Он увидел ее, когда она заглянула через его плечо в экранчик фотокамеры. Как правило, так поступали только бродячие мальчишки, когда он бывал за границей, и он, боясь подцепить какую-нибудь иностранную заразу, всегда в этом случае с силой отталкивал их локтем. Этого обычно оказывалось достаточно – и сейчас, почувствовав дыхание у себя на щеке и уловив краем глаза тень над плечом, он рефлекторно, хотя и неловко, двинул локтем.

Она ойкнула, отступила на шаг и растерянно сказала:

- Извините...

Он опомнился, перевел взгляд на нее. Девочка явно из низов общества, в когда-то белой, а теперь застиранной, в разводах, но чистой футболке, накинутой поверх кофте и каких-то драных джинсах. Впрочем, как раз джинсы были по последней моде богемных мальчиков постпубертатного возраста – только вряд ли она об этом догадывалась.

На вид ей было лет двенадцать... даже тринадцать, подумал он, переведя взгляд на выдающиеся бугорки на груди, не прикрытые лифчиком. Таких девочек он видел ежедневно десятками в центре города – они иногда попрошайничали, иногда просто болтались по рынке или привокзальной площади, часто в компании  мальчиков раннекриминального возраста, всегда сторонясь милиционеров. Он подозревал, что именно среди таких девочек можно найти малолетних проституток, о которых он иногда думал разное, но в основном лишь читал в желтой прессе.

- Извините, - повторила девочка. – Я только посмотреть хотела.

Он удивился, но не показал виду. В России дети мало интересовались техникой – возможно, потому, что получить к ней доступ в последнее время не было особой проблемой.

- Да ничего, - ответил он. – Фотографией интересуешься?

- Ага, - она почесала довольно длинные светлые волосы, и он подумал, что в этой копне наверняка водятся вши.

- И что, сама снимаешь?

- Ой, нет, конечно, - девочка явно смутилась. – Куда мне...

Он пригляделся. Девочку сильно портила худоба и противоестественно впалые щеки, но он подумал, что если ее слегка откормить и округлить – получилась бы если не красавица, то симпатяшка наверняка.

- Хочешь, сфотографирую? – неожиданно для себя спросил он. Обычно он предпочитал снимать исподтишка каких-нибудь красавиц, особенно на пляже, и уличной чернухой никогда не увлекался – а в том, что девочка относится именно к разряду чернухи, он не сомневался. "Наверняка мать пьет, отец сидит, дома пять братьев и сестер, зачатых неизвестно от кого по пьянке, а сама она побирается по приказу матери, и получает вечером люлей независимо от того, сколько денег собрала", - подумал он.  Правда, синяков на девочке видно не было, да и денег она пока у него не просила – но картинка была слишком уж типичной, чтобы оказаться неверной.

- Да, - как-то слишком безразлично ответила девочка. – Хочу.

У него в голове мелькнула мысль – а не привыкла ли она сниматься голышом за деньги – но он отложил ее на потом вместе с проверкой этой догадки.

- Ну, тогда пойдем на набережную. Не тут же тебя снимать, - кивнул он на мусорные баки. Сам он в тот момент, когда она к нему подошла, целился на диковинный контраст свежеотделанной маковки церкви с крышей какой-то деревянной развалюхи, и фотопортрет для такого фона не подходил никак.

- Пойдемте, - девочка двинулась за ним не оглядываясь. Он в очередной раз удивился – как правило, такого рода дети не расставались с парочкой своих сверстников, хотя бы для того, чтобы дать достойный отпор ровесникам на "чужих" территориях. Но девочка, кажется, была одна.

- Ты одна? – переспросил он.

- Нет, с мамой, - ответила она.

- А где она?

- На работе.

- А, понятно, – он помолчал. Спрашивать дальше было не совсем вежливо, но он был не на светском рауте, и, в конце концов, мог в любой момент послать девочку подальше.

- А отец?

Она помолчала.

- Папа умер. Давно.

Судя по интонации, с которой она это сказала, отца или вообще не было, или она его совсем не помнила.

- И братьев-сестер нет?

- Нет. Одна я... – она горестно и очень натурально вздохнула.

- А маме сколько лет?

- Тридцать.

- Кем она работает?

- Санитаркой. В больнице. Иногда ночами дежурит, а иногда я с ней.

- Тридцать? А тебе?

- Мне четырнадцать.

Он покивал головой. Конечно, все так и есть – или почти так. Родила от прохожего молодца, еще в ПТУ или школе, девочке наврала, что отец умер, образование получить так и не смогла... обычная история.

- Я в десятый пошла. Сначала хотела идти в училище, но там без денег не берут, а у нас не хватает...

- Сильно не хватает?

- Ну... да, - кажется, впервые за время разговора девочка смутилась.

- Попрошайничаешь?

- Ой, нет, конечно.

Он замолчал, искоса поглядывая на нее. Сбоку ее фигура не казалась такой уж недоразвитой, и он подумал, что ей действительно может быть четырнадцать. Впрочем, может быть и восемнадцать – как-то раз он столкнулся с подобной девицей, откровенно клеившей его переспать. Несмотря на обоюдный интерес, он испугался ее возраста, и лишь потом узнал, что она специально косит под нимфетку, чтобы раскручивать толстых папиков.

- А бабушки какие-нибудь?

- Да нету никого. Мама из Магадана приехала, у нас тут вообще никого нет.

На Магадан он отреагировал соответствующе, непроизвольно ухмыльнувшись – но для девочки пока еще это было просто название города, и ничего больше.

- В какой класс, ты сказала?

- В десятый.

- Да ну?

- Ага. Я с шести лет в школу пошла.

Они уже вышли на набережную, и он пошел медленнее, выбирая место для съемки и заодно размышляя. Как-то раз он уже знакомился с девочкой точно такого же возраста – правда, более разбитной и развитой. Та попрошайничала на рынке и пристала к нему, чтобы он подвез ее домой – намекнув по пути, что за скромную сумму может быть и продолжение. Продолжения он поопасился – на всякий случай; денег ей дал просто так, за что она затащила его домой, чтобы познакомить с матерью. Знакомство, правда, не состоялось – мать, несмотря на полдень, была уже в невменяемом состоянии, ползала по кухоньке деревянного дома, бессмысленно мыча и таращась на окружающих. Тогда он бежал в ужасе, и с тех пор старался такие знакомства не заводить, несмотря на подсознательный обостренный интерес к изнанке жизни.

- Давай вот здесь, - он показал на старый дом, наполовину скрытый кустами.

- Ага, - она сразу встала в правильный ракурс, как будто тут и стояла всегда. Смотрелась она довольно нелепо в своем странном наряде, но он подумал, что после ретуши в стиле ретро фото можно будет даже отдать на выставку.

- Кофту сними.

Она сняла кофту, аккуратно повесила ее на спинку скамейки и снова встала так же, как стояла. Без кофты она выглядела куда как симпатичнее, он даже загляделся на ее стройную талию – к счастью, без новомодно выставленного животика, чего он терпеть не мог.

Все то время, пока он щелкал камерой, она стояла неподвижно, лишь следя глазами за его перемещением.

Наконец он закончил снимать и взглянул на часы. Примерно с пол-часа у него еще было, однако девочка спросила:

- Сколько времени?

Услышав ответ, она заторопилась:

- Ой, мне ехать надо.

- Ты в каком районе-то живешь?

- На Партизанской.

- В деревянном доме?

- Нет, почему. В обычном. Только комната одна.

- Мобильник у тебя есть?

- Нет... нет, конечно.

- Ну... позвонить мне сможешь?

- Да.

Он протянул ей визитку. Она мельком взглянула на нее и засунула в карман кофты, слегка царапнув его самолюбие. Он не был тщеславен, но привык, что люди реагировали на его должность с некоторых удивлением – как минимум.

