ВВЕДЕНИЕ

Центральная Азия в последние годы рассматривается как объект воздействия самых различных сил. Здесь проходила большая игра Великобритании и России, здесь был опорный пункт влияния Советского Союза на страны третьего мира, здесь столкнулись интересы Турции и Ирана в борьбе за  светский или фундаментальный путь развития государств региона. Сегодня  Великая шахматная игра продолжается.

Но разве можно забывать о том, что Центральная Азия сама по себе являлась активным участником мировой истории. На этой территории зарождались истоки мировых религий, начинались великие переселения народов, создавались огромные империи, действовали известные мыслители и воины. Регион сам по себе является не только местом встречи цивилизаций, но и оригинальной цивилизацией, имеющей собственную историю, традиции, и, надеюсь, свое будущее.

Великое давнее прошлое и недавнее забвение под эгидой тоталитарной системы, новое пробуждение к самостоятельному существованию означают, что конец истории для Центральной Азии все еще не наступил, пришла пора ответить на новые вызовы Времени.

Возможность  прогресса или прозябание в застое сегодня составляет основной вопрос для государств Центральной Азии. Большинство скептиков указывает на длительность пребывания народов региона в условиях колониализма и тоталитаризма, существование традиций, далеких от демократии. Оптимизмом считаются упования части исследователей на хирургические возможности просвещенного авторитаризма, способного, как они считают,  вывести народы  в общемировое русло цивилизационного потока.

Многочисленные последователи оптимистических научных построений  продолжают упорно верить в магическую силу прогресса, который также как и невидимая рука рынка, решает все проблемы. Но при этом забывают о том, что  вера в прогресс "относится только к небольшой части письменной истории" человечества, которое в самых различных философских системах двигалось от золотого века к закату цивилизации.

Оптимисты и пессимисты все-таки говорят о конечной победе прогресса. Но разве достаточно надежды на предопределенность, если активно внедряемая   "простая вера в прогресс является убеждением не силы, а покорности и, следовательно, слабости" [1].

Первым шагом на пути преодоления этой слабости является мобилизация собственных сил и возможностей, основанная на знании самого себя, понимании своего прошлого, правильной оценки настоящего и перспектив будущего.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1]  Винер Н. Человек управляющий. СПб. 2001. с.43.

Глава I. Центральная Азия: единство в многообразии

"Над Средней Азией висела до сих пор

какая-то таинственная завеса".

(Чокан Валиханов. Очерки  Джунгарии)

В течение длительного времени цивилизационное единство  народов Центральной Азии стало общим местом в большинстве научных трудов и политических оценок.  Практически все современные лидеры Казахстана, Узбекистана, Кыргызстана, Туркменистана и Таджикистана, особенно во время региональных саммитов, подчеркивают общность истории и языков, происхождения и традиций, культуры и экономики. Основной тенденцией, отвечающей духу времени, многочисленные авторы считают интеграцию, в том числе и в Центральной Азии. Более того, само определение места Центральной Азии в мировой истории несет в себе политический подтекст. В частности, совсем недавно фактически все лидеры государств Центральной Азии называли свои страны "мостом между Западом и Востоком". И это местоположение должно было указывать на возможность универсального восприятия достижений обеих частей света.

Ещё совсем недавно история Центральной (тогда - Средней) Азии рассматривалась как неотъемлемая часть истории СССР. Теперь пришло осознание того, что все-таки достаточно "оснований для рассмотрения Центральной Азии как типа локальной цивилизации" [2]. Более того,  коллектив кыргызских ученых сделал вывод о том, что "Центральная Азия относится в большей степени к Востоку", но все-таки "сумела выработать собственное цивилизационное пространство" [3]. Авторы считают, что центральноазиатская цивилизация вобрала в себя две составляющие - цивилизации кочевников и оседлых земледельцев [4]. При этом центрально-азиатский регион является частью исламской цивилизации.  

Это признание является прогрессивным шагом. Признание особенностей  - важная часть самооценки. Но нужно идти дальше, так как остановка на отдельном этапе исследования, вскрытие только первичного слоя идеологических мифов ведет к новому застою.

Современные оценки истории, состояния, перспектив региона носят самый разнообразный характер. Некоторые из них имеют характер изложения мифических представлений, а то и совсем далеки от истинного знания. Например, К. Плешаков пишет: "Занятная вещь: в Центральной Азии - вакуум централизма. Пространство, "привыкшее" быть объединенным (не важно, Чингисханом, Тамерланом, Александром II или Сталиным), раздроблено на пять государственных формирований. Границы между ними в советское время порой прочеркивали по линейке (например, между Казахстаном и Узбекистаном к западу от Арала). Этносы региона перемешаны. Четыре из них - родственные друг другу тюрки. Экономики Центральной Азии монокультурны. Надежды на "лучшую жизнь" основаны исключительно на экспорте (на Запад) природных ресурсов - в основном нефти и газа, но еще и золота, наркотиков, меди и прочего. Выражаясь ученым языком, в Центральной Азии сложилось "протоимперское пространство". Попросту говоря, регион готов к объединению неким гегемоном" [5].

Приблизительно аналогичный подход имеют и некоторые современные политологи, специализирующиеся на ситуации в новых независимых государствах. Политическая конъюнктура определила отношение к государствам Центральной Азии как системе "N-станов", имеющих общие экономические, политические, социальные основы и единое цивилизационное происхождение, а также близкие по своему типу политические режимы и экономическую политику. На этой основе события в Узбекистане весьма легко экстраполируются на Казахстан, а режим в Туркменистане ничем не отличается от таджикского или кыргызского. За десять лет сформировалось достаточно большое число штампов, которые никак не поднимают завесу над реальными процессами. Об этом  в частности говорит Р. Абазов: "В советологии мы рассматривали одинаково процессы, происходящие в бывшем Советском Союзе, и процессы в Центральной Азии, в частности. Но реалии не всегда соответствовали идейным конструкциям, которые мы пытались объяснить" [6].

Две  мощные идеологические основы, два "великих" критических потока западной политологии сегодня определяют единство оценок, происходящего в Центральной Азии.

Во-первых, после радужных оценок, которые давали западные интеллектуалы советской системе в 20-30-е годы, той мощной критики капитализма в период "бунтов" 60-х годов ХХ века, пришла целенаправленная критическая волна тоталитаризма советского типа. Естественно, что в постсоветский  период традиция сохранилась. Немаловажным фактором стало то обстоятельство, что противостояние М.Горбачева и Б.Ельцина проходило на фоне критического отношения к действиям обеих сторон так называемого "агрессивно-послушного большинства" Съездов советов народных депутатов, состоящего, по мнению политологов и далеких от политики людей, из представителей восточных национальных республик. Стремление представителей республик советской Средней Азии сохранить Союз в любой приемлемой форме, затмевало то, что не могли или не хотели увидеть их критики. Первым и главным для них было желание именно реформировать союз республик, демократизировать отношения в нем и на этой основе сохранить единство.  Они ясно представляли себе последствия противостояния Центра и России - крах всей системы СССР, разрыв хозяйственных связей, обострение межэтнических отношений, прорыв огромной массы конфликтного потенциала.

Для преимущественно аграрных и сырьевых республик, находящихся рядом с воюющим Афганистаном и вдали от мировых центров экономического роста распад СССР в те годы означал новую экономическую и политическую изоляцию. В те же годы большинство российских и западных аналитиков предсказывали экономический и политический крах для этих республик. И эти суждения были известны, более того, они активно тиражировались  демократическими изданиями.

Но в пылу полемики эта сторона оказалась в тени. В очередной раз произошла подмена понятий. Стремление сохранить тоталитарное наследие автоматически закреплялось в оценках Запада за представителями восточных  республик. Те же, кто выступал за разрушение Союза, считались демократами. При этом полностью игнорировалось то обстоятельство, что шла борьба не за сохранение СССР, а за создание принципиально иной системы отношений между его субъектами, за реализацию идеи реформирования, демократизации отношений между республиками обновленного Союза государств. Таким образом, негативные оценки, помноженные на "исламскую" и "азиатскую" историю позволяли достаточно "твердо" относить центрально-азиатский регион к бесперспективным, а застой и упадок считать  клеймом этих стран. Все факты и процессы, которые не укладывались в эту схему, попросту игнорировались.

Во-вторых, сыграл свою роль феномен возрождения национального духа и религиозности, который считался вполне демократическим в "христианских" республиках. Аналогичный процесс в "исламских" государствах СНГ воспринимался как новое вхождение их в орбиту исламского фундаментализма. В частности, российские исследователи  отмечали, что "отечественное исламоведение и в первую очередь публицистика на исламские темы, ориентированные в целом на политическую конъюнктуру, сформировали в нашем обществе одностороннее, негативное отношение к теории и практике ислама" [7].

Еще более серьезный вклад в коллективный портрет центральноазиатских государств внесли западные исследователи, которые видели в распаде СССР только расширение исламского мира. Для них не было понятия исторической альтернативы. Они обреченно пугали обывателя образом мусульманского фундаменталиста, размахивающего похищенным или перекупленным в Казахстане ядерным оружием.

В течение нескольких лет шла дискуссия о том, какую модель выберет Центральная Азия - светский путь Турции или фундаментализм иранского типа, хотя это было совершенно непонятно для реальных специалистов, а тем более для прагматиков, стоящих у власти. Тем не менее, данная дискуссия активно использовалась правящими группами для решения сугубо реальных задач - установления дипломатических отношений с ведущими странами мира, получения кредитов, гуманитарной помощи, включения в различные международные программы и т.п.

Процесс осознания принадлежности к иному типу цивилизации, нежели советской, происходил на всем пространстве СНГ. Украина  и страны Балтии заявляли о себе как об исторической части Европы. Немаловажную роль сыграла популистская риторика и действия правительства Е. Гайдара, которое стремилось отцепить от российского локомотива азиатские республики и на всех парах вывести Россию в Европейский Союз. Но Европа четко очертила свои границы, дав ясно понять, что Россия по-прежнему занимает особое место в мире. В результате этого поворота начался поиск российской идентичности в концепции  евразийства.

В самой Российской Федерации происходил аналогичный процесс. Например, казанские идеологи заявили о существовании особой Волго-Уральской цивилизации и необходимости создания Волго-Уральского штата. Этот ареал с населяющими его народами - татарами, русскими, башкирами, чувашами, мордвой, марийцами, удмуртами и др. - был объявлен гомогенным и отличающимся от России сообществом, в пределах которого административные границы между территориями признавались условными [8].

Соединение этих подходов породило новый феномен - теоретическую модель сочетания исламизма (от умеренного до фундаментального) с постсоветским тоталитаризмом.  Данный подход, заманчивый с точки зрения своей новизны и сенсационности, абсолютно не отвечал сути происходящих событий. Вместо серьезного анализа происходящих процессов возобладала политическая и политологическая конъюнктура, основная направленность которой и придала дополнительный импульс  критическим оценкам в отношении стран региона.

И этот подход удивителен хотя бы тем, что западные интеллектуалы в течение двадцатого века страдали распространенной болезнью - идеализацией самых одиозных режимов. Например,  ревностная поддержка советской системы достигла апогея в период, когда страна жила в наихудших тоталитарных условиях, а сталинский террор приобрел ужасающие масштабы, когда в стране шли показательные судебные процессы и миллионы людей голодали. Точно также преклонение перед коммунистическим Китаем проявлялось ярче всего в период безумных кампаний Мао, в том числе культурной революции, оплаченной колоссальными материальными и человеческими потерями. Ни в том, ни в другом случае объективная реальность не повлияла на формирование отношения к этим государствам и их политическим системам" [9].

Стремление избавиться от этой болезни привело к определенной доле романтизации процессов, происходящих в постсоветской России. Демократическими стали называть любые явления, которые хоть в чем-то были сходны  с либерализацией. При этом достаточно часто даже те меры, которые никак нельзя было назвать демократическими, наперекор очевидному, считались таковыми. Например, расстрел танками избранного российского парламента, демонстрировавшийся по мировым телевизионным каналам, трактовался как разгром последнего оплота прежней тоталитарной системы.

В то же время сложные процессы государственного строительства в среднеазиатских государствах с обреченной неизбежностью преподносились как откат к тоталитаризму, а  образ центрально-азиатских государств формировался как негативный, антидемократический.

Сказалась и пропагандистская инерция периода перестройки, когда тема коррупции в центрально-азиатских государствах должна была отвлекать внимание общества от очевидных  просчетов союзного руководства. Неудачи толкали М. Горбачева и новых демократов к формированию собирательного образа "тормоза перестройки", частью которого и стали восточные республики. Широко разрекламированные антигуманные акции милицейских бригад Гдляна и Иванова оставили о себе недобрую память в Узбекистане. Отсутствие реальных результатов в борьбе с коррупцией компенсировалось массированной пропагандистской акцией, которая внесла свой вклад в  сформированный  образ феодально-байских, погрязших в коррупции республик, разделенных на клановые группировки.

Естественно, что в ряде случаев новые независимые государства страдают старой болезнью. Еще в послевоенный период в независимых государствах третьего мира несостоятельность новых режимов, отсутствие прогресса и улучшения жизни населения объяснялись не коррупцией и некомпетентностью правящей элиты, а наследием колониализма. Этот же первородный грех существует в государствах постсоциалистического мира, когда все негативные явления связываются с "тяжелым наследием тоталитарной эпохи".

Аналогичные объяснения, которые звучат более современно из-за ссылок на негативное влияние глобализации, невозможность честного и открытого проведения массовой приватизации, неизбежные нечистоплотные методы первоначального накопления капитала, сращивание части государственного аппарата с преступностью, в том числе и организованной, в ходу и сегодня.

Определенный резонанс негативные оценки получают после ознакомления западных экспертов с публикациями фрондирующих центральноазиатских интеллектуалов. Но дело в том, что центральноазиатская "интеллектуальная оппозиция" унаследовали традицию русской интеллигенции с ее обособленностью от политики, неопытностью, предрасположенностью к великим и малым иллюзиям, которые расходятся с реальностью. "Великий" лозунг "настоящая интеллигенция всегда к оппозиции к власти" вызван тем, что она боится обвинений в "пособничестве далеко не безупречному правительству... Неспособность выработать нормальные отношения с властью предержащей заставляет интеллектуала вставать по любому поводу в позу отчуждения". Для обеих групп интеллектуалов эта "вынужденная мораль отчуждения", возможно, - наиболее  очевидный источник политических  просчетов и ошибок восприятия реальности" [10].

Но нельзя также и преувеличивать степень накала противоречий, исходя из политических заявлений участников политического процесса. Заявления могут носить самый радикальный характер, а единство оппозиции  подчеркиваться на каждом шагу. Но мы должны помнить, что "от символов к поведению и обратно длинный путь, и не всякая интеграция основана на символах" [11].

Более того, большинство критиков существующих режимов предпочитает ограничиваться отдельными заявлениями, публикациями и осуждениями. Но никак не политическими действием, которое требует серьезных затрат времени, сил и не приносит немедленных результатов.

Приверженность готовым схемам находит свое отражение в описании западными аналитиками ситуации в различных регионах бывшего СССР. В частности, В. Бажанов, анализируя позиции американских исследователей развития политических процессов в Татарии, обращает внимание на то, что "авторы настолько загипнотизированы перспективами "дезинтеграции России по сценарию, схожему со сценарием распада СССР", что как бы не замечают ничего, кроме действия дезинтеграционных механизмов, которыми, понятно, не ограничивается пестрое полотно политических процессов в Поволжье. При этом сам предмет исследования не вполне четко представляется. Так, один из стажеров Министерства обороны США, изучавший Татарию, пишет, что ее территория в 3 (!) раза превышает территорию всех Прибалтийских республик" [12].

На этом огромном переплетении мифов и далеких от реальности теоретических схем создан новый образ Центральной Азии, как группы государств с разной скоростью погружающихся в тоталитаризм. Отличительными чертами нового мифа об этих странах и народах являются утверждения о неприспособленности к рыночным отношениям, глубоких корни религиозного фундаментализма, застойности экономической жизни, чрезмерной приверженности патриархальным отношениям и постоянной борьбе между различными клановыми группировками.

Такой подход вызывает возражение, в первую очередь среди специалистов, которые имеют давний опыт изучения народов и государств центральноазиатского региона. Естественно, что многие проблемы существуют. Также как и все новые государства центральноазиатские страны подвержены коррупции, существует борьба элит за передел собственности, слабо влияние общества на принятие государственных решений, малочисленен средний класс, не находят своего выражения в парламенте и партийной системе интересы социальных групп. Это - болезни общие. И страны имеют разный опыт их лечения.

Но когда эти проблемы  объявляются присущими только странам данного региона можно говорить об отходе от науки и переходе к политике. И здесь сказывается высокомерие в оценках помноженное на нежеление углубиться в серьезную аналитическую деятельность. Приложение простых и апробированных схем к региону и получение заведомо определенных выводов к сожалению, стало нормой многих публикаций.

Противников схематичного  подхода достаточно много. Они указывают на существующие различия внутри региона, которые определяют сегодняшние реалии. Например, Г.Ю. Ситнянский, научный сотрудник отдела Средней Азии и Казахстана Института этнологии и антропологии РАН критикует позицию М.Б. Олкотт: "В 2001 году Московский центр Карнеги выпустил брошюру Марты Брилл Олкотт "Двенадцать мифов о Центральной Азии". Брошюра посвящена десятилетию независимости государств региона и является вторым изданием работы 1996 года (тогда государства Центральной Азии отмечали свое пятилетие). Брошюра анализирует двенадцать наиболее распространенных, по мнению автора, заблуждений относительно ближайшего будущего народов региона. По большей части, с авторской критикой нельзя не согласиться: мифы действительно являются мифами, реальное положение дел иное. Однако при внимательном прочтении работы нельзя не заметить, что Марта Брилл Олкотт в значительной мере сама оказалась в плену еще одного, тринадцатого мифа - о том, что вся Центральная Азия представляет собой некое единое цивилизационное, этнокультурное, геополитическое целое, и именно так этот регион следует рассматривать и под этим углом надо анализировать положение дел в настоящем и будущем. Между тем, центральноазиатский регион четко делится на две части. В советское время такими двумя частями считались Казахстан и Средняя Азия, рассматривавшиеся порознь (и до сих пор российские этнографы вместо "Центральная Азия" предпочитают говорить "Средняя Азия и Казахстан"). Однако и эта точка зрения ошибочна, по крайней мере, по двум причинам. С одной стороны, довольно обширная - размером с любое из среднеазиатских государств - часть Юго-Западного Казахстана (я имею в виду Кзыл-Ординскую и Чимкентскую области) исторически тяготеет скорее к Узбекистану. С другой стороны, по крайней мере, Северная Киргизия по своим географическим, геополитическим, этнокультурным и прочим параметрам тяготеет, скорее, к Казахстану, чем к Средней Азии. Поэтому при делении центральноазиатского региона необходимо выделить две части: Евразийскую степную казахско-киргизскую и среднеазиатскую оседло-мусульманскую. Границу между ними очень условно можно провести по линии: южная граница Казахстана между Каспием и Аралом - Аральское море - немного восточнее Сырдарьи - горы Каратау - гора Манас - границы между Чуйской, Таласской и Нарынской, с одной стороны, и Ошской и Джалал-Абадской, с другой стороны, областями Киргизстана" [13].

В публикациях С. Панарина  также утверждается, что в регионе господствует тенденция к утверждению авторитарной модели политического развития в форме светского унитарного государства. Правда автор уже признает, что о господстве этой тенденции пока можно говорить только применительно к Узбекистану и Туркменистану, в то время как в Кыргызстане и Казахстане сохраняется убывающий потенциал демократического политического развития [14].

Смешение в одну цивилизацию кочевников и оседлых народов присуще для некоторых историков Центральной Азии. Данный регион в истории, во всяком случае, российской и советской всегда объединялся в единое понятие. Но, с другой стороны, это объединение всегда имело подспудную оговорку. Например, совсем недавно мы жили в регионе, который не случайно назывался - Средняя Азия и Казахстан. И эта особенность  Казахстана проявлялась в другой идеологической установке, - кочевники стояли на низшей ступени развития. Тем более что их устройство не укладывалось в марксистскую систему формаций. А. Тойнби в своем перечне отнес кочевническую цивилизацию к задержавшимся в развитии. Но он делает важную поправку, объясняя критикам, "что если бы использовал выражение "примеры задержки" вместо "задержавшиеся в развитии  цивилизации", я бы избежал этой критики и мне не пришлось бы оправдывать позицию, которой я пытался придерживаться в этой главе. На деле только одна из моих так называемых "Задержавшихся в развитии цивилизаций", кочевническая, действительно квалифицирована так, чтобы носить метку "цивилизация"; и кочевническая цивилизация находится в классе сателлитов" [15].

Внимательное изучение региона приводит к пониманию того, что в нем существуют цивилизационные границы. И поиск особенного, частного, сугубо индивидуальных черт не является чем-то особым, эта тенденция общемировая. Детальное и глубокое изучение истории, свободное от идеологического диктата, обнаруживает тенденцию изучения цивилизаций, культур и субкультур, которое ведет к поиску не столько общего, сколько различий между ними. Более того,  тенденция поиска идентичности ведет к переосмыслению прежних оценок, к выделению локальных цивилизаций.

"Явственно обнаружилась планетарная взаимосвязь самых  разных аспектов и проявлений культуры. Вместе с тем локальные цивилизации самоидентифицируются и противостояние между ними по видимости усиливается. Новое заключается в том, что столкновение этих двух тенденций сейчас опасно обострилось. Однако указанные противоречивые тенденции своими корнями уходят в далекое прошлое народов" [16].

И эта тенденция поиска этнической, цивилизационной идентичности после почти векового пребывания в тоталитарной системе, отрицающей любую идентичность,  вполне естественна.

В регионе существует две цивилизации - кочевая и оседло-земледельческая. Естественно, что они не могут не быть во взаимодействии друг с другом. Взаимоотношения кочевых и оседлых народов таковы, что "кочевники в принципе не могут жить совсем изолированно от оседлых народов, - будь то высокоразвитые цивилизации или же культуры, не достигшие этой стадии развития. Контакты с земледельческими культурами могут ослабляться или усиливаться, а временами и ненадолго прерываться. Это зависит от процессов, протекающих внутри кочевого общества, и в целом соответствует пульсирующему ритму его развития [17].

Такой симбиоз не отрицает главного - глубинных различий в основах двух цивилизаций, которые  оказывают серьезное влияние и на современные процессы.

Историческое и культурное наследие, традиции политической жизни определяют и разный подход к современным проблемам. И на этой основе в регионе формируется новый клубок противоречий. В частности, кыргызский исследователь Н. Омуралиев выделяет, наряду с конфессиональными, межэтническими, территориальными и внутринациональными и цивилизационные конфликты. К этим конфликтам он относит не только  известное этнокультурное и этнопсихологическое различие в образе жизни азиатских и европейских народов, но и цивилизационные противоречия  по различиям в образе жизни оседлой, земледельческой и кочевой, скотоводческой цивилизаций, в рамках, например, родственных тюркоязычных народов [18].

Мы не можем не считаться с мощным воздействием интеграционных процессов, расширением глобализации, которые касаются и стран региона. Но нельзя не видеть и того, что существующие в настоящее время тенденции развития центральноазиатских государств наглядно показывают за  декларируемой интеграцией все более и более явственный процесс расхождения.

Объективность такова, что государства Центральной Азии отошли от тех оснований, которые способствовали интеграции региона в советское время - плановая экономика, государственная собственность на средства производства, единый тип политической надстройки и т.д.

Различный уровень политической либерализации общества, экономической свободы населения и развития рыночных отношений, вмешательства государства в экономику, различная степень идеологического плюрализма и прав человека уже достаточно явственны.

Модели развития, которые формируются в каждой из республик Центральной Азии, не позволяют сформировать базу интеграции региона на современных принципах. Центральная Азия еще достаточно далека от тех универсальных критериев, которые определил  Совет Европы  на о. Корфу в 1994 году, позволяющих подать просьбу о полноправном членстве в европейском союзе. При этом особо были выделены:

- стабильные институты по охране законности, уважения прав человека и национальных меньшинств;

- функционирующую рыночную экономику;

-  конкурентоспособность при встрече с рыночными силами в Союзе;

-  способность взятия на себя членских обязательств, включая цели политического, экономического и монетарного союзов [19].

История региона показывает, что уровень развития государств региона никогда не был сходным. В своей работе Ш. Ислам (Институт мировой экономики США) отмечает: "На основании данных 1991 года, Казахстан, у которого показатели немногим ниже, чем в Малайзии, несмотря на продолжающийся спад производства, все еще может считаться богаче Ирана и Турции. Напротив, Таджикистан - самый бедный в регионе. Расстояние между Казахстаном и Таджикистаном, как между Чили и Иорданией. Политически наиболее влиятельный Узбекистан - страна с самым большим населением и богатым культурным наследием - на предпоследнем месте в регионе по уровню доходов. Экономическая структура отличается таким же своеобразием: Казахстан и Киргизия с 35% промышленности в ВВП находятся на уровне Турции (34%) и выше Ирана (21%); самая отсталая - Туркмения (промышленность дает 15 % чистого материального продукта), но она же вторая по богатству в регионе. Таким образом, экономические различия, а не единообразие характеризуют государства Центральной Азии" [20].

Разной была и степень урбанизации в регионе. Конечно, доля городского населения здесь заметно уступала славянским республикам, а в Таджикистане и Туркменистане  в 80-е годы прошлого века  даже снижалась. Тем не менее, в 1990 году доля городского населения в Узбекистане составляла 41 процент, в Кыргызстане - 38 процентов, в Таджикистане - 32 процента, в Туркменистане - 45 процентов, в Казахстане - 57 процентов [21].

Уже в следующее пятилетие картина изменилась, но сохранила свои черты. По расчетам ООН в 1996 году Кыргызстан оказался на 99 месте по общему индексу развития человеческого фактора, в то время как Казахстан был на 72-м, Туркмения - на 90-м и Узбекистан - на 94-м месте [22].

И эти цифры отражают не только последствия распада СССР, но и истинное положение этих республик в иерархии Советского Союза. Проблема разного уровня экономического и социального развития республик СССР впервые стала активно обсуждаться во время перестройки. После осуществления "культурной революции" и политики ускоренного развития "ранее отсталых народов" считалось, что советские республики после вхождения в стадию развитого социализма имеют сходный потенциал. Политика гласности позволила поднять вопрос о  значительном отставании республик Средней Азии и Казахстана по различным показателям от общесоюзного уровня.  Например, в 1970 г. в детских дошкольных учреждениях могло находиться 11% детей в Таджикистане и 50% детей в Эстонии. В 1986 г. разрыв углубился, так как в Эстонии эти учреждения могли вместить уже 69% детей, а в Таджикистане - лишь 15%. За 1980-1986 гг. обеспеченность жильем в Эстонии выросла с 17,9 до 20,3 кв. м. и снизилась в Таджикистане с 8,8 до 8,7 кв. метров. В Казахстане в 1987 году более половины сел не имели учреждений здравоохранения, почти половина сельских больниц размещалась в неприспособленных помещениях, каждая пятая больница не имела воды, канализации и пищеблоков [23].

Эта проблема признается исследователями разных стран. Например, представитель Узбекистана Ф. Хамраев во время конференции в Алматы высказал следующую мысль: "Несмотря на общие характерные черты, особенно выраженные в науке и истории, государства региона различны по своим геополитическим условиям. Существуют и в ближайшие годы, вероятно, сохранятся серьезные элементы межгосударственной напряженности... Неравномерность экономического развития стран региона очевидна. Это вносит свои коррективы в межгосударственные отношения, в понимание форм, средств и перспектив интеграции" [24].

Печальная статистика имеет и другую сторону. Великая игра России и Британии, экспансия Китая, ожесточенное противостояние между двумя социально-экономическими системами, определили формирование железного занавеса между различными частями  Центральной Азии.  Регион оказался расколотым, а его народы в течение двадцатого века смогли испытать на себе три варианта развития - в рамках моделей третьего мира (входящие в Центральную Азию части Афганистана, Ирана, Пакистана, Индии), социалистического перехода к социализму минуя капитализм (Казахстан, Узбекистан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан), китайский путь  модернизации (СУАР). В сравнении со странами развивающегося мира республики Центральной Азии все-таки оставались "витриной" успехов национальной политики Коммунистической партии.

В связи с этим широко распространялся идеологической постулат о цивилизаторской роли России в регионе, о ленинской концепции перехода народов Востока к социализму минуя капитализм. С другой стороны, в "большой игре" каждая из сторон считала своим долгом найти и показать угрозу для своих интересов со стороны "партнера". Еще в первой половине 19 века британское правительство выдвинуло своеобразное объяснение англо-русских отношений в Азии. "Согласно английской версии Россия непрерывно надвигалась на подступы к Индии, захватывая одну область за другой. Сама же Англия лишь обороняла свои индийские владения и защищала неприкосновенность Оттоманской империи, через которую пролегает как бы мост из Европы в Индию. Эта версия развивалась во множестве английских "Синих книг" и в парламентских дебатах...Версия эта была явно тенденциозна. Положение было вовсе не таково, чтобы Россия наступала, а Англия оборонялась. В Средней Азии сталкивались два встречных потока экспансии. И Россия, и Англия вели наступательную политику, и при этом обе опасались друг друга [25].

19 января 1873 года вступили в силу англо-русские договоренности о северной границе Афганистана, согласно которым Россия признавала власть афганского эмира над Южным Туркестаном и Бадахшаном. Она добровольно отказалась от земель, населенных узбеками и таджиками. Предельной линией наступления России оказалась Аму-Дарья, которая никогда ранее не служила этнографическим рубежом и политической границей для крупных государств. Более того, с восхождением Абдурахмана на афганский престол началось укрепление его власти в Бадахшане, Катагане и вообще в Афганском Туркестане. Именно в период его правления бурно развивался процесс колонизации, "афганизации" Южного Туркестана, сопровождавшийся хозяйственным упадком Аму-Дарьи, усилением национального гнета, насильственным переселением коренного населения - узбеков, таджиков и т.д. на юг Афганистана, резким ослаблением торговых, экономических, культурных  и иных исторически сложившихся связей с правобережьем. А ведь их сородичи сидели тогда на бухарском и хивинском престолах. В свете сказанного становится во многом понятным, почему узбеки, весьма гордившиеся своей древней и яркой историей, нередко называли афганцев (пуштунов) выскочками на центральноазиатской арене. По тем же соображениям таджики не доверяли афганцам, а афганцы с подозрением относились к таджикам [26].

Буфером между Британской и Российской империей должен был стать Афганистан, но необходимо было, чтобы его независимость признали обе стороны. Но британское правительство отказалось это сделать. И тогда российский император издал 17 февраля 1876 г. Указ о присоединении к России Кокандского ханства. Англичане установили протекторат над Афганистаном, а Россия ответила присоединением Туркмении и захватом в 1884 г. Мерва.  Длительное противостояние привело к подписанию 31 августа 1907 года англо-русского соглашения, которое касалось Афганистана, Персии и Тибета.  Персия была разделена на три зоны - северную (российскую), южную (английскую) среднюю (нейтральную). Афганистан уходил из сферы русского влияния, а обе империи давали обязательство не вмешиваться во внутренние дела Тибета.

Разграничение сфер влияния в Персии также опиралось на результаты продвижения в Центральной Азии. После ахалтекинской экспедиции генерала Скобелева в 1881 году между Россией и Персией была подписана конвенция о линии разграничения к востоку от Каспия, которая впоследствии стала границей между современным Ираном и Туркменистаном.

ХХ век означал для некогда единого межцивилизационного пространства усиление пропасти по линии государственных границ.  Активные связи между Индией, Афганистаном, Ираном, Восточным Туркестаном были прерваны.

Сильнейшей деформации подверглась система отношений в Центральной Азии в годы революции и установления тоталитаризма. Это был экспорт российской революции, который не мог встретить отпора в силу множества обстоятельств. Против таких попыток смогли устоять западные регионы бывшей российской империи - Прибалтика, Финляндия, Польша. В сравнении с другими окраинами российской империи они имели культурный, экономический потенциал, который даже превосходил российский. Политическая мобилизация населения западных регионов опирался на развитую политическую систему с элементами государственной автономии. Решающую роль в укреплении их независимости сыграла политика западных государств по созданию "санитарного кордона" вокруг Советской России. Как писал Э.Карр: "Военная компания против Польши строилась на убеждении, что польские рабочие поднимуться против своих правителей и вместе с советскими войсками установят в Варшаве революционную власть. Крах этих расчетов показал, что и у польских рабочих, как и у рабочих Западной Европы, слишком сильны национальные чувства, чтобы принять цели мировой пролетарской революции. Рабочие Европы, симпатизируя русской революции и горяче ее поддерживая, не испытывали ни малейшего желания поднять знамя революции в своих странах" [27].

Тем не менее, несмотря на то, что в западных окраинах России и Европе были хотя бы достаточно развитые революционные традиции, пролетариат, организации социал-демократов, попытка экспорта революции увенчалась поражением.  

Поэтому исторический поворот  экспансии коммунизма с Запада на Восток произошел вследствие поражения Ноябрьской революции 1918 г. в Германии, падения весной-летом 1919 г. советских республик в Венгрии и Баварии.

5 августа 1919 года председатель Реввоенсовета Л.Троцкий подчеркивал, что Красная Армия является наиболее грозной силой "не на европейском, а на азиатском плацдарме мировой политики". Он писал: "Путь через Азию может оказаться более удобным и более коротким, чем путь через Советскую Венгрию... Международная обстановка развивается таким образом, что дорога в Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии" [28].

Но и на Востоке было не все так просто. Местные Советы в Средней Азии практически опирались только на европейское население, которое рассматривало местные народы как объект социального эксперимента.  Это и понятно, ибо социалистический эксперимент осуществлялся в регионе, где не было собственного рабочего класса, а революция была экспортирована. Если в Казахстане и Туркестане существовали хотя бы социал-демократические кружки, то в Бухаре и Хиве таковые вообще отсутствовали.  Бухарская компартия была создана на съезде в Ташкенте 25 сентября 1918 года с целью создания повода для свержения режима эмира при помощи штыков Красной Армии. Аналогичную функцию выполняла Хорезмская коммунистическая партия, которая также создавалась вне пределов ханства.  Обе партии были малочисленны. К концу 1919 года  Бухарская компартия насчитывала около 900 коммунистов, а Хорезмская компартия к апрелю 1920 года набрала 600 человек.  После установления Советской власти понадобилось несколько чисток в этих партийных организациях, чтобы привести  ее состав в соответствие с минимальными требованиями.  В Бухарской компартии в первой половине 1923 года из 16 тысяч человек осталось не более одной тысячи. В Хорезмской компартии в 1922-1923 гг. было проведено три чистки и их 1157 человек осталось 532 человека, в их числе было 415 дехкан, 40 рабочих, 46 кустарей, 15 служащих и 16 прочих [29].

Даже программный документ - "Манифест Коммунистической партии" - был впервые переведен на узбекский язык в 1919 г., а на казахский - в 1921 г., на другие языки еще позже.

К коммунистам восточных национальностей было весьма недоверчивое отношение.  Отдельные Советы, например Андижанский, уклонялись от защиты коммунистов местных национальностей, подвергавшихся басмаческому террору, не доверяя в то же время им оружие. На заседании 11 августа 1919 г. Реввоенсовет постановил заявить ТуркЦИКу что "он считает необходимым по возможности воздержаться от формирования отрядов из мусульман как элемента неустойчивого в политическом и военном отношении" [30].

Революционная война должна была установить новый тип отношений на этом пространстве. Как писал Н. Подвойский: "Захват" территории в нашем понимании - это не захват, как его понимает милитарист, не завоевание, не подчинение местного населения чуждой ему вражеской власти, а наоборот, это - освобождение местного трудящегося населения от власти его собственной, враждебной ему буржуазии.

Поэтому наши боевые операции, направленные на территорию, находящуюся в обладании наших врагов, всегда должны быть рассчитаны так, чтобы они имели не только специальный военный успех, но чтобы этот успех переплетался с определенным социально-политическим результатом, а именно, чтобы с каждым шагом продвижения нашей Красной Армии, в местном населении происходила классовая расслойка и дифференциация, чтобы классовая вражда проявлялась, возможно, ярче, парализовала национальные и патриотические тенденции, чтобы гражданская война охватывала все сильнее местное  население, и местные трудящиеся становились бы авангардом нашей победоносной Красной Армии и созидателями своей Советской власти" [31].

Не мир, но меч несла народам Красная Армия. Получив освобождения, они должны были начинать уничтожение своих соплеменников по классовому принципу.

Установление тоталитарного режима привело к гибели в результате репрессий, голода, гражданской войны сотен тысяч людей. Хозяйственная деятельность означала не только строительство новых предприятий, но и серьезные экологические бедствия. О негативных результатах  диктата Коммунистической партии написано достаточно много. Но до настоящего времени существует двойственная оценка, призванная совместить негативное и ппозитивное. Гибель тысяч людей и быстрый промышленный подъем, экологическая катастрофа и ликвидация неграмотности населения, массовые репрессии и развитие национального балета или театра.

Несколько иную оценку дает Р. Пирс, который признавал значительные успехи народов Средней Азии в советское время. "Достижения эти достаточно реальны, но есть и другая сторона медали, - пишет он. - Во-первых, многие из этих успехов могли бы иметь место, возможно, и без советского режима. Если Средняя Азия в 1917 г. стала бы независимым государством или даже подмандатной территорией, среднеазиатцы обеспечили тот же уровень развития за тот же срок. Для современного мира, непрерывно развивающегося, прогресс не является монополией какой-либо одной системы" [32].  

Так или иначе,  за семьдесят лет советская Средняя Азия далеко ушла вперед по сравнению с соседними сопредельными государствами. Заимствованные стандарты способствовали продвижению вперед по пути прогресса, появилось не одно поколение образованных людей, ликвидация неграмотности и внедрение новых стандартов жизни определили гигантское изменение ментальности народов.

И это вновь затрудняет интеграционные процессы регионального масштаба.  Суверенитет оказался экзаменом на возможность удержать достигнутые кровавым путем высоты.  Как оказалось, не все отвечает национальному духу. Например, Туркменистан не вынес испытания балетом и оперой.

В ряде случаев возникновение внутрицивилизационных разрывов необходимо приветствовать, так как трудно представить себе последствия интеграции, например,  Таджикистана и Афганистана, Туркмении и Ирана.

Но сегодняшняя ситуация такова, что понятия "интеграция", "единство", не говоря уже об "общности исторических корней и судеб" встречают всеобщее одобрение. В то же время понятия, соответствующие разобщенности, разной ментальности, цивилизационного надлома воспринимаются как негативные.

Данный феномен имеет множество оснований, порой самых противоречивых. К ним можно отнести синдром пребывания в некогда едином государстве, обеспечивавшем равенство и защиту интересов; стремление войти в "единое общемировое пространство"; психологический комплекс новых субъектов международного права, боящихся оказаться вне общемирового цивилизационного потока. Таким образом, политический императив, связанный с глобализацией и интеграцией  в определенной мере подавляет объективность исследовательской деятельности.

Необходимо время для того, чтобы понять себя, чтобы войти в общество других. И это стремление к поиску идентичности понимается как движение к изоляции, что не соответствует действительности.

Сформировавшийся в этих сложных условиях  миф о единстве и общности судеб, сходном  уровне развития государств Центральной Азии остается таковым, и сегодня начинает уже играть негативную роль в оценке современных процессов в регионе.

ПРИМЕЧАНИЯ

[2]  Развитие межэтнических отношений в новых независимых государствах Центральной Азии. Бишкек, "Илим", 1995., с. 165.

[3] Там же, С. 166.

[4]  Там же. С. 169

[5] Плешаков К. Сквозь заросли мифов. - Pro et contra. Т.2., номер 2., Весна 1997., с. 68-69.

[6]  Абазов Р. Внешняя политика центральноазиатских государств на примере Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана. -  В сб.: Национальная и региональная безопасность центральноазиатских стран в бассейне Каспийского моря. Алматы. Акыл китаби. 2000. с. 101

[7]  Емельянова Н. Ислам и армия в России. - Acta eurasica. номер 2 (13). 2001.с. 63-64.

[8]  Магомедов А.  Общество регионов. - Pro et contra. Т.2., номер 2., весна 1997., с. 51

[9] Холландер П. Политические пилигримы. Путешествия западных интеллектуалов по Советскому Союзу, Китаю и Кубе. 1928-1978. Санкт-Петербург. Издательство "Лань". 2001.с.32.

[10]  Холандер П. Политические пилигримы. Путешествия западных интеллектуалов по Советскому Союзу, Китаю и Кубе. 1928-1978. Санкт-Петербург. с. 116-117.

[11]  Милс Ч. Высокая теория.  - Американская социологическая мысль. М. 1996. с.157.

[12]  http://www.kennan.yar.ru/materials/profi2/part2/bazhanov.htm

[13]  http://profi.gateway.kg/sitniansky

[14]  Подробнее см.: Панарин С. Политическое развитие государств Центральной Азии в свете географии и истории региона. - Acta eurasica. номер 1. 2000. с.90-132.

[15] Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. Сборник. М. Айрис-Пресс. 2002. С. 240

[16]  История Востока. Т. 1. Восток в древности. М. Восточная литература, РАН. 1997, с. 5.

[17]  Переводчикова Е.В. Язык звериных образов. Очерки искусства евразийских степей скифской эпохи. М. Восточная литература. 1994., с.182.

[18]  Омуралиев Н.А. Политические процессы в Кыргызстане. - Современные политические процессы. Бишкек. 1996. с. 72.

[19]  Арах М.  Европейский союз. Видение политического объединения. М. "Экономика", 1998. с.2.

[20]  РЖ: "Востоковедение и африканистика". номер 3, 1995, с.32-33.

[21]  Вишневский А. Средняя Азия: незавершенная модернизация. - Вестник Евразии. номер2 (3). М. 1996.с. 141.

[22]  Новиков Р. Республика Киргизстан: плюсы и минусы "шоковой терапии".  - Россия и мусульманский мир. 2001, номер 9, с. 142.

[23] На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и обществе. М., Политиздат. 1990., с.358-359.

[24]  Хамраев Ф. Стратегия национальной безопасности Республики Узбекистан в Центральной Азии. В сб.: Национальная и региональная безопасность центральноазиатских стран в бассейне Каспийского моря. Алматы: акыл китаби. 2000. с. 35.

[25]  История дипломатии. Т. 2. Л. 1945. с. 26.

[26] Харюков Л.Н. Англо-русское соперничество в Центральной Азии и исмаилизм. М.Изд-во МГУ. 1995.с. 31-38.

[27]  Х. Карр Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929.М., 1990. "Интер-Версо".  с. 26-27.

[28]  Революция и реформа: их влияние на историю общества. - "Новая и новейшая история"., 1991., номер 2., с.102.

[29]  Пахмурный М.П. Особенности образования Коммунистических партий в районах, не прошедших капиталистической стадии развития (Средняя Азия, Казахстан).- Вопросы истории Компартии Казахстана. Вып. 6. Алма-Ата. "Казахстан", 1969. с.113-114.

[30]  Узбекистан: страницы истории. Ташкент. ФАН. 1991., с. 36-37.

[31]  Подвойский Н. Опыт военно-революционной тактики. - В кн.: Революционная война. Сб. ст. М., 1919., с. 45.

[32]  Есмагамбетов К.Л. Что писали о нас на Западе. Алма-Ата. "Казак университети"., 1992., с. 120.

Глава II. Мировая торговля и Центральная Азия

"Кто возьмет товар и обанкротится, потом опять

возьмет товар и пять обанкротится, потом опять

возьмет товар и опять обанкротится, того

предать смерти после третьего раза".

(Великий джасак Чингис-хана)

Цивилизации существуют во взаимодействии с другими цивилизациями, культурами. Даже Океан в романе С. Лема "Солярис" испытывал необходимость оказывать воздействие на своих исследователей. Сегодня существует огромное количество определений цивилизации. Например, "Цивилизации - это особые типы культуры значительных человеческих масс в эпоху классовых обществ. Необходимо помнить, что цивилизации, как правило, не совпадают с этническими границами, чаще всего они бывают межэтническими" [33].

Это важное замечание о несовпадении границ цивилизаций и этносов имеет большое значение для понимания развития цивилизационного процесса в Центральной Азии. Примеров взаимодействия различных этносов в рамках одной цивилизации достаточно много. Это практически все великие цивилизации древности - римская,  греческая, индийская, которые перешагнули этнические границы и стали, по сути, мировыми. Конечно,  развитие цивилизаций может идти и другим путем, - распространением этнических стандартов и поглощением других этносов. Например, это было с китайской и египетской цивилизациями. Но, тем не менее, они оказали огромное влияние на соседние народы. В частности, развитие множеств народов происходило в орбите китайской культуры. Достаточно вспомнить развитие Кореи, Японии.

Древние миры не были замкнутыми системами. Напротив, последние исследования говорят об активном продвижении знаний, предметов потребления, инструментов и технологий. К I-му ст. н.э. устанавливаются систематические торговые отношения между цивилизациями Евразии. Они образуют многополюсную макрообщность с развивающимися инфраструктурными связями.

Последние нередко нарушались вследствие военных экспансий, но всегда оставались весьма продуктивными, влияя не только на экономическую, но и духовную сферу жизни народов, принимавших участие в международной торговле.

Несомненно, что торговля  существенно сказалась на жизни кочевых племен. Взаимоотношения между оседло-земледельческими и скотоводческими обществами вышли на иной уровень, ввиду открывшихся возможностей получения дополнительных доходов. Номады Евразийских степей были активными участниками торгово-обменных операций в качестве потребителей и распространителей продукции земледельческого производства. Занимая центральные области Евразии, они осуществляли контакты с цивилизационными центрами от Китая до Центральной Европы.

Постепенно складывалась великая система движения идей, товаров, технологий, ценностей - Шелковый путь.

Считается, Великий шелковый путь сложился во 2 веке до н.э., когда отправившийся на запад китайский дипломат Джан Цянь достиг Бактрии. На протяжении столетий Шелковый путь оставался торговой артерией, по которой в Европу поступали такие китайские товары, как шелк, пряности, бумага, мускус, драгоценные камни. Легко объяснимо желание китайских политиков выйти на среднеазиатские рынки, иметь союзников в борьбе с кочевниками. К тому же китайские походы в Восточный Туркестан и Среднюю Азию стимулировались желанием заполучить знаменитых ферганских аргамаков - высоко ценившуюся породу лошадей.

С распространением ислама в регион вводились и соответствующие политические отношения. Если развитие европейской цивилизации связано с политической самостоятельностью городов, прав и свобод граждан в борьбе с феодальными сословиями, то иначе было на Востоке. В отличие от Европы, мусульманские государства того периода были сильными и централизованными, поэтому не могло быть и речи о самостоятельности городов.  

При этом каждый город и провинция славились своими ремесленными изделиями, при этом активные связи служили предпосылкой внедрения новых промыслов.  Наряду с крупнейшими промышленными центрами, резиденциями и наместничествами, такими как Дамаск, Багдад, Каир, Кордова, появилось множество мелких городов, приобретавших самостоятельное значение тем, что каждый из них развивал какую-нибудь отрасль промышленности, доводя ее до совершенства [34].

В начале 9 века новшеством стало производство бумаги. Это искусство было завезено около 800 года из Китая в Самарканд и в середине 9 века утвердилось в городах Ирака, Сирии, а позднее и Египта, вытеснив папирус. Развитию торговли способствовало возникновение единого мусульманского государства, границы которого простирались от Испании на Западе до границ Индии на  Востоке. Купеческие караваны двигались по этой  территории, не встречая на своем пути препятствий.

Китай к этому времени утратил монополию на производство шелка. Канонической стала история о китайской принцессе, которая тайно вывезла шелковичные коконы и тем самым передала секрет производства драгоценной материи "варварам".  Хорезм и Хорасан приобрели известность в арабском мире как центры производства парчи и шелковых тканей, из которых особенно ценились мервские шелка. Приблизительно с 780 года арабы перенесли и приспособили к местным условиям шелковичных червей и уже в 9 веке испанские ткани пользовались заслуженной славой. Из многочисленных местностей, занимавшихся производством шелковых материй, наибольшую известность приобрели Кордова, Севилья, Лисбона и Альмерия. В одной Альмерии в 10 веке насчитывалось не менее восьмисот мастерских, которые занимались производством исключительно шелковых кафтанов и повязок. С 12 века аналогичное производство шелка развивается в Сицилии. По рассказу Ибн-Джабара, в 1185 г. в праздник Рождества Христова женское население Палермо сплошь оделось в шелковые платья золотистого цвета и небольшие изящные накидки [35].

В более позднее время производство шелка распространяется достаточно широко. Например, во время своего путешествия по территории нынешнего Азербайджана в 1561-1563 гг. А. Дженкинсон  отмечает, что "Главный и самый большой город страны Арраш, находится на границах Грузии; вокруг него производятся более всего шелка-сырца; туда съезжаются для торговли турки, сирийцы и другие иностранцы [36].

Привозимые в Багдад заморские товары частично раскупались халифом и придворной аристократией, но большая часть отправлялась в порты Сирии и Египта и предназначалась для продажи в христианские страны Средиземноморья, а остальные шли по суше и морем в Константинополь, а оттуда развозились по странам Восточной Европы и в византийскую Италию. Часть товаров перевозилась по суше в города Мавараннахра, знаменитого центра международной торговли, и далее по шелковому пути в Китай [37].

Как пишет И. Фильштинский: "К сожалению, о масштабах торговых операций мы можем судить лишь косвенно и главным образом из обширной географической литературы и из многочисленных полуфольклорных описаний дальних заморских путешествий" [38].

Политическая ситуация серьезным образом влияла на торговые пути. Например, систематические войны между Византией и Ираном привели к появлению нового маршрута в обход Ирана через присырдарьинские города, вокруг Каспия, через северный Кавказ - в Константинополь.

Прямые сношения Византии с Индией могли быть установлены через Красное море, где находились византийские порты Айла и Клисма. Отсюда индийские и китайские товары могли идти сухим путем через Палестину и Сирию к Средиземному морю. Но правильной морской торговли у византийцев на Красном море не было из-за отсутствия должного числа кораблей. Поэтому император Юстиниан (527-565 г. н.э.) в течение сорока лет руководивший империей вступил в отношения с абиссинцами и убеждал их покупать шел в Китае и перепродавать его Византии, стремясь заменить ими персов в качестве торговых посредников. Об этом в течение 530-531 гг. велись переговоры с царем Аксума, который охотно согласился на это, но попытка окончилась ничем, так как абиссинские торговцы не смогли справиться с персидским влиянием на Востоке, и монополия на покупку шелка осталась в руках персов. Поэтому константинопольским, тирским и бейрутским  шелковым мастерским приходилось испытывать чувствительные перебои в снабжении сырьем, особенно в период войны с Персией в 540 г. К концу правления Юстиниана вопрос о сырье для шелковой промышленности был частично разрешен путем организации шелководства в самой империи [39].

В 568 г. Юстин Второй мог уже демонстрировать прибывшему к его двору из Средней Азии посольству вполне поставленное производство шелка. Производство наиболее ценных шелковых тканей стало монополией императорских гинекеев, и эти шелковые ткани, равно как и изделия из парчи, получили мировую известность [40].

Торговля с Индией осуществлялась арабскими купцами, которые  стали проникать в эту страну в 7 веке.  К началу 9 века арабские поселения существовали на всем западном побережье Индии, а затем  они стали появляться и на восточном берегу. Именно здесь мусульмане познакомились с астрономией, математикой, медициной, химией и принесли полученные знания в Европу. Благодаря исламскому влиянию расширились связи Индии с Аравией, Сирией, Ираном, Египтом.

В 6-7 веках наиболее оживленным становится путь, проходивший из Китая на Запад через Семиречье и Южный Казахстан, хотя прежний путь  (через Фергану) был короче и удобнее. Перемещение пути можно объяснить следующими причинами. Прежде всего, тем, что в Семиречье находились ставки тюркских каганов, которые контролировали торговые пути через Среднюю Азию, и, кроме того, тем, что дорога через Фергану в 7 веке стала опасной из-за междоусобиц. Важно и третье, богатые тюркские каганы и их окружение стали крупными потребителями заморских товаров. Так, постепенно, путь стал главным: здесь проходила основная масса посольских и торговых караванов в 7-14 вв. [41].

В 10-11 веках отсутствие прочной власти в Халифате и войны в его восточных провинциях, а также торговая политика Фатимидов и усиление итальянских городов способствовали изменению торговых путей в Индийском океане. Важным центром на пути между морями Красным и Средиземным стал Йемен. Торговые пути с Южной Италией пошли через Магриб, а в 8-9 веках - через Испанию" [42].

Падение империй древнего мира и распад некогда огромных и развитых государств Средиземноморья с их огромным потреблением восточных товаров привел к сокращению мировой торговли. В эпоху раннего Средневековья и города, и дороги, и денежное обращение приходят в упадок. А когда наступило оживление этих факторов развития в результате военной экспании одного из народов Франкии, то оказалось, что в новой ситуации они больше не работают. Глубокий паралич денежного обращения и успехи сельского хозяйства на основе седлости обусловили превращение всего общества в крестьянское по характеру [43].

