Генерал своим ходом уйти не смог – врезал ему Тарасов не столько сильно, сколько точно – выбил челюсть и заодно небольшое сотрясение мозга устроил. Аэропорт имел на такой случай не только бригаду медиков, но отличные кресла-каталки – в госпитале были похуже. Милиционеры дали Тарасову время приладить протез на место, а самый молодой – но не менее других накачанный, похожий на доброго бычка из детской книжки – даже сбегал для него за минералкой. Двое других, интеллигентного вида капитан и юркий чернявый сержант, в это время шептались в сторонке и до Тарасова доносились лишь отдельные слова:

- Все равно надо… А как Лечи посмотрит? … Так ты спроси…

- Все, я готов, - Тарасов встал, подхватил сумку за ручку. Капитан сделал шаг навстречу.

- Секунду… Вы в Чечне воевали?

- Да.

- Тогда я должен предупредить: наш начальник – чеченец. Вы как, ничего?

- А он? С меня на сегодня уже хватит. Пошли.

В просторном кабинете начальника отдела все свободное пространство было заставлено горшками и кадками с растениями, поэтому казалось, что по ошибке зашли в зимний сад. Сам начальник стоял спиной к вошедшим и протирал тряпочкой листья фикуса. Видно было, что дело это нравится подполковнику и он охотно провел бы за ним все рабочее время. Капитан показал Тарасову кресло у стола, а сам отошел к двери. Начальник сел на свое место и лишь тогда поднял глаза.

- Ну, здравствуй, майор.

Тарасов с трудом подавил желание спросить или сделать какой-нибудь удивленный жест. Фамилию знает – доложили, лихорадочно соображал он, но вот звание-то я никому не называл. И потом – почему сразу на «ты»? Где-то встречались? В Чечне? Больше негде. Но там Тарасов близко с чеченцами не общался – да и когда доводилось, то или через прорезь прицела, или это были не здоровые мужики во цвете лет, а женщины, старики или дети.

- Не узнал?

Тарасов покачал головой.

- Нет, если честно.

- Лечи Магомадов. Август 2000-го, район Аргунского ущелья. Ты в плен попал ненадолго…

- Ах, ты ж… - Тарасов хлопнул себя по лбу. Капитан за спиной напрягся, но Тарасов только отодвинулся от стола. – Как же ты выжил?

Лечи кивнул:

- То же самое хочу тебя спросить. Петр Иваныч, организуй нам столик в комнате отдыха.

Капитан вышел. Тарасов жадно рассматривал чеченца. Тогда, после короткого боя, огневая его батареи оказалась в руках отряда, которым Магомадов командовал, замещая убитого – между прочим, лично Тарасовым из любимого, хотя и нештатного, ПК – командира. Магомадов тоже был ранен, ходил повсюду со свежеперевязанной рукой, ругался, что из восьми минометов остался всего один (остальные Тарасов с одним из бойцов успели подорвать на остатках мин), запретил бить пленных. Языка Тарасов не знал, но видел, что командир перед ним умелый, опытный: приказал собрать оружие, оптические приборы и тела убитых, искал карты и рации, затеял переговоры со штабом полка. Не выгорело исключительно по упрямству Морозова.

- Ладно, не ломай голову. Ты не видел – я сознание потерял от потери крови, меня увезли в село. Пока вылечили, подоспела амнистия. От отряда тогда только те и остались, кто со мной ушел. Я сдался. Да так, понимаешь, повезло, что лично на Рамзана вышел, - подполковник кивнул на стену. Там, среди вьющихся растений, Тарасов с трудом рассмотрел портреты – Путина и обоих Кадыровых. – Взяли с меня клятву на Коране, записали в батальон «Восток» - слава Аллаху, успел до независимости пару месяцев в милиции послужить, вроде как восстановился. Три года воевал, прощение от власти зарабатывал. Заработал – отец родной меня из дома выгнал, когда младший брат погиб. Он в лесу остался, не хотел амнистии. Да и крови на нем много было, он с Басаевым все ходил. А я, не поверишь, майор, тоже Герой. Только я Звезду не ношу – мулла сказал: не надо.

Капитан заглянул в кабинет, поманил рукой. Тарасов встал вслед за хозяином, все еще не в силах принять его историю. Подполковник увидел в его руке сумку, махнул рукой:

- Оставь, не украдут – тут милиция.

В комнате отдыха было еще больше зелени, а стену занимал аквариум с пучеглазыми золотыми рыбками. Все трое сели за стол, капитан разлил водку по крохотным рюмкам.