Она повернулась и сказала на ходу:

- Пока.

- Пока, - несколько растерянно ответил он. – Эй!

- Да?

- Как тебя зовут-то?

- Оксана. Все, пока.

Она ушла, сверкая голыми телом через дырки на джинсах. Он оперся на парапет набережной и закурил. Девочка чем-то зацепила его – и вовсе не тем, чем, как он знал, его может зацепить малолетка. Не фигурой, не внутренней развратностью, не анимешной внешностью. Ему не было с ней скучно – несмотря на то, что он был ее старше даже не на жизнь, как говорила его жена, а на две жизни. Еще четырнадцать лет назад, когда они с женой чуть не развелись, а дочке было всего шесть лет, эта девочка была лишь комочком протоплазмы...

* * *

Он закрутился в повседневной суете и уже через день почти забыл про девочку – хотя, выходя вечером прогуляться перед сном на набережную, непроизвольно оглядывался, подсознательно ожидая случайной встречи. На пятый день она позвонила – прямо в редакцию, в разгар рабочего дня. Сначала он не понял, кто это – потом, оглянувшись на занятых, но вечно все слышащих сотрудников, вполголоса сказал:

- Извини, я сейчас занят. Ты вечером свободна?

- Конечно.

- Давай на том же месте... часов в семь. Тебя отпустят?

- Да. То есть нет, но мама дежурит.

Он положил трубку, с неудовольствием чувствуя, что взволнован. Это было смешно – в его возрасте волноваться из-за встречи с какой-то замызганной девчонкой. Тем не менее, сердце билось невпопад, что его сильно тревожило. По большому счету, здоровье у него было совсем не то, чтобы увлекаться малолетками – он воочию наблюдал кризис среднего возраста у многих своих ровесников, которых такие вот – или чуть постарше - девицы легко доводили до развода, инфаркта, разорения или самоубийства.

Она ждала его, видимо, давно – по вечерам уже холодало, а она на этот раз была, как он с облегчением отметил, без своей безумной кофты, в одной лишь футболке и джинсах. Он задержался на пятнадцать минут, и, глядя на ее посиневшие руки, чертыхнулся про себя.

Он был голоден, как всегда после работы, и поэтому сразу направился в пиццерию. Он бы с большим удовольствием посидел где-нибудь в Доме актера, но, трезво оценив ее вид, решил отказаться от такого сумасбродства. Хотя в этому времени в Домище, как они называли это заведение, все уже были прилично на рогах, но не настолько, чтобы не настучать наутро его супруге – просто из любви к искусству.

Впрочем, и в демократической суете пиццерии она смотрелась несколько странно – на них оглядывались, и даже безразличная ко всему кассирша с сомнением посмотрела на девочку. Наверное, зайди она одна – ее даже на порог не пустили бы, сочтя за побирушку. И, судя по тому, как она дико озиралась по сторонам, она вообще была тут впервые.

Она взял целую пиццу, пару салатов и пива – на себя и на нее. Глядя на скорость, с которой исчезает еда, понял, что может остаться голодным. За то время, пока он с удовольствием выцедил стакан пива, она съела всю свою пиццу, салат и с сомнением смотрела на его порцию. К пиву, правда, не притронулась.

- Ты чего, пиво не пьешь?

- Нет. Я вообще не пью.

- И не пробовала?

- Пробовала. Один раз. Не понравилось.

- И не куришь?

- Нет, конечно..., - она как-то странно посмотрела на него, и ему стало немного неудобно за такой допрос.

- Ты тут первый раз?

- Ага.

Он отрезал ей половину своей порции и пододвинул тарелку:

- Ешь.

- А вы?

- Мне хватит.

- Правда?

- Правда, не бойся.

По ее глазам он видел, что она все еще голодна, и с трудом представил себе ее образ жизни – видимо, она жила совсем впроголодь.

- Мама сколько зарабатывает?

- Когда как. Если повезет – то две.

- Две?

- Тысячи.

Он замолчал, осознавая услышанное и стараясь ничего не отобразить на лице. Две тысячи он тратил в день, иногда и больше. Конечно, он понимал, что санитарка вряд ли могла получать солидную зарплату – но все-таки больница, взятки, лекарства можно воровать и продавать... он мысленно пнул сам себя под столом за такие мысли.

- А в какой больнице она...

- В онко.

Да уж. Еще не лучше. Ну ладно мама, но таскать девочку на ночные дежурства в такое место...

Она съела все, что он ей дал, и заметно повеселела. Он покосился на ничуть не изменившуюся форму ее впалого живота и сказал:

- Не лопнешь?

- Нет. Я в жизни так вкусно не ела. Спасибо большое. А это дорого?

- Ты что, деньги собралась отдавать?

- Нет... то есть я сначала про это не подумала.

- Понятно, - он усмехнулся. – Забудь. И больше так не говори.

- Ладно.

Он допил пиво – свое и ее – и откинулся на спинку стула. На них уже перестали обращать внимание, вечерняя забегаловка жила своей жизнью.

- Чего так долго не звонила?

- Ну так... в школу собиралась. Ну и неоткуда было.

Он подумал, сопоставил факты. Особо пристойное в голову не лезло – судя по всему, девочка выжидала, пока мать уйдет на дежурство, чтобы... чтобы что? Он старался не думать в категориях желтой прессы, но ничего другого придумать не мог. Например, девочка решила подзаработать, переспать с ним и получить денег. Или просто сходить в ресторан. Но... могла бы хотя бы накраситься, или футболку сменить... Что-то тут не вязалось.

- А ты чего в одной футболке ходишь?

- А чего? Она чистая. У меня другой нету просто. Только в школу которая.

- Понятно.

Спросить ее в лоб он не решался. Вообще, ему в голову пришла дурацкая мысль, что это может быть подстава – например, в квартире его будут ждать бандиты, или дружки девочки заснимут секс на пленку и будут потом шантажировать... Бред бредом, а на носу избирательная кампания, и в городе найдется много желающих подержать его с полгода на поводке.

Правда, в этом случае подобрали бы не малолетку, а девицу посимпатичнее, позаковыристее, которая смогла бы зацепить его крепко – клюнуть же на эту задрыгу способен только какой-нибудь редкий извращенец. Он тоже мог... и клюнул – но про это никто не знает. Хотелось бы на это надеяться. Если, конечно, для нее это не профессия... и если застиранная майка – не элемент игры. Черт, не катит она на играющую девушку. И на проститутку не катит никак.

- У тебя мальчик есть?

- Кто? Мальчик? – она нервно хихикнула. – Нет, конечно. Кому я нужна, обезьянка такая.

- Почему обезьянка?

- Не знаю, меня мама так все время зовет. Говорит, что я в нее уродилась – такая же страшненькая...

Да, подумал он. У мамы с педагогикой, кажется, нелады. Да и вообще с головой, похоже, тоже.

- Знаешь, по-моему, ты очень симпатичная.

Она неожиданно замолчала и покраснела. Нет, подумал он, не смогла бы она так играть. Или он ничего не понимает в людях.

- Как ты в школе? Нормально?

- Да не очень.

- А что такое?

- Ну... у меня денег нет.

- А у остальных есть?

- Ну, у кого как. Кто ворует, если денег нет, кто еще что...

- А ты?

- А мне и так хорошо.

- А тебе хорошо?

- Ну... сейчас да.

Он удивленно поднял брови, не ожидая от нее такой игры словами.

- А не сейчас?

- По разному бывает. Когда бьют – плохо...

- Кто бьет?

- Ну, во дворе бывает иногда... и в школе.

- Понятно.

Ей явно была неприятна эта тема.

- А в какой ты школе?

