Вопросы, связанные с изучением археологических культур «скифского времени», всегда занимали почетное место в археологии Центральной Азии, не в последнюю очередь потому, что эта эпоха оставила много памятников, яркие вещественные комплексы, памятники искусства. Внимания этой эпохе уделялось и уделяется намного больше, чем другим эпохам.

История изучения этой эпохи насчитывает уже более 250 лет, в момента первых раскопок Д.Г. Мессершмидтом кургана тагарской культуры в устье Абакана. К настоящему моменту исследования охватили огромную территорию от Байкала на востоке и до Арала на западе, от среднего Енисея на севере до Или на юге. Раскопаны тысячи курганов, в том числе десятки больших, поселения и городища, собраны многочисленные коллекции предметов материальной культуры, происходящие из погребений, поселений и случайных находок. Однако, несмотря на большие достижения, основные вопросы истории Центральной Азии в эту эпоху далеки от разрешения.

Теория «скифо-сибирского мира»

В современной археологической литературе существует ряд концепций, авторитет которых освящен временем и многократным повторением основных тезисов в публикациях. Их положение настолько прочно, что не практически не приходится встречать критического разбора этих концепций. Критика допускается лишь для уточнения каких-то отдельных аспектов.

Эти концепции закоснели в середине 80-х годов ХХ века, и с тех пор в них не заметно развития, кроме разработки отдельных аспектов. Список подобных концепций довольно большой, однако одно из наиболее почетных мест занимает концепция «скифо-сибирского мира».

Она претендует на объяснение культурно-исторического развития народов на обширной территории в огромном временном отрезке. Географически территория охвата этой теории простирается от Поднестровья на западе, Кавказа и Амударьи на юге до Ордоса на востоке, и до Ангары на севере. Хронологически она включает временной отрезок от VIII века до н.э. до III века н.э., то есть примерно 1100 лет.

Теория, если излагать ее в общих чертах, провозглашает образование примерно в VIII веке до н.э. некоторого культурно-исторического единства народов, живущих в Великой степи. Оно выражалось, по мнению сторонников этой концепции, в том, что общества имели очень похожий экономический уклад, основанный на кочевом скотоводстве, очень похожую социальную и политическую организацию, очень схоже было военное дело, вплоть до применения практически идентичных образцов оружия [1]. Причем, тезис о наличии этого единства настолько укоренился, что многими исследователями он полагался в основание глобальных исторических обобщений: единство, сложившееся в «скифское время», будто бы действовало и в более поздние времена [2].

Так же, как считают сторонники теории, «скифо-сибирский мир» говорил на одном языке и имел много общего в мировоззрении. Представление о «скифском мире», как преимущественно ираноязычном, также получила широкое распространение и практически не оспаривается.

Теория «скифо-сибирского мира» была первоначально представлена М.И. Ростовцевым, который утверждал, что скифы, будучи ираноязычным народом, пришли из глубин Азии и принесли с собой готовую культуру [3], которую и описали греческие писатели, в первую очередь Геродот. Иранская культура наложилась на культуру местных народов, живших в причерноморских степях, и в результате этого слияния возникла скифская культура [4].

Концепция, заложенная М.И. Ростовцевым, укрепилась в археологии.  Впоследствии многие аспекты этого взгляда дорабатывались археологами, которые нашли типологическое сходство в сооружении курганов, в погребальном обряде, бронзовых «солярных бляшек», зеркал, котлов, некоторых типов керамики, кельтов, бронзовых серпов, а также оружия и снаряжения («скифская триада»). Внимание исследователей было направлено на анализ материалов, и теоретической разработки теории «скифо-сибирского мира» практически не было. В 1980 году В.И. Матющенко признал, что после трудов М.И. Ростовцева и Г.И. Боровки в этой области не было более или менее обстоятельных трудов [5].