Само возникновение и существование огромных государств по линии Шелкового пути было связано с развитием караванной торговли. Например, С. Ахинжанов считает, что  "возвышения Хорезм добился благодаря тому, что находился на перекрестке торговых караванных путей, связывавших Среднюю Азию с Восточной Европой, с кочевыми племенами Дешт-и Кыпчака, Монголии, с далеким Китаем, а его столица Гургандж стала складочным местом и биржей транзитной караванной торговли" [44].

Завоевания Чингиз-хана изменили политическую карту мира. Тем не менее, Чингиз-хан не хотел войны с хорезмшахом и его огромной страной. Фактически ставился вопрос стоял о признании Чингиз-хана  равным со стороны хорезмшаха Мухаммеда. Переговоры монгольского хана с хорезмшахом начались в июне 1215 г., когда в только что взятый монголами Пекин прибыло посольство из Гурганджа. Чингиз-хан сказал послу: "Передай хорезмшаху: Я владыка Востока, а ты владыка Запада! Пусть между нами будет твердый договор о мире и дружбе, и пусть купцы обеих сторон отправляются и возвращаются, и пусть дорогие изделия и обычные товары, которые есть в моей земле, перевозятся ими к тебе, а твои ... ко мне". Среди даров, отправленных ханом хорезмшаху, был самородок золота величиной с верблюжий горб,  (его везли на отдельной повозке); караван - 500 верблюдов - вез золото, серебро, шелк, собольи меха и другие драгоценные товары. Видимо, война не планировалась" [45].

Таким образом, основной целью Чингиз-хана было установление благоприятных условий для торговли Востока и Запада. Он справедливо полагал, что мир и свободная торговля принесут прибыль обеим сторонам. Тем самым, он объективно выражал интересы кочевников, торговой мусульманской корпорации, оседлых земледельцев, ремесленников  и горожан.

Но признание равенства с новым владыкой Востока ущемляло интересы хорезмшаха. Это был вызов, который не мог оставаться без последствий. В 1218 г. караван, состоящий из мусульманских купцов, посланный монгольским ханом был разграблен в Отраре. В составе каравана было 450 купцов-мусульман и 500 груженых золотом, серебром и драгоценными тканями верблюдов.

Идея мира во имя прибыли была уже невозможна. Настало время войны во имя установления мира с целью обеспечения той же торговли.

Купцы не без оснований отдали предпочтение прогнозируемой политике Чингиз-хана. Отношение могущественного торгового лобби  к владыке Хорезма изменилось. Ставка была слишком высока. Если хорезмшах препятствовал развитию торговли, то монголы проводили иную политику, соответствующую интересам купеческого сословия.

Мощь купеческих объединений была весьма ощутимой, ее нельзя было недооценивать.  Арабский историк Абу-Шуджа (11 в.) говорит, что в 10 веке были купцы, чеки которых, выдаваемые на крайнем западе мусульманского мира, учитывались на крайнем востоке с большей быстротой, чем шло поступление хараджа в казну самых сильных правителей [46].

Как пишет В. Бартольд "Действия хорезмшаха,  который истребил караван, состоявший из мусульманских купцов, в числе 450 человек, больше всего вреда нанесли мусульманским торговцам; с этого времени мусульманские купцы перешли на сторону Чингиз-хана и помогали ему в походах на мусульманские страны; они же извлекли больше всего пользы из этих завоеваний; во всех странах, завоеванных монголами, они заняли самые выгодные должности: в частности, в руках купцов находилось финансовое управление, а также должности  сборщиков податей и баскаков" [47].

Одним из свидетельств такого союза стало назначение Чингиз-ханом, а затем и великим ханом Угедеем в качестве правителя в Мавераннахре Махмуда Ялвача, крупнейшего купца и ростовщика, управлявшего страной из своей резиденции - Ходжента. Его сын Масудбек, остававшийся фактическим правителем страны, в 50-х годах 13 в. построил в Бухаре на площади  Регистан огромное медресе, известное под именем "Масудийе", в котором обучалось тысяча учеников. Такое же медресе было  выстроено им в Кашгаре.

Монголы отводили важную роль среднеазиатскому купечеству в формировании аппарата управления в Восточном Туркестане, который целиком зависел от монгольских ханов. Привилегированное положение  среднеазиатского мусульманского купечества  вызывало ревность высших слоев уйгурского общества, которые до монгольского нашествия добивались экономического процветания, выступая в качестве торговых посредников между Китаем и Передней Азией. Проявлением этой борьбы были гонения на ислам со стороны уйгуров-буддистов, в которых был замешан идикут Салынды, призвавший в одной из сентябрьских пятниц 1258 года устроить в Бешбалыке и других местах резню мусульман, за что был казнен Мункэ-ханом [48].

Но сами уйгуры, которые заняли в западной части империи должности в аппарате управления, а их письмо стало "ханским", играли аналогичные функции в Иране. Здесь уйгуры выступали посредниками в ростовщических и торговых операциях и откупщиками налогов с мусульманского населения. Более того, в Иране священный с точки зрения мусульман арабский алфавит оказался ни на что не нужным, а взаимен этого была введена "неверная" уйгурская письменность, к творцам которой в мусульманском мире относились враждебно. Тем же платили уйгуры мусульманам [49]. И это отношение было вполне понятно, так как  арабский язык был уже показателем причастности к умме, что подкрепляло чувство солидарности мусульман.

Соединение сильной власти Чингиз-хана с поддержкой космополитичной и экономически сильной организацией купцов позволило создать огромную империю, которая придала мощнейший импульс развитию торговли между Востоком и Западом. Укреплению империи способствовало рекрутирование в состав элиты представителей покоренных народов, даже тех, кто оказывал отчаянное сопротивление. Монголы самым активным образом привлекали к себе на службу талантливых иностранцев или представителей покоренных племен. Ближайшим советником Чингисхана и государственным канцлером был китаец Елюй Чуцай. Уйгур Тататунга был главой правительства в Каракоруме. Мангут Хуилдар командовал личной гвардией Чингиз-хана. Главные советники хана Толуя - уйгур Чинкай и мусульманин Махмуд Ялавач. При Хубилае был создан целый совет из китайских ученых для координации деятельности монгольских и китайских государственных учреждений. Отличительной чертой менталитета жителей степной империи Чингис-хана ученые как раз и называют стремление привлекать на службу представителей других народов и рассматривать их как равных. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ханы Золотой Орды охотно и без предубеждений прислушивались и к советам русских князей, и  кыпчакских воинов.

Политика в отношении покоренных народов учитывала местные особенности, но была универсальной. Советская историография длительное время внушала исключительное положение Руси в монгольской империи. Но никакой особой исключительности в положении русских княжеств как вассальных по отношению к одному из монгольских улусов нет. Монгольские завоеватели во многих других государствах ограничивались вассальной зависимостью местных государей, требуя от них только выплаты определенной дани и участия в военных походах монголов. Полному разрушению подвергались только те страны, правители которых убивали монгольских послов. Государи же зависимых стран воспринимались как правители отдельных областей монгольской империи и даже участвовали в курултаях, хотя и без права "голоса". Так на курултае 1246 г., где новым великим ханом был избран Гуюк, присутствовал не только великий князь Ярослав Владимирович, как фактический представитель Бату, но и сельджукский султан Килидж-Арслан IV, царь Грузии Давид, принц Самбат - брат царя Малой Армении Хетума I. Зависевшие с 1242 г. от Золотой Орды болгарские государи исправно выплачивали дань, которую сами же и собирали, а в 1265 г. царь Болгарии Константин был даже вынужден участвовать в походе монгольских войск на Византийскую империю [50].

Яркой и необычной чертой монгольской империи, которая привлекла на их сторону многие народы, была религиозная терпимость. Империя Чингиз-хана и его последователей была конгломератом народов и уделов, которые могли совершенно свободно исповедовать любую религию, а служители культа - находить не просто покровительство правителей и наместников, а законную, закрепленную в Великой Ясе защиту. В соответствие с велением Чингиз-хана в Ясе закреплялось его постановление - "уважать все исповедания, не отдавая предпочтение ни одному. Все это он предписал, как средство быть угодным Богу" [51].

И этот принцип неуклонно претворялся в жизнь. Известно отношение монгольских наместников к православной церкви, которая могла осуществлять свою деятельность без всяких ограничений.

Г.В. Вернадский, сравнивая католическую и монгольскую экспансию, особо выделял эту черту: "Монгольство несло рабство телу, но не душе. Латинство грозило исказить самое душу. Латинство было воинствующей религиозной системою, стремившеюся подчинить себе и по своему образцу переделать Православную веру русского народа. Монгольство не было вовсе религиозною системою, а лишь культурно-политическою. Оно несло с собою законы гражданско-политические (Чингисова яса), а не религиозно-церковные...Основным принципом Великой Монгольской державы была именно широкая веротерпимость, или даже более - покровительство всем религиям. Первые монгольские армии, которые создали своими походами мировую монгольскую империю, состояли преимущественно из буддистов и христиан (несториан). Как раз во времена князей Даниила и Александра монгольские армии нанесли страшный удар по мусульманству (взятие Багдада, 1258 г.)...

Именно отсюда проистекало то принципиально сочувственное отношение  ко всякой религиозно-церковной организации, которое составляет такую характерную черту монгольской политики, и которое удержалось, потом в значительной степени даже в мусульманской Золотой Орде. В частности, и Православная церковь в России сохранила полную свободу своей деятельности и получала полную поддержку от ханской власти, что и было утверждено особыми ярлыками (жалованными грамотами) ханов [52].

Попытка наймана Кучлука силой заставить мусульман Восточного Туркестана отказаться от ислама была пресечена монголами. Джебе-нойон вступив в Семиречье, объявил, что каждый может следовать своей вере, сохраняя путь своих отцов и дедов. Жители перешли на сторону монголов, истребили солдат Кучлука. Монголы овладели Восточным Туркестаном без сопротивления [53].

Таким образом, трудно согласиться с широко распространенным мнением о том, что "имперская власть Монголии в основном опиралась на военное господство. Достигнутое благодаря применению блестящей и жестокой превосходящей военной тактики, сочетавшейся с замечательными возможностями быстрой переброски сил и их своевременным сосредоточением, монгольское господство не несло с собой организованной экономической и финансовой системы, и власть монголов не опиралась на чувство культурного превосходства" [54].

Именно в монгольской империи присутствовали все три слагаемые, о которых пишет З. Бжезинский. Опора на купеческое сословие и поддержание системы торговли между Востоком и Западом, религиозная и культурная толерантность позволили монголам покорить огромные государства и сохранить эти традиции в течение веков.

Естественно, нельзя забывать о том, что войны несут разрушения, гибель и хаос. Но древность не знала иного способа выяснения отношений между народами в условиях разрастающегося комплекса противоречий. И поэтому завоевания не раз способствовали развитию торговли ремесел. В частности,  как пишет  Г. Вейс, "во многом благодаря завоеваниям торговые отношения халифата вскоре охватили все части света - от Индии до Атлантического океана и от крайних гран Китая до Центральной Африки. Развитие промышленности постоянно стимулировалось возраставшим спросом на предметы роскоши. Кроме того, Коран предписывал мусульманам заниматься торговлей и ремеслами" [55].

Все эти слагаемые, помноженные на активное силовое внедрение Великой Ясы объясняют традицию сохранения чингизизма в течение веков. Этот феномен вполне объясним с точки зрения социологии. П. Сорокин, рассматривая дрессирующее воздействие кар и наград, приводит следующий пример: "Известно, что англичане в некоторых своих колониях, где сохранилась еще кровная месть, под страхом наказания запретили ее. Что получилось из этого? Если мотивационное действие кары будет достаточно сильно, то в первое время будут воздерживаться от мести под действием кары. В дальнейшем при достаточном числе повторений  этого воздержания оно само станет привычкой и не нужно будет никакого закона и кары, чтобы это воздержание продолжало существовать. Раз оно стало привычкой - всякое давление излишне, и закон будет уничтожен...Кары и награды, в соединении с повторением и рикошетным влиянием его на психику, являются той магической силой, которая трансформирует наши нравы, наше поведение, наши привычки и вообще нашу жизнь" [56].

Это был уникальный период истории, когда под властью одного народа и одной династии объединились все земли от России до Китая. Создание великой державы стимулировало развитие торговых отношений  в различных частях империи. "Именно в период монгольского ига, когда караванные пути проходили через Россию, Россия вступила в более тесную связь и с Востоком и с Западной Европой, и вступление Великого Новгорода и других городов в ганзейский союз раньше не было бы возможным" [57].

Стимулировалась и международная торговля вне монгольского мира. Сложившаяся в 13 веке Ганза - союз немецких торговых городов, занимался торговлей с Новгородом, предъявляя спрос на пушнину, воск, сало, лен и восточные товары, попадавшие в Новгород через Поволжье. Торговый путь пролегал через Сарай, который был огромным городом. "Город Сарай, - пишет Ибн-Батута, арабский путешественник, посетивший Сарай-Берке в 1333 году, - один из красивейших городов, достигший чрезвычайной величины, на ровной земле, переполненный людьми, с красивыми базарами и широкими улицами.... В нем живут разные народы, как-то: монголы - это настоящие жители страны и владыки ее; некоторые из них мусульмане; асы, которые мусульмане; кипчаки, черкесы, русские и византийцы, которые христиане. Каждый народ живет на своем участке отдельно; там и базары их. Купцы же и чужеземцы из обоих Ираков, из Египта, Сирии и других мест живут в особом участке, где стена ограждает имущество купцов" [58].

Многочисленные письменные и материальные свидетельства говорят о создании глобальной системы взаимодействия народов и культур. Например,  дирхемы Алмалыка являются бесспорным подражанием золотым динарам поздних Фатимидов, чеканенным в Палестине в Египте в конце 11-второй половине 12 веков.  В том, что фатимидские монеты послужили образцом для оформления дирхемов Алмалыка нет ничего странного. Достаточно вспомнить, что золотые динары Фатимидов  наряду с византийскими солидами благодаря своей высокой пробе были общепризнанным средством международного обращения в Средиземноморье и Передней Азии. Ими монголы взимали дань с народов пограничных с империей областей. Поразительное сходство с прототипом и высокая точность воспроизведения деталей свидетельствуют о незаурядном мастерстве художников-каллиграфов и резчиков штемпелей, работавших в Алмалыке. К. Байпаков и  В. Настич предполагают, что чеканка этих дирхемов началась в 1239-1240 гг. [59].

Создание Великой империи, которая бы объединила народы, живущие за войлочными стенами, было главной целью Чингиз-хана и его потомков. Мир во всем мире во имя спокойного существования без ночных набегов, угонов скота, свободных кочевок, взимания прибыли с торговых караванов, которые могут также спокойно передвигаться  вплоть до последнего моря, - мечта была воплощена.

Кочевники и оседлые народы Центральной Азии заняли свое место в мировой систем торговых отношений, которые получили впоследствии название Великий Шелковый путь. Можно даже говорить о том, что столь успешное создание мировой империи способствовало консервации кочевничества, вновь нашедшего свое место в мировом разделении труда.

Распад Великой монгольской империи и многочисленные военные конфликты распространили территорию нестабильности по всей территории Великого шелкового пути. Длительные междоусобные воины чингизидов, которые велись на всем пространстве караванных путей, привели к упадку производительных сил Центральной Азии. Нарушались существовавшие экономические связи, гибло население. Упадок экономики достиг небывалой глубины.

Связь между политической стабильностью и развитием торговых путей не изменилась до настоящего времени. Например, политическая конъюнктура препятствует развитию транспортировки нефти и газа из Центральной Азии через Иран, хотя практически все признают этот маршрут самым оптимальным. В октябре 1994 года в Ашгабаде встретились президенты центральноазиатских государств и Пакистана, которые договорились о расширении сотрудничества в сфере коммуникаций и энергетики. В конце октября 1994 года из пакистанского пункта Кветта на границе с Афганистаном выехал автокараван, состоявший из 30 крытых грузовиков, чтобы доставить крупную партию материальных ценностей через территорию Афганистана в туркменский город Кушку. Возглавлял это мероприятие предприниматель Таббани (муж тогдашнего премьер-министра Пакистана Беназир Бхутто). Правительство Пакистана возлагало большие надежды на этот автокараван, стремясь проложить новый торговый маршрут  в Центральную Азию. Однако при переходе через территорию Афганистана этот автокараван был полностью разграблен моджахедами [60].

Учитывая то, что распад империи Чингиз-хана превратил огромную часть ойкумены, прежде всего традиционные центры торговли и ремесла, в театр военных действий, мусульманские купцы активизировали торговлю через морские пути. Одним из самых крупных портов был Каликут, знаменитый в 12-14 вв. порт на юге Малабарского побережья Индии. Сюда  приезжали купцы из Китая, Цейлона, Мальдивских островов, Йемена, Ирана и других стран. Ибн Батута описывает китайские корабли трех типов,  которые приходили сюда из Кантона и других мест. Доставленные с Востока товары шли на запад - в Хормуз и далее. В 13 веке торговое значение Хормуза сильно возросло. Он стал главной биржей и перевалочным пунктом между странами Передней и Средней Азии, Индией и Китаем. В связи с набегами монголов торговля была перенесена на остров Джераун, где возник новый Хормуз. Купцы и путешественник всех стран находили здесь защиту и покровительство властей и присвоили городу эпитет "Обитель безопасности".

Важной причиной упадка цивилизаций Центральной Азии  стали события, происходившие далеко за ее пределами. Закат Византии, эпоха распада империй Европы на мелкие государства и бесконечная война между ними, упадок культуры и традиций, обеднение населения, привел к тому, что торговля между Востоком и Западом стала замирать. Великие восточные империи, для которых это торговля представляла собой жизненно важную функцию, погружались в период распада. Торговые пути зарастали травой, а некогда единый маршрут распался на национальные и региональные участки. Цивилизации утрачивали свои знания и вновь возникали мифологические представления о близких и дальних народах. Торговля постепенно стала осваивать морские пути. Сужение экономики подстегивало усобицы на некогда богатых участках Великого шелкового пути, локализовала их торговлю. Торговля стала носить по большей части местный характер, когда осуществлялся обмен между земледельцами и кочевниками.

В то же время Европа, постепенно выходя из периода средневековья,  коренным образом пересматривает свои взгляды на мир. Эпоха мрачных столетий, когда европейский мир был сужен до деревни, города и их округи, сменяется новым блистательным миром, в котором существует не только деление на христиан и сарацин, но и находят свое место другие народы.  И здесь первотолчок был дан монгольским нашествием в Центральную Азию, Россию и Иран, которое вначале было  весьма сдержанно встречено европейскими учеными. Библия не дала ответа на вопрос об их происхождении, кроме легенды о племенах, запертых на краю света. Но среди монголов оказались христиане, о которых ничего не подозревали европейцы. Это пробудило практический интерес к монголам как возможным союзникам в борьбе против исламского мира. Крестовые походы, развитие средиземноморской торговли и ее продолжение до Индии и Китая стремительным образом перевернули мировоззрение европейцев.

В 15 веке открывается новый этап мировой истории. Одним из факторов перемен стало вступление новых сил в борьбу за влияние на мировые торговые пути. Если до 15 века мировая торговля находилась в руках азиатских народов, то теперь в борьбу вступили испанцы, португальцы, голландцы, англичане. Причем центр торговли все более и более перемещался с суши на море.

На их пути встала стена в виде попыток пресечь развитие их торговых отношений со странами Востока со стороны конкурентов - арабских купцов, византийцев, турок, а также усиливающейся религиозной нетерпимости, распадающихся восточных государств, погруженных в бесконечные войны и т.д.

Но богатства Востока, о которых поведали Марко Поло, Плано Карпини, известные и неизвестные путешественники и торговцы, заставляли искать новые пути в известные, но неизведанные страны.

Португальцы в 1486 году достигли мыса Доброй Надежды на юге Африки, а весной 1498 года Васко да Гама добрался до западного побережья Индии и высадился в Калькутте. Овладев стратегическими пунктами - Аденом у выхода из Красного моря в Индийский океан и Ормузом в Персидском заливе, они перерезали старый торговый путь из Александрии через Красное море и нанесли удар по транзитной торговле мусульманских и итальянских купцов с Индией и Китаем. Поддерживаемый венецианскими купцами правитель Египта Кансух аль-Гаури в 1505 году отправил флот в Индию и через три года нанес поражение в союзе с индийцами португальцам. Но уже в следующем, 1509 году португальцы разгромили исламские корабли и вновь  стали блокировать их в Красном море.

Великие географические открытия позволили европейцам проникать в Индию и Китай и обойти территории, которые находились в руках ранее незаменимых кочевников.

Как пишет П.И. Лященко "Открытие морского пути в Индию (Васко де Гама, 1498 г.) сразу лишило прежнего значения древние сухопутные караванные пути на Восток через Сирию, Грузию, Армению и Среднюю Азию. Почти одновременно с этим падение Византии и взятие Константинополя турками (1453 г.) закрыли и местные торговые пути между Западом и Востоком, проходившие через Грузию. С открытием Америки (1492 г.) вообще мировая торговля переносится в преобладающей мере на запад" [61].

Значение Великого Шелкового пути резко упало. Даже после установления границ между Китаем и Россией не произошло восстановления этих путей. Всего за период с 1693 по 1719 г. из России отбыло в Китай 10 караванов. С 1719 по 1724 г. наблюдается перерыв в караванной торговле, вызванный политическими осложнениями в российско-цинских отношениях. Но с 1724 г. караванная торговля возобновляется и ведётся до 1756 г., когда фактически посылка караванов в Пекин прекращается.

Кяхтинская же торговля в 1824 г. достигает своего наибольшего объёма: общий оборот составил 15 960 000 руб., что превышало 10 % от всего внешнеторгового оборота России, однако в дальнейшем кяхтинская торговля теряет позиции в русско-китайской торговле. Всё это было вызвано войнами Наполеона в Европе и последовавшим затруднением морской торговли между Европой и Китаем, что сделало Россию на определённый период транзитной территорией между Европой и Китаем.

Города Центральной Азии постепенно утрачивают свое значение. Борьба за прибыль, за контроль над торговыми путями резко усиливается. Распад империи Тимура, процесс формирования новых государств продолжает процесс дробления  великих торговых путей. Купцы подвергаются все большим  опасностям. Частые локальные войны окончательно подвергли запустению множество городов, которые существовали как торговые поселения. Отрар и Сауран и другие города превратились к 17 веку в маленькие селения.

В последующие годы  основной поток торговли в регионе приходиться на маршруты в Россию. Ее быстрая экспансия на Восток и  промышленное развитие превращают империю в важнейшего торгового партнера. При этом среднеазиатские купцы стремились закупать английские товары, завозимые в Индию морским  путем, которые отличались от российских более высоким качеством. С этой целью среднеазиатские купцы стремились продать свой товар в России и вывезти "звонкую монету", с тем, чтобы вновь закупать ткани в Индии. Произведенное на мануфактурах белье, платки, сукно доставлялось из Индии афганцами или иранцами и продавалось на рынках "Бухарии" за российские монеты. В то же время существенным предметом вывоза в Россию был хлопок, мерлушка, кожи и т.п. [62].

На это обращает внимание и М.П. Вяткин, который считал, что  в Казахстане в 18 веке был существенный признак неразвитости товарно-денежных отношений - это меновой характер торговли. "Золото и серебро как денежный материал в 18 в. роли не играли. Правда, казахами привозились на мену в Оренбург большое количество монет: бухарских, персидских и индийских, которые казахи выменивали на скот в среднеазиатских рынках или у проходивших через  степь караванов, но эти деньги играли в руках казахов роль простого, а не денежного товара" [63].

Таким образом, если золото и серебро в руках среднеазиатских купцов было "звонкой монетой", то в руках казахов оно превращалось в роль "простого товара". Тем не менее, с такой парадоксальной оценкой достаточно трудно согласиться. Продажа лошадей и овец на рынках среднеазиатских городов за золотые и серебряные монеты с последующей покупкой  необходимых предметов на российских рынках скорее говорит об обратном явлении.

Но кризис кочевого хозяйства и земледельческих оазисов в 19 веке достигает своего апогея. Немаловажным обстоятельством его углубления стала политическая система государств Центральной  Азии. Деспотия, произвол чиновников всех уровней, отсутствие реальной защиты собственности и прав населения, в том числе и представителей правящих классов и купечества, постоянные войны и набеги, превращали некогда богатейший край в экономическую пустыню. В своей статье о русской торговле в Средней Азии И.В. Янжул, говоря о несомненных успехах, выражал серьезные сомнения в будущем этой торговли. И главным препятствием на пути развития торговли он считал политический вопрос, поскольку "правление во всех ханствах не только деспотическое, но и даже анархическое. Смена владетелей частая, и каждый раз народ должен приносить огромные жертвы. Произвол не только ханов, но и чиновников - полнейший; взяточничество развито в сильной степени, и чиновник, обвиняемый в нем, может подвергнуться ответственности только в том случае, если не поделится со своим начальником, или даже с самим ханом. Считаться богатым капиталистом в Средней Азии чрезвычайно опасно; таковой господин подвергается ежечасной опасности лишиться по приказу хана не только всего своего богатства, но и головы...  Пошлины, хотя как бы и определены обычаем и законом (по вероисповеданию), но на них никто не обращает внимания, и от произвола хана и чиновников зависит взять больше или меньше" [64].

Политический агент в Бухаре В.И. Игнатьев в своем письме от 19 апреля 1897 года начальнику штаба Туркестанского военного округа генералу Федорову отмечал, что жители всех бухарских бекств страдают от поборов и насилий. "Можно безошибочно сказать, что вполне добросовестных бухарских чиновников и беков не существует, да и при настоящей системе управления ханством при отсутствии определенных законов и не может существовать" [65].

Колониальный характер экономики определялся потребностями метрополии. Широкое освоение региона, необходимость вывоза хлопка и другой продукции, сбыта российских товаров привела к активному строительству железнодорожных путей. В 1881 году в связи с ахалтекинским походом началось строительство Закаспийской железной дороги. В 1887 году на Аму-Дарье было учреждено пароходство и проведена железная дорога от Чарджоу до Самарканда. В 1896 г. построена Самаркандско-Андижанская железная дорога, прорезавшая всю Ферганскую долину. В 1900 году была закончена кушкинская ветвь, а в начале ХХ века железная дорога соединила Ташкент с Оренбургом [66].

Бурное промышленное развитие России некоторые исследователи связывали с колониальным характером империи. Но если рассматривать развитие европейских государств, которые также активно осваивали новые территории, то можно говорить о спорности данного тезиса.

Например, в отличие от Адама Смита и Карла Маркса, М. Вебер придавал меньшее значение открытию и колонизации Америки как стимулу европейского экономического развития. Он не был склонен ставить выгоды от трансатлантической торговли и колонизации выше эндогенных сил, которые способствовали экономическому росту в Европе на протяжении веков. Как и Маркс, Вебер понимал, как и почему накопление капитала и переход от рабовладельческого и феодального рынков к свободному рынку труда сыграли роль "непосредственных" причин материального прогресса в Западной Европе.

Тем не менее, развитие мировой торговли самым серьезным образом влияло на состояние экономики регионов. Торговля Китая с кочевниками изменила свой характер. Ее основу составлял обмен лошадей на чай. Более того, с 16 века Китай провел ряд реформ, которые закрепили серебро в качестве мерила в налогообложении. Нехватка серебра привела к его импорту из зарубежных стран, в том числе и Латинской Америки.

Как писал Адам Смит "Ост-Индия также является рынком для продукта серебряных рудников Америки, и притом рынком, который со времени открытия этих рудников постоянно поглощал все большее количество серебра. С этого времени постоянно возрастала непосредственная торговля между Америкой и Ост-Индией, ведущаяся водным путем через Акапулько, а косвенные сношения через Европу возрастали в еще большей степени". В свою очередь ост-индские компании различных стран вывозили из Индии, Китая чай, фарфор, пряности, бенгальские материи и т.д. [67].

Таким образом, в силу разнообразных причин, торговля с Востоком требовала огромного количества драгоценных металлов - золота и серебра. Известно, что в первый период колониализма (16-18 вв.) происходил отток драгоценных металлов из Европы в Азию, так что говорить о "колониальной дани", будто бы оплодотворившей Западную Европу, в этот период не приходится. Купцы-монополисты, акционеры Ост-Индских компаний, обогащались, но за счет европейского потребителя. В течение 19 века ситуация изменилась: промышленное превосходство Европы дало ей возможность действительно выкачивать из колоний и зависимых стран Азии значительные суммы - примерно 2 процента их ВВП [68].

Но в течение длительного времени условия британской торговли со странами Балтики и Ост-Индией делали необходимым для поддержания внешнеторговой ликвидности некоторое накопление благородных металлов. По причине неразвитости тогдашнего международного денежного рынка Англия не производила практически ничего, что могло бы быть экспортировано. Для приобретения пшеницы стран балтийского бассейна и индийских "специй" - слово "специи" в то время означали не просто приправы, а все восточные товары, такие как шелковые и хлопчатобумажные ткани, красители, сахар, кофе, чай и селитра, адекватные заменители чему не могли быть произведены в Европе, - Британии приходилось в колониальной торговле делать упор на экономию драгоценных металлов [69].

Более того, с 19 века значительные объемы в торговле с Китаем стало отводиться опиуму. Торговля индийским опиумом, организованная английской Ост-индской компанией, приносила ей огромные доходы. В последние годы 18 века в Китай возилось ежегодно около 2 тысяч ящиков опиума, в первые годы 19 века ежегодно ввозилось до 4 тысяч и более ящиков, в 1821 г. - 7 тысяч ящиков, в 1824 г. ввоз достигает 12639 ящиков, в 1838 г. - 40 тыс. ящиков (ящик опиума весил около 4 пудов). Эта торговля вела к выкачке серебра - основной валюты Китая, что подрывало и без того неудовлетворительное финансовое положение государства. Только в 1832-1835 гг. из Китая было вывезено на 20 млн. лян серебра [70].

Китай, ранее занимавший ведущие позиции в международной торговле, не стремился к развитию  отношений с Россией с целью получения экономической выгоды. Во-первых, все контакты китайцев с иностранцами были сведены к минимуму по причине завоевательной войны маньчжуров на территории Китая (1644 - 1683 гг.). Во-вторых, внешняя торговля рассматривалась государством (которое фактически контролировало все внешние связи страны, в том числе и торговлю) как второстепенное занятие для населения и использовалась как эффективный рычаг воздействия на соседние государства.

Постепенное превращение Китая в зависимое государство, за ресурсы которого боролись европейские державы, Япония, США и Россия, а также целая серия национальных восстаний в западных провинциях, строительство железных дорог и установление твердых морских путей стали еще одним фактором выведения Центральной Азии из мировой системы торговых отношений.

Степь и пустыня уступили место морю, а парусное судно сменило верблюда. Новый виток развития науки и техники привел к ускорению этого процесса. Более безопасные морские пути дополнялись прогрессом вооружений и техники. Одним из главных факторов стало усложнение производства, социальной структуры общества, системы государственного управления, выделения профессиональной армии, вооруженной по новой технологии, изменилась тактика и стратегия ведения военных действий.

Эти процессы еще более усилились с формированием кадровых армий на принципах мобилизации и насыщения ее новым видами вооружений. Феодальные армии восточных государств уже не могли противостоять европейским армиям. Например, в инструкции войскам накануне штурма туркменской крепости Геок-тепе  Скобелев писал: "Бой за местные предметы предстоит ожесточенный. Неприятель храбр и искусен в одиночном бою, стреляет метко и снабжен хорошим холодным оружием; но он действует врассыпную, вразброд или отдельными кучами, мало поспешными воле предводителя, а потому неспособными, несмотря на свою многочисленность, к единству действий и маневрированию массами" [71].

Метаморфозы были связаны не только с ростом научных знаний, развитием частной собственности, формированием третьего сословия. Они подстегивались и гигантским расширением самого мира в глазах европейцев. Формировалась новая психология, новые стереотипы поведения, которые стали опорной базой для системного  прогресса.

В то же время на среднеазиатском Востоке царила глубокая отсталость. Находящиеся в глубине континента, центральноазиатские государства оказались изолированными от других стран непрерывной цепью конфликтов, делающих невозможным культурное и научное взаимодействие с остальным миром. Стагнация стала ключевым фактором для последующих нескольких столетий истории региона.  

Еще более сложным стало существование кочевых государств. В 15-16 веках кардинально изменилась политическая карта мира. Возникли новые империи, прежние  прекратили свое существование. Централизованная Россия  начала свой поход на Восток и под ее ударами пали  Казанское и Астраханское ханства, затем пришла очередь и Сибирского ханства. Российские крепости и остроги возникли на границах со Степью, а на востоке сомкнулись с границами Китая. Османы начали свой поход на Европу и на Восток, создав обширную империю, игравшую большую роль в мировой политике. Индия стала новой родиной для моголов Бабура и здесь также возникла новая империя. Манчжуры покорили Китай. Все эти великие империи были порождением кочевников, которые придали им динамичный импульс. И все они, благодаря новому цивилизационному всплеску, стали создателями Нового времени.

Как пишет У. Мак Нейл: "В старом мире 18 в. стал периодом решительного крушения политической власти степных народов. Россия и Китай разделили лежащие между ними степные пространства: Китай захватил восточную часть, а России досталась более богатая западная часть (венгерская  степь отошла к Австрии). Китайская победа над союзом калмыцких племен в 1757 г. означала финальный этап определенной эры мировой истории, последнюю схватку армий цивилизованных государств с серьезными соперниками из Степи" [72].

Завоевания Российской империей Казанского, Крымского, Астраханского и Сибирского ханств серьезным образом сказались на положении  Казахстана. К тому же с 18 века начинается усиление среднеазиатских государств, которые также начали продвижение в степь. С востока давление на кочевые народы оказывал Китай. Усилившиеся державы изменили ситуацию и вызвали движение кочевников, которые усилили междоусобные столкновения в борьбе за территории. Степь превратилась в арену ожесточенной борьбы кочевых народов за все сокращающиеся пространства обитания.

Основной причиной крупных восстаний против надвигающегося врага была не только утрата свободы, но и изъятие земель. Одними из первых кочевников, которые выступили против этого процесса, были башкиры.

В частности, энциклопедический словарь  Брокгауза и Ефрона (том III, С.-Петербург, 1891, стр.225-240)  считает именно так: "Бунт был неизбежен, и он нашел себе даровитого организатора в лице мещеряка Батырши Алеева, который отличался умом и обширной магометанской образованностью. Бунт этот, в основе которого лежали причины экономические, принял прежнюю форму религиозного движения. Уже в 1754 г. Батырша разослал по всему магометанскому востоку России воззвание, в котором указывалось на опасность, грозящую магометанству от нашествия русских, обещалась помощь киргиз-кайсаков и Турции, и весь магометанский мир призывался к отстаиванию своей веры. В следующем 1755 г. башкиры начали собираться в небольшие шайки и, обозначив свой путь пожарами и убийствами, удалялись за Яик в Киргиз-Кайсацкую орду, где должны были собраться все силы мятежников. Таким образом, Неплюеву предстояла борьба с коалицией башкир и киргиз-кайсаков, а в случае успеха этих союзников - со всем магометанским населением средней Волги. Неплюев как нельзя лучше понял необходимость подавить мятеж в самом его начале и проявил при этом необыкновенную энергию и изобретательность и глубокое знание людей, с которыми ему приходилось вести борьбу. Военная сила, подкупы, обман, милость и суровое преследование - все было им пущено в ход, чтобы подавить восстание прежде, чем оно перейдет в общемагометанский мятеж. С большим искусством поселил он раздор в самом мятежном населении и отвлек от башкир и даже вооружил против них мещеряков, тептерей и бобылей. Предоставленные только своим силам, лишенные возможности получить внешнюю помощь со стороны других магометан, постоянно ослабляемые тем, что многие участники мятежа уходили к русским властям с повинной, сторонники Батырши вынуждены были искать спасения в горах и лесах. Но и это не помогло. Союзники русских мещеряки и тептери хорошо знали дороги даже в самых глухих трущобах края, и мятежные шайки были находимы военными отрядами там, где они считали себя в полной безопасности. Сам Батырша был взят мещеряками в плен и под сильным конвоем отвезен в С.-Петербург; дальнейшая судьба его неизвестна. Более 50000 башкир, считая в том числе женщин и детей, бежали за Яик к киргиз-кайсакам, но и там Неплюеву удалось возбудить между союзниками раздоры, закончившиеся взаимным избиением. Наконец, 1 сентября издан был манифест, которым беглецам в 6-месячный срок повелевалось возвратиться с повинной, в противном случае им грозила конфискация всех их земель. Перебеги за Яик прекратились, и внутри Башкирии как будто стало спокойно. Причины недовольства - столкновения из-за земли - не были и не могли быть устранены. Но башкиры были уже настолько ослаблены, что бунтов поднимать не были более в силах. Батыршин бунт был последним бунтом, но не последним протестом их против русской власти. Они пользовались всяким удобным случаем, при котором представлялась надежда свергнуть эту власть и вернуть свои утраченные земли. Ни одно движение конца 18 века в Приволжье не обходилось без участия башкир. Никогда пугачевщина не приняла бы таких обширных размеров, если бы к ней не примкнули башкиры под предводительством Салавата, славнейшего из башкирских богатырей, про которого народ и поныне распевает песни, отчасти им самим сложенные. Пушкин называет его "свирепым", но этот свирепый предводитель не менее свирепых шаек мстил за свой обезземеленный народ, за своего отца Юлая, у которого Твердышев в 1755 г. отнял землю под свой Симский завод. Через всю историю башкир красной нитью проходят земельные неурядицы, которые лежали в основе их бунтов (особенно последних), а в настоящее время служат главною причиною их бедственного экономического состояния. Башкирия, эта обширная и привольная страна, которая издавна привлекала многочисленных выходцев финского и татарского племени, и также русских сходцев, никогда не была измерена, ни размежевана. Имея землю в изобилии (еще в первой половине текущего столетия башкиры владели свыше 11,5 миллионов десятин земли), башкиры еще с 16 столетия принимали к себе поселенцев, мещеряков, тептерей, бобылей и др., которые селились на их землях и платили башкирам-вотчинникам оброк. Вскоре поземельные отношения башкир крайне запутались, особенно после указов 1736 и последующих годов, когда башкиры за мятежи были лишены своих земель в пользу пребывших верными мещеряков, потом снова ими наделены, потом опять утратили часть их. В то же время усилилась и русская колонизация".

Выступления башкир против изъятия земель порой порождали определенные надежды на восстановление прежнего образа жизни. Например, башкирское восстание стало для принимавших в нем участие Кучумовичей последней надеждой на возрождение Сибирского ханства. Помимо разжигания антирусских настроений среди башкир Кучумовичи пытались поднять на восстание зауральское ясачное население - татар, хантов и манси. Во время общего выступления летом 1663 года планировалось захватить города и перебить русские гарнизоны. Претендент на престол (видимо, Девлет-Гирей) намеревался править "всей Сибирью" из Тобольска.

Когда в 1662 году башкиры начали войну против зауральских слобод, к ним присоединились местные татары и манси. Видимо, даже мирная деятельность русского населения по земледельческому освоению края не могла не ущемлять интересы народов, которые до прихода русского крестьянина распоряжались землей в соответствии со своими хозяйственными традициями. И потому во время восстания запылали в первую очередь крестьянские дворы и слабо защищенные сельские слободы [73].

Аналогичная ситуация сложилась и в Казахстане. Например, В. Григорьев писал: "В окрестностях Казалинского форта отвращают киргизов (казахов) от земледелия придирки к ним и казачья жадность русских переселенцев, которые готовы захватить у них все пространство, удобное для землепашества; придирки; придирки и жадность, которые в 1856 г. и послужили главным поводом к восстанию туземного населения под знаменем известного Джанхожи" [74].

Цивилизаторская миссия стала тем камнем, который вызывал лавину новых противоречий. Как отмечал Г.Ф.Дахшлейгер: "Очевидно, что ни "мир", ни "тишина" не являлись целью политики самодержавья даже в 18 веке. Напротив, царизм и тогда стремился лавировать, а иногда и сталкивать разные феодальные группировки казахской верхушки, поддерживая относительно более сильные и влиятельные, но постоянно в своих классовых интересах и, что действительно верно, "для колониальной эксплуатации" в кратчайшем будущем. "Умиротворение" же на деле выражалось в строительстве укрепленных линий, частичном изъятии казахских земель для Сибирского и Уральского казачьих войск, ограничении казахских кочевок, стремлении натравить казахов на башкир и калмыков на казахов" [75].

Новый импульс, который получили Россия, Китай, среднеазиатские государства послужил основой сокращения ареала кочевого мира. Многочисленные попытки оказания вооруженного сопротивления экспансии были подавлены. Восстания под руководством И. Тайманова и М. Утемисова, К. Касымова, Д. Нурмухамедова и многих других закончились жестокой расправой. Массовое изъятие земель, строительство крепостей и городов, крестьянская  и казачья колонизация привели к сокращению пастбищ. Положение усугублялось тем, что лучшие зимовки по Сыр-Дарье и в других областях Южного Казахстана с 19 века стали контролироваться Хивинским и Кокандским ханствами.

Роже Порталь считает причиной экспансии в степь промышленное использование Урала: "То, что степь, отделяющая Туркестан от волжских земель, неожиданно приобрела столь важное значение в первой половине XVIII века, объясняется началом промышленного освоения Урала. Индустриализация привела к заселению уральского региона и в силу каторжного труда, к которому принудили крестьян владельцы металлургических предприятий, определила бегство русских переселенцев на юг и, следовательно, колонизацию земель, заселенных башкирами. Отсюда возникает необходимость введения контроля за башкирами и, особенно, создание препятствий для появления союза мусульманских народов. Это можно было сделать путем строительства по среднему течению Яика стратегической оборонительной линии "Запад-Восток", которая разделила бы башкир и казахов. Ссылаясь на необходимость защиты местных жителей от фанатизма своих единоверцев, российское правительство планировало "так единожды усмирить" башкирский народ, "чтоб впредь к замешаниям никакой искры от них не осталось" и припугнуть казахские орды строительством на северной границе их земель небольших, но хорошо укрепленных крепостей. Однако к желанию России обеспечить спокойствие российских окраин и облегчить дальнейшую экспансию прибавилась еще одна, более грандиозная цель - открыть подконтрольную русским дорогу через казахские степи для развития постоянных отношений с Туркестаном и Индией. Таким образом, строительство Яицкой укрепленной линии свидетельствовало о том, что отныне Россия обратила взор на Азию"76.

Вторая пол. XVII в. - первая пол. XVIII в. известны в специальной литературе, как период "малого монгольского нашествия", времени последнего всплеска военной активности кочевых монгольских племен, практически не прекращающейся череды войн, которые вело  Джунгарское ханство, пользующееся поддержкой Тибета, с маньчжуро-халхасско-южно-монгольской коалицией на Востоке, казахскими жузами на Западе и Россией на Севере.

Одной из целей джунгарских правителей было установление контроля над караванными путями и ремесленными, торговым центрами, в том числе и Восточного Туркестана. Торговцы каждого их восточно-туркестанских округов вносили деньгами и натурой свою долю дани джунгарам. При Галдан-Цэрэне эта доля торговцев Кашгарского округа, например, составляла 20 тыс. таньга, 4 ковра, 4 куска бархата, 26 кусков других тканей, 26 кусков войлока высокого качества и 500 фунтов меди. Помимо этого и восточнотуркестанско-джунгарская торговля, и вся внешняя  торговля Восточного Туркестана облагались пошлинами в пользу джунгарских правителей. Имеются, например, данные,  что при том же Галдан-Цэрэне выезжавшие за границу (в Сибирь, Индию) уйгурские торговцы по возвращении из поездки должны были сдавать в казну джунгарского правителя "десятую часть своих барышей". "Двадцатую часть барышей" должны были вносить в джунгарскую казну "иноземные купцы, торговавшие в Кашгарии" [77].

Ожесточенная война между двумя последними великими кочевыми государствами - Казахским и Джунгарским, была связан не только с борьбой за сокращающееся поле жизнеобитания, сохранение способа хозяйствования в условиях роста экспансии России, Китая и Среднеазиатских государств. Ожесточенность была связано с тем, что столкнулись две идеологии - чингизизм и отрицание такового. Можно сделать предположение, что если бы столкнулись две системы, возглавляемые чингизидами, то борьба не была бы столь жестокой. Произошло бы переподчинение эля другой ханской ветви с сохранением устройства, что было вполне характерно для всего предшествующего периода.  Но в данном случае, необходимо было отречение от мировоззрения, идеологии и правовых норм.

Тем не менее, существовала система цивилизационного тяготения Джунгарии к региону Центральной Азии. С середины 17 века, после маньчжурского завоевания Китая, князья  Джунгарии были единственными среди монгольских феодалов, упорно уклонявшихся от контактов с правительством Цинской империи. После отхода Восточной Монголии к Цинской империи ойратское ханство стало тяготеть к Центральной Азии [78].

В этой войне происходило активное использование традиционного вооружения, которое создавалось как самими кочевниками, так и закупалось у оседлых народов. Например, халхасцы в 1690 г. заказывали "железное вооружение" в империи Цин [79], а ойраты в 1750г. по сведениям купца Айбека Бахмуратова "при прежнем владельце Галдан-Чирине сами делали порох, свинец, ружья, турки, сабли и панцири, а ныне де оное получают из Большой Бухарии" [80].

В длительном использовании традиционного оружия нет ничего удивительного. Преимущества огнестрельного оружия выявились не сразу, а с течением времени.   Д. Бурстин  приводит пример, который вполне может служить иллюстрацией проблемы скорострельности лука и огнестрельного оружия. В начале 19 века американские переселенцы оказывались в невыгодном положении по сравнению с коренными жителями - индейцами. "Ловкий индеец успевал проскакать триста метров и выпустить двести стрел, пока техасец перезаряжал свое ружье. Даже если техасец доходил до того, что вдобавок к винтовке брал с собой пару тяжелых однозарядных пистолетов, все равно он мог сделать только три выстрела, а после вынужден был перезаряжать ружье". Положение изменилось после изобретения Кольтом шестизарядного револьвера. В конном бою в 1840 году под Педерналес всего пятнадцать рейнджеров одержали верх над семьюдесятью команчами [81].

В столкновения с войсками соседних государств, вставших на путь промышленного производства, например,  России сказывалась не только разница в вооружениях. Естественно, что применение современной артиллерии и оружия создавали преимущество постоянной армии перед ополчением кочевников. Но проблема заключалась в том, что кочевники продолжали применять практически ту же тактику, что и их предки. Этим и объясняются многочисленные потери повстанцев, которые наблюдались в Башкирии, Казахстане, Кыргызстане и других регионах.

Кочевникам, в силу принадлежности к иной цивилизации, невозможно было овладеть навыками ведения боевых действий, применяемых в европейских армиях. Даже имперская Турция оказалась не в состоянии решить эту проблему.  Характеризуя особенности Османской империи и других восточных деспотий, В.И. Павлов пишет: "Сословная незрелость восточнодеспотического общества сказалась также в попытках образовать регулярную армию абсолютистского образца. Если рядовые пехотинцы и даже артиллерийская прислуга осваивали европейские приемы боевой подготовки, то командный состав оставался и в профессиональном и, тем более, в мировоззренческом отношениях на уровне вождей феодально-племенных ополчений. На Востоке не оказалось социальной среды (типа европейского дворянства) для формирования офицерского корпуса, сплоченного духом сословного и национального единства" [82].

Война кочевников против новой армии промышленно развитой страны заканчивалась всегда одинаково. Отдельные победы не могли изменить всего хода войны и приводили к поражению неиндустриальных народов. В Новое время существенно выросло значение экономического потенциала страны в период войн. Воевали уже не только армии, но и государства, системы  в целом.

Эпоха кочевников, стремительно передвигавшихся на огромные пространства, закончилась. Ареал их обитания сокращался как шагреневая кожа, а образ жизни уходил в прошлое.

ПРИМЕЧАНИЯ

33  История Востока. Т. 1. С. 21.

34  Вейс Г.  История цивилизации. Т. 2., М., "Эксмо-пресс"., 1999., с.154.

35  Вейс Г. История цивилизации. Т. 2., М., "Эксмо-пресс"., 1999., с.155-156.  

36  Хрестоматия по истории ССР. 16-17 вв. М. Соцэкгиз. 1962. с.707.

37  Фильштинский И.М. История арабов и халифата (750-1517 гг.). М., 1999., с. 129.  

38 Фильштинский И.М. История арабов и халифата (750-1517 гг.). М., 1999., с. 128.

39  Левченко М.В. История Византии. Л. ОГИЗ. 1940. с.69.  

40  Левченко М.В. История Византии. Л. ОГИЗ. 1940. с.125.

41 Байпаков К.М. Средневековые города Казахстана на Великом Шелковом пути. Алматы, Гылым, 1998., с. 12-13.

42 Фильштинский И.М. История арабов и халифата (750-1517 гг.). М., 1999., с. 130.

43 Дюби Ж. Средние века от Гуго Капета до Жанны дАрк. (987-1460). М. "Международные отношения". 2001. с. 77.

44 Ахинжанов С.М. Хорезм и Дешт-и Кыпчак в начале 13 в. (О месте первого сражения армии хорезмшаха с монголами). - Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата, Наука, 1989., с.327.

45 Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М. Мысль, 1993., с. 460.

46 Очерки истории СССР. Период феодализма. 11-15 вв. В двух частях. Ч. 1., М., изд-во АН СССР. 1953., с. 481.

47 Бартольд В.В. Место прикаспийских областей в истории  мусульманского мира. - "Арабески" Истории. Каспийский транзит. Т.1., М.(без даты). с.307-308.  

48 Кадырбаев А.Ш. Очерки истории средневековых уйгуров, джалаиров, найманов и киреитов. Алматы. "Рауан" 1993., с.80-81.

49 Кадырбаев А.Ш. Очерки истории средневековых уйгуров, джалаиров, найманов и киреитов. Алматы. "Рауан" 1993., с.147.

50 Г.А.Елисеев. Историк России, которого не было. http://www.350megs.com/udod/irknb.html.

51  Хара-Даван Э. Чингис-хан как полководец и его наследие. Культурно-исторический очерк Монгольской империи 12-14 веков. Алма-Ата. КРАМДС-Ахмед Яссауи. 1992. с.184.

52  Вернадский Г.В.  Два подвига св. Александра Невского. Русский узел евразийства. Восток в русской мысли. М. "Беловодье" 1997.  с. 237-238.

53 Акишев А.К. Великий шелковый путь - путь миссионеров. - Шелковый путь и Казахстан. Материалы научно-практической конференции. Алматы, 2-3 сентября 1998 г. Алматы. "Жибек жолы". 1999. с. 38.

54  Бжезинский З. Великая шахматная доска. М. "Международные отношения". 1999.С. 28.

55  Вейс Г. История цивилизации. Т. 2., М. " Эксмо-пресс", 1999., с. 149.

56  Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., Политиздат. 1992., с.138-139.

57 Бартольд В.В. Место прикаспийских областей в истории  мусульманского мира. - "Арабески" Истории. Каспийский транзит. Т.1., М.(без даты). с. 321.  

58  Очерки истории СССР. Период феодализма. 11-15 вв. В двух частях. Ч. 2., М., изд-во АН СССР. 1953., с. 419.

59  Байпаков К.М., Настич В.Н. Клад серебряных вещей и монет 13 в. из Отрара. Казахстан в эпоху феодализма (проблемы этнополитической истории). Алма-Ата. Наука. 1981., с.52-53.

60 Чанг Хси-мо. Гражданская война в Афганистане и туркменский газ. Вест. Моск. ун-та. Сер. 13. Востоковедение. 1999. номер 1. с.53.

61 Лященко П.И. История народного хозяйства СССР. Т. 1., М. ОГИЗ., 1947., с. 340.

62 Шоинбаев Т.Ж. Восстание сыр-дарьинских казахов под руководством батыра Джанхожи Нурмухамедова (1856-1857 гг.).. Алма-Ата. Издательство АН КазССР. 1949., с. 22-23.

63  Вяткин М.П. Батыр Срым. М.-Л., Изд-во АН СССР. 1947., с.82.

64 Дмитриев С.С. Хрестоматия по истории СССР. Т.III (1857-1894). М.1948. с.245-246.

65 Халфин Н.А. Россия и Бухарский эмират на Западном Памире. (Конец 19-начало 20 в.). М. Наука". 1975. с.35.

66 Харюков Л.Н. Англо-русское соперничество в Центральной Азии и исмаилизм. М. Изд-во МГУ. 1995., с. 15.

67 Смит А. Исследование о природе и причинах богатств народов. М-Л. Соцэкиз. 1935. т.1. с. 179-180.

68 Алаев Л.Б. Об основном противоречии  нашей эпохи.  Восток. номер 4. 2002. с.56.

69 Блауг М.  Экономическая мысль в ретроспективе. М. "Дело Лтд". 1994. с. 15.

70 Ефимов Г. Очерки по новой и новейшей истории Китая. М. Госполитиздат. 1951. с.34-35.

71 Харюков Л.Н. Англо-русское соперничество в Центральной Азии и исмаилизм. М. Изд-во МГУ. 1995.с. 44.

72 Мак Нейл У. Территориальная экспансия цивилизации как преодоление варварства. В кн.: Сравнительное изучение цивилизаций. Хрестоматия. М.  1998., с.168.

73  Вершинин Е.  Неверность "бродячих царевичей". Зауральское степное пограничье в XVII веке. http://www.zaimka.ru

74 Шоинбаев Т.Ж. Восстание сыр-дарьинских казахов под руководством батыра Джанхожи Нурмухамедова (1856-1857 гг.).. Алма-Ата. Издательство АН КазССР., 1949., с. 72-73.