- В двадцать седьмой.

Его дочка сменила, в силу неуживчивого характера, с десяток городских школ, и он более-менее был в курсе царящих там порядков.

- Ну-ну. Бандит на бандите?

- Ага. Весной парня одного зарезали, прямо во дворе.

- Ужас какой. Ты видела?

- Нет. Рассказывали.

- А в четырнадцатую не берут? Туда же ближе.

- Нет. Там же деньги надо. Сюда тоже надо, но тут одна завучиха у мамы лежала, и меня так взяли.

- Хорошо учишься?

- Смотря по чему. По литре ничего, а математику не понимаю. И химию ненавижу – она такая стерва.

Звякнул мобильник. Он коротко ответил – звонила жена, напоминая, что он обещал быть пораньше. Он в самом деле обещал – она назавтра уезжала в командировку, и надо было собраться.

- Извини, мне пора. Поехали?

- Куда?

- Ну, я провожу тебя.

- Да ладно, я сама.

- Нет, темно уже. И холодно. Или у тебя другие планы? – он внимательно посмотрел на нее.

- Нет, какие там планы. Домой, конечно.

Они вышли на улицу. Он махнул рукой таксисту, не торгуясь согласился на две сотни, и они залезли на заднее сиденье. Она сначала села от него на некотором расстоянии, но на первом же повороте ее бросило к нему. Он обнял ее за плечи, почувствовав вдруг, что гулко стукнуло сердце. "Это же девчонка, пацанка, малолетка, она тебе в дочки впору", - одернул он себя, но чувство прохладного тела сквозь тонкую ткань футболки внезапно пробило его, как электрическим зарядом. "Гумберт хренов", - чертыхнулся он, но отдергивать руку было бы слишком демонстративно. Девочка прижалась к нему и тихо сопела где-то под мышкой.

Доехали они быстро. Он сунулся было проводить ее до квартиры – мрачный подъезд с разбитыми стеклами внушал заслуженное опасение – но она мотнула головой и сказала:

- Я сама.

- Ладно, пока. Позвони, - сказал он, глядя на белое пятно футболки в темноте.

- Пока! Всего хорошего, и спасибо за рыбу!

Он изумленно посмотрел ей вслед, переваривая услышанное. Она не могла читать Адамса, его сейчас вообще никто не читает, а тем более малолетние девчонки – но факт оставался фактом...

* * *

На этот раз пяти дней ждать не пришлось. Она позвонила через день – и он признался сам себе, что ждал звонка и ждал ее.

Она попала на секретаршу, которая, зная, что у него запарка, принялась выяснять, кто звонит и по какому поводу. Уже с третьего вопроса он понял, что это она – или почувствовал? – и знаком показал переключить на себя.

- Здравствуйте. Это Оксана.

- Привет.

- Вот, звоню.

- Опять мама дежурит?

- Нет, почему... просто.

- Понятно. В пять можешь?

- Да. Там же?

- Да. Давай там же.

Он положил трубку и перехватил странный взгляд секретарши. Без сомнения, вся редакция томилась размышлениями о его побочных связях, в отсутствие информации слухи разрастались все сильнее, и этот звонок будет обсуждаться в самое ближайшее время в самых разнообразных интерпретациях. Тем более секретарша слышала, что звонила совсем молодая девчонка. И он крайне редко уходил домой в пять – самый разгар рабочего дня...

Сегодня он был на машине. Она была все в той же одежде, чем вызвала его легкое раздражение. Глядя на нее через лобовое стекло, он задумался над вопросом, до какой степени у нее заношена зимняя одежда. Вероятно, она перелезает сразу из сандалий в валенки...

Он мигнул ей фарами, но она не обратила внимания. Так и стояла, озираясь по сторонам. Он подавил мгновенный порыв уехать и никогда больше с ней не общаться, высунулся из окна и сказал:

- Ну садись, чего ты.

- Ой, - сказала она, подходя к машине. Внимательно посмотрела на капот, провела пальцем по крылу:

- Какая красивая...

Он открыл ей дверцу:

- Садись давай.

Ему вовсе не улыбалось уговаривать девочку сесть в машину на глазах у вездесущих бабушек, которые, несмотря на прохладную погоду, вовсю таращились на них со своих скамеек. Хорошо еще, что они в жизни не пойдут стучать в милицию – иначе хорошо бы он выглядел.

Глядя, как она оглядывается в машине, ему вдруг пришла в голову мысль.

- Слушай, а поехали тебе одежду купим?

Она изумленно посмотрела на него:

- Зачем?

- Ну... эта же уже старая.

- А. Не.

- Почему? Я просто тебе подарю.

- Ага. А что я маме скажу?

Он замолчал. Девочка однозначно расценивала их общение как что-то такое, что нужно скрывать от матери.

- А ты ей не говорила про меня?

- Нет, конечно...

Он не стал спрашивать, почему. Ситуация была забавной и странной одновременно. Он медленно поехал, размышляя, не съездить ли на озеро. Правда, там наверняка ветер, а она так легко одета... и в машине у него, кроме пиджака, ничего нет.

- Есть хочешь?

- Ага.

Ему подумалось странное – он сначала отогнал мысль, но затем успокоил сам себя. В самом деле, что будет-то – он же не маньяк-педофил...

- Поехали ко мне?

- Куда? На работу?

- Нет. Домой.

- Ну поехали.

Его удивило то, как спокойно она согласилась – как будто ее ежедневно взрослые дяденьки приглашали домой. Либо святая простота, подумал он, либо... У него в голове опять всплыли прежние подозрения.

Впрочем, жена была в командировке, дочь еще не приехала с каникул, а в шкафу у него точно не было никого со съемочной аппаратурой. Да и согласие было уже получено.

У подъезда было пусто, но он на всякий случай перестраховался. Вышел из машины, открыл дверь в подъезд, заглянул внутрь. Никого. Вернулся в машину, выждал минут пять, потом махнул ей в сторону дома:

- Ты заходи в подъезд, я сейчас. Третий этаж.

Она вышла, ничуть не удивившись его поведению. Он посмотрел ей вслед, еще раз отметил, что фигура у нее не такая уж и детская, затем снова огляделся, запер машину и пошел следом.

Когда-то он считал, что способен определить характер любого человека по тому, как тот ведет себя в незнакомой квартире. Девочка ходила, как по музею, оглядывалась на каждый предмет, потом подошла к книгам и начала водить пальцем по корешкам, читая названия. Ему стало неудобно за одежду жены, разбросанную по квартире, но девочка, кажется, даже не обратила на это внимания.

- Ладно, ты тут побудь, я сейчас приготовлю поесть.

- Ага, - рассеянно кивнула она, доставая какую-то книгу.

Он, сильно не мудрствуя, кинул в микроволновку вчерашние бифштексы, быстро накромсал салат и сыр. Его откровенно потряхивало – примерно как в школьные годы, когда он пригласил е себе одноклассницу Маринку, совершенно не зная, что с ней делать дальше. Тогда это закончилось длинными царапинами на лице – чем закончится сейчас, он представлял с трудом...

Будь здесь взрослая женщина или хотя бы студентка – он бы ничуть не волновался. Все понятно, взрослые люди, девушка знала, за чем шла, и он отлично знал, что она это знает. Сейчас же он, мало того, что нарушил строгую заповедь не водить в семейное гнездо девиц, еще и готов был преступить то, насчет чего был совсем не уверен...

Она заглянула на кухню, явно привлеченная запахом.

- Ой, как у вас все классно... у нас комната, наверное, меньше вашей кухни.

