Экспресс «Павелецкий вокзал - Домодедово» выплевывал пассажиров со скорострельностью авиационного пулемета. Последним со своего места поднялся мужчина, сидевший на ближайшем к двери сиденье – встал, вытянул ручку из небольшого чемодана на колесиках и медленно пошел из вагона. Контролер, наблюдавший за ним из противоположного тамбура, отметил, что мужчина все делает правой рукой и слегка прихрамывает, но как только пассажир вышел, тут же забыл о нем – до конца дня оставалось еще четыре рейса.

Мужчина же так же медленно вышел, огляделся вокруг и по опустевшему мокрому перрону, отражавшему сотни огней суетливого огромного здания, двинулся к красным глазкам турникетов. Он не спешил – до его рейса было еще больше пяти часов. Левой, почти не сгибающейся в локте рукой он нашарил в кармане билет на поезд – в вагоне предупреждали, что без него к аэропорту не пройдешь. Он очень волновался: травмированная рука могла задержать его дольше, чем турникет останется открытым и тогда придется просить у кого-то помощи, а он этого очень не любил.

Когда механический капкан остался позади, настроение чуть улучшилось, но не настолько, чтобы полностью расслабиться. С самого утра ему не везло, а он привык верить, что удачи и неудачи тянутся довольно длинными полосами – не меньше суток каждая. Темную полосу нужно стоически пережить, по возможности ничего не предпринимая. Но сегодня не повезло вдвойне: дальняя дорога – а переезды он не любил с детства, помыкавшись с семьей по многим гарнизонам от Кушки до Мурманска, да вдобавок – вот, тридцать три несчастья...

Мужчина побродил по залу минут десять, прежде чем нашел свою стойку регистрации. Через силу улыбнувшись девушке за компьютером, он кое-как приподнял чемодан и поставил его на весы. Левая рука при неловком движении ударилась о стойку.

- Ёпт!... – Мужчина побледнел. – Извините…

Девушка уже хотела что-то сказать, но тут уткнулась в свой монитор. Чемодан, вопреки ее ожиданиям, весил всего шесть килограмм. Что ж это он так ослаб, больной, что ли?

- Может быть, вам нужна медицинская помощь?

Мужчина снял с головы шляпу, и все так же неловко придерживая ее левой рукой в черной перчатке, протирал бритый наголо череп платком. Капли пота тут же выступали снова.

- Не волнуйтесь, - голос звучал вполне равнодушно, - медицина тут бессильна. Обезболивающее у вас на борту продают?

- Что? Спиртное, в смысле?

- Да, что-то типа коньяка или бренди?

- Дда…

- Ну вот, все и отлично. Я могу идти? Спасибо…

Мужчина все так же медленно собрал со стойки паспорт с билетом, надвинул на лоб шляпу и снял чемодан с весов. Девушка посмотрела ему в спину, еще раз пробежала глазами строчку на экране компьютера: Тарасов Г.И., рейс Москва – Владивосток. Надо бы предупредить о нем – не хватало еще, чтобы умер в полете.

Глеб Тарасов медленно шел вдоль необъятного здания аэровокзала, в котором кипела малознакомая ему, но, похоже, достаточно примитивная жизнь. Все сложности где-то там, где работают диспетчеры, разводящие самолеты в воздухе и на земле. А тут так – бабло с туристов рубить: питейно-жрательные, азартно-развлекательные, шмоточно-безналоговые, сувенирно-дебильные… Тарасов искал место потише. Он с утра посетил два министерства и один госпиталь, а с его здоровьем бег по метро – все равно что марш-бросок с полной выкладкой.

В каком-то загнутом под тупым углом переходе он наконец нашел то, что хотел: короткий ряд из пяти кресел, ни одного соседа, да еще и две голливудских размеров пальмы с двух сторон. Отличный НП, между прочим – коридор и оба зала просматриваются, а его не видно. Тарасов примостился в крайне-левом кресле, вытянул левую ногу и откинулся на спинку. Расслабиться бы сейчас полностью, сползти задницей как можно ниже и закинуть голову – черт с два. Корсет, удерживающий позвоночник и ребра в правильном положении, не даст. И так еще… ноябрь, декабрь, январь, февраль…четыре месяца. Неужели снимут?

Весь день его тряс озноб, а тут стало жарко. Тарасов снял шляпу, расстегнул пальто, стащил с шеи кашне и аккуратно сложил его в шляпу. Теперь, если придется быстро собираться, проще будет все бросить. Хотя куда тут бежать? Москва, аэропорт. Службы безопасности, милиция, ФСБ в штатском, таможня, еще кто-нибудь… Интересно, в сумме батальон или меньше? А захоти он пронести оружие – протащил бы, как нечего делать. Кто рискнет обыскивать героя войны – выходи по одному!

