Муж Марии угас в одночасье. Еще неделю назад он, как всегда, суетился по дому, чего-то колотил после работы, выпрашивал вечером рюмочку – и вдруг как-то внезапно занемог, весь пожелтел и слег.
Мария долго не вызывала скорую – думала, обойдется. А когда усталый врач, отчетливо отдающий несвежей водочкой, грустно проговорил ей длинный диагноз, поняла – не жилец.
Врачи сделали укол и уехали. Утром Мария проснулась от непривычной тишины – никто не ронял крышки от кастрюль, не шумел водой в туалете и не чертыхался вполголоса, наступив на кошку. Мария вздрогнула, почувствовала, как гулко забилось сердце где-то под горлом, и прислушалась. Тихо. Муж давно был выселен в соседнюю комнату, чтобы не отравлял ночной воздух перегаром и неискоренимым запахом бензина, но его могучий храп обычно доносился и через две двери.
Мария встала и на цыпочках подошла к двери. Затем приоткрыла ее и в каком-то сладком ужасе впилась взглядом в бугор одеяла. Одеяло не шевелилось. Она совсем уже собралась закричать, но вспомнила, что дома больше никого нет, и это бессмысленно. Зашла, осторожно потянула за конец одеяла. И, чувствуя, как сердце уходит в пятки, все-таки закричала на весь дом.
Пока сердобольная соседка отпаивала ее каплями и причитала в соответствии с моментом, Мария напряженно думала, как она теперь будет жить одна. Хотя мужа она постоянно пилила за все подряд, но одной было скучно. Вариантов выйти замуж снова на видимом горизонте не наблюдалось – и дело было даже не столько в немаленьком возрасте, баба она была и сейчас хоть куда, сколько в полном отсутствии приемлемых и при этом свободных мужчин.
Увлекшись своими мыслями, Мария прослушала, что спрашивает ее соседка. Впрочем, подобная невнимательность была простительной – и, вернувшись к реальности, она поняла, что речь идет о хлопотах по похоронам и поминкам. Соседка предлагала позвать бабок из соседнего подъезда, которые, по ее словам, были в погребальном деле великие мастерицы.
К полудню пришла участковая врачиха, которую мучила одышка после подъема на четвертый этаж. Она мельком заглянула под одеяло, где остывал труп, перекрестилась, долго мыла руки и затем, привычно попивая на кухне чай с малиновым вареньем, выслушала всю утреннюю историю в лицах. Затем написала положенную бумажку, пожелала здоровья и, опасливо покосившись в сторону дальней комнаты, где лежал муж, еще раз перекрестилась, уже за порогом.
Мария осталась одна – если не считать мужа. Сначала ей стало страшно – она заглянула в буфет, нашла початую бутылку сладкого вина и выпила стаканчик. На пустой желудок вино подействовало в полном соответствии с ожиданиями – она приободрилась и стала размышлять о похоронах.
Похороны надо было сделать, с одной стороны, скромными, так как жили они по средствам и не барствовали, а, с другой – не хуже, чем у других. Что предполагало существенные затраты. Денежки кое-какие на книжке у нее лежали, но особого желания тратить их не было – а у мужа, к счастью, книжки не было, иначе пришлось бы еще и эти деньги выхаживать.
Спохватившись, она позвонила в автоколонну, где работал покойный, и попала на ту самую зловредную диспетчершу, которую не раз подозревала в шашнях с мужем. Новость она ей сказала даже с некоторым удовлетворением, послушала в трубку охи и ахи, и прикинула, что водилой муж был неплохим, хоть и попивал крепко – а кто сейчас не пьет, и потому руководство вполне может обеспечить если не все похороны, то как минимум решить вопросы с транспортом. Конечно, в советское время ей полагалось бы вообще лежать в постели в окружении пузырьков с сердечными и плачущих родственников, а все вопросы решил бы профком с парткомом – но сейчас об этом можно было только мечтать.
