|
1821
АДОНАИС
Элегия на смерть Джона Китса,
автора _Эндимиона, Гипериона_ и др.
Ты блистал сперва среди живых как
утренняя звезда; теперь, когда ты умер, ты
горишь, как Веспер, среди тех, которые жили.
Платон
ПРЕДИСЛОВИЕ
Какой яд, о Бион, осквернил твои уста,
какой роковой яд мог коснуться твоих уст и
не смягчиться? Какой смертный мог быть
настолько диким, чтоб налить и дать тебе яду,
когда ты говорил, или чтобы бежать от твоей
песни?
Мосх, Эпитафия Биону
Я намерен присоединить к лондонскому изданию этой поэмы критическое рассуждение о правах того, кто здесь оплакан, на место в ряду гениальнейших писателей, украсивших собою наш век. Моя хорошо известная неприязнь к тем узким эстетическим принципам, сообразно с которыми были написаны некоторые из его ранних произведений, доказывает, по меньшей мере, что я беспристрастный судья. Я нахожу, что отрывок _Гипериона_ не был превзойден ни одним из произведений какого бы то ни было писателя в таком возрасте.
Джон Китc умер в Риме от чахотки, 23 февраля 1821 года, на двадцать четвертом году своей жизни. Он похоронен на Протестантском кладбище, романтическом и уединенном, под пирамидальной гробницей Цестия и под массивными стенами и башнями, которые служили когда-то окружной чертой Древнего Рима, а теперь, разрушаясь, находятся в безутешном небрежении. Кладбище представляет из себя открытое пространство между руинами, усеянное зимою фиалками и маргаритками. Можно было бы полюбить смерть при мысли, что будешь похоронен в таком очаровательном месте.
Гений оплаканного поэта, памяти которого я посвятил эти недостойные стихи, был столько же деликатен и хрупок, сколько прекрасен; и удивительно ли, что молодой его цветок увял, не раскрывшись, если он вырос там, где изобилуют черви? Дикий критический разбор _Эндимиона_, появившийся в _Quarterly Review_, произвел самое болезненное впечатление на его впечатлительную натуру; волнение, вызванное этим, причинило разрыв кровеносного сосуда в легких, последовала скоротечная чахотка, - и выражение симпатий со стороны более справедливых критиков, видевших истинные размеры его творческих сил, было бессильно залечить рану, нанесенную так неосмотрительно.
Поистине эти несчастные не знают, что творят. Они распространяют свои оскорбления и клевету, не заботясь о том, коснется ли ядовитая стрела сердца, сделавшегося зачерствелым от множества ударов, или такого, как сердце Джона Китса, созданное из более проницаемого вещества. Один из этих, лично мне известный, представляет из себя самого низкого и бесчестного клеветника. Что касается Эндимиона, каковы бы ни были недостатки этой поэмы, может ли она быть обсуждаема презрительно теми, кто прославил в панегириках _Paris_ и _Women_, и _Syvian Tale_, и мистрис Лефаню, и м-ра Барретта, и м-ра Говарда Пайна, и целый ряд знаменитых неизвестностей? Не эти ли господа, в своей продажной угодливости, возымели мысль провести параллель между почтенным м-ром Мильманом и лордом Байроном? На какую мошку они здесь напали, пожравши всех этих верблюдов? В какую женщину, застигнутую на прелюбодеянии, дерзнет бросить камень осуждения первый из этих литературных прелюбодеев? Несчастный! Будучи самым низким из низких, вы посмели безрассудно исказить одно из лучших созданий Бога. Плохое оправдание для вас, что, убивая, вы убивали словами, а не кинжалом.
