...Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность.

Скатываясь с моста, фургон угодил колесом в выбоину, старенький кузов содрогнулся, и Гай ясно услыхал грохот опрокинувшейся клетки. Пришлось чертыхнуться и остановить машину.

Стояло июньское утро, от реки тянуло рыбой, но не противно, как это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на рыбалке, когда вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой траве. В кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала незнакомая зеленоватая птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай прищурился на невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном дне, который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день - неспешная дорога, потому как торопиться некуда...

Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность.

Скатываясь с моста, фургон угодил колесом в выбоину, старенький кузов содрогнулся, и Гай ясно услыхал грохот опрокинувшейся клетки. Пришлось чертыхнуться и остановить машину.

Стояло июньское утро, от реки тянуло рыбой, но не противно, как это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на рыбалке, когда вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой траве. В кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала незнакомая зеленоватая птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай прищурился на невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном дне, который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день - неспешная дорога, потому как торопиться некуда...

Гай не знал, что упавшая в кузове клетка от удара потеряла крышку, и черная с блеском нутрия, обозначенная в накладной числом со многими нолями, оказалась таким образом на полпути к свободе. Гай не знал этого и беспечно распахнул железные дверцы кузова; ценный зверь вывалился ему под ноги и, отбежав на несколько шагов, замер между своим испуганным тюремщиком и берегом неширокой реки.

Нутрия ошалела от тряски и грохота и потому, оказавшись на воле, не сразу сориентировалась. К несчастью, Гай сориентировался еще позже.

- Крыса, - сказал он с фальшивой нежностью, делая шаг по направлению к беглянке. - Хорошая моя крыска...

В следующий момент он кинулся - неистово, словно желая заслужить лавры всех вратарей мира; он норовил ухватить за черный голый хвост, но поймал только воздух и немного травы. Нутрия, не будь дурна, метнулась к берегу и без брызг ушла в воду; некоторое время Гай видел ее голову, а потом и голова скрылась под мостом.

Некоторое время он просто сидел на берегу. Что называется, опустились руки. Потом, сжав зубы, поднялся и вернулся к фургону; пустая клетка без крышки лежала на боку, прочие были целы, и девять желтозубых тварей поглядывали на Гая с нескрываемым злорадством.

Вернувшись к воде, он лег на живот и заглянул под мост. На замшелых камнях играли блики; под самым брюхом моста было и вовсе темно - как на Гаевой душе. Потому что как минимум половина заработка... заработка ЗА ВСЕ ЛЕТО. И половина его канула в воду. В прямом и переносном... да что там, тьфу.

- Ты что-то потерял?

На дороге, даже и пустынной, подчас случаются путники, даже и любопытные. Ничего особенно странного в этом голосе не было - но Гай напрягся. И спустя секунду понял, что оборачиваться и отвечать очень, ну очень не хочется. А вовсе не отвечать - невежливо; потому, поколебавшись, он отозвался, все еще лежа на животе:

- Нутрия сбежала...

Незнакомец негромко засмеялся.

Гай повернулся на бок, увидел узкие босые ступни и защитного цвета штаны. По правой штанине взбирался муравей; Гай рывком сел и поднял голову.

Ему показалось, что из двух прищуренных щелей на него глянули два острых зеленых прожектора. Успел заметить копну светлых волос, разглядел кожаный футляр на шее - и поспешно отвел глаза. Все сразу. Вот так-то, все беды - сразу...

- Никогда не слышал, чтобы в здешних краях водились нутрии, - задумчиво сообщил прохожий.

Уходи, мысленно взмолился Гай. Я тебя не трогал. Уходи.

Прохожий не внимал его мольбам - стоял себе спокойно и чего-то ждал; тогда Гай пробормотал хрипловато:

- Нутрии... да вон их у меня... целый фургон.

Прохожий отошел - для того, чтобы заглянуть в открытый кузов и удивленно - а может быть, обрадовано - хмыкнуть:

- Ого... Побег из-под стражи. Что они у тебя, зубами прутья грызут?

Большой черный жук перебирался с травинки на листок подорожника. А вот не буду смотреть, твердил себе Гай. Нечего мне на него... на ЭТОГО... смотреть. Не зря болтали, что он... снова объявился. Не зря болтали, а я думал - зря...

Прохожий оставил нутрий. По-видимому, говорить с Гаем ему было интереснее:

- Чего нахохлился?

Жук оступился и скрылся из виду, безнадежно завалившись под листок.

- Как тебя зовут, молчаливый?

А тебе зачем, подумал Гай и втянул голову в плечи.

- Как-как, ты сказал?

- Гай...

- Что будешь делать?

Под сидением в кабине лежал обрезок свинцовой трубы - "на всякий случай". Нет, это совершенно неуместная мысль.

- Делать?.. Сниму штаны и полезу под мост.

- Надеешься поймать?

- Не надеюсь, - буркнул Гай в сторону.

- Хочешь, помогу?

- Нет!!

Гай вскочил, как ошпаренный. Следовало немедленно ехать прочь, но и бросить драгоценного зверя на произвол судьбы казалось немыслимым - а потому оставалось только откинуть крышку капота и тупо уставиться в мотор, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Прохожий, однако, рассудил иначе и убираться восвояси не спешил:

- А почему, собственно, "нет"?

- Спасибо, - выдавил Гай, - но не надо.

Тянулись минуты; Гай с ужасом понимал, что устройство мотора совершенно вылетело у него из головы, мало того - сливается перед глазами, а ведь надо как-то имитировать бурную техническую деятельность...

- Чего ты испугался? - неожиданно мягко спросил прохожий. - Я хочу тебе помочь. Действительно.

- Я вас не трогал, - выдавил Гай.

- Так и я тебя, собственно... ты ведь в Лур едешь? На пушную ферму, как я понял... Где с тебя за эту крысу сдерут и штаны, и шкуру. Так почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог?

Гай с грохотом захлопнул крышку капота:

- Потому что вы ничего не делаете даром.