- Мне, вообще-то, нельзя, - с сомнением сказал Тарасов.

- А мы сейчас медицину спросим, - подполковник подмигнул капитану, тот тут же вышел, - Нам вообще-то тоже – мы еще три часа будем при исполнении.

Капитан вернулся с тем же молодым милиционером, только на этот раз он нес с собой кейс с наклейкой – красный крест и полумесяц на белом фоне. Ловко и быстро осмотрев зрачки и язык Тарасова, он смерил ему давление, спросил, что принимает постоянно из лекарств. Тарасов перечислил и вспомнил, что с московской суетой пропустил пару важных процедур, но тут уж ничего не поделаешь. Милиционер упаковал свой чемодан и сказал:

- Последствия ранений, конечно, сказываются, плюс нервы, плюс усталость. Но в целом сто грамм можно. И даже нужно – расслабиться перед полетом.

- Спасибо, свободен. Так что давай, майор, к столу.

Тарасов покорно сел. Есть не хотелось совершенно. Капитан поднял рюмку первым.

- За встречу!

После первой не закусывали. Тарасов не пил уже пять лет, с той самой встречи с Магомадовым, но водка просто провалилась в желудок без всякого вкуса и ощущения. Выпили по второй – за мир во всем мире. На третью молча поднялись. Тарасов кое-как стянул правую перчатку, вытер слезы.

- Все, пошли протокол оформлять.

- А мы уже, - подполковник закинул в рот кусок нежной, почти не соленой, форели, сощурился от удовольствия. – Так что пей спокойно, здесь все лучше, чем в зале ожидания. А потом мы тебя до самого трапа проводим.

- Как? А что, дела не будет?

- Какое дело, если подозреваемый скрылся? – Подполковник подмигнул капитану. – В неизвестном направлении.

- То есть?

- У тебя что, контузия еще не прошла? Протокол осмотра места происшествия, опрос свидетелей, отказ в возбуждении дела – все, как положено. Неужели ты думаешь, я тебя под суд отдам?

- А почему бы нет? – Тарасов, насколько позволял корсет, пожал плечами. – Кто я тебе?

- Не знаю, как сказать - могу сказать, на что похоже. Недавно показывали встречу ветеранов Сталинградской битвы, немцев и русских. Шестьдесят три года назад – стреляли друг в друга. Шестьдесят лет назад – русский немца в лагере пленных караулил. Пятьдесят лет назад – в горло бы друг другу вцепились. Сегодня – за одним столом сидят, вспоминают, как это было. Понимаешь? – подполковник заглянул Тарасову в глаза.

- Кажется, да.

- Вот. На всем белом свете только мы с тобой остались, кто был на той огневой – твоих с полсотни и моих девяносто три, все там остались. Надо бы съездить? Ты бы молебен заказал попу, я бы муллу привел, а?

- Да-а, - Тарасов представил себе это зрелище. Место он нашел бы хоть сейчас и без карты, но вот обстановочка…Подполковник думал о том же.

- Только убьют меня там, не успеем до места доехать.

- А что так?

- Кровников много. С Рамзаном нехорошо расстались – меня генерал, который возил в Кремль, звезду вручать, к себе переманил, а сам по делу «оборотней» уж который год под следствием. Я кое-как в Москве зацепился, брат покойной жены сюда пристроил,  - подполковник обвел рукой комнату.

- Да, а Морозов меня все равно узнал… если захочет – подаст заявление, найдут и по месту жительства.

- Ну – тут уже ничем помочь не смогу, - подполковник развел руками. – Но я так думаю: мы, Герои, особые люди. Простят, наверное, под амнистию подведут, да?

- Не знаю.

В дверь деликатно постучали. Капитан вышел, пошептался с кем-то за неплотно закрытой дверью, вернулся и поманил начальника за собой. Тот замахал руками – нет меня, нет! – но капитан настаивал.

- Извини, служба, - подполковник встал, - ты отдыхай. Если что – тут за дверью Костик, медик, позови.

Тарасов ухитрился-таки пристроиться в мягком кресле так, чтобы не чувствовать железо на теле. Почти. Костик успел сбегать по его просьбе до зала – рейс отложили на три часа, Тарасову ничего не оставалось, как ждать. Тот же Костик, преисполненный почтения, переключил свет на нижние, очень продуманно установленные лампы, так что Тарасов видел сейчас весь аэропорт – ряды самолетов, яркие синеватые лампы на вышках и желтые огни вдоль взлетной полосы. С неба неестественными огромными хлопьями опускался снег, больше похожий на пену – такой же шел сейчас над его любимым Владивостоком. Временами луч света от снующих по полю машин попадал в окно и тогда рыбки отражались в стекле – плавно проплывали их прозрачные тела среди аэробусов, придавая пейзажу совсем уж фантастический вид.