Как и большинство господствующих в археологии идей, концепция «скифо-сибирского мира» была разработана европоцентристами. Отец-основатель теории – М.И. Ростовцев, представивший ряд трудов по скифам и скифской культуре, основные усилия направлял на исследования античного мира, что легко проверить по историографии его работ. Скифы были для него важной, но все же побочной темой. В исследовании скифов главным источником для него были сведения Геродота, что естественно для античника. Все основные представления об истории и культуре скифов Геротодота перекочевали в концепцию Ростовцева, а оттуда и в концепцию «скифо-сибирского мира». Ростовцев заложил основание традиции при исследовании не только скифов, но и всех «скифских» культур обращаться напрямую к Геродоту за подтверждениями, хотя речь могла идти, к примеру, об илийских саках или алтайских пазырыкцах. Сторонники концепции «скифо-сибирского мира» считали, что Геродот одинаково приложим ко всем этим народам.

Между тем, Геродот далеко не безупречный источник, в особенности что касается народов, живших за пределами Причерноморья. Попытки наложить сведения из Геродота на карту, предпринятые Б.Н. Граковым дважды, М.И. Артамоновым, А.П. Смировым и А.И. Тереножкиным дважды, показали, что сведения этого античного источника не могут быть использованы за пределами причерноморского региона. Во-первых, карты исследователей не совпали. Во-вторых, нередко ареалы расселения одного племени охватывали несколько разнородных археологических культур, то есть не совпадали с археологическими материалами. Анализ этих исследований позволил Б.А. Рыбакову сделать вывод о том, что Геродот в полной мере приложим лишь к Причерноморью, точнее, к местам войны персов со скифами в 512 году до н.э. [6] , которые историк посетил лично.

Европоцентризм Ростовцева определил и другие стороны концепции. Для него Азия представлялась огромным континентом, из глубин (слово, нередко появляющееся в трудах по скифам) которого выехали скифы и захватили Причерноморье. Потом оттуда выехали сарматы, потом гунны… В общем, мы видим конкретное преломление европоцентристского представления о «переселении народов» и нападения «варваров» на «античную цивилизацию». Даже когда в 50-х годах ХХ века началось подробное исследование войн скифов и саков с Ассирией и Персией, все равно старые представления давали о себе знать в изображении их, явно или неявно, в виде орды дикарей, нападавших на цивилизованные государства. Очевидно, именно это представление оказало влияние на концепцию «скифо-сибирского мира», как какого-то большого, практически однородного и достаточно статичного образования. Поэтому, основная тенденция в объяснении особенностей «скифо-сибирского мира» состояла в том, что исследователи старались искать какой-то один центр зарождения и распространения «скифской культуры». Сначала предполагалось, что родина скифской культуры была где-то в Азии, потом М.И. Артамонов связал происхождение скифской культуры с периодом господства скифов в Передней Азии и с иранскими источниками [7].  Но после раскопок ряда крупных курганов «скифского времени» на Алтае, Енисее и в Семиречье, получила дополнительные аргументы концепция происхождения скифской культуры с востока.

Разумеется, что после Ростовцева, редко кто из археологов решался провозгласить этот тезис открыто. Но то, как ловко они составляли типологии алтайских или енисейских предметов от причерноморских или кавказких аналогов, показывает, что неявно «скифо-сибирский мир»  представлялся им гомогенным, в котором культурные влияния распространялись «мгновенно» по историческим масштабам. В этом отношении наиболее последовательным сторонником «миграционной теории» была Н.Л. Членова, утверждавшая, что прослеживаются следы «…следы походов скифов и родственных им в культурном или даже в этническом отношении людей далеко на восток» [8].

Теория «скифо-сибирского мира», между тем, была мертва уже в начале 60-х годов ХХ века. Ученые, которые писали об этом позже, по существу, пытались развивать уже мертвую идею, которая не могла принести плодов.

Суть состоит в том, что теория «скифо-сибирского мира» могла существовать лишь до тех пор, пока представлялся обоснованным тезис о происхождении и распространении ее из одного центра. Причем, неважно, кто предлагался в качестве таких «культуртрегеров»: причерноморские, кавказские скифы, среднеазиатские саки или еще кто. Главное в том, что теория одного центра позволяла объяснить всю схожесть инвентаря и существование «скифской триады».

