I

Это было во времена конунга Харальда Прекрасноволосого, сына Хальвдана Черного,

сына Гудрёда Охотника, сына Хальвдана Щедрого на золото и Скупого на еду, сына

Эйстейна Грома, сына Олава Дровосека, шведского конунга. Человек по имени

Халльфред привел свой корабль в Исландию, в Широкую Долину. Это местность к морю

от Речной Долины. На корабле были его жена и сын по имени Храфнкель, юноша

красивый и многообещающий. Тогда ему было пятнадцать лет. Халльфред занял там

землю. В ту зиму у них умерла чужеземная рабыня по имени Арнтруда, и с той поры

двор Халльфреда стали называть Арнтрудин Двор.

Но весною Халльфред перенес двор к северу через перевал в место, что зовется

Козлиная Долина. Как-то ночью приснилось ему, что к нему пришел человек и

сказал: «Зря ты лежишь здесь, Халльфред. Перенеси свой двор на запад от Озерной

Реки. Там ждет тебя удача».

Он тут же просыпается и переносит двор через Кривую Реку в место, которое с тех

пор называют Халльфредов Двор. Там он и жил до самой старости. Но на прежнем

месте остались у него кабан и козел. И в самый день его отъезда случился обвал,

весь дом засыпало, и животные эти погибли. Оттого это место и зовется с тех пор

Козлиная Долина.

II

У Храфнкеля вошло в привычку ездить летом па перевал. Ледниковая Долина была

тогда вся заселена вплоть до Моста. Раз Храфнкель подымался по Речной Долине и

увидел, что от Ледниковой Долины отходит еще одна, незаселенная. И ему

показалось, что эта долина лучше подходит для жилья, чем все те, которые он

видел прежде. И, вернувшись домой, Храфнкель попросил у отца свою долю

имущества, сказав, что хочет отделиться. Отец не стал ему перечить, и Храфнкель

поселился в той долине и назвал свой двор Главным Двором. Храфнкель взял в жены

Оддбьёрг, дочь Скьёльдольва из Лососьей Долины. У них было двое сыновей:

старшего звали Ториром, а младшего Асбьёрном.

Поселившись в Главном Дворе, Храфнкель стал совершать богатые жертвоприношения и

велел построить большое капище. Изо всех богов Храфнкель особенно чтил Фрейра и

уделял ему половину от всего, что было у него самого ценного.

Храфнкель занял всю долину и стал раздавать земли другим людям, но, желая над

ними главенствовать, он объявил себя их годи. Поэтому его стали звать Годи

Фрейра. Храфнкель был человек властный и склонный к насилию, но дельный, и ему

стала подвластна вся Ледниковая Долина. Со своими людьми бывал он мягок и

ласков, а с людьми из Ледниковой Долины строг и неуступчив, и им не приходилось

ждать от него справедливости. Храфнкель часто бился на поединках, но никому не

платил виры, и никто не получал от него выкупа, что бы он ни сделал.

По Речной Долине трудно проехать из-за каменистых и топких мест, все же отец и

сын, дорожа родственными узами, часто ездили друг к другу. Тяготясь дорогою,

Халльфред стал подыскивать себе другую, через горы за Речной Долиной, и нашел

дорогу гораздо суше, хоть и длиннее. Она называется теперь Халльфредова Дорога.

Этим путем ездят только те, кто хорошо знает горы за Речной Долиной.

III

На хуторе Горячий Источник жил человек по имени Бьярни. Он был женат, и жена

принесла ему двоих сыновей. Один звался Сам, другой — Эйвинд, оба мужи красивые

и многообещающие. Эйвинд жил дома с отцом, а Сам был женат и жил в северной

части долины, на хуторе, который называется Двор Игрищ. У него был дома полный

достаток. Сам был человек очень заносчивый и хорошо знал законы. Эйвинд же стал

купцом, и уехал в Норвегию, и пробыл там зиму. Потом он отправился в чужие

страны и остался в Миклагарде. Он прожил там некоторое время и снискал

расположение греческого короля.

Изо всего богатства Храфнкель особенно дорожил своим конем гнедой масти,

которого он назвал Конем Фрейра. Половину этого коня он отдал Фрейру, своему

другу. Храфнкель так любил этого коня, что дал обет покарать смертью всякого,

кто на него сядет.

IV

Жил человек по имени Торбьёрн. Он приходился Бьярни братом и жил в Храфнкелевой

Долине, на хуторе, который назывался Холм, к востоку от Главного Двора. Достатка

у Торбьёрна было мало, а ртов в семье много. Старшего сына его звали Эйнаром, он

был человек рослый и дельный.

Однажды весною Торбьёрн сказал Эйнару, пусть, мол, приищет себе какую-нибудь

работу.

— Ведь здесь мы и сами сумеем управиться. Ты же можешь хорошо устроиться, ведь

ты человек дельный. И не думай, что я мало люблю тебя и потому выпроваживаю, ты

значишь для меня больше, чем другие мои дети. Меня вынуждает к этому бедность

моя и нищета. И другие мои дети станут работниками, ты, однако ж, устроишься

лучше них.

Эйнар отвечает:

— Поздно же ты сказал мне об этом, ведь теперь на все лучшие работы люди уже

наняты, а мне не улыбается брать то, от чего отказались другие.

Раз Эйнар сел на коня и поехал в Главный Двор. Храфнкель был в доме. Он ласково

и радушно приветствует Эйнара. Тот хочет наняться к Храфнкелю. Храфнкель

отвечает:

— Что же ты так поздно спохватился? Уж я бы взял тебя первого, а теперь я нанял

всех людей, и не могу нанять тебя, кроме как на такую работу, за которую ты не

захочешь и взяться.

Эйнар спросил, что же это за работа. Храфнкель сказал, что он еще не нашел

человека пасти овец, а между тем пастух ему очень нужен. Эйнар ответил, что его

нисколько не заботит, какая работа ему достанется, и прибавил, что он хочет

получить харчи на круглый год.

— Я сразу же скажу тебе мои условия, — сказал Храфнкель. — Ты должен пасти

пятьдесят овец на летнем пастбище и собирать хворост. За эту работу ты получишь

харчи на круглый год. Но еще об одном хочу я условиться с тобою, как я всегда

договариваюсь с пастухами. Конь Фрейра пасется в долине со своим табуном. Ты

будешь зимою и летом за ним присматривать. Но мне надобно тебя предостеречь: я

хочу, чтобы ты никогда на него не садился, как бы ни было тебе нужно. Ибо я

клятвенно обещал покарать смертью всякого, кто на него сядет. С ним пасутся

двенадцать кобыл. Днем ли, ночью — бери какую хочешь. А теперь делай, как я

говорю, потому что есть старая поговорка: невиновен тот, кто предостерег. Теперь

ты знаешь мою волю.

Эйнар сказал, что ему не придет в голову садиться на запретного коня, раз у него

будет столько других.

V

И вот Эйнар пошел домой за одеждой и перебрался на Главный Двор, а потом на

летовье, что зовется Каменник, над Храфнкеловой Долиной.

Летом у Эйнара все отлично ладится, так что до середины лета не пропало ни одной

овцы. Но вдруг однажды ночью он недосчитался чуть ли не тридцати овец. Эйнар

ищет по всему пастбищу, но ничего не находит. Овец нет почти неделю.