75 Дахшлейгер Г.Ф. В.И. Ленин и проблемы казахстанской историографии. Алма-Ата. 1973., с. 29.

76  Порталь Р. Башкиры и Россия в  ХVIII веке. http://dk.ufaet.ru/nomads/porta102.htm

77  Баранова Ю.Г. Восточный Туркестан и торговая политика джунгарских правителей. - Материалы I и II научных чтений памяти В.П. Юдина (1993-1994 гг.). Алматы. Дайк-Пресс. 1999. с.74.

78  Конрад Н.И. Избранные труды. История. М., Наука. 1974., с. 184.

79 Кычанов Е.И. Повествование об ойратском Галдане Бошокту - хане. - Новосибирск, 1980., с.121

80  Златкин  И.Я. История Джунгарского ханства. - Москва, 1983., с. 240.

81 Бурстин Д. Американцы: демократический опыт. М., Издательская группа "Прогресс"-"Литера". 1993., с.47.

82  Каменев Ю.А. К истории реформ в османской армии в 18 в. -   Тюркологический сборник. М. Наука. 1978. с.145.

Глава II. Кочевая цивилизация

"На гробницах наших предков

Нет ни знаков, ни рисунков.

Кто в могилах, - мы не знаем,

Знаем только - наши предки;

Но какой их род иль племя,

Но какой их древний тотем -

Бобр, Орел, Медведь - не знаем;

Знаем только: это предки".

(Генри Лонгфелло Песнь о Гайавате)

Кочевое общество, как и любое другое, имеет свои стадии развития. История не дает ответа на вопрос, который поставил один из идеологов российского евразийства П.Н. Савицкий: "Кому первому пришла мысль "все свое" положить на повозки - с тем, чтобы отныне, в поисках травы и воды, стать независимым от оседлости? Кто бы он ни был, эта мысль стала одной из чреватых последствиями человеческих мыслей. Тем самым создался хозяйственный уклад, который доныне остается наиболее рациональным хозяйственным укладом на миллионах квадратных верст; создался уклад, в течение тысячелетий имевший огромные военные преимущества, сделавший историю кочевого мира одной из замечательных глав в истории военного дела. Военное значение кочевой стихии неотделимо от обуздания коня, осуществленного в кочевом мире. Обузданный конь (иногда десятки, сотни коней) лежит в кочевой могиле, будь то скифской, алтайской или в позднейших "татарских курганах" [83].

Развитие кочевничества проходило несколько этапов, достигнув  совершенства, могло сохраняться достаточно долго.  Переход в принципиально новое состояние к оседлости был бы необязателен, если бы не внешние вызовы, которые определяют условия трансформации общества. Вызовы, проявляющиеся в виде иноземных вторжений, длительных неблагоприятных климатических условий или их резкой перемене, приводящей к ломке среды обитания, экономическая экспансия более развитых соседей, захват земледельческих государств и восприятия новой культуры и многое другое, приводят к ликвидации традиционных обществ или их трансформации. Отсутствие вызовов или их слабые импульсы, могут игнорироваться, а общество продолжает существовать в своем неизменном виде. Это, как правило, относится к аборигенным народам, находящимся на краю ойкумены, отделенным от более сильных обществ трудно преодолимыми природными ландшафтами.

Достигнув оптимального развития, общества вступают в стадию консервации, поддержания достигнутого уровня развития. Достижение идеального состояния системы означает конец прогресса и поддержание достигнутого "совершенного" уровня. Любая цивилизация или человеческое сообщество имеют известные пределы роста. Подняться выше совершенства - идеально функционирующей системы  - можно лишь отрицая ее.  В этой связи можно согласиться с мнением Ю.В. Павленко о том, что "Кочевничество демонстрирует максимум оптимизации потенций обществ скотоводческой ориентации, выше которого соответствующие социумы собственными силами, принципиально не изменяя основ своей жизнедеятельности, подняться не могут" [84].

Развитие цивилизации во многом определяется географической средой, к которой приспосабливаются и используют различные человеческие сообщества. Особенность Центральной Азии как природного пространства заключается в том, что данная территория почти совпадает с аридной областью. В статье Б.А. Федоровича приводятся многочисленные данные о природно-географических условиях региона и развитии животноводства. Автор пишет в частности о том, что пространственное распределение различных и весьма разнообразных растительных ассоциаций давало возможность опытным кочевникам при умелой сезонной смене пастбищ наиболее продуктивно использовать кормовые ресурсы. При этом такие типы пастбищ, как песчаные, пригодные для круглогодичного выпаса, часто приходится использовать не в сезоны их максимальной продуктивности, а когда окружающие пастбища бескормны. Все это создавало определенную, веками складывающуюся систему кочеваний всего скотоводческого населения со своими стадами. В песках Каракумов складывался тип недалеких кочевок внутри одного и того же типа растительности. Такие кочевки  были обусловлены как необходимостью равномерного стравливания пастбищ, так и сезонными возможностями обеспечения водопоев. В других местах кочевания были более далекими, но ограничивались одной подзоной. Они сводились к сезонным сменам различных по лито-лого-почвенно-экологическим или ландшафтным условиям растительных группировок, развитых, например, в песках, на солончаках, на плато, в речных долинах и т.п. В третьих местах кочевания были обусловлены необходимостью смены зональных типов растительности. Классическим примером этого является следующая смена пастбищ: зимний сезон - в песках Муюнкум или в тростниковых зарослях нижнего течения р. Чу; весной, "вслед за снегом", - переход на север через не обеспеченную водой пустыню Бетпак-Дала;  летом - использование еще более северных степных пастбищ и осенью, "от снега", - обратный путь на юг. Длина таких зональных кочевий достигала 1500 км в год [85].

Важную роль играли и природные климатические особенности регионов, что отражалось на составе стада, приемах ведения хозяйства и т.д. например, А.В. Каульбарс отмечает большие различия в скотоводстве казахов и каракалпаков. Особенностью скотоводства каракалпаков является состав корма для скота - в основном камыш и другие растения болотистых местностей; бичом для скота летом становится множество вредных насекомых - комаров, оводов и др. Это ограничивает состав их стада - многие местности недоступны для верблюдов и лошадей, характерных для стада кочевых казахов.  Кроме того, у каракалпаков не было дальних кочевок, так как они сочетали скотоводство с земледелием. "По сказанию туземцев, -  писал А.В. Каульбарс, - нет каракалпаков на дельте, вовсе не обрабатывающих хотя бы небольшой участок земли... каждый дорожит занятым им участком и неохотно удаляется от своих пашен и бахчей" [86].

Естественно, что существовал известный предел для развития скотоводства. Излишняя нагрузка на пастбища не должна была допускаться. При росте населения и выпасаемого скота происходил "выплеск" излишнего населения за пределы зоны кочевий или обострение вражды, увеличение набегов и т.п. Тем не менее, разрушение экологического баланса не было характерно для номадов. Скорее этим страдало тоталитарное общество. Например, в советской Киргизии по командам сверху шел форсированный рост поголовья скота без учета возможностей естественных пастбищ и полевого кормопроизводства. За 40 лет поголовье скота увеличилось в четыре раза, а система использования пастбищ осталась прежней, более того, их площадь даже сократилась. Возросшая почти в два раза плотность поголовья скота предопределила деградацию пастбищных угодий, свыше 60 процентов из них стали малопригодными. И в 1985 году овцеводство впервые в республике стало убыточным [87].

Аналогичная ситуация сложилась в Туве. Как пишет С.Б. Потахин: "Сезонный пастбищеоборот сохранялся кочевниками Центральной Азии, в том числе и в Туве на протяжении многих веков. Цикличные перекочевки скота по строго определенному маршруту были характерны для Тувы еще в скифское время - в VIII - III вв. до н.э. Характеризуя традиционные кочевания, имевшие место в первой половине XX века, А. Ленков отмечает: "Араты строго следили за порядком скармливания пастбищ - они никогда не позволяли пасти скот на зимниках летом, сохраняя траву на зиму. Долговечный характер сезонного использования в полной мере проявлялся до 40-х годов XX столетия. Сезонные кочевания регулировали антропогенную нагрузку: давали возможность восстанавливаться травяному растительному покрову, уменьшали стаптывание и уплотнение почв, не способствовали развитию эрозионных процессов...  Из-за увеличения поголовья скота (по статистическим данным, по сравнению с 1927 годов общее количество скота в Туве к 1937 году увеличилось на 217 %, а к 1941 - на 255 %)  и ряда других антропогенных причин происходили перегрузка пастбищ, нарушение геокомплексов, что выражалось, в частности, в уменьшении площади горно-лесного пояса, уничтожении леса в долинах рек, где лиственница постепенно замещалась тополем, который впоследствии сменялся кустарником. Это, в конечном счете, являлось основной причиной нарушения сезонного пастбищеоборота. Интенсивный выпас приводил к развитию эрозии на пойменных участках и крутых склонах южной экспозиции. Распространение получили антропогенные урочища кошарных и эрозионных бедлендов, фации скотоводческих троп и террас, непоедаемых черемичниковых и колючетравниковых ассоциаций" [88].

Соответствующим образом организован и состав стада. Преобладание в стаде верблюдов, мелкого рогатого скота и лошадей позволял кочевать в течение года. В то же время крупный рогатый скот мало приспособлен к длительным перекочевкам и поэтому не был характерен для периода расцвета кочевничества. Появление крупного рогатого скота в стаде казахов можно считать признаком кризиса и постепенного перехода к оседлости.

Развитие торговли и активное вовлечение в этот процесс кочевников также способствовал разрушению традиционного уклада жизни. К концу 19 века для кочевников нужда в деньгах становилась каждодневной. В 11 веке французское рыцарство также не устояло перед магией денег и распрощалось с традиционными ценностями: честь, смелость, достоинство, верность данному слову уходили в прошлое. Проникая вглубь общественного организма, денежное обращение придавало ему гибкость. Но одновременно оно дробило этот целостный организм [89]. И в кочевом обществе произошла гигантская трансформация. Стабильность была нарушена. Сословия  перестали быть огражденными традицией. Новый тип богатства открывал дорогу новым правителям степи. И этот процесс активно катализировался вхождением в орбиту Российской империи и ее экономики.

В течение веков кочевое сообщество предоставляло большую свободу, в том числе и свободу выбора своим членам. Находящиеся в более выгодных материальных условиях, нежели земледельцы, кочевники стремились сохранить свой образ жизни путем совершенствования. Стремление к совершенствованию существующего порядка затормозило динамику развития кочевой системы. И быстротечное время  все настойчивее ставило перед номадом выбор: уйти в небытие и продолжить свое существование в легендах и эпосах или принять неизбежное, забросив колчан и меч, запрячь своего боевого коня в  плуг или арбу торговца.

ПРИМЕЧАНИЯ

83. П.Н. Савицкий. О задачах кочевниковедения. (Почему скифы и гунны должны быть интересны для русского?) Опубликовано в Праге в Евразийском книгоиздательстве в 1928 г.- http://www.kulichki.com/~gumilev/SPN/spn01.htm

84. Павленко Ю.В. Происхождение цивилизации: альтернативные пути. В кн.  Альтернативные пути к цивилизации. М. 2000, с.118.

85. Федорович Б.А. Природные условия аридных зон СССР в пути развития в них животноводства. Очерки по истории хозяйства народов Средней Азии и Казахстана. Ленинград,  Наука. 1973., с.214-215.

86. Жданко Т.А. Каракалпаки в научных исследованиях периода их присоединения к России (1873-1874). - Среднеазиатский этнографический сборник. Вып. IV. М. Наука. 2001., с.18.  

87. На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и обществе. М., Политиздат. 1990., с.267.

88. С.Б. Потахин "Воздействие сезонной цикличности скотоводства на ландшафты Тувинской котловины" - Вестник Ленинградского университета, серия Обществ. наук. номер 7. 1989. С.103 - 105.

89. Дюби Ж. Средние века от Гуго Капета до Жанны д Арк. (987-1460). М. "Международные отношения". 2001. С.206.

Глава IV. Государство кочевников

"Если у детей множества государей,

которые явятся после этого (его), вельможи,

богатыри, беки, находящиеся у них, не будут

крепко соблюдать ясак, то дело государства

потрясется и прервется. Опять будут охотно

искать Чингис-хана и не найдут".

(Великий  джасак Чингис-хана)

Номадизм характеризует не только особая система производства, но и специфическая система социальных отношений и общественной организации. В последние годы активно обсуждался вопрос о наличии государства у кочевников. Но в данной дискуссии представлен достаточно широкий спектр мнений. И вопрос заключается в том, насколько объективны критерии возникновения государства, насколько признаваем ответ на вопрос "Как и когда возникает государство". Можно даже привести мнение социологов, например Л. Гумпловича, которые указывает на "наличие двух фундаментальных и фундаментально противоположных средств, при помощи которых человек добивается удовлетворения своих потребностей. Первое из них труд, второе - грабеж или эксплуатация труда других. Первое - экономическое средство, второе - политическое, и государство возникло тогда, когда было организовано это политическое средство. Как он считает, политическая структура обязана своим возникновением скотоводам и викингам - первым группам, которые стали эксплуатировать других или отнимать у них плоды их труда. Среди них возникли классовые различия, основанные на богатстве и бедности, на привилегии и отказе в привилегии. Самое решающее из этих различий - это наличие рабовладельца и раба. Рабство, зародыш государства, изобретено воином-кочевником. Ковыряющийся в земле крестьянин, в поте лица добывающий свое пропитание, никогда бы его не открыл. Когда он оказывается в подчинении у воина и начинает платить ему подать, начинается государство на суше. Схожим образом в береговых набегах и грабежах викинги создавали государство на море" [90]. Если вспоминать историю, то можно найти следы воздействия викингов и кочевников на формирование самых разных государств мира - от древних цивилизаций до киевской Руси и средневековых государств Европы. Целый ряд авторов придерживается прямо противоположных взглядов.

Тем не менее, исторические факты говорят о важном вкладе, которые внесли кочевые народы в развитие мира. Кочевые племена  саков индоиранского происхождения, населявшие север Средней Азии во второй половине 1 тысячелетия до н.э. переселялись в Индию, где и образовали знаменитое "ведическое" общество и идеологию, во многом лежащую в основе современной индуистской религии [91].

Государство в кочевом обществе носило специфический характер. Как пишет  С.Л. Фукс: "Крайняя слабость государственной власти, резко децентрализованный ее характер, зародышевое состояние государственного аппарата, осуществление функций классового государственного принуждения органами патриархально-родовой власти - все это исключало возможность развития в казахском праве борьбы с преступлениями, направленными против государственного прядка в целом, против деятельности органов государства" [92].

Конечно, нельзя отрицать очевидное - воинственность кочевников. Как пишет Г. Лэмб: "Мигрирующие племена Центральной Азии развивали в себе особые способности. Непрерывная борьба с суровым климатом способствовала выносливости и предприимчивости; необходимость защищать свое жилье, стада и более слабых домочадцев превратила их в опытных организаторов. Утверждение о том, что во время военных действий свирепые конники не раз доказывали свое превосходство над изнеженными горожанами, давно превратилось в избитую истину. И лишь изредка можно встретить суждение, что их превосходство объяснялось острым умом и способностью приспосабливаться к обстоятельствам...Завоевания древних победителей - ханов и султанов из Центральной Азии - подтверждают их незаурядные способности к стратегии" [93].

Кочевники Ирана даже в начале ХХ века рассматривались как единственная вооруженная сила страны. Не имея регулярной армии для защиты от внешнего нападения, иранские шахи использовали номадов как единственную поддержку правительства в случае как внешней, так и внутренней опасности [94].

В кочевом государстве не развивалось характерное для земледельцев рабовладение, как основа способа производства. Рабство не носило таких черт, которые были присущи земледельческим государствам.  Оно было домашним, а захват военнопленных имел одну цель - продажу их на рынках. Захват пленных для продажи стимулировался спросом рабовладельческих государств. В этом и кроется одна из причин отрицания государства некоторыми исследователями.

Первая крупная кочевая империя - Тюркский каганат  простирался от  Манчжурии до Боспора Киммерийского, от верховьев Енисея до Верховьев Аму-Дарьи. Основной причиной возникновения могли быть изменения, угрожающие  основам существования этой цивилизации - перенаселение, изменение климата, необходимость избавления от нестабильного человеческого элемента. Возникновение тюрков связывается с Восточным Туркестаном. Согласно китайским хроникам, группа позднегуннских племен, в конце 3-начале 4 в. переселившаяся в Северо-западный Китай, была вытеснена в конце 4 века в район Турфана, где продержалась до 460 года.  Жужане (авары) уничтожили их владение и переселили их на Алтай. В Восточном Туркестане они приняли в свой состав новый этнический компонент, смешались с местным населением. На территории, где жило племя ашина с конца 3 в. до 460 г., преобладало иранское и тохарское население, обогатившее язык и культуру ашина. Именно здесь было положено начало тесным тюрко-согдийским связям, оказавшим огромное воздействие на всю культуру и государственность тюрок. На Алтае ашина создали крупное объединение племен, принявшее самоназвание тюрк [95].

Можно говорить о том, что  кочевые цивилизации существовали длительное время. В то же время кочевые империи являются их продуктом и как всякий вторичный элемент должны были выполнять конкретные задачи.

В отличие от  империй земледельческих народов в них не происходило изменения хозяйственных функций, образа жизни, системы управления, нарушения привычного ритма жизни. Именно поэтому  кочевые империи были так огромны.

Так или иначе, существовала политическая организация, которая определяла действия членов общества. В  современной литературе кочевые народы все-таки "доросли" до империй. Согласно Н.Н. Крадину: "Все империи, основанные кочевниками, были варварскими... Кочевую империю можно определить как кочевое общество, организованное по военно-иерархическому принципу, занимающее относительно большое пространство и эксплуатирующее соседние территории, как правило, посредством внешних форм эксплуатации (грабежи, война и контрибуция, вымогание "подарков", неэквивалентная торговля, данничество и т.д.)" [96].

Но нельзя преувеличивать классовость кочевого общества. Оно не носило столь категоричного характера, как это было в земледельческих государствах. И в этом его отличительная черта. Но История полна парадоксов. Вопреки марксизму советскому руководству приходилось доказывать высокую степень классового расслоения и противоречий в кочевом ауле.  Как пишет Г.Е. Марков "Возник  социальный заказ советского руководства  идеологически обосновать наличие в кочевом обществе резких социальных противоречий. Для этого требовалось, прежде всего, "научно" доказать, что кочевники были классовым, сословным обществом со всеми вытекающими из этого социальными противоречиями" [97].

Естественно, что социальная стратификация кочевого общества носила иной, нежели в земледельческих культурах, характер. Она имела главную черту - высокую мобильность по сравнению с европейскими государствами. Рядовой кочевник мог встать во главе племени, союза племен, народа, основателем нового государства. С другой стороны, потомки выдающихся ханов могли уйти в небытие. Но необходимо было существование определенной константы,  которая бы закрепляла систему функционирования государства и скрепляла кочевое общество. Инструмент подавления не годился, ибо он не работал в обществе, в котором все были воинами.

Оставался единственный механизм - династийная смена власти в сочетании с демократизмом кочевой системы политических  отношений. Чингис-хан и его советники сформулировали универсальный для своего времени кодекс кочевников  - Великую Ясу. Она впитывала многовековой опыт формирования политической системы кочевых народов и оформляла их в виде свода законов, которые стали неоспоримой традицией. Сила кочевников концентрировалась в войске, а контроль над ним сосредотачивался в руках потомков Чингис-хана. Все кочевники евразийских степей шли к этому через формирование династий ханов, каганов. И окончательное закрепление он  нашел в принципе наследования власти представителями одного рода - торе. Но демократизм сохранялся в принципе не прямого наследования, а избрания конкретного  представителя определенного рода. Такой  подход позволил на длительное время придать устойчивость кочевому государству. Тем более что он имел характер закона, Как гласила Яса "Запрещено, под страхом смерти, провозглашать кого-либо императором, если он не был предварительно избран князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете" [98].

В этом подходе и всесторонней мобильности сформированной системы отразилось наилучшее для того времени соотношение  личности и общества. Как пишет В.М. Бехтерев: "Хорошая общественная организация, обеспечивая должным образом общественные интересы, предоставляет самобытному развитию личности возможно большую свободу, ибо лишь в развитии самобытных особенностей личности лежит залог прогресса народов... Нельзя быть вождем народа, не воплощая его мечтаний... Всякий вождь только тогда вождь, когда он сливается в смысле своих устремлений с войском. Точно также правитель только тогда правитель, когда он, являясь выразителем народных устремлений, отождествляет себя с народом" [99].

Легитимизация власти была очень важной проблемой для всех стран мира. Одним из вариантов было создание легитимного шлейфа в виде реального правления военного диктатора при номинальном существовании правящей династии. В истории Японии династии военных правителей сёгунов обеспечивали руководство страной от имени "божественного" императора.

Особенность Европы была в том, что здесь существовал общепризнанный  наместник бога на земле - римский папа, который придавал новой династии или правителю легитимность от имени высшего существа. Священное помазание для европейского монарха было неоспоримым источником его превосходства. В 40-е годы 11 века монах Рауль Безбородый, принадлежавший к Клюнийской конгрегации, выразил сущность этой системы следующим образом: "Лучшее расположение для миросохранения было бы такое, при котором ни  одному государю не достало бы дерзновения удерживать скипетр Римской империи, объявлять себя императором, если папа, восседающий на римском престоле, не сочтет его способным к публичным делам как мужа честного по своему нраву и не доверит ему знак императорского достоинства". Таки образом, власть духовная была обязана морально наставлять власть мирскую [100].

На исламском востоке общепризнанного института, аналогичного папству, не существовало. Многочисленное потомство сейидов, потомков  Мухаммада, выполняло несколько иную функцию. Тем не менее, султан Бейбарс аль-Бундуктари в 1269 г. лично совершил паломничество в Мекку, во время которой "князья  Мекки и Медины признали своим верховным государем султана Бейбарса". Впоследствии, после захвата монголами Багдада в 1258 г. представители халифского рода Аббасидов переселились в Каир, и проблема легитимизации власти мамлюкских султанов была полностью решена. Страной реально управлял мамлюкский султан при формальном главенстве халифа из рода Аббасидов [101].

Приход к власти новой династии требовал создания легенды о древности и сакральности происхождения. Выход ногайцев из сферы правления чингизидами привел к тому, что особое место в их преданиях стало отводиться султану Бабаткулю - Баба-Туклес Шашлы-Азизу. К этому "святому", а через него и к одному из четырех "праведных" халифов возводили свою генеалогию правители Ногайской Орды, потомки золотоордынского беклярибека Едигея.

В Центральной Азии "помазание" в европейском смысле было бы совершенно непонятным для оседлых или кочевых властителей. Главным для народов была принадлежность ханов к "золотому роду" и личные качества. В случае необходимости, узурпаторы могли выставить на сцену кукольного хана, которым манипулировали умелые и жесткие руки "зятя", "наставника", "эмира" и т.д.

Достаточно вспомнить целую серию кукольных ханов-чингизидов в центрально-азиатских ханствах, да и историю самого эмира Тимура, который правил от имени послушных ханов. Кстати, уже в те годы появились легенды об общих предках Тимура и Чингиз-хана. Попытка возвести генеалогию Тимура к роду Чингиз-хана по линии "предок Тимура - Каджули, брат прадеда Чингизхана Кабул-хана" была предпринята еще при Тимуридах. Но при самом Тимуре в соответствие с традицией ханом считался Союргатмыш, потомок Угэдея. Следующим ханом после смерти Союргатмыша в 1388 г. стал его сын Махмуд. После смерти Махмуда в 1402 г. Тимур, хотя и не назначил нового хана, все-таки продолжал чеканить монету с именем Махмуда.

Мамай, который не принадлежал к роду Чингиз-хана, также не спешил провозглашать себя ханом. Законными правителями в Золотой орде и других монгольских государствах  считались лишь те лица, которые по прямой линии родства восходили к Чингиз-хану.  В связи с этим он предпочел, не вызывая излишних страстей вокруг вопроса о престолонаследии, укрыться за спиной марионетки, не имеющей никакой фактической власти. Первым марионеточным ханом при всесильном беклярибеке стал Абдуллах (1361 - 1369 гг.) [102].

Данная традиция оценивалась по-разному. Как пишет Т.К. Бейсембиев "Реакционная роль Чингизхана и Эмира Тимура в истории заключается не только в том, что они перекроили политическую карту мира и затормозили поступательное развитие производительных сил человечества, но и в том, что они породили реакционную идеологию. Эта идеология просуществовала века и, оказывая тормозящее влияние на базис, являлась вплоть до новейшего времени господствующей в отдельных частях их империй, например в Средней Азии" [103]. Конечно, трудно себе представить формирование другой системы управления в регионе. Она была естественна и адекватна условиям того времени. И благодаря этому просуществовала века.

Сфера действия права чингизидов на престол не ограничивалась существующими этническими и государственными границами: каждый чингизид, независимо от того, к какой именно династии потомков Чингиз-хана он относился, мог претендовать на ханский титул в любой стране, где только продолжали жить традиции монгольской империи. Чингизиды казахских улусов, например, часто оказывались в роли "падишаха" каракалпаков и киргизов, "подставных ханов" Бухары и Хивы. По своему содержанию и характеру политическая власть чингизидов, основанная лишь на генеалогии, никогда и нигде не имела, видимо, национального значения" [104].

В то же время  В.П. Юдин считает, что "раздел монгольской империи Чингизханом, произведенный им при жизни между его сыновьями и внуками, стал таким прецедентом, который послужил источником права для многих народов и действовал в некоторых районах вплоть до ХХ столетия". Более того, был создан новый идеологический и мировоззренческий комплекс, произошло сложение новой религии - чингизизма" [105].

Тем не менее, возможность быть избранным дополнялась рядом факторов, среди которых было старшинство генеалогического древа.  Например, до 30-х годов 18 века в качестве законных наследственных ханов в Старшем и Среднем жузах избирались представители ханской династии - потомки Жадига, старшего сына Жаныбека, а Младший жуз достался в наследство потомкам Озека, младшего сына Жаныбека. Но и эта традиция не была устойчивой. Абулхаиру, представителю младшей ханской династии, удалось, благодаря личным качествам, стать во главе Младшего жуза. Понимая, что ханство может быть оспорено, и оспаривалось представителями  старшей ветви султанами Батыром и Бараком, Абулхаир принимает подданство России с тем, чтобы получить военную команду и русскую крепость на р. Орь, как средство укрепления власти. Еще одной причиной принятия подданства было стремление предотвратить войну на два фронта. С одной стороны, джунгары получили отпор и к 1731 году положение на короткое время, до осени 1739 года, стабилизовалось, хотя и значительная территория была утрачена. С другой, казахи вплотную подошли к территории русских крепостей, казачьих поселений и владениям башкир и калмыков, - подданных России.  Конфликты с ними  из-за пастбищ и водопоев породили еще большую опасность, нежели джунгарское нашествие. Необходимо было предотвратить войну против России и находившихся в зависимости от нее башкир и калмыков любыми средствами, и таким средством стало принятие подданства. Дилемма  перед казахами и джунгарами была практически одинакова - война с сильным имперским соседом - Китаем или Россией с неопределенными последствиями, или принятие подданства. Джунгары выбрали войну с маньчжурским Китаем, последствия которой широко известны. В результате многоходовых комбинаций по разрушению единства джунгарского ханства, страна западных монголов в 1756-1758 гг. стала зоной смерти. Спасаясь от китайских войск, ойраты прятались под камнями, в ямах и вырытых норах, но их вытаскивали и истребляли на месте. Шла настоящая охота на людей. Страшную цену заплатили ойратские феодалы за свою междоусобицу - погибнув сами, они погубили свою страну. Из-за их свар и амбиций, жадности, злобы и политической слепоты целый народ оказался безоружным перед врагом и сошел с исторической сцены. Из 600 тыс. ойратов в живых осталось 30-40 тыс., спасшихся бегством в Россию [106].

Урок был весьма нагляден. Казахи избрали российское подданство и сохранились как этнос. Принятие присяги и вхождение в орбиту российского влияния начало менять систему ханской власти в Казахстане. Преемник Абулхаира Нуралы уже утверждается в ханском звании специальным актом русского правительства. И он также обращается к императрице Елизавете Петровне с просьбой: "Прошу для воздержания народного и к приведению их в порядок и послушание построить на Эмбе реке крепосцу, где я в зимние времена пребывать и своевольных людей в страх и послушание приводить мог" [107].

Одной из важных функций, которые принадлежала золотому роду - безусловная легитимность в создании, укреплении и сохранении государства. Даже всеми понимаемая безвластность хана из рода Чингиз-хана при сильном реальном правителе создавала мощный фон легитимизма. Например, после развала государства Чагатаидов эмир Пулади, "главный среди верхушки дуглатов, усилившейся в период развала Чагатаидского государства, выступил с намерением основать самостоятельное ханство с помощью своего ставленника - хана из Чингизидов, - упрочить главенствующее положение над родо-племеной знатью Семиречья и Восточного Туркестана, ослабить феодальные распри. Мирза Хайдар пишет: "могульский улус остался без хана, среди могульского народа каждый стал сам себе главой, беспорядок возник в улусе...Эмир Пулади... решил найти хана, возобновить управление государством и привести страну в порядок" [108].

Легитимность играла важную роль в формировании династий и на Востоке, и на Западе. Тем более, это было важно в условиях существования в кочевом обществе принципа примата личных заслуг в укреплении власти. В истории калмыков важным было то обстоятельство, что титул "хана" получался от Далай Ламы. Это рассматривалось как освящение права на правление главного хана. Таким образом, происходила сакрализация хана и ханской власти. Сакрализация власти была тем более объективно необходима, поскольку калмыки жили вдали от религиозного центра (Тибета). Получение ханом регалий  от имени Далай Ламы говорило не столько о религиозности хана, сколько о подтверждении духовным авторитетом права на правление, в том числе и над ламами. Хан становился представителем Далай Ламы и защитником учения [109].

Система созданная Чингиз-ханом, при которой признавалось первенство "священного" рода была уже известна в домонгольский период. Как сообщал аль-Масуди, из среды карлуков происходит "каган каганов", он имеет власть над всеми тюркскими племенами, а его предками были Афрасиаб и Шана (т.е. Ашина!). Происхождение из рода Ашина, правящего рода Тюркского каганата, позволило карлукской династии облечь эту власть в легитимное одеяние и, отбросив старый титул ябгу, принять новый - каган. Таким образом, элитой аристократии по крови в Тюркском эле был каганский род Ашина [110].

"Объединенные в единое политическое целое посредством завоевания, такие образования скреплялись очень непрочной связью, внешним выражением которой было единство правящей династии. Члены ее не только возглавляли наиболее крупные подразделения такого многоплеменного объединения, но и рассматривали его в целом как свое фамильное или родовое достояние. Именно этим фамильным или родовым коллективизмом и следует объяснять тот факт, что в Турецкой державе (имеется в виду Тюркский каганат - А.Б.) господствовал тот же порядок престолонаследия, какой известен в Киевском государстве рюриковичей... И в Западном и Восточном турецком каганате верховная власть, как правило, переходила не отца к сыну, а от брата к брату и, если этот порядок и нарушался,  то главным образом вследствие узурпации. Как в Древней Руси, так и в Турецком каганате "очередной" порядок престолонаследия был средством удержать от расползания громадное  объединение различных племен, не имевших между собой прочных внутренних связей, которые сохраняли бы его единство. Ясно, что такой порядок при всей своей традиционности не мог быть долговечным, что частные династические интересы, находившие благоприятную почву для развития в сепаратистских устремлениях отдельных составных частей варварской державы, только до  поры до времени сдерживались фамильной общностью членов правящего дома" пишет  М.И. Артамонов [111].

Система наследования, которая  существовала  в степях Азии в послемонгольский период, имела двойственный характер.  На первый взгляд, особенно для европейцев, существовала полная анархия в наследовании верховной власти. Если сформировавшаяся европейская традиция предполагала наследование власти от отца к старшему сыну независимо от способностей последующего правителя, а нарушение этого принципа и узурпация власти, даже более достойным претендентом, сопровождалась потрясениями, то кочевая цивилизация выработала иной механизм. Наряду с принадлежностью к "золотому" роду, требовались и серьезные личные качества претендента, которые необходимо было доказать на практике. Общество получало возможность выбора между значительным числом претендентов, имеющих соответствующую легитимность происхождения.

В первые десятилетия существования монгольской империи чингизиды успешно выполняли функции администрирования, суда, защиты и завоеваний. И тогда привилегии были не только  легитимны, но и вполне обоснованны  в глазах подвластного населения. Но со временем активность все более и более многочисленного потомства Чингиз-хана направлялась не на созидание, а на разрушение достигнутого предками. Энергия была направлена не на внешнее завоевание, а на борьбу с родичами за преобладание внутри монголосферы, ее разрушение на все более и более мелкие части. Началось вырождение элиты. И оно носило иной характер, чем в европейских государствах. Франция, Россия и другие страны устанавливали многочисленные барьеры на пути циркуляции элит и тем самым превратили ее в замкнутую касту. Российский Указ о вольности дворянства, французские и английские акты, препятствующие продвижению талантливых представителей низов, в конечном итоге привели к революциям. В монгольской традиции все было наоборот. Бесконечный процесс роста численности "белой кости" за счет многоженства привел к тому, что они парадоксальным образом растворялась в массе подвластного населения. Когда привилегии относятся не к узкой части общества, а к многочисленному слою, их смысл теряется. Когда элита растворяется в общей массе, она перестает быть элитой.

Размывание элиты происходило за счет того, что ханы и султаны имели возможность содержать большое число жен и наложниц. Соответственно численность потомков Чингиз-хана росла с каждым поколением.  И.Г. Георги, который в 1771 году посетил аул хана Нурали, писал, что у этого хана "было четыре  супруги и восемь наложниц, из коих первые были дочери знатных, наложницы же - простых казахов, отчасти и невольницы, а особливо похищенные калмычки". От этих 12 жен хан Нурали имел около 75 человек детей, из которых было 40 сыновей. Хан Аблай имел 71 сына, надо полагать, что они родились тоже от большого количества жен" [112].

Сама процедура провозглашения хана служила одновременно напоминанием о возможности его низвержения. Казахского хана избирали почетные представители родов, которые поднимали его на белой кошме. Потом эту кошму или одежду хана разрезали на мелкие части, и каждый забирал себе по куску в знак своего участия в избрании хана. После этого они расходились по домам, расхватав весь ханский скот. Этот акт назывался "хан-талау" (буквально: ограбление хана) и означал, что  избранный хан теперь скота своего не имеет и переходит как бы на содержание народа. После этого представители родов немедленно пригоняли новое поголовье скота из стад и табунов народа, которое возможно значительно превышало количество расхватанного ханского скота.

Монголы, посадив вновь избираемого хана на белый войлок, говорили: "обрати (очи  свои) на войлок, на котором  ты сидишь. Если ты будешь хорошо править своим государством, то будешь владеть со славою и весь свет покориться твоей власти и пр.". По словам Плано Карпини, это  делалось как бы только для того, чтобы сделать новому хану наставление: "если станешь делать противное, то будешь несчастен и отвержен, и столь нищ, что не будет у тебя и войлока, на котором ты сидишь" [113].

Если действующий хан не устраивал общество, то он отстранялся от власти. Причиной устранения могли быть  тенденции к узурпации власти,  нарушение прав общества, отдельных его членов и групп.

У степного хана никогда не было той полноты власти, которой обладали в эпоху абсолютизма русские императоры, французские или немецкие короли. Хотя и европейские монархи всегда должны были прислушиваться к мнению своих подданных. Как пишет Л. Гумилев "Не только среди дилетантов, но и среди профессионалов-историков бытует обывательское и вполне ложное  мнение, что в 13-14 вв. воля хана определяла политику страны, как внешнюю, так и внутреннюю, а народ покорно следовал ханским капризам. Это было бы возможно, если бы у ханов - Чингисидов - была бы реальная сила, чтобы усмирить народные волнения, но таковой  силы не было, да и взять его было неоткуда... Очевидно, что ханы Золотой Орды могли управлять своей страной и сидеть на престоле только при лояльности подавляющего большинства своих подданных" [114].

Аналогичная ситуация была характерна и для последующего периода. Например, "Казахские султаны и другие представители знати поддерживали Касыма постольку, поскольку ему сопутствовала удача в военных походах, и он захватывал для знати богатую военную добычу. С каждым походом влияние Касыма усиливалось, и в результате авторитет его возрос настолько, что, не имея ханского титула, он фактически был признан ханом всех казахов, тогда как законный хан не пользовался никакой популярностью. Мухаммад Хайдар доглат в "Тарих-и Рашиди" отмечал, что "в это время (915 г.х.=1509/1910 г.н.э. - М.А.), хотя Бурундук и являлся ханом, однако правление ханства и полнота власти находились в руках Касым-хана. Известно, что побежденный Бурундук был изгнан из степи и умер на чужбине в Самарканде. Касым-хан стал полновластным властителем во всем Дешт-и Кыпчаке [115].

Сходная ситуация была в Казанском ханстве. Л. Бикбаева в статье "Самоуправление у башкир" пишет: "Здесь народное собрание было органом законодательным и даже учредительным, созывавшимся в некоторых важнейших случаях государственной жизни для решения определенных вопросов. В русских источниках это народное собрание называется "вся земля Казанская". До нас дошло описание одного из таких собраний, состоявшегося 14 августа 1551 года для обсуждения вопроса об избрании на престол хана Шах-Али и об уступке России горной стороны р. Волги. Ввиду исключительных условий момента, осложнявшихся положением внешней политики, собрание происходило не в городе, а под открытым небом, при устье реки Казанки, на границе спорной территории. Обычно же собрание проходило, по всей вероятности, на кремлевском бугре, в главной мечети или во дворце, а летом, может быть, на открытом воздухе. Состав народного собрания был следующим: 1) духовенство во главе с Кул-Шерифом, 2) огланы во главе с Худай-Кулом, 3) князья и мурзы во главе с "улу карачи" Нур-Али Ширином. Обычно состав собрания возглавлялся ханом, но в данном случае, вследствие междуцарствия, этого не было. Собрание началось с чтения договорных условий, предложенных московским правительством, о горной стороне р. Волги. "Много о том спорных слов было, но, наконец, казанцы согласились на предложения русских. Договор был подписан" [116].

Аналогичные попытки создания устойчивой системы передачи власти были и в других кочевых народах. Но отсутствие несомненно признаваемого в качестве правителей рода сыграло в определенной мере пагубную роль для этих государств. Сакральное происхождение династии чингизидов и отсутствие такого, с точки зрения кочевников, легитимного происхождения руководителей других народов не позволило создать прочной государственности.

Конечно, лествичная система престолонаследия не была идеальной и искореняющей все противоречия. В конце концов, распад кочевых империй происходил. Но единство государства сохранялось достаточно длительное время, необходимое для решения конкретной задачи, стоящей перед цивилизацией. Можно привести сколько угодно примеров неустойчивости принципа прямого престолонаследия и прекращения династий вне кочевого мира. От вырождения правящей династии в результате внутрисемейных браков (например, в древнем Египте) до наследования власти слабыми потомками сильных властителей. Исключение составляет, пожалуй, лишь беспрецедентная многовековая линия японского императорского дома, который знал всего лишь одну попытку реального устранения. Но можно привести пример почти 700-летнего действия принципа престолонаследия потомков Чингиз-хана, причем не в одном государстве, а сразу в нескольких. Так что для каждой системы есть огромное количество аргументов, доказывающих ее превосходство. Но, в конечном итоге, речь идет о разном цивилизационном подходе.

Кочевое сообщество признавало новое политическое единство во имя решения поставленной задачи и выделяло необходимую часть своего потенциала. Но целое оставалось неизменным. В то же время земледельческие цивилизации должны были подавлять части для формирования единства и удерживать это единство путем изменения сущности частей и их подавления. Возникновение и падение кочевых империй могло происходить перманентно, что и было в истории Евразии. Но сохранялась цивилизация, которая скрепляла народы больше чем любое политическое единство.

Основы создания государства в Европе и кочевой Азии отличаются друг от друга. Если Европа шла по пути создания классового государства, в котором существует противопоставление демократического и аристократического элемента, а в позднее время и формирование бюрократии, то иначе обстояла ситуация в Степи. Рассматривая вопрос о формировании империи Чингиз-хана, Л. Н. Гумилев задается вопросом: "Стоит ли отказывать этносам в праве на оригинальное развитие? Нужно ли подгонять их историю под рамки тех периодов, которые привычны для немца или француза?... Надо полагать, что целесообразнее не искать сходство Монголии с  Францией, а учитывать их различия, особенно очевидные в аспекте географии времени, или палеогеографии голоцена, куда входит и этносоциальная история как необходимый компонент" [117].

Естественно, что немаловажное значение имело соотношение государственных и негосударственных начал в жизни кочевых народов. Излишняя централизация вела к активному сопротивлению, а децентрализация - к превращению общества в архаичные, до-государственные объединения.

Тем не менее, общепризнанная система сохранения и передачи власти играла важную роль в поддержании других государственных институтов - налогов, мобилизации, судебной системы и т.п. В таком случае можно говорить о существовании национального государства. Если же эти институты не развивались или отсутствовали, то речь должны идти о конфедерации племен. Например,  туркмены постоянно разделялись на враждующие за господство племена.  Как пишет В. Бартольд: "Туркмены жили в это время в том же состоянии политической анархии, как на всем протяжении своей истории; характерно, что народ, из среды которого вышли основатели самых могущественных турецких империй, сельджукской и османской империй, никогда не имели собственной государственности [118].

Мнение о том, что туркмены являются "нацией племен" неоднократно высказывалось в исторической науке. В частности, туркменский демограф Ш. Кадыров пишет они "состоят из субэтнических групп, в силу исторических условий разобщенных настолько, что, в известном смысле, о каждом из них можно говорить как о маленьком народе. Эту гипотезу еще десять лет назад высказывал М. Дурдыев - большой знаток туркменской социальной этнографии.  Независимо от  Дурдыева, политик и ученый Абды Кулиев, известный журналист и писатель А.-К. Вельсапар (Джумаев) и другие также отмечают существование не только общетуркменского, но и субэтнических менталитетов. Самая развитая область туркменской исторической науки, этнография, до сих пор остается дисциплиной о разделении туркмен на локально-культурные общности, а не историей нации". Более того, Ш. Кадыров пишет о том, что до 1924 года, когда была создана Туркменская советская социалистическая республика, "туркмены идентифицировали себя преимущественно по признаку кланового родства, а не по признаку общности территории. У них не было опыта централизованного управления племенными федерациями. Объединить туркменские племена в рамках одного государства в тот исторический момент можно было только с помощью внешней силы, под ее контролем" [119].

Аналогичная ситуация сложилась у кыргызов. Оба народа так и не смогли сформировать государственную платформу единства, а  их история вращалась вокруг  истории соседних государств. Как отмечает киргизский ученый и политик А. Эркебаев: "После распада "кыргызского великодержавия" в 9 веке и  крушения других древних и средневековых тюркских каганатов кыргызы в силу известных исторических причин, главным образом из-за внешней экспансии и агрессии, не смогли восстановить свою государственность, оказавшись к тому же часто в тисках межплеменных раздоров и феодальной междоусобицы. Поэтому здесь, вплоть до середины 19 столетия, то есть до присоединения к России, имели место первичные формы демократии - родовые собрания, советы старейшин, народные сходки с  преобладающим участием аристократии и батыров (богатырей), в условиях ведения войн напоминающие подобные собрания древних и средневековых народов, индейцев Америки и аналогичных народов Сибири 17-20 веков" [120].

Джунгары смогли преодолеть этот комплекс и создать сильное государство. Но внутренние усобицы и китайская экспансия прервала нить истории этого народа.

На основе общепризнанных институтов - правящего рода, династии и веры-идеологии строилась основа кочевого государства. Именно они служили базой  для перехода от союза племен к полноценному государству, а затем и к империи.

Нельзя не учитывать и  тот факт, что мобильность внутренней структуры сохранялась и после создания института чингизизма. Рядовые представители черной кости в определенных условиях могли приобретать власть реальную и большую, нежели ханы и султаны. Война с джунгарами показала реальность такой возможности в казахском ханстве. При этом ханы и сословие торе исполняла миссию объединителя нации, своеобразный символ единства народа.

Ликвидация ханской власти в Казахстане произошла в 19 веке, когда степь окончательно покорилась Российской империи. При этом значительная часть авторов указывает на падение престижа ханов и султанов в народе. Но существо вопроса раскрыл М.П. Вяткин, который писал о том, что "В бессилии хана, в его безуспешных сношениях с царскими властями видели упадок престижа ханской власти. Возмущение нарастало против хана и султанов, его родственников, но не против ханской власти, в которой для широких кругов старшин и народа, часто бессознательно, олицетворялась идея казахской государственности. Возмущались ханом Нуралы не потому, что он был ханом, а потому, что он был плохим ханом" [121].

Возникновение нового фактора в лице царской администрации привело к серьезным изменениям в политической и социальной организации казахского общества. Началось мощное столкновение элит. Традиционная правящая элита - чингизиды, стала уступать свои позиции родовым старшинам и биям.

Проводимая царским правительством реформа управления рассматривалась как эффективный метод укрепления своего могущества в степи. Старшины видели в реформе мощное оружие для преодоления власти султанов и ханов и укрепления собственной власти. Если часть родовых старшин все еще рассчитывала на укрепление своего положения в реформированном Игельстромом Младшем жузе при кандидате в ханы султане Каипе, то иную позицию занимали Срым, Каратау, Каракобек и другие. После изгнания из степи хана полнота власти сосредотачивалась в их руках [122].

Эта мобильность сохранялась длительное время. Можно привести множество примеров воссоздания институтов ханской власти во время национальных восстаний 19-начала 20 века, в годы национальной войны 1916 года.

В этом ряду есть и исторический парадокс.  В 1920 году барон Унгерн со своей Азиатской дивизией вошел в Монголию, которая находилась под оккупацией китайцев.  "Слух о "русском богатыре", "родственнике белого царя" прокатился по всей Монголии, и к барону потянулись люди - и князья, и  простолюдины - в надежде, что он - та сила, которая поможет возродить  Монголию. Но прошло время, и монголы разочаровались в бароне. Унгерн видит свое спасение в победоносной военной операции, что весьма совпадает с аналогичными устремлениями кочевых владык. Но все заканчивается выдачей барона конному разъезду  красноармейцев" [123].

Установление твердой власти в степи и рост авторитета того или иного хана нельзя сравнивать с ростом абсолютизма в европейских странах или земледельческих цивилизациях Азии. Можно даже сказать, что кочевничество как цивилизация систематически отторгало тенденцию к абсолютной и ничем не сдерживаемой власти. Кратковременный период концентрации власти сменялся возвращением к норме - сохранению баланса между интересами правящего дома и обществом. Абсолютная власть в условиях кочевого общества, можно сказать, была аномалией, нежели нормой и возникала для решения экстраординарных задач в конкретных условиях и в определенный промежуток времени.  Сам способ производства предполагал наличие большое свободы выбора - от определения места кочевок  до взаимоотношений между различными частями социума.

Установление новой правящей династии не означало катастрофической ломки в политическом или экономическом устройстве, социальной структуре общества. Самым важным последствитвием могло быть изменение названия страны или государства, эля. При воздействии этого фактора достаточно устойчивое и длительное время происходила и этническая консолидация. Например, после  кончины хана Абу-л-Хайра в 1468 г. и возвращения Джанибека и Керея  в Дашт-и Кыпчак прежнее доминирующее наименование "узбек" перестало быть общим для всех племен. Они стали разделяться на собственно узбеков (шибанитов), казаков (казахов) и мангытов (ногаев). Можно предположить, что такое деление могло измениться, и те же племена могли принимать иные общие названия в случае новых династийных коллизий.

Как отмечал  Н.И. Конрад: "Факт образования на одной племенной основе разных народностей, создающих собственную историю, в определенных исторических условиях - процесс вполне закономерный и наблюдавшийся в истории всех крупных племен - германских, романских, славянских" [124].

Тем более что в истории кочевой Евразии было достаточно много случаев, когда личные имена становились именами племен, титулами и т.п.

Например, во времена Едыгея, который покусился на основы чингизизма, появляются новые понятия. Как пишет В.П. Юдин, Едыгей "заложил основы уничтожения политико-правовой системы чингизизма в степях.  Древний термин "бий" и новые титулы "нурадин", "кейкобад" (кейковат), "тайбуга" стали терминологическим выражением ее крушения...Показательно происхождение вышеназванных терминов. "Нурадин" - это Нур ад-Дин, в народном произношении Нурадин, имя сына Едигея, ставшее названием должности-титула наследника бия Ногайской орды. "Кейковат" - также имя сына  Едыгея, ставшее названием должности-титула второго после нурадина лица в Ногайской Орде. "Тайбуга" - имя бия Тай-Буги, сыгравшего значительную роль в истории улуса Джучидов. Титул "хан" ушел из Ногайской Орды, а на его месте возродился старый степной титул "бий", которым стал называться носитель верховной власти у ногаев [125].

Относительно недавно возникший термин "манап" у кыргызов, возник в 18 веке и произошел от имени одного из биев племени Сарыбагыш.

Интересны коллизии с термином "узбек". Как пишет К.А. Пищулина "в той этнополитической общности населения Ак-Орды и ханства Абулхаира, которую называли узбеками, можно видеть складывающуюся большую ветвь тюркоязычной народности. В ходе завершения процесса формирования этой ветви в 14-15 вв. постепенно выявилось через трансформацию собирательных этно-политических терминов кипчак, кибчак, узбек, узбек-казак, казак - и утвердилось этническое название казахи (казак)". Основную роль в перипетиях с наименованиями "играл переход населения из одного династийного подданства в другое. Особенно легко это осуществлялось в условиях кочевого и полукочевого хозяйства, что мешает видеть фактически сложившуюся этническую целостность населения". Источники 15-16 века "насыщены сведениями о борьбе ханов различных джучидских линий (Шайбанидов, потомков Орда-Иджена, Туга-Тимура и др.) за власть над одним и тем же населением Восточного Дашт-и Кипчака и Туркестана, называемым в источниках то узбеками, то узбек-казахами, то казахами, но фактически сложившимися в народность в одной из ее крупных частей - Среднем жузе. И если в источниках начала 16 в. к населению Восточного Дашт-и Кипчака все более определенно применяется имя казахи, то это говорит не о том, что только к этому времени сложилась народность, и не о "возвращении" "казахов" из Семиречья после ухода "узбеков" в Мавераннахр  (ведь узбеками, узбекским войском - "кошунат-и узбак" - называли источники и уходивших к Джанибеку и Гирею в Семиречье, т.е. подданных Абулхайр-хана), а всего лишь о переходе политической власти над населением Восточного Дашт-и Кипчака и Туркестана (Присырдарьи) к ханам ак-ордынской линии Джучидов, получившим уже до этого скорее политическое, чем этническое имя казахов" [126].

Вместе с Мухаммадом Шайбани ушла небольшая часть узбеков, если хотите не пожелавших стать казахами, т.е. принять ханов другой династийной линии. Ослабление тимуридов и раздробленность оседлых государств Средней  Азии привел к победоносному вторжению кочевых узбеков и установлению их господства над оазисами. Как пишут  С. Кляшторный и Т. Султанов, общее число ушедших достигало 240-360 тысяч человек. Они еще долго могли сохранять единство и возможность возвращения в Степь. Но с течением времени произошла смена цивилизационной основы узбекских племен, возглавляемых Шибаидами. Они подверглись мощному воздействию оседлой культуры, и перешли к оседлости, хотя еще до 20 века сохранялись отдельные племена, ведущие преимущественно кочевой образ жизни. Этот процесс сыграл ведущую роль в формировании нового народа и лишил возможности некогда единые племена вновь слиться в одном цивилизационном потоке.

Еще раньше в период послемонгольского завоевания население оазисов также подверглось мощной волне воздействия кочевников. Она оказала серьезное влияние, но не смогла изменить цивилизационные основы. Как пишет Л. Гумилев "Пассионарность, рассеянная по популяции монголами 13 в., влила в население дополнительную энергию,  но не могла повлиять ни  на культуру, ни на этническую доминанту. Жители Самарканда, Бухары, Мервы, Балха и Хорезма стали более энергичными и активными, но не превратились в монголов и кыпчаков. Наоборот, они с большей яростью бросились на кочевников, отмщая им за разорение Отрара и Ходжента, равно как и своих городов" [127].

Таким образом, можно говорить о том, что современные узбеки берут свое начало из двух источников - древнейших земледельческих и кочевых цивилизаций.

Процесс переселения такой крупной массы  племен не мог не отразиться на ситуации в Степи. Освободившаяся территория стала дополнительным стимулом и жизненным пространством для тех племен, которые приняли название "казах". С этого времени территория стала именоваться Казахстаном [128].

С этим связано и кратковременное в историческом плане  существование кочевых империй. Как пишут  С.Н. Кляшторный и Т.И. Султанов: "Рост государства и влияния тюркской аристократии, стремившейся к автономному управлению захваченными территориями, обеднение массы рядовых кочевников, вынесших на своих плечах все тяготы непрерывных войн и лишившихся средств  существования следствие джута 581-583 гг., новая политическая обстановка, не дававшая тюркским каганам возможности искать выхода в набегах - все это привело каганат к острейшему  кризису и междоусобице" [129].