Он улыбнулся, приятно польщенный, как вдруг его пробила мысль о том, что в доме слишком многое лежит на виду. Например, бриллианты жены, которые она не надевает в командировку, или деньги в ящике его стола... да и все золото дочки наверняка разбросано по всей ее комнате. Он несколько поспешно вышел из кухни и бросил взгляд на сервант. Да, так и есть – драгоценности на виду, и ящик стола не заперт. А прятать и запирать сейчас - было бы странно и смешно...

- Ладно, давай есть, - сказал он. – Я тоже голодный.

- Давайте.

Он перетащил еду в столовую. Они сели рядом и принялись дружно орудовать вилками.

- Вкусно как, - с набитым ртом сказала девочка. – Это кто так готовит классно – ваша жена?

- Нет. Бифштексы из магазина. А салат я сам сделал.

- Все равно вкусно. Если бы я была вашей женой, я бы не смогла так вкусно готовить...

Он хмыкнул. Ну и мысли в голове у девочки. Впрочем, у девочек, наверное, все мысли так или иначе ведут к семейной жизни.

- А у вас книжек так много... вы их все читали?

- Конечно. И даже больше... намного больше.

- О, классно. Завидую. Мне бы столько.

Он кивнул, но промолчал. Книжки он никому не давал, даже самым близким людям, хотя и понимал, что эпоха бумажной литературы давно закончилась.

Он хотел выпить вина, но потом подумал, что ему еще везти ее домой. Она смела со столика все, что он не доел, в мгновение ока – и, вероятно, съела бы еще.

- Кофе будешь?

- Нет. Лучше чуть позже. И я кофе не пью, только чай.

- А маме ты что сказала?

- Что к подружке пошла. Заниматься.

- Она ей не позвонит?

- У нас телефона нет. И я не сказала, к кому пойду.

Его удивила такая предусмотрительность. Все-таки не похоже на то, что у нее совершенно отсутствует какой-либо опыт общения с мужским полом...

- Слушай, а ты целовалась когда-нибудь?

- Нет, конечно. Я же вам говорила..., – она слегка покраснела и отвела глаза.

Говорила она, положим, про мальчиков... хотя, возможно, в ее возрасте это одно и то же.

Он замер, снова почувствовав себя подростком. Все-таки интересно, как он выглядит ее глазами – взрослый дядька, занимающийся какими-то сложными вещами, с ней наедине в квартире... и как вообще она смотрит на всю ситуацию.

Смотрела она уже по сторонам, не выказывая никакой особой озабоченности – только румянец играл на щеках, то ли от волнения, то ли от еды.

- Поцелуй меня, - сказал он, стараясь не смотреть на нее в упор. Почувствовал, как гулко забилось сердце. А ну как она сейчас заверещит на весь дом?

Она встала, подошла к нему. Закрыла глаза, совершенно по детски вытянула губы и чмокнула его в щеку. Затем открыла глаза и виновато сказала:

- Я не умею.

Он вздохнул, посадил ее на колени. Она зажмурилась. Он начал нежно целовать ей уголки рта, как его когда-то учила одна институтская преподавательница, в мгновение ока доводившая его тем самым до полного безумства. Она засопела, совсем не так, как это делают взрослые женщины – а как-то совсем по-детски. Потом подняла руки и обняла его за шею.

Обниматься она тоже не умела – но ее удивительно нежная кожа вызвала в нем совершенно невероятные чувства. Он обнял ее за талию, провел руками по спине, потом по груди – она вздрогнула, но не отодвинулась. Он потянул футболку вверх:

- Сними.

Она послушно сняла футболку, обнажив грудь. Теперь он уже целовал не только лицо, но и ниже... напряженно думая при этом, что же делать дальше. Все-таки девушка явственно была совершенно неопытной – но непонятно, почему она ни капли не сопротивлялась.

Он поставил ее перед собой, расстегнул пуговицу на джинсах, потянул вниз молнию. Снимать джинсы с девушек для него всегда было непростой задачей, поэтому он просто потянул их вниз. Она поняла, наклонилась, стащила джинсы и осталась в каких-то невероятных детских трусиках – с мотыльками и божьими коровками. Он в очередной раз почувствовал себя отпетым педофилом, и уже приготовился решительно отправить ее домой – но она опять обняла его, и слова его потерялись где-то в районе ее груди...

Он поднял ее на руки, удивился совершенно детскому весу, и осторожно положил на кровать. Кровать была супружеской, ему некстати пришел в голову дурацкий анекдот про выброшенный диван. Он сдернул с себя рубашку, снял штаны и остался в одних трусах. Она лежала, закрыв глаза. Он стащил с нее трусики – обычно тот последний бастион, за который девушки борются до конца. Впрочем, здесь о борьбе речи не шло – она даже не пошевелила руками. Он еще раз внимательно посмотрел на обнаженное тело, которое лежало перед ним.

- Сколько, говоришь, тебе лет?

- Четырнадцать, - не открывая глаза, прошептала она. - В марте исполнилось.

Он бы ей дал от силы двенадцать – зная, насколько развиты современные дети. Она открыла глаза и посмотрела на него без малейшего испуга, несмотря на то, что он нависал над ней всем своим обнаженным телом.

Он подумал о презервативе – но бежать сейчас за ним в комнату было смешно. В конце концов, сгоняет утром в вендиспансер – не может же быть у нее СПИД. А от всего остального лечат... "Может, конечно, может – хотя бы от мамаши", - гукнуло в мозгу, но он уже стянул с себя трусы, задрал ей ноги и придвинулся поближе...

Взвизгнула она совсем негромко, хотя он почувствовал, что ей должно быть очень больно – так там все было плотно. Она открыла рот для крика, но не закричала, а просто замерла – с закрытыми глазами и открытым ртом, дергаясь в такт его движениям. Он ощутил, что его раздирают на части совершенно противоречивые ощущения – желание довести дело до конца, как и полагается настоящему самцу, овладевшему девственницей, невыносимое блаженство от крепко сжатого в руках нежного тела, так же крепко сжимающего его в себе, и жалость к молча кричащей девочке...

Таких приятных ощущений он не испытывал никогда в жизни. Он мгновенно понял всю страсть садистов разного рода именно к таким девочкам – чувства, вызванные ее телом, не шли ни в какое сравнение с обычным сексом. Ему хотелось делать это раз за разом...

Он взял себя в руки, судорожно сглотнул и отодвинулся от девочки. Все ее бедра были в крови – он тоже измазался, и измазал кровать. Она лежала молча, закрыв глаза, и только вздрагивала всем телом.

- Эй, - сказал он. Она промолчала, потом повернулась на бок и сжалась в клубок.

- Эй...

Она молчала.

- Ну извини меня... малыш.

Видимо, она беззвучно плакала. Утешать плачущих женщин – а тем более девочек – у него никогда не получалось. Постояв над ней в растерянности, он пошел в ванну, умылся, намочил полотенце и вытер с нее кровь. Она послушно дала себя повернуть и обтереть, но когда он прикоснулся к внутренней части бедер, снова сжалась в клубок.

- Перестань, что ты. Я больше не буду.

Слова прозвучали по-детски глупо, но на нее подействовали. Он обтер ее до конца, потом кое-как надел на нее джинсы. Кровь вроде уже не шла – и это было хорошо, как ее остановить, он не имел никакого представления. Он почувствовал себя виноватым, сел рядом, погладил ее по волосам. Она не отодвинулась. Он подумал, что когда-то давно точно так же гладил дочку, получившую первую двойку – тоже, кстати, блондинку с длинными волосами...

Он попытался представить, что она чувствует и думает – тем, за этим сморщенным детским лбом. Он все-таки предполагал, что она пошла к нему домой сознательно, понимая, чем это кончится, и теперь беспокоился о том, что девочка может что-нибудь с собой сделать. Конечно, если она придет домой и повесится, то его найдут вряд ли... хотя где-то у нее валяется его визитка, и дотошный следователь обязательно возьмет у него в этом случае образцы тканей... Он похолодел. Хотя визитка может быть и у нее с собой – надо проверить ее карманы.