Вот однажды утром Эйнар вышел пораньше: туман, надвинувшийся с юга, рассеялся и

моросить перестало. Эйнар берет в руку палку, захватывает узду и потник и

переправляется через реку Каменницу, протекающую под самым летовьем. Там на

гальке лежали овцы, которые ночевали на месте. Он погнал их назад к летовыо и

отправился искать недостающих. Он видит: дальше на отмели пасется табун, и

думает отловить себе лошадь, прикидывая, что конный он объедет округу быстрее,

чем пеший. Подойдя к лошадям, он погнался за ними, но они были пугливы, так как

не привыкли ходить под седлом, все, кроме Коня Фрейра. Конь же стоял как

вкопанный. Эйнар подумал, что уже утро и Храфнкель не узнает, что он ездил на

коне. И вот он берет коня, взнуздывает его, постилает на спину потник и едет

вверх мимо ущелья Каменки, потом еще вверх к ледникам на запад по краю ледников,

туда, где берет начало Ледниковая Река, и потом вниз вдоль реки по направлению к

Летовыо Дымов. На летовьях он спрашивал у всех пастухов, не видел ли кто его

овец, но все отвечали, что не видели.

Эйнар проездил на Коне Фрейра с самого рассвета и до середины вечера. Конь

стрелою носил его повсюду, ибо это был добрый конь. Эйнар спохватился, что пора

назад, загонять домой тех овец, что на месте. Поехал он тогда через холмы на

восток, в Храфнкелеву Долину, и лишь только спустился к Каменнику, слышит овечье

блеянье у ущелья, где он проезжал раньше. Поворачивает туда и видит: бегут ему

навстречу тридцать овец, те самые, которых он недосчитался неделю назад. И он

погнал их домой.

Конь был весь в мыле, и пот капал с каждой его шерстинки. Он весь перепачкался в

глине и совсем выбился из сил. Он повалялся по земле, двенадцать раз

перекатившись с боку на бок, потом испустил громкое ржанье и помчался вниз по

дороге. Эйнар побежал следом и хочет преградить коню путь, поймать его и вернуть

в табун, но тот шарахался в сторону и не подпускал Эйнара к себе.

Конь без передышки бежал вниз, в долину, пока не достиг Главного Двора.

Храфнкель в это время сидел за столом. Конь громко заржал, подбежав к дверям.

Храфнель обратился к женщине, прислуживавшей ему за столом, и велел ей подойти к

дверям:

— Там заржал конь, и похоже по голосу, что это Конь Фрейра.

Она выходит и видит Коня Фрейра в самом неприглядном виде. Она говорит

Храфнкелю, что Конь Фрейра стоит у дверей

весь в грязи.

— Что нужно моему коню? Что заставило его прискакать домой? — говорит Храфнкель.

— Не к добру это.

Потом он выходит и, увидев Коня Фрейра, с ним заговаривает:

— Скверно, что с тобою так обошлись, питомец. Но дома ты пришел в себя и все мне

рассказал. Я отомщу за тебя. Ступай теперь в свой табун.

И тот поскакал вверх по долине к табуну.

VI

Храфнкель лег в тот вечер в постель и проспал ночь. Наутро он велел седлать себе

коня и поехал на летовье. Он едет одетый в синее. В руке у него секира и больше

никакого оружия.

Эйнар согнал всех найденных овец в загон. Сам он улегся на стенке загона и

пересчитывал скот, а женщины доили. Они поздоровались с Храфнкелем. Тот спросил,

как дела. Эйнар отвечает:

— Было у меня не все ладно: с неделю пропадали тридцать овец, но теперь они

нашлись.

Храфнкель говорит, что это не в счет.

— Не случилось ли чего похуже? Не так уж часто пропадали у тебя овцы, как это

обычно бывает. Но не ездил ли ты часом вчера на Коне Фрейра?

Тот говорит, что не может этого отрицать. Храфнкель отвечает:

— Как же ты ездил на коне, для тебя запретном, когда здесь довольно таких, на

которых тебе позволено ездить? Я бы, пожалуй, простил тебе вину, если бы не дал

обета. Но все же хорошо, что ты признался.

И, веря, что не будет счастья человеку, преступившему клятву, он соскочил с

коня, подбежал к Эйнару и зарубил его насмерть.

После этого он едет домой в Главный Двор и рассказывает, что случилось. Затем он

отправляет другого человека пасти овец на летовье. А Эйнара велит перенести к

склону на запад от ле-товья и ставит на его могиле горку из камней. Она

называется Могилой Эйнара и указывает на закат от летовья.

VII

Торбьёрн прослышал у себя на хуторе Холм об убийстве своего сына Эйнара и тяжело

воспринял эту весть. Вот садится он на коня и едет в Главный Двор, и требует с

Храфнкеля виру за сына. Тот отвечает на это, что случалось ему убивать людей и

до Эйнара:

— И для тебя не новость, что я никому не платил виры, и людям приходится

мириться с этим. И все ж признаю, что это убийство мне и самому кажется едва ли

не худшим из всех, что я совершил. Мы с тобою уже давно соседи. Я относился к

тебе хорошо, и ты отвечал мне тем же. У нас с Эйнаром не вышло бы никакой

размолвки, если бы он не сел на того коня. Но мы часто раскаиваемся в том, что

слишком много болтаем, и реже корим себя за то, что сказали меньше, чем следует.

Я хочу теперь показать делом, что считаю этот свой поступок хуже всех, что

когда-либо совершал. Я берусь снабжать твое хозяйство молоком в летние месяцы и

мясом осенью, и так каждые полгода, пока ты намерен хозяйствовать. Я сниму с

тебя заботу о твоих сыновьях и дочерях и обеспечу для них хорошие браки. И если

сыщется что-нибудь в моих хранилищах, в чем случится тебе впредь нуждаться,

только скажи мне об этом, и ты отныне не будешь испытывать недостатка ни в чем,

что тебе нужно. Хозяйствуй, сколько нравится, а как прискучит, приходи сюда. Я

стану заботиться о тебе до самой твоей смерти. Помиримся на этом. Не удивлюсь,

если многие скажут, что дорого обошелся мне тот человек.

— Я не пойду на это, — ответил Торбьёрн.

— Чего же ты хочешь? — спросил Храфнкель. Тогда Торбьёрн сказал:

— Чтобы мы выбрали людей рассудить нас.

Храфнкель отвечает:

— Значит, ты равняешь себя со мною? Так мы никогда не помиримся!

С этим Торбьёрн уехал. Он поехал вниз по долине и, достигнув Горячего Источника,

встретился там с Бьярни, своим братом, и, рассказав ему о случившемся, попросил,

чтобы тот принял какое-нибудь участие в этой тяжбе. Бьярни сказал, что не на

равных придется им судиться с Храфнкелем:

— Хотя бы мы распоряжались и большими деньгами, все равно нельзя нам меряться

силою с Храфнкелем. Правду говорят, что тот мудр, кто себя знает. Он обвел

вокруг пальца многих, у кого кулаки были покрепче наших. Сдается мне, что ты

поступил не по-умному, отказавшись от такого хорошего предложения. Я же не хочу

в это ввязываться.

Тут Торбьёрн наговорил своему брату много недобрых слов и сказал, что постыдно

так поступать, тем паче в таком важном деле. С этим он уехал, и расстались

братья не слишком приветливо.

Он ехал без передышки, пока не спустился ко Двору Игрищ. Постучался в двор, и

ему открыли. Торбьёрн спрашивает Сама. Сам радушно встретил родича и пригласил

его погостить. Торбьёрн стал отнекиваться. Сам видит, что Торбьёрн невесел, и

спрашивает, что такое случилось. Тот рассказал ему про убийство своего сына

Эйнара.

— Не велика новость, — сказал Сам, — если Храфнкель кого и убил.

Торбьёрн спрашивает, не согласится ли Сам оказать ему поддержку.

— Дело ведь такое: хотя убитый всех ближе приходится мне, удар задевает и тебя.

— А ты не пытался потребовать у Храфнкеля возмещения?

Торбьёрн рассказал все, что вышло у них с Храфнкелем.