Тарасов закрыл глаза.

«Не узнала. Не узнала. Стоп, не гони. Да и могла ли узнать – кто я тогда был? Старший помощник начальника артиллерии. Один из десятков офицеров штаба дивизии. Она и видела меня раза три или четыре – когда Морозов представлялся, потом когда проставлялся за подполковника в ресторане, потом – на день артиллерии, потом на отправке».

Во всяком случае он-то ее помнил только по этим эпизодам. В первую секунду она ему дико не понравилась – и именно он пустил по дивизии шуточку «столичный полковник приехал на фронт со своей молодой женой». Настя действительно зря потащилась за мужем из Москвы в проклятое всеми богами Забайкалье – тот что-то пронюхал почти за год до начала второй войны и думал отсидеться в дальнем гарнизоне, набрать очки для очередного карьерного рывка. А не вышло. Полк всегда был лучшим в округе – его и поставили первым в списке на отправку. Тарасов, которому светила академия, дошел с рапортами до командующего округом, но добился-таки возвращения в родную батарею. Пусть с понижением – он хотел воевать. Какой-то там пост-травматический синдром, психиатр в госпитале объяснял: дескать, не сумев победить в первой войне, он хотел доказать, что действовал правильно и сделать это можно было лишь одним способом – перевоевать и победить.

Добился своего. Три месяца в Дагестане – в жизни он столько не стрелял. Вторая война началась правильно, по уставу: пехоту прикрывали всеми средствами, огневая подготовка шла часами, мин и снарядов не жалели. А потом пришло пополнение и с ним – Морозов. И все покатилось под откос. Вместо войны начались какие-то совещания, переписывания рапортов, старательное оформление карт… Штабных бы гонял, если делать нечего. Тарасов понял тогда, что добра ждать не приходится, баланс между боевыми и канцелярщиной перекошен безнадежно – значит, где-то боевики их подловят. Тем более, боевик был не тот, что в первую войну – тут были не ополченцы Дудаева, настоящие профи. Тарасов вооружил своих бойцов и своим, и трофейным стрелковым оружием, хотел даже выпросить у знакомого в штабе дивизии пару «Нон», да не успел – Грозный взяли, прошли всю Чечню до южных границ, оставалось малость – и в академию. Тут судьба и свела его с Магомадовым.

Настя, Настя… Они даже не поговорили толком ни разу. Морозов представил ее всем, как полагалось, но оговорился, что она тут ненадолго – через месяц у нее экзамены на кандидатский минимум. Настя как-то так повела плечом, что Тарасов сразу понял: это ты, мужчина, так думаешь…  И действительно: рыжая голова без шапки мелькала по городку всю осень до самых холодов, а потом спряталась под такой же рыжей шапкой. Настя, по рассказам похотливых лейтенантов, бегала каждое утро вокруг городка (километров шесть-восемь), а когда в лесу лег снег и вовсе доходила на лыжах до самого полигона. Тарасов оказался через ряд от нее во время праздничного вечера в день артиллерии и все пытался понять, что у нее за духи: запах был тонкий, прохладный, и почему-то ему казалось – знакомый с детства. Потом сообразил – такие же были у его одноклассницы, ничем кроме духов не примечательной.

А вот встреча в ресторане была поярче.

Тарасов с такими же ветеранами всегда сидел за отдельным столиком, в дальнем углу – у них была своя компания, свои разговоры, чужим непонятные. Морозов «накрыл поляну», сначала все отнекивался, а потом подпил и начал шумно рассказывать про свою службу в Подмосковье. Получалось так, что вся обороноспособность России сосредоточилась в трех дивизиях – и одну из них Морозов называл «моя наследственная». Отец его действительно командовал когда-то легендарным соединением, сейчас уже давно числился в группе советников министра, имел в подчинении водителя и ординарца. Тарасов тоже подпил здорово – во всяком случае, свой фирменный фокус, шесть партий подряд на бильярде всухую, повторить не смог. Настя пришла на стук шаров, спросила, кто тут крайний. Ей сухо посоветовали прийти в другой день – господа офицеры играют, пока не закроют заведение. Тогда она присела на диван и стала смотреть, дымя сигаретой и прихлебывая что-то из высокого бокала. Тарасов доиграл очередную партию, принял выигрыш и сказал что-то в том смысле, что  все, на сегодня хватит. Идти домой не хотелось, он накинул неношеный парадный китель и присел на тот же диван, без всяких мыслей – просто диван был очень удобный, кожаный, из другого мира.