Но в 50-х годах ХХ века этим представлениям был нанесен смертельный удар. Исследования казахстанских археологов (К.А. Акишева и других) доказали, что происхождение культуры семиреческих саков связано с местными народами андроновской культуры [9]. Сам К.А. Акишев специально заметил: «Гипотеза М. Ростовцева еще раз показала, что нельзя сложные вопросы древней истории решать на основе только миграционной теории» [10].

Исследования С.В. Киселева и других археологов на Енисее доказали, что ярко «скифская» тагарская культура сложилась из разнородных элементов преимущественно местного происхождения [11]. В такому же выводу пришел С.И. Руденко при исследовании курганов Пазырыка. Все они имели обширные внешние связи и обилие импортных вещей, но происхождение их было связано с местными субстратами.

В 1970 году, после раскопок кургана Ааржан-1 М.П. Грязновым, представление о том, что «скифо-сибирский мир» мог развиваться из одного центра было отвергнуто. Сам Грязнов создал теорию полицентричности «скифо-сибирского мира». Однако несмотря на попытки пересмотра всей концепции, осталось довольно много сторонников «скифо-сибирского мира», которые и создали с 70-х годов обширную библиографию по этому вопросу.

Слишком слабые основания

Концепция «скифо-сибирского мира», как представляется, нанесла большой урон археологическим исследованиям в Центральной Азии, и является главной причиной, почему, несмотря на уникальные результаты раскопок тысяч курганов, несмотря на находки курганов с мерзлотой, осмысление материала не поднялось выше примитивных типологий и отрывочных заключений о социально-политической картине в Центральной Азии в это время. Хотя, если судить по классу материала, должна быть создана концепция исторического, культурного, социального и политического развития народов региона в I тыс. до н.э.

По этой причине попытки развивать исследования культур этого времени на основе концепции «скифо-сибирского мира» были совершенно бесплодны. Накопленный материал оказался не по зубам идеям М.И. Ростовцева. В свете этого нужно признать, что практически все написанное по «скифо-сибирскому миру» за последние 40 лет, не проясняет, а запутывает вопрос.

Внимание археологов было отвлечено на построение многочисленных вариантов типологий, привязывающих вещи из азиатских курганов к «опорным курганам» Причерноморья и Кавказа, а то и к более отдаленным географически комплексам. Хотя, чем дальше идут исследования, тем слабее, как выясняется, типологические связи причерноморских «скифов» и народов Центральной Азии. Например, Н.Л. Членова, несмотря на всю свою убежденность в существовании «скифо-сибирского мира», признает: «Единственное, что связывает Причерноморье и Аржан – это упомянутые выше костяные псалии «аржанского типа» (с шишечками на концах) и круглые бляхи из клыков кабана» [12].

Костяные изделия – это не те вещи, на основании которых можно делать далеко идущие выводы. Сходство формы еще ни о чем не говорит, тем более, что, как дальше подчеркивает Н.Л. Членова, подобные бляшки между Тувой и нижней Волгой не найдены. Если из всего огромного комплекса находок в Аржане только два типа вещей имеют отдаленное сходство с находками в причерноморских курганах, то как можно на столь хлипком основании говорить о каком-то «единстве» или даже о «связях»? Вот если были бы совершенно идентичные бронзовые вещи, отлитые в одной форме, тогда можно было бы говорить о связях.

В перечне причин, которые по мнению сторонников теории «скифо-сибирского мира» установили это «единство», названо весьма многое: климатические, хозяйственные, географические причины [13]. Но не названо, пожалуй, самое главное, что могло привести и скорее всего привело к некоторой схожести степных культур.

Дело в том, что производство эпохи бронзы отличается от производства эпохи железа тем, что господство литья позволяло мастерам копировать удачные образцы металлических вещей и выпускать серии вещей, насчитывающие подчас сотни экземпляров. Известны многие клады с серийными изделиями. Основная часть схожих вещей из «скифской триады» относится к оружию и снаряжению, к наиболее массовым изделиям того времени. Например, ясно, что общее производство бронзовых наконечников стрел исчислялось десятками тысяч, если только в рамках тагарской культуры только в могилах их найдено 342 наконечника. Любая сколько-нибудь крупная армия требовала тысяч стрел и наконечников для них, тысяч кинжалов, наконечников копий, комплектов конской упряжи и так далее.

