23.48. Ресторан “Яръ”

Вице-президент небольшого, но устойчивого банка Лукашевич и владелец четырёх супермаркетов Зельдин сидели за столом, сервированным на троих. На эстраде пел цыганский хор. Возле стола в кадке росла берёзка. На столе искрился графин с водкой и алела сёмга.

Два приятеля были пьяны. Они начали в “Пушкине”: 850 мл “Русского стандарта”, клюквенный морс, пиво, солёные белые грибы, фаршированная щука, телячий паштет, салат “Цезарь”, баранина “по-гусарски”, стерлядь в шампанском, крем-брюле, блинчики со сливочной помадкой, кофе, коньяк, кальвадос.

Потом продолжили в “Бисквите”: 380 мл текилы, зелёный чай, фруктовый салат.

– Не, Борь, – неряшливо закурил Лукашевич, – цыгане не катят.

– Не нравится? – Зельдин наполнил рюмки, проливая водку на скатерть. – А я люблю, когда воют.

– Да ну... тоска какая-то, – Лукашевич взял рюмку. Выплеснул на берёзку. – Говно.

– Водка? – не понял Зельдин.

– Всё.

– Чего – всё?

– Не люблю такие места. Поехали в “Мост”. Попляшем с девками.

– Прямо сейчас? Давай выпьем! Что ты, Сашок! – Зельдин обнял Лукашевича. – Всё же так хорошо. Да! – вспомнил он. – Я ж недорассказал!

– Чего? – сумрачно смотрел Лукашевич.

– Ну про колокол!

– Какой колокол? – заскучал Лукашевич.

– Ну на “Христе Спасителе”! Басовый колокол! “Соль”! Тридцать две тонны. Он на юго-западном крыле, кажется. Вот. И эта баба газпромовская, ну, у которой рак лёгких, узнала, что низкие частоты уничтожают раковые клетки. Она им набашляла, и каждый вечер её со звонарём поднимали наверх, и она голая... Сашка, сука!! Я до сих пор не верю, что ты приехал! Блядь!! Приехал!! Приехал, жопа потная!!

Опрокидывая графин с водкой, Зельдин рванулся к Лукашевичу, обнял изо всех сил. Стол зашатался. Полосатый пиджак Зельдина треснул. Лукашевич зарычал, его большие мучнистые пальцы сдавили смуглую шею Зельдина. Зельдин сжал белую шею Лукашевича.

– Гондон московский! – прорычал Лукашевич, и они стали душить друг друга.

23.48. Подготовленная к сносу пятиэтажка на улице Новаторов

Два бомжа, Валера и Петюх, сидели в углу руинированной квартиры на куче влажного тряпья. В выбитом окне сиял тонкий месяц. Бомжи были пьяны. И допивали бутылку “Русской”. Они начали пить с раннего утра на Ярославском вокзале: четвертинка “Истока”, полбатона белого хлеба, куриные объедки из гриль-бара. Потом доехали до Сокольников, где в парке насобирали пустых бутылок, сдали и продолжили: три бутылки пива “Очаковское”, две булочки с маком. После они выспались на лавочке, доехали до Новодевичьего монастыря, где до вечера просили милостыню. Её хватило на бутылку “Русской”.

– Всё, – допил в темноте Валера.

– Уделал? – прохрипел Петюх. – Пиздец, бля...

– Чего?

– Знобит, на хуй. Как будто и не пил. Ещё бы по глоточку.

– Завтра в Измайлово двинем. Там затаримся по-крутому! Завтра! Завтра! – захохотал Валера и запел что-то нечленораздельное.

– Чего ты – завтра! – ударил его Петюх.

– Ой, бля! Я обоссался, братан! Опять! Ой, суки! – хохотал Валера.

– Мудило... козёл... – вяло бил его Петюх.

– Чего ты... А ну пшёл на хуй! – Валера ударил ответно.

Они замолчали. За окном громко проехала пожарная машина.

– Труповозка? – зевнул Петюх.

– Бетонодробилка, – авторитетно возразил Валера.

Помолчали.

– Завтра! Зааавтрааа, ебааааный! Заааавтраааааа!! – снова запел и захохотал Валера, широко раскрывая в темноте гнилозубый рот.