Обстоятельства, сопровождавшие последние дни Китса, сделались мне известными лишь после того, как данная Элегия уже вся была написана. Мне рассказывали, что рана, нанесенная этой впечатлительной душе отзывами об _Эндимионе_, была усилена горькой мыслью о неотплаченных благодеяниях; как кажется, бедный поэт был удален с жизненной сцены не только теми, для которых он истратил свой многообещающий гений, но и теми, кому он отдал все свое достояние и все свои заботы. За ним последовал в Рим, бывший около него в последние дни, мистер Северн, молодой художник, подающий большие надежды; как мне сообщили, "он почти рисковал своей жизнью и отказался от всяких забот о себе, всецело посвятив себя ухаживанию за умирающим другом". Если бы я знал об этих обстоятельствах, прежде чем моя поэма была окончена, у меня было бы истинное искушение прибавить мою слабую дань одобрения той более прочной награде, которую человек достойный находит в воспоминании о своих собственных побудительных мотивах. М-р Северн может обойтись без награды, сотканной "из того вещества, из которого созданы сны". Его поведение есть счастливое предзнаменование успешности его будущей деятельности, - и пусть неугасимый Дух его знаменитого друга оживит создания его кисти и будет предстательствовать за него пред лицом Забвения.
Адонаис
1
Мертв Адонаис. Плачьте все со мной!
Он мертв. Заплачем, хоть нельзя слезами
Оттаять холод этот ледяной.
Ты, самый мрачный час между часами,
Приговоренный плакать вместе с нами,
Скажи своим: "Возлюбленного нет,
Но будущее всеми чудесами
Затмить не смеет этих юных лет,
Отзвучье вечное и вечно яркий свет".
2
Где ты была, Урания-царица,
Когда лежал твой сын, пронзен копьем,
Во тьме ночной? Куда могла ты скрыться?
Смежила ты глаза в раю своем,
И задрожали отзвуки кругом,
Мелодии дыханьем воскрешая,
В которые перед своим врагом
Он облачился, нет, не устрашая,
Смерть близкую свою цветами украшая.
3
Мертв Адонаис. Плачьте все со мной!
Рыдай в своем пределе отдаленном,
Урания, но нет, во тьме ночной
Не лучше ли на ложе раскаленном
Застыть слезам, - скорбям неутоленным
Забыться с ним в его безмолвном сне?
И тем, кто мудр, всем душам просветленным,
Не пробудиться в жадной глубине:
Немую песнь пожрав, смеется Смерть на дне.
4
Певучая печаль! Заплачем снова!
Загублен снова властелин струны,
Наследник старца, нищего, слепого.
Пока величие своей страны
Рабы, жрецы, тираны, ведуны
Топтали, проливая кровь при этом,
Обрядом гнусным объединены,
Навеки в небо вопреки наветам
Вознесся третий дух, рожденный горним светом.
5
Певучая печаль! Заплачем вновь!
Не всем стремиться к пламенной вершине.
Счастливей тот, чье счастье и любовь,
Как свечка в темноте времен, поныне,
Когда светила меркнут, и в гордыне,
Столь ненавистной людям и богам,
Низвержен гений, гаснет он в пустыне,
А если жив, то, вопреки врагам,
Идет за славою в далекий вечный храм.
6
Цветок сегодня сокрушен грозою,
В котором вся любовь была жива,
Вспоен девичьей чистою слезою,
Питомец хрупкий твоего вдовства.
Певучая печаль! К чему слова?
Конец любви! Конец надежде смелой!
Раскрылись лепестки едва-едва,
Завистливая буря налетела,
И вместо всех плодов - безжизненное тело.
7
В столице разрушительных эпох,
Где Смерть царит над красотою тленной,
Он приобрел за свой чистейший вздох
Себе могилу посреди вселенной,
Где вечность веет, где благословенный
Лазурный италийский небосвод -
Достойный склеп для скорби сокровенной.
Кто на покой последний посягнет?
В своем росистом сне усталый отдохнет.
8
Нет, никогда ему не пробудиться!
Тень белой смерти в сумерках быстрей
Ползет по склепу. Тление стыдится
И мешкает невольно у дверей,
Залюбовавшись жертвою своей.
