- Такая идет молва среди его бывших слуг.

- А ты что, пойдешь к нему опять служить, когда он вернется?

- Ну, конечно, сахиб. Это был добрый хозяин, и слугам у него жилось хорошо.

- Ты прав. Вот что, я очень устал, но завтра я поеду охотиться на оленей. Дай-ка мне мое ружьецо, то, с которым я на черного оленя хожу, там оно, в ящике.

Слуга наклонился над ящиком, достал оттуда стволы, ложе и замок и передал Стрикленду, который стал собирать ружье, меланхолически при этом зевая. Потом он потянулся к патронташу, вытащил оттуда большой патрон и вставил его в казенную часть "360 экспресс".

- Так, выходит, Имрей-сахиб уехал в Европу тайком! Очень это странно, Бахадур Хан, не правда ли?

- Что я могу знать о путях белых людей, Сын Неба?

- Разумеется, очень мало. Но сейчас ты узнаешь больше. Мне довелось проведать, что Имрей-сахмб вернулся из своих далеких странствий и даже что сейчас вот он лежит здесь, за стеной, и ждет своего слугу.

- Сахиб!

Свет лампы скользнул по стволам ружья, наставленного на широкую грудь Бахадур Хана.

- Поди посмотри - сказал Стрикленд - Лампу возьми. Твой господин устал и ждет тебя. Ступай!

Слуга взял лампу и направился в столовую. Стрикленд пошел за ним, почти подталкивая его дулом ружья. Несколько мгновений тот смотрел на зияющую наверху черноту, на извивающуюся под ногами змею; когда же наконец взгляд его упал на то, что лежало на столе, лицо его омрачилось.

- Ну как, видел? - спросил Стрикленд после минутного молчания.

- Да, видел. Я только комок глины в руках у белого человека Что ваша милость собирается сделать?

- Повесить тебя до конца месяца. А что же еще?

- За то, что я его убил? Погоди, сахиб, выслушай меня. Однажды, когда он проходил среди нас, его слуг, он взглянул на моего ребенка, на четырехлетнего. Он околдовал его, и через десять дней мальчик мой умер от лихорадки!

- Что же такое сказал Имрей-сахиб?

- Он сказал: "Какой красивый мальчик" - и похлопал его по головке. От этого ребенок и умер. Вот почему я убил Имрея-сахиба; это было в сумерках; он вернулся со службы и спал. Потом я положил его на балку крыши и натянул парусину. Сыну Неба все известно. Я слуга Сына Неба.

Стрикленд взглянул на меня поверх ружья и на местном языке сказал:

- Ты подтвердишь, что слышал его слова? Убил он.

Единственная лампа освещала пепельно-серое лицо Бахадур Хана. Он очень быстро сообразил, что должен найти себе оправдание.

- Я попался в ловушку, - сказал он, - но вина его. Это он сглазил моего мальчика, и тогда я убил его и спрятал. Только те, у кого в услужении дьяволы, - он покосился на Тьетьенс, невозмутимо лежавшую перед ним, - только те могли узнать, что я сделал.

- Ты это не худо все придумал. Ты, видно, его веревкой к балке привязал. Ну так вот, теперь тебе самому придется на веревке висеть. Так оно всегда и бывает!

По вызову Стрикленда явился заспанный полицейский. Следом за ним вошел еще один. Тьетьенс сохраняла поразительное спокойствие.

- Отведите его в участок, - распорядился Стрикленд. - Надо завести дело.

- Так, выходит, меня повесят? - спросил Бахадур Хан, не пытаясь бежать и уставившись глазами в пол.

- Да, если солнце будет светить, а вода течь, тебя повесят! - сказал Стрикленд.

Бахадур Хан сделал большой шаг назад, весь как-то затрепетал и больше не сдвинулся с места. Полицейские стали ждать дальнейших распоряжений.

- Можете идти, - сказал Стрикленд.

- Не трудитесь, я очень быстро уйду отсюда, - сказал Бахадур Хан. - Глядите! Я уже умер.

Он поднял ногу: к мизинцу присосалась голова полумертвой змеи, недвижной и точно застывшей в агонии.

- Я из рода землевладельцев, - сказал Бахадур Хан шатаясь. - Публичная казнь была бы для меня позором - вот почему я так поступил. Не беспокойтесь, рубашки сахиба все сосчитаны, а на умывальнике лежит запасной кусок мыла. Мальчика моего сглазили, и я убил колдуна. Зачем вам понадобилось непременно меня вешать? Честь моя спасена, и... и... я умираю.

Не прошло и часа, как он умер, как умирают те, кого укусила маленькая коричневая карайт, и полицейские унесли и его, и то, что было спрятано под скатертью, каждого - куда следовало. Все это было необходимо сделать, чтобы пролить свет на исчезновение Имрея.

- И это называется девятнадцатый век, - очень спокойно сказал Стрикленд, залезая в постель.-Вы слышали, что он сказал?

- Да, слышал, - ответил я. - Имрей совершил ошибку.

- Только оттого, что он не знал восточных нравов и оттого, что именно в это время вспыхнула тропическая лихорадка. Бахадур Хан прослужил у него четыре года.

Я вздрогнул. Мой собственный слуга прослужил у меня ровно столько же. Когда я пришел к себе в комнату, оказалось, что он дожидается, чтобы стащить с меня сапоги, невозмутимый и словно изваянный из меди.

- Что случилось с Бахадур Ханом? - спросил я.

- Его укусила змея, и он умер. Все остальное сахиб знает, - ответил он.

- А ты-то что об этом знаешь?

- Не больше, чем можно узнать от Того, кто пришел в сумерки искать отмщения. Ну-ка, сахиб, дайте я с вас сниму сапоги.

В изнеможении я повалился на постель и стал уже засыпать, как вдруг услышал крик Стрикленда, донесшийся из другой половины дома:

- Тьетьенс пришла на место!

Она действительно пришла. Огромная борзая величественно возлежала на собственной кровати, на собственном одеяле, в то время как в соседней комнате, волоча концы по столу, лениво колыхалась измятая парусина, которая теперь уже ни на что не годилась.

перевод А. Шадрина