– Да заткнись ты, гад! – прорычал Петюх и схватил его за горло.

Валера крякнул и вцепился ответно.

Они стали душить друг друга.

23.48. Квартира на Сивцевом Вражке

Танцор Алекс и web-дизайнер Никола лежали голые в постели. Тихо звучала Сороковая симфония Моцарта. Никола курил, Алекс растирал кокаин на компакт-диске Александра Лаэртского “Вымя”. Они начали сутки назад на дне рождения приятеля-визажиста (0,5 г + апельсиновый сок), потом продолжили в “Tabula Rasa” (0,3 г + минеральная вода без газа) и в “Ниагаре” (0,8 г + минеральная вода без газа + 2 сигары). После чего, выпив зелёного чаю в “Рюмке”, пошли на утренний сеанс “Атака клонов”. Затем поехали на дачу к плохо знакомой дизайнерше (1,3 г + минеральная вода с газом + фруктовый чай + 150 мл виски + яблочный сок + клубничный торт + виноград + конфеты + 150 мл абрикосового ликёра + клубника + зелёный чай + клубника со взбитыми сливками). А под вечер вернулись к Николе (0,4 г).

– Совсем немного, Кол. Добьём, – Алекс сделал две хилые линии дисконтной картой магазинов “Партия”.

– Всё, что ли? – скосил красивые остекленевшие глаза Никола.

– Вот теперь – точно всё.

Они молча всосали кокаин через пластиковую трубочку. Алекс стёр тонким пальцем кокаиновую пыль и деликатно коснулся им головки члена Николы. Никола посмотрел на свой член:

– Хочешь?

– Я всегда хочу.

– Слушай, у нас виски не осталось?

– Его и не было никогда.

– Правда? – напряжённо удивился Никола. – А что есть?

– Только водер, – Алекс нежно взял в ладони яйца Николы.

– Чего-то коматозит... – потянулся Никола.

– Я принесу.

Алекс пружинисто встал и плавно пошёл на кухню. Никола загасил окурок в стальной пепельнице. Алекс бесшумно вернулся с водкой и рюмкой. Налил. Никола выпил. Алекс встал перед ним на колени, медленно провёл языком по лиловой головке члена.

– Только сначала по-бархатному, ёжик, – Никола облизал сухие губы.

– Yep, massa, – Алекс взял со стула два бархатных женских пояса – чёрный и фиолетовый.

Они легли на кровать, прижались, переплелись ногами. Алекс обмотал фиолетовый пояс вокруг шеи Николы, Никола обвязал шею Алекса чёрным. Губы их сблизились, раскрылись, языки соприкоснулись. Они стали душить друг друга.

23.48. Изба в деревне Колчино

Две старухи, Нюра и Матрёна, стояли на коленях и молились тёмному киоту. Голубой огонёк лампадки плохо освещал лики Николы Угодника, Спаса и Богородицы. В избе было сумрачно и сыро.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых помилуй нас. Аминь! – вразнобой проговорили старухи, перекрестились, поклонились, коснулись лбами неровного пола и с кряхтеньем принялись вставать.

Первой приподнялась Матрёна. Подхватила Нюру под костистый локоть.

– Охти, Господи... – Нюра с большим трудом распрямилась, шагнула к лавке, села.

– Мож всё-тки отпишешь Василию? – спросила Матрёна, подходя к столу.

– Не. Мочи нет, – тяжко задышала Нюра.

– А я своим отписала. Пущай приедут.

– Мой уж восемь месяцев не был. Ой, ломает-то как... – застонала Нюра. – Давай уж, чего там...

Матрёна приподняла скатерть. На столе помимо хлеба и солонки стояла тарелка с блином. Матрёна взяла блин, села рядом с Нюрой, разорвала блин пополам:

– На-ка, покушай. Утром спекла.

– Один? – Нюра взяла половину блина сильно трясущимися худыми пальцами.

– А чаво ж... Один. Да на коровьем масле. Ешь.

– Поем...

Они молча стали есть. Жевали беззубыми ртами. Закончив, Матрёна вытерла рот коричневой ладонью, встала, взяла Нюру под локоть:

– Пошли с Богом.