— Мне никогда прежде не доводилось слышать, — говорит Сам, — чтобы Храфнкель

предлагал кому-нибудь столько, сколько тебе. Я готов поехать с тобою в Главный

Двор, выразим покорность Храфнкелю и поглядим, не отступился ли он от своего

предложения. Он, верно, так или иначе пойдет нам навстречу.

— Во-первых, — сказал Торбьёрн, — Храфнкель теперь откажется, а во-вторых, меня

и теперь его предложение устраивает ничуть не больше, чем тогда, когда я оттуда

уехал.

Сам говорит:

— Трудно, я думаю, меряться с Храфнкелем силами на суде.

Торбьёрн отвечает:

— Вы, молодежь, никогда ничего не добьетесь — так вы всего боитесь. Вижу я, ни у

кого нет таких никчемных родичей, как у меня. И мне кажется, низко ведет себя

тот человек, кто, как ты, мнит себя знатоком законов и упивается пустячными

тяжбами, а между тем отказывается принять на себя это дело, такое бесспорное.

Всякий будет укорять тебя, и поделом: ведь ты самый большой хвастун в нашем

роду. Теперь я вижу, что к чему.

Сам отвечает:

— Много ли тебе проку, если я возьму это дело и мы оба потерпим неудачу?

Торбьёрн отвечает:

— И все же мне будет большим утешением, если ты поведешь эту тяжбу. А там будь

что будет.

Сам отвечает:

— Не по доброй воле иду я на это. Делаю я это больше ради нашего родства. Но

знай, мне сдается, что, помогая тебе, я оказываю услугу глупцу.

Тут Сам протянул руку и принял дело Торбьёрна.

VIII

Потом Сам садится на коня и едет долиною вверх к какому-то хутору, и при

свидетелях, объявляет Храфнкеля убийцей. Храфнкелю стало известно об этом, и ему

показалось смешным, что Сам затевает с ним тяжбу.

Вот прошла зима, и весною, когда подошло время вызовов в суд, скачет Сам к

Главному Двору и вызывает Храфнкеля на суд за убийство Эйпара. Вслед за тем Сам

едет по долине и скликает соседей на тинг[1], и, пока люди не собрались для

поездки, ничего больше не предпринимает.

Храфнкель тоже разослал людей по долине и стал собирать народ. Он набирает

семьдесят человек и едет с ними на восток через Перевал Речной Долины и по краю

озера, а потом прямиком через холмы в Долину Обвалов, вверх по Долине Обвалов,

на юг через Топоровый Перевал к Фьорду Медведицы, оттуда же прямо дорогою тинга

через Побережье. На юг от Речной Долины семнадцать дней пути до Полей Тинга.

Вслед за тем как они уехали, собирает людей Сам. Соглашаются с ним ехать все

больше бобыли и те, кого он уговорил раньше. Всем этим людям Сам роздал оружие и

припасы в дорогу. Сам выезжает из долины другим путем. Он направляется на север

к Мостам и едет через мост, а оттуда через Перевал Крапивной Долины. В Крапивной

Долине они и заночевали, а оттуда поехали к Междуречью у Плечистых Гор и,

перейдя через Черные Горы, спустились в Кривую Долину и на юг к Пескам, а там

спустились с Песочной Горы и так — к Полям Тинга. Храфнкеля там еще не было: он

задержался потому, что дорога у него была длиннее.

Сам ставит землянку для своих людей в отдалении от того места, где обычно

располагаются жители Восточных Фьордов. Немного погодя приезжает на тинг и

Храфнкель. Он ставит землянку как обычно. Ему становится известным, что Сам на

тинге, и это его забавляет.

Тот тинг был очень многолюдным. На нем собрались почти все знатные люди, жившие

тогда в Исландии. Сам всех их разыскивает и просит у них помощи и поддержки. Но

все твердят одно: никто не считает себя настолько в долгу перед Самом, чтобы

вступать в тяжбу с Храфнкелем Годи и тем подвергать опасности свое доброе имя.

Они еще прибавляют, что почти всех, кто тягался с Храфнкелем на тинге, ждала

одна участь: всех их Храфнкель заставлял бросить дело, которое они против него

затевали.

Сам идет назад к себе в землянку. И было у родичей очень тяжко на сердце, и

думали они, что дело их, верно, провалится и не принесет им ничего, кроме позора

и унижения. И такое отчаяние охватило родичей, что они не могут ни спать, ни

есть: ведь все знатные люди отказали им в помощи, в том числе и те, на кого они

особенно уповали.

IX

Однажды ранним утром просыпается старый Торбьёрн. Он будит Сама и просит его

встать:

— Не спится мне.

Сам встает и одевается. Они выходят и спускаются к Топоровой Реке, пониже моста.

Там они умываются. Торбьёрн сказал Саму:

— Мое мнение, что тебе надо пригнать наших лошадей, и давай собираться домой.

Теперь ясно, что нас не ждет ничего, кроме унижения.

Сам отвечает:

— Это мне нравится! Да ведь ты не желал ничего, кроме как распри с Храфнкелем, и

не принял предложения, за которое ухватились бы многие из тех, кто хочет

сквитаться за смерть своего родича. Ты упрекал нас в трусости, меня и всех тех,

кто не хотел поддерживать тебя в этом деле. Теперь же я отступлюсь не раньше,

чем потеряю всякую надежду хоть чего-нибудь здесь добиться.

Торбьёрн был так тронут этим, что заплакал.

И тут они увидели, как на западном берегу реки, немного ниже того места, где они

сидели, вышли из землянки пятеро. Тот, кто шел впереди, был высок ростом, но не

очень могучего сложения, одет в травянисто-зеленый плащ и держал меч наизготове.

У него были правильные черты лица, яркий румянец, и он был хорош собою. Волосы у

него были темно-русые и очень густые. Этот человек был приметен тем, что с левой

стороны у него в волосах была светлая прядь.

Сам сказал:

— Встанем-ка и перейдем на западный берег навстречу тем людям.

Они спускаются вдоль реки, и тот, кто шел впереди, первым здоровается с ними и

спрашивает, кто они такие. Они ему ответили. Сам спросил у того человека, как

его зовут, и он назвался Торкелсм и сказал, что он сын Тьостара. Сам спросил,

откуда он родом и где живет. Тот сказал, что он родом с Западных Фьордов, а

живет у Трескового Фьорда. Сам спросил:

— Не годи ли ты?

Тот ответил, что до этого ему далеко.

— Тогда ты бонд? — спросил Сам. Он сказал, что нет. Сам спросил:

— Кто же ты тогда такой?

Тот отвечает:

— Я человек одинокий. Я приехал в Исландию прошлой весной. А семь лет провел в

Миклагарде и стал приближенным короля Миклагарда. Но сейчас я живу у своего

брата по имени Торгейр.

— А он не годи ли? — спрашивает Сам. Торкель отвечает:

— Да, он и вправду годи Трескового Фьорда и вообще Западных Фьордов.

— А что, он здесь, на тинге? — спрашивает Сам.

— Он и правда здесь.

— Сколько при нем людей?

— Семьдесят, — говорит Торкель.

— А еще у тебя есть братья?

— Есть еще и третий, — говорит Торкель.

— Кто же? — спрашивает Сам.

— Его зовут Тормод, — отвечает Торкель, — а живет он во Дворах на Лебедином

Мысу. Он женат на Тордис, дочери Торольва, сына Скаллагрима из Городища.

— Не окажешь ли ты нам помощи? — спрашивает Сам.

— А что вам нужно? — говорит Торкель.

— Поддержка и сила знатных людей, — говорит Сам, — ибо мы намерены судиться с

Храфнкелем Годи по поводу убийства Эйнара, сына Торбьёрна, и с вашей поддержкой

мы вполне ручаемся за исход дела.