Война, а не набеги, неизбежные для отношений между различными народами и цивилизациями на той стадии развития, стала причиной появления и падения кочевых империй. Война становилась выгодной лишь для правящего класса, в то время как основная масса кочевников могла вполне довольствоваться разведением скота, меновой торговлей и т.п.  Усиление роли государства и его вмешательства в жизнь кочевого общества означал резкое повышение податей и сборов, подрыв устоявшихся экономических отношений.

Существование огромных империй никогда не было долговечным. Как писал швейцарский востоковед Адам Мец: "Существование мировых империй всегда обусловлено наличием гениального властелина или особо жестокой касты и во всех случаях противоестественно" [130].

Именно крайняя степень перенапряжение общества стало причиной гибели первого Тюркского каганата. Дело в том, что  Эль-каган перешел к "формам и методам осуществления власти, свойственным более развитым обществам". Т.е. в кочевом государстве стали водиться институты и система отношений, характерная для земледельческих государств. То, что имело смысл и приносило пользу в земледельческой цивилизации, привело к краху скотоводческую.  "Тюрки имели простые обычаи и были по природе простодушны. Хели (Эль-каган - С.К.)  имел при себе одного китайского ученого, Чжао Дэ-яня. Он уважал его ради талантов и питал полное доверие, так что Чжао Дэ-янь стал мало-помалу управлять  государственными делами. Кроме того, Хели доверил правление ху (согдийцам), удалил от себя сородичей и не допускал их к службе. Он ежегодно посылал войска в поход..., так что народ его не смог более переносить эти тяготы...Год за годом (в стране) был великий голод. Налоги сборы стали невыносимо тяжелым, и племена все более отвращались от Хели" [131].

В связи с этим сам характер государства кочевников имел иную основу, нежели в оседлых обществах и не мог иметь те же формы, функции и цели. В кочевом сообществе доминировала идея сообщества, а не государства. Если земледелец в то время существовал в государстве, то кочевник жил в обществе. Для земледельца, особенно в условиях, когда он занимался орошаемым земледелием, государство было основой мобилизации для решения задач создания системы орошения, а значит и жизнеобеспечения. Крах государства означал крах экономики, крах жизни. Поэтому жизнь вне государства не представлялась вообще, была просто невозможна.

В условиях кочевого способа производства основополагающим был принцип самоорганизации общественных отношений.  Усиление  власти ханов означало изменение устойчивых саморегулирующихся общественно-экономических отношений. Демократизм, направленный на ограничение власти ханов, на деле означал не только подавление абсолютистских тенденций, но и сохранение кочевой цивилизации, образа жизни. При этом вовсе не обязательно было вести так называемую классовую борьбу. Хану достаточно было послушать жырау, акынов, биев или батыров, а то и простого кочевника, который мог высказать в адрес хана все, что о нем думает, и принять соответствующие меры. Если хан не понимал или не хотел понять того, что до него пытались довести, то срок его правления был весьма короток.

Одним из вариантов усиления власти хана была попытка опоры на внешние силы. При этом ханы прибегали к поддержке соседних государств.  Например, генерал-майор  Тевкелев в соответствие с просьбой Нурали-хана и других казахских аристократов советовал русскому правительству послать в степь для укрепления власти местных феодалов над народом небольшие воинские отряды и устроить небольшие крепости. С просьбой о придании воинских отрядов для укрепления собственной власти обращались и другие ханы [132].

Социальная структура кочевого общества не была примитивной. Деление общества на белую и черную кость не имело такой же функции, как разделение средневековых европейских обществ на феодалов и зависимых крестьян. Если султаны-торе могли претендовать на власть ханов, то во многом реальное управление находилось в руках представителей черной кости.

В этой среде выделялись бии, которые "сосредоточили в своих руках  политическую власть управляемых ими родов и выполняли функции степных судей". Были бии, знаменитые во всей казахской степи, и встречались бии, функции которых ограничивались лишь делами одного рода. Например, в Старшем жузе - Толе-бий, в Среднем -  Казбек-бий,  и в Младшем - Айтаке-бий пользовались большой популярностью, и даже ханы считались с их мнением [133].

Основное деление общества происходило по родовому признаку. В связи с этим функции низового управления сосредотачивались в руках старшин - родоправителей, часть их которых была биями.

Единое казахское государство существовало не всегда. Тем не менее, его распад не означает краха государства, как целостной системы. Например, общенациональные кризисы и феодальные усобицы, которые приводили к распаду системы единого управления, что достаточно часто встречается в Европе, не приводило к ликвидации целостных систем. Например, и Франция, и Германия, и Польша, и Россия претерпевали серьезную эволюция своей единой государственности, Они переживали не только феодальную раздробленность, но и разделы национальной территории другими странами, периоды длительного управления всей территории или ее частей другими странами. Тем не менее, никто не может отрицать их существования как систем, объединенных языком, историей, генетическими корнями, культурой и т.п. Весь этот комплекс позволял восстанавливать государство, даже через многие десятилетия зависимости.

Именно общественные отношения и цивилизационные основы позволяли сохранять единство племен, населявших огромные территории. Изменялись правящие династии, менялись названия государств, но общность языка, культуры, ментальности, способа ведения хозяйства, верований оказались более мощными скрепами, нежели государственные институты.

Эти отношения и дух свободы, навыки активного участия в происходящих процессах, вера в преобразующую роль личности привели к тому, что даже оторванные от привычной среды степняки  играли порой ключевую роль в мировых процессах.

Широко известна роль степняков, которые, попадая в плен, становились мамлюками, гуламами во дворцах правителей от Индии до Египта. Мамлюкское войско под руководством аз-Захира Бейбарса сыграло решающую роль в отражении нашествия монголов на Египет. Замечательный арабский историк Ибн Халдун (1332-1406) писал, что "приход в мамлюкскую среду степняков был божьим благодеяние, ибо придал исламскому миру новые силы и мужество в момент слабости и упадка и помог справиться с великой опасностью, которая ему угрожала". В результате роль тюркских мамелюков в исламском государстве возросла и закрепилась на многие десятилетия, а в Египте 13 века они стали абсолютными властителями. Поэтому мамлюкский султанат именовался современниками "Даулат аль-атрак" (Империя тюрок)" [134].

Но героическое время проходит. Одно за другим погибают кочевые государства. Свободный воин, оседлавший коня, сталкивается с машиной уничтожения в виде регулярных армий промышленных цивилизаций. Пешие армии наемников в Европе расстреливают рыцарство и прокладывают дорогу Новому времени. Эти же армии уничтожают последние кочевые государства.  В течение тысячи лет преимущества конного воина перед оседлым ополченцем были неоспоримы. Но первые залпы мушкетов и пушек, применение принципиально новой системы ведения боя, означали закат кочевых цивилизаций и государств.

ПРИМЕЧАНИЯ

90 Американская социологическая мысль. М. Издание Международного университета бизнеса и управления. 1996. с.78-79.

91 Древние цивилизации Евразии. История и культура. М., Восточная литература, РАН. 2001., с. 52-53.

92 Фукс С.Л. Обычное право казахов в 18-первой половине 119 века. Алма-Ата, Наука, 1981.,  с. 196.

93 Лэмб Г. Бабур - Тигр. Великий завоеватель Востока. М., Центрполиграф., 2002., с. 8-9.

94 Жигалина О.И Этносоциальная эволюция иранского общества. М. "Восточная литература". 1996., с.56.

95  История Востока, М., 1999, т. 2., с. 60.

96  Восток, 2001, номер 5, С. 21-22.

97  Марков Г.Е. Из истории изучения номадизма в отечественной литературе: вопросы теории. - Восток, 1998, номер 6, с. 111.

98  Хара-Даван Э. Чингис-хан как полководец и его наследие. Культурно-исторический очерк Монгольской империи 12-14 веков. Алма-Ата. КРАМДС-Ахмед Яссауи. 1992. с.186.

99  Бехтерев В.М. Избранные работы по социальной психологии. М. Наука. 1994. с. 73-74.

100 Дюби Ж. Средние века от Гуго Капета до Жанны д Арк. (987-1460). М. "Международные отношения". 2001. с.25-26.

101  Авакян А. Черкесский фактор в Османской империи и Турции (вторая половина 19-первая четверть 20 вв.). Ереван. 2001., с.41.

102 Егоров В.Л. Золотая Орда перед Куликовской  битвой. - В сб.  Куликовская битва. Сб. ст. М., 1980., с. 185.  

103 Бейсембиев Т.К. Легенда о происхождении кокандских ханов как источник оп истории идеологии в Средней Азии (на материалах сочинений кокандской историографии). В сб. Казахстан, Средняя и Центральная Азия в 16-18 вв. Алма-Ата. Наука, 1983., с.94-95.

104 Султанов Т.И. Сословие султанов в Казахском ханстве 16-17 веков. - Казахстан в эпоху феодализма (проблемы этнополитической истории) Алма-Ата. Наука. 1981., с.  143.

105 Юдин В.П. Орды: Белая, Синяя, Серая, Золотая... В сб. Казахстан, Средняя и Центральная Азия в 16-18 вв. Алма-Ата. Наука, 1983., с.107-109.

106  Бокщанин А.А., Непомнин О.Е. Лики Срединного царства. Вост. Лит. 2002.  324-332.

107  Сабырханов А. Исторические предпосылки ликвидации ханской власти в Казахстане (На материалах Младшего и Среднего жуза). - Казахстан в эпоху феодализма (проблемы этнополитической истории). Алма-Ата. Наука. 1981., с.154.  

108  Пищулина К.А. Юго-восточный Казахстан в середине 14-начале 16 веков (Вопросы политической  социально-экономической истории). Алма-Ата. Наука, 1977., с.42.

109  Китинов Б.У. Светская и духовная власть у ойратов и калмыков в 17-середине 18 в. - Вестн. Моск. ун-та. Сер. 13. Востоковедение. 2000. номер 4. с. 94-95.

110  Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Казахстан: летопись трех тысячелетий. Алма-Ата, 1992., с.112, 142.

111 Артамонов М.И. Очерки древнейшей истории хазар. Л.1936, с.72-73.

112 Толыбеков С.Е. Общественно-экономический строй казахов в 17-19 веках. Алма-Ата. 1959., с.418.

113 Толыбеков С.Е. Общественно-экономический строй казахов в 17-19 веках. Алма-Ата. 1959., с.233-234.

114  Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь М. Мысль.,1993., с.586.

115 Абусеитова М. Казахстан и Центральная Азия в 15-17 вв. История, политика, дипломатия. Алматы, Дайк-Пресс, 1998., с. 81-82.

116  http://vatandash.bashedu.ru/vatandash_www/01_01/131.htm

117  Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М. Мысль. 1993., с.435.

118 Бартольд В.В. Тюрки: двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии. Алматы, 1993., с. 186.

119  Кадыров Ш. Туркменистан: институт президентства в клановом постколониальном обществе. - Acta eurasica. номер 2 (13). 2001. с.7, 21.

120  Цит. по: Сааданбеков Ж.С. Сумерки авторитаризма: закат или рассвет? Киев. 2000., с. 51.

121  Вяткин М.П. Батыр Срым. М.- Л., изд-во АН СССР.1947., с. 181.  

122   Вяткин М.П. Батыр Срым. М.- Л., изд-во АН СССР.1947., с. 246, 256.

123  Рощин С.К. Унгерн в Монголии. - Восток, 1998, номер 6, С. 20-34.

124  Конрад Н.И. Избранные труды. История. М., Наука. 1974., с. 182.

125  Чингиз-наме. Алма-Ата, Гылым., 1992., с.55.

126  Пищулина К.А.  Юго-восточный Казахстан в середине 14-начале 16 веков (Вопросы политической и социально-экономической истории). Алма-Ата, Наука, 197., с.235-236.

127  Гумилев Л.Н. Древняя Русь и великая степь. М. Мысль. 1993., с. 588.

128  Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Казахстан: летопись трех тысячелетий. Алма-Ата, 1992., с. 255-257.

129 Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Казахстан: летопись трех тысячелетий. Алма-Ата, 1992., с.86.

130 Фильштинский И.М. История арабов и халифата (750-1517 гг.). М., 1999., с. 151.

131 Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Казахстан: летопись трех тысячелетий. Алма-Ата, 1992., с. 87-88.

132 Сегизбаев О. История казахской философии: От первых архаичных представлений древних до философии развитых форм первой половины 20 столетия. Алматы, Гылым., 2001., с.65-66.

133 Бижанов М. Социальные категории казахского общества 18 века в трудах русских ученых. В кн.: Казахстан в 15-18 веках. Алма-Ата.  "Наука"., 1969., с. 163-164.

134 Фильштинский И.М. История арабов и Халифата (750-1517 гг.). М., 1999., с. 311.

Глава V. Воинственные кочевники и земледельцы

"Достоинство человека определяется тем,

каким путем он идет к цели, а не тем, достигнет ли он её".

(Абай. Слово тридцать седьмое)

Отношения номадов и земледельцев в описаниях большинства историков и этнографов всегда были далекими от дружелюбного сотрудничества. Взаимные характеристики были порой весьма нелицеприятными. Арабский автор 14 века, египетский чиновник аль-Омари, составитель огромной географической и политической энциклопедии о современных ему народах Востока, не скрывал своего пренебрежения горожанина и араба-мусульманина к "диким" кочевым племенам тюрок в целом, и к кыпчакам, в частности. Он писал, что кыпчаки живут в нищете, у них нет посевов, а стужа губит их скот. Это, по его мнению, "тупоумный и жалкий народ, который не знает ни веры, ни ума, ни проницательности" [135].

Характеризуя кочевников, китайские историки не скупились на отрицательные эпитеты: "Чжунгары вообще злы, глупы, (склонны) к насилиям, безрассудны. Хищничество почитают способностью. Кто не ворует, того  не считают человеком. Кто один ограбит несколько человек, того почитают удальцом", - отмечают они. "Казахи обыкновенно переходят границы для грабежа, по природе своей являются хитрыми" - говорится в другом документе 20-40-х годов 19 века. В свою очередь среднеазиатские историографы обычно употребляли следующие эпитеты: "разбойники", "хищники пустыни", "степные волки", "саранча в человеческом образе", "демоны пустыни".

Точно также кочевники отделяли себя от оседлого населения, считали свой образ жизни единственно достойным благородных людей. Подобное воззрение было присуще монголам, маньчжурам в период установления власти Юаньской и Цинской династии в Китае. Джунгары также противопоставляли кочевников оседлым народам Средней Азии и России. В середине 19 в. в Ферганской области установилась власть кыпчаков, которые относились к оседлым народам как к низшим по сравнению с ними. Восприятие кочевых народов западной, китайской и мусульманской оседло-земледельческой культурами схоже. Отсюда одинаковая позиция в выработке линии поведения по отношению к ним [136].

Агрессивность кочевых народов по сравнению с оседло-земледельческими длительное время считалась неизменным атрибутом описаний. Но многочисленные исследования специалистов в различных отраслях знаний опровергли эту, казалось бы, незыблемую истину. Например, Эрих Фромм пишет о том, что "история цивилизации от разрушения Карфагена и Иерусалима до разрушения Дрездена, Хиросимы и уничтожения людей, земли и деревьев Вьетнама - это трагический документ садизма и жажды разрушения". Более того, "утверждение, что причины войн следует искать в человеческой агрессивности, не только не соответствует действительности, но и является вредным. Оно переносит внимание с истинных причин на иллюзорные и тем самым уменьшает шансы предотвращения войн" [137]. Агрессивность и высокие военные навыки - это все-таки разные категории.

Кочевники имели несомненные преимущества перед ополчением оседлых народов. Венгры, имевшие более сильное войско, нежели у своих соседей, осуществляли набеги на государства Центральной и Западной Европы. Эти походы создали у их соседей этнический стереотип мадьяр как конных  воинов, жестоких и кровожадных грабителей. Этот стереотип нашел отражение в западноевропейских хрониках и других  литературных произведениях, где мадьярские воины фигурировали под именем всей мадьярской общности... Указанный стереотип мадьяр 10 в. утвердился сначала во всей средневековой историографии, а затем в историографии европейских стран нового времени" [138].

Когда современные исследователи продолжают  укладывать все новые и новые камни в эту столбовую дорогу, говоря об особой жестокости и воинственности кочевников, которые истребляли оседлое население, мы можем сказать, что мифы не умирают.

Но приведем один пример описания действий государства, которое создавало немыслимые условия для земледельцев и ради разведения скота уничтожало посевы и даже города. Вот что пишет европейский мыслитель: "Ваши овцы. Обычно такие тихие, питающиеся так скудно, ныне, как говорят, стали они такими прожорливыми и неукротимыми, что пожирают даже людей, опустошают поля, дома, города... Для пашни они ничего не оставляют, все занимают пастбищем, ломают дома, разрушают города, оставляя лишь только храм под овечий хлев. И - словно мало земли губят у вас лесные выгоны и заповедники для дичи - эти добрые люди обращают в пустыню вдобавок еще и все живое, все, что только было возделано". И речь не идет о монголах, арабах или кыпчаках. Так Томас Мор, лорд-канцлер и автор  "Утопии" отзывался о действиях английских лордов, которые отбирали землю у крестьян для расширения своих пастбищ [139].

Естественно, что История знает достаточно много примеров истребления кочевых народов земледельческими государствами. Например, источники свидетельствуют об осуществлении поставленной эмиром Тимуром задачи хозяйственного разорения Юго-Восточного Казахстана и Кыргызстана, истреблении его населения. "Было приказано: пусть войска отдельными отрядами отправятся по разным дорогам и прочешут все земли и степи той страны, которая является местом кочевий и обитания племен джете (т.е. могулов), и везде, где (могулов) найдут, пусть их уничтожат" [140].

Средством покорения областей было строительство крепостей. К.А Пищулина приводит сведения Ибн Арабшаха, который говорил о строительстве крепостей для облегчения завоевания Могулистана.

Вместе с тем, взаимоотношения между кочевыми и земледельческими народами носили весьма своеобразный характер. "Кочевая аристократия, ставшая правящим слоем в полиэтническом государстве, как правило, устранялась от непосредственного управления завоеванными территориями. К тому же вмешательство в управление часто было попросту невозможно из-за сложности бюрократического аппарата оседло-земледельческих государств. Номады даже предпочитали  сохранять  существовавшие до завоевания органы власти, если те были способны обеспечить бесперебойное поступление дани, как это было, например, на Руси в золотоордынскую эпоху. Вследствие этого эксплуатация, даже если она принимала жестокие формы, не затрагивала основ экономики и социальных отношений земледельцев и не приводила к интеграции их в одно общество с номадами" [141].

Аналогичная ситуация складывалась и в других регионах мира.  Например, конфедерация туарегов, контролировавшая караванные пути через Сахару, в 1433 г. захватила Томбукту, Ваалату и ряд других городов. "Аменокал (глава конфедерации) Акил ал-Малвал, установивший власть над Томбукту - крупнейшим торговым центром этого района, ограничился сбором регулярной дани. Не изменились ни занятия жителей, ни социальная структура, ни административное управление - в городе оставался прежний томбукту-той (правитель города). Туарегский султан продолжал привычный кочевой образ жизни и входил в  город только для взимания дани" [142].

Переход от одного типа хозяйства к другому зависел от множества факторов, в том числе и давление традиции, наличия соответствующей природной среды, потенциала типа хозяйствования.

И кочевая, и земледельческая цивилизации имеют определенные границы выживаемости, которые в основном соответствуют природно-климатическими зонам. Исключение составляют естественные пограничные зоны, в которых могло развиваться как земледелие, так и кочевое скотоводство. Именно эти территории были основными аренами битв кочевников и земледельцев. Но принцип невмешательства во внутренние процессы развития оседлых регионов после их завоевания  был доминирующим в  кочевых государствах. Например, "нет никаких сведений" об изменении тюрками в завоеванных ими землях с городским и оседло-земледельческим населением существовавшей там социальной, экономической или политической систем. По всей вероятности тюркский каган ограничивался утверждением своего сюзеренитета и получением дани" [143].

Иначе говоря, мы можем говорить о существовании в пространстве Центральной Азии двух цивилизаций - кочевой цивилизации, ограниченной естественными пределами степного ареала, и оседло-земледельческой цивилизации  речного пояса, тяготеющего к великим цивилизациям Востока.

Пограничной линией между двумя мирами был регион, который занимали присырдарьинские города и Семиречье. Здесь ситуация менялась достаточно часто. Например, в результате монгольского нашествия сильно пострадали присырдарьинские города, которые затем все-таки смогли восстановиться, но  "Семиречье же превратилось в основном в район  кочевого и полукочевого скотоводства. Кочевники-монголы, завоевавшие Мавераннахр, под влиянием развитых феодальных отношений и сохранившейся оседло-земледельческой и городской культуры быстрее приспосабливались к местным условиям и к оседлой жизни. Монголы, оставшиеся в Семиречье во главе с их феодальной верхушкой, хотя в значительной мере тюркизированные к середине 14 в, сохранили в основном кочевой быт, более того, усилился кочевой элемент в Семиречье и за счет превращения в кочевников бывших земледельцев и полукочевников из числа местных тюрков" [144].

В пограничных регионах шла ожесточенная борьба между оседлыми и кочевыми народами, которые стремились приспособить окружающую среду к собственному типу хозяйственной деятельности. Во  время нашествия Чингиз-хана происходило уничтожение городов и земледельческих регионов. Рубрук, побывав в Семиречье, отметил исчезновение большого количества городов, упадок земледелия, превращение культивируемых земель в пастбища для номадов. Плано Карпини, посетивший Русь вскоре после татаро-монгольского нашествия, сообщал, что  Киев, раньше большой и многолюдный, "сведен почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей ... тех держат в самом тяжелом рабстве"; вообще же, завоеватели "сражениями опустошили всю Руссию" [145].

Но в пространстве  Евразии  существовали естественные ограничители расширения кочевой цивилизации - большие реки, плотное земледельческое население, непригодные климатические условия и иные факторы. Как правило, кочевники не шли в эти районы. Кроме того, они понимали необходимость взаимодействия с оседлыми народами.

Человечество не ограждено от тех, кто стремиться сделать свой образ жизни общим для всех. Поэтому встречались и иные варианты взаимоотношений. Во время арабских завоеваний кочевники-бедуины заполонили Кастилию, Ифрикийю, алжирские Высокие плато. Они уничтожали поля и селения, вырубали деревья, разрушали системы орошения. Бедуинизация Северной Африки привела к уничтожению сотен городов и сел и в середине 11 века она вступила в стадию хозяйственного и культурного регресса.

Но и  оседлые народы не были кроткими пахарями, которые постоянно страдали от притеснений буйных кочевников. Манчжурская династия Цин во второй половине 18 века полностью уничтожила Джунгарское ханство, и проводило политику оседания монгольских племен. Российская империя также внесла свой вклад в уничтожение кочевого образа жизни. В определенном смысле войну между казахскими ханствами и джунгарами можно рассматривать как войну за среду обитания и сохранение образа жизни.

В 19 веке усиление среднеазиатских ханств и Российской империи привело к  мощному давлению на кочевничество с юга и с севера.

Отошения земледельцев и кочевников- это не только борьба, но и  взаимное поглощение. История знает достаточно большое количество примеров, когда осуществлялся переход от оседлости к кочевничеству, и наоборот.  Лорд Кинросс, например, пишет  "В отличие от других известных в истории кочевых народов - гуннов, монголов, эфемерных аваров - турки-сельджуки оказались способными - в смысле устойчивости и продуктивности - ответить на вызов оседлой жизни. Приспосабливая свои собственные традиции и институты к требованиям оседлой цивилизации, они проявили себя как строители империи, обладавшие конструктивным чувством государственного управления, внося свой позитивный вклад в историю, по мере того как старый мусульманский мир совершал переход к новому этапу социального и экономического, религиозного и интеллектуального прогресса. Эти пастухи и воины степей стали жителями городов - чиновниками, купцами, промышленниками, ремесленниками, владельцами земли и земледельцами, строителями дорог, караван-сараев, мечетей, школ и больниц. Они стали культивировать и поощрять развитие научных школ - философии и других наук, литературы и искусства, в чем до них подали пример персы и арабы" [146].

Сходный процесс происходил несколько ранее и в Центральной Азии, когда кочевые узбеки, возглавляемые Шайбанидами, захватили земледельческие регионы. "Оседло-земледельческое население сумело быстро ассимилировать пришлое узбекское кочевое" - такова существующая до настоящего времени трактовка событий. Но нельзя забывать, что ассимиляция - это процесс обоюдный. Приобщение кочевников к оседлой цивилизации требует определенных усилий и со стороны скотоводов.  Сохранение языка и некоторых элементов в культуре привело к появлению нового феномена в Центральной Азии - массовой ассимиляции значительной группы тюркского кочевого элемента местным, ирано-язычным, утратившим язык, но сохранившим культуру.  Естественно, что тюркизация начиналась намного ранее вторжения кочевых узбеков,  но массовый характер она приняла именно в этот период.

Сегодня существует проблема этнической идентификации городов, прежде всего пограничной полосы между Степью и оазисами. Города, размещенные на территориях современных государств, считаются, несомненно, принадлежащими древним культурам автохтонных народов. Тем не менее, вопрос достаточно спорный и также подверженный политической конъюнктуре.

Практически все города основаны как центры земледелия и международной караванной торговли. Отличительная особенность данных городов - серьезные укрепления, которые защищали жителей от набегов кочевников. В частности, К. Байпаков и другие археологи отмечают связь между развитием Шелкового пути и ростом городов. Именно укрепленных городов, так как постоянно воздействовал фактор кочевого вторжения. "В этот период в долинах Чу, Таласа и Сыр-Дарьи шло формирование городских центров, предтечей которых являлись земледельческие поселения, окруженные стенами с башнями. Многие из них открыты археологами в предгорной зоне Тянь-Шаня, в долинах Арыси, в среднем и нижнем течении Сырдарьи. Особенно хорошо сохранились такие города в сухой пустынной зоне Приаралья в Джетыасарском урочище. До сих пор высятся просушенные солнцем их желтые стены, глядят на плоскую равнину глазницы стреловидных бойниц, а под такырами скрыты огромные древние некрополи" [147].

Практически все города по трассе Великого Шелкового пути основаны согдийцами. Естественно, что столь категоричное утверждение вызывает сопротивление сторонников автохтонной теории происхождения городов. Например, Е.И. Агеева писала, что регион Южного Казахстана и Семиречья "не был объектом колонизации Согда и Хорезма, а самостоятельным с особой экономикой и культурой регионом, сыгравшим значительную роль в исторических и экономических судьбах народов Средней Азии". Тем не менее, согдийский культурный комплекс четко прослеживается в памятниках Семиречья [148].

Усиление этого согдийского элемента можно связать с арабским завоеванием, который вызвал мощную миграцию в 7 веке из Ирана, в 8 веке из Средней Азии, в том числе и в Отрарский оазис. По этому поводу Ю. Мотов выдвигает идею согласованного движения согдийцев в Отрарский оазис и кочевников огузов из Семиречья в Приаралье. Совпадение политических и экономических интересов пришельцев явилось, видимо, той основой, на которой сложился (или был обновлен) союз верхушки кочевников-огузов и согдийцев. На этой основе, вероятно, и произошло создание государства огузских ябгу [149].

Попытки локализовать этническую историю  в современных государственных границах приводит зачастую к далеким от реальности выводам. В связи с этим происходит вынужденный отказ от тех традиций, который присущи предкам современных народов или придание им черт несвойственных.

Функциональная роль кочевников в истории Великого шелкового пути заключалась не в создании городов, и в этом нет ничего уничижительного. Другое дело, что города строились и развивались благодаря открытию ими новых путей, охране  караванов и самих городов, предоставлению вьючных животных и тягловой силы, торговли скотом.

По мере включения в орбиту мировой торговли новых и новых регионов, происходило распространение в Центральной Азии городской культуры. И в этом процессе весьма велика не только роль торговцев, ремесленников, землепашцев, но и кочевников.

Даже города, возникшие вокруг ставок тюркских правителей, наполнялись купцами, ремесленниками и хлебопашцами из других городов.  Затем, интенсивный обмен с кочевниками приводил к их оседанию и образованию двуязычного населения. В данном случае необходимо вести  речь о включении в цивилизационное пространство тюркского элемента и возникновению билингвы. Тем не менее, этот процесс означал отказ от традиций кочевничества и переход в качественно новое состояние - оседлое, когда осуществлялся переход к торговле и земледелию. Более того, этот процесс означал включение в иную орбиту ценностей, принятие иного мировоззрения.  Естественно, что процесс оседания проходил достаточно длительное время.

Поэтому необходимо различать политическое господство тюрков, казахов или кыргызов над отдельными городами от перехода  в иное цивилизационное русло. Это разные по содержанию процессы. Смена властителей происходила в этих городах часто, достаточно внимательно просмотреть хронологию возникновения государств на этой территории. Практически все они стремились к сохранению цивилизационной основы во имя получения прибылей. Например, г. Сыгнак впервые упомянут в источниках 10 в., а в 11 в. он назван Махмудом Кашгарским в числе городов огузов. В 12 в. Сыгнак становится столицей кыпчакского государственного объединения. Затем он был разрушен монголами, а в 14 веке становится столицей Белой Орды. Некоторое время в 20-х годах 15 в. город принадлежал Улугбеку, а в 1446 г. его захватил Абу-л-Хайр-хан. В 80-е гг. Сыгнаком завладел Мухаммед-Шейбани, а затем - казахский хан Бурундук. Затем город переходил из рук в руки: им владели в 50-60-е годы 16 в. узбекский ханы, а позже, в конце того же века, он стал владением казахских ханств [150].

Захват городов кочевыми владетелями не означал, что новые владельцы автоматически становились горожанами. Ханы и их приближенные продолжали свой образ жизни. Например, каган Хазарии одну часть года жил в своем дворце в Итиле, а другую - кочевал вне столицы. Рубрук писал, что великий хан Мункэ только два раза в год устраивал пиры в своем каракорумском дворце Тумэн-ангалан, остальное время кочевал в степи.

Уничтожение городов как таковых было крайним средством, которое осуществлялось не только кочевниками. Например, хорезмшах Мухаммед приказал опустошить районы Семиречья и Южного Казахстана, чтобы тамошние города не достались его противникам [151].

Но вопрос об уничтожении городов, особенно во время нашествия монголов, не так однозначен, как кажется. В сообщениях некоторых средневековых авторов есть данные о том, что население многих городов на Сырдарье, в частности, Отрара, Сыгнака и Ашнаса было вырезано монголами полностью. Однако нумизматические данные свидетельствуют, что г.  Отрар уже в середине 13 века стал таким крупным торговым и культурным центром, что уступал по свой значимости только столичному городу Алмалыку [152].

Кроме того, процесс формирования национальных государств и сложений наций продолжался достаточно длительное время. Сложение казахов и узбеков можно отнести к 15-16 веку.

Узбекский поэт Мухаммед Али  в августе 1989 года писал о том, что история узбеков переплетается с историей таджиков, а образ жизни, традиции, искусство у этих народов сходны. Несмотря на арабское завоевание в 7 веке тюркских земель особое значение приобрел здесь персидский язык, на котором писались научные и литературные труды.

Тем не менее, процесс перехода к оседлости и до настоящего времени трактуется как переход кочевников к более высокой ступени развития. Не случайно основная идеологическая установка современного Узбекистана выводит происхождение народа не от кочевой, а от земледельческой основы. Тем самым отдается дань этой традиции. Но нельзя забывать, что если бы отсутствовала кочевая основа этой культуры, вряд ли были бы возможны завоевания Тимура, который считается основателем узбекской государственности. Именно присутствие кочевого ментального пласта позволило подвинуть земледельцев Центральной Азии к обширным завоеваниям в эпоху Тимура.

И это также не новый феномен в истории взаимоотношений кочевников и земледельцев. Достаточно вспомнить теорию циклов магрибинского историка и философа Абд ар-Рахмана Ибн Халдуна аль-Хадрами (1332-1406). Важное место в его рассуждениях отводится понятию "асабийа", которое в контексте государствоведческой проблематики имеет две смысловые нагрузки - "родоплеменная солидарность" и в то же время "родоплеменная организация". Естественным сроком жизни человека Ибн Халдун считал 120 лет, то же самое он относил к государству - полный цикл развития "племенной  империи", как он полагал, составлял также 120 лет. За это время, согласно идеальной схеме, намеченной магрибинским историком, успевают смениться три поколения правителей, каждому их которых удается руководить страной в течение 40 лет.

По мнению мыслителя, первое поколение правящей кочевой династии, захватившей слабые в военном отношении города, отличается смелостью, силой и сплоченностью. Асабийа завоевателей перед лицом покоренного населения увеличивается, традиции примитивной демократии и равенства, принесенные из степей, преобладают, и государь отличается "непосредственностью, простотой и терпимостью".

Второе поколение уже привыкает к благоприятным условиям городской жизни, демократия, царившая в стане завоевателей, сменяется тенденцией к единовластию, возрастает значимость и влияние бюрократического аппарата. На этом фоне ассабийа завоевателей сменяется правящей группировкой, основанной уже не на родстве, а на материальных привилегиях и не может более удерживать государя от "нрава высокомерия и заносчивости,  присущего животной природе человека". Внешне послушная бюрократия все более присваивает контроль над государством.

Наконец, третье поколение правителей, выросшее в городской роскоши и изнеженности, уже не может себя защитить и делает, по мнению Ибн Халдуна, последний шаг к упадку своей династии - заменяет  племенное ополчение наемным войском. Тем самым государство окончательно разрушило старинный дух родовой солидарности и отчуждалось от своей первоначальной асабийи. Признаки упадка становятся несомненными: личная власть государя ослабевает, от его имени начинают править фавориты и сановники. А тем временем в кочевой среде начинается возвышение новой ассабийи [153].

Наглядными примерами такой эволюции богата история мира.  Свойственная арабам неприхотливость и патриархальная простота нравов сохранялась при первых халифах. Омар, отправляясь на простом верблюде в дальний путь из Медины в Иерусалим для подписания договора, вез с собой только один мех с водой и по мешку муки и фиников. Строго придерживался древней простоты и Осман, который постоянно носил обычную народную одежду. Он чинил свой суд по народному обычаю под открытым небом, в то время как в его власти уже находились сокровища Азии, а его войска завоевывали Египет. При последующих халифах с переносом столицы в Дамаск, этот город стал средоточием всей роскоши Востока и даже в этом отношении образцом для халифата в Кордове [154].

Тесное взаимодействие кочевников с оседлыми народами приводило к различным процессам, в том числе к оседанию номадов и формированию сильных государств. "Освоение территории, географические условия которой были весьма благоприятны для продолжения занятия скотоводством и развития уже существовавшего земледелия, способствовало быстрой смене мадьярами их хозяйственно-культурного типа: полукочевые скотоводы с примитивным земледелием превратились в оседлых земледельцев с большим удельным весом скотоводства в их хозяйстве, что, в свою очередь, было одним из факторов установления власти мадьярской аристократии над частями территории Среднего Придунавья и феодализации этой знати. Трансформация мадьярского союза племен в раннефеодальную народность ускорилась в процессе создания государства - Королевства Венгрия" [155].

Взаимоотношения кочевников и оседлых народов нельзя сводить только к жесткому противостоянию двух миров. Как пишет В. Бартольд "Европейскими учеными обыкновенно принимается в расчет только избиение кочевниками жителей культурных стран; на самом деле политическое объединение кочевников  и в этом случае, как во всех других, было достигнуто только после долгой и кровавой борьбы, иногда связанной с систематическим истреблением целой народности, так что трудно было сказать, было ли истреблено войском Чингиз-хана больше народа в степи или в культурных странах. Столь же трудно было доказать, что монгольские завоевания принесли выгоду только кочевникам и только ущерб оседлому населению" [156].

По мере увеличения давления на среду обитания кочевников происходил процесс расширения использования земледелия в качестве компенсатора. Для многих регионов было характерно так называемое кочевническое земледелие. В частности, об этом пишет А.С. Бежкович, который  считает, что "значительная часть киргизов занималась земледелием еще задолго до вхождения Киргизии в состав России. Но это земледелие имело местный, очень ограниченный, потребительский характер. Это было преимущественно кочевническое земледелие. Кочевническим мы его называем потому, что кочевник после посева продолжал кочевать, оставив свою пашню до созревания урожая (и только изредка наведываясь, чтобы полить пашню), после чего такой земледелец-кочевник снова появлялся на своем поле, убирал его и, обмолотив урожай и зарыв его в ямы, снова отправлялся кочевать. Таким образом, земледелием кочевник занимался как бы попутно и занятие это приспосабливал к основному своему занятию" [157].

Такая же ситуация была и в Туркменистане. В частности, ёмуды, сочетавшие земледелие со скотоводством, рассматривали земледелие как подсобное занятие. И хотя оно оказывало некоторое влияние на ритм перекочевок (скотоводы, сеявшие пшеницу и бахчевые, стремились попасть на летовку к маю, чтобы успеть посадить арбузы и дыни, а сами уходили на зимовки не раньше, чем была посеяна озимая пшеница), само местонахождение посевных участков нередко определялось интересами скотоводства: плотины для искусственных совма устраивались обычно в районах летовок. Скотоводы не находились у своего поля постоянно, а оставляли кого-нибудь для охраны посевов [158].

Оседание кочевников носит достаточно сложный характер.  Как отмечает Э.С. Львова "Последние исследования показывают, что отказ традиционно кочевых народов от привычного образа жизни в пользу земледелия или иных занятий нередко воспринимается ими как мера вынужденная и зачастую временная, и при благоприятных условиях и росте стада до шести и более голов на человека земледелие забрасывается. Даже утратившие кочевое хозяйство бывшие скотоводы-кочевники сохраняют память о традиционной структуре и выступают за ее воссоздание" [159].

Этот парадокс достаточно широко известен во всех регионах планеты. Существует достаточно много объяснений этому феномену - от врожденной  наклонности к кочевому быту до мистической  предопределенности судьбы некоторых народов.

С высоты современности  достаточно просто говорит о преимуществах того или иного типа хозяйствования или социальных отношений, политического устройства, верований и обычаев.

Но тогда на чаше весов лежали несопоставимые вещи, жизненно важные для любого человека.

Кочевник имел перед собой пример круглогодичного изнурительного труда крестьян, которые боролись за урожай на клочке земли, вынужденные сооружать ирригационные каналы и системы  орошения. Сами условия проживания - высокая скученность, антисанитарные условия, отсутствие свежей воды, простора, постоянный контроль государства, - вряд ли со всей наглядностью показывали преимущества оседлости. Свобода в условиях кочевого быта и несвобода и привязанность к земле - вот тот выбор, который существовал перед нашими предками в те годы. Выбор бы вполне естественен и закономерен.

Кочевник имел реальную свободу и возможность защиты от посягательств правящего класса, более того, он мог сбросить ярмо раба и стать основателем правящей династии и великой империи.

Высокая мобильность социальной структуры кочевого общества по сравнению с земледельческим отмечается всеми исследователями. Более того, кочевник имел право на соблюдение обязательств по отношению к нему  со стороны правящего клана, вождя. Например, Чингиз-хан был поднят на белой кошме и принял присягу, в которой говорилось "Мы хотим провозгласить тебя каганом-императором. Когда ты станешь каганом, то в битвах с многочисленными врагами мы будем передовыми, и если полоним прекрасных девиц и жен, то будем отдавать их тебе. В облавах на зверей мы будем выступать прежде других и пойманных зверей будем отдавать тебе. Если мы в ратных боях преступим твои приказы, или в спокойное время повредим делам твоим, то ты отними у нас жен и имущество и покинь нас в безлюдных пустынях". Как далее пишет Э. Хара-Даван "В этих словах подчинения можно, однако, прочесть между строк и об обязанностях, которые по понятиям избирателей, должен нести избранный император. Обязанности эти состоят в том, что он должен вести их к победам - к тем победам, которые доставляют степняку-кочевнику вожделенные блага жизни: чернооких красавиц, горячих скакунов, тучные пастбища для скота, привольные места для охоты. По выделении для повелителя законной части всех этих благ, должно оставаться достаточно и для его сподвижников" [160].

Хан должен был решать проблемы подданных другими путями. Там где невозможны были набеги с целью получения добычи, необходимо было искусство дипломатии. Например, Нурали, хан Младшего жуза, не мог разрешить вопрос с российскими властями о перегоне скота на правый берег Урала, и это  вызывало острое недовольство рядовых казахов. С другой стороны, создание Букеевского ханства подняло авторитет ханов до небывалой высоты.

Как только правитель переставал отвечать интересам сообщества или пытался усиливать давление на кочевников без соответствующей компенсации, он утрачивал власть или следовала откочевка подданных.

Одна из главных причин такого способа прекращения ханских полномочий кроется в древней традиции. По сакральным представлениям кочевников кровь - священна, а проливать ее считалось святотатством. Тем более, священна была кровь правящих особ,  к которым относились  чингизиды. Убийство хана или султана  имело тяжелые последствия, а убийство с пролитием крови - еще более серьезные. Поэтому "кровь" падала на тех, кто отдавал приказ об убийстве, а не только на рядовых исполнителей. Преодоление сакрального зла было возможно только через бескровную смерть. "Распространено предписание, отмечал Дж.Дж. Фрэзер, - согласно которому не должна проливаться на землю кровь верховного правителя. Поэтому когда надлежит предать смерти самого правителя или кого-то из членов его семьи, изобретают такой способ казни, при котором царская кровь не попала бы на землю...Когда хан Кублай (великий хан Хубилай правил в 1260-1294 гг.) нанес поражение своему дяде Найяну, восставшему против него, и взял его в плен, он приказал завернуть Найяна в ковер и подбрасывать его до тех пор, пока тот не умрет, "потому что ему не хотелось проливать кровь представителя своего княжеского рода на землю и выставлять ее на обозрение неба и солнца". Монах Рикольд, - продолжает Дж. Дж. Фрэзер, упоминает такое татарское правило: "чтобы овладеть троном, один хан предаст другого смерти, но он тщательно проследит за тем, чтобы не проливалась кровь последнего. Татары считают проливать на землю кровь великого хана делом в высшей степени непристойным; поэтому жертву душат тем или иным способом". Этот же исследователь и истолковал данное явление. "Боязнь пролить кровь на землю, в общем, объясняется верой в то, что в ней пребывает душа и что в силу этого земля, на которую попадает кровь, с необходимостью становится табуированной, или священной" [161].

Сакральность и прагматизм - боязнь кровной мести со стороны любого или всех вместе представителей "золотого рода" приводил к избранию откочевки как формы протеста.

Откочевка только на первый взгляд является пассивной формой сопротивления. Уход подданных, когда хан и его ближайшее окружение оставались один на один с жестокой природой и вероятным нападением внесоциальных, не признающих никаких законов или традиций шаек, грозил медленной или быстрой смертью. Достаточно вспомнить детство самого Чингиз-хана, который рос в крайне тяжелых условиях после трагической смерти своего отца Есугея-батыра. Темучин остался 9-ти лет в семье из матери и двух братьев. Подданные откочевали от семьи, почти весь скот был угнан неверными вассалами. Темучин с братьями для пропитания семьи охотился за сурками и барсуками. Часто приходилось питаться и растительной пищей, не имея мяса на варево, что у монголов считается крайней бедностью [162].

Причин для откочевок было достаточно много. Есть примеры несовпадения обычаев орды и правителя. Например, автор "Тарих-и Рашиди" неоднократно подчеркивал нежелание Юнус-Хана, получившего воспитание и долго проживавшего в городах Ирана и Средней Азии, жить в кочевой степи, по старому обычаю могульских ханов [163].

После смерти Есен-Буга-хана в 1462 году отмечена серия откочевок из Могулистана, в том числе канглов из Семиречья в Дашт-и Кипчак к Абулхайр-хану. В 70-80-х гг. 15 века из-под власти могульского хана Йунуса ушла часть киргизских родов к Ахмад-Алаша-хану, казахских семиреченских - к казахским ханам Джанибеку и Гирею.

С одной из таких коллизий связано возникновение казахского народа, когда часть племен во главе с Жаныбеком и Гиреем откочевала  от "неправедных" властителей в Моголистан. И это событие стало одной из причин развала государства Абулхайр-хана. Как пишет В.П. Юдин, после откочевки слово "казак" становится этнонимом и распространяется в этом новом качестве на огромных просторах Восточного Дашт-и Кыпчака и Семиречья. Произошло переименование узбеков Восточного Дашт-и Кыпчака и  в казахов, сопровождавшееся некоторыми дополнительными процессами их этнической истории. Таким образом, династия казахских ханов возникла как бы раньше, чем сложилась казахская народность, если исходить из того, что превращение слова "казак" в этноним знаменовало сложение народности [164].

Как пишут авторы "Истории Казахстана": "Казахи" Жаныбека и Гирея ничем не отличались от "узбеков" Абулхайра - ни по этническому составу, ни по социально-культурному развитию, роду занятий, материальному быту, хозяйству [165].

Жаныбек  и Гирей словно последовали совету, который давал знаменитый философ аль-Фараби, покинувший Багдад в 942 г., во времена упадка Аббасидского халифата - "Не следует порядочному человеку оставаться в испорченном обществе, у него нет иного выбора, кроме эмиграции (хиджра) в добродетельное государство, если таковое существует в его время. Если же такового нет, тогда он чужак в этом мире, несчастен в жизни, и для такого человека смерть предпочтительней жизни" [166].

Сохранение ареала распространения кочевой и оседлой цивилизаций доминировало в течение длительного времени и в период самых различных политических коллизий. Устойчивость основных границ обеспечивалась многими факторами, которые преодолевали даже политические границы. Например, после завоевания монголами Центральной Азии, как пишет К.И. Пищулина "Часть монгольской и присоединившейся к ней тюркской военно-кочевой знати была сторонницей сохранения кочевого быта, полупатриархальных отношений и - главное - неограниченной эксплуатации населения покоренных монголами областей, феодальной раздробленности и децентрализации власти. Другая часть монголо-тюркской феодальной знати, а также местные феодалы и купечество Мавераннахра и Восточного Туркестана поддерживали тех ханов-чагатаидов, которые стремились централизовать государство, укрепить государственный аппарат и финансы, покровительствовать развитию торговли и городов, а также земледелия" [167].

Монголы в то время прекрасно понимали, что распространить кочевничество на всю территорию невозможно и нереально, это против законов природы. Более того, это вредит самой кочевой цивилизации. В связи с этим ханы и султаны должны были выбирать ареалы властвования кочевого или оседлого типа государственности.

Годы спокойных отношений кочевников и оседлых земледельцев сменялись взаимными набегами. Даже на заре советского периода истории на короткий промежуток времени усилились противоречия между ними.  Сотрудник информчасти Отдела внешних сношений Турккомиссии А.Э. Виноградова отметила, что операции советских войск напоминают не столько поддержку племен, восставших против хивинского правительства, сколько действия карательных экспедиций царских генералов, ибо, "как и тогда роль наша сейчас фактически сводится к "наведению порядка" между оседлыми узбеками и их исконными врагами - кочевниками-туркменами, с одной стороны, и между отдельными туркменскими племенами - с другой" [168].

Цивилизационная близость оседлых народов к другим оседлым народам является аксиомой, но не для некоторых исследователей истории Центральной Азии.

Например, значительная часть современных авторов говорит о единстве Руси и Степи. Если замкнуть проблему только этими составными, то спорить ни о чем не приходиться. Но  если подойти к проблеме шире, то ясно видна тема единства всех тех, кто живет за войлочными стенами, и тех, кто обрабатывает землю. Наверняка сходны чувства русского крестьянина и  среднеазиатского земледельца к кочевнику. В то же время нельзя отрицать сходность отношений тюрков-кочевников и туарегов к представителям земледельческих цивилизаций.

Можно привести пример отношения автора Повести 1409 г. к врагам Руси - литовцам и половцам (татарам). Как пишет  Д.С. Лихачев "Основная мысль автора Повести состоит в том, что исконные враги русской независимости - не Литва, а степные народы - половцы и татары... Но взгляд на степные народы - половцев и татар как на вековечных и главных врагов Руси, и доказываемая с этой точки зрения необходимость союза Руси и Литвы против их общего врага - татар не помешала автору повести протестовать против оказываемого в Москве тем же литовцам чрезмерного внимания" [169].

Мы не случайно говорим о влиянии политической ситуации на мировоззрение историков и наоборот. В последние десять лет  все попытки рассмотреть историю народов как процесс общемировой ограничивались констатацией. Но сами исследования замыкались в рамках бывшей российской империи и СССР. Это напоминает детскую боязнь выхода за рамки привычного и безопасного мира дома и семьи на незнакомую улицу, полную  опасностей. Новые словосочетания, по сути, подтверждающие привычные истины не меняют сути дела. История вновь замкнута в привычных  и безопасных  рамках.

Тем не менее, цивилизационная близость земледельческих государств Центральной Азии к Индии, оазисам современного Синьцзяна, Ирану никогда не была секретом. Но идеология определяла эти отношения не как сложившуюся и устойчивую систему, а как отдельные элементы внешнеэкономической и внешнеполитической деятельности.

Эта цивилизационная близость отражена практически во всех исследованиях, но политическая конъюнктура отводила ей второстепенное место, она затушевывалась в угоду господствующей идеологии.

Например, активную торговлю вели народы Восточного Туркестана с Китаем. В Уйгурском каганате идеологические воззрения, язык, письменность китайцев воспринимались меньше, чем влияние западных соседей. Уйгуры, побывавшие в Китае после подавления восстаний, оставались верными обычаям своих предков. Китайские принцессы, жены уйгурских правителей, со своими свитами, были очагами китайского влияния, но их влияние на уйгурское окружение было незначительным. Другими были отношения Уйгурского каганата с Ираном, Согдом и другими народами, жившими на Западе. Уйгуры воспринимали от них то, что отвечало интересам  их экономического и культурного развития: опыт градостроительства, религиозные верования, письменность - именно те сферы, которые влияли на все стороны жизни уйгурского общества и приводили к изменению в общественном быту, в производстве, в идеологических воззрениях [170].

И это не случайно. Уйгуры, придя в оазисы с развитой городской и земледельческой культурой, восприняли новый способ производства и весь комплекс буддийского мировоззрения, ассимилировали местное индоевропейское население, иранское по своему субстрату, с его симбиозной культурой, издавна испытывавшее сильнейшее воздействие великих цивилизаций Азиатского континента [171].

Например, Л.А. Чвырь в статье "Туркестанцы: уйгуры Синьцзяна и народы Средней Азии в этнокультурном отношении" на многочисленных этнографических материалах показывает сходство основных обрядовых циклов у оседлых народов Туркестана (Центральной Азии). В результате автор делает вывод о том, что "учет всех критериев позволил максимально продемонстрировать исключительную обрядовую близость этих трех групп оседлых жителей Туркестана (уйгуры, оседлые узбеки, таджики). Кроме того, следует отметить не столько степень, сколько качество сходства. Оно представлено целым спектром всевозможных проявлений: совпадают главные и второстепенные, редкие и распространенные атрибуты и черты обрядов; в одних случаях похожие вещи или признаки однообразны, в других варьируются, в одних - присутствуют только словесно, в других - непосредственно и т.д... Главный итог проведенного анализа в том и состоит, что все упомянутые своеобразия в детских обрядах, очевидно, присущи не отдельным народам, а вообще носителям тюрко-иранской оседлой традиции в Средней Азии, Синьцзяне (Восточном Туркестане) и отчасти в Передней Азии". Далее автор делает важную ремарку о том, что перечисленные обрядовые атрибуты у таджиков не являются заимствованиями от тюрко-язычных соседей. Они являются результатом длительного взаимодействия тюрко-и-ираноязычных групп, который привел к созданию "мощного тюрко-иранского культурного пласта" следствием этого исторического феномена и является устойчивое и глубокое  культурное сходство оседлых групп иранои - тюркоязычного населения (сартов, чагатаев, кашгарлыков и др.) [172].

Государство Саманидов с центром в Бухаре в 10  веке включало в свой состав Мавераннахр, Хоросан, Сеистан и Гурган. Практически они объединили в своем государстве города и оазисы всей Центральной Азии. Современная политическая ситуация определило то, что преемниками этого государства считаются таджики. Это, в свою очередь, вызывает  несколько нервную реакцию Узбекистана, который также считает себя единственным наследником древних цивилизаций.

Тем не менее, историческое и культурное наследие Саманидов принадлежит в равной мере и современным персам, и таджикам Средней Азии и Афганистана, а также и другим народам, сложившимся позже, при участии раннесредневекового таджикского этноса.

Сложение цивилизационной близости оседлых народов происходило достаточно длительное время. Тема развития городов и городской культуры неоднократно рассматривалась в трудах казахстанских и советских археологов.  Их работы говорят о длительном периоде проникновения тюрко-монгольских элементов на территорию древних городов Центральной Азии. Как пишет К. Байпаков, в конце 3-начале 4 в. под воздействием кочевников, пришедших с востока, в материальной культуре стали происходить значительные изменения. Появились признаки, характерные для гуннских памятников Тувы и Монголии. Стала меняться и лингвистическая ситуация; тюркские языки стали вытеснять иранские. В эпоху расцвета караванной торговли происходит активный рост старых городов и появление новых. Так, в 9-12 вв. сформировался центр оседлости и городской жизни в Северо-восточном Семиречье (Илийская долина), городская культура распространилась в районы Прииртышья и Центрального Казахстана [173].