Оружие и конское снаряжение в сочетании с массовостью производства накладывает требование достижения наибольшей прочности изделия при минимально возможном расходе металла. Поскольку механические свойства сплавов бронзы очень схожи, то развитие в этом направлении вело к появлению очень похожих внешне изделий, не связанных с происхождением из одного места. Мастера, путем перебора вариантов и изучения причин поломок вещей, сами могли прийти к выработке оптимального варианта.

Интересными исследованиями М.Р. Горского большого числа находок кинжалов (серия около 700 экземпляров, в том числе 30 из могильных комплексов) показано, что форма тагарских кинжалов развивалась в сторону увеличения жесткости основания клинка, и мастера нашли наилучшее решение в форме бабочковидного перекрестия кинжала: «Для крыловидного перекрестия характерно: наибольшая жесткость по отношению к продольному изгибу, полученная в более ранних типах, достаточно равномерное распределение жесткости по перекрестию и перенесение ее частично на основание клинка и рукояти и направление ее действия через рукоять. Таким образом, крыловидное перекрестие является вариантом, близким к оптимальному» [14].

По всей видимости, эта тенденция характерна для всего комплекса вооружения и снаряжения. Разрабатывались и перенимались наилучшие образцы вооружения с точки зрения прочности или поражающих свойств, причем механические свойства бронзы давали сравнительно узкий коридор для возможных технических решений. В конечном итоге возобладало оружие наилучших характеристик, которое оказалось внешне похожим.

Другой особенностью бронзолитейного производства была возможность копирования удачного образца. Если при обработке железа кузнецу нужно сначала изменить навыки, то литейщик может быстро сделать большую серию копий с одного удачного образца. Подобные серии копий известны, например, в Косогольском кладе (Шарыповский район Красноярского края), в котором копировалась импортная поясная бляха. Известны в Сибири многочисленные копии китайских зеркал, монет, украшений.

Возможно сочетание двух факторов. Мастера, убедившись, что импортная вещь (например кинжал) по прочности превосходит их собственные изделия и требует меньше металла, перешли на изготовление копий импорта. Это обстоятельство делает типологические возведения, датировки по аналогиям и культурно-исторические построения на основе сравнения азиатских материалов с причерноморскими бессмысслеными, поскольку родоначальником «скифских вещей» могли быть буквально несколько образцов, случайно попавших к мастерам.

Снять эти два главных возражения: возможности автономной выработки оптимальных форм и копирования случайно привнесенных вещей можно только одним образом – предъявить два или больше совершенно идентичных бронзовых предметов, которые точно были отлиты в одной форме, но которые найдены в Причерноморье и в Центральной Азии. Пока такого предъявлено не будет, есть основания отвергать все попытки привязки азиатских культур «скифского времени» к причерноморским.

От «скифо-сибирского мира» к историко-археологическому анализу

Если отбросить теорию «скифо-сибирского мира» и связанную с ней обширную библиографию, то что тогда остается? Остаются сами материалы раскопок курганов, которые практически не осмыслены с историко-археологической точки зрения.

Характерным явлением археологии этой эпохи является то, что эпоха рассматривается практически исключительно как совокупность археологических культур, а не как социально-политическая система. Это связано скорее с традициями самой археологии, как науки, чем с накопленным материалом. Как раз накопленный материал позволяет проводить достаточно уверенные реконструкции социального, экономического и даже политического плана. Одной из наиболее удачных работ является реконструкция социально-экономического уклада тагарской культуры в причулымской лесостепи, выполненная А.И. Мартыновым [15].