Торкель отвечает:

— Но я же сказал, что я не годи.

— Почему это тебя так обделили? Разве ты не такой же сын знатного человека, как

и другие твои братья?

Торкель сказал:

— Я не говорил тебе, что мне ничего не досталось, но, прежде чем уехать из

Исландии, я передал свою власть годи Торгейру, моему брату, и с тех пор не

пытался вернуть ее, потому что мне очень на руку, что он годи. Ступайте

поговорите с ним и просите у него поддержки. Он человек недюжинный и

благородный, во всем хорошо разбирается, а к тому же молодой и честолюбивый.

Такой человек вернее всего вам поможет.

Сам говорит:

— Мы ничего но добьемся, если ты не замолвишь за нас слово.

Торкель отвечает:

— Готов пообещать, что буду скорее за вас, нежели против, потому что, по-моему,

это законное право всякого человека требовать возмещения за убийство своего

близкого родича. Ступайте же теперь к той землянке и зайдите внутрь. Там все еще

спят. Вы увидите там два спальных мешка поперек землянки. В одном спал я, а в

другом лежит мой брат Торгейр. Когда он приехал на тинг, у него сделался большой

нарыв на ноге, и из-за этого он плохо спал ночью. А теперь нарыв прорвался, и

гной вышел, и он после этого заснул. А ногу он выставил из мешка и примостил на

подставку — так она у него горит. Пусть этот старик идет в глубь землянки. Он,

похоже, совсем слаб глазами и дряхл. Когда ты, старик, — говорит Торкель, —

подойдешь к мешку, тебе надо посильнее споткнуться и упасть на подставку.

Ухватись за обвязанный палец и дерни как следует, а там увидишь, как Торгейр

поведет себя.

Сам сказал:

— Ты, верно, будешь нам добрым советчиком, но это не кажется мне разумным.

Торкель отвечает:

— Что-нибудь одно: либо вам придется делать, как я говорю, либо не просите у

меня советов.

Сам в ответ на это сказал:

— Нужно сделать, как он советует.

Торкель сказал, что придет попозже, потому что сейчас он ждет своих людей.

X

Вот Сам с Торбьёрном заходят в землянку. Там все спали. Вскоре они увидели, где

лежит Торгейр. Старый Торбьёрн пробирался впереди, спотыкаясь. Подойдя к

спальному мешку, он упал прямо на подставку для ног, схватился за больной палец

и дернул. Торгейр проснулся, вскочил и спрашивает, кто это ходит тут, не

разбирая дороги, и наступает людям на ноги, которые и без того болят. И Торбьёрн

с Самом не нашлись, что ответить.

Тут в землянку вбежал Торкель. Он сказал Торгейру, своему брату:

— Полно рвать и метать, родич, ничего с тобой не случится. Многие хотят одно, а

выходит другое, и трудно бывает за всем уследить, когда на душе большая забота.

Понятно, у тебя болит нога, которая так сильно нарывала, и никто не чувствует

этого лучше тебя. Но может статься, что этому старику доставляет не меньшую боль

смерть его сына, ведь он не получил за нее возмещения, а сам он беспомощен. И он

чувствует это, как никто другой. Неудивительно, что человек с такою заботой на

душе не может равно за всем уследить.

Торгейр говорит:

— Я не думаю, что он может поставить мне это в вину, ведь я-то не убивал его

сына, и поэтому он не мне должен мстить за это.

— Он и не собирался тебе за это мстить, — говорит Торкель. — Он налетел на тебя

с такою силой нечаянно и поплатился за свою слепоту: ведь он ждал найти у тебя

помощь. И это благородно — помочь в нужде старому и беспомощному человеку. Долг,

а не корысть побуждает его судиться из-за убийства сына, а все знатные люди

отказали им в поддержке, выказав тем самым большое неблагородство.

Торгейр спросил:

— Кого обвиняют эти люди?

Торкель ответил:

— Храфнкель Годи убил ни за что сына Торбьёрна. Он совершает одно преступление

за другим и никому ни желает платить виры.

Торгейр сказал:

— Я присоединяюсь к остальным. Насколько я знаю, я ничем таким не обязан этим

людям, чтобы пойти на распрю с Храфнкелем. Он, по-моему, каждое лето одинаково

расправляется со всеми, кто затевает с ним тяжбу; большинству эта тяжба приносит

мало почета или вовсе никакого, и со всеми бывает одно и то же. Вот, думаю,

почему те, кого не вынуждает долг, не расположены ввязываться в тяжбу с ним.

Торкель говорит:

— Быть может, и я повел бы себя так же, имей я власть. И мне казалось бы, что

мало хорошего в распре с Храфнкелем. Но сейчас я смотрю на это иначе: по мне,

лучше уж потягаться с тем, от кого все терпят. И мне кажется, что возросло бы

уважение ко мне или к кому другому, кто сумел бы взять верх над Храфнкелем, и

меня бы не стали меньше уважать, если бы и со мною вышло, как с другими. Ведь

что случается с большинством, может быть и со мною. Но не рискнешь — не

получишь.

— Вижу, — говорит Торгейр, — что ты склоняешься к тому, чтобы помочь этим людям.

Тогда я, пожалуй, передам тебе свою власть годи. Пусть у тебя будет все то, что

доныне было у меня, и таким образом мы поделимся поровну. Тогда помогай им, если

тебе нравится.

— Я считаю, — говорит Торкель, — что будет лучше, если власть годи как можно

дольше останется у тебя. Никто мне так не по душе на этом месте, как ты, потому

что тебе дано больше разума, чем любому из нас, братьев. Я же все никак не решу,

за что мне теперь приняться. Ты ведь знаешь, родич, что я мало к чему приложил

руку с тех пор, как вернулся в Исландию. Но теперь я вижу, во что ставят мои

советы. Я высказал пока все, что хотел. Что ж, Торкель Светлая Прядь пойдет

туда, где будут больше ценить его слова!

Торгейр говорит:

— Теперь мне ясно, к чему все клонится, родич. Ты разобиделся, и напрасно. Если

тебе так хочется, мы поможем этим людям, к чему бы это ни привело.

Торкель сказал:

— Я прошу только о таком, что, по-моему, лучше исполнить.

— А на что считают себя способными сами эти люди, — спрашивает Торгейр, — чтобы

добиться успеха в своей тяжбе?

— Я уже говорил сегодня: нам нужна только поддержка знатных людей, а ведение

тяжбы я беру на себя.

Торгейр сказал, что это облегчает помощь.

— А теперь дело за тем, чтобы получше подготовиться к тяжбе. Мне кажется,

Торкель хочет, чтобы вы зашли к нему раньше, чем откроется суд. И тогда одно из

двух: ваше упорство принесет вам либо утешение, либо унижение больше прежнего,

горе и разочарование. Теперь же ступайте домой и будьте веселы, потому что, если

уж вы затеваете тяжбу с Храфнкелем, вам все это время надо держаться стойко. И

никому не говорите, что мы обещали вам поддержку.

И они пошли к себе в землянку и стали пить пиво и веселиться. Все удивлялись,

как это у них так скоро переменилось настроение, ведь, уходя из дому, они были

совсем не веселы.

XI

И вот они ждут, когда откроется суд. Тогда Сам созывает своих людей и идет к

Скале Закона, где тогда совершался суд. Сам начинает тяжбу решительно, тотчас

называет свидетелей и возбуждает дело против Храфнкеля Годи по законам страны,

без запинки и веско изложив свое дело. Тут скоро подоспели сыновья Тьостара и

множество их людей. Их поддержали все, кто приехал с Западного Побережья, и

сразу стало видно, что сыновья Тьостара не имели недостатка в друзьях.