Средняя Азия вела торговлю не только по трассе Великого Шелкового пути, но и с Поволжьем, Булгарским каганатом, русскими княжествами. Караваны достигали крупных размеров. Так, в караване, с которым Муктадир отправил посольство из Багдада и Булгар (921/922 гг.), было 5000 человек купцов, ремесленников, духовных лиц и 3000 вьючных животных. Основным предметом вывоза в Восточную Европу из Средней Азии были диргемы. Вывоз серебра в монете в Восточную Европу был настолько велик, что в конце 10 в. в Средней Азии даже начался "серебряный кризис" [174].

Т.К. Бейсембиев говорит о многочисленных связях Ферганы с Индией. В начале 19 века в Коканде служили военные отряды афганцев, с середины 19 века индийцы занимали важные посты в артиллерии. Лашкар Бакларбек, "раб их Читраля", был губернатором Ташкента более 20 лет - до 1841 года. Джамадар Афган из Пенджаба командовал артиллерией Коканда в 1860-1865 гг., затем до 1877 г. - в Кашгарии и Восточном Туркестане. Трудно не согласиться с мнением автора о том, что анализ кокандских хроник раскрывает разнообразные индо-афгано-ферганские связи, влияние которых на формирование политических институтов, идеологии и культуры Кокандского ханства значительно глубже, чем обычно предполагали" [175].

Мы можем говорить в данном случае о едином цивилизационном ареале, охватывающем центрально-азиатский регион, Синьцзян, Афганистан и Север Индии.

О приблизительных границах распространения оседло-земледельческой и кочевой цивилизаций, между оседлым и кочевым сообществами писали самые различные авторы. Например, в своей фундаментальной работе  А.И. Левшин писал: "Река Сыр, или Сейхун, с древнейших времен составляя границу народов оседлых от кочующих, всегда была чертою разграничения и в сведениях географических не только для греков и римлян, но и равным образом и для Южной Азии. Страны, лежащие на юг от сей реки, причитались к известному свету и были описываемы подробно. Земли же, идущие от нее на север и северо-восток (кроме прибрежных городов), всегда были обитаемы народами, мало известными просвещенному миру, и потому в каком смысле греки давали им  нарицательное имя скифов, в таком же арабы и иногда персияне называли владения их землею Чете или Джете, Туркестаном, Тураном, Верас-Сейхуном и Кыпчаком. Кыпчак по обширности своей не мог быть смешиваем с Туркестаном, и если мы находим, что западная часть нынешних кыргыз-кайсацких степей, причисляется иногда к одной из смежных между собою стран, иногда же к другой, то это только потому, что границы оных не были определены. Народы кочевые, а особенно монгольские и турецкие, живущие доныне в беспрерывных распрях и междоусобицах, никогда не могли и не могут сделать положительного разграничения" [176].

Именно пограничные территории стали ареной столкновения, так как рассматривались как неотъемлемые части цивилизационного поля. В связи с этим признание оседло-земледельческих районов с городами Отрар, Сауран, Сыгнак, Сузак, Туркестана за казахами и узбеками имеет и для тех и других вполне реальные основания и доказуемы с историческими примерами. Эти города переходили из рук в руки, если в конце 15-начале 16 веков казахские ханы и султаны добивались преимущества, то затем успешнее оказались среднеазиатские государства.

Еще в начале 16 века предводитель кочевых узбеков Мухаммад Шибани предпринимал завоевательный поход в Сибирь. Сражение на Иртыше закончилось для него отступлением. Но попытки проникновения в Сибирь предпринимались в дальнейшем и в 1563 году увенчались воцарением Кучума. Одним из последствий прихода к власти Кучума стало открытие путей для среднеазиатских купцов в Сибирь.

На рубеже 14-15 веков начинается эпоха крушения кочевых империй и кризиса кочевой цивилизации. Куликовская битва и опустошительный поход эмира Тимура, закончившийся полным поражением Тохтамыша, погром Поволжья, западных улусов по Дону, Днепру и в Крыму можно считать началом заката кочевых империй.  

На востоке образовались ханства Казахское, Узбекское, Сибирское, Ногайская орда, в Среднем Поволжье - Казанское, по правому берегу Волги и в ее низовьях, по Манычу, Куме и Тереку - Астраханское, между Волгой и Днестром и частью на Северном Кавказе - Большая (Великая) орда, в Крыму, Причерноморье и Приазовье - Крымское. Процесс распада происходил во второй и третьей четвертях 15 в [177].

С этого времени начинается экспансия земледельцев в степь и сужение ареала кочевых народов. Этот процесс усилился и благодаря военному и техническому превосходству, достигнутому за счет создания регулярных армий, оснащенных передовым вооружением и спаянных дисциплиной.

ПРИМЕЧАНИЯ

135 Кадырбаев А.Ш. За пределами великой Степи. Алматы, "Демеу" 1997. с. 107.

136 Хафизова К.Ш. Китайская дипломатия в Центральной Азии (14-19 вв.). Алматы, 1995., с.55-56.

137 Фромм  Э. Анатомия человеческой деструктивности. М. Изд-во АСТ-ЛТД. 1998. с.  222, 277.

138  Краткая история Венгрии. С древнейших времен до наших дней. М., "Наука". 1991., с. 16.

139  Утопический социализм. Хрестоматия. М. Политиздат. 1982.С. 54.

140  Пищулина К.А. Юго-Восточный Казахстан в середине 14-начале 16 веков. (Вопросы политической и социально-экономической истории). Алма-Ата. Наука, 1977., с.77.

141  Восток, 1991, номер 5,  С. 25.

142  Восток, 2001, номер 4, С. 44.

143  История Востока, М., 1999, т. 2., с. 64.

144  Пищулина К.А. Юго-восточный Казахстан в середине 14-начале 16 веков (Вопросы политической  социально-экономической истории). Алма-Ата. Наука, 1977., с.40.

145  Першиц В.И. Кочевники в  истории. - Восток. 1998, номер 2, с. 126.

146  Кинросс Лорд. Расцвет и упадок Османской империи. М.,1999, с. 24-25.

147 Байпаков К.М. Средневековые города Казахстана. На Великом Шелковом пути.  Алматы, Гылым, 1998., с.14.

148 Байпаков К.М. Раннесредневековая городская культура Южного Казахстана. - Средневековые города Южного Казахстана. Алма-Ата. изд-во КазГУ. 1986., с.4-5.

149 Мотов Ю. К истории государства огузских ябгу. В сб. "Культура кочевников на рубеже веков (XIX-XX, XX-XXI вв.): проблемы генезиса и трансформации. Материалы международной конференции. г. Алматы, 5-7 июня 1995 г. Алматы, 1995., с.35.

150 Байпаков К.М. Средневековые города Казахстана. На Великом Шелковом пути.  Алматы, Гылым, 1998., с.73-74.

151 Байпаков К.М. Средневековые города Казахстана на Великом Шелковом пути.  Алматы, Гылым, 1998., с.44.

152 Бурнашева Р.З. Неизвестный медный чекан г. Дженда 16 в. - Археологические памятники на Великом Шелковом пути. Алматы. 1993., с. 81.

153 См.  Орлов В.В. Традиционные основания власти в средневековом Марокко: Шерифская" и "племенная" концепции. - Вестник МГУ. Серия 13. Востоковедение. 2000. номер 4, с. 3-12.

154 Вейс Г. История цивилизации.  Т. 2., М. "Эксмо-пресс"., 1999., с.147-149.  

155 Краткая история Венгрии. С древнейших времен до наших дней. М., "Наука"., 1991., с. 15-16.

156 Бартольд В.В. Тюрки: двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии. Алматы, 1993, с. 124.

157 Бежкович А.С. Историко-этнографические особенности киргизского земледелия. -  Очерки по истории хозяйства народов Средней Азии и Казахстана. Ленинград, Наука, 1973., с. 37.

158 Басилов В.Н. Хозяйство западных туркмен-ёмудов в дореволюционный период и связанные с ним обряды и верования. -  Очерки по истории хозяйства народов Средней Азии и Казахстана. Ленинград, Наука, 1973., с. 186-187.

159  Восток, 2001, номер 4, с. 46.

160  Хара-Даван Э. Чингиз-хан как полководец и его наследие. Культурно-исторический очерк Монгольской империи 12-14 веков. Алма-Ата, 1992., с. 51-52.  

161 Кривошеев Ю.В. Русь и монголы: исследование по истории Северо-восточной Руси 12-14 вв. СПб., Изд-во С.-Петербургского университета. 1999. с.287-288.

162  Эренжен Хара-Даван. Чигиз-хан как полководец и его наследие. Алма-Ата, "КРАМДС-Ахмед Яссауи". 1992., с.38.  

163 Пищулина К.А. Казахское ханство во взаимоотношениях с Могулистаном и Шайбанидами в последней трети 15 века. - Казахстан в эпоху феодализма (проблемы этнополитической истории). Алма-Ата. Наука. 1981., с.52-53.

164 Юдин В.П. Орды: Белая, Синяя, Серая, Золотая...  В сб. Казахстан, Средняя и Центральная Азия в 16-18 вв. Алма-Ата. Наука, 1983., с.158-159.

165 История Казахстана с древнейших времен до наших дней. Т. 2. Алматы, Атамура.1997. с.317.

166 Фильштинский И.М. История арабов и халифата (750-1517 гг.). М., 1999., с. 167.

167 Пищулина К.А. "Бахр Ал-Асрар" Махмуда ибн Вали как источник по социально-экономической истории Восточного Туркестана 16-17 вв. - В кн. Казахстан, Средняя и Центральная Азия в 16-18 вв. Алма-Ата. Наука. 1983., с.47.

168 Генис В.Л. "Бутафорская революция", или Российское полпредство в Хиве в 1920 году. - Восток, 2000, номер 2, С.7.

169 Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М., 1947., с.  301.

170 . адырбаев А.Ш. Очерки истории средневековых уйгуров, джалаиров, найманов и киреитов. Алматы. "Рауан" 1993., с.33-34.  

171 Кадырбаев А.Ш. Очерки истории средневековых уйгуров, джалаиров, найманов и киреитов. Алматы. "Рауан" 1993., с.45.

172 Древние цивилизации Евразии. История и культура. М., Восточная литература, РАН. 2001., с. 437-439.

173 Байпаков К.М. Город и степь в эпоху средневековья (по материалам южного Казахстана и Семиречья).- Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата, Наука, 1098., с. 341-343.

174 Очерки истории СССР. Период феодализма. 11-15 вв. В двух частях. Ч. 1., М., изд-во АН СССР. 1953., с. 482.

175 См. Бейсембиев Т.К. Связи Ферганы с Индией в 18-19 вв. (По материалам кокандских хроник).  РЖ: Востоковедение и Африканистика. 1996, номер 1, с.40-41.

176 Левшин А.И. Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей. Алматы., 1996., с. 149.

177  Буганов В.И. От Куликовской битвы до освобождения от ордынского ига (1380-1480 гг.). - В сб.: Куликовская битва. Сб. ст.  М., 1980, с. 152

Глава VI. Особенности  взаимного притяжения народов

"Поистине, чужеземцы несчастны,

даже если они были эмирами в своей стране!"

(Книга тысяча и одной  ночи)

Существует феномен, который весьма характерен для региона и вызывает определенные трудности для исследователей.  Это - взаимное притяжение народов региона, так называемая комплиментарность. Более того, именно здесь происходит такой крупный водораздел как цивилизационное притяжение. Представители древних оседло-земледельческих народов и ассимилированные ими народы по многим параметрам отличаются от потомков недавних по историческим меркам кочевников.

Предшествующая многовековая история взаимоотношений между кочевыми и оседлыми народами накладывает определенный отпечаток на современный политический процесс. Хотя и здесь также не все так просто, как описывалось советскими историками в недавнем прошлом. Например, положение русского населения в регионе было особым, он оставался неинтегрируемым в систему отношений народом. Как пишет А. Празаускас "Поскольку двуязычие было и остается односторонним, а русские переселенцы, как правило, игнорировали языки коренных народов, не происходило размывания этнических границ и складывания промежуточных двух-культурных групп, которые связывали бы себя преимущественно с территорией, а не с этносом. Это практически закрыло один из главных путей становления гражданской нации, причем задолго до большевистских экспериментов в области национальной политики" [178].

Уже давно стал общим местом тезис о таджикском населении, которое в течение длительного времени записывалось в качестве узбекского. Как отмечает  Дж. Шоберлайн-Энгел "политические аналитики  часто называют Самарканд одной из этнических пороховых бочек Средней Азии. Они предполагают, что самаркандские таджики недовольны тем, что они оказались на территории Таджикистана после раздела земли в 1924 г. В самом Таджикистане некоторые пытались возродить идею "возврата" Самарканда, особенно до того, как в стране разразилась гражданская война. Однако за многие годы, в течение которых мне пришлось работать среди самаркандских таджиков, я почти никогда не слышал таких разговоров. Наоборот - очевидно, что абсолютное большинство таджиков Самарканда и области довольны своим положением в Узбекистане и даже принимают тот вид поверхностного узбекского самосознания, который я описал. Представление о том, что самобытность таджиков Самарканда угрожает стабильность Узбекистана, не подтверждено никакими фактами. Не исключается возможность того, что какой-нибудь демагог может попытаться поднять знамя воссоединения таджиков, однако это не будет поддержано населением Самарканда, которое вполне довольно своим положением" [179].

Создание Таджикской ССР было чисто формальным объединением оторванных друг от друга как таджикских так и не таджикских земель. В ее составе оказались северные районы (Ходжент, Ура-Тюбе, Пенджикент и др.) и Горный Бадахшан, входившие ранее в Туркестанское генерал-губернаторство, а также центральные и восточные районы (Душанбе, Куляб, Курган-Тюбе, Гарм и др.), ранее составлявшие, собственно говоря, Восточную Бухару. По уровню социально-экономического развития эти регионы были весьма трудно совместимы (так, на севере, еще при царизме окрепли товарно-денежные отношения, другие районы отличались чрезвычайно низким уровнем социально-экономического развития). Совершались ошибки и более принципиального характера. Ряд районов и даже города (Бухара, Самарканд и т.д.) с компактным таджикским населением оказались за пределами Таджикистана [180].

Объяснялся этот акт действиями самой таджикской элиты того периода. Об этом пишут С. Олимова и М. Олимов - "Таджиков, проживавших в бывшем Туркестанском крае (в том числе и в нынешней Ленинабадской области), пугала сама идея выделения из традиционной территориально-государственной общности и объединения с горцами Восточной Бухары. Руководство Туркестанской Автономной Советской Социалистической и Бухарской Республик состояло по преимуществу из таджиков, однако, получив директиву Центра о создании новой автономии, оно стремилось отдать Таджикской АССР лишь Восточную Бухару и столь же отсталые изолированные  районы Зеравшанской долины, оставив наиболее развитые Бухару, Самарканд, Ходжент, Денау, Термез в составе Узбекской ССР, которая таким образом становилась преемницей Кокандского ханства, туркестанского генерал-губернаторства и Бухарского эмирата. Над руководителями республики Файзулло Ходжаевым, А. Ходжибаевым, А. Мухитдиновым довлели стереотипы старой государственности, в соответствие с которыми вес в ней имели не столько язык и этнос, сколько территориальный экономический и цивилизационный факторы" [181].

В этом феномене проявлялось стремление сохранить не этническое, а цивилизационное единство. И не было ничего удивительного в том, что тюрко-таджикское притяжение оказалось сильнее, нежели стремление к созданию национального государства.

Тюрко-иранское двуязычие формировалось в данном регионе в течение многих веков и задолго до вторжения шейбанидов и стало обычным явлением в регионе. Гораздо важнее, чем различия в языке, оказались различия в способе ведения хозяйства, прежде всего между  оседлыми и земледельческими народами.

Ныне самаркандские, бухарские, ферганские и ходжентские таджики представляют собой единую субкультуру. Таджики-чагатаи, проживавшие в этих регионах представляют собой смешение множества групп  таджикских  и тюркских племен из различных районов междуречья Амударьи и Сырдарьи, а также Афганистана. Почти повсеместно таджики-чагатаи двуязычны - говорят по-таджикски и по-узбекски. Значительное влияние древней городской культуры, толерантность равнинных таджиков предопределили их открытость внешнему миру [182].

С другой  стороны тот же автор приводит случай, подтверждающий сохранение старых предпочтений потомками оседлых и кочевых народов.  Ферганские кыпчаки, исторически недавно осевшие кочевники, которые также считались исчезнувшей народностью, продолжают свое существование. "Они, как правило,  стараются избегать смешанных браков с другими народностями, причем многие предпочитают вступать в  брак с кыргызами или казахами, а не с узбеками, от которых, согласно официальной версии, они уже не отличаются. Как писал А.Н. Самойлович, многие кипчаки считали, что они ближе к кыргызам и казахам, несмотря на то, что им внушали, что они никто иные, как узбеки. Интересно, что в районах, где кипчаки и сарты живут вместе, самосознание последних также сохранено. Наверняка это связано с  тем, что, называя их сартами, кипчаки тем самым усиливают сартское самосознание, которое исчезает у сартов в других регионах" [183].

Вместе с тем нельзя полностью отрицать наличие определенных трений между узбекским и таджикским населением. Об этом также существует достаточно большой круг литературы. Но корни здесь иные, нежели считают большинство исследователей [184].

Для любого историка достаточно ясна причина  предпочтительности брачных симпатий кипчаков, которые являются потомками древних кочевников, обособляющих себя от сартов - потомков древних оседло-земледельческих культур центрально-азиатского региона.  Тем более, еще в недалеком 19 веке кипчаки-кочевники в период с 1844 по 1852 гг. были преобладающей силой в Кокандском ханстве. Кочевники Ферганы в течение почти сорока лет активно вмешивались в политическую жизнь и захватывали власть в Коканде. Занимая привилегированное положение в ханстве, кыпчакские роды установили для себя особую юрисдикцию и руководствовались племенными обычаями при решении государственных дел. Так,  согласно заключенному между кыпчаками договору, виновный в преступлении кыпчак должен был под угрозой конфискации имущества лишь покинуть город [185].

В народной памяти и народном творчестве отражены данные противоречия. Они достаточно многочисленны и составляют основу целого пласта предубеждений, которые проявляются в сегодняшних взаимоотношениях.

ПРИМЕЧАНИЯ

178 Празаускас А. Слагаемые государственного единства. - Pro et сontra. Т. 2., номер 2., 1997, С. 25.

179 Шоберлайн-Энегл Дж. Национальное самосознание узбеков. "Восток",  1997, номер 3. С. 61.  

180 Харюков Л.Н. Англо-русское соперничество в Центральной Азии и исмаилизм. М. Изд-во МГУ. 1995. С. 150.

181 Олимова С.К., М.А. Олимов. Таджикистан: путь перемен. "Восток", 1995, номер 1, С.135.

182 Ниязи А.Ш. Таджикистан: конфликт регионов. "Восток", 1997, номер 2, С. 96.

183 Шоберлайн-Энегл Дж. Национальное самосознание узбеков. "Восток",  1997, номер 3, С. 57-58.

184 См. например: Гиссу Джахангири-Жанно. К вопросу о формировании таджикского национального самосознания (1920-1930 гг.). "Восток", 1996, номер 2; Пьянков И.В. Некоторые вопросы этнической истории Древней Средней Азии. "Восток", 1995, номер 6; Олимова С.К., Олимов М.А. Таджикистан: пути перемен. "Восток", 1995, номер 1.

185 Бейсембиев Т.К. Ферганские номады в Кокандском ханстве и их историографы// Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата, Наука, 1989., С.345-347.

Глава VII. Подданство или присоединение: взаимное непонимание

"Вера держится царем, царь держится войском,

войско держится деньгами, а деньги держатся

благоустройством страны, а благоустройство

страны держится справедливостью к рабам Аллаха".

(Книга тысяча и одной ночи)

Многочисленные проблемы во взаимоотношениях народов Евразии возникли из-за различного понимания подданства. Такие противоречия  различного понимания вещей характерно для разных периодов человеческой истории. Например, в договорах между индейцами и белыми поселенцами первые предоставляли право на охоту на определенных территориях, а вторые воспринимали это как передачу прав на владение землей.

Добровольное вхождение башкир в состав Русского государства, происшедшее в 1557 г., изначально понималось самими башкирами и русскими царями по-разному.

Первые, как отмечал известный советский историк Н. В. Устюгов, считали себя вольными слугами русского царя, "которые служат до тех пор, пока условия службы их удовлетворяют. В противном случае они готовы... переменить государя" [186].

"Башкиры, формально находящиеся со второй половины XVI века под протекторатом русского царя, упорно стремились к независимости. Российская политика в этих регионах тогда была проста: она состояла в том, чтобы столкнуть между собой башкир и казахов, а также посеять вражду между различными племенами, в среде которых царь пытался заполучить себе подданных. Общности религии было явно недостаточно для создания стабильных союзов тюркских народов; кочевое общество покоилось на принципе преданности своим лидерам, а личное соперничество последних облегчало российскому правительству задачу раскола кочевников. В целом российскую политику на этих границах Европы можно охарактеризовать как шаткое балансирование, строившееся на сложной дипломатической игре и преследовавшее быстро достижимые и конкретные задачи" [187].

Государства, имевшие длительную историю взаимоотношений с кочевниками, прекрасно понимали специфику понятия подданства  в Степи. Вассальная зависимость везде и всегда непрочна и при благоприятных условиях легко порывается, нередко даже бывшие вассалы вступают со своим сюзереном в открытую борьбу.

Как пишет А.И. Левшин "в добровольном подданстве киргизов всем чужеземным правительствам должно видеть не решительное намерение оставаться под властью их или желание сим способом ввести у себя спокойствие и порядок, но необходимость искать защиты или надежда получить какие-нибудь выгоды в торговле. Нередко побудительною причиною подданства их бывает властолюбие начальников, предполагающих усилить покровительство могущественной державы или, наконец, просто желание их получить богатые подарки от того владельца, которому они покоряются... Частые нападения на военные линии наши, отгоны лошадей, увлечения в плен людей, разграбления караванов, сражения с нашими отрядами и множество подобных происшествий показывают, какое понятие имеют киргизы о подданстве своем России. Также поступают они и с другими соседственными державами, которые называют их подданными своими" [188].

Примером может послужить деятельность казахского хана Таваккуля, который, по словам Хафиз-и Таныша, порвал вассальные отношения с бухарским правителем и выступил против него [189].

Китайские династии также понимали, что принятие подданство кочевниками должно сопровождаться экономическими  стимулами в виде подарков, организации меновой торговли, поощрения честолюбивых устремлений знати путем присвоения различных титулов и отправки почетных невест.

Некоторые исследователи даже видят систему торговли подданством, которое приносит выгоду в виде подарков сюзеренов. В связи с этим принятие российского подданства носило номинальный характер. Но отличие империй западных состояло именно в том, что за подданством политическом неминуемо шло изменение образа жизни народов, включаемых в орбиту властвования. Начиналась экономическое освоение территории и изменение системы отношений в кочевой среде, в том числе путем изъятия земель, вмешательства во внутреннюю иерархию отношений, изменения системы управления. Все это приводило к кризису цивилизации и попыткам ее сохранения. Одной из форм были массовые восстания. Не случайно, что самые активные выступления провоцировались интенсивным внешним вмешательством,  которое стало возрастать с 20-х годов 19 века. Именно тогда по степи прокатилась серия восстаний, в том числе и попытка восстановления единого казахского ханства султаном Кенесары Касымовым, избранным последним общеказахским ханом.

Единая кочевая цивилизация простиралась от Волги до Забайкалья. Поэтому, захватив часть территории нельзя было останавливаться, а предстояло идти до последнего предела. Сама система функционирования кочевой цивилизации определяла логику взятия под свое крыло всех народов, живущих за войлочными стенами. Именно поэтому рождались огромные империи кочевников.

ПРИМЕЧАНИЯ

186  Устюгов Н. В. Башкирское восстание 1737 - 1739 гг. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. -  с. 154.

187 Порталь Р. Башкиры и Россия в  XVIII веке.- http://dk.ufanet.ru/nomads/portal02.htm  

188 Левшин А.И. Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей. Алматы, "Санат"., 1996., с. 361-362.

189 Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Казахстан: летопись трех тысячелетий. Алма-Ата, 1992., с.228.

Глава VIII. Вера и время

"Сколь губительно неверие в богов и презрение к ним,

столь же губительно и суеверие, которое подобно воде,

всегда стекающей в низменные места".

(Плутарх Сравнительные жизнеописания)

В начале 90-х годов общим местом в западных исследованиях, посвященных Центральной Азии, была констатация того факта, что  мировая исламская умма пополнилась еще пятью государствами. Более того, в связи с тем, что на территории Казахстана была размещена значительная часть ядерного потенциала бывшего СССР, широко распространялись мифы об исламской ядерной бомбе, передаче технологий государствам-изгоям и т.п.

Но история десяти лет суверенного развития показывает, что большинство оценок себя не оправдали. И это еще раз подтверждает то обстоятельство, что регион не может рассматриваться сквозь призму старых представлений.

В степени влияния религии на ситуацию в странах Центральной Азии играет историческая традиция. Сегодня два государства - Узбекистан и Таджикистан - испытывают серьезные трудности в связи с политизацией населения на конфессиональной основе. И в этом нет ничего удивительного, ибо именно здесь находились центры исламского образования, а население отличалось большей степенью приверженности религии.  Более того, именно отсюда ислам распространялся по значительной территории Центральной Азии региона и прилегающих регионов.

Из Центральной Азии ислам проник в   Поволжье, которое также стало центром распространения религии. В.А. Гордлевский  считает, что "среднеазиатские купцы завозили на Волгу сперва ислам, а потом,  конечно, и учения, распространенные в  Средней Азии, или вернее: по дорожке, проложенной купцами, пробиралась в Поволжье и религиозная пропаганда" [190].

Различие в степени религиозности также является и различием между оседлым и кочевым миром Центральной Азии. На это обращает внимание В. Бартольд, который приводит рассказ,  по которому  хана Узбека  обращали в ислам "и дали ему имя Султан Мухаммед Узбек-хан, туркестанский шейх Сейид-Ата (его собственное имя было Ахмед), ученик похороненного близ Ташкента Зенги-Ата; это будто бы произошло в 720 г. х., в год курицы (1321 г.) При этом рассказывает легенда, как святой увел народ Узбек-хана в Мавераннахр, где он по имени хана стал называться узбеками, тогда как не послушавшиеся шейха и оставшиеся в Туркестане получили название калмак (будто бы от  глагола калмак "оставаться"). Эта легенда, конечно, фантастичная, но народное название узбеков производят от имени Узбек-хана и другие источники, в том числе Абулгази; по аналогичным примерам эту этимологию, по-видимому, надо признать правильной, вместо принятого многими учеными, в том числе Радловым, толкования "оз бег" в смысле "сам себе господин" [191].

Степень религиозности была наибольшей у оседлых народов и наименьшей и кочевников. А.В.Каульбарс отмечает, например, что у жителей дельты Аму-Дарьи, мусульман разных национальностей, отношение к религии неодинаково. Наиболее ревностно и фанатично выполняют все предписания ислама сарты и узбеки аральцы; довольно индифферентно относятся к религии казахи; каракалпаки же "представляют середину" [192].

Одним из существенных показателей перехода к оседлости было  наличие мечетей. Первый генерал-губернатор Туркестанского края К.П. Кауфман писал, говоря о деятельности мусульманских миссионеров среди скотоводов, что "появление такого лица среди киргиз имеет непременным последствием устройство хотя бы переносной мечети в ауле". Такой же вывод сделан современными исследователями, которые считают, что "первыми глинобитными сооружениями в узбекских зимовках были не жилые дома, а мечети и помещения для скота" [193].

Принимая во внимание данный критерий можно говорить о том, что массовое оседание казахов-кочевников началось во второй половине 19 века. Колонизация и формирование корпуса духовных служителей из татар привело к началу строительства мечетей в первой половине 19 века. По мере развития оседлости росла и численность мечетей. Например, в 1910 году количество мечетей в Тургайской области достигло 111, а молитвенных домов - 247. В одном только Кустанайском уезде насчитывалось 53 мечети и 31 молитвенный дом [194].

Расхождения между народами проявляется не только в степени религиозности, хозяйстве, образе жизни, но и отражены в одежде. В костюмном комплексе народов Средней Азии и Казахстана есть такие общие элементы, которые определяются этнической общностью их носителей и распространяются не на все народы региона. Эта сумма признаков позволяет разделить традиционные костюмы народов изучаемого региона даже рубежа ХХ века на три большие группы: первая группа - это костюм казахов, киргизов, каракалпаков, сюда же по ряду показателей примыкает костюм дештикипчакских узбеков; вторая группа - костюм таджиков и в основном узбеков-сартов; третья группа - костюм туркмен [195].

Как видим, различия в костюме еще раз подчеркивают различия в образе жизни народов региона. Инерция культуры оказалась настолько сильной, что даже принятие ислама практически не сказалось на костюме женщины-кочевницы, но коренным образом повлияла на него в земледельческой среде.

Центральная Азия представляется в целом ряде исследований многовековым оплотом исламизма и его различных течений. Но и это утверждение также вызывает серьезные сомнения.

В Центральной Азии в самые различные периоды соседствовали и тенгрианство, и буддизм, и христианство, и иудаизм. Как пишет М.В. Хлюстов "Феномен принятия мусульманства, причем не только с помощью арабских сабель, был внутренним, архетипическим выбором народов, предки которых попеременно исповедовали почти все мировые религии. Ислам был рожден кочевниками, ими же разнесенный по всему свету, принят народами кочевыми или их потомками. Следует хотя бы бегло ознакомиться с его доктриной, что бы понять насколько хорошо они ложатся на тип психологии номадов. Нет ничего удивительного в том, что кочевники-воины приняли веру не в мирного проповедника, безропотно давшего себя распять, даже желавшего этой казни ради спасения человечества и искупления его грехов, а в лихого наездника и воина, саблей о двух лезвиях победно насаждавшего свою веру. Пророк-победитель оказался более симпатичен, чем покорный высшей воле Бог-неудачник... Единственная мировая религия, помимо ислама, принятая номадами - ламаизм. Не следует забывать, что его составляющая, религия бон - тибетский вариант культа Тенгри. Буддизму вообще свойственно адаптировать местные верования, не враждуя с ними, но, включая их в свой обширный пантеон, что порой порождает довольно странные сочетания. Личная симпатия воинов-номадов склонилась вновь к одинокому отшельнику, постигающему мир, образ которого столь близок одинокому пастуху, а не к неистово проповедующему в городской толпе. Концепция реинкарнации оказалась так же весьма притягательной для воина, идущего на битву и должного попрать страх смерти, что помогает легко рисковать и умирать" [196].

Если западные кочевники пошли по пути ислама, то восточные - ойраты, монголы, буряты и другие - предпочли буддизм. И в этом выборе также сказалось преобладающее влияние соседних цивилизаций. Исламский мир оказал серьезно воздействие на тюрков. А монгольские народы оказались последователями своих предков, которые установили владычество над Китаем.  

В своей "Истории Тибета" И. Попов следующим образом объясняет развитие ламаизма среди монголов - "Наиболее подходящим средством облагородить свой народ Хубилай считал ламаизм "во-первых, потому что последний во многом был сходен с шаманством монголов, а во-вторых, по чисто политическим соображениям. Дело в том, что хотя и монгольские полководцы и покорили Тибет, но не весь, а только восточную его часть. В центр же страны, благодаря горам и пустыням, не мог проникнуть ни один из них, а потому и власть китайского императора над Тибетом была только номинальной. Действительная же власть над страной сосредотачивалась в руках лам. Хорошо понимая призрачность своего господства над Тибетом, и желая сделать его своим настоящим владением, Хубилай решил воспользоваться для этого мирным дипломатическими средствами, т.е. вступить в союз с ламами и через дарование им некоторых прав и привилегий приобрести действительную власть над Тибетом". Как считает И. Попов "время царствования Хубилая было весьма благоприятным для развития и усиления ламства, хотя благоговение его к ламам было скорее политической мерой, чем делом сердца. Слабые же духом преемники Хубилая всецело подпали под власть лам, так что история Юанов - так называется в Китае монгольская императорская фамилия - полна жалоб на чрезмерную привязанность их к ламам, на их корыстолюбие, распущенность и наглость" [197].

В этом плане интересно замечание известного советского ойратоведа и специалиста по народному эпосу "Джангар" С. Козина, согласившегося с мнением И. Бичурина, "а за ним профессоров Н. Веселовского и А. Позднеева, приписывавших ойратским предводителям идеи политического преемства наследия юаньских императоров, а также политические замыслы и планы восстановления в 17 столетии, и, может быть, еще раньше, уже при  Эсене в 15 столетии, Юаньской империи". Стремление хана Эсена восстановить империю Юань выражалось не только в том, что, как следует из Минши, он в середине 15 века провозгласил себя хаганом этой династии, но также в проведении соответствующей религиозной политики [198].

Проблема религиозных предпочтений стояла перед народами Центральной Азии достаточно серьезно. И этот выбор уже осуществлялся на различных этапах истории. Буддизм наиболее рано из всех мировых религий пользовался популярностью в аристократической среде первого Тюркского каганата. В буддизме правители каганата видели ту универсальную форму религии, которая могла помочь созданию идеологической  общности в очень разнородной по своему составу державе. Буддизм в Казахстане в 7-8 веках занимал  в городах Семиречья прочные позиции, о чем говорят раскопки двух буддийских храмов на городище Ак-Бешим (Суяб). Манихейские и христианские (несторианские и яковитские) общины существовали в 6-9 веках в городе Аргу-Талас (Тараз) и еще четырех семиреченских городах. На рубеже 7-9 веков несторианский клир добился обращения в христианство джабгу карлуков и образования особой карлукской митрополии.  Часть населения Тараза сохранила зороастрийскую религию [199].

Всемирные торговые пути из Европы, Передней Азии в Индию, Китай, другие регионы вели не только караваны с товарами, но и идеи. А носителями идей были незаурядные личности.

Основываясь на сведениях, содержащихся в "Житии Святых Апостолов", ряд исследователей пришел к убеждению, что Святой Апостол Матфей проповедовал на территории прилегающей к озеру Иссык-Куль и был основателем местных христианских общин. В древней Киргизии Апостол оказался по пути в Индию. Этот факт подтверждают письменные источники второго века нашей эры. В них упоминается о появлении в это время и быстром развитии христианства в Центральной Азии.  К настоящему времени, в Кыргызстане открыто более 700 христианских памятников, в том числе 4 монастыря.

Как пишет А. Акишев, на территории Семиречья и в долине озера Иссык-Куль обнаружены сотни несторианских погребений с надписями сирийским письмом. Часто на них писали наряду с тюркским именем умершего его христианское имя [200].

Распространение ислама в Средней Азии началось во второй половине 7 века в период правления халифа Муавии ибн Суфьяна. Окончательное включение Мавераннахра в арабский халифат произошло в начале 8 века. В течение длительного времени распространение ислама сопровождалось борьбой между его течениями. Тем не менее, в 9-10 веках  Восточная Фергана, Восточный Туркестан, Семиречье, Тараз, Исфиджаб, Шаш, Фараб и низовье Сырдарьи входили в состав единого историко-культурного региона. Господствующей идеологией здесь стало шиитское учение кайсанитов-мубаййидитов, впитавшее в себя многие черты местных доисламских культурных традиций. Центральной место в нем занимало познание имама, постижение божественной мудрости рационалистическим путем. Идеологически это выражалось в противопоставлении рационализма ученых Туркестана суннитскому традиционализму Мавераннахра [201].

Развитие международной торговли, которую сосредоточили в своих руках мусульманские купеческие корпорации, определило победу ислама на значительном протяжении Великого шелкового пути. Медленнее ислам проникал в среду кочевников и осваивался ими поверхностно. Например, Сартак, наследовавший Батыю после его смерти, был гонителем мусульман. "Вступив на престол, Сартак должен был отправиться на поклонение великому хану Менке. На обратном пути Сартак проехал мимо орды дяди своего Берке и повернул в сторону, не повидавшись с ним. Берке послал спросить о причине такого оскорбления. Сартак ответил: "Ты мусульманин, а я исповедую христианскую веру; видеть лицо мусульманина есть несчастие". Берке заперся в своей палатке, положил веревку себе на шею и трое суток провел в плаче и молитве: "Боже, если вера Мухамеда согласна с истиною, отомсти за меня Сартаку". На четвертый день после этого Сартак умер.

Преемник Сартака Берке, наоборот, официально принял мусульманство. Обращение Берке не означало, однако, окончательного обращения в мусульманство всей Орды. Один из следующих "ордынских царей" Тохту (1291-1313 гг.) был ревностным почитателем шаманства и ламаизма" [202]. Принятие ислама ханом Берке не помешало ему позволить в 1261 году основать Сарайскую православную епископию. В 1276 году сарайский епископ Феогност присутствовал на Константинопольском патриаршем соборе, где он поставил вопрос о пожелавших креститься татарах. Позднее хан Узбек выдал русскому митрополиту ярлык, который давал право на целый ряд привилегий, включая независимость церковного суда [203]. Привилегии, полученные православным духовенством, позволили ему оказывать серьезное влияние на русское общество. 13 век стал временем решительного проникновения христианства в массы населения, и страшные десятилетия иноземного завоевания и ига, вероятно, способствовали этому процессу. В документах и летописях исчезают упоминания волхвов среди собственно русского населения. Прекращаются захоронения в курганах - погребальный обряд в деревне становится христианским, почти пропадает языческая символика на ювелирных изделиях [204].

Последовательные и "истинные мусульмане" - жители земледельческих оазисов, всегда с сомнением смотрели  на кочевников, которых они не без оснований подозревали в шаткости веры. Тюрки, в том числе оседавшие в оазисах, оставались поверхностными мусульманами и с легкостью взывали в трудные минуты к духам предков, нежели Всевышнему.

Даже эмира Тимура и чагатаев обвиняли в том, что для них яса Чингиз-хана стояла выше шариата; на этом основании сирийскими богословскими авторитетами была издана фетва, по которой Тимур и его подданные не признавались мусульманами. В 1372 г. послу эмира Тимура было сказано в Хорезме: "Ваше царство - область войны (дар аль-харб), и долг мусульман - сражаться с вами". А областью войны в исламе считаются территории, не принявшие святого учения.

Таким образом, даже Тимура правоверные мусульмане считали язычником. И для этого были основания. Резким внешним отличием Тимура и его воинов от прочих мусульман были сохраненные ими, по монгольскому обычаю, косы, что подтверждается и некоторыми среднеазиатскими иллюстрированными рукописями того времени. Когда войско Тимура осаждало Дамаск (1400-1401 гг.), его внук Султан-Хусейн изменил своему деду и перешел на сторону осажденных; ему, прежде всего, отрезали косу и заставили его переменить одежду [205]. Отрезание косы и  смена одежды были своеобразным символом отказа от варварской с точки зрения земледельческих культур, кочевой, неисламской традиции и приобщения к цивилизованному мусульманскому образу жизни.

Кстати, ношение длинных волос или косы было отличительным признаком мужчин многих кочевых народов. О кыпчаках, переселившихся в Венгрию, источники свидетельствуют, что они брили бороду и коротко стригли волосы. Но их знать, в отличие от простых кочевников, носила косу или клок волос на левой стороне. Ношение одежды и волос на кыпчакский манер было широко распространено среди венгерской знати, что беспокоило даже католическое духовенство. И также как ревностные мусульмане, католики заставляли язычников-кыпчаков принимать христианство. В манифесте 1279 года папа римский обязал венгерского короля потребовать от кыпчакских ханов и их окружения оставить почитание своих старых языческих богов, отбросить обычаи язычников и всем поголовно креститься.  В орды и курени кыпчаков для соблюдения этих правил назначались инквизиторы [206].

По рассказу Феофана, жители Константинополя толпами сбегались посмотреть на прибывших в 558 году аварских послов. Особенно поразили их во внешнем виде невиданных еще варваров волнистые  волосы, заплетенные в косу. Несколько иначе носили косы венгры и болгары. Они оставляли на стриженой голове пучок длинных волос, который и заплетали в одну или несколько кос. Наконец, косу, по словам Рубрука, носили "татары", населявшие южнорусские степи. Предполагается, что под татарами Рубрука следует видеть половцев, которым принадлежат и каменные бабы, иногда представляющие безбородых мужчин с косами. Коса явилась как способ ношения длинных волос, оставлявшихся на голове целиком или частично, в связи с представлением о заключенной в них магической силе [207].

В течение многих веков после принятия ислама кочевники оставались приверженцами доисламских верований. Инерция оказалась настолько сильной, что даже в современных государствах региона существуют серьезные различия в этом вопросе. Если в Казахстане и Кыргызстане политическая борьба носит светский характер, то в Узбекистане и Таджикистане основной вопрос стоит иначе. "Сегодня Узбекистан может выбирать не между демократией и диктатурой, а между жесткой светской властью и господством религиозный фанатиков" [208].

После кровопролитной гражданской войны  и урегулирования конфликта, Таджикистан - единственное государство в Центральной Азии, где легально действует исламская партия. В соответствии с мирными соглашениями между оппозицией и властями 1997 года, положившими конец кровопролитной пятилетней гражданской войне. С началом антитеррористической операции власти Таджикистана начали проводить мероприятия по постепенному блокированию деятельности исламистов. Под различными предлогами они закрыли восемь мечетей близ границ с Узбекистаном и Кыргызстаном, были уволены пятнадцать глав мечетей - имамов-хатибов, которым Совет улемов Таджикистана (высший религиозный орган страны) отказал в регистрации. Президент Э. Рахмонов обвинил ряд членов Партии исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ) в том, что они "вносят раскол в общество, проводя идеологическую обработку верующих в духе экстремизма". В начале июля 2002 г. в одном из своих выступлений президент он отметил, что количество новых мечетей, открытых в Таджикистане за годы независимости, превышает число средних школ, открытых за все 70 лет советской власти. Он подчеркнул, что в одном только Исфаринском районе на 200 тысяч жителей приходится 192 мечети. Согласно официальным данным, на 1 июля 2002 года в Таджикистане были зарегистрированы 231 крупная мечеть, 3082 мелких, 20 медресе, один исламский институт и 96 курсов начального исламского образования [209].

В соседнем Узбекистане также исламские нелегальные организации экстремистской направленности, выступающие с лозунгами создания исламского государства, представляют реальную оппозицию режиму. Идея джихада уже неоднократно звучала в историческом прошлом оседло-земледельских регионов Средней Азии. Например, в беседе с научным сотрудником Музея истории АН УзССР М. Максимовой в июне 1946 года, очевидец восстания 1916 года А. Мамиров рассказывал, что лозунгами у повстанцев были: "Долой белого царя и русских". "Не бойтесь! Если будете убитыми, станете шахидами, то есть жертвами во имя ислама, если убьете - то, будете газы - героями! Бейте русских, сделаем мусульманабад - мусульманский мир! Убьем русских и создадим мусульманское государство" [210].

Значение религии в жизни народа понимали и русские колониальные власти. Любопытно, что во время волнений 1916 года военный губернатор Ферганской области генерал-лейтенант Гиппиус, надев на себя халат и тюбетейку, выступал с увещеваниями перед возмущенной толпой с Кораном в руках [211].

И причин для религиозного фанатизма было предостаточно. "Туркестан (главным образом его узбекские и таджикские области) в течение многих  веков являлись одним из оплотов мусульманской религии и рассадником мусульманской книжной учености и мистицизма. "Священная" Бухара (Бухара-и-шериф), Самарканд, Коканд, Хива, Туркестан и ряд других городов были религиозными центрами обширного региона. Огромным влиянием в Средней Азии пользовались многочисленные ишаны (пиры), имевшие множество последователей (мюридов). Широко были распространены и дервишские ордена. Мечети, мазары и другие священные места были густой сетью разбросаны по всему краю.

Многочисленные духовные школы (мектебы и медресе) пополняли ряды духовенства. А одной только Бухаре до Октябрьской революции было около 200 медресе (высших, средних и низших) и 300 мектебов, в Коканде - 25 медресе и 100 мектебов, в Намангане - 14 медресе и 40 мектебов, в Андижане - 14 медресе и 60 мектебов и т.д.

В связи с этим необходимо отметить, что эти данные невольно приводят к мысли о религиозной основе противостояния коренного и европейского населения в прошлом и настоящем. На первый взгляд дело обстоит именно так. Причин враждебности религиозного сословия к русскому правительству было много. Во-первых, царские власти ликвидировали в Туркестане духовное управление, захватив заведывание религиозно-административными делами в свои руки (военные губернаторы). Во-вторых, мусульманское духовенство, пользовавшееся при ханской власти большими правами, привилегиями, преимуществами и влиявшее на гражданское управление,  при царизме было уравнено в правах со всем остальным населением и лишилось, таким образом, всех этих привилегий и преимуществ. В-третьих, под предлогом эпидемии в Аравии царские власти до 1900 г. запрещали паломничество в Мекку, которое приносило немалые доходы духовенству и играло большую роль в религиозной жизни мусульман. В-четвертых, положение об управлении Туркестанского края, введенное в 1886 г. значительно ограничивало права вакуфов - они были обложены поземельной податью и другими налогами, от которых прежде освобождались, а часть вакуфных земель была даже конфискована, что материально ударило по духовенству. Мусульманское духовенство смотрело на эти явления, как на сознательный подрыв устоев мусульманской религии. В-пятых, не нравилось мусульманскому духовенству и открытие царскими властями "русско-туземных школ", которые конкурировали с мектебами, дававшими религиозное воспитание [212].

Была еще одна веская причина для резкого противостояния в регионе. Прибытие русских переселенцев в густонаселенный регион нарушало существующий баланс сил, и усиливало напряжение экономического давления, земельных отношений. В связи с этим, как считает С. Лурье, в отличие от других регионов Российской империи, русская колонизация в Туркестане имела характер введения в организм региона замкнутых русских вкраплений-крепостей. "Но характер управления регионом - "крепостью" неизбежно влиял и на отношения русских с местным населением. Необходимость жестко пресекать любые проявления недовольства со стороны покоренных народов вела к тому, что власти зорко следили, выказывают ли представители местного населения должную лояльность к русским, всем русским, включая низшие социальные слои. В прежние времена, на других окраинах, подобное было мало характерно для российской политики: переселенцев разве что оберегали от вооруженных нападений, в остальном же власти не вмешивались, предоставляя русским земледельцам справляться со своими трудностями самостоятельно. Но регион - "крепость" предполагал и особую дисциплину. В итоге, русские в Туркестане, во-первых, значительно меньше, чем на других окраинах вступали с местным населением в непосредственный контакт; во-вторых, были поставлены в положение господ, впервые в истории Российской империи.

Кроме того, в регионах - "крепостях" проявляла себя еще одна крайне любопытная черта: русские словно бы начисто утратили свою способность к ассимилированию местного населения" [213].

Строительство крепостей в покоренных областях - явление характерное для разных регионов и исторических промежутков времени.  Сыр-Дарьинский военный губернатор Гродеков в конце 19 века считал, что каждый новый русский поселок в Туркестане равносилен батальону русских войск. Вооружение русского населения края необходимо для того чтобы быть готовым к тому времени "когда религиозно-политическое сознание покоренных народностей созреет настолько, что идеи естественного сепаратизма от немногочисленных ныне фанатиков проникнут и в массу народу и создадут нам много серьезных затруднений: в предприимчивых тюркских народностях, образовывавших здесь ранее грозные военные государства, имеются для этого много горючего материала". И уже в 1898 году в Семиречье было роздано три тысячи винтовок: одна тысяча казакам, а две тысячи русским крестьянам [214].

Таким образом, основой противоречий была не религия, а экономика. Подрыв позиций духовенства в вопросах владения землей, распределения воды, взимания различных налогов, отторжение земель у местного населения в пользу колонистов, казачества приводил к обострению экономических проблем. Религия стала знаменем, под которым скрывалась иная цель - восстановление былой позиции исламской элиты, возвращение утраченных земель и привилегий.

Другой причиной конфликта были жесточайшие методы проведения колонизаторской политики. Характерным является предложение Гродекова об уничтожении туркмен-текинцев в Ахале и Мерве из-за их набегов на соседей. В этот же ряд можно отнести зверства карателей при подавлении многочисленных восстаний, в том числе и масштабного восстания 1916 года.

Преодоления этих явлений было возможно через  ассимиляционные процессы, деятельность христианских миссионеров. Но эта попытка не удалась. Американский путешественник Скайлер говорил о русской администрации, что "чиновники совершенно не интересуются бытом и культурой завоеванных народов. Я не встречал ни одного русского чиновника или офицера, который знал бы местный язык, интересовался бы богатой местной культурой. Они держат себя завоевателями, ничем не доказывая своего превосходства, за исключением права сильного" [215].

Практически все исследователи отмечали огромную пропасть между европейским и азиатским населением края - языковый и культурный барьеры. Даже формирование частей Красной Армии из представителей местных национальностей осложнялось теми же факторами: языковым барьером, особенностями быта и психологии народов региона, игнорирование которых в условиях казарменной жизни способствовало частым побегам из воинских частей бойцов местных национальностей [216].

В то же время нельзя говорить о распространении исламского фундаментализма в Казахстане и Кыргызстане, что признавалось практически всеми исследователями зоной поверхностного ислама. О поверхностном восприятии ислама казахами и кыргызами писали разные исследователи. Широкое хождение имеет известное суждение на этот счет Ч.Ч.Валиханова.

Есть  множество исторических фактов, на которые опирались исследователи. В 20-е годы 18  века, когда все три жуза казахского народа находились в изгнании на территории среднеазиатских ханств, спасаясь от преследований джунгар, казахи как сомнительные мусульмане, могли еще раз по требованию правителей и служителей религиозного культа Хивы, Бухары и Самарканда повторить церемониал принятия ислама [217].

Можно привести мнение  бухарцев, которые пытались  поднять на газзават против России казахов Младшего жуза по наущению турок. В письме "лета 1788 от Рождества Христова" "храбрым воинам, биям и старейшинам Сарытай-бию, Сырым-батыру, Шукурали-бию, Садрыбеку, Барак-батыру, Даждан-батыру" к которому приложена чернильная печать бухарского аталыка Шаг-Мурата, констатировалось следующее: "Слышим мы, что у вас, казаков, собственных мудрецов или ученых людей нет; почему никак не можете исполнять узаконений Пророка нашего. Поелику же господь Бог всем народам повелел знать учение его и, сообразуясь с оным молиться, содержать пост и давать милостыню  из имения своего, то познание грамоты для чтения книг принадлежит к богослужению. У нас ныне находится источник мудрости: ибо из всяких народов, а именно из узбеков, таджиков, арабов и туркменцев много есть учащихся в школах наших, а от вас, народа столь многочисленного, не находится ни одного ученика".

Предвидя, что казахи могут отказаться от обучения богословию на добровольных началах, бухарский аталык  предлагает провести обучение принудительно - "ежели увещеваний ваших не послушают, то силою возьмите от всякого рода по два или по три человека. Пропитание будет от нас" [218]. И это письмо направлено народу, который вот уже несколько веков считается мусульманским!

Сам  А. Левшин так оценивал религиозность казахов - "Постов и омовения - весьма благоразумного постановления Магометова - киргизы не соблюдают, молиться по пять раз на день  находят они для себя трудным, мечетей и избранных  среди себя мулл не имеют. Иногда молитвы читаются  стариками в присутствии многих стоящих около них на коленях, но по большей части всякий молится когда и где хочет. Некоторые же совсем никаких обрядов религии не соблюдают. Число усердных мусульман так редко в сем народе, что исламизм совсем бы мог в нем угаснуть, если бы не поддерживали оного духовные, часто приезжающие из Бухарии, Хивы, Туркестана, и муллы, определяемые  российским правительством к ханам и родоначальникам для исправления при них должности письмоводителей" [219].

Аналогичная ситуация сложилась у кыргызов. Как пишет Ж. Сааданбеков "Ислам усвоен кыргызами намного поверхностнее, нежели таджиками или узбеками. В их вероисповеданиях, общинной этике, духовности и быту сохранилось много домусульманских и вообще немусульманских реликтов и заимствований, что сильно отличает кыргызов от их среднеазиатских собратьев - правоверных магометан - и сближает с живущими севернее и восточнее народами Центральной Азии и Сибири" [220].

В Центральной Азии хорошо известны имена многочисленных проповедников ислама, борцов против других религий и шаманизма в регионе. Одним из самых известных проповедников Накшбандийа в 16 веке был Ходжа Исхак Вали, который осуществлял свою миссию среди кочевников - туркмен, казахов, кыргызов. Ему приписывается разрушение 18 языческих капищ, священных для этих народов.  Свидетельства об массовых обращениях среди казахов и кыргызов в 16 веке подтверждают, что не все они были исламизированы [221].

В Могулистане правящий круг длительное время сохраняла приверженность язычеству. В начале 15 в. при Мухаммад-хане происходило насильственное внедрение ислама. Как пишет Мухаммад Хайдар "В своем стремлении насадить ислам среди могулов он проявил суровость и жестокость. Так, известно, что если какой-либо могул не накручивал на голову чалму, ее прибивали к голове гвоздями". Уже через несколько лет улусбек Эмир Худайдад имел основание говорить Улугбеку в ответ на просьбу последнего обучить его тора (т.е. основному своду обычаев, законов, которым руководствовались кочевые правители со времен Чингиз-хана): "Мы полностью отказались от тора Чингиз-хана и стали следовать шариату" [222].

Разная степень религиозности населения региона является данностью Истории. Но общим устремлением всех правящих режимов современной Центральной Азии является стремление предотвратить распространение исламского и любого другого конфессионального политического течения. Все прекрасно понимают, насколько разрушительны последствия такого варианта событий.

Тем более что в течение всего советского периода сложился еще один феномен, который не стоит недооценивать.  В период тоталитарного режима происходило массовое закрытие исламских учебных заведений, разрушение и закрытие мечетей, уничтожение священнослужителей. Все это не только отразилось на состоянии религии и религиозном воспитании, но и его качестве.  Абдулгани Абдулла кази, заместитель председателя Духовного управления мусульман Средней Азии и Казахстана писал о том, что "мечетями-молельнями стали руководить мало или односторонне обученные муллы, которые не понимают комплексности  интересов современного общества и потому прививают народу суеверные взгляды на жизнь. С течением времени большинство населения оказалось в плену этих взглядов. Отсюда и распространение таких вредных привычек, как обращение к шарлатанам, предсказывающим судьбу или претендующим на роль исцелителей от болезней, обращение к могилам дедов и прадедов с просьбой помогать живым в удовлетворении их запросов и пожеланий" [223].

Систематические преследования представителей культа привело к появлению альтернативных, не контролируемых  властями проповедников,  которые  пытались оказывать воздействие на широкие слои населения. При этом формировались убеждения, имеющие оппозиционный по отношению к существующим режимам характер.

Как видим, по многим причинам рассуждения об использовании ислама правящими режимами и исламизации государств представляются далекими от истины.

А это мнение является достаточно устойчивым. Например, А. Малашенко  считает, что правящие элиты стремятся "использовать религию для консолидации коренного мусульманского этноса и одновременно использовать ее как один из источников создания общенациональной идеологии" [224].

Не только правящие элиты Центральной Азии, но и американцы поняли парадоксальность ситуации с развитием исламизма как политического течения в регионе. Дж. Бейкер отмечал, что "Мысль о том, что демократия фактически подпитывает движения, основанные на религиозном, этническом или языковом партикуляризме, быть может, является главной иронической чертой нынешней эпохи. В бывшем советском блоке и на Ближнем Востоке ультранационалисты и исламские экстремисты небезуспешно обрядились в одежды демократов. Отдельные лица и группы пытаются использовать демократический процесс для прихода к власти только с целью монополизировать ее. Мы не должны поддаваться обману" [225]. Более того, анализ ситуации привел его к тому выводу, о котором в настоящее время говорят практически все лидеры Центральной  Азии - "Демократия - это не только набор правил и норм, связанных с выборами; это еще и образ жизни". Но практика Центральной Азии показывает и то, что преодоление религиозного экстремизма приводит не только к нарушениям правил и норм, связанных с выборами, но и заходит еще далее.

Первые серьезные попытки использования религии в качестве опоры государства были в Узбекистане, но иллюзия быстро развеялась под влиянием ситуации в соседнем Таджикистане и действий местных исламистов. Эпоха гласности, начавшаяся при М.С.Горбачеве, способствовала прорыву скрытой напряженности. Проявлявшееся в течение десятилетий однобокое развитие экономики и равнодушие к национальному своеобразию, такие преступные действия, как насильственное переселение целых народов с мест их традиционного проживания в другие регионы, необоснованные обвинения в национализме и репрессии, обрушившиеся на руководящих работников республик, представителей национальной интеллигенции, религиозных деятелей, применение административных методов борьбы с религией нанесли большой ущерб народам Средней Азии, создали питательную среду для этнического и конфессионального экстремизма. Широко развернувшееся в мусульманском мире возрожденческое движение, оказало определенное воздействие на мусульман в Средней Азии [226].

Религиозные фундаменталисты выступили не только с лозунгами возрождения ислама и создания необходимых условий функционирования религиозных учреждений, но и поставили вопрос об изменении существующей политической системы. Одним из основных лозунгов экстремистов стало возрождение Великого Туркестана, создание на его территории халифата и т.п.

В течение короткого времени Узбекистан перешел к самой жесткой системе подавления религиозной оппозиции как единственно реальной политической силы, которая могла бросить вызов режиму.

В докладах правозащитных организаций, таких, как "Human Rights Watch" и "Amnesty International", говорится о том, что узбекское государство держит религиозную жизнь в жестких руках, а мусульмане, которые исполняют свои религиозные обряды не в тех мечетях, где это разрешено делать, подвергаются преследованиям. Утверждается даже, что достаточным основанием для ареста является уже то, что мужчина носит слишком длинную бороду.

Практически все существующие в центрально-азиатском регионе правящие режимы являются по сути атеистическими, а ислам используется для решения предельно конкретных задач. Этот официальный ислам в большей мере является  идеологическим инструментом в "учении о независимости" И. Каримова, которое введено в качестве обязательного предмета в школах, чем религией.

Созданные в Казахстане, Кыргызстане, Узбекистане и Туркменистане органы, жестко регулируют деятельность конфессий.  Главная цель, которая решается при этом - препятствие для развития таджикского варианта событий, исламизации политики, формирования исламской оппозиции.

Можно сказать, что практически все понимают, что, хотя и в  разной степени, в современной ситуации единственным реальным оппонентом режимов, прежде всего в Узбекистане и Таджикистане,  может стать оппозиция на религиозной исламской основе. И дело не только в существовании объективной базы, но и психологическом факторе. Абстрактные идеи демократии, не учитывающие реалии постсоветских государств и их сложную историю, слабо воспринимаются населением. Легче и понятнее, ближе к ментальности оказываются идеи, основанные на исламском мировоззрении и практике.

В этом отношении Казахстан и Кыргызстан находятся в более благоприятной ситуации. И не только в силу  наличия большой русскоязычной общины в Казахстане или космополитизма и западничества местной верхушки в Кыргызстане в лице А.Акаева, как считает  А. Малашенко, но и в большей степени в силу отсутствия традиций религиозного фанатизма местного населения. Тем не менее, различные организации осуществляют попытки продвижения идей исламского экстремизма, что находит  отражение в распространении листовок и религиозной литературы. Но они не имеют политически значимого отклика среди населения.

В казахстанской молодежной среде сторонники ислама составляют 65,3 процента, православия - 21,8 процента, католики составляют 1,7 процента, протестанты и сторонники нетрадиционных религий - 3 процента. В то же время приверженность к той или иной религии рассматривается молодежью как национальный, этнический признак. В связи с этим только 8,8 процента молодежи состоит в общине и соблюдает религиозные обряды и традиции [227].

Другим препятствием на пути исламизации в Казахстане является либеральная экономика. В настоящее время  со сферой малого и среднего бизнеса связано почти 3 млн. человек из 15 млн. общей численности населения. Тем самым создана возможность реализации социальной энергии активной части населения в сфере экономики. Естественно, что неправомерные действия местных властей создают конфликтные ситуации, когда мелкие предприниматели проводят акции протеста против повышения тарифов, неправедных сборов и притеснений и т.п. Но эти выступления никогда не имели конфессионального характера. Таким образом, активная государственная политика по развитию мелкого и среднего предпринимательства позволила создать достаточно сильное противодействие политическому и религиозному экстремизму.

В то же время жесткое подавление экономической инициативы расширяет протестную базу в Узбекистане и Туркмении. Эту особенность отмечает, например,  заведующий отделом исламоведения Института востоковедения им. Беруни Академии наук Узбекистана  Б. Бабаджанов - "До 1995 года значительная часть населения могла поправлять свое положение традиционным для Долины (имеется в виду Ферганская долина) занятием - "челночной торговлей". Последовавшие затем запреты на вывоз ряда товаров и фруктов из страны, слабые платежеспособность и емкость внутреннего рынка, а затем и прекращение свободной конвертации валюты, оборвали начавшийся  процесс формирования "среднего торгового слоя", большая часть которой быстро разорилась. Представители этого слоя пополнили ряды тех, кому очень симпатичны идеи "халифистов" о необходимости создания условий для свободной торговли. Крайне медленно воплощается государственная Программа  развития среднего и мелкого производителя в сельском хозяйстве и промышленности из-за отсутствия дифференцированных налогов и иных эффективных механизмов защиты малого и среднего  бизнеса. Между тем "халифисты" и в этом отношении предлагают популистские, малореальные, но все же, более привлекательные для частного бизнеса альтернативы, исходящие, по их мнению, из самого духа раннеисламских правовых и экономических установок, обязывающих выплатить  только закат (своеобразный вид налога), который равен 1/40 дохода и ушр, который составляет максимум 10% дохода" [228].

Сходная ситуация сложилась и в Таджикистане.  Здесь "молодые предприниматели остро ощущают недостатки законов, которые препятствуют развитию бизнеса. Отсутствие деловой этики, нормальных правил игры на рынке, возможностей обратиться в суд и арбитраж тормозит развитие бизнеса. Именно молодые ощущают это острее всего. Поскольку светское управление не может или не желает улучшить положение в правовой сфере, обеспечить порядок и законность, то молодые предприниматели и торговцы обращаются к исламу, пытаясь найти в нем регулятор социальной и деловой жизни. Можно предполагать, что эти две тенденции -  а) обращение к исламу как способ найти справедливость, смысл жизни: б) обращение к исламу как Закону, который может регулировать отношения людей и в частной, и в социальной, и в деловой сферах в условиях беззакония, - являются основными факторами, способствующими подъему исламских политических движений, в том числе и экстремистского характера" [229].

Но и путь развития рыночных отношений вовсе не исключает вероятности роста противоречий в обществе.  Например, если в 2000 году респонденты в Казахстане называли в качестве основных трех причин, приводящих жителей Казахстана к вере в Бога, ухудшение экономического положения, нарушение властями социальной справедливости и отсутствие уверенности в завтрашнем дне, то в 2002 г., хотя причины остались те же, на первое место вышли нарушение властями социальной справедливости, отсутствие перспектив и уверенности в завтрашнем дне. И уже затем следует ухудшение экономического положения. Как видим, экономические причины перемещаются на третий план. Свою роль здесь сыграли своевременная выплата зарплат, пенсий, пособий и их  повышение, которые сказались на материальном положении респондентов и, соответственно, их ответах [230].

Таким образом, нельзя считать единственным фактором роста религиозности ухудшение материального положения, хотя он играет ведущую роль. Важным направлением является создание действенной системы коммуникаций, социальных связей внутри общества, между гражданами и государственным аппаратом. Отчуждение граждан от управления приводит к росту протестных настроений, идеологической базой которых нередко становится религия.

Осуществление преобразований объективно не может повышать благополучие всех членов общества. Например, введение земли в рыночный оборот и частной собственности на нее, может привести к резкой социальной дифференциации населения и обострению социальных проблем. Достаточно вспомнить историю.  В материалах к отчету Закаспийской области за 1910 год указывалось, что "многие богатые и влиятельные лица уже  много лет занимаются скупкой мюльковых участков с водой у беднейших членов аула и присваивают их себе в собственность. Отсюда, с одной стороны, образуется класс более или менее крупных землевладельцев, а с другой - класс безземельного пролетариата, не имеющего иногда даже места для оседлости". К 1914 году по Закаспийской области 60,8% дехканских хозяйств с посевом до двух десятин владели 21% посевов, а 11,3% байских хозяйств с посевами  5 десятин и выше сосредоточили в своих руках 41,2% посевов [231]. Разорение мелких хозяйств, занимающихся выращиванием хлопка в Ферганской области, было непрерывным процессом в дореволюционном Узбекистане. Здесь 81,1% дехканских хозяйств владели только 33,2% земли. С развитием товарных отношений росла и масса разорившихся земледельцев, протестного потенциала общества.

Различный уровень религиозности населения и степень воздействия ислама на внутреннюю политику не позволяет говорить о развитой системе религиозной солидарности в регионе.  Более того, в регионе существуют и препятствия на пути радикальных форм ислама. Как пишет Г. Тазмини (Кентский университет, Великобритания),  такими факторами были следующие: 1). 98 % мусульман Центральной Азии - сунниты, что ограничивает влияние исламских радикалов Ирана; 2) возрождается суфизм - одно из наиболее толерантных течений в исламе, он впитал догматы буддизма, шаманизма, христианства и отрицает политическое использование веры; 3) для многих ислам - лишь культурная традиция, для других - инструмент изменения политической системы [232].

Традиция рационализма и толерантности ислама сложилась достаточно давно и описана в многочисленной литературе. Наряду с тем, что кочевники, принявшие ислам, опирались на доисламские традиции, существовала и другая тенденция, связанная с деятельностью ученых. Многие из великих центральноазиатских энциклопедистов, называя себя мусульманами, могли входить в противоречие с ортодоксами. Имам Аль-Газзали, современник Ибн Сины, был первым, кто назвал ученого неверным, и это обвинение фундаменталисты повторяют даже в наши дни. В свою очередь аль-Фараби "в своем определении добра и зла руководствовался не законами шариата, а соображениями чистого разума", за что его подвергли в качестве наказания множеству ударов по голове его же книгой, в результате чего Аль-Фараби лишился зрения.

Вся деятельность знаменитых средневековых мусульманских мыслителей, таких как Аль-Кинди, Аль-Фараби, Ибн-аль-Хайтам и Ибн Сина, свидетельствует о том, что, хотя все они и считались мусульманами, ни в них самих, ни в их научных достижениях не было абсолютно ничего исламского. Напротив, вся их жизнь носила четко выраженную антиисламскую направленность, а их достижения в медицине, химии, математике и философии стали естественным, логическим продолжением древнегреческой, т.е. языческой, научной мысли" [233].

С учетом древних традиций и современных реалий в центральноазиатских государствах осуществляются попытки консолидации наций на нерелигиозной основе.

Не секрет, что сообществу людей, особенно ограниченному рамками государственного или административного деления, нужна объединяющая идея. Потребность в таковой усиливается при смене политических режимов, изменении социальных и экономических условий жизни населения и социальных и стихийных потрясений [234]. Интеллигенция республик Средней Азии и Казахстана в течение последних десяти лет осуществляет  поиск этнической идентичности выраженной в "национальной идее". Тоталитарное наследие сказывалось в том, что "национальная идея" представлялась в виде некоего одобренного свыше и внедряемого в общество идеологического документа. Естественно, он не должен был походить на Программу КПСС, а представлять собой набор "национального наследия" сдобренного "общечеловеческими ценностями".

Многочисленные авторы подобных инициатив не понимали или не хотели понять, что появление утвержденного государством идеологического документа, регламентирующего хотя бы часть общественной и личной жизни граждан и являющегося  внедряемым государственными органами актом, означало бы возрождение  тоталитаризма. Отсюда следует с фатальной неизбежностью другой шаг - любое инакомыслие, любое противоречие данной идеологии должно пресекаться всей мощью карательных органов.

Сохранение идеологического плюрализма в новых независимых государствах является важнейшим достижением, которое, как видим, подвергается определенной опасности. Не случайно С. Тэлбот в своем выступлении в Гарвардском университете 1 октября 1999 года говорил о том, что "в сегодняшней России то, что я называю "идеологией потребности в идеологии", постепенно исчезает. Три года назад Президент Ельцин с большой помпой создал специальную комиссию по разработке единой национальной государственной идеологии. Этот проект закончился неудачей. На мой взгляд, это положительный признак. Конституция 1993 года, которую активно поддерживал сам Президент Ельцин, ввела запрет на "государственную или обязательную идеологию". Но самое главное, для любого государства хорошо, когда его общество и система государственного управления разноплановы, плюралистичны и - это самое важное - свободны для того, чтобы не возникало потребности или даже возможности введения какой-то единой идеологии".

Тем не менее, попытки создания объединяющей идеологической конструкции предпринимались во всех странах. Было совершено ясно, что государство должно направить социальную энергию  не решение позитивных задач и сформировать объективно необходимые чувства патриотизма, ответственности за судьбу страны. В связи с этим в Казахстане была разработана Программа "Казахстан-2030" Н.Назарбаева. Она является предметом изучения школьников и студентов, а также стратегией деятельности Правительства, концепцией развития страны на ближайшие десятилетия.

Концепция  "Узбекистан - страна с великим будущим" активно развивается И. Каримовым. Обращение к истории связано с именем великого завоевателя эмира Тимура. Как пишет Райнхард Везер: "Во многих городах Тимуру поставлены памятники, а в столице Ташкенте в 1996 году по случаю его 660-летия было построено в качестве музея здание с куполом. Музей, разумеется, в большей мере является выражением почитания, чем объектом, где можно получить какую-то информацию. На некоторых транспарантах с политическими лозунгами, которые повсюду можно видеть в городах, приводятся действительные и надуманные изречения Тимура - честь, которая в иных случаях полагается только президенту Каримову. В культе вокруг средневекового владыки можно отчетливо заметить стремление провести параллель между Тимуром и Каримовым: образ строгого, даже жестокого властителя, который нужен стране и который сохраняет какие-то традиции прошлого" [235].

Наследие империи Тимура также является составной частью современной идеологии. Ряд внешнеполитических идей президента Ислама Каримова аргументируется традициями узбекской государственности. Главный приоритет внешней политики Республики Узбекистан - соседние страны. Ключевая региональная идея - "Туркестан - наш общий дом". Он обосновывает претензии республики на региональное лидерство рядом факторов, в том числе и при помощи исторических аргументов (наличие "великой истории и великого духовного наследия", "великой культуры"), а также определением границ и названия геополитического региона, в котором находится Узбекистан. Как подчеркивает президент Каримов: "Мы далеки от желания принизить других. Однако в ту пору, когда население некоторых нынешних стран жило еще племенами, на нашей священной земле процветали науки и искусства" [236].

Практически большинство узбекских исследователей пропагандируют официальные идеологические установки. Например, Ф. Хамраев заявил о том, что "Узбекистан в отношениях с государствами Центральной Азии в силу исторических, геополитических и экономических причин объективно выступает как естественный и единственный системообразующий, интегрирующий фактор и в этом состоит его значение для регионального сотрудничества в безопасности в Центральной Азии" [237].

В Таджикистане консолидирующей основой для нации также стало обращение к истории. В 1999 году в этой стране проводились празднования тысячелетия династии Саманидов (819-999 гг.), которая должны стать культурным символом таджикской цивилизации.

В Кыргызстане руководством республики активно используются проблемы консолидации на основе эпоса "Манас". Например, проведены не только пышные празднования 1000-летия Манаса, но и президентом страны А.Акаевым написана новая книга - "Кыргызская государственность и народный эпос "Манас". Как сообщил А. Акаев в своем выступлении на презентации, книга является итогом его всей "почти сорокалетней сознательной жизни" и он ставил перед собой три цели. Прежде всего, показать, как шла этническая консолидация кыргызов на той территории, где они проживают ныне. Вторая цель, это идея национальной государственности, которую кыргызы не утратив, пронесли с древнейших времен до сегодняшних дней. По словам президента республики, концентрированным выражением этой идеи является народный эпос "Манас". Кыргызской государственности насчитывается 2200 лет и отмечаемый 2003 год, как год Кыргызской государственности, по мнению президента, поможет еще раз консолидировать народ, укрепить его единство и дать новый толчок развитию молодой кыргызской государственности. В третьих, в книге ставилась задача показать взаимоотношения кыргызов со своими великими соседями Россией и Китаем [238].

Все эти идеологические установки имеют широкое хождение, но не  означают, что иные идеи не имеют своих поклонников.

Самым парадоксальным в регионе является возврат к государственной идеологии, не только пропагандируемой, но и насильственно внедряемой в Туркменистане. "Рухнама" С.Ниязова, претендует на роль большую, чем Коран. И это  случай уникальный не только в Центральной  Азии, но и в мире.  

Эта тенденция в формировании идеологического пространства новых государств Центральной Азии оправданна с точки зрения объединения общества и укрепления государства. Но в современных условиях противоречит тенденциями в понимании политического плюрализма. Даже на Западе постмодернизм смело бросил перчатку европоцентризму, который объявлял европейскую культуру высшим достижением человечества, а ее исторический путь - магистральной линией развития для всех остальных неевропейских культур. Постмодернизм исходит из примата плюрализма и отрицает приоритет универсалистских принципов. В политическом плане это означает выступление за уважение прав этнических меньшинств, культурам которых угрожает официальная государственная политика унификации и гомогенизации. Тем самым, постмодернизм выступил и против классического варианта представительной демократии, отдающей предпочтение мнениям большинства населения и оставляющей без внимания иные взгляды, выражаемые меньшинствами.

Соотношение интересов этнического большинства и меньшинств до настоящего времени остается проблемой для всех регионов мира. Но исторический  опыт показывает, что преобладающей тенденцией на этапе становления государств является все-таки унификация.

Естественно, что поиск универсальной истины не мог не привести к исламу, который должен был стать элементом новой национальной идеологии. Часть интеллигенции стала представлять ислам как фактор этнического возрождения и политическую программу исходя из приверженности этой религии представителей  "государство - образующих" наций.  И также как и в странах третьего мира в 50-60-е годы, религиозные символы в той или иной мере служили основополагающими шаблонами для осмысления личных и социальных действий. При этом поиск идентичности заходил настолько далеко, что некоторые представители интеллигенции провозглашали превосходство ислама над западной культурой, а происхождение современной западной науки и культуры объяснялось мощным влиянием средневековой исламской культуры.  Также и некоторые представители русской интеллигенции говорят о материализме ценностей Запада и духовности русской, православной культуры.

Создание новых идеологических трактатов или формирование новых мифов, придающих идеальные черты прошлому или будущему, встречают определенное скептическое отношение. Можно сказать о том, что даже если происходит среди некоторой части интеллектуалов идеализация далекого или недавнего прошлого, то опыт, который был получен с крушением целой череды иллюзий при жизни одного поколения, является мощной прививкой от новых идеологических искусов.

Тем не менее, потребность в общественной теории возникает в состоянии недовольства людей собой, желания изменить окружающий мир. В условиях гигантской трансформации, охватывающей все сферы жизнедеятельности, искус создания теории, отвечающей на все вопросы конкретного индивида крайне велик, востребован и может быть воплощен. В связи с этим крушение одной идеологии приводит к появлению множества новых научных, околонаучных или антинаучных теорий.

Возникает не "некий идеологический вакуум", что стало общим местом, а  поиск сегментами модернизирующегося общества собственного миропонимания. Отсутствие опыта и знаний приводит к распространению веры в  различные идеологические конструкции,  в том числе, и, прежде всего нетрадиционные, мифологизация прошлого, большей части отдаленного, формирование идеального образа нации или социальной группы, который необходимо "восстановить" и очистить от наслоений прежнего режима.

Резкое сегментирование недавно относительно единого общества, появление новых линий разлома, ярко бросающихся в глаза, приводит к попыткам определения этими группами своего места в новой системе координат. Новые мифы порой  принимают совершенно  причудливые формы, но за ними стоят реальные  интересы и потребности людей, их страхи и надежды.

Наряду с этим существует и другая тенденция. "Сегодня многие, освободившись от верности преобладающим идеям, не приобрели новых, и, таким образом, оказались невосприимчивы к политической деятельности вообще. Они не радикалы и не реакционеры... Интеллектуальное "убеждение" и моральная "вера" вовсе не являются необходимыми ни для правителей, ни для управляемых, чтобы политическая структура продолжала существовать и даже процветать... Решения просто принимались как свершившийся факт" [239].

Тенденция к расширению спектра идеологий в Центральной Азии весьма велика в силу различного уровня развития экономик, грамотности населения, пестрого этнического состава, степени либерализации политических систем, свободы прессы.

Но существует серьезная опасность, как кажется, не осознанная до конца. Прежние, скрытые противоречия в обществе, например, между уровнем жизни, образования между городом и деревней, в условиях развития рыночной экономики, получают дополнительный импульс. Кроме того, резкая социальная дифференциация ведет не только к росту протестных настроений, но и появлению новых противоречий. Быстро обогатившиеся слои стремятся следовать западным стандартам образования, образа жизни. В то же время экономически уязвимые слои, и не обязательно беднейшие, находят свою нишу в уравнительных идеях, в том числе и религиозных. Возникает, даже внутри наций, система функционирования параллельных, не соприкасающихся ментальных потоков. Внутриэтнический разрыв усугубляется социальными противоречиями. Естественно, что регулирующая роль государства и гражданского общества заключается в предотвращении антагонистического раскола. И здесь важно наличие объединяющих принципов, которые бы воспринимались всеми социальными слоями. Без такого единства ни одно сообщество существовать не может.

ПРИМЕЧАНИЯ

190 Мухаметшин Р.М.. Ислам в России: историко-методологические предпосылки исследования. "Россия и мусульманский мир". 2001, номер 7, С. 25-26.

191 Бартольд В.В. Тюрки: двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии. Алматы, 1993, С. 136.

192 Жданко Т.А. Каракалпаки в научных исследованиях периода их присоединения к России (1873-1874). - Среднеазиатский этнографический сборник. Вып. IV. М. Наука. 2001., с.19.

193 Бушков В.И. Сельские мечети среднеазиатского междуречья. - Среднеазиатский этнографический сборник. Вып. IV. М. Наука. 2001., с.119-120.

194 Султангалиева Г. "Татарская" диаспора в конфессиональных связях казахской степи (18-19 вв.). - Acta eurasica. номер 4 (11). 2000. с.20-35.

195 См. подробнее - Лобачева Н.П. Особенности костюма народов среднеазиатско-казахстанского региона. - Среднеазиатский этнографический сборник. Вып. IV. М. Наука. 2001., с.69-95.  

196 Хлюстов М. В. "Степная демократия или степная деспотия?"- ж. "Азия и Африка сегодня" ., номер 10., 1997.

197 Все о Тибете. М. 2001. С.66-67.

198 Китинов Б.У. Светская и духовная власть у ойратов и калмыков в 17-середине 18 в. - Вестн. Моск. ун-та. Сер. 13. Востоковедение. 2000. номер 4. с.89.

199 Кадырбаев А.Ш. Кочевой мир Казахстана в древнетюркскую эпоху (6-9 вв.). В сб. "Культура кочевников на рубеже веков (XIX-XX, XX-XXI вв.): проблемы генезиса и трансформации. Материалы международной конференции. г. Алматы, 5-7 июня 1995 г. Алматы, 1995., с.56.

200 Акишев А.К. Великий шелковый путь - путь миссионеров. - Шелковый путь и Казахстан. Материалы научно-практической конференции. Алматы, 2-3 сентября 1998 г. Алматы. "Жибек жолы". 1999. с. 36.

201 Муминов А. Религиозно-политическая деятельность Абу Насра аль-Фараби. В сб. "Культура кочевников на рубеже веков (XIX-XX, XX-XXI вв.): проблемы генезиса и трансформации. Материалы международной конференции. г. Алматы, 5-7 июня 1995 г. Алматы, 1995., с.81.

202 Вернадский Г.В.  Монгольское иго в русской истории. - Русский узел евразийства. Восток в русской мысли. М. "Беловодье" 1997.  с. 261-262.

203 Садур В.Г. Мусульмане в СССР: история и современность. - На пути к свободе совести. М. Прогресс. 1989. с.420.  

204 Введение в культурологию. Учебное пособие в 3-х частях. Ч.2.М. 1995. С.46.

205 Бартольд В.В. Тюрки: двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии. Алматы, 1993., с. 167.

206  Кадырбаев А.Ш.  За пределами Великой степи. Алматы, "Демеу".1997. с.58.

207  Артамонов М.И. Очерки древнейшей истории хазар. Л., 1936, с.81-82.

208  Ростовский М. Проклятие Тамерлана: что варится в узбекском котле? - Россия и мусульманский мир. 2002., номер 3.  

209  Интернет-газета "Навигатор". Казахстан. 23.09.2002 г.

210  Турсунов Х. Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане. Ташкент. 1962, с. 235.

211  Харюков Л.Н. Англо-русское соперничество в Центральной Азии и исмаилизм. М. Изд-во МГУ. 1995.с. 104.

212  Пясковский А.В. Революция 1905-1907 гг. в Туркестане. В кн.: Революция 1905-1907 годов в национальных районах России. Сб. ст. М., 1949., с. 539-540.

213 Лурье С. Геополитические формы организации пространства экспансии и их влияние на характер народной колонизации. -http://svlourie.narod.ru/imperium/expansion.htm. См. также: Лурье С.В. Историческая этнология. М. "Аспект-пресс", 1997

214 Галузо П.Г. Вооружение русских переселенцев в Средней Азии (исторический очерк). Ташкент, Изд-во САГУ. 1926., с.9-24.

215 Асфандияров С.Д. Национально-освободительное восстание 1916 года в Казахстане. Алма-Ата - Москва. 1936. с. 14.

216 Прилуцкий Е.А. Роль  советов Туркестанской АССР в создании Красной Армии: некоторые аспекты национальных отношений (1918-1920 гг.). - В кн. "Узбекистан: страницы истории". Ташкент, "Фан", 1991., с. 36.  

217 Толыбеков С.Е. Общественно-экономический строй казахов в 17-19 веках. Алма-Ата. 1959., с. 225.

218 Левшин А.И.  Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей. Алматы.  1996, с. 270-271.

219 Левшин А.И.  Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей. Алматы.  1996, с. 314-315.

220  Сааданбеков Ж.С. Сумерки авторитаризма:  закат или рассвет?  Киев. 2000., с. 541.

221  Стюарт Д. Сведения агиографической литературы по истории и религии казахов. - Шелковый путь и Казахстан. Материалы научно-практической конференции. Алматы, 2-3 сентября 1998 г. Алматы. "Жибек жолы". 1999. с. 89-91.

222 Пищулина К.А. Юго-восточный Казахстан в середине 14-начале 16 веков (Вопросы политической  социально-экономической истории). Алма-Ата. Наука, 1977., с.99.

223 Абдулгани Абдулла. Мусульмане в условиях гласности, перестройки и нового мышления. - На пути к свободе совести. М. Прогресс. 1989. с.405.

224  Малашенко А. Ислам и политика в государствах Центральной Азии. -  Центральная Азия и Кавказ,  1999, номер 4 (5).  

225  Вашингтонская папка. 24 марта 1999 года. С. 18.  

226 Марданов Р. Этноконфессиональные конфликты в регионах распространения ислама: причины и особенности. - Этнические и региональные конфликты в Евразии. Кн. 1., М., Весь мир. 1997, С.41.

227  Казахстанская молодежь на рубеже веков. Астана, "Елорда". 2000, с. 157-158.

228 Бабаджанов Б.М. Ферганская долина: источник или жертва исламского фундаментализма? - Центральная Азия и Кавказ. 1999, номер 4 (5).

229 Олимов С. Религиозные корни экстремизма. - Казахстан-Спектр. номер 3 (21), 2002. с. 23.

230 Курганская В.Д. Мониторинг религиозной ситуации в Республике Казахстан. - Казахстан-Спектр. номер 3 (21). 2002.  с. 46-47.

231 Турсунов Х. Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане. Ташкент, 1962., с. 79, 95.

232 Социальные и гуманитарные науки. Серия 9. РЖ "Востоковедение и африканистика".  2002., номер 2., с. 43.

233  Цит.  по книге: П. Худбхоя (P. Hoodbhoy) "Ислам и наука: религиозная ортодоксия и битва за рационализм", стр. 113 (изд-во Zed Books, Лондон, 1991).  

234  Глушкова И.П. Маратхи в поисках национальной идеи. - Восток. номер 4. 2002. с. 21

235  "Frankfurter Allgemeine Zeitung", Германия, 05 июля 2002 г.

236  Сергиенко В. Наследники Тимура. - Континент 16-29 октября 2002  года номер 20.

237 Хамраев Ф. Стратегия национальной безопасности Республики Узбекистан в Центральной Азии. В сб.: Национальная и региональная безопасность центральноазиатских стран в бассейне Каспийского моря. Алматы: Акыл китаби. 2000. с. 41.

238  Кабар. 26.08.2002.

239  Милс Ч. Высокая теория.  - Американская социологическая мысль. М. 1996. с.159.

Глава XI. Центральноазиатский феномен фольк-хистори

"Всякое в этом рассказе найдешь,

Перепутаны правда и ложь,

Очень все это было давно,

Очевидцев нет все равно!

(Кыргызский эпос "Манас")

Современная историческая наука переживает серьезный кризис смены методологических оснований, поиска новой философии истории. Происходит переоценка марксистской методологии, переход от формационной к цивилизационной периодизации, ознакомление и попытки применения методов, разработанных западными школами к истории Центральной Азии. Вместе с серьезными научными дискуссиями на неискушенного читателя хлынула огромная масса псевдонаучной сенсационной литературы, которая получила удачное название - фольк-хистори. И этот феномен одновременно охватил все новые государства, возникшие на обломках социалистического лагеря. В процессе "изобретения или создания истории", которая носит эпический и глобальный характер, является "объективной" и свободной от "давления тоталитарного прошлого", проявляется одно из направлений поиска идентичности.

Один из критиков этого направления  Д.М. Володихин, главный редактор журнала "Русское средневековье" писал: "В последнем десятилетии уходящего века произошло соприкосновение отечественной общественной мысли с двумя значительными негативными феноменами, которые принадлежат к сфере истории, но никак не могут считаться научным знанием. Это, во-первых, появление колоссального пласта исторической литературы, ориентированной на коммерческий успех и никак не связанной строгими нормами научного исследования. Сенсация, полемическое заострение материала - даже в ущерб точности изложения, наконец, случайный и скоропалительный в условиях издательской гонки подбор используемых исторических источников и литературы - все это стало повседневным явлением. Расчет на неразборчивого массового читателя приводит раз за разом ко все большему падению "ремесленных навыков" исследования в популярных книжках по истории. Совокупность литературы подобного рода получила наименование "фольк-хистори". Обществу навязываются варианты реконструкции исторической действительности, не имеющие ни малейшего научного обоснования. При этом историческая наука подвергается самой агрессивной критике, читателя всячески убеждают, что историки-профессионалы несостоятельны в своем ремесле и падки на умышленные фальсификации. Второй негативный феномен - "триумфальное шествие" так называемой "новой хронологии", созданной А.Т. Фоменко, Г.В. Носовским и их сторонниками. До настоящего времени творцы "новой хронологии" шьют своему детищу облачения из наукоподобных тканей. Иными словами, концепция Фоменко-Носовского симулирует науку, гипнотизируя читателя квазиакадемическим подходом к историческому материалу. В последние два года наметилась устойчивая и продуктивная, с точки зрения автора этих строк, тенденция рассматривать "новую хронологию" не в качестве самостоятельной научной школы, а как составную часть фольк-хистори. Более того, наукообразная мимикрия "новой хронологии" позволила этой концепции занять ведущее, авангардное место в коммерческом историописании наших дней" [240].

Новая хронология не встречает своих последователей в республиках Центральной Азии. Во всяком случае, в периодической печати нет публикаций в духе фоменковщины. Но это течение не находит критики со стороны историков Казахстана и других государств Центральной Азии. Хотя многие из конструкций, выдвигаемых А.Т. Фоменко и его группой, имеют прямое отношение к истории региона. Чего стоят, например, утверждения о том, что Шотландия именовалась раньше как Скифия-страна, а в 16 веке современные английские острова входили в состав Великой "Монгольской" Империи и управлялись наместниками Руси-Орды. Тем более что немецкий Франкфурт мог означать Троянцы-Татары и был основан пришедшими из Орды-Руси завоевателями. А ассирийский, то есть русский, царь Навуходоносор, он же великий царь-хан Иван IV Васильевич "Грозный", начал во второй половине 16 века карательный поход на Запад для усмирения начавшегося там мятежа [241].

Классическим историкам даже не могло придти в голову, что киевский князь Ярослав Мудрый являлся одновременно лихим "атаманом" по прозвищу "Батя", а также ханом Батыем, литовским князем Гедимином, ханом Узбеком и даже... Иваном Калитой. Чингис-хан, чья детальнейшая биография - "Сокровенное предание", а также история его войн с татарами, чжурдженями, китайцами были написаны еще при его жизни пленными китайскими историками, "оказался" варягом Рюриком, а также основателем Москвы князем Юрием Долгоруким и даже - святым Георгием Победоносцем! Поэтому, видимо, лику святого Георгия на иконах и Юрию Долгорукому на знаменитой статуе против Московской мэрии следует придать монгольские черты, чтобы соответствовать взглядам исторических "реформаторов".

Так же нелепо выглядит другая страница русской истории: битва на реке Калке, где в 1224 году погибли под монгольскими стрелами все русские богатыри, "на самом деле", согласно Фоменко, была победоносным сражением русско-монгольской Орды с венгерским королем. Одним и тем же лицом оказались Дмитрий Донской, разгромивший Мамая в 1380 году на поле Куликовом, и... хан Тохтамыш, уничтоживший Москву и всех москвичей в 1382 году. Москва же была основана не в 1147, а в 1380 году на поле Куликовом, которое находилось на месте Лубянки и Сретенской улицы, а ставку Дмитрия Донского-Тохтамыша Фоменко расположил в районе Таганки...  Великий Новгород - это, оказывается, Ярославль и одновременно ставка хана Батыя, Сарай. Иван Грозный умер в молодости и был канонизирован под именем Василия Блаженного, а под его именем царствовали его сыновья. А вот Бориса Годунова на русском престоле вообще не было, под его именем царствовал сын хана Симеона, который был одним из сыновей Ивана III...  

Величайшим откровением А.Т. Фоменко стал тот удивительный факт, что никакого татаро-монгольского нашествия на Русь вообще не было, как не было и никакого "ига" и освобождения от него. Наоборот, существовала единая братская русско-монгольская Великая Орда... А, следовательно, не было уничтоженного со всем населением Киева (вопреки обширным археологическим раскопкам), не было и сожженной Рязани (раскопки которой ведутся более тридцати лет), не было "злого города Козельска" и могучего русского богатыря Евпатия Коловрата... Не было татарской злой дани, не было описанного во всех русских летописях "стояния на Угре" осенью 1480 года, когда Русь окончательно освободилась от татар... Продолжать подобные откровения можно без конца, но даже приведенного достаточно, чтобы не только историк, но и любой нормальный человек, интересующийся историей, понял всю антинаучность преподносимых "новых" взглядов [242].

Зато идеи, например, М. Аджи, нашли своих горячих поклонников в среде тюркоязычной интеллигенции. Даже более того, к глубокому прискорбию, нашлись и последователи, конструкторы новой истории тюрков. Их произведения показывают, что можно смело распрощаться с собственной историей, которой к тому же никогда не знал, и погрузиться в мир грез. Даже самые смелые фольк-хисторики до М.Аджи вряд ли могли представить себе то, что тюрки могли "в конце пятого века выбрать правителя каганата Австразия. Это было новое тюркское государство в центре Европы. Оно занимало земли, самые западные от Алтая: нынешнюю Францию, Люксембург, Бельгию, Швейцарию, часть Испании и Южной Германии, Австрию. Здесь жили тюрки. Потом появился каганат Авария, он появился позднее каганата Австразии и лежал к востоку от нее. Там, где сегодня земли Чехии, Венгрии, Польши, Литвы, Латвии, части Германии, Хорватии. И здесь жили тюрки, которых в Европу привело Великое переселение народов".

Достаточно некоторой сходности в наименованиях, и вот уже древние саки (саксы) берут Англию. Как пишет М. Аджи "Границы Великой Степи неплохо видны и в Англии. Там они - память об англосаксонских походах, которые в V-VI веках возглавили тюрки (улус саков или саксов?). Разбив аборигенов, кипчаки утвердили свое "островное" государство, построив город Кент (по-тюркски - "крепость из камня"), который дал название юрту, позже королевству. То был плацдарм для продвижения в глубь островов. Напротив, через пролив, на материке воздвигли город Кале ("Кала" - тоже по-тюркски "крепость", но не из камня, а с земляным валом). Отсюда и начинались англо-саксонские походы, здесь готовились переправы через пролив. Самое прелюбопытное, что показывает топонимика, лежит на поверхности: "Инг" в древнетюркском словосочетании означает "добыча". Не отсюда ли "Ингленд" - "Добытая земля"?.. Тем более, до прихода сюда тюрков острова назывались Альбион" [243].

Вот так строится новая карта мира по М. Аджи. К счастью, Европа об этом не знает, и давно уже написала свою фундаментальную историю, с которой М.Аджи и его последователи не знакомы.

Современные историки активно включились в развитие идеи кочевой цивилизации. Естественно, что их общее раздражение  вызывает формулировка А. Тойнби о застойности экономики кочевых союзов, повторяющих свое движение по кругу. Но за последнее столетие наука шагнула далеко вперед. Времени было вполне достаточно, чтобы провести целую серию дискуссий о кочевой цивилизации, что и было сделано в 70-80-е годы прошлого века. Выделились даже самые различные направления и школы в изучении кочевой цивилизации. Если существование цивилизации практически уже не оспаривается, то остается вопрос о кочевом государстве. Часть исследователей отрицает его существование, часть ищет истоки его появления в оседло-кочевом симбиозе, третьи ищут специфику в цивилизационных основаниях.

Но существует и другая тенденция, которую можно охарактеризовать как сдачу позиций в пользу фольк-хистори. Такой подход приводит к тому, что все выдающиеся достижения современной цивилизации связываются с кочевниками. Наиболее ярко это выражено в работах того же М. Аджи,  который, по сути, превращают историю Западной Европы в раздел кыпчаковедения, а ось истории вращается вокруг тех же кыпчаков.

Аналогичный подход сложился и в работах некоторых центрально-азиатских поп-историков. Например, Е.Д. Турсунов  пишет о том, что Самарканд переживает периоды особого расцвета именно при кочевниках: при ушанах, эфталитах, затем при тюрках" [244].

Как сообщило агентство КазААГ, вышла в свет новая книга жамбылского журналиста А. Айзахметова "Рождение тюркского мира". Как и в предыдущей книге - "Колыбель царей человечества" - автор продолжает развивать интересную, вызывающую споры и дискуссии, свою версию относительно истории древнетюркской государственности. А. Айзахметов, на основе новых археологических лингвистических, этнонимических данных о древних морских народах, считавшихся неизученными, а их языки мертвыми отстаивает точку зрения, что древнейшая цивилизация Крита, Микен и Трои есть цивилизация прототюркская, которая почти на целое тысячелетие древнее Древнего Египта.

Остается только доказать, что египетские пирамиды сооружались под влиянием казахских юрт, египетский бог Ра - тюркский аруах,  Амон - отражение тюркского "Аман"  и т.п.

Другой автор Ш. Куанганов доказывает, что древние предки тюрков достигли Западной Европы  и "создали здесь свою государственность, стали аристократической правящей элитой. На Пиренейском полуострове они создали процветающие государства Куртобе (Куртоба), Татос (Тартос).  По-английски (!) Куртобе называют Кордоба, а иногда Кордова. В греческих источниках Тортос именовалось Тартесс. Ныне это сохранилось в названиях города Тортос и бухты Тортос в Испании без изменений". Ганнибал и его предки, финикийцы, наверняка не догадывались, а воевавшие с ним древние римляне не подозревали, что истинным основателем Карфагена, по  Ш. Куанганову являются тюрки [245].

Дальше, больше - кто такие аргонавты? Совершенно верно. "Знаменитый корабль "Арго", воспеваемый в поэме Аполлония Родосского "Аргонавтика", был построен в Фессалии на севере Иллирии. Корабль назван в честь его строителя "Арго", и участники похода стали называться аргонавтами. Вел корабль сын Эсона (Есена) Ясон, правнук бога ветров Эола (что на языке древних тюрков означает ветер "эол", иел, жел" [246]. Аргыны в качестве аргонавтов напоминают старую притчу о казахах-мореплавателях, которые основали Аргентину (землю аргынов), Конго (землю канглы), Саксонию (земля саков) и т.д.

В исследованиях поп-историков сложная судьба у Чингиз-хана. В ряде писаний он является вождем орд, которые уничтожили культурный центр древних казахов - город Отрар с его великой библиотекой. В других - он едва ли не предок казахов и их первый хан. Например, М. Шаханов пишет по этому поводу следующее: "Сейчас появилось множество публикаций разного формата, открыто возвеличивающих личность и деяния тирана. К примеру, весьма объемная книга под названием "История Чингисхана" казахстанского автора Калибека Даниярова с посвящением десятилетию государственного суверенитета и независимости Казахстана, в которой он безапелляционно и с огромной гордостью утверждает, что могущественный полководец был по этническому происхождению не только тюрком, но и казахом, более того - основателем первого казахского государства. И хотя это "творение" представляет собой весьма сомнительное и малограмотное исследование, к сожалению, оно покупается нарасхват. А другой "исследователь" Хамза Коктанди посвятил "своему дальнему предку" Чингисхану и эпохе его завоеваний труд в 52 печатных листа и буквально всем заморочил голову "сенсацией" о том, что нашел могилу правителя... на территории Южно-Казахстанской области. Без всяких разумных оснований и аргументации он назвал могилу Узун-ата захоронением Чингисхана, куда тут же бросились кладоискатели, чтобы тайно овладеть богатствами императора. Подобная глупость очевидна, и не стоило бы обращать на нее внимание, но разные газеты и телевидение, подхватив, теперь периодически возвращаются к ней" [247].

Этот процесс  сложения современных мифов не случаен и вызван многими обстоятельствами. В течение всего советского периода официальная общественная наука, прежде всего история, вызывала протест со стороны мыслящих людей, интуитивно понимающих разницу между марксистским подходом и реальностью. Существующая в народной памяти история, а также ознакомление с отдельными историческими исследованиями дореволюционных ученых, пропагандистские акции западных "голосов", психологическое отторжение советских реалий порождали стремление к поиску альтернативной истины. Этот критический настрой выразился в полушутливой, но емкой формуле академика Ландау "В Советском Союзе существуют науки естественные, неестественные и противоестественные". К последним он относил весь комплекс общественных наук тоталитарного периода.

На основе этой волны родились многочисленные исследования Н. Гумилева, "Память" В. Чивилихина, "АзиЯ" О. Сулейменова и многие другие. В определенной мере можно согласиться с тем, что книги Л. Гумилева подстегнули интерес к евразийской тематике, расширили сферы исследований, в том числе и за счет междисциплинарных связей. Но Л.Гумилев "подготовил почву для бурного произрастания разнообразных творцов псевдоисторического бреда (типа Анатолия Фоменко, Мурада Аджи и иже с ними), с необходимой аудиторией потребителей их продукции. Без него ни первые не были бы столь самоуверенны, ни вторые столь многочисленны. Ибо  Л. Гумилев своим авторитетом как бы санкционировал произвольное обращение с историей. Ныне каждый может делать с ней все что заблагорассудится: перелицовывать факты на потребу собственным этническим пристрастиям; ссылаться на сомнительные источники как на абсолютные доказательства; вообще ни на что не ссылаться; придумывать недостающие свидетельства и даже сочинять за предков целые хроники, якобы чудом обнаруженные в дедушкином сарае. Конечно, эпигоны всегда мельче учителей, и Гумилев, скорее всего, просто бы открестился от своих не по разуму усердных последователей" [248].

Отличительной чертой фольк-хисториков является их наукообразность, даже большая, чем самые фундаментальные труды. Обилие научных терминов, употребляемых к месту, а чаще не к месту, загромождают текст и создают иллюзию достоверности.

Например, можно ли серьезно относиться к желанию известного культуролога А. Кодара "совершить феноменологическую редукцию и посмотреть на казахскую традиционную культуру изнутри, из ее собственных истоков". А все потому, что "этнографический или, в лучшем случае этнологический подход" как "дискурс" имеет недостатки "в том, что в нем исследование самой проблемы подменяется переписыванием переписанного, т.е. тавтологическим пережевыванием давно известных трактовок".  Вот уж действительно, куда там Левшину, Бартольду, Валиханову, Абаю и Шакариму, а уж тем более Асфандиярову, Маргулану, Акишевым, Сулейменову да и десяткам других историков, этнографов и этнологов до А. Кодара.

И вот рождается новая концепция. Поскольку существовала Великая Степь, она должна была породить особую традицию или Степное знание. Красивая фраза, но что стоит за ней - особая степная арифметика, в которой дважды два все-таки не четыре? Естественно, что непонятливому читателю тут же дается объяснение - "Так что же такое Степное знание? Это, в первую очередь, знание, не оторвавшееся от своих носителей. Во- вторых, передаваемое изустно из поколения в поколение: в-третьих, это знание, неизбежно трансформирующееся (значит, все-таки знание иногда отрывается от носителей - А.Б.) в зависимости от своих передатчиков и встречающихся на пути явлений". Таким образом, уважаемые "передатчики" - акыны, жырау, просветители, а, иначе говоря, народ, в своем развитии должен сохранять в устном творчестве и никому не отдавать, все-таки трансформирующееся Степное Знание. Более того, оказывается "Степное знание - это изустное знание насельников Степи, где номадический гнозис переплетен (все-таки оно оказывается не вещь в себе - А.Б.) с культурой оседлых народов и потому довольно часто представлен (внимание!) письменными образцами".

Это переплетение культуры номадов и оседлых народов создает еще одну проблему для читателя, но видимо не для автора. А. Кодар вводит термин Степное Знание "для того, чтобы отграничить знание насельников Степи, преимущественно вербальное и передаваемое через живую цепь поколений, от гнозиса оседлых народов, письменного и увековеченного в памятниках материальной культуры" [249].

После распада СССР процесс изобретения прошлого принял широкий характер в силу образовавшегося "идеологического вакуума". На месте официальной идеологии образовалась огромная черная дыра, которая стала быстро заполняться не всегда качественной продукцией. Дискуссии о необходимости формирования новой национальной, государственной идеологии, о которых мы уже говорили, стали питательной средой для  фольк-хисторических писаний. Начался поиск "вымышленных царств" в истории практически всех народов СНГ, которые бы подтверждали их величие и древность. Но эти новые мифы не имеют никакого отношения ни к прошлому, ни к настоящему. Они ничего не объясняют и ничему не учат. Они - наследие тоталитаризма, когда уничтожение старых богов ведет к сотворению золотого Тельца. Освобожденное сознание отказывается верить в свободу и борется с ней, создавая новое величие, которому нужно поклонятся.

ПРИМЕЧАНИЯ

240  Выступление на конференции "Мифы "новой хронологии"" (21.10.99, истфак МГУ).

241 Носовский Г.В., Фоменко А.Т. Реконструкция всеобщей истории. Исследования 1999-2000 годов (Новая хронология). М. Деловой экспресс. 2000. с.47, 55, 201.

242 Портнов А. Как Чингиз-хан стал Юрием Долгоруким. - http://nauka.relis.ru/01/0002/01002002.htm.

243  Журнал "Евразия".  номер1-2, 2001г., с.118-123.

244  Турсунов Е.Д. Истоки тюркского фольклора. Коркыт. Алматы, Дайк-Пресс, 2001., с.7-8.

245  "Арий-гун" сквозь века и пространство: свидетельства, топонимы". Алматы, Билим, 1999, с.15-16.

246 Куанганов Ш. "Арий-гун" сквозь века и пространство: свидетельства, топонимы". Алматы, Билим, 1999, с. 107.

247 Опасный фетиш Чингисхана. Так был ли Монгольский хан предком казахов и киргизов? Диалог Ч.Айтматова с М.Шахановым. Ч. 1-я - http://www.kyrgyz.ru/board/index.php?act=ST&f=5&t=234&s=fab958bc203891c6f95a07d7138af6b7

248  Шнирельман В. Панарин С. Лев Николаевич Гумилев: основатель этнологии? - Acta eurasica. номер 3 (10). 2000. с. 32-33.

249  Кодар А. Мировоззрение кочевников в свете Степного Знания. - В сб.: Культурные контексты Казахстана: история и современность. Алматы. 1998. с.56-57.

Глава X. Традиционализм и реформа

"И все же, мой брат, моя сестра, не отчаивайся,

Иди, как и прежде, вперед - Свободе нужна твоя служба,

Одна или две неудачи не сломят Свободу - или любое число неудач,

Или косность, или неблагодарность народа, или предательство,

Или оскаленные клыки властей, пушки, карательные законы, войска".

(Уолт Уитмен. Европейскому революционеру, который потерпел поражение)

В многочисленных дискуссиях последних лет большое место отводилось проблеме развития рыночных отношений в кочевой среде. Но даже сама постановка вопроса носила некорректный характер. Современный казахский и кыргызский аул - это не только скотоводство, но и развитое земледелие. Тем не менее, вопрос о восприятии рынка потомками кочевников обсуждался долго и всесторонне. В этой связи очень болезненно воспринимается вопрос о частной собственности на землю.

Стенания наших писателей об ауле и его гибели являются аналогичной своеобразной реакцией, ностальгией по кочевому идеализированному обществу, в котором нет противоречий. Борьба против частной собственности на землю также можно сказать стоит в этом ряду. Частная собственность на землю является антиподом кочевой модели использования пастбищ, когда они принадлежат общине, но не конкретному лицу.

Вопрос о национальных стереотипах поведения и развития товарно-рыночных отношений наглядно встал перед всеми  новыми государствами и стал предметом обсуждения представителей различных народом. Например, В.М. Межуев, считал, что русский крестьянин далек от рынка, точно также как и казахские интеллигенты, считал, что кочевник и рынок несовместимы. "Русский крестьянин в массе своей не был товаропроизводителем, не имел опыта самостоятельного экономического, то есть полностью ориентированного на рынок, хозяйствования" [250].