Тарасов провел правой рукой по орденам на левой стороне груди, привычно уколол пальцы об каждый из пяти углов Звезды Героя, перебрал их по очереди. Да еще корсет. Да еще кое-что… И как в кино: под каждой железкой можно спрятать еще одну. А потом собрать их все вместе, и – убивать, убивать, убивать…

Хорошо, что спрятался. Глаза, наверное, налились кровью – давление подскочило, это точно. Водички бы, холодненькой. И таблеточку принять – для головы. Или от головы? Может, есть тут кто, на побегушках? Хотя – откуда ему взяться. Не ту страну назвали Гондурасом. До ближайшей стойки с салатами и соками было метров двадцать пять, но он решил перетерпеть. Лучше расслабиться, как учили на занятиях по аутотренингу в госпитале.

Тарасов поднял шляпу, вынул кашне и надвинул шляпу на глаза так низко, чтобы свет не мешал. В ту же секунду рядом с ним плюхнулся кто-то шумный и начал ворочаться, устраиваясь поудобнее. Следом за первым заняли и все остальные кресла. Тарасов дышал ровно, постепенно гасил в сознании звуки:

- Вниманию пассажиров рейса 778 Москва – Иркутск авиакомпании S7. Рейс задерживается от расписания по метеоусловиям порта назначения…

- Говорил я тебе: рано приедем!

- Это я тебе говорила!...

- Мама, мама, я пить хочу-у…

- …

- Валек, падла, я уже сел, где транспорт?!

- …

- Дамочка, ноги подберите!

- …

- …

- Мужчина, газетку вашу можно полистать?

- …

Он проспал ровно пятнадцать минут. Стало легче, даже комок в горле, душивший его с самого утра, с того разговора в Министерстве обороны с бывшим однополчанином, вроде стал меньше. Тарасов попытался вдохнуть полной грудью, корсет привычно врезался в ребра.

- Мама, - услышал он детский голос, - а почему дяденька в перчатках? Он что, грабитель?

- Тише, Лотта, дяденька устал, не мешай…

Тарасов понял, что больше не уснет. Это уж проверено годами – от лейтенанта до майора: мог падать с ног от усталости, мог силой раздвигать веки, но стоило поспать пятнадцать минут и – свеж, бодр, сознание ясное, готов к выполнению боевой задачи. На сутки минимум А там  - еще пятнадцать минут и на новый виток. Тарасов двумя пальцами, ковбойским жестом, поднял шляпу. И встретился взглядом с девочкой лет шести – удобный черный комбинезон, серебристые кроссовки, ярко-рыжие, морковные волосы. И широченная улыбка – не без опаски, но в целом он ей нравился. Тарасов осторожно прищурил левый глаз, склонил голову к плечу. Девочка мгновенно повторила его движения. Тарасов высунул кончик языка. Тут уж Лотта рассмеялась в голос. То-то. Теперь – кто у нас мама?

Мама сидела через два кресла. Ну, что-то не коррелируется у нас мама с ребенком. Сколько ж вам лет… мадам? Мадмуазель?

Женщина встала и потянула ребенка к себе. Такой же как у дочери дорожный комбинезон, только классом повыше – в таком, наверное, можно на прием к небольшому олигарху (загородная вилла, шашлык-барбекю, катание верхами, утром – горка и лыжи) появиться. Невысокая, но стройная – метр шестьдесят при пятидесяти двух килограммах. Волосы заметно темнее, цвета темного пламени (Тарасов машинально прикинул – градусов девятьсот), такие же, как у дочери синие глаза. Тонкий нос, правильные брови – тут я пас, то ли от природы такие, то ли работа мастера. Небольшие ушки с тремя сережками каждое – золото, серебро, золото, очень оригинальный комплект, прямо скажем. Это я вам как специалист, мастер ювелирного производства артели инвалидов имени Алексея Маресьева, говорю со всей ответственностью.

Ах, какая женщина! Жаль, мне бы годков пять скинуть, или обстоятельства этих пяти годков поменять – могла бы получиться славная пара.