Сам говорил до тех пор, пока не настало время вызывать Храфнкеля защищаться,

если только на суде не окажется человека, кто пожелал бы выступить в его защиту,

как это полагалось по закону. Все громко выражали одобрение словам Сама, и никто

не вызвался защищать Храфнкеля.

Люди прибежали к землянке Храфнкеля и рассказали ему, что происходит. Он не стал

мешкать, созвал своих людей и направился к суду, ожидая, что не встретит

большого сопротивления. Он хотел отвадить этих людишек от тяжб, думая сорвать

суд и посрамить Сама. Но теперь об этом не могло быть и речи. Впереди собралась

такая толпа, что Храфнкелю не удалось подойти к суду. Его оттеснили назад, и он

даже не слышал речи тех, кто его обвинял. Поэтому ему было невозможно отвести от

себя обвинение.

А Сам с таким знанием дела провел тяжбу, что Храфнкель на этом тинге был

объявлен вне закона.

Храфнкель тут же вернулся к себе в землянку, велел седлать коней и пустился

прочь с тинга, очень недовольный исходом тяжбы: никогда с ним не случалось

прежде подобного. Едет он на восток к Перевалу Вересковой Долины, а там на

восток к Побережью и нигде не останавливается, покуда не приезжает домой, в

Долину Храфнкеля. Там он живет на Главном Дворе как ни в чем не бывало.

А Сам остался на тинге и ходил, задрав нос. Многие очень радовались тому, что

все так сложилось и Храфнкель посрамлен: теперь вспомнили, что многих он обижал.

ХII

Сам дожидается окончания тинга. Люди снаряжаются домой. Он благодарит братьев за

поддержку, а Торгейр спрашивает его, смеясь, что он думает обо всем случившемся.

Сам сказал, что, на его взгляд, все сошло хорошо. Торгейр сказал:

— Думаешь, ты чего-то добился по сравнению с прежним?

Сам сказал:

— По-моему, Храфнкель наконец посрамлен, и позор его не скоро забудется. И тут

идет речь о немалых деньгах.

— Человек еще не полностью осужден, пока не состоялось изъятие имущества. И

полагается, чтобы это было в собственном его доме через четырнадцать ночей после

взятия оружия.

А взятием оружия назывался общий разъезд с тинга.

— И думаю, — говорит Торгейр, — что Храфнкель уже вернулся домой и намеревается

удержаться в Главном Дворе. Думаю, что он сохранит там власть над вами. Ты же

лучше всего поезжай домой и сиди у себя на хуторе, если сумеешь. Мне кажется, ты

достиг своею тяжбой лишь того, что его объявили на суде вне закона. Но думаю,

что он и теперь будет не меньше, чем прежде, держать всех в страхе, если тебе не

придется и похуже.

— Меня ничуть это не заботит, — говорит Сам.

— Ты храбрый человек, — говорит Торгейр, — и, кажется, родич мой Торкель не

думает оставлять тебя на произвол судьбы. Он хочет помогать тебе до тех пор,

пока все не решится между тобой и Храфнкелем, и ты сможешь быть тогда спокойным.

Вы, верно, понимаете, что теперь мы и подавно будем с тобой заодно, раз уж мы

положили на это столько сил. Мы сейчас даже поедем с тобой ради этого к

Восточным Фьордам. И может быть, ты знаешь какую-нибудь другую дорогу к

Восточным Фьордам?

Сам ответил:

— Я намерен ехать тою же дорогой, что я ехал оттуда.

Сам остался доволен разговором.

XIII

Торгейр выбрал себе людей и взял сорок человек. С Самом тоже ехало сорок. Все

они хорошо запаслись оружием и лошадьми.

Едут они тою же дорогой, пока не добираются рано на рассвете до Ледниковой

Долины. Они переправляются по мосту через реку. А это было как раз в то утро,

когда должно было совершаться изъятие имущества. Торгейр спрашивает, как бы им

застать Храфнкеля врасплох. Сам обещал что-нибудь придумать. Он сворачивает с

дороги, забирается на крутой холм и едет по гребню между Долиной Храфнксля и

Ледниковой Долиной, пока они не подъехали со стороны гор к тому месту, под

которым стояли постройки Главного Двора. Оттуда расходились на перевал поросшие

травой тропы, а вниз, в долину, шел крутой спуск. Там-то внизу и стоял двор.

Тут Сам сошел с коня и сказал:

— Пустим здесь наших коней, двадцать человек за ними присмотрят, а мы,

шестьдесят числом, побежим к хутору. Думаю, там мало кто на ногах.

Они так и сделали, — это место зовется теперь Конской Тесниной, — и ринулись к

хутору.

Час подъема миновал, но в доме еще не встали. Они прошибли бревном дверь и

бросились в дом. Храфнкель лежал в постели. Они вытащили его и всех, кто мог

носить оружие. Женщин и детей согнали в отдельный дом.

Во дворе стоял сарай. От него к стене жилого дома шла перекладина для сушки

белья. Они подводят к ней Храфнкеля и его людей. Тот стал предлагать большой

выкуп за себя и своих людей. Когда же это не помогло, он стал просить сохранить

людям жизнь.

— Ведь они ничем перед вами не провинились. Мне же не будет позора, если вы меня

и убьете. Я не стану просить пощады. Лишь от унижения прошу меня избавить, оно

не принесет вам славы.

Торкель сказал:

— Мы слыхали, что ты бывал не очень-то уступчив со своими врагами, и хорошо, что

сегодня ты изведаешь это на себе.

Они хватают Храфнкеля и его людей и скручивают им руки за спиной. Потом они

взломали сарай и сняли с крючьев веревку, достали ножи, проткнули им щиколотки,

вдели веревки и вздернули их на перекладину, связав всех восьмерых вместе.

Торгейр сказал:

— Вот и получил ты, Храфнкель, по заслугам, а ведь, верно, еще недавно тебе

казалось немыслимым, чтобы кто-нибудь подверг тебя такому позору. А ты что

выберешь, Торкель: будешь сидеть здесь возле Храфнкеля и сторожить их или

пойдешь с Самом на расстояние полета стрелы от усадьбы и объявишь где-нибудь на

каменистом пригорке, где нет ни поля, ни луга, об изъятии имущества?

Это было принято делать тогда, когда солнце стояло прямо на юге.

Торкель сказал:

— Я лучше посижу возле Храфнкеля. Эта работа, кажется, полегче.

Пошли тогда Торгейр с Самом и объявили об изъятии имущества, а возвратясь, сняли

Храфнкеля и его людей и положили их на траве возле дома. Кровь уже заливала им

глаза.

Торгсйр сказал Саму, пусть поступает с Храфнкелем, как знает, «потому что,

по-моему, с ним уже немного хлопот». Сам на это отвечает:

— Выбирай одно из двух, Храфнкель. Первое — это тебя уведут со двора, тебя и

всех, кого я пожелаю, и там убьют. Но так как ты кормишь многих, я хочу дать

тебе возможность продолжать о них заботиться. Если хочешь сохранить себе жизнь,

ступай прочь с Главного Двора со всеми своими людьми и бери с собой добра не

больше, чем я тебе выделю, а это будет самая малость. Я же стану жить в твоих

владениях и пользоваться всею твоей властью. И ни ты, ни наследники твои пусть

на них не притязают. И ты не должен селиться ближе, чем к востоку от Перевала

Речной Долины. Если ты примешь такие условия, ударим по рукам.

Храфнкель сказал:

— Многие предпочли бы скорую смерть такому унижению, но я поступлю подобно

многим другим и выберу, если есть такой выбор, жизнь. Делаю я это больше ради

своих сыновей, потому что их ждет жалкая судьба, если я умру и их покину.