Собственно, ему не следовало так вот прямо, в наглую, об этом говорить, но прохожий, к счастью, лишь рассмеялся:

- Точно... Но вот раз ты это знаешь, то и другое должен знать: о цене я договариваюсь заранее. Не по силам тебе цена - не соглашайся... А обещания я выполняю. И от других, соответственно, требую того же.

И он нежно погладил висящий на шее футляр. Гай отступил на полшага:

- У меня ничего нет.

- А чего нет, я и не попрошу... Подбрось меня до Лура, подвези, ты же все равно туда едешь.

Гай растерялся, позволяя прохожему продолжать как ни в чем ни бывало:

- Это даже не плата, а так, обмен услугами. Я достану тебе эту водяную крысу, ты возьмешь меня на борт. Идет?

Гай молчал, кусая губы.

Если бы эта зараза не была такой дорогой. Если бы... батрачить целое лето - да на эту поганую, под мостом затаившуюся тварь?!

С другой стороны, длинный-длинный день. В компании... этого. Собственно, будь Гай поумнее - давно смылся бы, и машину бы бросил и нутрий, так нет же - завел беседу, дурак...

- Эге-е, - укоризненно протянул его собеседник. - Ученый столичный мальчик, а боится слухов, сплетней, сказок... Тебя какая старушка ужастиками напичкала? Про то, что я скушаю тебя по дороге? А?

Гай сглотнул, мысленно сопоставляя разумную осторожность с огромным искушением. Собственно, он же ничего ТАКОГО не пообещает...

- До Лура?.. И что, больше ничего? Никаких... ничего?..

- Никаких ничего, - серьезно заверил его собеседник. - Потому как и мне поймать твою крысу несложно, прямо скажем... Давай, думай.

Гай подумал, и у него нестерпимо зачесался затылок.

- Решайся, - насмешливо наседал собеседник. - Ну?

"И упаси тебя Боже, сынок, - говаривала старуха Тина, - заводить разговор с Крысоловом. А уж в сделку с ним вступать - все равно, что продавать душу дьяволу".

- По рукам? - с широкой улыбкой спросил Крысолов.

- Да, - сказал Гай, не услышал своего голоса и повторил уже громче: - Да.

Легенды о Крысолове добирались даже до Столицы, а уж в здешних пустых и темных местах чего только на этот счет не болтали. История о каких-то пропавших детях повторялась во множестве вариаций, но старая фермерша Тина, в доме которой Гай вот уже третье лето снимал комнату - эта вот фермерша предпочитала истории пострашнее. И то, что в университетских аудиториях именовалось "актуальным фольклором" и служило темой для семинаров - все это приобретало среди пустошей совсем не академический, а очень даже зловещий смысл.

Все свои "правдивые истории" Тина рассказывала со знанием дела, как подобает - глухо, монотонно, раскачиваясь и глядя в камин:

- И кого позовет эта дудочка, тот и дубовую дверь прошибет, и в пропасть кинется, и в огонь войдет, как в реку... Мать забудешь и невесту бросишь, ему будешь служить, пока не сотлеешь...

А в комнате сгущались сумерки, а отблески огня превращали лицо старухи в медную ритуальную маску:

- И осела глыба, и сомкнулась щель, и говорят, что голоса их до сих пор слышаться... Вот только слушать никто не хочет - вдруг явится ОН и потребует свое - себе...

...Ладонь Крысолова была жесткая, вполне человеческая ладонь, и вполне дружеское пожатие. Печать, закрепляющая договор, который, как известно, дороже денег.

- Давай клетку, парень.

А ведь я сейчас увижу, как он это делает, подумал Гай смятенно.

- Дверцу-то прикрути чем-нибудь...

Гай поспешно закивал. Завозился с мотком проволоки, засуетился, стараясь не глядеть, как руки Крысолова расстегивают замок на кожаном футляре. И все равно нет-нет да поглядывая.

- Глазами-то не стреляй, иди сюда... Посмотри... какая красивая.

Никто не поверит, подумал Гай отстраненно. Никто не поверит, что я ее ВИДЕЛ.

Флейта была действительно... красивая. Покрывающие ее лак, темный, в мелких трещинках, казался живой кожей. Загорелой и гладкой. И впечатление усилилось, когда флейтист провел по ней пальцами:

- И разве можно ее бояться?..

Боятся как раз не ее, а тебя, подумал Гай сумрачно.

Крысолов поднял флейту к губам.

Звук, протянувшийся над речкой, меньше всего имел отношение к музыке. Скорее он походил на голос больного, очень старого и очень одинокого зверя; у Гая ослабели колени.

Из-под моста без малейшего плеска возникла черная голова.

Жутковатый звук оборвался; нутрия остановилась в нерешительности, но звук возник опять, громче и настойчивее, и беглянка направилась к берегу, выбралась на песок, потом на траву, покорно заковыляла, волоча мокрый голый хвост, и ошалевшему Гаю потребовался выразительный взгляд Крысолова - тогда он опомнился и захлопнул за пленницей дверку.

- Вот и все... Ты что же, парень, и не рад?..

- Спасибо...

Крысолов протирал свою дудку цветным лоскутком; даже не глядя не него, Гай ощущал на себе насмешливый взгляд.

- Можем ехать, - сообщил он, глядя вниз.

- Пустишь меня в кабину - или пассажиру к нутриям идти?..

Гай изобразил слабое подобие улыбки.

Дорога на Лур, прозванная Рыжей Трассой из-за постоянной, вездесущей желтой глины, знавала и лучшие времена. Когда-то здесь было оживленно, даже тесно, когда-то вдоль обочин толпились кемпинги и закусочные, и любая выбоина немедленно зализывалась, словно языком; трасса, возможно, и помнила былые дни - в отличие от Гая, который слишком молод и тех времен не застал. Теперь дорога изменилась - можно ехать целый день и не встретить ни человека, ни машины; за эту возможность спокойного одиночества Гай, собственно, и любил Рыжую Трассу.

