Два пожилых человека стояли на вершине горы у подножья памятника героям битвы за Москву, что установлен на восточном берегу канала Москва-Волга, и молча смотрели на раскинувшуюся ниже панораму полей, уже чернеющих, почти безлистых перелесков, на мост через канал.
Осень уже набрала силу и незаметно перешла ту тонкую грань, которая отделяет сухую, полную золота листвы и светлой грусти пору, от вязкой мороси и низкой рвани многослойных облаков, быстро летящих по темному небу.
Эти, пролетающие черные облака, сменившие прозрачную жесткую синеву, словно напоминали о быстротечности жизни и невозвратности молодости.
- Это и есть Перемиловские высоты, – сказал, нарушив молчание старший из них. Седой, кряжистый с большими, узластыми руками он напоминал дерево, уже видевшее не одну бурю и способное, несмотря на возраст, выстоять еще столько же. Не только выстоять, но и защитить – укрыть под своими ветвями любого, кому это понадобится.
- А вон там – добавил он - тот самый мост.
- Тот самый – как эхо повторил его спутник, потирая пепельные виски тонкими нервными пальцами интеллигента.
- Что Глебушка, голова на погоду болит?
- Болит Семен Порфирьевич, болит. Возраст. Что тут поделаешь.
- Тебе ли говорить о возрасте? Ты ведь, друже, помоложе меня будешь. Ты еще в школу бегал, когда я на ТБ-3 летал. Да ладно, не обижайся. Перед старостью и хворями мы все равны.
Он похлопал по карманам своего плаща, достал бутылку водки «Абсолют», ловко открыл ее и разлил по пластмассовым стаканчикам.
Ну что же Глеб Борисович, выпьем за светлую память нашего командира Павла Петровича Глазкова, Героя Советского Союза, генерала. Всю жизнь сознательную он провел в небе. Думаю, и сейчас он оттуда на нас грешных смотрит.
Старики обнажили головы и молча, не чокаясь, выпили. Потом Семен Порфирьевич крякнул, достал из того же бездонного кармана яблоко и, разломив его своими ручищами, протянул половинку спутнику.
- Сегодня даже вспомнить страшно про тот вылет. А тогда, молодые были, бесшабашные. Хотя и зелеными нас назвать уже было нельзя.
В 1941 году Павел Петрович был уже командиром эскадрильи, а я штурманом у него. Ты ведь к нам пришел в сорок четвертом, когда Глазков уже полком командовал. А с мостом история была такая:
Двадцать девятого ноября 1941 года захватили немцы мост через канал Москва-Волга у станции Яхрома. Этот самый. Захватить то захватили, а дальше не смогли пройти. Не пустили их передовые части первой ударной армии. Но ситуация сложилась крайне опасная. Не нужно быть стратегом, чтобы понять: подтянут немцы резервы, ударят посильнее и пойдут на соединение с танками Гудермана, охватывая Москву с севера. Поэтому, как нам потом рассказывали, лично Сталин отдал приказ – разрушить мост любой ценой.
Утром, тридцатого, на построении командир полка подполковник Бицкий объявил нам задачу и сказал: » Я понимаю, погода нелетная, задача сложная. Поэтому, добровольцы шаг вперед». Полк замер. До сих пор, вспоминаю – у меня мурашки по коже. Снег идет. Тишина такая после слов командира, что кажется, слышно, как снежинки шуршат, опускаясь на землю. А потом, как по команде, весь полк, все экипажи шагнули вперед. У командира полка от этой картины, видать, даже горло перехватило. Откашлялся он и говорит: » Спасибо товарищи! Спасибо братцы. Но раз такое дело – вы все добровольцы, то позвольте мне самому выбирать».
Отобрал он шесть экипажей и среди них наш, то есть экипаж Глазкова Павла Петровича. А погода была действительно – никуда. Облачность десять баллов, сплошная облачность. Высота нижней кромки облаков – сто метров. Временами метель. Что и говорить, взлетную полосу из кабины не видно, а тут лететь надобно.
Время вылета назначили на семнадцать тридцать. Пока техники и механики машины готовили, да бомбы подвешивали, мы естественно тоже готовились.
Господи! Как лететь? Погоду в районе цели не знаем. Погода на маршруте не известна. При такой облачности найти иголку в стогу сена проще, чем этот чертов мост.
Закончили подготовку и по кораблям. Направление взлета стартовый наряд обозначает ракетами. Павел Петрович говорит: «Ну что ребята? Поехали». И мы покатили.