Ждет вечный Голод, самый кровожадный
И самый хищный зверь из всех зверей,
Когда дерзнет накинуть сумрак хладный
На эту красоту покров свой безотрадный.
9
Оплачем Адонаиса! Мечтам,
Посланницам крылатым помышлений,
Его стадам питаться нечем там,
Где пел для них любвеобильный гений,
Мелодиями вместо наставлений
Воспитывая. - Нет! пресекся путь,
И возжигать в умах нельзя стремлений;
Возникнуть, и поникнуть, и заснуть
В отчаянье, когда застыла эта грудь.
10
Над ним крылами лунными всплеснула,
Потрогав лоб ему, мечта одна:
"Не умер он! Сквозь шелк ресниц блеснула
Слезинка, вестница немого сна.
На дремлющем цветке роса видна!"
Дочь смертная загубленного рая,
Слезы своей не узнает она
И, чистая, бледнеет, исчезая,
Как тучка, стоит ей заплакать в царстве мая.
11
Одна мечта бальзамом звездных рос
Навеки тело легкое омыла;
Пожертвовав с кудрями россыпь слез,
Мечта другая все венцы затмила,
А третья бы сама переломила,
Не выдержав причудливой тоски,
Лук меткий свой, когда ничто не мило,
Когда погашен льдом его щеки
Зубчатый пламень стрел всем целям вопреки.
12
Недвижных уст коснулся луч проворный.
Целуя вдохновительный исток,
Наперекор премудрости дозорной
Он тронуть сердце, полное тревог,
Молниеносной музыкою мог;
Но поцелуй погашен смертью льдистой;
Как метеор, блуждая без дорог,
Пятнает нимб луны морозно-мглистой,
Он в бедности мелькнул зарницею струистой.
13
Крылатые мольбы среди других,
И судьбы, не подняв своей вуали,
И тени в сонме проблесков благих,
И вздохи, племя робкое печали.
Блаженство со слезами, как вначале,
Ведомое улыбкой вместо глаз,
Торжественно и скорбно выступали,
Как будто собрались в последний раз.
Так над водой туман клубится в ранний час.
14
Мертв Адонаис. Мысль преображала
Все, что любил он: облик, запах, цвет.
Заря на горизонте задрожала:
Сквозь волосы в слезах закапал свет,
Которым прежде был весь мир согрет:
Гром скорбно застонал среди тумана,
Рыдают ветры дикие в ответ,
Летая по вселенной неустанно,
И в беспокойном сне просторы океана.
15
Затеряно среди безгласных гор,
Его напев беззвучно вспоминая,
Тоскует эхо; звонкий птичий хор,
Песнь дровосеков, музыка лесная -
Все без ответа; нимфа как больная
Без этих губ, которые милей
Тех, по которым плакала немая,
Став тенью звуков; и среди полей,
И в дебрях только всхлип в ответ природе всей.
16
Скорбит весна, и падают бутоны,
Подобно листьям осени сухим.
Почиет мрачный год под эти стоны,
Покинутый возлюбленным своим.
Был Фебом Гиацинт не так любим,
Не так Нарцисс любим самим собою,
Как он любим обоими. Над ним
Завяли обделенные судьбою.
Не запах, нет, печаль над пажитью любою.
17
Не так скорбит, рыданьем тронув лес,
Душа мелодий скорбных, Филомела;
Не так скорбит орлица, дочь небес,
Где некому летать легко и смело,
Когда гнездо навеки опустело,
Как, Адонаис, о тебе скорбит
Твой Альбион теперь, когда взлетела
Душа твоя испуганно в зенит,
И проклят каин тот, которым ты убит.
18
Ушла зима, но не уходит горе,
Хотя повсюду веянье тепла,
И ветры и потоки в дружном хоре;
Проснулся муравей, жужжит пчела,
И ласточка-певунья весела,
Щебечут птицы в каждом перелеске,
|