Исследователи, в особенности испытывающие чрезмерную склонность, к типологии, часто забывают, что только весь материал археологической культуры в совокупности способен дать разностороннюю оценку экономического и социально-политического быта населения того времени. К числу подобных материалов следует отнести также географическое расположение курганов и поселений, их распространение в определенном ареале и взаимная сочетаемость. То, что такое расположение тесно связано с экономическим и социальным бытом, хорошо показано на материале илийских саков [16].

Большинство культур «скифского времени» Центральной Азии разбито на хронологические этапы. Картирование памятников определенных этапов культуры позволяет проследить на археологическом материале политический по происхождению процесс – экспансию и распространение, или наоборот, упадок и сокращение территории того или иного древнего общества.

В качестве примера можно привести любопытное положение, которое выясняется при изучении памятников тагарской культуры среднего течения Енисея и верховьев Чулыма. На ранних этапах культуры памятники сосредоточены в долине Енисея, между впадением Ербы и Енисей-Чулымским водоразделом. В это время, судя по распространению памятников баиновского и подгорновского этапов, основное население жило вдоль реки, но также использовались для кочевого скотоводства долины, отстоявшие от реки на 40-50 километров [17].

Но в сарагашенский этап (IV-III вв до н.э.) происходят значительные изменения. Памятники тагарской культуры встречаются в долине верхнего Чулыма, в долинах соленых озер: Шира, Белё, заселяются оба склона Батеневского хребта. Памятники сарагашенского этапа в большом количестве появляются в более северной котловине, вокруг Тенгри-кёль (Белое озеро) и Ит-кёль, в верховьях реки Урюп, левого притока Чулыма. Крупный курган этого времени отмечен в районе г. Назарово [18].

Иными словами, мы видим, как археологические памятники зафиксировали процесс экспансии носителей тагарской культуры в этот отрезок времени. Примерно за 200-250 лет они распространились на большие степные территории в северо-западном направлении.

В завершающую стадию тагарской культуры – тесинский этап (II вв до н.э. – I в н.э.), при рассмотрении памятников этого района, мы видим следующие процессы. Во-первых, резко уплотнилось население на Енисее, на верхнем Чулыме. Этот процесс шел на протяжении всей второй половины I тыс. до н.э., и выразился в изменении погребального обряда. Тагарская культура перешла от индивидуальных погребений к коллективным. На тесинском этапе количество погребенных в общей погребальной камере могло доходить до несколько десятков и даже сотен человек. Установлено, что подобные камеры использовались продолжительное время [19].

Во-вторых, памятники тесинского этапа тагарской культуры и переходного времени к таштыкской культуре отмечаются не только среднему течению Енисея, но и по среднему течению Чулыма, а также на притоках: Урую, Кия, Яя. Ими было занято все верхнее течение Кии – обширный район в северных отрогах Кузнецкого Алатау.

В силу особенностей археологического исследования этих территории (полное преобладение «спасательных раскопок», внешние осмотры и сборы подъемного материала), сейчас нельзя охарактеризовать некоторые особенности этого процесса. Во-первых, неясно, что стало причиной такой экспансии. Во-вторых, непонятно, какой был характер этой экспансии и как сложились отношения с предыдущими жителями этих территорий. Для выяснения этих вопросов нужно провести дополнительные исследования. Разумеется, что для получения точных ответов нужны исследования по заранее разработанному плану, на заранее определенных территориях, а не раскопки «где придется», как это бывает при «спасательных раскопках».

Аналогичный анализ может быть сделан практически для любых археологических культур, главное, чтобы имелось достаточное количество материала.

Если сравнить концепцию «скифо-сибирского мира» с приведенным анализом, то видно, что перспективы последнего намного больше. Если теория «скифо-сибирского единства» заставляет исследователя смотреть на общество того времени, как на застывшее и статическое, то проделанный анализ показывает, что тагарское общество во вторую половину I тыс. до н.э. усиливалось и распространялось, то есть дает нам первоначальные сведения о социально-политической обстановке того времени.

Политическая обстановка VI-III вв до н.э.

Применим вышеобозначенный метод к царским курганам «скифской эпохи» и попробуем извлечь из него некоторую информацию.