И в этом утверждении нет ничего нового. Резкий поворот к новым экономическим отношениям, гигантская реформа, всегда вызывали ностальгические, почвенные  идейные построения. Еще А. Герцен решительно отрицал необходимость для России "пройти через все фазы европейскго развития". По его мнению "Элементы, вносимые русским крестьянским миром, - элементы сародавние, но теперь приходящие к сознанию и встречающиеся с западным стремлением экномческого переворота, - состоят из трех начал, из: 1) права каждого на землю, 2) общиного владению ею, 3) мирского управления. На этих началах, и только на них, может развиваться будущее России" [251].

В данном случае можно говорить о сходстве с комплексом, характерном для многих стран "третьего мира". Несмотря на свое искреннее тяготение к деревне, интеллигент, адепт популистской идеологии, уже достаточно давно - как правило, в рамках третьего-четвертого поколения - является человеком городским. Деревню, как таковую, он или совсем не знает или знает крайне поверхностно, а зачастую и не стремится ее постигнуть. Для него крестьянство, община, народ нередко играют роль лишь идеологических символов, того "икса", который надо поставить под идейную конструкцию, с тем, чтобы ее построение приобрело законченность [252].

В данном случае сказывается то обстоятельство, что и крестьянство, и интеллигенция оказываются в положении наиболее ущемленных слоев, которые ощущают утрату прежних ценностей и сильные сомнения в том, что принесет им будущее. Тем более что интеллигенция тоталитарного режима, находившаяся в относительно привилегированном положении, совершенно не вписывается как социальная группа в рыночные отношения. И утрата былого статуса воспринимается как крушение всей системы ценностей. Поэтому крестьянство, которое также подвергается серьезному испытанию, воспринимается интеллигенцией, как последний носитель традиционного коллективизма, общинности, "национальной духовности", на котором произрастает она сама.

Тем не менее, интеллигенция новых государств, в том числе и Центральной Азии, оказалась неспособной сформировать достаточно цельное учение, идеологию, которые достаточно активно разрабатывались в других странах в условиях крушения общины. Достаточно вспомнить выдвинутую М. Ганди концепцию национального развития на основе общинных традиций индийской деревни, от которой в статьях центрально-азиатских  писателей осталось перефразированное утверждение - "Если деревня исчезнет, то Индия исчезнет тоже". (Аналоги - "если исчезнет казахский аул, то исчезнет и казахская нация", "узбекская махалля, носительница узбекского духа" и т.п.). В спорах о частной собственности на землю приводятся те же аргументы - "земля должна принадлежать государству, ибо разве не сказано, что земля божья".

Община также  как и для лидеров третьего мира, отождествляется с нравственностью. Например, бирманский лидер Не Вин, объяснял упадок морали и нравов ослаблением влияния традиционных ценностей. И в уста современных традиционалистов можно вложить слова Не Вина "Я ратую за сохранение нашей культурной традиции потому что теперь горожане, включая и меня, даже не могут правильно говорить по-бирмански. Это могут только те, кто живет в деревне" [253].

Как считает А.С. Железняков "в исторической литературе утвердился стереотип "ущербности" кочевого скотоводства, связанный с представлением о его экстенсивности, стадиальном отставании от земледельческого производства. Этот стереотип породил убежденность в том, что монгольские степи отторгают рыночные отношения из-за невозможности преодолеть натуральный характер традиционной экономики. Однако опыт развития Монголии в последние годы убедительно свидетельствует, что оценка кочевого скотоводческого хозяйства как экстенсивного не выдерживает критики. В основе его производственного цикла лежит забота о высокопродуктивном одомашненном стаде, отнюдь не сводящейся к одному только расширению пастбищ, но состоящей во многом в дополнительных затратах живого и овеществленного труда - выхаживании молодняка, организации своевременной случки скота, выборе лучших пастбищ, переработке животноводческой продукции; за этими операциями - вековые навыки и отработанная техника многих поколений скотоводов.

При неуклонно растущем населении страны и сокращении пастбищных угодий поголовье скота в Монголии в последние десятилетия не сокращается, а наоборот, заметно увеличивается (только в 1995 г. по сравнению с 1994 г. прирост составил 1,8 млн. голов или 6,6%). Неубедительными в свете этих фактов представляются и утверждения о стадиальном отставании кочевого скотоводства от традиционного земледелия. Первое даже больше второго сопоставимо с промышленным производством, поскольку состоит из более длинной череды последовательных операций по переработке исходного материала. Вопрос о натуральном характере скотоводческих хозяйств монголов связан не с особенностями традиционного кочевого строя, а с общими условиями их развития. Вне контекста мирового рынка кочевые хозяйства монголов до недавнего времени являлись натуральными или полунатуральными. В контексте же отношений с внешним миром они составляли звенья товарной экономики Монголии, оказавшейся аграрно-сырьевым придатком развитых стран. До революции 1921 г. преодоление натурального характера хозяйств монгольских скотоводов тормозилось лишь неразвитостью товарно-денежных отношений, а в последующие десятилетия - антирыночной политикой государства. Ныне кочевые хозяйства поставлены в условия формирующегося рынка, ускорилась их дифференциация" [254].

По мере развития товарно-денежных отношений происходило включение в  нее хозяйств кочевников. Неприспособленность кочевников Центральной  Азии к рынку и его ментальное отторжение - еще один миф, порожденный современной эпохой. Основная причина этого мифа - формирование в некоторой части интеллигенции пасторальной картины натурального хозяйства кочевников, которые, обладая всеми нравственными критериями идеального общества, не знали "грязных" денежных отношений. И это было справедливо к казахскому обществу, пока еще не включенному активно в товарно-денежные отношения. Например, А.И. Левшин описывает следующий случай "Однажды спросил я одного владельца 8 000 лошадей, почему он не продает ежегодно по  некоторой части табунов своих. Он отвечал мне: "Для чего стану я продавать мое удовольствие? Деньги мне не нужны; я должен запереть их в сундук, где никто не увидит их. Но теперь, когда табуны мои ходят по степям, всякий смотрит на них, всякий знает, что они  мои, и всякий говорит, что я богат" [255].

Но еще несколько веков ранее, в 13-14 веках, во всех монгольских государствах купцам отводилось почетное место. Здесь они именовались "уртак" и обозначали купца, который торгует в качестве ханского торгового агента.

С установлением твердой колониальной власти в регионе  и развития караванной торговли, номады начали приспосабливаться к новой ситуации и  включились в данный вид отношений. И речь идет не только о взимании различных "подарков" за проход караванов. Казахи активно включаются в процесс поставки для караванов верблюдов и организацию прохода караванов через степь. За доставку товаров в Хиву или Бухару  в один путь плата за каждого верблюда, смотря по обстоятельствам, доходит от 35-50 до 100 рублей ассигнациями [256].

Основная продукция скотовода - скот, также активно продавалась в различных регионах. О преимуществах разведения скота и его продажи пишет в "Основаниях политической экономики" Карл Менгер: "В ранние периоды хозяйственного развития большинства народов Старого Света товаром, обладавшим наибольшей способностью к сбыту, стал скот. У номадов и всех народов, переходящих от кочевого состояния к земледельческому хозяйству, главную часть состояния отдельных лиц составляют домашние полезные животные, их способность к сбыту простирается на всех хозяйствующих субъектов и определяется ввиду отсутствия искусственных путей сообщения и того обстоятельства, что скот сам себя транспортирует (в ранние периоды культуры почти без издержек), более широкими пространственными границами, чем у большинства других товаров. Скот представляет собой товар с достаточной способностью сохраняться, издержки на его содержание всюду, где много лугов и где он содержится не в особых помещениях, чрезвычайно малы, и на той степени культуры, когда каждый стремится обладать как можно большими стадами, вряд ли мыслимо переполнение им рынка, так что все благоприятствует его способности к сбыту и во временном, и в количественном отношении. В период, о котором мы здесь говорим, нет другого товара, по отношению к которому так совпали бы условия широкой способности к сбыту. Если мы прибавим ко всему этому, что при таких обстоятельствах, несомненно, обмен полезных животных был развит больше, чем торговля другими товарами, то, конечно, скот представится нам как товар, обладающий большей способностью к сбыту, чем все остальные, как естественные деньги" [257].

Участие в торговле и экспорт во все времена были источником жизнедеятельности населения степи. О торговле лошадьми подробно пишет Ибн-Батута. Он рассказывает, что Дешт-и-Кыпчак славился своими конями. Лучшие из них стоят на месте от пятидесяти до шестидесяти дирхемов. Лошадей этих вывозят в ряд стран, особенно в Индию. Караван доходит до шести тысяч конских единиц. Золотоордынские купцы выручали больше деньги, несмотря на значительные путевые расходы и высокие пошлины, ибо в массе продавали своих коней не дешевле ста динаров серебром [258].

Высокая цена лошадей в Южной Индии была связана с тем, что  регулярный ввоз этих животных имел важное значение. В Южной Индии лошадьми пользовались не как тягловой силой в хозяйстве, а только для верховой езды и главным образом в армии. Еще основатель Бахманидского государства Ала-ад-дин Первый Бахман Шах (1347-1358) подчинил себе большую часть Декана, включая морское побережье с портами Гоа и Дабул. Его преемники вели постоянные войны с соседними индийскими государствами - Виджаянагаром на юге и Телинганой на востоке. Основной причиной военных столкновений было соперничество за обладание плодородной и богатой алмазами долиной Райчур, за морское побережье с портом Гоа. Благодаря превосходству в коннице Бахманиды часто выходили победителями в этих войнах. Однако в Южной Индии нигде не было развито коневодство. Ее природные условия оказались неблагоприятными для размножения лошадей. Поэтому правители страны всячески поощряли ввоз лошадей [259].

Боевые кони доставлялись из золотоордынских степей. Этих "татарских" лошадей купцы покупали по 8-10 динаров за голову, а затем перегоняли в Хормуз, причем в караване было до 6 тысяч лошадей. В Индии с купцов взимался "закат" (2,5%). Малоценные лошади продавались по 100 динаров за голову, на лучших лошадей цена доходила до 500 динаров и выше. Таким образом, прибыль купцов была очень высокой [260].

"В свое время П. Рычков отмечал, что казахи Малой орды ведут внешнюю торговлю с Россией в основном через Оренбург и Троицкую крепость, и на юге - с Хивой. По его сообщению в начале второй половины 18 в. промышленники, торговцы на Оренбургской линии ежегодно покупали у казахов до 10-15 тыс. лошадей и 40-50 тыс. баранов. По данным Георги, к концу того же столетия казахи только в одном городе Оренбурге продавали ежегодно около 150 000 голов мелкого рогатого скота... Южные и юго-восточные районы Казахстана вели оживленную торговлю со среднеазиатскими ханствами и Китаем [261].

Основным торговым партнером кыргызов до присоединения к России были государства Средней Азии и города Восточного Туркестана. Кыргызы вели меновую торговлю с местным оседлым населением Восточного Туркестана, обменивая скот и продукты скотоводства на ремесленные изделия, в особенности на шелковые и хлопчатобумажные ткани. Вот весьма показательная фраза китайского источника: "Любят китайский фарфор, чай, шелк, полотно, табак, вино и ценят эти вещи наравне с драгоценностями". После установления власти Цинов правительство предпринимало меры по урегулированию торговли с казахами и кыргызами, при этом даже указывало им лучшие места для торговли и получения большей прибыли [262].

Резко усилилась товарность кочевых хозяйств в начале 20 века. Оборот ярмарок в Акмолинской, Семипалатинской и Уральской областях с 16,7 млн. рублей в 1896 г. возрос до 89 млн. Рублей к 1900-1902 гг., т.е. более чем в 5 раз. В Тургайской области в 1900 г. и в Уральской - в 1901 г. было продано скота и продуктов животноводства на 16,5 млн. рублей, а в конце десятилетия - уже более чем на 20 млн. рублей.  В 1911 году в Акмолинской области было более 200 ярмарок и торжков, обороты которых  достигли 16 млн. рублей, а в 1912 г. - 23,5 млн. рублей. Вывоз скота и сырья из Казахстана быстро увеличивался после постройки железных дорог. Средняя годовая перевозка мяса из Казахстана по Сибирской магистрали в 1901-1904 гг. составила 1,7 млн., в 1907-1910 гг. - около 2 млн. и в 1912 г. - 1, 5 млн. пудов. По Ташкентской железной дороге в 1907-1910 гг. ежегодно отгружалось 466 тыс. пудов, а в 1911 г. - 1,1 млн. пудов мяса [263].

О развитии товарного скотоводства достаточно много литературы. Им занимались многие народы региона, в том числе и полуоседлые узбеки. Как пишет К. Шаниязов, хорошими мастерами-овцеводами считались представители родоплеменных групп узбеков (тюрк, карлук, локай, кипчак, катаган, юз, кырк и др.), а также среднеазиатские арабы. Овцеводство составляло заметную часть хозяйства и у оседлых узбеков, особенно у крупных баев, которые составляли большинство скотопромышленников. Овцеводство у узбеков издавна имело товарное направление. Каракульские смушки - основная продукция каракулеводства - шли на рынок. В начале ХХ в. на внутренний рынок Бухарского ханства поступало в год для продажи до 120 000 штук каракульских смушек [264].

По мере развития товарных отношений росла и социальная дифференциация кочевого общества. Из материалов повторного обследования казахских хозяйств в Кокчетавском уезде Акмолинской области в 1907 году видно, что в уезде 5453 хозяйств из 8178 занимались промыслами. Из них доля бедных хозяйств составляла 6155, или 83,1%, средних - 980, или 13,3% и богатых - 271, или 3,6%. Авторы обследования очень метко заметили, что "бедность, таким образом, является главным двигателем в развитии промыслов [265].

Аналогичная ситуация была и в Туркменистане. Как пишет В. Басилов, туркмен к земледелию толкала экстремальная ситуация. "Из рассказов стариков следует, что скотоводы брались за плуг не от хорошей жизни. Например, семья, в которой вырос Сахет Газак..., впервые занялась земледелием в 1914 г. В этот год умерли отец и мать Сахет Газака, и семью из трех братьев и одной сестры возглавил 25-летний старший брат, по профессии ювелир. Именно тогда он соорудил плотину для совма в местности Гара-Йылган [266].

Росла и товарность хозяйств. В семи уездах Тургайской и Уральской областей свыше 60 процентов проданных лошадей и 58 процентов баранов и коз принадлежало баям [267]. Разложение натурального хозяйства отражалось в многочисленных документах начала 20 века. Например, в служебном описании Семипалатинской области 1901 г. говорится следующее: "Среди киргиз натуральное хозяйство начинает сменяться денежным, а вместе с тем незаметно меняются и нормы обычного права... Современный  киргиз без денег обойтись не может, он связан многими нитями с русским рынком" [268].

Резкое социальное расслоение и развитые рыночных отношений привело к кризису кочевого сообщества и оседанию по различным мотивам номадов. Для большинства кочевников основной причиной стало изменение мотивации разведения скота. В новых условиях стадо стало не только атрибутом богатства, но и включался в товарный оборот. Это повлекло изменение отношений внутри кочевой общины, концентрации средств производства в одних руках. Оседание и переход к земледелию осуществлялся и под влиянием разорения кочевников. Уже к началу 20 века земледелие в Казахстане развивалось не только в скотоводческо-земледельческой, но и в скотоводческой зоне.

Это видно из данных по Атбасарскому уезду, где из 12837 хозяйств земледелием занималось 3938. Как отмечал статистик Е. Яшнов "огромная роль земледелия в современном кыргызском (казахском) хозяйстве Аулие-Атинского уезда не подлежит никакому сомнению. Чисто скотоводческое хозяйство здесь почти исчезло, уступив место хозяйству смешанного типа, или даже чисто земледельческому. В исследованной части уезда не занимающихся хлебопашеством кибиток - всего 2776, или 7,9%, но из них 2131 (76,7%) представляет собой некочующий, лишившийся скота и обезземелившийся пролетариат, живущий продажей своей рабочей силы или помощью сородичей [269].

Земледелие развивалось и крупными скотоводами, которых привлекали возможности получения прибыли в этой сфере производства. Как отмечал Б. Сулейменов, чем богаче сеющее хозяйство скотом, тем быстрее в нем развивается земледелие, и в первую очередь товарное. Следует в этой связи заметить, что Кустанайский уезд в развитии товарного земледелия не отставал от других соседних уездов, а по темпам развития к началу 20 века даже обогнал Актюбинский и другие. Только в одной Саройской волости 17 крупных байских хозяйств имели посевную площадь более 100 десятин каждое. В Семиреченской области баи "на своих пашнях оставляли наемных рабочих, для контроля за которыми, пишет П.П. Румянцев, - нередко спускался с джайляу за 100-150 верст" [270].

А. Букейханов писал о состоянии казахского общества в начале 20 века следующим образом "Казахи осели на землю, привычное, старое представление о них, как о вечно кочующем народу является простым анахронизмом и свидетельствует лишь о невежестве нашей бюрократии" [271].

Массовая колонизация степи приводила к симбиозу нового земледельческого населения и кочевников. В литературе описывается, в качестве типичной, следующая модель образования русских поселений: "Влиятельный киргиз привлекает или из жалости принимает два-три двора, входит во вкус получения дохода за усадьбу, покос или пашню деньгами или испольной работой, расширяет дело все более и более, пока заимка не превращается в поселок из 20-30 и более дворов" [272].

Внешнее воздействие привело к кризису кочевой цивилизации. Отторжение земель в ходе крестьянской колонизации, разрушение общины в результате коллективизации, индустриализация и освоение целины, прибытие в Казахстан огромной массы переселенцев оказали огромное влияние на развитие республики.

Тем не менее, прослеживается эволюционность развития духа в условиях резкой ломки материальной культуры. Первые шестьдесят лет интенсивных изменений начала 20 века проистекали при активном приспособлении к ним практически двух поколений людей. Высокая адаптивная способность в немалой степени объясняется мобильностью сознания кочевника, способного активно приспосабливаться к изменяющейся среде обитания. В связи с этим сохранились традиции, обычаи и ценности казалось далеких эпох. Тем более что Казахстан только вступал в стадию рыночных отношений. А это означало, что буржуазное классовое сознание не проявилось в высокой степени и на ментальном уровне. Попытки коммунистической партии увидеть традиционные классы в кочевой среде привели к общенациональной  трагедии. В Казахстане баи и султаны были носителями иных социальных функций, нежели кулаки и дворяне в России, не говоря уже о высших классах Западной Европы. Поэтому классовые отношений, даже социалистические, не смогли преодолеть связи первичного типа.

ПРИМЕЧАНИЯ

250  Межуев В.М. Национальная культура и современная цивилизация. -  Освобождение духа. М. Политиздат. 1991., с.263.

251  Утопический социализм. Хрестоматия. М. Политиздат. 1982. С.406.

252 Хорос В.Г. Идейные течения народнического типа в развивающихся странах. М. "Наука". 1980. с.87.

253 Хорос В.Г. Идейные течения народнического типа в развивающихся странах. М. "Наука". 1980. с.159.

254 Железняков А.С. Монголия социалистическая и постсоциалистическая. - Восток, 1996, номер 6, с.109-110.

255 Левшин А.И.  Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей. Алматы. 1996, с.327.

256 Бекмаханов Е.Б. Присоединение Казахстана к России. М., изд-во АН СССР. 1957. с.28.

257 http://ek-lit.agava.ru/mensod.htm

258 Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М., Богородский печатник, 1998., с.118.

259 Кудрявцев М.К. Индия в 15 веке. В кн. "Хождение за три моря Афанасия Никитина. 1466-1472 гг.". М.-Л., Издательство АН СССР. 1958., с.153-157.

260 Там же, с.206.

261 Зиманов С.З. Политический строй Казахстана конца 18 и первой половины 19 веков. Алма-Ата, 1960, с.48-49.

262 Сушанло М.Я., Супруненко Г.П. Сведения китайских источников о хозяйственной жизни киргизов в 18 в. - В Сб. Казахстан, Средняя и Центральная Азия в 16-18 вв. Алма-Ата. Наука, 1983., с.90-91.

263 Сулейменов Б. Аграрный вопрос в Казахстане в последней трети 19-начала 20 в. (1867-1907 гг.). Алма-Ата, 1963, с.77.

264 Шаниязов К. Отгонное животноводство у узбеков. - Очерки по истории хозяйства народов Средней Азии и Казахстана. Ленинград, Наука, 1973., с. 89-90.

265 Турсунов Х. Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане. Ташкент, 1962, с.125.

266 Басилов В.Н. Хозяйство западных туркмен-иомудов в дореволюционный период и связанные с ним обряды и верования. -  Очерки по истории хозяйства народов Средней Азии и Казахстана. Ленинград, Наука, 1973., с.187.

267 Сулейменов Б. Аграрный вопрос в Казахстане последней трети 19-начала 20 в. (1867-1907 гг.). Алма-Ата, 1963, с.81.

268 Казахстан накануне Октября. Алма-Ата, 1968, с.225.

269 Сулейменов Б. Аграрный вопрос в Казахстане последней трети 19-начала 20 в. (1867-1907 гг.). Алма-Ата, 1963, с.207, 221.

270 Сулейменов Б. Аграрный вопрос в Казахстане последней трети 19-начала 20 в. (1867-1907 гг.). Алма-Ата, 1963, с.97.

271  Казахи о русских до 1917 года. Оксфорд, 1985., с.26.

272 Хворостинский П. Киргизский вопрос в связи с колонизацией степи.//Вопросы колонизации. СПб, 1907, т.1.; с.91.

Глава XI. Модернизация или соревнование цивилизаций

"Каждая эпоха имеет свое представление о справедливости,

с которым можно соглашаться или не соглашаться,

но которое, прежде всего, нужно понять".

(С.Лем. Сумма технологий)

Развитие цивилизаций нельзя рассматривать как однолинейный прогресс. Тем более что время существования цивилизаций, преемственность их на одной и той же территории вовсе не обязательна. В связи с этим возникают различные коллизии, когда в определенные промежутки времени в эпоху варварства оказываются погруженными наследники древнейших культур.

Ярким примером может послужить эпоха крестовых походов, когда европейское рыцарство стремилось освободить святой город от  мусульман. Начало первого крестового похода было ознаменовано  массовой резней в еврейских кварталах европейских городов. Масштабные погромы прошли в городах Руан, Реймс, Верден, Кельн, Шпейер, Вормс, Трир, Магдебург, Прага, Мец, Регенсбург и других. Движение на Восток напоминало проход армии через вражескую территорию и также сопровождалось массовыми грабежами, убийствами, разрушением городов. Как пишут Д.Р. Жантиев и И.Ю. Кудряшов: "Для цивилизаций Востока и Византии рыцари Европы были варварами - франками и норманнами - бесчинства, чинимые ими на Балканах и даже в окрестностях самого Константинополя, заставляли относиться к ним соответственно. При прохождении через византийские земли к ним была приставлена многочисленная печенежская конница, чтобы не допускать безобразий - варвары должны были конвоировать варваров... Арабо-мусульманская цивилизация в IX - XI веках достигла своего наивысшего расцвета. Именно в это время окончательно сложилась система мусульманского права, с развитием арабского литературного языка и письменности обогащается поэзия и литература, созданы выдающиеся произведения в области теологии, философии, истории, географии, филологии, математики, медицины, химии... Как справедливо отметил известный французский историк Жак Ле Гофф, в X-XIII веках Восток явно превосходил Запад по степени развития денежного хозяйства, городской цивилизации и производству предметов роскоши. В этой связи тем более смешным представляется образ крестоносца как носителя "высокой европейской культуры" - обитателя преимущественно деревянных замков (каменными они станут лишь в XIII - XIV веках) и небольших городков (город в 5000 жителей считался в Европе XI века уже довольно крупным) суждено было встретить на Ближнем Востоке высокоразвитую городскую культуру ("среднестатистический" арабский город Сирии и Палестины в эпоху крестовых походов насчитывал 30-40 тысяч жителей).

Мы хотели вначале сравнить уровень развития цивилизаций арабской и европейской; однако оказалось, что сравнивать не с чем - они находились не то чтобы на разных уровнях - они различаются скорее не количественно, а качественно" [273].

Можно привести множество примеров нападений на торговые города и государства со стороны славян с целью захвата добычи или получения дани-откупа. Таким нападениям неоднократно подвергалась Византия. В "Истории Табаристана" Мухаммеда аль-Хасана описывается поход русов в 909 г., когда ими были взяты  Абесгун и Макале, и нападение их в следующем, 910 г. на Сари, Далейман и Гилян. Все три раза русские были отбиты местными правителями, но успевали скрыться с большой данью. Набеги на каспийские города стали частью промысла русских дружинников [274].

Проблема модернизации являлась одной из ключевых в общественных науках 20 века, прежде всего в период после второй мировой войны. Модернизация осуществлялась и в республиках Советского Востока. По мнению ряда исследователей, существует несколько образцов, "характерных для большинства стран, где происходит модернизация.

1. Наблюдается переход от простых традиционных методов производства (например, ткачества вручную) к применению научных знаний и технологий (например, внедрение механических ткацких станков).

2. В сельском хозяйстве выращивание на небольших участках земли всего необходимого для собственного потребления сменяется созданием коммерческих сельскохозяйственных предприятий в широком масштабе. Это предполагает оплату за урожай наличными деньгами, покупку сельскохозяйственной продукции на рынке и часто использование труда наемных сельскохозяйственных рабочих.

3. В промышленности происходит замена использования силы животных и людей машинами, приводимыми в движение мотором. Вместо плугов, запряженных быками, - тракторы, управляемые наемными работниками.

4. Происходит урбанизация сельских поселков, главное значение приобретают города" [275].

Модернизация данный процесс сопровождается изменением социальной структуры общества, разрушением традиционных связей и формированием новых. Одним из ведущих условий является преодоление коллективизма, общинности, расширенной семьи и переход к индивидуализму, повышение уровня грамотности. Тем не менее, данный индикатор не может служить единственным показателем модернизации. "Анализ исторических процессов показывает, что простое разрушение традиционных форм (будь то семья, община или политическая структура) не гарантирует развития жизнеспособного современного общества, но даже наоборот, часто ведет к дезорганизации и хаосу. По словам Ш.А. Айзенштадта, стало ясно, что наличие начальных социодемографических и структурных признаков модернизации - таких как современное образование, рост грамотности населения, урбанизация, средства массовой информации и т.п. - есть необходимое условие, но не гарантия дальнейшего процесса модернизации" [276].

Более того, новейшая история показывает возможности сочетания традиционных и новейших форм, которые могут даже поддерживать друг друга. Более того, "укоренившиеся традиции играют основную роль в сохранении стабильности общества, переживающего болезненные перемены" [277].

Будущее стран Центральной Азии после распада СССР выглядело не слишком оптимистичным. Например, Пол Кеннеди писал о том, что "Независимость прибалтийских государств и некоторых мусульманских республик на юге сама по себе не будет, вероятно, иметь особого значения, поскольку этим приграничным территориям все же придется договариваться с Москвой о действенных торговых взаимоотношениях. Однако полная независимость таких более крупных и богатых ресурсами республик, как Казахстан, - не говоря уже об  Украине, бывшей житнице СССР и одном из основных поставщиков угля и промышленной продукции, - нанесет тяжелый, возможно смертельный, удар по всяким надеждам на создание реформированного союза... Как бы ни складывалась судьба государств - преемников Советского Союза, они явно не подготовлены к новым глобальным переменам" [278].

Единственное условие наряду с необходимыми признаками модернизации - участие основной части населения в процессе модернизации через развитие демократии. Только в том случае, если критическая масса населения участвует в управлении государством, освоении рыночных отношений, получении необходимой квалификации и образования, восприятия научно-технического прогресса и новой технологии - только тогда можно говорить о сущностной модернизации общества. Иначе говоря, народ должен стать субъектом процессов, а не объектом перенесения и внедрения модернизации.

В этом случае весьма важна психологическая составляющая модернизации. Формирование нового типа мышления характерно для процесса модернизации, который поддерживается и осуществляется именно этой прослойкой граждан. Алекс Икелес и Дэвид Х. Смит провели обследование шести тысяч мужчин из шести развивающихся стран, пытаясь обнаружить, существует ли совокупность характерных черт, отличающих "современного мужчину". Если да, то, какие аспекты социальных перемен оказали влияние на его мировоззрение? По данным исследования они сделали вывод, что типичный мужчина - "Хорошо осведомленный гражданин, участвующий в общественной жизни; он твердо уверен в своих силах, отличается самостоятельными взглядами, не поддается влиянию традиционных установок, проявляет особую независимость, принимая важные решения об устройстве своих личных дел; он готов воспринять новый опыт и новые идеи; для него характерны относительно широкий кругозор и гибкость мышления" [279].

Модернизация означает формирование новой социальной структуры, которая на определенном этапе, и достаточно длительном, совмещается с прежними группами. Это ведет не только к усложнению социальной мозаики общества, но и к необходимости формирования новых систем отношений между ними. Борьба между традиционными и новационными группами не всегда означает нарушение внутреннего единства и прекращение развития. Если же общество способно к урегулированию отношений между новыми и старыми группами и между группами внутри них, то оно вырабатывает новые механизмы и изменяет прежние механизмы социальных отношений. Формирование новых слоев населения (бизнесмены, государственные служащие, менеджеры, инженеры и т.д.) и повышение их удельного веса в структуре общества неизбежно приводит к появлению интереса к политической деятельности, стремлению выразить собственные специфические запросы в политической форме. Но если не созданы условия для удовлетворения их требований, согласования позиций с другими группами населения, это приводит к политической нестабильности. Модернизация должна быть поддержана основной частью общества, а не только локомотивными группами.

Сохранение некоторых архаичных политических надстроек, например, конституционной монархии при переходе к современному обществу, была достигнута лояльность традиционалистских и чиновничьих слове населения, а также армии. Особенно ярко это проявилось в Испании, где монархия сыграла консолидирующую роль вокруг идеи демократизации страны, а король Хуан Карлос Второй - в подавлении про-франкистского путча. Япония пережила военную катастрофу и сплотилась вокруг новых идей во многом благодаря сохранению монархии как символа единства нации. Не абсолютизируя этот опыт, можно согласиться с идей о том, что "в тех же странах, где в результате революции монархия была свергнута и упорядоченное правопреемство оказалось нарушенным, пришедшие на смену монархии республиканские режимы  оказались неспособными обрести законность в глазах важнейших слоев населения вплоть до пятого послереволюционного поколения или и того позже" [280].

Об этом говорил и знаменитый Лоуренс Аравийский - "Мятежники, в особенности победившие мятежники, являются, естественно дурными подданными и еще худшими правителями" [281].

Вместе с тем, в оценке ситуации в регионе существует опасность оценивать архаичные формы как продолжающие действовать, и даже доминирующие. В конфликтах и взаимоотношениях элит на территории Таджикистана, Кыргызстана, Узбекистана, Казахстана, Туркменистана всегда ищут инерцию клановых, племенных, территориальных взаимоотношений начала прошлого века и более раннего периода. И речь уже идет о противостоянии трех жузов в Казахстане, Юга и Севера в Кыргызстане, представителей различных оазисов и кланов в Узбекистане, Туркменистане, регионов в Таджикистане. Гипертрофированность этого подхода приводит к новым мифам в оценке реальной ситуации. Совершенно аналогичным образом можно расценивать ситуацию в Европе, если использовать те же понятия, что используются применительно к Центральной Азии.

Ведь "даже сегодня жители некоторых областей в Италии, Франции и Испании считают жителей других регионов "иностранцами" в такой степени, что всем известное недоверие шотландцев к англичанам кажется довольно безобидным" [282]. При обозначении некоторых противоречий как трений между христианскими фундаменталистами и светскими властями, а политические интересы европейских регионов  - клановыми, вполне можно говорить о том, что борьбу ведут родовые группы. Например, в двадцатые годы внутрипартийную борьбу некоторые пропагандисты в республиках центрально-азиатского региона объясняли как борьбу рода Сталина против рода Троцкого.

Тем не менее, феномен активного обсуждения проблемы трибализма среди исследователей и околонаучных кругов имеет свое объяснение. Об этом, кстати, писал американский исследователь Б. Рубл: "Чтобы обрести чувство уверенности и стабильности в неустойчивом мире, интеллектуальные, профессиональные и культурные элитарные группы во всех обществах, переживающих быстрые социальные изменения, часто обращаются к традициям прошлого. Этот поиск усиливает привлекательность традиционных форм культурного выражения, зачастую приводя к  попыткам продемонстрировать именно через них исключительность и необычность таких групп. Во все времена стремление принадлежать к какой-то группе служило основой для политических действий" [283].

Систематическая деятельность по преобразования общества приводила к стабильной нестабильности, когда место и роль конкретного индивида, не говоря уже о принадлежности к устойчивой группе, были крайне  размыты и изменчивы. В течение семидесяти лет социальная структура общества была подвержена мощнейшим деформациям, за исключением, пожалуй, 70-х годов прошлого века. Кризис системы, прежде всего экономический, разразившийся к началу 80-х годов, вновь привел  систему к резким изменениям. Сильнейший удар нанес социальной структуре и индивиду распад СССР и формирование нового типа экономических отношений.

Самому сильному воздействию подверглись массы кочевого населения в период коллективизации и оседания. Нужно учесть, что оседание началось достаточно широко еще в период 19 века, когда происходила колонизация Казахстана и сужение поля кочевого образа жизни. При этом происходило мощное перемешивание родов и племен всех трех жузов. Поэтому во многом родовое деление не совпадает с традиционными регионами проживания. Это факт отмечали еще советские этнографы. Например, родоплеменной состав населения Жендика - одного из старейших аулов колхоза "Жетысу" выглядел следующим образом - основное ядро составляли потомки семи отцов - представители разных родов и племен Старшего жуза. Они осели на берегу Каратала и стали жатаками, образовав оседлый аул Жетыата. Другая часть - потомки пришельцев из междуречья Волги и Урала, казахи Младшего жуза рода джагалбайлы племени жетыру. Наконец, третья часть населения Жендыка - это татары и чалаказаки, потомки пяти казанских татар, бежавших во второй половине 19 века от солдатчины и обосновавшихся здесь. Все они были холостые и тут женились на казашках. Их потомки тоже роднились с казахами [284].

В Центральной Азии происходит процесс миграции, и не только миграции населения за пределы региона, но и в города в поисках оплачиваемой работы. Нищета сельской жизни заставляет крестьян покидать землю и устремляться в город. Естественно, в этих условиях произошла мощная переоценка традиционных ценностей, их идеализация.  Воображаемые и реальные экономические, социальные, психологические связи сталинаполнять определенным смыслом воображаемые традиционные связи, представлявшиеся наиболее устойчивыми в условиях перемен.

А это означает пересмотр властных полномочий в сторону расширения участия в них общества. Иначе говоря, учет интересов и старых и новых групп населения, формирование консенсуса между ними должно опираться на широкую  социальную базу и политическую платформу. На определенном этапе возможен бонапартизм, но реальный прогресс требует либерализации всей системы и формирование реальной демократии.  Сложение устойчивой системы интересов различных групп населения не может возникнуть в кратчайшие сроки. Да и сам механизм согласования требует постоянной перестройки. В связи с этим на начальном этапе резко повышается роль государства в развитии экономики и общества. Поддержание необходимого баланса между различными группами населения, обеспечение его основных потребностей, осуществление общепринятых функций защиты граждан, границ, экономики в условиях глобального кризиса и пребывания в неустойчивом окружении делает необходимым высокую степень участия государства в экономике и общественном развитии.

К сожалению, опыт Африки показывает, что под давлением Запада программы структурных реформ осуществляются в большинстве африканских стран в тесной связке с процессом демократизации. Однако вместо провозглашаемого подъема реализация этих программ приводит "к настоящему краху экономики африканских стран... Опыт развития других не западных регионов также не подтверждает тезиса о минимальной роли государства. Государство было и остается главным инструментом развития тех азиатских государств, которые осуществили резкий экономический скачок" [285].

Косвенным образом это подтвердил Государственный секретарь США Дж. Бейкер, который связал финансовый кризис, охвативший Россию и Восточную Азию со слабостью финансовых систем и недостаточным государственным регулированием [286].

Парадоксом является то, что осуществление либерализации требует высокой степени участия в этих процессах государства, а не наоборот. Государство придает импульс развитию демократии, но и само оно испытывает данную необходимость не только в силу осознания этой необходимости лидерами или давления силы обстоятельств, но и требованиями части общества. По мере кристаллизации социальной структуры общества и формирования институтов гражданского общества на первый план выступает проблема перехода от традиционализма к демократии.

Развитие демократии не является прямолинейным процессом, и многое зависит от цивилизационных особенностей стран, способностей воспринимать не только демократические институты, но и системы взаимоотношений между ними, сформировать традицию. Как считает Э.Н. Комаров "В странах "догоняющего" развития демократизация неизбежно осуществляется посредством приспособления современных политических институтов к исторически сложившимся условиям (включая цивилизационные особенности, традиции) и, в конечном счете, к уровню модернизации данной страны. Это приводит к тем или иным ограничениям  политической демократии, без которых оказываются невозможными существование и развитие данного общества. Но одно дело, когда рациональной признается необходимость определенных ограничений демократии и создаются условия для дальнейшей демократизации. И совсем другое, когда авторитаризм объявляется неизбывным и к тому же  благотворным для "цивилизации" данной страны или региона. Когда за идеал общественного устройства выдаются бытовавшие повсюду в мире и кое-где еще сохранившиеся формы средневекового народного быта и общественной практики вроде "общинности", "соборности" и т.п., всецело контролируемые самодержавной властью, а то и служащие ее опорой. Когда из этой "национальной специфики" выводится "особый" путь развития страны, "восточный" либо именуемый как-то иначе, но обязательно превосходящий "западный" и все прочие "пути". Нужно со всей определенностью сказать, что такого  рода "почвеннические", "фундаменталистские" взгляды и соответственно проповедь "особого пути" - консервативны, а чаще просто реакционны, независимо от субъективных стремлений их проповедников" [287].

Тем не менее, А. Мигранян и И. Клямкин еще в 80-е годы прошлого века утверждали о том, что политическое развитие России, а, следовательно, и других стран СНГ, будет идти от тоталитаризма к авторитаризму, и лишь затем к демократии. И в этом также нет ничего нового. "Еще в 50-е годы прошлого века американскими учеными Гарвардского университета была разработана концепция "нового авторитаризма" для исследования своеобразной политической формы, которая сложилась в процессе начальной стадии модернизации в странах "третьего мира". Основная ее идея состояла в том, что освободившиеся от колониальной зависимости страны Востока, пытаясь копировать современные западные модели демократического государственного устройства, впадали в политическую и социальную нестабильность и экономический хаос. По мнению американских ученых, причина этого заключается в том, что данные формы правления не соответствовали уровню экономического развития названных стран.

Для них нужна была не демократическая и политическая свобода, а, прежде всего политическая стабильность. Поэтому необходимо сосредоточить власть в руках "элиты" либо "просвещенного диктатора", значительно ограничив участие масс в политической деятельности, и дать "элите" возможность осуществить экономическую модернизацию" [288].

Данное мнение, как заметил А.М. Хазанов,  "разделяется растущим числом ученых, как на Западе, так и в бывших коммунистических странах". В настоящее время очень немногие бывшие коммунистические страны перестали быть посттоталитарными и избежали авторитарной ловушки, а их развитие по либерально-капиталистическому пути уже достигло точки, от которой нет возврата назад. К числу таких стран он относит Польшу, Чешскую республику, Венгрию, Словению и с рядом серьезных оговорок также Литву и особенно Эстонию и Латвию. Все остальные страны представляют различные варианты посттоталитарного общества, в котором различные элементы прежнего тоталитаризма причудливо сочетаются с элементами авторитаризма, а иногда даже демократии, а в экономической сфере прежние социалистические и недалеко ушедшие от них государственно-монополистические  институты и отношения сосуществуют с рыночными. В той или иной мере про все страны второй группы можно сказать, что государство в них слишком слабо там, где оно должно быть сильным (поддержание закона и порядка, включая равные для всех правила экономической игры, распространяющиеся на политику и практику приватизации), и слишком сильно там, где оно должно быть слабым (я имею ввиду его чрезмерное вмешательство в политику и экономику). По всем этим причинам западные, особенно западноевропейские варианты идеологической и политической ориентации (консерватизм, либерализм, социал-демократия) вообще не применимы к рассматриваемым государствам. Для их анализа необходимо выработать иные понятия и категории [289].

В данном случае необходимо вспомнить о том, что ни демократия, ни автократия не существуют в чистом виде. В связи с этим весьма затрудняет подход к пониманию ситуации теоретическая посылка о противоборстве и взаимном исключении процессов демократизации и автократизации. Оба эти процесса взаимодействуют между собой и в реальной жизни проявляются в виде тенденций. История знает достаточно много примеров перерождения демократических режимов в автократические и наоборот. В связи с этим вероятнее всего, необходимо говорить о преобладающей тенденции в развитии в конкретный данный отрезок времени.

Обществу предстоит преодолеть, пожалуй, самый важный барьер, который заключается не сколько в формировании новых и новых институтов, а представлений общества. Мощным толчком для Европы в борьбе с традиционализмом послужило то, что "вместо предположения о "естественности" социального неравенства, вследствие этого не нуждающегося в оправдании, рассуждение о гражданском  обществе утвердило естественность равенства. Эта перемена произвела революционизирующее воздействие. Оказалось, что неравенство в статусе человека и обращении с людьми больше не могло считаться само собой разумеющимся; его нужно было оправдывать моральными принципами. Унаследованные формы субординации были, если так можно выразиться, обречены считаться преступными, пока не будет доказано обратное. Обеспечив метод критической переоценки наследственных социальных ролей, идея гражданского общества стала революционным инструментом, с помощью которого в Европе с течением времени был создан невиданный прежде тип социума - демократическое общество. Равенство перед законом заменило привилегию в качестве основополагающего принципа социальной организации. Иначе говоря, рассуждение о гражданском обществе вызвало радикальные изменения в существовавших в Европе ролевых структурах. Оно способствовало установлению первичной роли, или статуса, - статуса личности, роли, принадлежащей всем людям в равной мере и отличной от вторичных ролей, которые этим людям приходилось играть в жизни (ролей мужа, дантиста, солдата, дочери и т.д.).

В этом смысле данное   рассуждение дистанцировало своих равных в моральном отношении агентов от их конкретных социальных функций, заставив их посмотреть на себя как на исполнителей специфических ролей, - иными словами, как на людей, чья идентичность не исчерпывается конкретной социальной ролью, которую им выпало играть. Именно этим демократическое общество в Европе отличается от традиционных обществ" [290].

Таким образом, переходный период может занимать достаточно длительное время. В современной литературе существует понимание того, что переходный период заканчивается в случае прихода к власти нового  правительства, избранного в результате свободных выборов. Но практика показывает, что это всего лишь одна из ступеней развития. Бесповоротность развития создает иная ситуация, когда гражданское общество способно самостоятельно защитить себя от государства, стремящегося к подавлению личности и сужению свобод, бороться за сохранение и развитие демократии.

Существует и другая проблема - подмена понятий модернизации и вестернизации. К сожалению в отечественной литературе она не нашла своего отражения. Как отмечает С.П. Хантингтон, многие лидеры восточных стран проводили модернизацию, отвергая вестернизацию. Япония, Сингапур, Тайвань, Саудовская Аравия и в меньшей степени Иран стали современными, но отнюдь не западными обществами. Китай явно модернизируется, но, безусловно, не вестернизируется [291].

В Иране шах и технократия, внедрявшие европейскую модель общественного развития на иранскую почву, в целом игнорировали интересы традиционных слоев и цивилизационные особенности иранской национальной культуры. Они с высокой долей предубежденности относились к торговцам и в особенности не доверяли представителям базара. Недовольство курсом шаха подогревалось и тем, что монарх и властные круги нетерпимо относились к инакомыслию практически лишив общество самых элементарных свобод: слова, печати, митингов и собраний, создания политических организаций и т.д. Для борьбы с инакомыслием была активизирована тайная политическая полиция - САВАК, которая в ходе своей деятельности грубо нарушала права граждан и унижала их человеческое достоинство. В результате в иранском обществе зрел крупный конфликт, вызванный однобокостью реформ, проводившихся властью, которая изменила экономическое и социальное устройство общества, но не провела адекватных политических изменений. Авторитарные методы руководства, избранные шахом, способствовали  росту напряженности в обществе и, в конечном счете, привели к общенародному взрыву [292].

Мы можем отметить и существование еще одного парадокса, широко распространенного в незападном мире. В определенных случаях демократия способствует приходу к власти традиционалистских и антизападных движений.

В этом отношении важную роль играет понимание самого становления демократии  как процесса. В западных интерпретациях демократии акцент обычно делается на  противопоставлении государства и власти, с одной стороны, и общества и граждан - с другой. И это естественно в условиях развитой демократии, развитого гражданского  общества, где последнее имеет прочные рычаги давления на власть и "регулирования" ее вплоть до замены на очередных выборах. Однако на этапе начального развития демократии, в неразвитых или недостаточно развитых общественных условиях невозможно обходиться без активной роли государства, тем более для осуществления идей прогрессивного развития страны и модернизации общества в его движении в демократическом направлении. Есть большая философская глубина в идее историка-государственника С.М. Соловьева, который считает что "государство есть необходимая форма для народа, который немыслим без государства". Общий вывод здесь состоит в том, что фактор государства в одних исторических условиях должен играть и играет большую роль, чем в других, причем роль этого фактора с очевидностью возрастает в странах территориально обширных и с усложненной внутренней структурой населения или же в переходных социально-политических и экономических условиях,  когда общество резко разделено" [293].

Если учитывать историю земледельческого Востока с ее мощной доминантой государства, сложившейся в силу множества причин, а также переходность современного состояния, поликультурность и многонациональность, сочетание архаичных и модернистских слоев, то значение государства резко возрастает. Государство, в силу несформированной системы гражданского общества и его отношений с властью, берет на себя основные функции в процессе модернизации и демократизации. В условиях нестабильного геополитического окружения, роста экстремизма, попыток направить развитие общества в русло перехода к фундаментализму, государство вынуждено избирать приоритетное направление в сторону сохранения стабильности  укрепления безопасности. Перед большинством правящих режимов Центральной Азии  не стоит дилемма - развитие демократии или авторитаризма. На начальном этапе стоит другая проблема - сохранение государства или его падение, погружение в хаос и открытую конфронтацию. В связи с этим развитие демократических процедур, свободных выборов, легализация политических организаций, может привести к прямо противоположным результатам. Государство вынуждено  сдерживать не развитие демократии, а сужать возможности для  прихода к власти экстремистских сил, пресекать попытки под демократическими лозунгами дестабилизировать ситуацию в стране. Но в данном случае мы можем говорить о пределах сужения демократии во имя развития.

Естественно, что "частая смена власти ... в периоды таких народных кризисов... признается далеко не желательной, ибо далеко не далеко наладить механизм власти, обладающей достаточной опытностью и распорядительностью в то время, когда страна в опасности, и дом, что называется, горит". Но вместе с тем, коллективное влечение к самосохранению руководит действиями государственной власти в отстаивании своего положения в стране. "Вот почему всякая власть под влиянием влечения к самосохранению защищает свое собственное существование, хотя бы даже в ущерб интересам народных масс. Лучшим, хотя и несовершенным, средством против этого являются перевыборы власти через определенные сроки, как только выяснится оппозиция большинства выборных представителей в каком-либо важном государственном вопросе" [294].

Предоставление доступа к законным политическим институтам путем использования законных механизмов при прозрачности политического процесса обычно способно обеспечить лояльное отношение новых групп к существующей политической системе и возможность ее модернизации на основе консенсуса. А это, в свою очередь, позволяет прежним группам сохранить свой статус, даже после отхода от власти. И более того, иметь возможность вновь вернуться к власти законным путем через демократические процедуры выборов.

Устойчивая и легитимная система смены власти является важным атрибутом демократии. Это понимание позволило  Сэмуэлю Хантингтону сформулировать "тест двумя передачами власти". Согласно этому тесту, демократия становится необратимой (консолидированной) только тогда, когда "партия демократизаторов" уступает власть после поражения на выборах, а потом возвращается к власти в следующем электоральном цикле, т.е. в стране существуют как минимум две политические силы, способные и брать, и отдавать власть по демократическим правилам. Этот индикатор свидетельствует о наличии сформировавшейся и действующей системы демократических выборов, имеются прецеденты смены власти без ее узурпации и изменений действующих "правил игры" политической элитой, пришедшей к власти.

Разный цивилизационный потенциал определяет различный уровень восприятия новых веяний. Анализируя внешнюю политику и внутренние реформы в Центральной Азии Г. Глисон (Университет штата Нью-Мексико, США) пишет "Однако открытость казахстанских рынков для иностранной конкуренции параллельна открытости политической системы. Ни в одной другой центральноазиатской  стране не ведутся такие открытые дискуссии об альтернативах в политике". Автор считает, что либеральная внешняя и внутренняя политики взаимосвязаны. Так, Узбекистан, провозгласив экономическую самодостаточность, отверг либерализацию цен и открытость экономики, поддерживая ограничения на движение товарных и денежных потоков, разработал разветвленную систему субсидий для промышленности и сельского хозяйства. Подобная антилиберальная политика повлекла сокращение внешней торговли в 1997-2000 гг. Напротив, Казахстан получил преимущества от своей открытости и достиг наибольшей степени демократизации. Различия в темпах продвижения к  рыночной экономике приводили к противоречиям между отдельными странами региона [295].

Естественно, что развитие интеграционных процессов между странами, избравшими различные модели экономического развития, проблематичны. Заявления о том, что в странах  региона создается рыночная экономика, опровергаются действительностью, так как только Казахстан получил в этом международное признание. Совершенно ясно, что "рыночная система, в которой заработная плата и цены устанавливаются государством - это уже больше не рыночная система. Только блаженный дурачок может "примирять" эту систему свободного предпринимательства с введением контроля над ценами и зарплатой" [296]. И еще более трудным является соединение этих двух отталкивающих друг друга противоположностей на межгосударственном уровне. Не меньшую роль в развитии новых отношений являются степени развитости и сохранения общинных, семейных отношений. Иначе говоря, чем сильнее разрушены традиционные патриархально-клиентальные отношения и чем сильнее торжествует индивидуализм, тем более разработана почва для развития рыночных отношений.

Степень сохранения патриархальных отношений в странах региона, и даже регионах этих стран разная. Например, Таджикистане, где 69% населения живет на селе, "господствующими являются традиционные, переходный и симбиозные формы социальности, что влечет за собой общие для всех групп таджиков консерватизм, сопротивление изменениям, подавление инициативы, в целом - господство коллективистского сознания над индивидуалистическим". Здесь же существует и понимание рынка как "легализация традиции, возвращение к истокам, освященным авторитетом религии. Однако нельзя не видеть, что перемены, направленные на формирование гражданского общества, безусловно, будут встречать сильнейшее сопротивление, так как для политических традиций всех групп таджиков характерны авторитаризм, культ силы, корпоративная и групповая солидарность" [297].

Одной из главных идеологических установок в Узбекистане остается сохранение традиционной общины - махалли и ее приспособление к существующим реалиям. Как пишет президент И. Каримов "Образован уникальный механизм самоуправления граждан, корнями уходящий в народные традиции и исторически сложившиеся общинные отношения - махаллю" [298]. Реформа в Узбекистане должна основываться на коллективных началах, а не путем развития индивидуализма. Как отмечает И. Каримов "в системе демократизации общества, реализации ее основных принципов, прежде всего социальной справедливости, огромная роль принадлежит махалле. Сегодня нет такой структуры, которая бы лучше знала истинное материальное положение семей, круг их духовных и культурных интересов.  Махалля является наиболее справедливым, пользующимся  народным доверием каналом и механизмом социальной поддержки населения. Она должна стать надежной опорой и действенным средством осуществления реформ в нашем обществе" [299].

В данном случае, Узбекистан избрал собственный путь развития рыночных отношений, который предполагает сочетание новации и традиции. Но такой путь при жесткой политической системе ведет к нарастанию противоречий. Как отмечают социологи, "некоторые традиции, например устойчивые родственные связи и глубокая привязанность к земле, препятствуют развитию предпринимательства и модернизации" [300].

Можно даже сказать о том, что разочарование в централизованном государстве, которое неминуемо в условиях многоступенчатой политики перехода к рынку, порождает стремление "к возрождению духовно-нравственных ценностей, общинной солидарности, слиянию духовного и материального, социальному равенству и расширению участия в принятии политических решений. Эти ценности часто вдохновляют участников движений протеста, требующих перемен в бюрократических авторитарных режимах" [301].

В более либеральной системе Казахстана избрана, во всяком случае, как доминанта идеологии развитие индивидуализма. Проведенные исследования среди молодежи Казахстана показывают, что равноправными, самостоятельными членами семьи ощущают себя 62,8 процента юношей и девушек. Вместе с тем, 15 процентов молодежи ощущают авторитарность в родительской семье.  В массовом сознании казахстанской молодежи выбор сделан в значительной степени в пользу преобладания гражданских установок [302].

История знает множество примеров, когда правовая база, какой бы передовой она ни была, не в состоянии сдвинуть общество на путь прогресса. Значительным вопросом остается проблема восприятия обществом новаций, "насколько эти правовые структуры могут прижиться на чуждой им социальной почве, насколько они сочетаются с традициями и взглядами, ограничивающими развитие рыночных отношений западного типа. Вот почему отсутствие определенности в вопросе о хозяйственном субъекте в обществе столь опасно. Что является экономической единицей - индивидуум или семья?