– Пошли... Господи... – та трудно встала, дожёвывая.

Они вышли в тёмные сени с провалившимся полом. Сквозь дыры в крыше пробивался свет. Через потолочную балку была перекинута пеньковая верёвка с двумя петлями на концах. Матрёна подвела Нюру к петлям. Помогла надеть ей петлю на шею. Потом надела себе. Нюра была в новом белом платке в синий горошек. Матрёна повязала свой старый чёрный в белую крапинку.

Матрёна обхватила Нюру за костлявые плечи, повисла на ней. Нюра всхлипнула и икнула. Петли затянулись, ноги старух подкосились.

23.48. Детский сад №7

Пятилетние Рита и Маша лежали рядом на кроватях с открытыми глазами и смотрели в потолок. Остальные 16 детей спали. За стеной нянечка и сторож занимались любовью.

За окнами проехала машина. Полосы света заскользили по потолку.

– Дракон, – сказала Маша.

– Не-а. Жираф, – Рита шмыгнула носом.

Нянечка глухо ойкала за стеной.

– А чего там Нина Петровна делает? – спросила Маша.

– Они с дядей Мишей душатся.

– Как это?

– В постели голые лежат и душатся. Руками.

– Зачем?

– От этого дети бывают. И для удовольствия. Мои папа с мамой это часто делают. Разденутся голыми – и давай. А твои делают?

– А у меня нет папы.

Замолчали. Снова проехала машина. И ещё одна.

– Ой... ну... ой... ну... Паш... ну не хочу я так... – бормотала нянечка за стеной.

Маша подняла голову:

– Рит. А давай душить друг друга?

– А у нас дети будут.

Помолчали. Рита подумала:

– Нет, не будут.

– Почему?

– Мы же не дядя и тётя.

– Ага! Тогда – давай, а?

– Давай. Только надо догола раздеваться.

– Да ну! Холодно. Давай так!

– Если не по-голому – не получится.

– Да?

– Ага.

Они долго снимали с себя пижамы. Легли в кровать Маши. Взяли друг друга за шеи. И начали душить.

Вышеупомянутые Лукашевич, Валера, Алекс, Матрёна и Рита во время процесса удушения не увидели ничего особенного.

Зато Зельдин, Петюх, Никола, Нюра и Маша наблюдали сначала череду оранжевых и алых вспышек, которые плавно перетекли в угрожающее багровое сияние. Затем багровый свет стал мутнеть, голубеть, синеть и вдруг распахнулся громадно-бесконечным пространством. Это был невероятно просторный, пепельно-серый ландшафт, озаряемый с тёмно-фиолетового неба огромной полной луной. Несмотря на ночь, было светло как днём. Луна подробно освещала невысокие руины выжженного города. Звёздная россыпь сверкала в небе. Посреди руин шла обнажённая женщина. От её белого, облитого лунным светом тела исходил завораживающий покой. Она не принадлежала миру, по праху которого ступала. В руинах и пепле лежали покалеченные взрывом люди. Некоторые стонали, некоторые были уже мертвы. Но стоны людей не нарушали покоя женщины. Она плавно двигалась, переступая через мёртвых и стонущих. Искала что-то другое. Наконец она остановилась. Среди оплавленных кирпичей лежала смертельно раненная щенная сука. Большая часть её тела была сожжена, кости рёбер торчали сквозь клочья шерсти и кожи. Тяжело дыша и слабо повизгивая, она старалась разродиться. Но сил на роды уже не оставалось. Собака умирала, вздрагивая всем изуродованным телом и бессильно напрягаясь. Кровавая слюна тянулась с её алой пасти, розовый язык вывалился.

Женщина опустилась на пепел рядом с собакой. Положила свои белые руки на опалённое брюхо суки. Нажала. Грязно-кровавые ноги собаки слегка раздвинулись. Она слабо взвизгнула. Из чрева её стали выдавливаться щенки: один, другой, третий, четвёртый и пятый. По телу суки прошла судорога. Она покосилась безумным влажным глазом на женщину, зевнула и умерла. Мокрые чёрные щенки вяло шевелились, тычась мордочками в серый пепел. Женщина взяла их на руки, приложила к своей груди. И слепые щенки стали пить её молоко.