Тогда Храфнкеля развязали, и он сдался на волю Сама. Тот оделил Храфнкеля добром

по своему усмотрению и дал ему лишь самую малость. У Храфнкеля осталось его

копье, но больше никакого оружия.

В тот же день Храфнкель оставил Главный Двор, а с ним и все его домочадцы.

Торкель сказал тогда Саму:

— Не понимаю, зачем ты так делаешь. Ты еще горько раскаешься в том, что оставил

ему жизнь.

Сам сказал:

— Будь что будет.

XIV

Храфнкель переселился теперь на восток от Перевала Речной Долины: за Речную

Долину и к востоку от Озерной Реки. У конца озера стоял хуторок под названием

Крайний Уступ. Храфнкель купил эту землю в долг, потому что у него хватало

средств разве что на домашнюю утварь.

Ходило много разговоров о том, как рухнуло его самовластие, и многие вспоминали

старую пословицу, что, мол, краток век у гордыни.

Та земля была обильна лесом и обширна, но необжита, потому и досталась ему так

дешево. Но Храфнкель не считался с расходами и валил лес, потому что его было

много, и выстроил себе большой хутор, который стали называть Храфнкелевым

Двором. С тех пор его всегда считали хорошим хутором.

Первые полгода Храфнкель терпел большие лишения. Подспорьем была ему рыбная

ловля. Пока строился хутор, Храфнкель работал не покладая рук. На первую зиму он

оставил себе телят и козлят и так хорошо за ними смотрел, что почти все животные

под его присмотром выжили. Можно было подумать, что у каждого прямо по две

головы. Тем же летом в Озерную Реку пришло множество рыбы. Это очень поддержало

хозяйства в округе, и лов оставался хорошим все лето.

XV

Вот Сам принялся хозяйничать на Главном Дворе, где раньше хозяйничал Храфнкель.

Он задает пышный пир и зовет на него всех, кто раньше ездил на тинг с

Храфнкелсм. Сам берется быть их предводителем вместо Храфнкеля. Люди согласились

на это, но не всем это нравилось.

Сыновья Тьостара советовали Саму, чтобы он был мягок, и щедр, и отзывчив к своим

людям, опора всякому, кто в нем нуждается.

— Тогда что за люди они будут, если не поддержат тебя в любом деле! Мы даем тебе

этот совет, желая тебе во всем удачи, потому что ты кажешься нам стоящим

человеком. Теперь же не зевай и будь начеку, ведь от злого надо ждать зла.

Сыновья Тьостара послали за Конем Фрейра и его табуном, сказав, что им хочется

взглянуть на животных, о которых столько рассказывают. Лошадей привели к дому, и

братья их оглядели.

Торгейр сказал:

— Кобылы, на мой взгляд, пригодятся в хозяйство. Мой совет: пусть они работают,

как могут, там, где от них будет польза, пока не свалятся от старости. А жеребец

кажется мне ничуть не лучше любого другого, да, пожалуй, и хуже: много принес он

зла. Не хочу, чтобы совершались из-за него новые убийства. Пусть лучше берет его

к себе тот, кому он принадлежит.

Они выводят жеребца в поле. Там у реки стоит скала, а под нею глубокий омут. Они

заводят жеребца на скалу. Сыновья Тьостара накидывают ему на голову мешок, берут

длинные жерди и сталкивают его, с камнем па шее, вниз и так умерщвляют. Это

место с тех пор называется Скалой Коня Фрейра.

Там внизу стояло капище, которое принадлежало раньше Храфнкелю. Торкель пожелал

зайти в него. Он посрывал с богов все ценности, а потом велел поджечь капище.

Немного погодя собираются гости домой. Сам оделяет обоих братьев богатыми

дарами, они клянутся друг другу в нерушимой дружбе и расстаются добрыми

друзьями. Братья едут прямою дорогой к Западным Фьордам и возвращаются домой, к

Тресковому Фьорду, с большим почетом.

А Сам поселил Торбьёрна на Дворе Игрищ. Теперь он должен был жить там. Жена же

Сама переехала к нему на Главный Двор, и Сам стал жить там.

XVI

Храфнкель прослышал у себя на востоке, в Речной Долине, что сыновья Тьостара

умертвили Коня Фрейра и сожгли храм, и он сказал:

— Я думаю, это вздор — верить в богов.

И прибавил, что отныне он никогда не станет в них верить. Он сдержал слово и

больше никогда не совершал жертвоприношений.

Храфнкель оставался в Храфнкелевом Дворе, и богатство само плыло к нему в руки.

Вскоре он снискал большую славу в округе. Всякий готов был встать или сесть по

его указке.

В ту пору из Норвегии в Исландию приходило множество кораблей. Большинство

земель в округе было занято как раз в то время, когда там жил Храфнкель. Никто

не мог там селиться свободно, без Храфнкелева позволения, так что всем

приходилось обещать ему свою поддержку. А он обещал всем свою помощь. Он

подчинил себе все земли к востоку от Озерной Реки. И вскоре подвластная ему

область стала много больше и многолюднее прежней. Она шла до самой Долины

Обвалов и вдоль всей Озерной Реки.

В нраве его теперь произошла перемена, и любить его стали куда больше прежнего.

Он по-прежнему отличался щедростью и обязательностью, но любили его гораздо

больше, так как он стал мягче и ровнее.

Сам и Храфнкель часто встречались на людях, но никогда не поминали старого. Так

прошло шесть зим.

Сам пользовался любовью всех, кто от него зависел, потому что он был человек

покладистый и спокойный, всегда приходил на помощь в беде и помнил советы

братьев. Сам жил на широкую ногу.

XVII

Рассказывают, что к Китовому Фьорду подошел корабль, а кормчим на нем был

Эйвинд, сын Бьярни. Эйвинд провел в чужих странах семь лет. Он многому там

научился и стал доблестным мужем. Вскоре ему рассказали обо всех событиях, но он

не придал им большого значения. Он не любил вмешиваться в чужие дела.

Узнав о приезде Эйвинда, Сам тотчас едет к кораблю. Встреча братьев была очень

радостной. Сам зовет Эйвинда к себе, и тот охотно соглашается, но просит Сама

поехать вперед и выслать лошадей за его товаром. Он вытаскивает корабль на берег

и готовит его к зимовке. А Сам едет домой и велит пригнать Эйвинду лошадей. И

когда тот распорядился своим товаром, он отправляется в путь к Долине Храфнкеля

и едет вдоль Китового Фьорда.

Их было всего пятеро, а шестой — мальчик, который прислуживал Эйвинду. Он был

исландец и его родич. Мальчика этого Эйвинд вызволил из нужды, взял с собою и

заботился о нем, как о самом себе. Этот поступок Эйвинда был тогда у всех на

устах, и таково было всеобщее мнение, что мало людей, ему подобных.

Они поднимаются на Перевал Долины Торира и гонят перед собой шестнадцать

навьюченных лошадей. Были там двое слуг Сама и трое гребцов с корабля. Все они

были в яркой одежде и держали блестящие щиты. Они миновали Долину Обвалов,

переехали через гряду холмов к Речной Долине, к тому месту, что зовется Дровяные

Поля, и спустились к пескам Ущельной Реки. Пески эти тянутся от реки на восток,

между Двором Халльорма и Храфнкеловым Двором. Едут они вверх вдоль Озерной Реки,

ниже поля у Храфнкелева Двора, а там — мимо конца озера и через Ледниковую Реку

к Домовому Броду.

Время было между часом подъема и завтраком. На озере женщина мыла холсты. Она

увидела, что едут люди. Подхватывает служанка холсты в охапку и бежит домой.

Бросает холсты на дворе возле поленницы и скорее в дом. Храфнкель еще не

вставал, в комнатах лежали и некоторые из его домочадцев, работники же разошлись

по своим работам. Это было во время сенокоса.