Он одернул себя от бредовых мыслей и подумал о другом – более вероятном варианте. И более худшем, кстати – если она расскажет обо всем матери. Мать напишет заявление в милицию, придется давать взятки, скандал с женой... да что там скандал, его супруга устроит ему развод и девичью фамилию по полной программе. И хорошо еще, если нищая мамаша согласится на деньги, а то бывают такие, которые ради своего ребенка пойдут до конца. И какая, казалось бы, разница – понимает ведь прекрасно, что не он – так школьные пацаны соблазнят где-нибудь в гараже...

Он уже пожалел, что не остановился вовремя, да и вообще привез ее домой. Надо было вовремя послать подальше, не связываться с малолеткой, а иметь дело с взрослыми серьезными женщинами.

- Дайте попить, пожалуйста, - вдруг сказала она. Голос был хриплый и какой-то незнакомый. Он встал, налил ей воды – делать морс не хотелось. Она села, жадно выпила стакан, потом начала, не глядя на него, озабоченно трогать них живота.

- Почему было так больно?

Он помолчал, раздумывая, как и что ей объяснить.

- Понимаешь... в первый раз всегда больно.

- В первый раз?

- Ну да. Это же... у тебя первый раз?

- Конечно. А потом?

- А потом не будет больно. Будет приятно.

Она села поудобнее и поморщилась.

- Я не думала, что вы так будете...

- Извини. Я не удержался.

- Я же еще маленькая.

- Ну..., - он хотел сказать ей про Ромео и Джульетту, но осекся. На Ромео он точно не тянул.

Она посмотрела на кровь, впитавшуюся в покрывало на кровати. Он нахмурился, представляя, как будет это отстирывать.

- Мне надо... в ванную.

- Пойдем.

Он взял ее за руку. Она встала, поморщилась и, ковыляя, дошла до ванной.

- Сильно больно?

- Ну... сейчас нет.

Он дал ей полотенце и закрыл дверь. Пока она плескалась, он стоял под дверью и напряженно вслушивался, думая о том, что теперь будет делать. Само собой, связываться с ней не стоит, надо как-то сделать так, чтобы она забыла о его существовании. И обязательно забрать у нее визитку...

Ему захотелось снова поглядеть на то, как она моется – он пожалел, что не остался в ванной. Где-то он читал, как мужчина в похожей ситуации мыл девушку, та сценка тогда его сильно возбудила и запомнилась навсегда.

Мылась она долго, вышла уже не такая заплаканная и значительно повеселевшая. Он к этому времени заварил чай, нашел в серванте каких-то конфет и полузасохший зефир, и накрыл на стол. Она забралась с ногами в кресло, принялась уплетать зефир и конфеты вперемежку, по-прежнему не глядя на него.

- Останешься у меня? - спросил он. Она отрицательно покачала головой, коротко сказала:

- Мама.

- М-м-м... ты ей расскажешь?

- Что? Про это? Нет, конечно. Я что, дура.

- Ты ей ничего не рассказываешь?

- Рассказываю. Про школу. Немножко.

Он покачал головой. На душе стало полегче – вешаться она, видимо, тоже не собиралась, хотя и была очень напряжена.

Она встала, взяла свою и его кружки и пошла на кухню.

- Ты куда?

- Посуду помою.

- Оставь, я сам.

- Да я вымою.

Он встал, подошел к ней сзади и обнял. Она поставила кружки на стол и напряженно застыла. Потом расслабилась, повернулась к нему и уткнулась лицом в грудь. Он погладил ее по спине, ощутил под рукой торчащие ребра, и ему стало ее нестерпимо жалко.

- Ладно, я пошла, - вывернулась она из его рук.

- Я тебя довезу.

- Нет. Я сама.

- Нет. Я довезу.

- Не надо.

- Почему?

- Ну... я сама.

- Все, мы едем вместе.

Она сжала губы, надела свои немыслимые сандалии и остановилась у двери. Он вышел, запер дверь, незаметно для нее кося глазом, чтобы она не удрала. Впрочем, удирать она не собиралась, но старательно смотрела мимо него. В машине она села на заднее сиденье, и он всю дорогу видел в зеркале ее крепко сжатые губы.

У него вертелся на языке один вопрос, но он никак не мог его сформулировать, чтобы ее не обидеть еще больше. Наконец, уже заезжая в ее двор, он спросил:

- Дать тебе денег?

- Зачем?

- Ну... одежду купишь. К школе.

- Мама уже купила.

- Ну просто, чтобы были.

- Не, не надо. Спасибо.

Он кивнул, внутренне отмечая, что девочка прошла последнюю проверку. На этот раз она попросила его остановиться далеко от подъезда – было еще светло, и она наверняка опасалась, что ее увидят выходящей из дорогой машины. Она, похоже, ничего не собиралась сказать ему на прощание, и его это задело.

- Эй.

- Да?

- А про рыбу ничего не скажешь?

- М-м-м... я не знаю. Я еще не решила. Пока.

Она хлопнула дверцей и пошла, не оглядываясь. Он сидел, остро чувствуя ее последние слова. Так жестко с ним давно никто не разговаривал – и уж тем более он не мог ожидать такой фразы от малолетней девчонки. Привыкнув считать себя в любой ситуации хозяином положения, он вдруг оказался в позиции человека, которого могут поманить, а могут и забыть... и это было очень больно.

* * *

Ничего подобного – забыть на следующий день о ней он не смог. Старался, но не смог. Он не смог даже работать – большую часть дня просидел, нервничая и вертя в руках карандаш. Подчиненные, видя его состояние, не решались даже подойти. Наконец он признался себе, что ждет звонка от нее – постоянно поглядывая на телефонную трубку и боясь отойти даже в туалет, чтобы не пропустить заветную трель.

Он понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать.

Вечер в пустой квартире оказался еще хуже. Он обругал себя за то, что не дал ей домашний номер – и тут же одумался, представив, что будет, если трубу возьмет жена. Она и на обычные женские голоса по работе реагировала весьма нервно – а на звонок девчонки просто взорвалась бы и не отстала от него, пока не выяснила все.

Он побродил из угла в угол, ища занятие. Не читалось, не писалось и не смотрелось в дурацкий телевизор. Он полежал на кровати, на которой еще вчера лежала она – ее запах не сохранился. Впрочем, она вообще ничем не пахла – на удивление для столь бедной девочки. Наконец он вышел из квартиры, закатился в ночной бар и просидел там половину ночи, выпив бутылку коньяка, но совершенно не опьянев.

Наутро он появился на работе с часовым опозданием и опухшим лицом. Секретарша даже дышать забыла, увидев его в таком состоянии, и тут же сделала далеко идущие выводы – она была в курсе, что жена в отъезде. Впрочем, ему было без разницы.

Постепенно он пришел в себя и даже взялся за работу – тем не менее вздрагивая при каждом телефонном звонке. Он отдавал себе отчет в том, что его поведение совершенно неадекватно, и в этот вечер обошелся без спиртного. Он просто сел в кресло, включил музыку и попытался трезво проанализировать ситуацию.

Итак, обычная девочка. Не совсем обычная на самом деле – читающая, умненькая, наивная, симпатичная. Непонятно, как можно остаться такой наивной, пребывая в современной школе. Наверное, можно только в одном случае – если быть отвергнутой всем обществом, или жить в каком-то придуманном мире.

Что она подумала, когда он сделал с ней это? Вряд ли она совсем уж наивная дурочка и не понимала, что с ней делают. Если даже не поняла сразу – то поняла потом, когда все случилось. Вполне может быть, что она воспринимала его как старшего, как защитника, и совершенно не рассматривала в качестве близкого человека – и тогда она вряд ли захочет с ним хоть раз встречаться, расценив его поведение как предательство. А это – вероятнее всего. Разница в их возрасте должна казаться для нее совершенно непреодолимой – он вспомнил, что сам в этом возрасте считал сорокалетнюю учительницу глубокой старухой и был удивлен, узнав, что у нее есть муж: ему казалось, что у таких старых мужей уже не бывает.

С этими мыслями он, измученный предыдущей ночью, и уснул.

Наутро приехала жена, которая, хотя и отметила его несколько помятый вид, но ничего не сказала. Не заметила она и кое-как отстиранного покрывала – или сделала вид. Она вообще была очень странной, и в другом состоянии он непременно обратил бы на это внимание.

Надо сказать, что сейчас, когда дочь стала взрослой и у нее появилась своя жизнь, их уже практически ничего не удерживало друг около друга. Работать вместе они так и не смогли, хотя и пытались, любовь, как они оба как-то признавались друг другу, давно прошла – осталась привычка и внешние приличия. При этом он не мог сказать, что у нее есть любовники – своих же эпизодических подруг он тщательно скрывал и искренне верил, что она ни о чем не догадывается.

Такая позиция, однако, не мешала ей жестоко ревновать его ко всем подряд и даже иногда устраивать истерики по поводу каких-то несуществующих его походов "налево". Впрочем, иногда у них случались весьма бурные периоды личной жизни, в основном по инициативе жены – и тогда ему казалось, что все идет нормально. К тому же он все чаще стал замечать за собой отсутствие прежнего любовного пыла, и с грустью думал о надвигающемся закате жизни.

В каких-то бессмысленных хлопотах – дома и на работе - прошла неделя. Приехала дочка, были какие-то неприятности по службе, разразился очередной политический скандальчик местного пошиба – он с удивлением отмечал, что все эти события проносятся мимо него, не откладывая ничего в душе. Правда, острое ощущение потери чуть-чуть притупилось, но совсем немного.

Она позвонила вечером, когда он уже собирался уходить. Секретарши давно не было, он сам поднял трубку.

- Привет. Это я.

Голос ее был хрипловатым, как будто она курила перед разговором или много говорила.

- Здравствуй.

- Не забыл?

- Нет... конечно.

Она помолчала. Он испугался, что она положит трубку, и сказал первым:

- Тебя можно увидеть?

- Да. Завтра. Вечером. Приезжай.

Он открыл рот, чтобы ответить, но в трубке раздались гудки.

* * *

Уже подъехав к ее дому, он сообразил, что не знает ее квартиры. По четыре квартиры на этаж – всего двадцать квартир. Он поставил машину подальше от подъезда, зная, что вечерами в таких районах на лавочках собирается отмороженная молодежь, способная свинтить зеркала или проколоть колеса, и начал медленно подниматься, разглядывая двери.

В двенадцати квартирах стояли достаточно дорогие металлические двери. Вряд ли. Еще в пяти хорошие деревянные двери были оббиты утеплителем и сверкали бронзой дорогие замки. Тоже нет. Оставшиеся три квартиры имели обычные филенчатые двери, простоявшие с момента постройки дома. Одна из них была на первом этаже – что-то ему подсказало, что мимо цели. В остальные пришлось звонить.

К счастью, в первой квартире, куда он позвонил, никого не оказалось дома. Он вздохнул с облегчением – честно говоря, никаких объяснений ему в голову не приходило, и он надеялся на экспромт. Вторую дверь открыла она.

На этот раз она сменила имидж – тапки со смешными рожицами, халат, волосы собраны в пучок. В халате она казалась еще более худой, и он понял, что он позаимствован у матери. Он перешагнул порог, с внутренним содроганием ожидая почувствовать отвратительный запах бедности – нет, пахло какими-то благовониями. "Верующая она, что ли", - подумал он.

Он скинул ботинки, отметив, что пол гораздо чище, чем в его квартире, и протянул ей конфеты и сок.

- Мерси, - она присела в каком-то доморощенном книксене, вызвав его улыбку. - Проходите.

Квартира была микроскопическая – маленькая комната с диваном и кроватью, еще более маленькая кухня. Полка с книгами, маленький телевизор, допотопная радиола. Он прошел, встал посреди комнаты, боясь что-нибудь своротить. Она подошла к нему, встала рядом – он ощутил ее тепло. Повернулся и обнял ее.

Они долго стояли обнявшись. Потом она посадила его на диван и спросила:

- Чаю хотите?

- Нет, спасибо. Ты долго не звонила.

- Да, я знаю. Я думала.

- Где мама? Дежурит?

- Да.

Она замолчала, закрыла глаза и подняла лицо к нему. Он начал целовать ее губы, чувствуя, как они в ответ ловят его губы. Он резкого движения ее халат распахнулся, и он увидел, что под ним ничего нет.

На этот раз он не стал торопиться как на пожар. Он положил ее на диван поверх снятого халата, стал целовать ей шею и грудь, пока она не задышала часто и неглубоко. Потом добрался до укромного места – она сначала резко сдвинула ноги, но тут же расслабилась. И только потом, когда она, всхлипнув, уткнулась ему в грудь, он спросил ее шепотом:

- Ты хочешь?

- Да. Только не больно.

Вдруг он вспомнил, что не купил презервативы. Обычно его знакомые девушки сами заботились об этом, поэтому он вспомнил о них только два раза – когда собирался ехать и сейчас. Болячек от нее он уже не боялся, но с остальным...

- Только, ты знаешь, у меня нету...

- Резинки?

- Да.

- Мне сегодня можно.

Он удивился внезапно появившимся в ее голосе ноткам знания, но тут же отвлекся на более интересное занятие.

Он старался быть максимально аккуратным, но разница в размерах давала себя знать. Она ойкнула от боли и напряглась, но затем резко выдохнула и шепнула ему на ухо:

- Да.

Она его жутко возбудила, он совсем потерял самоконтроль и только крепко сжимал ее в объятьях – а она стонала ему прямо в ухо, еще больше усиливая возбуждение.

Когда все закончилось, он понял, что лежит, придавив ее своим телом. Он привстал на локтях, она глубоко вздохнула и сказала с упреком:

- Думала, задушишь.

- Извини. Тебе не было больно?

- Нет. Почти. Нормально.

- Откуда ты знаешь про то, что сегодня можно?

Она хихикнула.

- Книжки почитала.

- Ну ты даешь.

- Ага.

Он понял, что если слезет с нее, то на диване не поместится. Кровать была еще уже.

Она посмотрела на то, как он осматривается, и сказала:

- Давай на пол. Я сейчас.

Она вскочила, подошла к шкафу и достала одеяло и простыню. Постелила все на пол, легла сама и приглашающее махнула рукой:

- Давай.

Он встал. Она посмотрела на его член и хихикнула. Он смутился.

- Что-то не так?

- Почему. Все нормально. Просто никогда не видела. Прикольно.

Он в очередной раз удивился тому, что она видела и что не видела в жизни, и лег рядом с ней. Она положила голову ему на плечо, обняла и засопела в ухо.

- У тебя дома телефона нет?

- Нет.

- А откуда звонила?

- От соседей. А раньше – из автомата. Сегодня на автомат денег не было.

Он кивнул, сказав себе не забыть дать ей денег под предлогом автомата.

- Ну и чего ты надумала?

- Когда?

- Ну, когда думала?

- А...

Она замолчала. Потом повернулась на живот и сказала:

- Мне кажется... наверное... что я тебя люблю.

Теперь наступила его очередь озадаченно молчать. Он представил себе, во что это выльется, такая вот влюбленность. Она будет названивать ему днем и ночью, стоять под дверями, разрисовывать стены, подсылать подружек...

Она по-своему поняла его молчание.

- Я от тебя ничего... не прошу. Можешь вообще про меня забыть.

Он повернулся в ней, провел руками по растрепавшимся волосам:

- Перестань. Все нормально.

* * *

Ее мать дежурила по очень странному графику, который, кажется, был неизвестен ей самой. Она звонила ему всегда накануне, и он ждал звонка, волнуясь и боясь его пропустить. Все здравые рассуждения его внутреннего голоса забивались страстью, которая вдруг проснулась в нем – такого он не испытывал со времен школьной влюбленности. Все проблемы с мужскими способностями тоже как рукой сняло – она мгновенно возбуждала его даже не прикосновением, а просто своим видом.

Она никогда не просила его остаться на ночь, хотя, по его представлениям, должна была бояться ночевать одна в пустой квартире. Впрочем, он и не смог бы остаться – жена явно что-то подозревала, с еще большим тщанием, чем обычно, обнюхивала его, когда он возвращался домой, и пристально осматривала на предмет помады на рубашке. В этом случае он благодарил бога, что Оксана не красится – она провожала его, обнимая, до самого порога. Впрочем, встречала она его тоже объятьями, и пару раз они даже не успевали добраться до одеяла, которое она теперь предусмотрительно стелила на полу – а занимались сексом прямо в маленькой прихожей, снося полочки с обувью и, вероятно, забавляя соседей скрипом и стонами.

В один их осенних дней он решил развеять вновь возникшие у него подозрения и поехал в онкодиспансер. Надев халат, валявшийся у него еще со времен последней тяжелой болезни дочери, он без особого труда проник внутрь, и нашел отделение, которое заранее выяснил у Оксаны.

Ее мать он узнал сразу – они были похожи как две капли воды, только мать оказалась более изможденной и худой. Она скользнула взглядом по нему, как по пустому месту, и пошла куда-то по своим делам. Он подошел к ординаторской, нашел среди многочисленных объявлений расписание дежурств санитарок. Действительно, все даты совпадали. Он представил, что ему придется рано или поздно объясняться с этой старухой – в свои тридцать она выглядела на все пятьдесят – и ему стало жутковато. Он просто не знал, как и о чем с ней можно говорить, это было существо из какого-то совершенно другого мира. И он совершенно не понимал, как у такой женщины могла вырасти такая дочь...

Еще ему было интересно, как она выглядит в школе. Конечно, ему хотелось, чтобы она не знала о том, что он за ней наблюдает. Но он хорошо представлял себе, что творится в современной школе, так как часто заходил к дочке, и поэтому не строил иллюзий насчет того, чтобы остаться незамеченным.

Форменного платья у нее не было – это он уже выяснил, когда как-то раз решил поиграть с ней в "школьницу". В школу она ходила в джинсах, блузке и свитере, который был ей большеват и тоже заимствован у матери. Он давно купил ей джинсовый костюм, про который она сказала матери, что это презент от богатенькой школьной подруги, которой не подошел размер – но она берегла его на выход.

Он сразу заметил ее в толпе детей по тому, как она была скромно одета и гораздо меньше остальных ростом. Надо сказать, что, пока он искал ее взглядом в толпе, на глаза ему попалось несколько крайне аппетитных ее одноклассниц, которым он никогда в жизни не дал бы их четырнадцать-пятнадцать лет – настолько опытными и взрослыми девушками те выглядели.

Естественно, она его заметила – причем ее реакция была совершенно неадекватной, на его взгляд. Она побледнела, как будто увидела перед собой привидение, остановилась и выронила из рук портфель. Потом подняла, медленно подошла к нему. Посмотрела куда-то в район груди, не поднимая глаз.

- Здравствуйте.

- Привет.

- Вы... зачем?

- Просто. Мимо проходил. Соскучился.

- А. А то я испугалась, что что-то случилось.

На них откровенно пялились, хотя он вполне мог сойти за ее отца. Он подумал, что компрометирует ее в глазах жестокого детского мирка. Вряд ли это ее задевает, но вопросами ее замучают. И она не сможет скрыть смущение – остальное додумают эти великовозрастные дурочки, хорошо представляющие, какие отношения могут быть в их возрасте с сорокалетними мужчинами. И за какие деньги.

- У тебя еще есть уроки?

- Один. Я смоюсь, ладно?

- Ну давай.

Вообще-то он рассчитывал плотно поработать – но все планы пошли насмарку. Они поехали в лес, гуляли по нему, держась за руки, а когда замерзли – обнимались во включенной машине. Под конец он не выдержал и разложил ее на раздвинутых сидениях, хотя она и уверяла его, что в машине делать это неудобно. Ему действительно было неудобно – но она заводила его с первого же прикосновения, и он просто не смог удержаться.

Зато жена совершенно перестала его возбуждать. Во время ее очередного всплеска любвеобильности это привело к полному фиаско – и жена не могла смолчать, прошипев ему в лицо о том, что он совсем истаскался по своим бабам. Целый день после этого он переживал за свою состоятельность – но как раз вечером был срок очередного его свидания с ней, и ее волшебные ручки мгновенно сделали из него развратного самца.

Постепенно короткие встречи перестали его удовлетворять. С ней он чувствовал совершенно комфортно, несмотря на стеснявшие его размеры ее квартиры. Ему не приходилось ни о чем думать, ни о чем заботиться – все было само собой. Как-то раз он решил остаться у нее ночевать – придумав для жены какую-то служебную поездку на озеро. Она приставала к нему всю ночь, они разучили несколько новых для нее постельных игр, и чуть не попались ее матери, крепко заснув под утро. Хотя он отдавал себе отчет, что такой интенсивный секс не совсем подходит для его возраста, но удержаться не мог и все чаще повторял подобные "поездки". Жена смотрела на происходящее все мрачнее, но молчала.

* * *

Так прошел почти год. Оксана закончила десятый класс с одними тройками, но волновало это, похоже, только ее мать. Сама она запоем читала те книжки, которые он ей привозил, учила по его настоянию английский, и, кажется, совсем не думала о будущем.

В июне жена поставила перед ним вопрос о поездке за границу всей семьей. Он думал неделю. Больше всего он боялся, что у нее за время его отсутствия появится какой-нибудь молодой симпатичный мальчик – и она в лучшем случае забудет его. А в худшем – будет спать с обоими по очереди, обманывая и того, и другого. Никаких оснований для таких мыслей вроде бы не было – но он видел, как она становится все красивее и красивее с каждым днем, а он продолжает оставаться все тем же потрепанным жизнью мужиком.

В результате он отказался от поездки, вызвав страшную истерику у жены. Наверное, она выгнала бы его из дома, если бы это была не его квартира. Она свешала на него всех собак, все неудачи своей жизни, все обиды и огорчения, накопленные за двадцать с лишним лет. Он молчал и даже не отбивался, частично признавая ее право на такую реакцию – и в результате именно это ее и успокоило. Она сказала, что в этом случае поедет вдвоем с дочкой, а он может развлекаться со своими бабами сколько ему влезет.

Именно этим он и занялся. Наутро после проводов он привел ее домой и первым делом уложил на ту самую кровать, на которой все и началось. Ей страшно понравилось – она скакала по квартире, каталась как кошка по коврам и даже на радостях устроила ему сеанс орального секса, который поначалу, полгода назад, ей не очень понравился, но с тех пор она все более входила во вкус.

Теперь она уходила к матери только ночевать – и то лишь тогда, когда она не дежурила. Он был формально в отпуске, поэтому в редакции появлялся к обеду, слегка пошатываясь от утреннего секса. После пяти он уезжал – они ехали или купаться, или кататься на машине, или куда-нибудь в кафе и кино. Она загорела, и две белые полоски на ее теле в сочетании с совсем выцветшими волосами еще больше возбуждали его.