Девочка, будто подыгрывая Тарасову, на руки не шла ни в какую и попрыгала на одной ноге за ближайшую пальму. Из-за кадки мелькнула рыжая макушка, между листьями блеснул синий хитрый глаз – и нет ее, затаилась. Да, милая, с твоей внешностью маскироваться – разве что в осеннем лесу. Мама подошла еще на несколько шагов, делая вид, что не заметила. Тут Тарасов разглядел ее руки и решил, что с возрастом ошибся и сильно – как бы еще не ровесница, добрых тридцать пять. Спроси его сейчас кто-нибудь: да с чего, Глеб? – и он бы толком ничего не сказал, но сам для себя решил твердо: тридцать пять – твердый минимум. Ну так тем более – разве ж два взрослых человека не найдут, о чем поговорить?

В кармане комбинезона зазвонил мобильник. Земфира, что-то там про ромашки. Хороший выбор.

- Да! Да, милый, мы ждем. Это на пути к залу выдачи багажа. Ты скоро? Хорошо, ждем.

У-у-у, йессс… Москвичка, стало быть. Стало быть, замужем – кому еще можно сказать «милый»? Эх, разведчик, и кольцо на руке просмотрел. Ладно, воспользуемся ситуацией.

- Извините, - Тарасов, подобравший именно это слово, чтобы начать разговор, испытал секундное головокружение, пытаясь понять – это она спросила или он? Женщина наклонилась к нему чуть ближе: - Извините? Вы не могли бы присмотреть за девочкой? Очень хочется курить, а тут нельзя.

- Разумеется… - Тарасов помедлил.  – Только вы нас другу представьте. Меня зовут Глеб.

- Ой, конечно, меня – Настя. – Женщина протянула узкую ладошку. Тарасов вскочил, поспешно, зубами, стянул с правой руки перчатку и протянул свою ладонь.

- Мама, а почему дяденька зубами перчатку держит? Он что – овчарка, как наша Лайма?

- Лотта, это – дядя Глеб. – Настя присела и поправила дочери волосы. – Посиди с ним, а я схожу тебе попить куплю. Хорошо?

- Хорошо. – Лотта дернула Тарасова за руку. – Садись, возьми меня на ручки.

Тарасов послушно присел. Попал! Девочка вскарабкалась на колени, в ту же секунду схватилась за обшлага пальто, и весь его иконостас мелодично звякнул, выставленный на всеобщее обозрение. Ну, да, вот такое дело… Пользы от них никакой, чистая декорация. Хоть ребенок поиграет.

- Глеб, - девочка принялась перебирать блестящие металлические штучки, - а это у тебя что такое?

- Перышки, детка. Павлина в книжке видела? Вот это примерно как у него – перышки.

- Глеб, ты что меня – за дурочку держишь? – Тарасов поперхнулся. Вот молодежь пошла – в шесть лет уже акселераты. Ты откуда слова-то такие знаешь? – У нашей Лаймы таких – полный нагрудник. Это называется – медали! Я вспомнила! А ты их на выставке получил, как наша Лайма?

- Ну… В каком-то смысле да, на выставке.

- Тогда ты – хороший! Потому что Лайма тоже хорошая, она у нас – не-одно-крат-ный чем-пи-он! Ты тоже чемпион?

Да, девочка, на самых главных Олимпийских играх. Чемпион России по массовым убийствам в категории «подразделения полковой и дивизионной артиллерии». Только тебе рано об этом знать. Играй пока.

Занятый ребенком, Тарасов обращал внимания на окружающую реальность не больше, чем того требовали отработанные рефлексы. Люди шли мимо, катили удобные тележки (он такие видел вообще впервые) – кто с вещами, а кто и с товаром, встречались, расставались, непрерывно звенели мобильные, шуршала бумага упаковок, булькало спиртное и безалкогольное, пахло кофе и хорошим парфюмом… Загорелая девица запрыгнула с разбегами на шею двухметровому парню и завизжала от радости – и тут Тарасов вдруг все вспомнил.