Войдя, женщина заговорила:

— Правду говорили в старину, что, мол, кто стареет, духом слабеет. Мало проку в

почете до времени, если потом человек смиряется с бесчестием и не решается

отстоять свои права. И диву даешься, как такое могло случиться с тем, кто прежде

был храбрецом. А бывают такие, кто, подрастая со своим отцом, кажутся вам

ничтожными рядом с вами, а ставши взрослыми, едут в чужие страны и, куда бы ни

явились, всюду слывут важными птицами. А как вернутся, мнят себя великой знатью.

Эйвинд, сын Бьярни, проезжал здесь Домовым Бродом, и щит у него был такой

блестящий, что весь светился. Такой заметный человек как раз подходил бы для

мести.

Так говорит служанка с большой горячностью. Храфнкель подымается и ей отвечает:

— Может быть, ты говоришь сущую правду, но это не из-за того, что ты хочешь

добра. Теперь тебе прибавится работы. Поезжай, да поживее, на юг к Широким Полям

за сыновьями Халльстейна, Сигватом и Снорри. Проси их тотчас ехать ко мне со

всеми, кто может держать оружие.

Другую служанку шлет он ко Двору Хрольва за сыновьями Хрольва, Тордом и Халли, и

всеми теми, кто там способен держать оружие. И те и другие — все были люди хоть

куда. Храфнкель послал и за своими работниками. Всего собралось восемнадцать

человек. Они на славу вооружились и скачут в погоню за теми, кто впереди.

XVIII

Эйвинд со своими людьми уже поднялся на перевал. Эйвинд едет на запад, вплоть до

середины перевала, до того места, что зовется Тропами Берси. Там тянется голос

болото, где тонешь в иле выше щиколотки или по колено, а когда и по пояс. Но под

низом там как камень. А к западу есть большое лавовое поле. И когда они вышли на

лавовое поле, мальчик оглянулся и сказал Эйвинду:

— Скачут за нами люди, и числом не меньше восемнадцати. Среди них на коне

высокий человек весь в синем, и похож он, по-моему, на Храфнкеля Годи, хотя я и

давно его не видел.

Эйвинд отвечает:

— Что нам за дело до этого? Не знаю, к чему мне страшиться Храфнкеля. Я не

сделал ему ничего плохого. У него, должно быть, дела на западе долины, он едет

встретиться со своими друзьями.

Мальчик отвечает:

— У меня предчувствие, что это с тобою хочет он встретиться.

— Насколько я знаю, — говорит Эйвинд, — у них с Самом ничего такого не было с

тех пор, как они помирились.

Мальчик отвечает:

— И все же я бы хотел, чтобы ты побыстрее ехал на запад, в долину. Тогда ты

будешь в безопасности. Я знаю нрав Храфнкеля: не захватив тебя, он не тронет и

нас. Сам убережешься — всех убережешь, вот зверя и нет в ловушке, и это хорошо,

что бы с нами ни вышло.

Эйвинд сказал, что он ни за что не станет убегать.

— Потому что я даже не знаю, кто это такие. Людям покажется смешным, если я ни с

того ни с сего обращусь в бегство.

Едут они от лавового поля на запад. И вот перед ними другое болото, под

названием Бычье, все заросшее травою. Там есть почти непроходимые топи.

Потому-то старик Халльфред и проложил тропы поверху, хоть и вышли они длиннее.

Эйвипд едет по болоту на запад. Они сильно увязали и очень задержались. Те же,

кто ехал без поклажи, быстро их нагоняли.

Теперь Храфнкель и его люди въезжают в болото. А Эйвинд со своими людьми уже

выбрался. Видят они Храфнкеля и обоих его сыновей. Все упрашивают Эйвинда

спасаться бегством.

— Трудная дорога кончилась. Ты доберешься до Главного Двора, пока между вами

болото. Эйвинд отвечает:

— Не стану бежать от этих людей, если я ничего им не сделал плохого.

Вот выезжают они на гряду. Есть там на гряде горка, а за горкой каменистое поле

с редкой порослью травы. Кругом же высокие склоны. Эйвинд едет к полю. Там он

спешивается и поджидает тех, других.

Эйвинд говорит:

— Сейчас мы узнаем, что им надо.

Потом они идут на поле и набирают себе камней. Храфнкель сворачивает с тропы на

юг, к полю. Словом не перемолвившись с Эйвиндом, он сразу же напал па него.

Эйвинд защищался хорошо и мужественно.

Мальчик Эйвинда решил, что он не настолько силен, чтобы сражаться, вскочил па

своего коня и поскакал через холмы на запад, к Главному Двору. Он рассказывает

Саму, что стряслось. Сам, не долго думая, послал за людьми. Всего набралось

двадцать человек. Они снарядились как следует.

Едет Сам на восток, к перевалу, а потом к месту сражения. А там уже все было

кончено. Храфнкель ехал с поля битвы на восток. А Эйвинд и все его люди лежали

мертвые. Сам сразу же бросился к брату, не дышит ли он. Но ничего нельзя было

поправить: они лежали все пятеро мертвые. Со стороны Храфнкеля тоже пало

двенадцать человек, а шестеро уехали. Сам не стал там задерживаться и велел

людям ехать в погоню. Храфнкель и его люди скачут что есть духу, но лошади у них

утомлены. Сам сказал:

— Мы можем их настигнуть, ведь у них лошади устали, а наши скачут быстро, но все

будет зависеть от того, догоним ли мы их или нет раньше, чем они съедут с

перевала.

А Храфнкель уже переехал через Бычье Болото. Вот скачут и те и другие, пока Сам

не поднялся на перевал и не увидел, что Храфнкель уже далеко спустился по

склону. Видит Сам, что Храфнкелю удастся скрыться. И он сказал:

— Здесь мы повернем назад, потому что у Храфнкеля теперь не будет недостатка в

людях.

На этом Сам поворачивает назад и возвращается туда, где лежал Эйвинд,

принимается за дело и насыпает курган над ним и его сотоварищами. Эти места

называют Поле Эйвинда, Горы Эйвинда и Долина Эйвинда.

XIX

Вот Сам едет со всем товаром домой, на Главный Двор. А возвратившись домой, он

шлет за всеми, кто ездит с ним на тинг, и велит явиться к нему утром пораньше.

Думает он двинуться на восток через перевал:

— Поедем, что бы ни случилось.

Вечером Сам ложится спать, а людей собралось уже множество.

А Храфнкель прискакал домой и рассказал о случившемся. Он ест, а потом созывает

людей, так что собирается у него семьдесят человек, и едет с ними через перевал

на запад и, застав Сама врасплох на Главном Дворе, захватывает его в постели и

выводит.

И Храфнкель сказал:

— Вот и тебе, Сам, выпало на долю такое, чему бы ты недавно и не поверил: теперь

твоя жизнь в моей власти. Но я поступлю с тобою ничуть не менее благородно, чем

ты обошелся со мною. Выбирай одно из двух: либо ты будешь убит, либо подчинишься

моему решению.

Сам сказал, что выбирает жизнь, но прибавил, что это нелегкий для него выбор.

