Жила-была, стало быть, гнедая кобылка, во лбу - звезда, что для лошадей дело обычное, три ноги в белых чулках, а это уже хороший знак - резвая.

Паслась себе с ровесницами на лугу и вдруг обнаружила, что куда-то они все подевались.

Луг был в низинке, а из-за взгорья постоянно доносился какой-то скрипучий шум. Поборов страх, взошла кобыла на зеленый горб, на самый гребень, и увидела, что по ту сторону - дорога, а по дороге множество таких же, как она сама, кобыл везет множество телег.

Спустившись, услышала кобыла от тех упряжных лошадей, что тащить телегу - дело достойное и похвальное. Задумалась она - а где бы и ей телегу заполучить?

Вдоль обочины имелись какие-то бесхозные, но совсем разбитые, разболтанные, так что и оглобли даже вверх не торчали. Валялись, кстати говоря, и дохлые кобылы - но этому она не придала значения.

И вдруг кобыла заприметила совсем справную телегу, торчавшую поперек пути самым жалким образом, ни туды и ни сюды. Телега прямо-таки взывала: "Эй, кто-нибудь, впрягитесь в меня и тащите меня в любом направлении!" Кобыла встала промеж оглобель, они моментально приросли к ее шее, и зашагала нага кобылка, сперва - с напрягом, потом - все увереннее.

Со всех сторон слышала она похвалу и одобрение других кобыл, так что преисполнилась гордости и даже то, что телега оказалась тяжелее и неповоротливее прочих, тоже ее радовало - ведь она была здоровой, сильной и не знала, куда ей эту свою силу девать.

Когда кобыл мучала жажда, они выпрягались ненадолго и пили из придорожной канавы, потом паслись на обочине - и впрягались снова, и волокли свои телеги, подбадривая друг друга, а куда и зачем - это для них не имело значения.

Наша кобыла точно так же выпряглась однажды, напилась, попаслась, а когда вернулась - то обнаружила, что другая кобыла, караковая, с проточиной во лбу, уже встала между родных оглобель и готовится обманом утащить телегу.

Пока наша кобыла недоумевала, как же быть, та, другая, впряглась и поволокла, а телеге-то что? Ей главное - чтобы тащили!

Осталась наша кобыла на обочине, и было ей тяжко, и негодовала она на телегу-изменщицу, и не знала, как же теперь быть. Ведь она привыкла к тяжести, она знала, что тащить тяжесть - долг и предназначение. И за что же ее теперь будут хвалить другие кобылы?..

И ей показалось, будто она понимает, откуда взялись на обочинах трупы кобыл. Очевидно, это были те, у кого обманом увели их ненаглядные телеги!

Тут за зелеными кустами послышался голос. Это был не тележный скрип, который однажды сманил кобылу и ее ровесниц с луга. Голос был звонкий, чистый и прекрасный.

Кобыла взобралась на холм и увидела вдали золотой силуэт.

И снова раздался голос.

Тот, кто стоял вдали, в ложбинке, посреди ромашкового луга, звал подругу.

Звал радостно, гордясь своей статью, своей летящей по ветру светлой гривой.

И тут стало ясно, что не телега-то на самом деле нужна кобыле. Ей нужен жеребец! Золотой, отчаянный, гордый!

Кобыла побежала вниз с холма. Сперва - как-то странно, ведь она отвыкла даже от рыси, а потом - все легче, легче, и перешла в галоп, и воздух наконец-то признал ее за свою, так что она легла животом на воздушный поток и поплыла, поплыла, все быстрее, все быстрее!

Они встретились, и их шеи переплелись, что у лошадей, как известно, заменяет поцелуй, а потом они вместе побежали в луга, вовсе не беспокоясь о том, что кто-то увидит их и упрекнет в неисполнении лошадиного долга...

И буланый, а на солнце - и вовсе золотой жеребец привел подругу к ручью, и она вспомнила вкус настоящей воды, и если бы мыслила возвышенно - то поклялась бы, что никогда больше не будет пить из придорожной канавы.

Но это была просто гнедая кобылка, во лбу - звезда, что для лошадей дело обычное, три ноги в белых чулках, а это уже хороший знак - резвая. И она, склоняясь над живым ручьем, уже не помнила ни дороги, ни телеги, ни когда-то желанной грязной воды...