Обдав ее запахом перегара, ввалились двое мужиков в комбинезонах и с ними какой-то хмырь в пиджаке и галстуке. Посмотрев выданную врачихой справку, хмырь кивнул, сунул Марии визитку и трагическим шепотом сообщил, что он всегда к ее услугам. Мария прониклась, оценивающе оглядела мужичка и с сожалением отметила, что для ее габаритов он хлипковат.
Мужики протопали в квартиру и минут через пять непонятной возни вышли, неся длинный черный пакет. Мария охнула, схватилась за сердце – хмырь участливо поддержал ее под локоток и жарко дохнул в ухо:
- Ну, вы обращайтесь...
Ближе к вечеру пришли три бабки. Перекрестившись на пороге, они с ходу обняли Марию, минут пять поохали и затем строго спросили:
- Крещеный был?
Мария задумалась, потея под строгими взглядами бабок. Знакома она с ними была не очень, лишь здоровалась мельком, но сейчас почувствовала себя как напроказившая школьница перед экзаменаторами. На минуту она представила, как покойный ныне директор ее школы Василий Андреевич принимает экзамен в таком же черном платочке и перевязанных изолентой очках, и чуть не расхохоталась – чем наверняка дискредитировала бы себя вконец в глазах бабок.
Сама она была крещеной, но в церковь ходила лишь несколько раз в жизни – и в последний раз это было, когда она крестила сыночка, который теперь в каких-то Америках забыл напрочь про существование родителей. А вот был ли крещеным муж – она никогда не задумывалась.
- Не знаю, - растерянно сказала она.
- Как так не знаешь-то? – всплеснула руками одна из бабок, а остальные осуждающе посмотрели: - А как же жили-то – во грехе, что ль?
Мария испугалась и сочла за лучшее соврать – или не соврать, она не была уверена:
- Да крещеный, крещеный. Вспомнила я. Мать его говорила, что крестила.
На самом деле мать мужа при своей жизни говорила в ее адрес в основном неприличные слова, так как мужа она увела чуть ли не из-под венца, куда тот собирался с дочкой заведующего виноводочным магазином. Мария считала, что это было к лучшему, но свекровь до самой своей смерти от белой горячки поносила ее последними словами.
- То-то же, - снисходительно сказала бабка. – Смотри, бог-то – он все видит, будешь потом в аду гореть веки вечные.
- Угу, - невпопад сказала Мария и выжидательно посмотрела на бабок.
- Значит, батюшку надо звать, - подытожила бабка.
- Батюшку? - озадаченно сказала Мария, внутренне предвидя новые расходы.
- А как же, милая? - уперши в бока кулачки, вопросила другая бабка. – Как же без батюшки-то? А отпевать кто будет? Мы что же, нехристи какие?
- А благолепно-то как! – вдруг заверещала молчавшая до того бабка. – Как благолепно-то, когда отпоют тебя, ладаном обмахнут, и с батюшкой-то в последний путь проводят!
Судя по всему, бабка имела немалый личный опыт в этом процессе. Мария покачала головой и сдалась:
- Ладно, ладно, конечно же, с батюшкой.
- Только смотри, не охальника какого зови, - погрозила ей пальцем первая бабка. – Эвон, к Никифоровне позвали молодого – так он водки нажрался на поминках и давай девок шшупать. Вот прямо как был – в рясе, с крестом. Позор-то какой.
Бабки заохали в голос. Мария представила, какого возраста бывают “девки” на таких поминках, и едва не засмеялась не в такт моменту.
- Хорошо, старого позову, - чтобы унять бабок, сказала она.
- Э, нет, старого тоже не надо, - воспротивилась все та же бабка. – Позовешь старого – он слова все забудет, греха потом не обересся.
Бабки опять ударились в воспоминания, и Мария позвала их в кухню, чтобы быть ближе к теме поминок. Тут бабки особо рассуждать не стали – перечислили ей все, что надо приготовить, наперебой рассказали про порядок похорон, еще раз уточнили время, которое она сама еще не знала, и снова переселились в коридор, продолжая на ходу вспоминать, кого и как хоронили и сколько позора при этом не обрались.