Семен Порфирьевич умолк. Похрустел яблоком и, задумчиво глядя на облака сквозь мелкую морось, продолжил:
- На разбеге снежные хлопья сливаются в сплошной поток, который бьет по остекленению моей штурманской кабины. Самолет тяжело отрывается на самом краю летного поля. Взлететь то взлетели, на заданный курс легли, а как искать мост, если нижняя кромка облаков становится все ниже. Землю вовсе не видно, хотя мы идем на высоте семьдесят, а потом тридцать метров. Я говорю: « Паша, нужно пробивать облачность и идти по расчетному времени, по приборам. Все равно землю не видно».
Я тебе сразу скажу Глеб, мы в этом вылете мост не нашли. Никто не нашел. Но страху натерпелись. Ну, ты, как штурман, меня поймешь.
По маршруту мы прошли почти нормально. Тут от одного поворотного пункта до другого – по расчетному времени. Подошли к точке разворота на цель. Начали снижаться, а земли не видно. До ста пятидесяти метров снизились. Все, - кричу, - командир, дальше опасно. Опять вслепую, по приборам пошли. А точкой разворота на цель, надо сказать, был город Дмитров. Город мы увидели только потому, что он горел. Зарево было такое, что багрово-красное марево видно даже сквозь облака. Вот и все, что удалось увидеть. Мост не нашли. Дальше идти нельзя. Дальше по курсу Москва. Это для нас запретная зона. Собьют и фамилию не спросят. Пришлось нам отбомбиться по запасной цели – по артиллерийским позициям немцев. Пошли домой, а на душе так гадко, будто согрешили в чем. Только на командном пункте, после посадки, узнали, что остальные экипажи тоже запасные цели бомбили.
Пока техники готовят нам корабль к повторному вылету, мы с командиром колдуем над картой и спорим, как лучше выйти на цель. Теперь уже ясно, что гулять в облаках нельзя – опять ничего не увидим. Павел Петрович сидит маленький, щуплый. Нахохлился как воробей в дождливую погоду. Ударил кулаком по столу и говорит: « Эх, тудыть его в душу, этот белый кисель! В этот раз пойдем под облаками».
Да, - говорю я, - Я бы лучше с медведем в обнимку прогулялся, чем в такую погоду под облаками ходить. Но что делать? Другого выхода нет.
А погода! Самая собачья. Снег все гуще идет. После взлета, как и договорились, идем под облаками. Я до рези в глазах вглядываюсь вниз, ищу ориентиры. Такое напряжение. И вдруг Паша говорит: « Ты кота своего не догадался взять для уюта и согрева». Тут все дружно заржали. А с этим котом случай был такой:
Когда мы перелетели в Огарево, поселились в заброшенном амбаре. А там мыши. Уж так нас мыши донимать стали. Ну, просто спать невозможно. Только уснешь, они пляску устраивают. Пошел я в село. Изловил там двух кошек. Правда, потом оказалось, что это были кот и кошка. Посадил в корзинку, сверху платком завязал и бегом домой. Прихожу, значит, корзинку на крылечке оставил, а сам говорю ребятам: «Хлопцы, я вам сюрприз приготовил». Выходим на крыльцо, корзина на месте, а кошек нет. Оказалось, это истребители украли. Они в соседнем доме жили и тоже от мышей страдали. Так они даже перекрасили этих кошек, чтобы я их не узнал.
- И как? Отняли? - спросил Глеб Борисович.
А то! – усмехнулся Семен Порфирьевич - Хоть истребители ловкие ребята, бомбер, ежели за что берется, то из рук не выпускает и любое дело до конца доводит. Правда, поделиться пришлось. Кошка у них осталась. А кот ко мне так привязался ну, ровно собака. Вот Паша и пошутил. Пока смеялись, внизу показался первый контрольный ориентир – река Ока.
Тут я вношу поправки в курс, уточняю угол сноса. А погода все ухудшается. Снег пошел гуще. Облака нас совсем к земле прижимают. Ползем прямо по верхушкам деревьев. Но в облака не уходим. Решено, так решено. Влезем в облака -опять ничего не увидим. По времени должны подходить к Шатуре, а города не видно. Вдруг справа по борту, вырастает в метрах пятидесяти от нас фабричная труба. Ну и дела, думаю, так и врезаться недолго.
У нас в летной школе преподаватель был – майор Коновницын. Старый летнаб. Он, бывало, говорил: « чем примечательна ошибка штурмана – характерный треск и полный рот земли».
Я эту шутку всю жизнь помню. Насмотрелся на характерный треск.
Ну, да ладно. Летим мы, значит. Труба эта была в Шатуре. Я и говорю: « Командир, надо бы повыше забраться, а то не ровен час, встретимся с каким-нибудь наземным сооружением».