Навстречу тянулись рощицы и перелески, холмы, поля, пустыри; иногда попадались заброшенные кладбища со вросшими в землю крестами, но чаще - железные скелеты придорожных строений. Иногда бросался наутек заяц, или мелькала в траве лисья спина, паслись одичавшие козы, меняли свою форму облака, водили хоровод дальние и ближние деревья, неизменным оставался только горизонт. Справа петляла река, то подбираясь к дороге вплотную, то убегая в сторону; Гай любил Рыжую Трассу, и даже сейчас она действовала на него успокаивающе. Как дружеская рука - не трусь, мол, обойдется...

Сначала путники ехали молча, Гай сидел, съежившийся и напряженный, и делал вид, что целиком поглощен дорогой. Но день, как на грех, был таким ясным и ярким, а небо таким невозможно синим, а мир вокруг так обласкан солнцем, что все страхи и опасения постепенно выцвели, поблекли, сделались неуместными и почти смешными. Все эти легенды, бодро думал Гай, хороши ночью у камина, а в полдень не отягощайте меня "актуальным фольклором", никакого, понимаете, эффекта... И, уверившись в собственном спокойствии, Гай повеселел, перестал хмуриться и принялся исподтишка разглядывать собеседника.

А тот сидел, подобрав под себя длинные ноги - кабина была ему маловата - и выставив локоть в окно; совсем, казалось, забыв о Гае, о смотрел куда-то в небо, и с лица его не сходила насмешливая, отрешенная полуулыбка. На коленях, обтянутых защитными штанами, лежала сумка, причем почему-то обгорелая, но не сильно, а чуть-чуть. Одна рука Крысолова покоилась на клапане сумки, другая рассеянно поглаживала футляр с флейтой, и при этом на мизинце вспыхивал и гас красный камень, встроенный в колечко. В опущенное окно врывался ветер, трепал желтые волосы Крысолова, теребил выцвевшую клетчатую рубашку, трогал шейный платок, состроченный из лоскутков, и Гай тут только осознал, откуда взялась эта кличка - Пестрый Флейтист...

- На дорогу смотри.

Гай вздрогнул. Покрепче ухватился за руль.

Дорога скользнула в сторону от реки, чтобы потом опять к ней вернуться; пропылил - редкий случай! - встречный грузовик, незнакомый водитель приветственно взмахнул рукой, Гай ответил и долго следил в треснувшее зеркальце за удаляющимся желтым облачком.

- Тебе не скучно целый день одному в кабине? - небрежно спросил Крысолов.

Гай пожал плечами. Вероятно, его попутчик не имел представления ни о прелести одиночества, ни о притягательности бесконечной дороги; объяснять что-либо Гаю никак не хотелось, и потом он только коротко вздохнул:

- Нет.

- И не страшно? - продолжал Крысолов все так же небрежно. - А вдруг мотор заглохнет, или там авария, или сердечный приступ?.. Впрочем, для сердечного приступа ты еще, пожалуй, молоденек.

Гай подозрительно на него покосился. Хотел сказать, что с подозрительными спутниками путешествовать куда опаснее - но не сказал, конечно. И не сказал, что знает Рыжую Трассу, как свою ладонь. И вжился, как в привычную одежду. И что скука приходит, как правило, в шумной толпе...

Среди местной молодежи Гай был безнадежно чужим, как, впрочем, безнадежно чужим он был среди братьев-студентов. Он умел рассказывать анекдоты и органично вписываться в попойки, он даже нравился фермерским дочкам - но своим от этого все равно не становился. Его, кажется, даже побаивались, и в друзья к нему никто не набивался; правда, и обижать не обижали, потому что в драку он бросался не раздумывая и дрался так, как дерутся загнанные в угол звери. И даже парни покрупнее, посильнее и позадиристей предпочитали с ним не связываться - "этот, который... бешеный, ребя, ну его..."

Горластой вечеринке - и даже в компании юных девушек - Гай предпочитал общество старой Тины; сидел, уставившись в огонь, слушал и молчал, истории заканчивались - а он все молчал, и даже старуха понимала тогда, что человек этот не здесь, а где - она догадываться не пыталась...

Гай вздрогнул. Крысолов больше не смотрел в небо, а искоса разглядывал его, Гая, и от этого взгляда ладони, лежащие на руле, вспотели.

- Как ты очутился на этой дороге? - спросил флейтист негромко, будто бы сам у себя.

Гай захлопал ресницами:

- Работаю... Ну, работаю. Работаю, а что?..

- Ничего, - Крысолов хмыкнул, как бы с досадой. - работай себе... В городе что нового?

- Ничего, - эхом отозвался Гай и тут же испугался, как бы его ответ не прозвучал издевкой. - ну, студенты там... бунтуют...

- А ты? Не бунтуешь, ты же студент?

А ты все знаешь, подумал Гай тоскливо. И буркнул сквозь зубы:

- Мне некогда. Летом не заработаю - чего зимой жрать-то?..

- С голоду умрешь, что ли?

Крышу кабины задела ветка, потом еще одна. Дорога сузилась и нырнула в маленькую рощу.

- Тебе что, больше негде подработать? Все-таки студент блестящего университета...

- Что сейчас блестит... - пробормотал Гай угрюмо. - Ничего не осталось... блестящего...

- Да репетитором бы нанялся... несложно и пристойно, а здесь... пыль глотаешь...

- Здесь лучше.

- Объясни.

Гай разозлился не на шутку. Вот прицепился, клещ, ничего не было в договоре о том, что он будет болтать всю дорогу...

- Платят хорошо, - выдавил он неохотно. Передохнул и добавил совершенно неожиданно для себя: - И потом, я отсюда родом.

Нет, ну что за сила дернула за его неболтливый, в общем-то, язык?!

Крысолов хмыкнул. Поерзал, устраиваясь поудобнее:

- Ой как интересно... Из Лура?

- Из Косых Углов. Это западнее.

- Смотри ты, совсем ведь рядом... К родителям ездишь?