Мария поняла, что это надолго, и наскоро приготовила себе поесть, втихую от бабок замахнув еще стаканчик вина. Через полчаса болтовни бабки наконец заметили, что их никто не слушает, и откланялись. Прощание с постоянными поминаниями про “отмучившегося” мужа затянулось еще на полчасика, и Мария вздохнула с облегчением, когда закрыла за ними дверь.
Ночевать дома одной было страшновато, ей весь вечер мерещилось, что по углам прячется дух умершего мужа, и она незаметно прикончила бутылку до конца. Так и уснула – в кресле, перед включенным телевизором и полной иллюминацией.
На следующий день она обустроила все дела, заковыка оказалась только в священнике. Зайти одной в церковь она робела, позвать с собой особо было некого. Наконец стукнулась к соседке, объяснила проблему, заодно помянув про зловредных бабок и их условия.
- А-а-а, батюшка! – понимающе протянула соседка. – Так есть у меня знакомый священник, серьезный такой, и берет недорого. Могу позвать.
- Ой, - Мария даже растерялась от того, что вопрос так просто решился. – Давайте. Конечно же, так будет проще.
Она хотела спросить, сколько берет священник, но постеснялась, решив, что сколько бы ни взял – такое только раз в жизни. Миллион точно не возьмет.
- Вот и ладненько, - сказала соседка. – Вот телефончик, звони ему сама. Скажи, что я послала.
Не откладывая делао в долгий ящик, Мария позвонила тотчас же, мучаясь сомнениями, не отвлекает ли человека от проповеди или еще каких духовных дел. Трубку взяли сразу. Голос у священника оказался соответствующим – густым и неторопливым, он сразу понравился Марии, и она, сбиваясь, рассказала как можно более жалостливо о смерти мужа. Батюшка выслушал, помолчал и спросил:
- Крещеный ли э-э-э... был?
- Да, - привычно соврала Мария.
- А ты?
- И я тоже.
- Ладно. Пять тысяч.
Мария даже растерялась от столь прямолинейно названной суммы, но, прикинув, что зато все будет как у людей, кивнула.
- Чего молчишь-то? На благое дело копейки считаешь, что ли? – таким же басом сказал батюшка. – О душе подумай лучше, грешница!
Грешила Мария по-крупному в последний раз лет так десять назад, но все равно смутилась.
- Да, конечно. Конечно, - запинаясь, ответила она.
- Ну вот и отлично. Говори адрес, и когда похороны. Буду.
Мария еще долго не могла отойти от разговора, все прикидывая про себя, не отказаться ли от этого батюшки и не поискать ли подешевле. Подешевле могло и не оказаться – народу помирает много, в церкви, скорее всего, очередь, все равно придется переплачивать.
К вечеру приехали какие-то родственники мужа, человек десять, половину которых она в глаза никогда не видела. Они по-хозяйски бродили по квартире, быстро смели все, что было в холодильнике, и она сказала спасибо своей смекалке, что продукты и водку к поминкам пока оставила у соседки. К вечеру приехавшие мужчины подвыпили и начали наперебой вспоминать ее мужа – каким он был знатным рыбаком и водилой. Сначала она нервничала от такого обилия пьяных в своей квартире, а после сама выпила вина с хорошо знакомой ей племянницей мужа и развеселилась.
В себя она немного пришла, когда мужчины завели разговор о бабах. Мало того, что у них то и дело проскальзывали крепкие словечки, которые Мария считала неприемлемыми в похоронной обстановке, они еще и начали друг другу намекать про уже послесвадебные шашни мужа с какими-то женщинами. Мария решительно предложила всем укладываться, чтобы к завтрашним похоронам быть в нормальном состоянии. Постелив всем на полу – не на кровать же после покойника класть гостей – она опять расстроилась тому, какую прорву белья потом стирать.
Угомонив мужчин, она удалилась на кухню с мужниной племянницей. Туда же затесалась жена двоюродного брата покойного, которую она совсем не знала. Втроем, за своим бабским разговором, они усидели еще бутылку крепленого, и спохватились только далеко за полночь, что завтра с самого утра начнется разная суета, а потому надо поскорее ложиться.
Девушку она положила с собой, опасаясь отправлять ее на пол к мужикам, и всю ночь ворочалась от тесноты и духоты. Под утро кто-то начал храпеть, и она окончательно проснулась с разламывающейся головой и ужасным настроением. Надо было готовиться.
К десяти утра приехала машина из похоронного бюро, которая привезла мужа в гробу. Увидев его, красиво причесанного, лежащего на белой подушке, Мария всплакнула, но сильно этим не увлеклась – похороны и все остальное были впереди. Похоронные мужики попытались втащить гроб в квартиру, тут же намекнув на дополнительную оплату, но гроб застрял в первом же лестничном пролете, и Мария, махнув рукой на идею проводить мужа в последний путь из родной квартиры, согласилась установить гроб во дворе.
Мужики вынесли табуретки, поставили на них гроб и встали вокруг, образовав что-то типа почетного караула. Мария маялась тут же, не зная, как себя вести и чем заняться. Организацию поминок взяла на себя соседка при поддержке бабок, которые искренне сожалели, что по здоровью никак не смогут ехать на кладбище. Сейчас бабки скромно стояли в сторонке, охая, вытирая красные глаза и поминутно поминая тяжкие грехи человеческого рода и какого-то незнакомого Марии царя Давида.
Родственные мужики тоже маялись от безделья и в конце концов, неумело прячась от Марии, сгоношили бутылочку. В тот же миг со всех концов двора, чуя халяву, потянулись местные забулдыги, немного напоминающие зомби из виденного Марией фильма с Майклом Джексоном. Как разогнать посторонних алкашей, она не знала, и потому еще больше расстроилась.
Время тянулось медленно. Подъехал автобус с автобазы, какие-то толстые тетки тут же окружили Марию и запричитали в голос о том, каким хорошим работником был муж. Среди теток Мария разглядела диспетчершу-соперницу, и подумала, что было бы неплохо напиться и устроить с ней хороший скандал. Подошел какой-то начальник в пиджаке, потряс Марию за руку, как будто поздравлял с чем-то, и неловко сунул пухлый конверт. Конверт Мария от греха сразу засунула в укромное место, преодолев желание пересчитать купюры.
Народ бродил кругами, постепенно собираясь в кучки по интересам. Около Марии теперь стояло несколько женщин, и ей было не так скучно. Она занялась тем, что начала пересчитывать пришедших и размышлять, влезут ли они все в автобус.
Во двор заехала большая блестящая машина с темными стеклами. Она скрипнула тормозами, остановившись около Марии и едва не снеся гроб. На гроб Мария ужа давно поглядывала с опаской, подозревая, что суетящийся народ может его случайно уронить.
Из машины вылез священник – в черной рясе, такой же черной шапочке и с каким-то невероятных размеров крестом на животе. К удивлению Марии, он оказался совсем не толстым – скорее наоборот. До сих пор все священники, которых она видела, были или толстыми, или, наоборот, высокими и худыми. Этот же был нормальным мужчиной, очень даже во вкусе Марии, и она даже на миг загляделась на него.
Священник достал из машины какой-то баул, оглядел толпу и спросил в пространство звучным басом:
- Где здесь вдова усопшего?
Мария выдвинулась вперед и зачем-то сказала по-старому, как в кино:
- Аз есмь... то есть я.
Священник смерил ее взглядом с ног до головы, поставил баул на капот и жестом фокусника достал из него какие-то церковные причиндалы. Мария услышала, как по толпе пробежал шепот: “Батюшка... батюшка приехал”. Священник вгляделся в лицо мужа, потом повернулся к Марии и спросил:
- Как зовут?
- Мария, - еле слышно сказала она.
- Да не тебя, дура, прости господи. Мужа.
- А-а-а... Илья, - еще более оробев, ответила Мария.
- Понятно, - сказал священник и подошел к гробу. Говорил он красиво, нараспев, а не бормотал под нос, как те священники, которых раньше слышала Мария. Собравшиеся притихли – только два мужичка, уже крепко поддавшие, где-то за спиной Марии громким шепотом обсуждали какие-то запчасти к автомобилям. Наконец на них шикнули, и в наступившей тишине торжественно зазвучало “Со святыми упокой”.
Мария стояла возле гроба, с другой стороны стояли бабки, которые мелко крестились при каждой паузе в словах священника, грозно глядя при этом на нее. Мария решила, что ей тоже надо бы перекреститься, и вдруг с ужасом поняла, что не помнит, в какую сторону надо. Впрочем, она быстро сообразила посмотреть на бабок и сначала неуверенно, а затем все смелее стала креститься вместе с ними. Бабки все равно смотрели на нее неодобрительно и что-то пытались сказать – но по движению их губ она не могла понять, чего от нее хотят.
Наконец одна из бабок начала перемещаться по направлению к ней. Мария уловила порыв, тоже сделала два шага в сторону и наклонилась к бабке. Та, однако, не обращая внимания на подставленное ухо, рявкнула таким громким шепотом, что Мария ненадолго даже оглохла:
- Ты чего, деука, не плачешь-то? Мужа ить хоронишь, не абы кого. Плач давай, в голос.
Мария оробела. Плакать на публике она еще могла, тихонько и незаметно – а вот рыдать в голос ей как-то казалось неудобно. Она попробовала хотя бы просто заплакать, но взгляды бабок и бубнение священника ее все время отвлекали. Тогда она попыталась вспомнить что-нибудь печальное, но ничего более грустного, чем сами похороны, придумать не могла. Она подумала о том, как жила с мужем, но в голову лезла всякая чушь – про покупку холодильника, недостроенную дачу, синяки и шишки у сына.
Наконец она в своих воспоминаниях дошла до ранней молодости, когда за ней ухаживал солдатик из местной воинской части. Солдатик был милым, робким и вкусно пах одеколоном, приехал в их глухомань из Ленинграда, и она строила далеко идущие планы о том, что уедет с ним, выйдет замуж и станет культурной женщиной. Солдатик бегал к ней в самоволку, они целовались по подъездам, ходили за ручку в кино, прячась от патрулей, и в те редкие дни, когда Мария оставалась дома одна, барахтались в кровати в бесплодной борьбе. Наконец она сдалась на его уговоры, устав сопротивляться и ощутив на какой-то миг невероятное блаженство от его торопливых рук, и как-то поспешно и неловко потеряла невинность.
Солдатик уехал через неделю после этого события, даже не зайдя попрощаться. Хотя она оставила ему не только фотографию, но и свой адрес, больше он никогда не появился в ее жизни, но приятные романтические воспоминания о нем будоражили ее до сих пор. Память эту не могли выбить даже кулаки мужа, который так и не простил ей потери девственности неизвестно с кем, и потому регулярно устраивал по этому поводу разборки.
Увлекшись воспоминаниями, она наконец заплакала – сначала тихонько, а затем, в очередной раз поймав укоризненные взгляды бабок, и более громко. Ей было безумно жаль несбывшихся мечтаний и жизни в Ленинграде – она была уверена, что с тем солдатиком у нее все было бы гораздо лучше и красивее.
Священник наконец закончил и встал рядом с ней, благоухая церковными запахами. Она снова оробела, в который раз за этот день, и стала косить глазом на его рясу и крест. К гробу подошел хмырь из похоронного агентства, встал у изголовья гроба, мерзко подмигнул Марии и заговорил. Говорил он складно, как по бумажке, про то, каким хорошим человеком был покойный, каким он был трудягой, семьянином и имел золотые руки. Ее удивило, откуда хмырь собрал столько всего хорошего про ее мужа – она и сама-то вряд ли могла сказать столько всего, даже если бы и захотела.
К концу речи Мария разжалобилась и по-настоящему завыла в голос. Бабки тут же подбежали к ней и ухватились за локти, делая вид, что поддерживают на ногах несчастную вдову. На самом деле они буквально повисли на ней, Мария даже начала пошатываться в такт с ними – бабки не могли стоять прямо, когда крестились, так как с каждым взмахом рук их немного заносило в сторону.
Наконец процедура закончилась. Гроб закрыли, поставили в автобус. Туда же подсадили Марию, занесли какие-то сумки. Рядом с ней сел батюшка, чуть подальше – родственники. Мария смотрела на все опухшими глазами, происходящее ей виделось как в тумане. Батюшка как-то суетливо осмотрелся, потом наклонился к Марии и шепотом спросил:
- На каком кладбище погребаем?
- На Смоленском, - так же шепотом сказала Мария. – А чего?
- Хорошее кладбище. Тихое.
Мария усомнилась про себя насчет тихого – на кладбище вечно хоронили каких-то бандитов, и их друзья устраивали поминки до утра, иногда и с пальбой – но возражать не стала.
Автобус тронулся. Мария проводила взглядом оставшихся бабок, не спускавших с нее глаз, и на всякий случай демонстративно промакнула глаза платком. Батюшка взял ее за руку, участливо спросил:
- Горюешь?
- Ага, - кивнула Мария.
- Хорош муж-то был?
Марии показалось что-то скабрезное в вопросе, но она все-таки снова кивнула.
- Да, от хорошего мужа тяжело отлепиться, - покивал головой батюшка. – А ты водки выпей, оно и полегчает.
Мария отрицательно покачала головой, хотя предложение показалось ей здравым. На кладбище можно было так уж сильно не убиваться, поехали в основном родственники, и без надзора строгих бабок все было гораздо проще.
- Давай-давай, - требовательно сказал батюшка, метко вытянув из близко стоящей сумки бутылку белой. – И я с тобой за компанию, чтобы в одиночестве не пьянствовать тебе.
Мария немного изумилась такому поведению, но споро налитый стакан все же взяла, зажмурилась и выпила. Водка огненным шаром прокатилась по пищеводу и упала в желудок, мгновенно вызвав прилив крови к щекам. Батюшка подсунул ей корочку, отломленную от буханки – она вдохнула запах хлеба и почувствовала, что у нее закружилась голова. Батюшка тоже выпил, но закусывать не стал, только занюхал рукавом.
- Эх, хороша, - сказал он. – Все-таки исконно русский напиток – и душу веселит, и внутри греет.
К концу поездки Мария выпила трижды и уже почти забыла, куда едет – только когда взгляд ее падал на гроб, она внутренне вздрагивала и одергивала себя, чтобы вести приличнее. Батюшка оказался интересным собеседником, рассказал ей несколько веселых историй из церковной жизни и даже подпустил пару анекдотов. Ехавшая в том же автобусе мужнина племянница от водки отказалась, однако батюшку слушала с интересом и из-за этого подсела поближе, опершись локтями на крышку гроба. По счастью, остальные родственники были увлечены разговором и, следуя их примеру, уже приняли по одной - а покойному мужу и водителю, по всей видимости, было без разницы.
На кладбище рабочие в комбинезонах под руководством хмыря из похоронного бюро быстренько вытащили гроб, поставили на краю выкопанной ямы. Кто-то с мужниной работы сказал несколько слов, в толпе несколько человек всхлипнули. Мария стояла, покачиваясь и судорожно хватаясь за край батюшкиной одежды. Ей было грустно и весело одновременно. Наконец все стали подходить к гробу, прощаться. Батюшка толкнул Марию, она тоже подошла, посмотрела в ставшее незнакомым лицо. Сзади раздался голос батюшки, громко читавшего молитву. На первых же словах Мария разрыдалась, упала на колени и стала биться головой о край гроба – до нее вдруг дошло, что крышку гроба сейчас заколотят, и мужа она не увидит больше никогда. Собственно, плакала она именно от безысходности слова “никогда”, которое вдруг показалось ей страшно обидным.
Ее оттащили, поддержали под руки, пока гроб заколотили, опустили в яму и стали бросать туда комья земли. Она тоже бросила, потом брезгливо отерла руки о какую-то тряпку и отступила в сторону, чтобы пустить других.
Рядом с автобусами уже наладили стол, мужики разливали водку, женщины раздавали всем блины и стаканы с киселем. Мария нашла взглядом батюшку – он громко разглагольствовал в толпе, держа в одной руке стакан, а в другой – блин. Она подошла поближе – ее перехватила родственница, которая сочувственно вытерла ей слезы своим платком и сунула в руки водку:
- Выпей, глядишь, отпустит.
Мария выпила без закуски, сунула родственнице пустой стаканчик и подошла наконец к батюшке. Тот рассказывал про муки грешников в аду, столь живописно, что народ даже забыл закусывать и стоял, раскрыв рты. Сам батюшка, однако, и наливал, и закусывал исправно, а, увидев Марию, пожелал выпить с ней персонально.
Что было дальше – она помнила с трудом. Дорогу до дома она не запомнила вообще, на поминках все время старалась оказаться подальше от бабок и в результате увидела их напротив себя, на другой стороне стола. Помнила, как рыдала в голос, как пила с батюшкой на брудершафт и рассказывала соседке в подробностях, каким хорошим был муж...
Остальное вспоминать было стыдно. Очнулась она посреди ночи, мучимая двумя противоречивыми желаниями – пить и в туалет. Причем и того, и другого хотелось нестерпимо. В темноте перелезла через какое-то тело, слегка пришла в себя и поняла, что спала совершенно голая. Кто лежит рядом с ней – она тоже сразу не поняла, пошарила рукой – сбившийся набок огромный крест не оставил никаких сомнений. Она прошлепала в туалет, затем в полной темноте нашла на кухне графин с водой и выпила почти весь. Села на пороге кухни и попыталась вспомнить, что было. Ничего не вспоминалось.
Возвращаться назад в постель было стыдно. Она попробовала найти часы, но ничего не увидела. Судя по темноте и тишине на улице, была глубокая ночь. Она нашарила в коридоре халат, закуталась в него и задремала, привалившись к косяку.
Разбудил ее какой-то грохот. Она вскочила, спросонья ничего не соображая. Жутко болела голова. В предрассветном сумраке коридорчика появился батюшка, в каких-то невообразимых кальсонах и рубахе, напомнив ей великого кого-то из школьного учебника. Он важно прошествовал в туалет, а минут через пять вышел и наткнулся на нее.
- О! Отроковица, налей-ка мне квасу, - сказал он. Марии почудилось, что батюшка не помнит, как ее зовут – если вообще помнит, что было вчера.
- А-а-а... нету квасу, - робея, сказала она.
- Угу. Не по-русски живете. А водки?
Мария в полумраке стала искаться на кухне и наконец нашла в углу початую бутылку. Батюшка взял ее в руки, понюхал, передернулся и поискал глазами стакан. Мария дала ему кружку – он оценивающе посмотрел на нее:
- А себе?
- Ой... я не могу.
- Можешь. Немного с утра позволяется. Не пост же, - решительно сказал он.
Мария никогда не опохмелялась, и неодобрительно относилась к этому занятию в отношении мужа. Но сейчас, когда она хлебнула обжигающего напитка, с трудом протолкнув его внутрь себя, ей мгновенно стало легче.
- Вот так, - довольно сказал батюшка. – Ну-ка, Зина, повернись.
- Я Мария..., - пискнула она.
- А, да, Мария. Извини. Ну, поворачивайся.