Девять лет назад – вот когда это было. Самолет с командующим объединенной группировкой сел в Кубинке, а их транспортный «Ил» почему-то затянули до самого Домодедово. Тут у пилотов совсем пропал страх и они прямым текстом начали орать в эфир все, что думают про собственное командование, дедушку Ельцина, гребаную Чечню и полеты без горючего. Три десятка офицеров в брюхе транспортника, всю дорогу от Грозного потратившие на перевязку друг друга, поняли, что интересное еще не кончилось, но тут земля сжалилась и они плюхнулись в московскую сырую осень, в грязь вдоль взлетной полосы и полосы дыма  - то ли от заводов, то ли от ТЭЦ. Едва открылись двери, они вывалились на бетон и как были, с оружием, грязные, рванули в здание аэровокзала – которое тогда выглядело несколько скромнее. Впереди летели на спиртовых крыльях шестеро спецназовцев из Татарстана: приземистые, почти одинаковые парни, три татарина и трое русских – они провели в Грозном всего месяц и выглядели лучше других. Тарасов со своим пулеметом тащился в четвертой, самой покалеченной, тройке: старшему, капитану ВВ Лукову, накануне прострелили левую ногу и сейчас он использовал свою винтовку без оптики как костыль, опираясь на Тарасова правой рукой. Слева от Лукова брел бывший его замкомвзвод Кузнецов – теперь уже дослужившийся до ротного, с двумя орденами Мужества: Макса контузило тремя днями раньше, когда они снимали очередной фугас на дороге к аэропорту – из ушей торчали клочки ваты, нащипанной из бушлата. Макс ничего не слышал, его приходилось то толкать впереди, то тащить на ремне, тут можно было пустить одного.У самого Тарасова в тот день все было почти нормально, если не считать сожженной до мяса спины – тонкая майка на пять размеров больше была единственным предметом одежды, который он мог надеть без непрерывного мата.

Так, колонной, они и вломились в здание, раскидывая по сторонам глупых местных ментов. Куда вы, слабосильные, мы только что от басаевских ушли – вы-то нам на один зуб будете! Да мы и без злобы – ПИТЬ! Пить давай, да не водки пока, воды там, сока, кока-колы этой вашей гнусной, пойла этого, пить…

Потом было пиво, потом водка, потом мясо – все мясо, какое только было в пределах досягаемости, всех штатских – вон из ресторана, оружие, правда, составили цивильно в пирамидку – из трех кресел, броники горой рядом, вонь пороховая и потная, кровавые бинты, рваные рагрузки, обшарпанные каски… Не ссы, гарсон, заплатим! Денег действительно было много: в аэропорту тройка Лукова нашла открытый, да не выпотрошенный сейф – кто-то из финансистов бежал так поспешно, что даже не успел выгрести деньги и только тонкий звон двух серебряных брелков спас несколько сотен миллионов от огня. Чудеса бывают…

Тарасов продолжал заговаривать зубы Лотте сказками – про белого бычка да про серого волчка – а сам все крутил головой, вспоминая. Визг, от которого сдетонировала память, напомнил ему сцену окончания торжественной встречи ос столицей. Один из спецназовцев-татар, Рашид, кажется, танцевал в середине круга, а они отбивали какой-то дикий ритм прикладами (сильно уже пьяные, честно говоря) и чувствовали друг друга братьями, более близкими, чем родные по крови. И на последнем витке своего кружения Рашид вдруг закинул голову и завизжал – тонко, страшно, на весь огромный зал, перекрыв все остальные звуки. Когда звук затих, Тарасов поднял глаза и увидел: за низким металлическим ограждением стояли люди и смотрели на них.. Молча, без осуждения, но - и без сочувствия. Люди тоже хотели поесть. А они им мешали. Могли мешать какие-нибудь випы, могли – братки, могла зайти на спецобслуживание милиция. А были они – вонючие герои далекой войны. Надо просто дождаться, когда они уйдут.

Они ушли минут через десять. Командующий пробился к ним сквозь подмосковные пробки и увез на базу в Софрино, откуда, подлечив, отправляли уже по месту службы – армейцев – в части, Лукова – в его училище, ОМОНовцев – по родным отрядам. Тарасов на три года вернулся в постылое ЗабВО, где и проторчал на штабных должностях вплоть до следующей войны.

Настя вернулась не одна – видимо, этот красавец с седыми висками и был ее мужем. У кого на руке может вот так повиснуть женщина после долгой разлуки? Тарасов узнал мужчину только тогда, когда тот окликнул его по имени:

- Тарасов? Вы что тут делаете?

- Генерал Морозов? Жду свой рейс, это ж и пеньку понятно.

Настя отступила в сторону.

- Вы что, знакомы?

- Да, Настенька, позволь тебе представить – майор в отставке Тарасов, положил всю свою батарею до последнего человека!

Вокруг собрались зрители. Обезъянья натура человека: не можем пройти мимо толпы. Надо поглазеть, послушать. А генерал в штатском рассказывал жене, как батарея попала в окружение – исключительно по глупости командира – и как ему потом, вместе с погибшими, дали звание – чтобы спрятать концы в воду и рот заткнуть. Хорошо поставленный голос будущего политика, отточенные, изящные жесты…

Тарасов криво улыбнулся Лотте и, поставив девочку на пол, подтолкнул ее чуть-чуть к матери:

- Беги, передавай привет Лайме! – А сам наклонился к левой ноге и, задрав чуть брюки, что-то там делал правой рукой. Получалось плохо. Тогда он, под аккомпанемент генеральского голоса, все так же, зубами, стянул левую перчатку. Тремя уцелевшими пальцами поймал наконец скользкую пряжку и отстегнул протез.