Гай хотел соврать, но не решился:

- Нет.

Этим "нет" он изо всех сил попытался поставить жирную точку; Крысолов, однако, плевать хотел на все знаки препинания.

- Нет? Но родители живы, надеюсь?

- И я надеюсь, - пробормотал Гай устало.

- Да где же они у тебя?

- А кто его знает...

И снова они молчали, но Крысолов не отводил взгляда, смотрел на Гая, и сквозь Гая, и внутрь Гая, в самое нутро, и тот не выдержал наконец:

- Ну не хочу я говорить! Причем тут... Мы что, об этом уговаривались? "За жизнь" рассказывать - уговаривались, да?!

- Не кричи.

Гай осекся. Фургончик, пискнув тормозами, остановился у обочины; Гай стискивал зубы, ему казалось, что он - закупоренный кувшин со жгучим содержимым, и печать во-вот слетит, потому что нечто, наполняющее сосуд по самое горлышко, поднимается и растет, и просит выхода...

Его распирали слова. Он как мог сдерживался - но слова стояли уже у самого горла.

- Ну... Да ладно, не держи себя. Я слушаю, парень.

И, как ребенок, на чье плечо легла рука неумолимого взрослого, Гай начал, сперва медленно и запинаясь, а потом все быстрее и проще, и даже с неким странным облегчением:

- Ну... мать моя родом из столицы. Двадцать лет назад там была заварушка, еще самая первая... А она на вид была явная северянка, а к северянам относились что ни день, то гаже, ей пришлось бежать... В Косых Углах она как раз и осела. А отец тоже был пришлый, из предгорий, там ему видение было или что-то в этом роде, что он человечество должен... спасать... И когда я родился, отца уже и близко не было - предназначение у него... штука суровая, на месте не посидишь... Он пошел творить благо, мать осталась одна, и ей, я думаю, туго пришлось, и я, как говорили, потому только выжил, что родился уж больно здоровущим, килограммов на пять. Я очень долго себя не помню, в пять лет - не помню, в семь - не помню еще... А потом появился Иль.

Он был... ну, вообще-то он был рыжий. В дом войдет - будто факел внесли... Он тоже когда-то бежал из Столицы, потому что северяне - северянами, а рыжих тогда не то что не любили - лютой ненавистью, будто это они во всем виноваты... И вот он прибился в Косые Углы и стал мне вместо отца. И мать при нем успокоилась, повеселела, орать перестала... на всех... Кем он был в Столице - не знаю, он молчал... но уж был он не из простых, это точно. Выучил меня грамоте, сказки сочинять... Кораблики в лужах, змеи какие-то воздушные, с хвостами, как у драконов, и все говорил, говорил - чужие страны, лето круглый год, а в других круглый год зима... Я с ним был, как в крепости, и мать с ним была, как в крепости, он пах табаком, но не сильно, а приятно, он мало курил... У него был шрам над левой бровью. Он каждое утро мылся в бадье, даже в холода, и меня приучил... И он был очень добрый...

Гай замолчал. Старые, забитые в дальний угол памяти, запретные воспоминания все еще имели над ним власть.

- А потом?

Гай проглотил комок в горле:

- Потом мы поехали на ярмарку, там мальчишка стянул у кого-то кошелек, а его поймали... мальчишку... И забили ногами до смерти. То есть они только начали его бить, а тут Иль стал белый, как стенка, даже веснушки... пропали. И... кинулся отбивать того... пацана. А ведь рыжий, рыжих все ненавидели... и до сих пор. Ему бы в тени держаться... внимания к себе... А он кинулся. И они его тоже забили - много, целая толпа, и женщины, и все хотели пнуть, когда привезли домой, то только по волосам и... узнали.

Стояло безветрие.

Солнце подернулось дымкой, и с запада на него ползло, надвигалось нечто зловещее и серое; в кузове тихонько возились нутрии.

- И сколько тебе было лет?

- Десять.

- Ты точно все помнишь?

- А что мне еще помнить? - Гай даже засмеялся, правда, не особенно весело. - Уж то, что было потом, помнить совершенно незачем. Мать после похорон неделю молчала, потом собрала вещички, меня - и вперед, к черту на кулички, в веселый город Гейл... Сперва чуть с голоду не померли, потом мать устроилась на работу и стало полегче. А еще потом в одночасье разбогатели, у матери завелась куча платьев, она по нескольку дней... короче, не было ее. Потом она отдала меня в пансион, что-то вроде привилегированного приюта; вот тут-то мне стало совсем кисло, я сбежал раз - вернули и выпороли, я сбежал два... Не знаю, чем кончилось бы, но мать снова осталась без гроша, бросила прежнюю работу, переехала со мной в предместье... И я очутился в бесплатной школе для бедных. А там был учитель Ким.

Он был... ничего в нем не было рыжего, он лысый был, совсем, как колено, но это был первый человек, который напомнил мне Иля. Жил при школе... Глобус с дырой в боку. Пыль... книжная, она не просто пыль, она будто... будто время слежалось. Собственно, если бы не учитель Ким, черта с два мне быть в университете. У него была дочка... Ольга. Она писала стихи, то есть не писала, а они из нее лезли. Ночью проснется, плачет, дрожит, температура... тридцать восемь... пока не запишет. Запишет - все... Она их потом жгла. И рвала, а они все равно ее мучили, она мне говорила - ну что это, может я ненормальная...

Гай остановился. Перевел дыхание; сумерки, щель в обветшавшем заборе, а за щелью бледное лицо, серый глаз, круглый, как глобус, в обрамлении светлых коротких ресниц...

Ну что за странное существо. Платьице серенькое, как глаза... И шея такая тонкая, что страшно коснуться - вдруг переломишь... Тень, просто тень, серая ночная бабочка на дне белой фарфоровой чашки, живая, даже, кажется, теплая, безбоязненная...