- Куда? – изумленно сказала она.
- Задом, куда, - раздраженно сказал батюшка, поворачивая ее к себе и нагибая к столу.
- Ой, - только и успела сказать Мария, почувствовав весь напор священника. Пока все не закончилось, она созерцала дребезжащие на столе кружки и сахарницу и думала, что если бы ее муж был такой же хваткий и быстрый, то у них могло пойти в жизни все совсем по-другому.
- Вот так, - удовлетворенно сказал батюшка, отпустил ее и перекрестился. – Господи, прости нам прегрешения. Ну, давай еще по единой.
Мария разлила водку – ему побольше, себе поменьше – и задала вопрос, который последние пять минут вертелся у нее на языке:
- Батюшка, а как же... не грех разве?
- Что грех? - не понял он.
- Ну..., замялась Мария.
- А, это? Да какой же это грех. Грех – это при живом муже.
- А-а-а... – озадаченно протянула она.
- Вот тебе и а. Ну, давай, за живых. Хватит за покойных.
Мария снова выпила водку и почувствовала, что быстро хмелеет.
- Ну ладно, сказал батюшка. – Давай, и я пошел.
- Чего давать? – не сразу поняла Мария.
- Как чего? – изумился батюшка. - Пять тысяч, договорились же.
- А... сейчас, - Мария пробралась в спальню и нашарила заранее припрятанные деньги. Откровенно сказать, после того, что произошло ночью и утром, она втайне рассчитывала, что священник если не простит ей долг, то как минимум сократит его – и была весьма огорчена тем, что этого не произошло. Сунув батюшке деньги, она смутилась для порядка – однако он зажал деньги в кулаке и, не обращая внимание на спящих, протопал в ее спальню, чтобы одеться. Выходя, он на ходу перекрестил ее и пробормотал:
- Господи, благослови рабу твоя Анну...
Мария ошеломленно посмотрела ему вслед, потом тихо закрыла дверь, пошла на кухню и немного поплакала – на этот раз от души.
Утро прошло в суете, за которой немного забылось об утреннем происшествии и ночных делах, от которых Марии с каждой минутой становилось все более неловко. К счастью, почти все родственники к обеду уехали, и Мария вздохнула с облегчением, внутренне признав, что морока с похоронами хуже, чем смерть. Постепенно она успокоилась, и совсем уже было пришла в привычное умиротворенное настроение, как вдруг раздался какой-то громкий стук в дверь.
Схватившись от неожиданности за сердце, Мария щелкнула замком – за порогом стояла одна из бабок-соседок и ожесточенно колотила в дверь своей клюкой. Увидев Мария, она охнула, ухватила ее за рукав, вытащила зачем-то в подъезд и громко зашептала:
- Ой, милая, как же ты опрофанилась-то!!!
- Что случилось? - Мария с ужасом подумала, что о ее грехе с батюшкой кто- то узнал, и теперь бабки разнесут новость на весь квартал.
- Так батюшка-то твой...
- Что такое?
- Так он же ведь катакомник!
- Кто? – изумилась Мария.
- Катакомник! Ненастоящий!
- Как ненастоящий?
- Так вот! В катакомбах живет! Враг он, Вельзевул в рясе! Все, пропала душа твоего мужа, пропала! И ты теперь во грехе вечном...
- Ой, - схватилась за пылающие щеки Мария... – А что же делать-то...
Ей явственно привиделся ее муж – совсем как живой – сидящий в кипящем котле и грозящий ей оттуда пальцем. Она искренне порадовалась, что встреча с ним ей теперь грозит нескоро. Однако у бабки, похоже, был еще не один камень за пазухой.
- А еще, - сказала она, снизив голос совсем до шепота, - мне про него еще рассказали...
Мария склонилась к ней, чтобы лучше слышать, и приготовилась к самому худшему. Она уже знала, что ее будут хоронить без священника...
Окленд, октябрь 2007
Контакт с автором: [email protected]
