Мы, милостью мысли и удивлением человеческим, Король шестой державы Антон Сорокин первый, объявляем мобилизацию, призываем ополчение, посылаем наши верные непобедимые войска мысли солдатами-буквами, стройными рядами строчками, страницами-дивизиями, книгами-армиями в битву с глупостью и подлостью человеческой. Прибегают полководцы наши: талант и вдохновение, кричат, орут в панике: «Несчастный король, спасайся, и армии твои разбиты великой силой – глупостью, подлостью человеческой. Твои солдаты-мысли погибли одни в пыльных архивах, в братских могилах погребены, потоплены в топких болотах гнилых мозгов. Мародеры сдирают одежду-бумагу и несут на толчок завертывать колбасу и селедку и курить собачьи ножки, в отхожие места бросают. А тебя, первого короля шестой державы, короля девятнадцатого года, хотят нарядить в багряницу и виссон, хотят сделать шутом на потеху и посмешище. И вот мы последний раз обозрели наши владения, лицезрели видения, зеленые парки наших вассалов, дворцы из облаков, сады в цвету белой боярки, вкусили тоску в бокалах. И захотели – сам Будда надел на нас погремушки и Христос застегнул наши сандалии. И мы, шут Бенецо в газетном колпаке, кувыркаемся на подмостках жизни. Лицо наше размалевано, и одеяние в тусклых блестках. Мы уходим холодному городу давать наше представленье, скулить как побитый пес, делать веселой побитую морду и вздергивать малиновый нос. А там, далеко за площадью, идут наши владения. Когда начнем играть представления, мы идем лицезреть видения. Эй, вы, расклейте афиши крикливые на грязной серой доске. Шут Бенецо будет смеяться, сегодня сердцу шута Бенецо смертельно больно. Лицо заиграло румянцем, приласкало тело трико. Я стал разгульным Францем и грязным, печальным Коко. Судьба высекает киркой изломанной жизни куски. Под выгнутым куполом цирка скривлюся гримасой тоски. Глупые, сытые, жесткие, с сердцами, как сухари. Смотрите алмазными блестками, атласное солнце горит. Я к небу закину голову, звездам серенаду спою, и Будда расхохочется клоуном в измятом ржавом раю. Мудрость пью, как пиво, кружками, я смеюсь, потому что весело звенит набат колпака с погремушками. А печаль на лицо вуаль повесила. На песочном одеяле арены мысли выверну в живую спираль. Под куполом оркестр умолк, ленивые скрипки погасли. Моего тела молодость бросаю из угла в угол. Я мир перекрашиваю заново, новый расчисляю план. От тупых и глупых Иванов всегда родится Иван. Жизнь тупым и тяжелым бременем вам на дряблые плечи легла. Засеваете священным семенем идиотские глупые тела. Вы – сугробы любви в оттепель, замороженных бурь дикари. Довольно рождать идиотиков, довольно кретинов плодить. Это вы владеете пороками, за тайную минуту игры расплачиваетесь своими потомками, всю жизнь проклиная судьбу. Вам за рубль пятнадцать нужно бешеных, красотою пьяных невест. Несчастные жены разбитые в тесто, что вам дают мужья мясники. Настанет день, и вам будет тесно от любви и злой тоски. Ах, зачем от Иванов Иваны. Подножным кормом трава. Настало время плодить Тицианов, Ибсенов засевать.

            Мудрость венчала нас на царство, нам фантазия счастье дает. Мы знаем Уальда, мы ценим Моцарта, в нас музыка солнца поет. На веки запомнится людям пора та, революции восемнадцатый год. На площади черной смелый оратор. И голос раздался простуженный, ржавый. – Сегодня пари без корон. А мы одинокий шестой державы Сорокин Антон. И вот стою я перед толпою баранов. Так кто же за мною идет. Зову вас туда, вернувшись откуда, вы сбросите глупости груз. Зову вас туда, где в золоте Будда. Туда, где в алмазах Исус. И черные толпы затопали тупо, пошли в очарованный сад. Пусть на земле пушками Круппа играет толпа дьяволят. Настали последние судные сроки, и корчится в пламени гром. Счастливый безумец мечтатель Сорокин в дни революций назваться посмел королем. Объявил свою милость человечеству. Юных призываю к себе. Смотрите, человечество пьяное мечется, с искушением в неравной борьбе. Вот весна, и земля наденет зеленое платье весны. Вижу, девушки, ради денег венчальное платье надеваете вы, грязных потных хилых жены кривоногих кретинов родят. Мы, Сорокин Антон, с высоты трона видим, скорбим, зовем назад. Эй, вы, продающие тело, пьяным звероподобным торгашам. Все, вы, гулящие по ресторанам, слушайте, говорю вам: «Сгинет власть торгашей хитроумных, рассеется тяжкий сон. Призываем красивых, здоровых мы, Сорокин Антон. Не сравнить садовую розу с бледным хилым полевым цветком. Изможденную клячу водовоза не сравнить с породистым жеребцом. Бесплатно плодятся клячи, тысячи – за потомство рысака. Мы, король писательский, плачем, беспредельна наша тоска. На золото-кровавом фоне жадность и пошлость пляшут.

            Девушки, женщины, прийдите, примите гениальное потомство наше. Вам, в гениальность свою убежденный, драгоценное потомство дам. Это дар Сорокина Антона грядущим светлым векам. Стихнут крики военщины, замолкнет золота звон. Призываем вас, девушки, женщины, мы, Сорокин Антон.

            Сегодня довольно. Нашему сердцу больно. Когда вечер смиренно улыбнется и придет темная ночь, мы скажем: «Сердцу шута Бенецо смертельно больно». На улицах пыль да ветер, да плач панельного смеха. Город Ломанченский князь смотрит тоскливо и жалко. Душа шута Бенецо идет за четкой линией фонарей, идет, шатаясь, кривляясь, как пьяница. В память город измятый войдет картиной Чурляниса.

Антон Сорокин

1919