При раскладке царских курганов на карте, выясняется, что царские курганы распределяются по территории северных предгорий Саяно-Алтая и Тянь-Шаня далеко не равномерно, а тремя группами.

Наиболее западную группу составляют приаральские курганы: Уйгарак и Южный Тегискен, а также курганы и городище Чирик-Рабата, лежащее на Жаны-Дарье, ныне в северо-западной оконечности Кызылкумов. По данным раскопок Хорезмской экспедиции С.П. Толстова, территория по Жаны-Дарье в VI-II вв до н.э. была густо заселена оседлыми земледельцами, которые пользовались хорошо развитой ирригационной системой.

Чирик-Рабат представлял собой мощную крепость с цитаделью и большой башней (30х30 метров), в центре которой располагались царские курганы. Один из них имел насыпь диаметром 60 метров, высотой 3,5 метра, камера и дромос к ней были вырублены в песчанике, обмазаны глиной и побелены [20].

По всей видимости, здесь в VI веке до н.э. возникло крупное политическое образование, сочетавшее в себе элементы скотоводческого и земледельческого обществ. Правящие слои были кочевниками, тогда как основная масса населения была оседлыми земледельцами, знакомыми с градостроением и фортификацией. Характерно так и то, что для этого общества был характерен высокий уровень развития металлургии и военного дела, основанного на применении железного оружия и пластинчатых доспехов.

Вторая группа располагается в Семиречье, и представлена несколькими крупными курганами: Иссык, Бесшатыр, Чиликта и другими. Например, Чиликтинский курган имел диаметр 66 метров, и высоту в 6 метров, погребение совершено в деревянном срубе. Он входил в состав большого могильника, в котором 13 курганов имели диаметр насыпи 60-100 метров.

Бесшатырский могильник на Или также дает картину крупного погребального комплекса знати. В нем насчитывается 31 курган, из которых 3 кургана имели диаметр насыпи от 45 до 105 метров. В отличие от других погребений этого типа, погребальные камеры из тяньшаньской ели поставлены на уровне древней поверхности и засыпаны битым камнем [21]. Курган Иссык, имевший диаметр насыпи 60 метров, дал богатое погребение знатного юноши в парадном облачении. К сожалению, главное погребение кургана было разграблено в древности.

Очевидно, долина Или стала в VII-VI веках центром формирования крупного политического образования, которое стало известно под названием саков. Впоследствии, на основе этого образования сформировалась культура и государственность усуней.

Третья, северо-восточная, но наиболее обширная группа расположена на Саяно-Алтае. Она включает в себя много царских курганов: Берель, Катанда, Укок, Башандар, Туэкта, Пазырык, Салбык, Ааржан и другие. Пространство, которое очерчивается этими курганами, занимает территорию от Иртыша до Енисея.

Чтобы не углубляться в описания курганов, подчеркнем отличия этой группы от двух предыдущих. Во-первых, курганных могильников в этой группе заметно больше. Это может указывать на несколько моментов: большую численность этого политического образования, формирование его как «конфедерации» (что предполагал М.П. Грязнов при изучении материалов кургана Ааржан), и сложную политическую историю. Во-вторых, курганы расположены в разных географических условиях, как в долинах больших рек, так и в высокогорных долинах. Это может указывать на разницу в хозяйственном развитии входящих в это политическое объединение родов. В-третьих, в отличие от присырдарьинского региона и Семиречья, обозначенный регион расчленен горными хребтами, имеет мало удобных перевалов, и эти особенности путей сообщения могли оказывать непосредственное влияние на истории, этого образования.

Возможно, что в Саяно-Алтае существовало несколько политических образований, которые то сливались вместе, то распадались. Во всяком случае археологический материал тувинских и алтайских памятников очень близок, тогда как материал долины среднего Енисея отличен [22]. Это обстоятельство может указывать на разную историческую судьбу носителей культур.