- Хорошо играете, капитан, - когда женщина, имени которой он и не запомнил, заговорила, Тарасов изумился несказанно.

- Спасибо, это профессиональное, - только и сумел сказать он. – Артиллерист, божьей милостью.

- Да, наверное, - ответила Настя и больше ничего не успела: раздвигая шторку из нанизанных на проволоку кусков бамбука, в бильярдную вошел Морозов. Оглядевшись, он направился к Насте.

- Тебя что, на секунду оставить нельзя?

- А в чем дело, майор? – Шеф Тарасова, начальник артиллерии дивизии полковник Петровский натирал мелом впадинку между большим и указательным пальцем правой руки – он был левша. – Что-то случилось?

Субординацию Морозов впитал вместе с кашей в детском саду, но тут было личное. Он молча подошел к Насте и протянул руку. Она посмотрела на него, как на пустое место.

- Иди домой, милый, ты устал, а я еще посижу. Тем более – в такой приятной компании.

- Это кто тут – «приятная компания», вы что ли, капитан?

Тарасов, который наблюдал за игрой, даже не обратил внимания на всю эту сцену.

- Я к вам обращаюсь, капитан! – Морозов встал уже прямо перед ним, загораживая стол.

- Чего? – Тарасов честно не понимал, что  от него хотят, а майор уже налился кровью. Ну, чисто бык.

- Встаньте, когда к вам обращается старший по званию и должности!

Улыбка у подвыпившего Тарасова стала очень нехорошей, но майора уже вывели под руки те, кто видел Тарасова в аналогичных ситуациях. Он даже не успел произнести ни одного звука из своего любимого матерного монолога на сто с лишним неповторяющихся слов. В коридоре, куда утащили Морозова, послышалась возня и Настя, оставив недопитый бокал и дымящую сигарету, выбежала прочь. Тарасов подождал и, поняв, что она уже не вернется, из любопытства докурил тонкий окурок – коричневая бумага, золотой ободок, след помады. Сладкие турецкие сигареты, каких никогда не продавали в городке – суррогат поцелуя.

А потом был день отправки. До аэропорта, где их погрузили на транспортники, ехали своим ходом и очень тому радовались через сутки, когда из порта Махачкалы так же рванули через половину Дагестана в Ботлихский район. Тарасов метался между машинами, проверяя все подряд - крепления минометов, исправность и заправку машин, не успел ли кто-то из бойцов «поменяться» новым обмундированием с земляками и ушлыми прапорщиками, все ли вообще на месте… Хотя в тот день он в своих не сомневался: половина контрактники, десять – по второму разу в Чечню, все до единого добровольцы. Настя наблюдала за происходящим в парке с плоской крыши КПП – там стоял навес и три кресла вокруг столика на одной шаткой ноге. Тарасов и не заметил бы ее, если бы взводный, молодой лейтенант Борька Грачев, не помахал ей рукой.

- Смотри, командир, боярыня Морозова нас проводить пришла.

Тарасов, которому пот разъедал глаза, дал пацану по рукам и погнал вокруг машин – некогда женщин рассматривать - а сам все-таки поднял голову. Так и получилось, что прощальный жест Насти, адресованный бедолаге Грачеву (снайпер вычислил его на третий день боев – не снял, дурак, звездочки), достался Тарасову.

…И грел его все долгие недели в холодном Грозном, вымершем накануне миллениума под ударами в том числе и его, Тарасова, минометов, и воскресшем весной, чтобы скрыть под молодыми побегами не сгоревших в кострах деревьев множество могил – и отдельных, и братских. Там было почти также зелено, как здесь… Тарасов начал кое-что понимать. Магомадов, столь старательно делающий карьеру, психологически остался боевиком. Место, где ему спокойно и уютно, должно ассоциироваться с тем образом уюта и покоя, к которому он привык за последние годы, проведенные в непрерывных боях. Имитация «зеленки», вот что такое эти его джунгли. Бедный подполковник – один в чужом городе, и эта его попытка показать родство, единство их душ и судеб: «…мы с тобой остались, кто был на огневой….». Да ты только потому и жив до сих пор, что в этом городе никому ни до кого нет дела, можно быть белым, черным или синим – всем плевать.

Тарасов встал и прошелся по кабинету. Он вдруг ощутил прилив сил – настолько очевидной стал ситуация, очевидной и предсказуемой.