- Генерал, сделайте одолжение – подойдите сюда. Хочу прокомментировать вашу речь.    

Генерал поджал губы, но подошел. Смелый мужик. Но – глупый!

Тарасов одним неуловимым движением согнул левую ногу в колене, сдернул протез с культи и с размаху ударил генерала по лицу. Получилось лучше, чем в американском кино: брызнули зубы, полетели в разные стороны кровавые брызги, генерал крутанулся вокруг своей оси и рухнул лицом вниз на отполированный пол.

Тарасов, с протезом в руке, с нелепо свисающими из-под закатанной брючины кальсонами, заговорил, обращаясь исключительно к замершей в испуге Насте, не глядя на толпу:

- Извините меня, Настя, просто так совпало… Понимаете, он все правильно сказал – и про окружение, и что я один остался. Не сказал только, что он тогда был начальником штаба полка и именно он отдал приказ нанести удар «Градами» по нашей позиции. С военной точки зрения, если смотреть по учебнику тактики – он, конечно, прав был. К тому моменту на позиции уже одни боевики были и нас, живых, пятеро – я один в сознании. Он знал, ему чеченцы предлагали обменять нас на их пленных. И всех дел – обменять. Или послать танки, отбить огневую. Извините, мне так тяжело – на одной ноге…

Тарасов упал обратно в кресло, положил протез на колени:

- Он, начальник штаба полка, оставался за командира, отказался нам помочь. Зачем, сказал, родине инвалиды и изменники, пенсию им потом плати… И в рапорте написал, что мы вызвали огнь на себя. Нам посмертно – Героев, как положено. А я вот – выжил. Меня другие люди нашли, на себе вытащили, до госпиталя везли, документы восстановили, награды. Я же сегодня утром к нему приехал, думал, он не знает. Он знал. И рассказал мне, кто моих ребят с землей смешал, так, что хоронить нечего было. Так что бога ради – извините.

Настя вдруг подошла, присела рядом, притянула к себе девочку.

- Да нет, не извиняйтесь… Я хотела с ним разводиться. Действительно – совпало.

Она вытянула из кармана пачку сигарет. Вопреки всему прочему имиджу, сигареты отказались не дамские – «Житан».

- Хотите?

Тарасов вытянул сигарету. Дивное, должно быть, зрелище: на полу, истекая кровью, лежит подающий надежды генерал Российской армии, а его жена с каким-то инвалидом курят прямо под табличкой «NO SMOKING».

- Как вы?.. – Тарасов не смел повернуться, смотрел невидящими глазами в пол прямо перед собой.

- Ничего, бывало хуже…

- Да вы что?!

- Да представьте… Была любовь, безумная, как в Индии. Он не только ваших друзей убил – ее тоже. И меня – ту, бывшую. Вы думаете, - Настя закрыла дочери уши ладонями, перешла на шепот, девочка закрутила головой,  - Лотта – его дочь? Ничего подобного. Роман на одну ночь, мелкая месть. С очень удачным результатом!

Она вдруг улыбнулась ребенку.  

- Да, дочка?

- Да-а! – девочка тоже заулыбалась.

- И - все, поехали. Машину заберем, пусть добирается, как хочет, куда хочет. – Настя поднялась, выкатила откуда-то свою тележку с чемоданами и усадила дочь сверху.

– Что смотрите? – Она повернулась к толпе. – Все, шоу окончено. Проваливайте.

Тарасов смотрел, как они уходят, махал рукой Лотте – та выглядывала из-под руки матери, махала ему на прощание. Настя вдруг остановилась, что-то сказала дочери и побежала обратно. Тарасов съежился – мало ли, в состоянии аффекта… Она растолкала людей, среди которых уже мелькал белый халат и серая милицейская спина, наклонилась к Тарасову и поцеловала его в щеку.

- В каком смысле? – удивился тот.

- Спасибо. Я бы не решилась. – И она убежала обратно, к дочери.

Тарасов кое-как приладил протез, встал на ноги, потом залез на кресло и до самых дверей провожал взглядом две рыжие головы – маленькую поярче и большую потемней.

Иркутск, 22-23 ноября 2006 года