Гай оперся локтями о руль:

- Ну, а потом ее изнасиловали в темном углу двое парней с лесопилки. Соседи узнали, ославили шлюхой... Те парни - она даже лиц не запомнила... Они же наемные, сегодня здесь, а завтра след простыл...

Он криво улыбнулся. Те ли, другие - побить его успели; он помнил исступленную жажду крови, когда, ввалившись в деревенский кабачок, сгреб за грудки первого попавшегося верзилу - ведь это он, он! - и приложил мордой об стол, и что было потом, и как он не чувствовал боли, и как кулаки стесались до мяса, а он все выплескивал ненависть и жажду возмездия, пока, наконец, мир не сжался до размеров ладошки и не померк...

- Короче говоря, учитель с дочкой уехали. Потому как... ну, она даже на улицу не могла выйти. Они уехали, адрес... сперва писали, потом... ну, неразбериха была. Потерялись...

Гай потупился. Вздохнул:

- Вот тут-то мать... встретила свою большую любовь. Я, по счастью, уже большой был. Все понятно... я никогда не смел бы... никогда в жизни... ну... осуждать.

Он замолчал. Наваждение закончилось так же внезапно, как и началось - теперь он был пуст. Пустой сосуд, гулкий, спокойный, и даже дно уже успело высохнуть...

А ведь все это не то что для чужих ушей - это для собственных досужих воспоминаний не предназначено!.. Обрывки и отрезки - да, вспомнятся иногда, ничего с этим не поделать, но чтобы так последовательно, будто на бумаге, не то исповедь, не то мемуары, вот черт...

Он сжал зубы, удерживая раздражение:

- Да уж. Развлек я вас, да?.. А вот все это враки, на самом-то деле я побочный сын герцога, подброшенный в пеленках с гербом... к стенам монастыря. А ведь в пеленки с гербом - в них тоже писают и это... какают, короче. И герб от этого... страдает. И мой августейший отец...

Он осекся. Собеседник молчал; Гай посидел, опершись локтями о руль, потом сказал совершенно спокойно:

- Мой августейший отец лекцию читал в университете. В прошлом году. "Пути спасенья". Вот я его и увидел... Хорошо, что я запомнил, как его зовут. Даже, дурак, подойти хотел... Потом, слава Богу, вразумился и раздумал. И даже не напился по этому поводу... принципиально.

Он хохотнул. Когда человек смеется - он не выглядит жалким; во всяком случае, если он смеется хорошо, натурально, искренне. А вот искренности-то Гаю и не хватило, смех застрял у него в горле, потому что он - вспомнил.

Именно в тот день - когда он "принципиально не напился" - Гаю приснился впервые этот знаменательный сон.

Ему снилось место, где он никогда не бывал - не то город, не то поселок с уродливо узкими и кривыми улочками, а над ними серым брюхом нависали слепые, без окон, дома. Небо над городом было неестественно желтым; под этим желтым небом его, Гая, волокла безлицая толпа, волокла с низким утробным воем, и он знал, куда его тащат, но не мог вырваться из цепких многопалых рук, но страшнее всего было не это. Страшнее были моменты, когда в толпе он начинал различать лица; выкрикивала проклятия мать, грозил тяжелой палкой учитель Ким, скалились школьные приятели, мелькало перекошенное ненавистью лицо старой Тины - и Ольга, Ольга, Ольга... Гай пытался поймать ее взгляд, но слезы мешали ему видеть, он только пытался не свалиться толпе под ноги.

А толпа волокла его, выносила на площадь, посреди которой торчал каменный палец; Гай чувствовал, как впиваются в тело железные веревки, не мог пошевелиться, привязанный к столбу, его заваливали вязанками хвороста выше глаз, и он просыпался с криком, от которого соседи по комнате вскакивали с постелей...

Сон повторялся. Приходил то чаще, то реже, обрастал новыми подробностями, уходил и забывался, возвращался снова вопреки надежде, и не помогали ни травы, ни заговоры, ни отчаянные усилия воли...

Пальцы его на руле свело судорогой.

- Вспомнил? - негромко спросил его спутник.

Гай мельком взглянул на него - и отвернулся.

Что "вспомнил"? Что за интерес в чужих потаенных воспоминаниях?

- А вот про это, пожалуй, не спрашивайте, - проронил он, глядя на собственные ладони, белые и непривычно мозолистые. - А вот об этом я, пожалуй, и не скажу...

- Да и не надо, - неожиданно легко согласился его спутник. - А погодка-то портится... Поедем?

Гай посмотрел на часы, вздрогнул:

- Ох ты елки-палки...

И завел мотор.

Налетел ветер, рыжая пыль взвилась столбом; Крысолов убрал локоть из окна и поднял стекло. Солнце пропало; Гай сидел за рулем, желая слиться с машиной, стать машиной, ничего не знать и не помнить, кроме биения мотора, запаха бензина, мелких камушков, щекочущих шины, и крупных, остающихся между колесами, и выбоин, от которых вздрагивает кузов...

- Не гони так, - попросил Крысолов. - Не жалко меня - пожалей своих нутрий.

Ну я и дурак, думал Гай, все крепче сжимая зубы. Ну я и кретин... И как это он меня так легко раскрутил?!

- Ну и дорога, надо сказать, - тут Крысолов чуть не ударился головой о крышу кабины, - ну и водитель, надо сказать, адский... Ты имел в виду, что вот именно за это тебе прекрасно платят? И набор, вероятно, по конкурсу, охотников полным-полно?

- Нет, - выдавил Гай.

- Что, никому деньги не нужны?

Да что ж он не отстанет никак, подумал Гай почти жалобно. Ну чего ему еще надо-то?..

- Дорога, сами видите... Никому не охота по этой дороге... да еще мимо... ну, места такие. Мимо Пустого Поселка...

Крысолов заметно оживился:

- Пустой Поселок? Парень... словесник, филолог, фольклорист. "Актуальный фольклор в его саморазвитии", а? Купи у меня тему, дешево возьму, а хочешь, бери бесплатно, "глубокие исследования молодого ученого", "юноша, вам уже готово местечко в аспирантуре"...

Гай прерывисто вздохнул. Ладно, смейся.

- Шагающие деревья!.. - продолжал потешаться Крысолов. - Гигантские пауки! Летающие кровососы! Ползучие запальцеукусы!.. Нет, серьезно? Ты мне про Пустой Поселок - в порядке лекции или ты в это веришь?..

Гай хмыкнул. Комичность ситуации заключалась в том, что самым яркий представитель "актуального фольклора" ехал с ним в одной машине.

- Ладно, - отсмеявшись, сказал флейтист. - Хорошо... Пустой Поселок. А что в нем страшного?

Гай молчал. Смотрел на дорогу.

- Пустой - ну и пустой себе... Ты вроде бы пустоты не боишься?

Гай зябко повел плечами. Про Поселок говорили всякое, и так живописно, что, не будь у Рыжей Трассы объездного рукава - нет, никто бы не сел здесь за руль. И он, Гай, не сел бы...

- Нет, парень, ну серьезно... ты в Пустом Поселке бывал?

Гай поперхнулся. Крысолов пожал плечами:

- Сам же говорил - "мимо езжу!" Он же на дороге лежит, неужто не бывал?!

- Прямая дорога, - наставительно сказал Гай, - не всегда самая короткая.

Теперь поперхнулся Крысолов:

- Да? Ну-ну... "Этот парень был смышлен, он не перся на рожон... Этот парень был смельчак, не мечом, а не речах"...

Гай тяжело вздохнул. Крысолов шутил, смеялся и подтрунивал, и поводов для беспокойства вроде бы не находилось, но в Гаевой душе зашевелились почему-то все прежние страхи; совершенно в соответствии с его душевным состоянием на небе сгустились тучи. День съежился, навалилась предгрозовая темень - и в этот самый момент впереди показалась развилка.

Старая дорога, не меняя направления, углублялась в лес и терялась за стволами; новая круто сворачивала вправо, к реке, намереваясь втиснуться между кручей и берегом, пробежаться по самой кромке и избавить путника от пути через Пустой Поселок. Гай решительно свернул.

За окном мелькнул дорожный указатель; далекая вспышка выхватила из мути трудноразличимую надпись "Объезд". Крысолов вдруг тихо засмеялся, и от этого смеха Гаю сделалось не по себе.

- Славный ты парень, - сообщил флейтист, все еще смеясь. - Хочешь, легендочку подарю? Украшеньице актуального фольклора? Про Того, кто живет под землей, и питается исключительно путниками. Объявится где попало, схватит жертву за что придется - и тянет, туда, под корни, глубоко-глубоко... И рытвины от него остаются - ну точно как от экскаватора... Не слыхал?

Земля вздрогнула.

Не гром - и молнии-то не было, глухой подземный грохот; фургон подскочил, на мгновение оторвав от земли передние колеса.

Тормознув, Гай едва не высадил лбом стекло.

- Легче, парень!.. - Крысолов еле успел подхватить свою сумку.

- Что это? - выдохнул Гай. Крысолов улыбался - от уха до уха:

- Подземная тварь дебоширит, по всему видать... А что, страшно?

Гай ощущал вкус собственной слюны. Противный, надо сказать. Металлический.

- Все бы вам насмехаться, - сказал он глухо.

Крысолов поднял длинный палец:

- Запомни раз и навсегда. В моем обществе если чего-то бояться... ну, разве что меня. Остального бояться глупо, а я к тебе расположен... по-дружески. Следовательно, мой юный водитель в безопасности, следовательно, поедем, не век же здесь торчать, сейчас будет дождь...

И он подмигнул. И, будто желая подтвердить его слова, совсем неподалеку хлестанула молния и грохнул, расползаясь по небу, гром.

...Это был коротенький участок дороги, где ее прижимала к реке почти вертикальная глинистая стена, усыпанная, как изюмом, пятнышками стрижиных норок; теперь стрижи носились над бесформенной грудой камней и глины, которая была когда-то частью этой стены и которая завалила дорогу от обочины к обочине, не оставляя ни малейшей лазейки не то что для фургона - для бульдозера.

Гай соскочил на землю.

В потемневшую реку скатывались камушки; о возможности обвала говорено-переговорено, но укреплять стену - безумно дорого, да и зачем, не так часто тут проезжают... Ну, пару грузовиков в день, ну, мальчишка на фургоне с нутриями...

Гай поежился, воочию увидев, как кусок дороги под колесами оползает в реку, как вода выдавливает стекла... собственно, ему и выплывать было бы незачем. Потому что если за одну нутрию он еще в состоянии заплатить, то за десять, да еще с машиной...

Впрочем, ничего страшного. Обошлось; Гай перевел дыхание, жизнерадостно обернулся - и только теперь вдруг понял.

Крысолов сидел в кабине. Молчал, смотрел, обнажая в улыбке великолепные белые зубы.

Вот так. Вот так одно обещание, данное в надежде на легкий исход, оборачивается... совершенно другим обещанием. Думать надо было раньше, теперь плачь-не плачь...

Да черт с ней, с нутрией поганой!.. Да жила бы под мостом, заплатил бы Гай, не облез бы...

Он что обещал-то?! СЕГОДНЯ доставить пассажира В ЛУР? А как он доберется, если дорога закрыта? Через ПУСТОЙ ПОСЕЛОК?!

Хлынул ливень.

Ливень долго ждал этого момента и теперь едва не захлебывался от злорадства; рубашка вымокла сразу и противно прилипла к телу, вода текла по волосам и заливалась за шиворот, бесновался ветер, ноги разъезжались в рыжей грязи, капли лупили по щекам, скрывая от посторонних глаз постыдные, злые слезы.

- Зачем? - спросил он у Крысолова. - Что я вам сделал? И зачем так сложно - не проще сразу шею свернуть?!

Губы Крысолова дрогнули, Гай скорее увидел, чем услышал - "Садись в машину".

И не сдвинулся с места - стоял, чувствуя, как сбегают по спине холодные ручейки дождя.

- Садись в машину, - повторил Крысолов, и Гай понял, что не ослушается. Кишка тонка - противиться ТАКИМ приказам.

Он медленно взобрался в кабину, на свое место; вода лилась по стеклам, закрывая мир, а Гаю и не хотелось на него смотреть - он скорчился, обняв мокрые плечи мокрыми руками.

- Ну-ка, посмотри на меня, - негромко велел Крысолов.

Гай согнулся сильнее.

- Посмотри на меня.

Гай повернул голову - с трудом, как шайбу на заржавевшей резьбе. И уставился на футляр с флейтой.

- В глаза.

Над машиной ударил гром - кажется, над самой крышей. Крысолов взял Гая за подбородок:

- Посмотри мне в глаза.

Гай рванулся, высвободился и отчаянно, с куражом самоубийцы глянул прямо в узкие, зеленые, бьющие взглядом прорези.

Ничего не случилось.

По крыше кабины молотил дождь, казалось, прошло пару лет, прежде чем Крысолов сам, первый отвел взгляд, и тогда Гай обессиленно откинулся на спинку кресла, и зажмурился, понемногу расслабляясь.

- А теперь послушай меня, - тихо начал флейтист. - Я не истребляю студентов и не охочусь на сезонных водителей. И вряд ли силы земли и неба объединились, чтобы восстать против прибытия в Лур десятка нутрий... Никто не собирается сживать тебя со свету. Раньше, чем ты это поймешь, нет смысла разговаривать.

Крысолов выжидательно замолчал; Гаю было холодно, мокрая одежда липла к телу, кураж прошел, оставив после себя озноб и обморочную слабость.

Флейтист вздохнул. Открыл сумку, вытащил плоскую металлическую флягу и доверху наполнил граненый колпачок:

- Выпей.

- Не хочу.

- Не будь дурачком... Это не яд. Выпей.

Гай принял колпачок, едва не расплескав густую темную жидкость; обреченно опрокинул напиток в рот, захлебнулся и закашлялся. На этом неприятности, по счастью, закончились - по телу стремительно разлилась волна спокойного тепла, горячо вспыхнули уши и моментально высохла рубашка.

- Паниковать будешь? - серьезно осведомился Крысолов.

- Нет, - отозвался Гай, не очень, правда, уверено.

Ветровое стекло, омываемое потоками дождя, совершенно перестало быть прозрачным. Щетки-очистители и не думали бороться - замерли, безвольные, будто мокрые усы недавно издохшего жука.

Зачем я ему, думал Гай под непрерывный грохот грома. Именно я. Вроде как муравья взяли на ладошку, их сотни тысяч, в муравейнике, но попался именно этот, вот повезло... А может, побалуется - и отпустит?..

Крысолов смотрел, и совершенно ясно было, что ни одна Гаева мысль не умеет от него укрыться, Гай сидит перед ним совершенно понятный, как деревенский дурачок, как открытый букварь; ответом на косой насупленный взгляд снова была улыбка - ряд великолепных, первозданно блистающих зубов.

- Смешно? - спросил Гай глухо. - Вы серьезным вообще не бываете?

- Бываю, - добродушно отозвался Крысолов. - Но это зрелище не из приятных.

Гроза выдыхалась.

Гром не стрелял больше, как пушка, гром устало ворчал из-за реки, которая, наоборот, раззадорилась, раздулась и вообразила себя могучим потоком. Ливень сделался дождиком, дорога превратилась в сплошное желтое месиво.

- Что теперь? - поинтересовался Гай угрюмо.

- Теперь... - Крысолов рассеянно почесывал бровь. - теперь... Ты сумеешь здесь развернуться?..

Дождь прекратился вовсе.

Машина то и дело пробуксовывала, Гай с ужасом думал о заглохших моторах и увязших колесах - что тогда, во исполнение обещания, на плечах его тащить?!

- Послушай, парень... Так называемый "актуальный фольклор" - ты действительно думаешь заняться всерьез? Или просто случайно - старуха сболтнула, воображение заработало... А?

Гай вздохнул.

- Я вот к чему все это веду - история есть одна, как раз о здешних местах история, очень любопытная - и ты ее не знаешь. На что спорим, что не знаешь?..

- Дорога плохая... - пробормотал Гай устало. - Разрешите, я сосредоточусь.

- Сосредоточься... Я же тебе не мешаю. Я просто чинно-благородно рассказываю историю... Вот, вообрази, много сотен лет назад в здешних краях свирепствовала эпидемия. Одни селения вымирали полностью, другие в ужасе разбегались... гибли в поле, гибли от зверей, от голода... Ты сосредоточься, сосредоточься, считай, что я сам себе рассказываю... Ну и вот, в одном селении появился человек, который придумал лекарство. Не вакцину, о вакцине тогда еще речи идти не могло... Но тот парень был учеником знахаря, травником, да вообще талантливым ученым - составил некое зелье, причем совершенно интуитивно... И вот, он вылечил-таки половину поселка, хотя и своей шкурой, надо сказать, рисковал... Страх, отчаяние, измученные темные люди... Да, смелый был парень. И упрямый. И сделал свое дело - тот колокол, что звонил у них по умершим... день и ночь звонил... колокол замолчал наконец. И настало время благодарности...

Гай не отрывал глаз от дороги. Гай старательно объезжал размытые дождем выбоины - но слушал, слушал со все большим напряжением, и потому повисшая длинная пауза заставила его переспросить:

- Отблагодарили?..

- Да. Еще как. Они объявили его колдуном. А знаешь, как во все времена поступали с колдунами?

- Хорошо с ними не поступали...

- Да уж. Чего хорошего в смолистом пятиметровом костре.

Машина подпрыгнула, попав колесом на камень.

- Они хотели его сжечь?

- Хотели. Хотели и сожгли, будь уверен, потому что они тоже были люди обстоятельные, с характером, и любили доводить дело до конца.