Форма дала чеченцу власть, звание Героя – защиту от преследования, как штамп о лояльности. Но в душе остались сомнения, остался страх. Не может быть, чтобы его мучила совесть – убивая федералов, он делал то, что должен был; убивая бывших соратников боевиков, он, должно быть, думал, что помогает установить мир на своей родине. Наша встреча – все равно, если бы кто-то из убитых им восстал из мертвых. В Москве он прячется от чеченцев-кровников, здесь – от всего света, сию секунду – от меня лично. Надо избавить парня от проблем.

Тарасов быстро собрал вещи и пошел к двери. На пороге он почти столкнулся с Магомадовым, за плечом которого маячил Костик.

- О, ты как чувствовал, да? Твой рейс объявили, пойдем.

Пока они шли по коридорам и поднимались на эскалаторе, Тарасов молчал. В зале, перед выходом на посадку была очередь, но Тарасов не полез мимо всех. Оставив сумку Костику, он отвел в сторону Магомадова.

- Хочу сказать кое-что – на прощание. Есть такой фильм, ты его не видел – «Последнее танго в Париже». Там есть одна сцена: девушка и парень плывут по реке на барже и крутят в руках спасательный круг. Играют, дурачатся – то оденут его на шею, то еще что-то… А потом бросают его в воду – и он тонет. Причем быстро, как будто сделан из свинца.

Магомадов слушал молча, он, кажется, понимал, о чем речь.

- Я, на всякий случай, объясню. Ты можешь быть хоть дважды Героем, ты можешь быть хоть генерал-полковником. Но эти «круги» спасут не больше, чем тот в фильме. Они декорация, твой самодельный маскхалат. Однажды мы можем снова встретиться - и я за себя не ручаюсь. Ты нас знаешь: мы воевали не за государство, не за территориальную целостность – разве что сначала. На второй войне мы были сами за себя. За себя и за друзей. Для меня твои чины и звания – ничто, я знаю, кто ты. Это личное. В моей семье три поколения военных, для меня слова «долг» и «честь» кое-что значат. А ты – хуже Власова, ты дважды изменил  - присяге милиционера и клятве боевика. Ты понимаешь?

Магомадов кивнул. Он выпрямился и расправил плечи. Тарасов улыбнулся: куда девался добрячок-подполковник? Перед ним снова был боевик Магомадов, человек войны, ничему иному не обученный.

- Спасибо за откровенность. – Магомадов покрутил головой. – Ты мудрый человек. Действительно мудрый. Но одного ты не знаешь, а я тебе это расскажу – в благодарность за твой урок. Подумай вот о чем: твоя батарея стояла на той позиции очень долго, почти месяц. Вы контролировали все село и две из трех подходящих к нему дорог. Вы очень нам мешали, но сделать мы ничего не могли: вас надежно прикрывали, целых два взводных опорных пункта и шесть БМП, да? Мы бы и не полезли, но ты однажды убил важных людей: там люди Масхадова говорили с людьми Басаева – что да как, куда дальше двигаться. И тебя заказали нашему эмиру. Ты помнишь: все было тихо-спокойно, да? А накануне того дня пехоту вдруг убрали – не знаю, как тебе это объяснили, наверное, что-то придумали. И ночью мы подошли так близко, что ты не смог использовать свои минометы. Понимаешь, как нам это удалось?

Магомадов сделал шаг к Тарасову и прошептал почти в ухо:

- Вас продали.

Тарасов почувствовал его слова как вспышку, среди ночи осветившую вдруг весь пейзаж до последнего листочка на дереве. «А ведь это правда», - понял он, - «от первого до последнего слова. Сказали, плановая замена, надо солдатам дать отдохнуть. Я еще ругался с начальником артиллерии полка по рации – не знаю, как боевиков, а местных мы точно положили человек пять, когда по наводке разведчиков дома батарейными залпами крушили. Бросать нас без охранения – все равно, что голых в муравейник посадить, если бы бабы пошли на нас хоть с ножами, едва ли многие смогли бы стрелять. Я, да контрактники, да взводных двое – всего пятеро… Объяснять, что я не нарочно, что я вообще приказы исполнял, времени бы не нашлось. Слава богу, все случилось проще…».

Магомадов покивал, глядя ему в глаза, похлопал на прощание по плечу и пошел прочь. За ним, махнув рукой к виску, ушел и Костик. Тарасов тяжело оперся здоровой рукой на сумку. У него теперь было важное, но не срочное дело в столице.

Иркутск, 5-12 декабря 2006 года