Если семья, то общество принимает лишь часть правил игры на капиталистическом рынке, игнорируя или обходя большинство других. Общество, где экономической единицей является семья, более или менее расширенная, создает благоприятные условия для  развития отношений клиентелы, мафиозных структур и других групп, спаянных узами личной  преданности, что исключает возможность достижения какой бы то ни было  прозрачности. Это отнюдь не теоретические проблемы. Они имеют принципиальное значение для определения перспектив не только для развивающихся стран, как Индонезия, Китай, Индия, но даже высокоразвитой Японии. Если отношения клиентелы вырвутся за пределы официально установленных для них рамок, разрушат барьеры между государственными ведомствами, между банковской системой и частными компаниями, это может привести к манипулированию  рынком и сделает механизм ценообразования практически бессмысленным" [303].

В Центральной Азии, где все еще существуют традиционные институты, существует и мощный барьер на пути развития гражданского равенства и становления рыночно ориентированного социального слоя. Традиционная система, направленная на защиту конкретного члена общины, семьи, требовала и соблюдения неравенства внутри нее и осознания места данной группы по отношению к другим - подчиненное, равное или преобладающее. Данное неравенство индивида внутри общины (группы, семьи) и общины по отношению к другим и является мощным препятствием на пути развития индивидуализма, а значит и равенства всех перед законом, построения реального гражданского общества.

Историческим примером неудачной попытки преодоления традиционализма через развитие модернизации является "белая революция" в Иране, которую пытался провести шахский режим. Но, как отмечали французские специалисты К. Бриер и П. Бланше, мечта шаха о "Великой иранской цивилизации" оказалась миражем, а попытка навязать Ирану западную культуру без всех ее политических преимуществ вызвали обратную реакцию. "И Иран повернулся к нему спиной, чтобы вновь обрести свою историю. Древнюю историю, историю религии - шиизма, который представляет собой нечто большее, чем религию, будучи своего рода диссидентством. Правда, шиизм является неотъемлемой частью ислама с его сводом законов - Кораном. Но в то же время он содержит в себе и много другое, содержит в себе целую культуру, сказали бы сегодня, если бы это слово не было слишком слабым, когда речь идет о Персии с ее необъятной историей, ее имамами, поэтами, философами, говорящими сокровенным и эзотерическим языком" [304].

Смыкание традиционалистских слове с религиозными политиками в борьбе против существующего режима привел к антишахской революции и приходу к власти фундаменталистов. Введение элементов европейской культуры на практике обернулось пренебрежением иранскими традициями, связанными с тем периодом истории страны, когда центральным принципом империи был шиизм и этатизм. Преимущества европейской культуры были осознаны лишь частью иранского общества и отторгались его основной массой.

Психология патернализма и жесткая иерархия также служит препятствием на пути развития новаций. Но не всегда существует разница в понимании этатизма и патернализма. В переходных условиях роль государства чрезвычайна важна. И мнение в пользу прогрессивного этатизма порой трактуется как стремление к патернализму, государственному патронажу. Этатизм, как политическое направление и политическая платформа, не нашли акцентированного отражения в идеологических дискуссиях. Хотя достаточно указать на тот же опыт Турции, где этатизм  стал едва ли не ключевой формулой кемализма. Автор "Программы тюркизма" Зия Гёкальп в одной из своих статей 1923 года писал: "Народ Турции оказался способным воспринять европейскую военную технику во всех ее деталях, он может поэтому освоить и наиболее современные изобретения и открытия в области промышленности. Но военная техника была введена не благодаря инициативе отдельных личностей. Это сделало государство. Наша медицина, которая также довольно развита, опять же была внедрена посредством государственных мероприятий. Следовательно, только государство может решить задачу создания в стране крупно промышленности... По своему характеру турки являются естественными этатистами. Они ждут от государства, чтобы оно осуществляло инициативу во всем новом и прогрессивном" [305].

Реформы всегда сопровождаются проблемой взаимоотношений поколений. Показателем этого может служить интересная статья, опубликованная в 1913 году "Что заставляет народ впадать в летаргию или делает его энергичным?". И. Эмери приводил интересные данные о возрастном составе лидеров крупнейших социально-политических событий в мировой истории. Вот некоторые из них:  протестантская реформация - средний возраст лидеров - 38 лет; американская революция - 38 лет; Французская революция (начальный этап) - 34 года; модернизация Японии - 38 лет; революция в России - 44 года; восстание в Турции - 32 года [306].

Учитывая демографическую ситуацию в государствах центральноазиатского региона можно говорить о проблеме межпоколенческих отношений. Все страны региона в той или иной степени  расширили возможности контактов населения со странами Европы, Азии, США. Активно идет процесс информационного обмена благодаря развитию спутникового телевидения, возможностям сети "Интернет" и т.д. По сравнению с прежним существованием в СССР, для рядового жителя региона, мир необычайно расширился. Тем более что существует реальная возможность сравнения уровня и образа жизни с соседними государствами. И это существенно расширяет границы сознания, самооценки, прежде всего в молодежной среде, которая активно отрицает и негативно относится к попыткам введения ограничений. Новая генерация представляет собой существенный удельный вес в населении центральноазиатских стран.

В Казахстане в 1999 году молодежь в возрасте от 15 до 19 лет насчитывала 1 374 тысячи человек, от 20 до 24 лет - 1 млн. 251 тыс. человек, от 25 до 29 лет - 1 млн. 162 тыс. человек. Общая численность молодежи, проживающей в городской местности, составила 2 112 500 человек, в то время как сельской молодежи насчитывается 1 685 100 человек [307]. Особенность Казахстана заключается в высокой миграции населения республики, в том числе и молодежи. В свою очередь миграции подвержены слои населения с высоким уровнем дохода, чем выше доход семьи из расчета на одного человека, тем больше число желающих эмигрировать [308].

Согласно данным нацстаткомитета Кыргызстана (на 1 января 1994 года) 63,9 процента населения - это молодежь до 29 лет. В том числе от 15 до 29 лет - 25,9 процента, а до 14 лет - 37,9 процента [309].

В связи с этим существует реальная психологическая, социальная дилемма - отказ от "национальных корней", т.е. патриархальных отношений и сопутствующей системы иерархии. Поэтому "с таким базовым для нас понятием, как "класс", на Востоке следует быть осторожным. Идея необходимости и полезности горизонтального объединения одного статуса - это скорее западная идея. "Тебе плохо и мне плохо, давай объединимся, чтобы  попытать лучшей доли" или "тебе хорошо и мне хорошо, давай вместе отстаивать наше состояние" - все это рассуждения западные. На Востоке все время дает о себе знать вертикальное строение общества,  при котором в одну группу входят люди разных статусов" [310].

Традиционные отношения составляют суть национального характера. В связи с этим неминуем процесс отказа от некоторых черт национального характера. И это хорошо понимают те силы, которые ведут дискуссию вокруг реформ. Сторонники и противники модернизации понимают, что речь идет не только о повсеместном внедрении новых технологий, самых современных средств связи, нового образования, но и изменение самого  образа жизни, если хотите - темпа жизни, ценностных ориентиров, в конечном итоге - изменение национального духа. Нация должна измениться, если хочет модернизации - таково требование реформаторов. Нация должна сохранить свое "Я" в любом случае - таково требование традиционалистов. Именно эта дилемма лежит в основании дискуссий о некоей национальной идее, теоретических поисков политиков, рассуждений о кланах и реформаторских силах.

Эту дилемму великолепно выразил Ф. Ницше "Ни один народ не мог бы выжить, не производя  оценки, - что есть добро и что есть зло; чтобы сохраниться, он должен оценивать иначе, нежели сосед его". (Ницше Ф. Так говорил Заратуштра: книга для всех и ни для кого. Алма-Ата., 1991., с. 50).

Но сделав первый шаг в сторону модернизации и хотя бы частичного отказа от собственного "Я", неминуемо возникает необходимость двигаться дальше. Для центральноазатских государств это неизбежное прощание с прошлым началось не сегодня и не десять лет назад. Жестокая советская модернизация привела не только появлению промышленности, науки, нового типа культуры, но и эмансипировала женщин, отделила религию от государства, сформировала хотя бы и тоталитарный, но все-таки опыт общественной жизни. Естественно, что политика последнего десятилетия в еще большей степени отдалила страны Центральной Азии друг от друга. Поэтому и модернизация будет осуществляться с разной скоростью, с разным сопротивлением, а в некоторые страны могут консервировать существующие отношения  длительный период.

Но мы должны помнить, что легкого пути нет ни в том, ни в другом случае. Но модернизация все-таки гарантирует реальные плоды и дает определенные надежды на будущее. Тем не менее, А. Тойнби говорил о том, что "внедрение чуждой культуры есть процесс болезненный и тяжелый; при этом инстинктивное противодействие жертвы инновациям, грозящим разрушить традиционный образ жизни, делает этот процесс еще более болезненным, ибо, сопротивляясь первым уколам чужого культурного луча, жертва вызывает его дифракцию - расщепление на отдельные элементы, после чего неохотно допускает более мелкие, казалось бы незначительные и поэтому не столь разрушительные (из всех для нее ядовитых) элементы чужой культуры в надежде, что а этом сумеет остановить дальнейшее вторжение. Однако же, поскольку одно неизбежно влечет за собой другое, жертва скоро обнаруживает, что приходится по частям принять и все остальные элементы вторгшейся культуры. Поэтому не вызывает удивления то, что естественное отношение жертвы к вторгшейся чужой культуре - это саморазрушающее чувство враждебности и агрессивности". Но "ни овладение чужой новейшей технологией, ни ревностное сохранение традиционного образа жизни не могут быть полным и окончательным Ответом на Вызов наступающей чужой цивилизации" [311].

Установление непрочных демократических и либеральных институтов не может укрепить и слить воедино нацию и страну. В этом случае происходит возрастание государственного начала, которое берет на себя многие функции, присущие в развитых обществах негосударственным институтам.

Как пишет А. Мигранян: "Как правило, реформы, проводимые сверху, а не вырванные силой снизу, легче усваиваются страной, народом, получают осознанную и продуманную институциализацию. Даже умеренные реформы, осуществляемые сверху и течение длительного времени, гораздо эффективнее молниеносных радикальных реформ, не подкрепленных серьезной стратегией по интериоризации целей реформы в сознании людей и закреплении в институционной системе. Есть золотой закон политического развития, открытый Токвилем на примере анализа Великой французской революции. Нет ничего опаснее для страны, где нет традиций демократии и свободы, чем слишком быстрые реформы и изменения. Как правило, в таких странах процесс модернизации и реформ может выйти из-под контроля. Народу  не хватает времени освоить новшества, он не готов к новой системе, а изменения не успевают институционализироваться и закрепляться. Бурный поток, направленный на разрушение старой системы, не удается затем остановить и регулировать. Сильная поляризация общества, отсутствие устойчивого политического центра и социальных сил, стоящих за этим центром, не способствуют тому, чтобы ввести начавшееся движение в разумные демократические рамки и русла. Этот процесс неминуемо ведет к охлократии, к самой худшей форме тирании - тирании черни" [312].

Таких примеров достаточно много. Практически вся  европейская история 19-начала 20 веков характерна огромным количеством революций, классовых войн и столкновений. Одна из причин - отсутствие системы регулирования накопления богатств в обществе, которое приводит к резкой, бросающейся в глаза поляризации общества. Пропасть между богатством и бедностью в это время была так велика и наглядна, что вызывало резкое недовольство в таком легко воспламеняющемся обществе. Другая причина заключалась в том, что у масс не существовало реальной возможности  изменить ситуацию мирными средствами, путем участия в политическом процессе через парламентаризм, деятельность политических партий, профсоюзную борьбу. В связи с этим акции протеста носили характер прямых столкновений переходящих в вооруженные выступления.

В чем отличие народов друг от друга? В чем состоит квинтэссенция национального духа? Совместима ли компьютерная технология с традиционными формами ранжирования социума? Не означает ли либерализация, предлагаемая и внедряемая из-за рубежа, отказ от национальных корней? Не влечет ли за собой материальный и научный прогресс стандартизацию и унификацию?

Эти вечные вопросы  встали перед Центральной Азией сегодня. Но поиск ответов ведет к еще большим проблемам. А сами ответы еще более запутывают клубок проблем. Тем более что и многие исследователи и пропагандисты западных ценностей поняли, что "навязывать социальные перемены со стороны богатых стран было бы бесполезно. Проблемы должны решаться самими развивающимися странами. Будут реформы приняты или отвергнуты - зависит от конкретной ситуации, а не от абстрактной логики" [313].

Быстрое или медленное развитие рыночных отношений с соответствующими изменениями в социальной структуре и системе власти представляют собой новый вызов для Центральной Азии. Существующая система формирования богатств в тесной связи с властными возможностями неминуемо приходит в противоречие с нарастающим процессом политизации  самых различных слове общества, прежде всего среднего и высшего слоя буржуа.

Тесная связь развития нового экономического слоя и изменения системы его формирования, перехода от государственного регулирования к расширению возможностей новых слоев, возникших в результате экономической либерализации, все более и более осознается не только отдельными группами, но и  обществом. В этой борьбе происходит не только определение вопроса о собственности. Вступает в силу главное противоречие между правящей и новой элитой -  право определять будущее страны. Как писал О. Тоффлер: "Распространение принципиально  новой системы создания богатства неизбежно провоцирует межличностные, политические и международные конфликты. Попытки изменить систему вызывают противодействие тех сил, чьи интересы и власть связаны со старой системой. Еще яростнее столкновение за право определять будущее... Изменения, которые мы могли наблюдать в последнее время в бизнесе, экономике, политике, а также на глобальном уровне, являются, по сути, только первыми столкновениями в борьбе за власть гораздо большего масштаба, ибо мы стоим на рубеже сильнейшего смещения власти в истории человечества" [314].

Естественно, что идеальным обществом для сторонников эффективности явилась бы система, в которой каждый человек исполнял бы строго отведенную функцию. Демократия с ее сложными процедурами взаимодействий и согласований интересов представляет собой в их понимании одну из форм анархии. Но было бы окончательной катастрофой пойти по пути превращения человека в исполнителя отведенных функций.  Как писал Н. Винер: "В обществах муравьев каждый работник выполняет свою, свойственную ему функцию. Здесь может существовать отдельная каста солдат. Некоторые высокоспециализированные индивидуумы  выполняют функции короля и королевы. Если бы человек принял это общество за образец, то он жил бы в фашистском государстве, где каждый индивидуум с рождения фатально предназначен для определенного рода занятий, где лидеры - всегда лидеры, солдаты - всегда солдаты, крестьянин - не более чем крестьянин, рабочий остается рабочим" [315].

Исторически данная схема не была присуща Центральной Азии хотя бы потому, что утопии рождались преимущественно в европейской философской традиции. Историческая практика в регионе никогда не приводила к фомированию фашизма или коммунизма, хотя последний был экспортирован сюда на штыках. Традиция свободного члена кочевой цивилизации и хотя бы формальное участие в процессе управления государством, многие другие традиции и до сих пор не забытые древние права личности, позволяют надеятся на выбор в пользу демократии.

ПРИМЕЧАНИЯ

273 http://sergeant.genstab.ru

274 Очерки истории СССР. Период феодализма 9-15 вв. В двух частях. Ч.1., М., Изд-во АН СССР. 1953., с. 81-84.

275 Смелзер Н. Социология. М. "Феникс"., 1994., с.621.

276 Никитин М.Д. Колониализм в тропической Африке. - Восток,  1998, номер. 1. с.69.

277 Смелзер Н. Социология. М. "Феникс"., 1994., с.626.

278 Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век. М. "Весь мир", 1997., с.285, 287.

279 Смелзер Н. Социология. М. "Феникс"., 1994., с.622.

280 Американская социология. М. "Прогресс"., 1972., с.207.

281 Лоуренс Аравийский. Семь столпов мудрости. СПБ. "Азбука". 2001. с.332

282 Зидентоп Л. М. Демократия в Европе. "Логос", 2001., с.16.

283 Рубл Б. "Тихая революция" в Советском Союзе. - "Вестник МГУ. Серия 12. Социально-политические исследования. 1991., номер 1., с.65.

284 Культура и быт казахского колхозного аула. Алма-Ата. "Наука", 1967., с.9.

285 РЖ "Востоковедение и африканистика". 1999, номер 2., с.65.

286 Вашингтонская папка, 24 марта 1999 г. с.16.

287 Восток, 1995., номер 1., с. 95-95.

288 Сумбатян Ю.Г. Авторитаризм как категория политической социологии. - "Кентавр"., 1994., номер 5,, с.145-146.

289 Хазанов А.М. Посттоталитарные общества Центральной Азии. - Государство и общество в странах постсоветского Востока: история, современность, перспективы. Материалы международной конференции.  Алматы, Дайк-пресс.1999. с.94.

290 Зидентоп Л. Демократия в Европе. М. Логос. 2001., с.72-73.

291 РЖ: "Востоковедение и африканистика", номер 3, 1998, с 9.

292 Жигалина О.И Этносоциальная эволюция иранского общества. М. "Восточная литература". 1996., с.128-137.

293 Васильев В.Ф. Авторитаризм и демократия в ЮВА. - Восток, 1997, номер 1, с. 51.

294 Бехтерев В.М. Избранные работы по социальной психологии. М. Наука. 1994. с.145.

295 Социальные и гуманитарные науки. Серия 9. РЖ: "Востоковедение и африканистика".  2002., номер 2., с.41-42.

296 Гелбрайт Дж. Экономические теории и цели общества. М. "Прогресс". 1979. С.389.

297 Олимова С.К., М.А. Олимов. Таджикистан: путь перемен. - "Восток"., 1995., номер 1., с.137.

298 Каримов И.А. Узбекистан на пути углубления экономических реформ. Ташкент, "Узбекистон"., 1995., с.34.

299 Каримов И.А.  Узбекистан на пути углубления экономических реформ. Ташкент, "Узбекистон"., 1995., с.230-231.

300 Смелзер Н. Социология. М. "Феникс"., 1994., с.635.

301 Эндрейн Ч.Ф. Сравнительный анализ политических систем. М. "Весь мир". 2000. с.42.

302 Казахстанская молодежь на рубеже веков. Астана, "Елорда". 2000., с.154-156.

303 Зидентоп Л. Демократия в Европе. М.,"Логос"., 2001., с.195.

304 Жигалина О.И. Этносоциальная эволюция иранского общества. М. "Восточная литература".1996., с.142.

305 Желтяков А.Д., Иванов С.М. Исторические корни политики этатизма в Турции. Тюркологический сборник. М. Наука. 1978. с.122.

306 Ушакин С.А. Молодежь как субъект деятельности. Попытка обзора методологических подходов. - Полис. 1993., номер 3., с.139.

307 Казахстанская молодежь на рубеже веков. Астана, "Елорда". 2000., с.10-11.

308 Казахстанская молодежь на рубеже веков. Астана, "Елорда". 2000., с.29.

309 Омуралиев Н.А. Политические процессы в Кыргызстане. - Современные политические процессы. Бишкек. 1996. с.83.

310 Подберезовский И.В. Знать и понимать человека Востока. - "Народы Азии и Африки", 1990., номер 4., с.92.

311 Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом Истории. Сборник. М. "Айрис Пресс". 2003. С. 436-437

312 Мигранян А.М. Роль насилия в процессе демократизации России. - Освобождение духа. М. Политиздат. 1991., с.183.

313 Кеннеди П. Вступая в двадцать первый  век. М. "Весь мир"., 1997., с.396.

314 Философия истории. Антология. М. Аспект Пресс. 1995. С.338-339.

315 Винер Н. Человек управляющий. СПб. 2001. с.47

ГЛАВА XII. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И БЕЗОПАСНОСТЬ

«Демократия! Я рядом с тобой, и радостная песнь

раздувает мое горло».

(Уолт Уитмен. Рожденный на Поманоке).

Глобализация поставила вопрос о трех фундаментальных основах современности: суверенитете, нации и демократии. Возросшая взаимозависимость между государствами, обществами и экономиками делает зыбкими границы между внутренними и внешними делами, распространяются нормы и ценности, гарантируемые международным сообществом на правах солидарности [315].

Иллюзии быстрого экономического роста при развитии рынка и либерализации политической системы по-прежнему остаются таковыми. Но практика показывает, что с таким же основанием мы можем говорить о том, что нет прямой зависимости между ростом демократии и ростом экономики, ростом благосостояния граждан. Примеры, приводимые в доказательство этой зависимости, также многочисленны, как и обратные.

Странам Центральной Азии, вставшим на путь развития рыночных отношений, приходиться учитывать мощный фактор необходимости поддержания экономической стабильности в условиях постоянного рыночного давления.  Протекционистские действия национальных правительств приводят к колебаниям рынка и оттоку капитала. Положение усугубляется мощной волной коррупции, которая усиливает неблагоприятные тенденции в экономике.

Например, по официальному сообщению Генеральной прокуратуры,  в Казахстане в первом полугодии 2002 года за коррупционные правонарушения привлечены к дисциплинарной и административной ответственности 2100 государственных служащих. В специально созданном едином банке данных содержаться сведения на 3014 лиц, совершивших коррупционные правонарушения. В их числе 750 военнослужащих Министерства обороны, 220 сотрудников органов внутренних дел, 68 должностных лиц таможенных органов, 53 сотрудника налоговой службы, 125 акимов, 1 депутат, 59 сотрудников Государственной противопожарной службы АЧС, 11 – органов юстиции, 14 – органов финансовой полиции и 4 прокурорских работника [316].

Значительным фактором необходимости поддержания регулирующей роли государства является и проблема криминализации экономики. Она характерна для всех государств, осуществляющих переход к рыночной экономике. Например, в России по данным Аналитического центра РАН, 35% капитала акционерных обществ перешло в руки криминальных структур. Под их контролем находится более 40 тысяч фирм и банков. Половина преступных доходов, по данным МВД, уходит на подкуп чиновников. Свыше 1 млн. человек, в основном бывших сотрудников правоохранительных органов, спецназа и спортсменов, работают в службах безопасности коммерческих фирм, частных и сыскных структурах. Они располагают 3 миллиона единиц зарегистрированного и гораздо большим числом неучтенного оружия. Теневой денежный оборот в России, по данным ФСБ, достиг 40 % ВВП по сравнению с 5-10% в развитых странах [317].

Коррупция имеет серьезные корни в тоталитарном прошлом.  К середине 80-х годов по оценкам специалистов НИЭИ при Госплане СССР оборот теневой экономики достиг в целом по стране 60-80 млрд. рублей [318].  К этому же времени согласно данным уголовных дел, каждая пятая из преступных групп была связана с коррумпированными работниками государственного аппарата. По данным Института прокуратуры, на подкуп должностных лиц тратилось две трети средств, полученных путем взяточничества, хищений и иных форм казнокрадства [319].

Как пишет В.Х. Рейнике  «Неспособность властей противостоять воздействию международных корпораций на внутренний суверенитет национальных государств создает серьезную угрозу демократии. Хотя право голоса у граждан сохраняется, по мере ослабления внутреннего суверенитета их возможность влиять на государственную политику уменьшается, а это приводит к потере доверия к демократическим институтам» [320].

Первым шагом стало участие государств в антитеррористической операции, вернее предоставлении своей территории и объектов для западных воинских контингентов с целью нанесения ударов по талибам. Руководители Кыргызстана, Узбекистана, которые позволили разместить на своей территории иностранные базы исходя из необходимости решения ряда проблем. Во-первых – укрепления своей безопасности. Именно эти страны стали объектами вторжения боевиков, которые стремились прорваться в Фергану  и найти там опору среди местного населения, недовольного режимом. Во-вторых, присутствие американцев означает дополнительные инвестиции, что очень важно для экономики, в первую очередь кыргызской. Незначительные суммы в масштабах других стран, для кыргызской экономики означают возможность решения целого ряда государственных проблем. В-третьих, и, прежде всего для Узбекистана, весьма важна легитимизация режима за счет сотрудничества с США. Упреки в авторитаризме, преследовании оппозиции и нарушениях прав человека должны были быть прикрыты участием в антитеррористической операции.

Выбор Узбекистана в качестве страны размещения связан со многими обстоятельствами, а не только географической близостью к границам Афганистана. Как отмечал З. Бжезинский «Узбекистан, который с национальной точки зрения является наиболее важной и самой густонаселенной страной Средней Азии, является главным препятствием для возобновления контроля России над регионом. Независимость Узбекистана имеет решающее значение для выживания других государств Средней Азии, а, кроме того, он наименее уязвим для давления со стороны России» [321].

Данный шаг, вполне оправдан с точки зрения бездействия Договора о коллективной безопасности СНГ, который не предпринял никаких практических шагов по борьбе с боевиками. Как оказалось, в условиях реального применения мер в отношении террористов и проведения дорогостоящих операций, союзники по СНГ не смогли рассчитывать друг на друга.

Размещение американских войск в странах Центральной Азии ознаменовало новую конфигурацию в мире. Заявленное окончание в основном операции в Афганистане привело не к свертыванию баз в Кыргызстане и Узбекистане, а к расширению военного присутствия. И это присутствие будет достаточно долгим. Об этом говорят и официальные лица, например 11 членов Палаты представителей США, которые  встретились 23 августа 2002 года в Ташкенте с Президентом Узбекистана И. Каримовым. Возглавлявший двухпартийную делегацию член Палаты представителей П. Хекстра заявил во время пресс-конференции, что американские «войска будут находиться в Узбекистане столько, сколько их будет принимать узбекский народ и сколько понадобится для выполнения задачи, которую мы хотим выполнить в Центральной Азии. Раньше мы допускали ошибки, не полностью выполняя свои обязательства, и мы больше не повторим этих ошибок».

И вновь американцы, заявляя о поддержке режимов Центральной Азии при одновременном требовании соблюдения набора демократических прав, повторяют историю.  В Иране, лишенный поддержки граждан и профессиональной элиты шах, полагался на поддержку США. «Хотя в 1978 г. президент Картер и заявил о своей поддержке монархии, но он подчеркнул важность соблюдения прав человека. Это еще более ослабило позиции шаха. Бюро по правам человека Государственного департамента США наложило эмбарго на предназначенное Ирану снаряжение для сил охраны общественного порядка. В то время как Совета национальной безопасности США поддерживал военные действия Ирана против антишахских сил, Государственный департамент добивался, чтобы преемником династии Пехлеви стало стабильное, «умеренное», нерелигиозное гражданское правительство. Едва ли подобная противоречивая политика могла укрепить монархическое правление» [322].  

Непоследовательность и противоречивость, основанная на неверной оценке ситуации, привела к падению союзника, на которого рассчитывал Совет национальной безопасности США. Она же не позволила  придти к власти умеренному, нерелигиозному гражданскому правительству.

В Центральной Азии обозначилось новое поле битвы супердержавы конца 20 века – США и сверхдержавы 21 века – Китая. И этот сценарий вполне вероятен. Сегодня для Китая и США актуальным остается вопрос о том, как им вести себя по отношению друг к другу. Будут ли они партнерами в грядущем веке?

Общая проблема борьбы с терроризмом показывает возможности сотрудничества двух государств. Как писала газета «Жэньминь Жибао" (28.08.2002) Постоянный заместитель госсекретаря США Ричард Армитидж 26 августа 2002 года вновь подтвердил, что американское правительство не поддерживает "независимость Тайваня".  Касаясь антитеррористического вопроса, Р. Армитидж сказал, что, по мнению американского правительства, "Исламское движение Восточного Туркестана" является террористической организацией. США готовы вместе с китайским правительством нанести удары по ней. По его словам, он глубоко воодушевлен совместным участием американской и китайской сторон в антитеррористической борьбе.

Но  З. Бжезинский все-таки не склонен к оптимизму по поводу отношений этих стран – «Китай уже является важной региональной державой и, похоже, лелеет более широкие надежды, имея историю великой державы и сохраняя представление о китайском государстве как центре мира. Те варианты выбора, которым следует Китай, уже начинают влиять на геополитическое соотношение сил в Азии, в то время как его экономический движущий момент, несомненно, придаст ему как большую физическую мощь, так и растущие амбиции. С воскрешением «Великого Китая» не останется без внимания и проблема Тайваня, а это неизбежно повлияет на американские позиции на Дальнем Востоке. Распад Советского Союза привел к созданию на западных окраинах Китая ряда государств, в отношении которых китайские лидеры не могут оставаться безразличными. Таким образом, на Россию также в значительной степени повлияет более активная роль Китая на мировой арене» [323].

Важная проблема – вхождение в мировые экономические отношения. Но и здесь существует много проблем. Американский профессор У. Бледсо акцентирует внимание на том,  насколько неравномерно распределены плоды глобализации: в 1997 году из 150 миллиардов прямых иностранных инвестиций 80 процентов получила верхняя дюжина стран, оставив 30 миллиардов долларов на долю 136 развивающихся стран. Когда дело касается торговли, развивающиеся страны теряют еще больше. Приблизительно 70 процентов благосостояния, полученного в результате либерализации торговли (уничтожение тарифов и национального контроля с целью создать «свободный» рынок товаров, услуг и финансов), обретают богатые страны Севера, а остальные достаются на долю Латинской Америки, Китая и «высокодоходных стран» Восточной Азии. А  наиболее отсталые страны по-прежнему фактически теряют 600 миллионов долларов  в год. Общий вывод американского профессора таков: «…Экономическая активность, основанная на высоких технологиях, сконцентрирована в индустриальном мире» [324].

Здесь же сосредоточена и львиная доля богатств мира. Глобализация несет в себе не только развитие технологий, но и прогрессирующее неравенство не только между странами мира, но и внутри обществ. В мире по-прежнему  более 1,5 млрд. людей, т.е. 25% мирового населения живет менее чем на 1 доллар в день; 800 млн. человек страдают от недоедания; 750 млн. не имеют элементарной медицинской помощи. 80% мирового населения живет в наиболее бедных странах, на которые приходиться лишь 20 % мирового дохода. Состояние 200 самых богатых семей сегодня превосходит доход 41% мирового населения. Глобализация способствовала росту неравенства в мире. Если распределение мирового дохода между самыми богатыми и самыми бедными в 1820 г. составляло 3:1, в 1913 г. – 11:1, то в наше время – уже 72:1. Иначе говоря, уровень доходов американской семьи в 72 раза выше семьи эфиопской [325].

Наличие такого громадного разрыва отрицать никто не может. Но наряду с этим есть и другая тенденция – разрыв между самими развивающимися странами, который виден уже невооруженным глазом.  Большинство этих стран медленно, но догоняют страны Запада [326].  Естественно, что этот процесс имеет совершенно разные основания. Можно говорить о высоком уровне жизни населения в нефтедобывающих монархиях Персидского залива. Скачок на основе научной революции и использования высоких технологий совершили страны Юго-Восточной Азии. В течение десяти лет совершили рывок на основе «шоковой терапии» государства Восточной Европы. Все это говорит о разнообразных возможностях развития, сочетании экономических и политических инструментов в самой необычной форме и последовательности. Но главное – это имеющиеся возможности развития даже у тех стран, которые не имеют по существу никаких природных ресурсов.

Развитие демократии – еще один вызов для Центральной Азии.  Для СНГ характерна болезнь третьего мира, характерная для властных структур развивающихся стран. Они призывают народ к выполнению своих политических, социальных, экономических и культурных решений. Однако в то же время они не позволяют ему участвовать в принятии решений, желая, чтобы он исполнял их решения и указания, и, считая, что массы неграмотны и невежественны, а потому не готовы к осуществлению властных функций, что им не хватает опыта, практики и ума [327].

Естественно, что в каждой стране и каждом регионе мира есть собственная специфика построения демократического общества. Но издержки не могут объяснять создание под предлогом данной специфики тоталитарной или авторитарной системы. Иными словами, когда восточные деятели заявляют, что западная демократия не подходит для их народов, - это всего лишь свидетельство того, что укрепившаяся у власти элита не хочет изменений и подлинной демократии. И комплекс неполноценности очень легко переходит в комплекс заносчивости [328].

Сегодняшняя перспектива рисуется как движение от тоталитаризма к демократии через некий транзитный период. Для некоторых исследователей существует авторитаризм как составная и необходимая часть перехода к демократии. Например, Н. Масанов, несмотря на свое негативное отношение к авторитаризму, считает, что «выйти к демократии можно только через худший авторитаризм к лучшему. Другого пути нет. Тем более учитывая нашу психологию" [329].

В любом случае существует идея поступательного развития общества. Но все более или менее знакомые с историей, задаются вопросом, – существует ли линейность в развитии человечества, которая обязательно приведет к желаемому результату? Так ли  неизбежно торжество демократии во всем мире? Эти «проклятые вопросы» можно сгруппировать следующим образом:

1. П. Сорокин писал о том, что «не существует постоянной исторической тенденции от монархии к республике» [330].  Мы можем добавить, что не существует постоянной тенденции от диктатуры к демократии. Падение Германской империи привело к Веймарской республике, которая сменилась самым кровавым режимом фашистской Германии. Во Франции падение королевской власти и установление республики, в конечном счете, привело к диктатуре, а затем к империи и вновь – к реставрации монархии. Непременным условием этого процесса были классовые столкновения, репрессии и гибель тысяч людей. Война за  независимость и установление демократии в США одновременно означали уничтожение коренного населения и расовую сегрегацию, которая продолжалась до недавнего времени.

30 октября 1922 года итальянские фашисты предприняли поход на Рим, и уже на следующий день Муссолини получил пост премьер-министра. Большинство депутатов парламента выразили ему свое доверие, что означало крах либерально-парламентской системы и установление тоталитарного государства.

Падение республики в Испании и установление диктатуры Франко, в конечном счете, привело к восстановлению монархии. И парадокс в том, что именно институт монархии позволил сохранить стабильность и осуществить демократизацию этой страны. Как писал Сеймур Липсет: «Если мы подразделим демократические государства на стабильные и нестабильные, взяв в качестве критерия стабильности непрерывное сохранение политической демократии после первой мировой войны при отсутствии на протяжении последнего тридцатилетия крупного политического движения, выступающего против демократических «правил игры», то обнаружится прелюбопытный факт: десять из двенадцати-тринадцати существующих в мире стабильных демократических государств являются монархиями. Англия, Швеция, Норвегия, Дания, Нидерланды, Бельгия, Люксембург, Австралия, Канада и Новая Зеландия – все это королевства либо доминионы монарха, тогда как единственными республиками, отвечающими условиям, которые предусматриваются определением стабильной демократии, являются Соединенные Штаты и Швейцария, да еще, может быть, Уругвай» [331].

2. По мере развития демократии происходит расширение участия в управлении страной все большей части населения посредством выборов. И эта тенденция является благом для развивающихся или транзитных обществ.

Но существует наглядные примеры, когда в развитых странах в выборах участвует все меньше и меньше людей. Последние выборы президента США показали, что меньшинство населения вполне может управлять страной и формировать правительство. Но есть и масса других примеров, когда выдвигается и вполне демократично избирается один и тот же кандидат. В Египте президент Хосни Мубарак, занимающий этот пост с 1981 года, получил 93 процента голосов избирателей в октябре 1993 года, баллотируясь на третий срок. При этом явка избирателей была очень низкой.

В дополнении можно привести другой тезис – расширение участия масс в управлении государством приводит к тому, что органы управления заполняются лучшими представителями общества. Но и здесь не все достаточно просто. Э. Ферри говорил о том, что «совокупность нескольких способных людей не всегда служит гарантией их общей способности: собрание здравомыслящих людей может быть лишенным единодушия, как в химии от соединения двух газов может получиться жидкость». По словам Сигеле, «коллективная психология обильна неожиданностями; сотни, тысячи людей сообща способны совершить поступки, которые ни один из сотни или тысячи, будучи одинок, не совершил бы никогда. Эти неожиданности впрочем, почти всегда прискорбного свойства. Соединение хороших людей почти никогда не дает превосходного результата, иногда получается посредственный, а в иных случаях даже очень плохой». Но при этом нельзя забывать и том, что «парламенты лучше регулирую финансы, нежели единоличная власть министра. Уже один общественный контроль сразу отсекает из народного бюджета статьи расхода, которые не могут быть оправданы с точки зрения общественного интереса» [332].  

3. Реальное функционирование партийной и избирательной систем должно  стать фундаментом развития демократии и укрепления стабильности в обществе. Спорность данного тезиса стала очевидной после целой серии примеров. В 1990 году Югославия перешла к многопартийной системе, что должно было стать шагом к утверждению парламентаризма европейского образца. Уже в сентябре 1990 года было зарегистрировано 119 политических партий и организаций, подавляющее большинство которых имели республиканский статус. В Хорватии на выборах безоговорочную победу одержало крайне правая партия – Хорватское демократическое содружество (ХДС). Получив в парламенте республики 64% мандатов, а с учетом центра, который поддержал правящую партию, и 80%, ХДС фактически вновь возродило однопартийную систему, далекую от парламентской демократии, близкую к диктатуре.  В течение 1990 года в Сербии сформировались и начали активную политическую деятельность 40 политических партий и организаций. За пост президента боролось 32 кандидата. В результате 65,34% избирателей отдали свои голоса С. Милошевичу [333].  Результат развития многопартийности в  бывшей Югославии достаточно широко известен.

Известны и последствия прихода к власти в результате демократических выборов в Грузии бывшего диссидента Звиада Гамсахурдия. Развитие многопартийности и идеологического плюрализма в Таджикистане с допущением регистрации Исламской партии Возрождения привело к гражданской войне и сотням тысячам беженцев и погибших в этом конфликте. Естественно, что оппоненты могут возразить, что многопартийность не сама стала основой гражданской войны, а лишь создала почву для нее. Более того, можно говорить о ложно понимаемой демократии, как праве на навязывание собственного мнения остальной части населения после соблюдения демократических процедур прихода к власти. Но граждане различных стран, где происходило навязывание демократической формы при отсутствии всякой почвы для содержания, вряд ли найдут в этом утешение.

4. Особый вопрос для новых независимых государств – неудачный опыт строительства демократии в развивающихся странах, который заканчивается военными переворотами, гражданской войной. С другой стороны, можно привести примеры подавления демократической формы во имя сохранения стабильности и демократической перспективы. Существуют наглядные примеры, когда происходила отмена выборов в Алжире вследствие победы исламских фундаменталистов. В декабре 1991 года результаты законных выборов в этой стране были аннулированы, а власть в свои руки взяла армия, после чего президент страны Мухаммед Будыяф, впоследствии убитый, заявил: «Демократия в Алжире была осуществлена до того, как там созрели необходимые для нее условия». В Турции армия периодически  вмешивается в политический процесс с тем, чтобы предотвратить посягательства на светский характер государства. В результате последних выборов и формирования нового руководства, турецкая армия все-таки сохранила нейтралитет и не стала перечеркивать законный выбор народа. Скандальные результаты выборов в Австрии и Франции, где самым серьезным образом проявили себя ультраправые настроения больших масс избирателей, вообще потрясли сами основы теории и практики западноевропейской демократии.

5. Развитие рыночных отношений и формирование среднего класса служат делу развития демократии и стабилизации общества. Но и здесь множество примеров, отрицающих иллюзию стойкой  приверженности средних слове демократии. Установление диктатуры А. Пиночета было осуществлено как раз при поддержке среднего класса в Чили. Именно средние слои стали опорой крайне правых в Австрии и Франции.

На 48-ой сессии ООН (май 1994 г.) Бутрос Гали говорил о том, что «связь между развитием и демократией осознается интуитивно, но объяснить ее все же трудно. Хотя в долгосрочной перспективе, если судить по опыту, демократия и развитие представляются неотделимыми друг от друга, события не всегда указывают на существование четкой причинно-следственной связи между этими двумя процессами. В одних странах был достигнут определенный уровень развития, а затем сформировалась тенденция к демократизации. В других странах демократизация предшествовала экономической революции» [334].

6.  Не секрет, что плоды реформ бывают очень горькими – несправедливая приватизация, падение уровня жизни и социальное расслоение. Появление ярко выраженной бедности и безработицы ведут к социальной и политической напряженности. В этих условиях для значительной части населения приоритетными становятся идеи равенства и справедливости, а не жертв во имя непознанной и не понимаемой демократии. В этом случае идеи равенства выходят на первый план и оставляют далеко позади идеи свободы. Происходит так называемый социалистический ренессанс.

Опыт различных стран, в том числе и развивающихся, говорит о том, что развитие демократии зависит и от ее реальных плодов в материальной сфере.  В частности, профессор политологии университета Транскея (ЮАР) Э. Осагхэ на примере Африки считает, что «успешный переход к демократии и ее консолидации не сводится к свержению недемократических правителей и введению демократических институтов – многопартийной системы, билля о правах и свободных выборов. Выживание демократии зависит, как в прошлом, оттого, что она дает народу: насколько она сможет улучшить его материальное положение, поднять грамотность, защитить жизнь и собственность, улучшить здравоохранение, предоставить работу, пищу, безопасность, питьевую воду, способствовать развитию сельских регионов, а также обеспечить политическую стабильность и спасти народ от ужасов войны и конфликтов с применением насилия» [335].  Иными словами, немногие политические системы способны одновременно соблюдать права человека и обеспечивать быстрый экономический рост, равенство в доходах и высокий уровень человеческого развития [336].

7. Важным для стран Центральной Азии, и не только для них, является ответ на вопрос, – какая форма политического устройства является наиболее действенной при осуществлении модернизации. Опыт последних лет показывает, что наиболее распространенной формой являются так называемые сильные президентские республики, чрезвычайно редки  парламентские республики. В отдельных случаях возможны определенные надежды на воссоздание конституционной монархии. Во всяком случае, этот вариант обсуждался, например, в Болгарии, Румынии и Афганистане, где монархии существовали сравнительно недавно. Но в Центральной Азии такой шаг означал бы не стабильность, а возврат к жесткому противостоянию.

Еще более сложен вопрос о соотношении парламента и исполнительной власти. Парламентарии, как правило, имеют консервативный настрой, связанный с желанием поддержать остатки прежней системы социальных гарантий. Инициатором реформ, политики «шоковой» или иной экономической терапии, как правило, выступает правительство. В этой связи оценки парламентов в большинстве случаев имеют негативный характер. Но можно ли отрицать саму идею парламентаризма в условиях реформ, даже если состав парламента не кажется демократическим? Если часть народа голосует за депутатов, которые стоят на иных, нежели исполнительная власть, позициях, нужно ли объявлять войну этим депутатам и парламентам?

Как считает американский историк С. Коэн «21 сентября 1993 года Ельцин по сути нанес мощный, возможно даже фатальный удар по историческому и чрезвычайно хрупкому российскому демократическому эксперименту, прервав деятельность парламента и других элементов «законоправства» в Москве…И администрация Клинтона, и все средства массовой информации США безоговорочно поддержали действия Ельцина, заявив, что они служат делу углубления демократии в России». Отсюда два урока, «которые не стоит забывать членам американского Конгресса…Во-первых, подлинная демократия, где бы то ни было, особенно в России, невозможна без действительно независимого и полноправного парламента или конгресса, каким бы непослушным и непопулярным он не был. И, во-вторых, в России распущенные парламенты не возникают легко и быстро снова» [337].

Роль законодательной власти во взаимоотношениях с президентом или правительством так велика, что, несмотря на неизбежно возникающие коллизии, она может  и должна способствовать укреплению стабильности. Сошлемся на мнение Джона Гэлбрайта, который считал, что «слабым президентом является тот,  кто капитулирует перед совместными целями планирующей системы и государственной бюрократии. Однако конгресс играет доминирующую роль в деле раскрепощения государства. Он не является частью государственной бюрократии и, значит, должен чутко реагировать на общественные потребности. При такой мотивировке деятельности конгресса у президента появляется возможность для выявления общественных интересов и стремления к их осуществлению. Даже слабый президент начнет действовать в этом направлении. Без давления и поддержки конгресса почти любой президент безнадежно окажется жертвой государственной бюрократии и планирующей системы» [338].  И существование, а лучше реальное вмешательство парламента в происходящие процессы, заставляет формировать одно из главных составляющих демократии – систему реальных  взаимоотношений между ветвями власти,  систему компромиссов и правовых путей разрешения возникающих противоречий.

8. Избирательный процесс – самое слабое звено в переходный период. От абсолютизации выборов до их полного отрицания – таков спектр мнений. Например, в конце 19 века Фр. Гелльвальд писал о том, что введение выборного начала в степи привело к распространению целой системы подкупов, ложных доносов, разделению населения на враждующие группы, готовые на все преступное, ради достижения своих честолюбивых замыслов [339].  

Тем более что выборы в истории всех народов, в том числе и от древней Греции до современных США сопровождались самыми различными нарушениями. Изменение избирательной географии, манипуляции с финансовыми средствами, использование СМИ как оружия в борьбе с другими кандидатами, подкуп избирателей и членов избирательных комиссий не являются изобретением народов Центральной Азии. Но разве эти исторические реалии отменяют право современных народов на проведение выборов?

9. Выборы  - не только инструмент формирования власти, но и ее легитимизации. В переходных обществах значительную, а иногда и определяющую роль, играет харизматическое лидерство. Оно может низвести выборы до процедуры формальной констатации существующего положения или реализации воли лидера. Но и сами выборы могут  развенчать миф о Старшем брате, даже если он получит абсолютную поддержку.

И в этом также нет ничего нового. Нельзя забывать о том, что американская республика была узаконена посредством харизмы. Как пишет С. Липсет: «Мы склонны забывать о том, что Джорджа Вашингтона боготворили не меньше, чем боготворят сегодня многих руководителей новых государств. Однако в отличие от большинства из них он противился нажиму приближенных, пытавшихся превратить его в автократа. Впрочем, он умышленно принимал вид этакого конституционного монарха, сознавая, что важнейший его вклад в упрочение нового государства заключается в том, чтобы дать последнему время установить правление людей, руководствующихся законом, которое мы теперь называем рационально-правовой системой власти. Вашингтон позволили членам своего кабинета образовать враждующие фракции во главе с Гамильтоном и Джефферсоном, хотя сам он питал антипатию к взглядам джефферсонианцев. Он не захотел сполна воспользоваться своей харизмой и даже добровольно – притом пребывая, по-видимому, в добром здравии – отказался от президентства; поступив подобным образом, он больше способствовал ускоренному развитию американского государственного строя в сторону рационально-правовой системы власти, чем, если бы он принял на себя харизматическую роль in toto. Это почти единственное в своем роде наполовину харизматическое, наполовину рационально-правовое руководство оказало сильнейшее стабилизирующее воздействие на эволюцию общества» [340].

Демократия, тоталитаризм, авторитаризм – все ни строятся на фундаменте функционирующего государства. Новые независимые страны в начале своего пути занимались по большому счету не формированием той или иной системы отношений, а построением государства с его институтами  и атрибутами. По мере решения данной задачи начинается  реальное формирование той или иной политической системы, которая совмещает черты и демократии, и сохраняющиеся или укрепляющиеся черты тоталитаризма и тоталитаризма. И это очень сложный и долгий путь, который зависит от множества воздействующих факторов в каждой конкретной стране.

ПРИМЕЧАНИЯ

[315] Винер Н. Человек управляющий. СПб. 2001. с.47.  

[316] Известия - Казахстан, 24 августа 2002 г.

[317] Строев Е.С., Бляхман Л.С., Кротов М.И. Экономика Содружества независимых Государств накануне третьего тысячелетия. Опыт и проблемы реформ. Санкт-Петербург. «Наука», 1998., с. 101.  

[318] Социалистическая индустрия. 1989. 31 января.

[319] Литературная газета. 1988. 20 июля.  

[320] Процессы глобализации: экономические, социальные и культурные аспекты. Проблемно-тематический сборник. М., 2000., с.81.  

[321] Бжезинский З. Великая шахматная доска. М., «Международные отношения»., 1999., с.146.  

[322] Эндрейн Ч.Ф. Сравнительный анализ политических систем. М. «Весь мир».2000. с.168.  

[323] Бжезинский З. Великая шахматная доска. М. «Международные отношения». 1999., с.59-60.  

[324] Жилин Ю. Глобализация в контексте развития современной цивилизации. - Свободная мысль- XXI. 2002., № 4., с.30.  

[325] Процессы глобализации: экономические, социальные и культурные аспекты. Проблемно-тематический сборник. М., 2000., с.217-218.  

[326] Алаев Л.Б. Об основном противоречии нашей эпохи. – Восток. №4. 2002. с. 57.

[327] Шамири Самир Абдулрахман Хайл. Демократия и общество в развивающихся странах. «Вестник МГУ. Сер. 12. Политические науки. 1995., № 6. С. 75-76.  

[328] Алаев Л.Б. Об основном противоречии нашей эпохи. – Восток. №4. 2002. с. 61.  

[329] Современные политические процессы. Бишкек. 1996.с.85,86.  

[330] Сорокин П.  Человек. Цивилизация. Общество. М.М. Политиздат. 1992. С. 341.

[331] Американская социология. М. «Прогресс»., 1972., с.207.  

[332] Бехтерев В.М. Избранные работы по социальной психологии. М. Наука. 1994. с.177-179.  

[333] Югославия в огне. Документы, факты,  комментарии.(1990-1992). Современная история Югославии в документах. Т.1. М. Экспертинформ. 1992., с. 17-21.

[334] Государство и право». М., 1995., № 1., с.11.  

[335] РЖ.: «Востоковедение и африканистика». 1999, № 2, с.64.

[336] Эндрейн Ч.Ф. Сравнительный анализ политических систем. М. «Весь мир».2000. с.278.  

[337] Коэн С. Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России. М.2001. с. 130-136.  

[338] Гэлбрайт Дж. Экономические теории и цели общества. М. «Прогресс». 1979. с.314.

[339] Есмагамбетов К.Л. Что писали о нас на Западе. Алма-Ата. «Казак университети»., 1992., с. 121.  

[340] Американская социология. М. «Прогресс». 1972., с. 209-210.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«И вот конец того, что дошло до нас из рассказа

о медном городе, полностью, а Аллах лучше знает»

(Книга тысяча и одной ночи)

Сегодняшний опыт таков, что пришло время для глубокого осознания многих вещей. Падение тоталитаризма вовсе не означает установление гармонии и гуманистического общественного строя. А скорее, наоборот, в стане борцов против прежнего строя происходит неизбежный раскол на националистов, либералов, государственников, почвенников, фашистов, сторонников сильной руки и далее, и далее, и далее. Борцы за честную демократию могут также бесконечно препираться между собой в поисках доказательств своей честности перед уставшим от слов и бездействия электоратом. Для многих движение к демократии, к которой призывают политики, означает падение в нищету, безработицу, ассоциируется с отсутствием перспектив в будущем, расставанием даже с тем небольшим набором социальных  гарантий, который существовал при тоталитарном режиме. И поэтому неудивительно, что все больше и больше людей мучают себя вопросом, – а стоило ли претерпевать столько лишений, для того, что бы придти к столь печальному результату? Тяжелая действительность не оставляет даже утешения в виде декларируемого лозунга о социальном равенстве. Более того, пропаганда постоянно говорит о неизбежности деления общества на богатых и бедных, а бедность объясняется  неспособностью широких социальных слоев принять рыночные отношения.

Тем не менее, в течение первых лет «строительства капитализма» существовала вера в быстротечность транзитного периода. Иллюзия рухнула.

Но наряду с теми, кто совершенно искренне верил в реальность быстрого преодоления транзитного периода и включения целой группы стран в лоно демократии, существовали и скептики. Например, профессор политологии Стэнфордского университета Ф. Шмиттер писал о том, что «стремление новичков демократий копировать основные нормы и институты старых либеральных демократий отнюдь не гарантируют успеха. Нет доказательств неизбежности, необратимости, исторической необходимости демократии, обязательной функциональной потребности в ней капитализма и соответствия некоему неизбежному этическому императиву в социальной эволюции. Несомненно, что укрепление демократии требует напряженных усилий, вряд ли осуществимых во многих странах» [341].  

Есть и другая сторона медали – осознание проблем и сложностей развития общества в условиях транзита позволяет более точно избирать маршруты развития, преодолевать существующие и прогнозируемые проблемы. Небольшой опыт  развития постсоциалистического мира показывает реальные возможности создания демократического общества без краткого ли длительного транзита. Пример Чехословакии, которая осуществила «бархатную» революцию, мирный развод и восстановление демократии показателен и желателен. Югославия стала примером жесточайшей борьбы, которая вызвала пробуждение самых темных демонов.

Но означает ли это, что мы идем по тому пути, который неизбежно должен означать подавление, угнетение, борьбу, восстание и уничтожение. История вновь говорит нам, что в генетическом коде народов нет обреченности к тоталитаризму или демократии. Воля к свободе и достоинству присущи всем народам. Это неотъемлемое право, которое они завоевывают разными путями, даже если сражаться за них приходиться очень долго.

Об авторе: Асылбек Бисенбаев. Кандидат исторических наук (1984 г.), доцент (1988 г.). Закончил исторический факультет Карагандинского государственного университета (1978 г.), аспирантуру Института истории, археологии этнографии имени Ч. Валиханова АН КазССР (1984 г).  Преподавал, заведовал кафедрой в политехническом и медицинском институтах г. Караганды. С 1990 г. заведующий отделом методологии истории и историографии Института истории и этнологии АН РК. С 1992 г. – референт, заведующий сектором, заместитель, первый заместитель руководителя Аналитического центра Администрации Президента РК. Возглавлял Либеральное движение Казахстана. С октября 1998 г. по декабрь 2001 г. – Пресс-секретарь Президента Республики Казахстан.

Автор более двухсот научных публикаций. В течение нескольких лет вел аналитическую программу на канале агентства «Хабар». Автор сценариев, консультант и продюсер документальных фильмов и телевизионных проектов.