Рассматривая все три группы вместе, можно сделать еще несколько замечаний. Территории владений приаральских и илийских саков вначале, видимо, не соприкасались между собой. Это соприкосновение могло произойти позже, в IV веке до н.э., во время крупных изменений в регионе, вызванных завоеваниями Александра Македонского, а также во II веке до н.э., связанных с гибелью городов и поселений по Жаны-Дарье, а также с завоевательными походами саков на юг и юго-восток. Каршинский оазис дает сведения о том, что во II веке до н.э. приаральские саки захватили часть Согда, и возвели на Еркургане (у г. Карши) огромную крепость (1,5х1,5 км) с большой цитаделью (400х400 метров) с двумя рядами стен, известную как Калаи Захоки Марон. Ее материал очень близок с материалами Чирик-Рабата. М.Е. Масон полагает, что это ставка завоевателей Согда. Этот город просуществовал до VI века н.э. и погиб во время крушения государства эфталитов.

Территории илийских саков и народов алтайской группы, видимо, имели соприкосновение по Тарбагатайскому хребту. Во всяком случае, памятники скифского времени долины верхнего Иртыша имеют явное тяготение к алтайским материалам.

Сейчас весьма затруднительно сказать, какие именно причины привели к тем процессам, от которых остались упомянутые царские курганы. Предлагаемый анализ отмечает только абрисы контуров этих социально-политических процессов. Для более детальной характеристики необходимо проведение более детального исследования уже раскопанных курганов, комплексов памятников, к ним тяготеющих, а также провести новые раскопки.

К числу вопросов, которые требуют разрешения в рамках проводимого анализа, можно отнести следующее. Нужно, во-первых, установить более точные ареалы распространения политических образований. Во-вторых, нужно попытаться выработать критерии и выяснить иерархию царских курганов, что даст нам ключ к изучению социальной и политической иерархии правителей. В-третьих, поскольку сам факт появления царского кургана отражает значимое политическое событие (переход власти от одного правителя к другому), нужно, по возможности, получить точные радиоуглеродные датировки на все эти курганы. Эта таблица даст «плавающую шкалу» основных событий истории в VI-II вв до н.э. Впоследствии ее можно будет привязать к точным датам. В-четвертых, нужно провести оценку экономического и военного потенциала указанных политических образований, по методу А.И. Мартынова.

Изученность материалов этой эпохи позволяет исследователю ставить перед собой задачи и проводить полевые исследования, нацеленные на их разрешение, а не довольствоваться случайными результатами «спасательных раскопок».

Государственный характер политических образований

В археологии по малопонятным причинам укрепилась тенденция к принижению уровня социального и политического развития степных народов «скифской» эпохи. Несмотря на наличие четких признаков, указывающих на существование высокоразвитого общества и государственность, многие исследователи еще в 50-х годах всерьез характеризовали общество «скифской» эпохи, как общество господства родового строя.

С тех пор столь радикальный тезис никто не решится повторить, но и гласной переоценки позиции тоже не произошло. Археологический материал остался сам по себе, взгляды исследователей – сами по себе.

Между тем, накопленных сведений досточно для оценки социального и политического развития народов «скифской» эпохи в Центральной Азии.

Во-первых, само по себе наличие царских курганов и существенное различие в материальной культуре верхов и низов общества говорит о глубоко зашедшем расслоении общества, и его сложном строении. Захоронение одного человека в огромном сооружении из дерева, земли и камня, в сопровождении десятков лошадей и ценностей, говорит о том, что этот человек при жизни стяжал много власти и богатства.

На это также указывает структура курганных могильников, с определенным порядком больших, средних и крупных курганов (особенно ярко в Бесшатырском курганном могильнике).

Оппоненты могут указать, что наличие социального расслоения не ведет автоматически к государственности и не может служить доказательством наличия таковой. Но, во-вторых, можно сравнить курганы «скифской» эпохи и курганы того общества, в государственности которых никаких сомнений не было. Хунну в I веке н.э. обладали мощной государственностью, хорошо известной по китайским источникам. Известны так же погребения хуннской знати – могильник Ноён-Ула в Монголии.

Возьмем конструктивные особенности Ноён-Ула [23] , Пазырыка [24]  и Бесшатыра [25]  и сравним их: