На машине лежали перчатки и вывернутая наружу сумочка. Менты. Снега чуть больше чем летом. Безжизненно-серый, вперемешку со льдом и текучей грязью. Выпей?

- Зачем быть грубым?

- Договоримся?

На лице маска неприступности и прежнего стопора.

Дикие постельные вопросы встревали, казалось не в тему. Дождь не идет зимой, по крайней мере, этой.

- Договоримся ли? У тебя есть дача и машина?

- Нет.

Печаль ложилась на лицо быстрее, чем солнце на асфальт. Мысль: солнце – подстилка.

- Не договоримся.

- Жаль. Что будет?

- Тебя посадят.

- За одну дозу?

- Да.

Сердце подло, но ритмично танцевало, однако мне хотелось реветь.

Чем всё закончится? Банально и до боли в суставах мрачно? Ну что же мы не нашли общего решения? Война, между собой и мной. Вечная война. А я – плохой воин.

- Сколько?

- Одна.

- Сколько.

- Шестнадцать.

- Сколько?

- Двое. Сколько?

- Не договоримся.

И тишина среди шума, много меня в тишине. Замирает даль. Впервые холод на руках от ржавых решеток.

- Пошли?

- Зачем?

- В туалет.

Вонь. Рисунки от обломков штукатурки напоминают о событиях здесь происходящих когда-то и с кем-то. Пятна крови грязно-коричневого цвета на тех же стенах кричат о смерти. Вопли в ушах о прежнем чьём-то и о моём будущем, возможно. Тихо стою. Вернулась.

- Зачем?

- Приходила комиссия. Девушкам с парнями в одной клетке нельзя, тебя уводили в туалет.

- Хочу спать.

- Лавочка одна. Нельзя.

На полу бычки, хотя курить тоже нельзя.

- Хочу кушать.

- Ничего нет.

- Нельзя держать меня больше трех часов.

Солнце отражалось в очках какого-то высокого по званию человека. Он улыбался. Сквозь губы просвечивали желтые от никотина и золотой жизни зубы. Хотелось домой к маме, которая ничего не знает, папе, который где-то далеко и не знает даже меня.

Но холод от железа – такой родной и великолепно разукрашен в желтый цвет Её величеством Старостью.

Холодно …