Как-то раз, глядя на то, как она спит, раскинувшись поперек его кровати, он признался себе, что за год сделал из нее роскошную женщину, изощренную в сексе, владеющую психологическими приемами манипуляции мужчиной, и при этом очень развитую в умственном отношении. Его счастье, что она не пользовалась своими умениями – разве что систематически выпрашивала у него дорогие немецкие конфеты, которые безумно полюбила с того первого момента, когда их попробовала.

У нее изменилась фигура – она стала более округлой и женственной. Когда-то небольшая грудь значительно увеличилась, так, что вся прежняя одежда стала ей мала. Он все время порывался хорошо одеть ее – но она отказывалась, лишь иногда соглашаясь на вещь, которую можно было списать на подарки мифических подруг.

За два дня до приезда жены он все-таки отправил ее домой, а сам устроил генеральную уборку, вытаскивая из-под кровати и шкафов использованные презервативы, конфетные бумажки и прочий криминал. Жена приехала с какими-то невообразимыми баулами, значительно посвежевшая – и он искренне порадовался за нее, хотя и без прежнего волнения в душе.

Первое время он даже сократил свидания, не желая огорчать жену – но потом сорвался и уехал на всю ночь. Утром он был счастлив, она тоже – но семейные отношения опять пошли под откос. Он опять повздорил с женой из-за пустяков, забрал Оксану, и они уехали на турбазу. Она сказала матери, что едет с одноклассниками в лес – вероятно, та ей не поверила, но им было все равно.

Первые три дня они не вылезали из номера – вернее, из постели. Остальные дни ездили на лошадях, гуляли по лесу, жарили шашлыки и были совершенно счастливы.

1 сентября начался учебный год – последний ее год в школе. А потом, еще через пару месяцев, случилось то, чего он внутренне боялся и о чем старался не думать.

* * *

Она не заметила ничего. Заметил он. Вообще-то он мало обращал внимания на ее проблемы, но, сопоставив некоторые факты, и внимательно глядя на ее слегка округлившийся живот и набухшие соски, он вдруг озадачился.

- Солнышко, а тебя не тошнит?

- Нет. А должно?

- Хм. А когда у тебя было в последний раз это?

- М-м-м.. не помню. Давно.

- Вспомни.

- Ну... не помню. Давно. Летом.

- Ну-ну.

Она была гарантированно беременна – причем не понимала этого. Или притворялась. Он подумал, когда это могло случиться – да, именно во время отпуска они развлекались самыми разными способами. Далеко не всегда предохраняясь.

Он задумался – это уже были не шутки. В общем-то, то, что девочка, выросшая в такой среде, рожает неизвестно от кого, было скорее нормой – вон и ее мать сделала то же самое. Но вряд ли она просто так расстанется с ним – скорее всего, огласки не избежать, а это репутация, да и жена... Тут он ясно почувствовал, что вопрос с женой его как-то совершенно не волнует.

- В общем, завтра после школы я тебя жду. Поедем к врачу.

- Зачем?

- Затем. Надо.

Хорошего врача, который не знал бы жену, у него не было – но он без труда выяснил у парней на работе хорошую консультацию, где за деньги никто не задавал лишних вопросов. Врачиха сразу оценила ситуацию, но не подала вида – только высоко подняла брови. Смотрели ее долго, потом отправили на какие-то анализы, а его пригласили в кабинет.

- В общем, картина ясная. Беременность, двенадцать недель, аборт делать поздно, да и вряд ли нужно – совершенно здоровый организм, ей еще рожать и рожать.

Врачиха застыла в ожидании, пристально глядя на него. Ему сказали, что в этой консультации на самом деле сделают что угодно, лишь бы платили – но он был совершенно не готов отправить ее на этот эшафот.

- Спасибо. Мы подумаем, что делать.

Врачиха кивнула, казалось, с некоторым облегчением.

- Хорошо. Карточка останется у нас. Но я бы вам очень советовала оставить ребенка..., - она многозначительно посмотрела на него. Ему казалось, что она видит его насквозь.

- Я подумаю, - смутившись, сказал он и вышел.

Обратно они ехали молча. Он привез ее к ней домой – она мотнула головой:

- Зайди.

Она усадила его на диван, залезла к нему на коленки и посмотрела прямо в глаза:

- Если ты скажешь, я сделаю аборт. Если ты скажешь, я повешаюсь, чтобы у тебя не было проблем. Но только не бросай меня.

Он внимательно смотрел ей в глаза и осознавал, что более преданного человека в его жизни больше никогда не будет. И что у них разница – двадцать пять лет. И это непреодолимо...

Он снял ее с колен, поднял на руки и прошептал:

- Я решу это. Дай мне неделю.

* * *

Он позвонил ей на подаренный им мобильник, чтобы встретиться на остановке. Машина закапризничала, он сдал ее в ремонт, откуда не мог вызволить уже неделю.

Он напряженно думал всю неделю. Ситуация была неразрешимой – он не мог представить себе жизни без нее, и не хотел нарушить привычный образ жизни. С вечными семейными конфликтами тоже надо было что-то решать, да и дочь все больше отдалялась от них, погружаясь в жизнь большого города. Наконец, в очередной раз вдрызг разругавшись с женой, он принял решение – простое и катастрофическое, как лавина.

С женой проблем не будет – не советские времена, маленьких детей нет, развод дадут в пять минут. Квартиру он разделит на троих, им с Оксаной хватит однокомнатной – потом он заработает, поменяют на большую. Машину жена не заберет – вместо этого ей достанется дача. Дача ему не нужна – им хватит хлопот с ребенком и в городе.

Всю эту неделю он не видел ее и даже не разговаривал. Она честно ждала, не беспокоя его. Звонку, однако, явно обрадовалась, и обещала подъехать через пятнадцать минут – как раз за то время, которое ему нужно было, чтобы дойти от офиса до остановки. Ему не хотелось ждать до вечера, чтобы не тянуть резину и не испытывать еще раз свою решимость. Нужно сказать ей сразу, чтобы отрезать все пути к отступлению.

Жене он еще ничего не говорил. Сначала он хотел все сказать ей, пойти к ее матери, сделать официальное предложение. Правда, шестнадцать ей исполнится только через четыре месяца – но ввиду имеющихся обстоятельств и согласия матери, в котором он не сомневался, разрешение должны дать. На крайний случай есть банальная взятка. Правда, ей придется уйти из школы – но тут уже ничего не поделаешь.

Он раздумывал над тем, сказать ли ей сразу все или сначала поехать к ее матери. На остановке было мало народу, маршрутки подходили и уходили, а он все мерз на ветру. Наконец к остановке напротив подошел автобус – она вышла почему-то из него. Он думал, что она приедет из дома, а она приехала с другой стороны.

Увидев его, она радостно улыбнулась и сразу начала что-то громко говорить, махая руками. Он тоже улыбнулся, глядя, как она идет к нему через дорогу...

Красная иномарка на полной скорости вылетела из-за поворота. Он услышал глухой удар и увидел, как она подлетела в воздух. Она еще не упала, как машина взревела и скрылась.

Он вздрогнул, ощутив всем телом, как она ударилась о землю. Он подбежал к ней, встал на колени, поднял ей голову. Она смотрела на него, по-прежнему улыбаясь. Затем открыла рот, пытаясь что-то сказать – ее тело дрогнуло, глаза закатились и из уголка рта побежала кровь...

Он держал ее голову, все ожидая, что она ему что-то скажет, и совершенно не чувствовал, как она остывает в его руках.

Контакт с автором: [email protected]