Хорошо, - говорит Паша, и мы поднялись маленько. Метров до двухсот. Идем. Я лесные массивы только по темным пятнам определяю. К Орехово-Зуево мы вышли точно и по времени и по месту.
Тут я сам себе говорю: «Хорошо, Семен, хорошо. Есть надежда, что на этот раз задачу выполним. А тут и снег реже падать стал, окна в облаках появились. Слышу, Павел Петрович даже напевать стал:
« Зарей окрасился восток.
Спешат механики к моторам.
Машины в ряд, винты стоят.
И ждут команды от стартеров»,
значит и у него настроение получше стало. А Дмитров мы, как и в первый раз, издалека узнали по багровому зареву.
Павел Петрович замолчал, а потом строго так говорит: « Не расслабляться. Впереди цель. Смотреть внимательно». Снижаемся снова до ста метров. Внизу все рябит. Земля мелькает так быстро, что у меня от напряжения бегут слезы. Верхушки деревьев мелькают, мелькают. И вдруг – река. Вот она. А слева – мост. Ура! – кричим мы – Мост. Павел Петрович – молодец. Он знает что делать. Разворачивается «блинчиком», почти без крена. А дальше мы пытаемся зайти на мост вдоль реки, чтобы легче было прицелиться. Река извивается и Павел Петрович не успевает доворотами удерживать нужное направление. Впереди я вижу высокую насыпь, а моста нет.
Ах, мать его в душу грешную! Мост оказывается слева, в ста – ста пятидесяти метрах. Неудачно зашли. Повторяем заход. И снова неудача - мост оказался справа. Веришь ли, Глеб Борисович, десять холостых заходов сделали. После пяти заходов я, вроде «пристрелялся», а по дальности не могу. Слишком поздно вижу этот треклятый мост и не успеваю прицелиться. После десятого захода командир говорит: « Все ребята, горючки мало осталось. Больше топтаться не можем».
И такая досада меня взяла. Чтоб я, Чугуев Семен задачу не выполнил! Такого никогда еще не было. Ведь нашли. Прошли сквозь метель, снегопад. Чуть ли не на брюхе ползли, чтоб на мост выйти.
- Командир, – кричу я, - если на одиннадцатом заходе промажем, пойдем на таран.
А Павел Петрович отвечает: «Ну, что мужики, все согласны?».
- Согласны, конечно.
Все понимали, что мост целым оставлять нельзя.
Сколько лет прошло, а я и сегодня горжусь больше не тем, что мост этот разрушили, а тем, что готовы были таранить его, чтобы приказ выполнить и немцев к Москве не пустить.
Семен Порфирьевич шумно вздохнул, вытер взмокшее от мороси лицо и продолжил:
- На одиннадцом заходе все получилось. Бомбы пошли - кричу я командиру после нажатия боевой кнопки. Тот дает полный газ и штурвал на себя. Облака вокруг становятся красными. Самолет подбрасывает вверх. Отлично. Мы разворачиваемся и повторяем бомбометание оставшимися бомбами.
Контрольный заход подтверждает – моста нет. Все орут: Ура! Ура! Моста нет!
А Паша говорит: «Ура-то, ура, а горючки ма…. Так, что смотри, Семен, поточнее выводи домой». Запасных аэродромов по пути нет. Ну что? Прошу Пашу набрать высоту, чтобы создать условия для радиопеленгации. А дальше – дело техники. Настроились на свою приводную радиостанцию, на нее и пошли.
Тут все опять запели:
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы в полет наших птиц
И в каждом пропеллере слышим
Спокойствие наших границ.
Еще бы. Мы выполнили задание Сталина. А главное, танки на Москву не пройдут.
Ну, на земле нас, конечно, поздравили с выполнением боевой задачи и с представлением к званию Героев Советского Союза.
Только героев мы в тот раз не получили. Павел Петрович звезду героя получил, но много позже. А я, как видишь, и по сей день не герой.
Да! Потом техник наш подходит и говорит: « Мать честная! Ребята, вы что же, по деревьям лазили? Капоты хвоей и ветками забиты».
Вот так-то.
Давай-ка, Глеб Борисович еще по одной выпьем за всех ребят наших, что до сегодняшнего дня не дожили.
В это время вдруг прекратился дождь. Облака раздвинулись, выпуская на свободу солнце и над полями, лесом, над мостом через канал вдруг выгнулась радуга, словно мост из прошлого в те времена, когда мосты не нужно будет бомбить. Их будут только строить.
май 2005