Храфнкель сказал, что он того и ожидал:

— Но тебе досталось от нас по заслугам, и я бы обошелся с тобою вдвое мягче,

если бы было с чего. Ты оставишь Главный Двор и переедешь вниз, на Двор Игрищ, и

будешь жить там на своем хуторе. Бери с собою все, чем владел Эйвинд. А отсюда

возьмешь добра не больше, чем привез сюда сам. Вот и все, что у тебя будет. Я же

беру себе назад власть годи вместе с хутором и всеми владениями. Вижу, изрядно

умножилось мое богатство, но ты ничем с этого не поживишься. За брата твоего

Эйвинда виры тебе не будет, потому что ты затеял постыдную для меня тяжбу по

поводу первого твоего родича и получил за него с лихвою, шесть зим распоряжаясь

властью и добром. А убийство Эйвинда и его людей стоит, по мне, не больше, чем

раны, полученные мною и моими людьми. Ты изгнал меня из моей округи, а меня

устраивает, чтобы ты оставался на Дворе Игрищ. Довольно и этого, если ты не

будешь заноситься мне во вред. Ты будешь у меня под властью, покуда мы оба живы.

Можешь быть уверен, что придется тебе и похуже, если еще случится нам

враждовать.

И вот Сам со всеми своими уезжает и перебирается на Двор Игрищ, и обосновывается

теперь там.

XX

А Храфнкель селит на Главном Дворе всех своих людей. Сына своего Торира он

поселил на Храфнкелевом Дворе, а сам сохранил за собою власть годи всей округи.

Асбьёрн остался жить с отцом, потому что он был помоложе.

Сам жил всю зиму на Дворе Игрищ. Он был молчалив и нелюдим. Многие замечали, что

он недоволен своею участью.

А к концу зимы, когда дни стали длиннее, поехал Сам с одним человеком — а

лошадей они взяли трех — через мост, потом через Перевал Крапивной Долины и

через Ледниковую Реку на гору, оттуда к Комариному Озеру, и оттуда через Речной

Перевал и Перевал Светлого Озера, и ехал без отдыха, пока не оказался на западе,

у Трескового Фьорда. Его приняли там хорошо. Торкель как раз вернулся из

путешествия: четыре зимы его не было в Исландии.

Сам прожил у братьев неделю, отдыхая. А потом он рассказывает им обо всем, что

произошло у них с Храфнкелем, и снова просит защиты и помощи.

На этот раз Торгейр говорил больше брата, и он сослался на то, что живут они

далеко:

— Большое расстояние нас разделяет. Мы думали, уезжая, что вложили тебе все

прямо в руки, так что тебе не составит труда удержать власть. Но случилось, как

я и думал, когда говорил, что ты еще пожалеешь, зачем оставил Храфнкелю жизнь.

Мы убеждали тебя лишить его жизни, но ты захотел сделать по-своему. Теперь

видно, кто из нас оказался проницательнее: Храфнкель оставлял тебя в покое и

взялся за месть не прежде чем мог расправиться с человеком, который показался

ему поважнее тебя. Мы никак не можем помочь тебе в этой твоей неудаче. И не

такая уж нам охота ссориться с Храфнкелем, чтобы мы захотели снова рисковать

своим положением. Но мы хотим позвать тебя сюда со всеми твоими домочадцами,

если житье здесь покажется тебе менее неприятным, чем под боком у Храфнкеля.

Сам сказал, что у него нету такого желания, что он хочет вернуться домой, и

просил только переменить ему лошадей. Это было тотчас исполнено.

Братья хотели богато одарить Сама, но он не захотел ничего брать и сказал, что

малодушные они люди. С этим Сам и уехал домой и жил там до старости. Так ему до

конца жизни и не удалось расквитаться с Храфнкелем.

А Храфнкель жил в почете на своем хуторе. Он умер от болезни, и курган его стоит

в Долине Храфнкеля за Главным Двором. В курган с ним положили много добра, все

его доспехи и славное его копье.

Сыновьям досталась его власть годи. Торир жил на Храфнкелевом Дворе, а Асбьсрн

на Главном Дворе. Они делили власть и почитались большими людьми.

На этом кончается рассказ о Храфнкеле.

Примечания

Эта небольшая сага (ее исландское название — Hrafnkels saga Freysgoрa),

состоящая на 53 процента из диалогов, давно уже привлекла к себе внимание тем

необыкновенным искусством, с которым в ней рассказана история одного годи с

Восточных Фьордов Исландии (в языческое время годи был жрецом, содержавшим

местное капище и обладавшим властью в своей округе — так называемом годорде).

«Сага о Храфнкеле» оказалась в центре внимания исследователей в связи с

интересом к проблеме происхождения «саг об исландцах», и очень различные мнения

были высказаны о том, что представляет собой эта сага. До сороковых годов нашего

века считалось, что она целиком основана на правдивой устной традиции,

восходящей к Х в., то есть тому времени, когда жил годи Храфнкель. Так считал, в

частности. Финн Йоунссон, крупнейший филолог-исландист конца XIX — начала XX в.

Йоунссон считал, что сага была написана (или, вернее, «записана») не позднее

1200 г., а может быть, и раньше. Совсем другое мнение высказал крупнейший

исландский литературовед С. Нордаль в своей книге об этой care (Sigurрur Nordal.

Hrafnkatla. Reykjavнk, 1940 («Нslenzk frжрi». 7)). Сопоставив «Сагу о Храфнкеле»

с источниками, которые он считал более достоверными, Нордаль обнаружил в ней ряд

ошибок в фактах, именах, топонимике и т. д. и пришел к выводу, что сага эта

вовсе не основана на устной традиции, а представляет собой сознательный

художественный вымысел, аналогичный историческим романам нового времени. Сага

была написана, по мнению Нордаля, не раньше последней четверти XIII в., то есть

позднее других «саг об исландцах». К аналогичным выводам пришёл английский

специалист Гордон, статья которого была, по-видимому, неизвестна Нордалю (S. V.

Gordon. On Hrafnkels saga Freysgoрa // Medium Aevum. VIII. 1939. С. 1—32).

Некоторые исследователи пошли еще дальше. Так, немецкий исландист Бэтке во

введении к своему изданию саги утверждал, что она сочинена автором-христианином

с целью показать преимущества христианства перед язычеством, а исландский

специалист Херманн Пальссон истолковал сагу как притчу, сочиненную епископом

Брандом Ионссоном, чтобы иллюстрировать некоторые положения христианской морали,

и видел в событиях, описываемых в саге, намеки на события, современные ее

предполагаемому автору (Hermann Pбlsson. Hrafnkels saga og Freysgyрlingar.

Reykjavнk, 1961; Его же: Siрfrжрi Hrafnkels sцgu. Reykjavнk, 1966).

Высказывались, однако, и другие мнения. Крупнейший норвежский фольклорист К.

Листёль, автор наиболее капитального исследования происхождения «саг об

исландцах» (К. Listшl. The origin of the Icelandic family sagas. Oslo, 1930),

доказывал, что «Сага о Храфнкеле» явно восходит к языческой традиции: запрет

пользоваться лошадью, сбрасывание лошади с обрыва, подвешивание человека за

щиколотки, то есть принесение его в жертву Одину, — все это языческие обычаи,

смысл которых был забыт (К. Listшl. Tradisjonen i Hrafnkels saga Freysgoрa. Arv.

1946. С. 94–110). Согласно Листёлю, сюжет саги явно основан на дохристианских

представлениях о мести. Нордаля и Бэтке опровергал также итальянский

скандинавист Сковацци, который указывал, что ошибки в «Саге о Храфнкеле» могли

быть обусловлены тем, что в ней была использована местная традиция, отличная от

той, которую использовал «более достоверный» источник, а также что эти ошибки

могли возникнуть еще в устной традиции (М. Scovazzi. La saga di Hrafnkell e il

problema delle saghe islandesi. Milano, 1960).

Перевод сделан по изданию: Hrafnkels saga Freysgoрa udgivet af Jуn Helgason.

Kуbenhavn, 1955 («Nordisk filologi». Serie A: tekster. 2).

[1] …скликает соседей на тинг… — Здесь, как и всюду дальше, речь идёт об

альтинге, то есть тинге, общем для всей Исландии.

Перевод О. А. Смирницкой