Они сказали: не будешь на нас работать – посадим.

И я не знал, что делать, а те мне сказали: да пошли ты их – это единственный способ от них отделаться и они тебя трогать не будут. Ну, я не знал, что делать, и послал их, а те сказали: что же ты наделал, они теперь тебя, конечно, не посадят – они тебя просто убьют, иди немедленно проси у них прощения, в ногах валяйся. Ну, я не знал, что делать, и пошел просить, а они говорят: прощение нужно заслужить. А те говорят: что же ты наделал, теперь они будут знать, что ты их боишься, и будут из тебя веревки вить, ты должен пойти к ним и сказать категорическое «нет» и послать их открытым текстом, тогда они от тебя отстанут. Ну, я не знал, что делать, пошел и сказал им категорическое «нет» – пока, но буду стараться, и принес им телефон первого из телефонной книги – Аарона Ааронсона, – если он не виноват, то его же отпустят, правда? Они же поймут, что я просто пошутил, что я просто взял первого наугад в телефонной книге, и от меня отстанут. А его посадили. Значит, было за что. Совпадение такое. Они же там не идиоты. Всё равно они бы о нем узнали – не от меня, так от кого-нибудь другого. И я переписал им всю свою записную книжку – там разберутся, и тех, кто там был записан, тоже арестовали, – они же зря не будут арестовывать, правда? Многие из них погибли в лагере – они же всё равно умерли бы рано или поздно, при чем здесь я? Конечно, неудобно перед ребятами получилось, – но что я мог сделать? Я старался говорить только то, что они и так знают, они же всё равно всё узнают – не от меня, так от другого… И они дали мне тридцать рублей, а я сказал, что мне денег не надо, они сказали: ты только распишись – и добавили: выявлять врагов – твой патриотический долг, а если ты настоящий патриот – вот тебе пистолет, и ты должен осуществить это, потому что он – предатель и шпион, а иначе – тебя на его место. И сказали мне, где нажать. И я не знал, что делать, и нажал, выхода не было, хотя руки сильно дрожали поначалу и блевал, – а потом уже привык и руками душил, а они стояли рядом и смеялись… Я-то здесь при чем? Как я тогда мучился – а меня хоть кто-нибудь пожалел? Первое время они водку давали, а потом уже привык, стал свою брать. После этого каждый раз жутко голова болела. А что я мог сделать – не я, так другой, это же всё ради детей, только ради детей, которые когда-нибудь у меня будут. Это сейчас вы все такие умные и смелые, а попробовали бы тогда, когда нас душили в темных подвалах, они же могли со мной всё что угодно сделать, я же был слепым орудием в их руках. Обвинять меня – это всё равно что обвинять пистолет: если бы я отказался, меня бы просто задушили, растоптали, и никто никогда бы не узнал, кому нужен этот идиотский «героизм», – всё равно они нашли бы другого. А потом времена изменились. Многие до сих пор со мной не разговаривают, и руки не подают, а я, может, больше всех пострадал… Прошу назначить мне персональную пенсию как ветерану борьбы с тиранией.

Перевод с польского.

Опубликовано в подпольной газете польской "Солидарности" в 1983 г.