Гай молчал. Ему почему-то сделалось очень грустно. Прямо-таки тоскливо.

- Сказка произвела на тебя впечатление?

Машину тряхнуло снова.

- Нет, - сказал Гай медленно. - Сказки справедливы. В сказке было бы - пациенты поклонились спасителю в ноги и назначили его князем... А то, что вы рассказали, скорее похоже на правду.

- Какая разница, - усмехнулся Крысолов. - Все это было так неимоверно давно...

- Все это повторяется много раз, и причем совершенно недавно, - в тон ему отозвался. - Со спасителями... поступают именно так. Впрочем, что я вам рассказываю, вы же лучше меня знаете...

- Слушай, ну ты мне нравишься, - сказал Крысолов совершенно серьезно. - Кстати, тот парень, про которого речь, был совершенно молодой. А выглядел еще моложе своих лет - но не ребенок, чтобы жалеть. И не старик, чтобы проникнуться уважением... И он был не местный. Пришлый; кто знает, если бы он вырос среди сельчан - может быть...

Гай осторожно на него покосился:

- А вы так говорите, будто видели его своими глазами.

- Да я ведь тоже в некотором роде... фольклорист. Так, останови-ка.

Гай вздрогнул - за разговорами они подъехали к развилке; солнце пробивалось сквозь редеющие облака, и мокрая трава вспыхивала сочными, цветными огнями.

- Вы потащите меня в Пустой Поселок, - Гай не спрашивал, а просто сообщал.

- Да.

- Не надо...

- Послушай, мы ведь обо всем договорились, да?.. Идем-ка, покажу тебе одну вещь.

Крысолов легко соскочил на землю, и Гай последовал за ним - через "не могу". Воздух и солнце - потрясающий коктейль, в другое время Гай вздохнул бы полной грудью и глупо улыбнулся, он и теперь поддался обаянию этого дня - на секунду, не больше...

- Сюда, - позвал Крысолов.

Он стоял в двух шагах от того, что Гай привык считать дорожным указателем. На самом деде это был двухметровый древесный пень с приколоченной к нему трухлявой доской.

- Читаем, - торжественно объявил флейтист. - Что тут написано?

Надпись масляной краской, гласившая "Объезд", была теперь ярко освещена полуденным солнцем. Корявая стрелка отправляла путника к завалу из камней и глины - там, на берегу, где носятся потревоженные стрижи...

- Здесь написано, - глухо сказал Гай, - что не следует соваться, куда не следует.

- Хорошо, - сказал Крысолов с видимым удовольствием. - Не следует, стало быть, куда не следует, и следовать никак не может... Кто поставил этот указатель?

Гай коснулся столба кончиками пальцев. Растрескавшаяся кора была мокрой.

- Смотри, - вкрадчиво улыбнулся Крысолов.

Гай отдернул руку.

Мертвый указатель ожил. Сперва показалось, что он покрылся сплошным слоем суетящихся насекомых, но на влажной коре не было ни муравьишки - просто столб стремительно молодел. Будто кинопленку в ускоренном темпе пустили назад; исчезла надпись, сделанная белой масляной краской, проступила другая, сделанная желтой, и еще одна - снова белой, и еще... Спустя несколько секунд "Объезд" исчез вовсе, а из трещин, щелей и пятен выступила совершенно другая надпись, темная, не очень четкая, на незнакомом с первого взгляда наречии.

- Ну, парень, ты ученый человек, без пяти минут бакалавр... Читай.

- Я не... - начал было Гай и осекся. Он понял, на каком языке сделана надпись - на его родном. Чуть не тысячелетней давности.

Запах аудиторий. Профессор-филолог, плакаты и схемы, словосочетания, выводимые мелом на доске...

Гай был неплохим учеником. Только не мог предположить, что вот так придется применять свое умение.

- "Прохожий, - начал он дрогнувшим голосом. - Ты вступаешь на землю общины..." Тут название.

- Какое? - спросил Крысолов все так же вкрадчиво.

Морщась от напряжения, Гай прочитал:

- "Горелая..." Вроде, Горелая Колокольня. Не, Горелая Башня...

- Браво! - флейтист в восторге обнажил белые зубы. - тебе это название ничего не говорит?

Гай поморщился. По дну его памяти прошла слабая тень - но внезапное озарение помешало ей пробиться наружу. Новая мысль была сильнее.

- Мне кое-что говорит другое, - сказал он медленно. - Судя по знакам, тексту около тысячи лет.

- Чуть меньше. Но где-то так.

- Ну? - Гай выжидательно поднял глаза.

- Ну? - Крысолов, похоже, не понял.

- Так какое дерево столько простоит?! Тут камни крошатся, не говоря уже о людях, которые и знать позабыли... А трухлявый пенек ничего себе стоит, а?

Крысолов расхохотался. Долгую минуту гай, насупившись, наблюдал за его смехом.

- Ох... молодец. Здраво рассуждаешь, и логика твоя безупречна...

Указатель за долю секунды вернулся в прежнее свое состояние; Гай отшатнулся.

- А теперь скажи мне, юноша, - голов флейтиста разом посерьезнел. - Знаешь такое слово - "проклятие"?

Гаю снова сделалось холодно.

- Вижу, что знаешь... Что, ты думаешь, долговечнее - деревяшка или проклятие?

- Проклятие, я думаю, - отозвался Гай хрипло.

- И правильно думаешь, - Крысолов помолчал, потом улыбнулся снова, и Гай почти обрадовался этой его улыбке. - Ну что, теперь поехали?

Гай обернулся и посмотрел на дорогу, уводящую в лес.

Она была живописна. Она была очень мила, эта дорога, в пятнах солнца и тени, удобная, гладкая, почти без рытвин, широкая, отличная дорога...

- Вы не передумаете? - спросил он одними губами.

Его спутник с улыбкой покачал головой.

- Что ж, - сказал Гай почти неслышно.

В последний момент у него мелькнула мысль о том, что будет, если посреди леса обломается машина; толку от этих дум не было никакого - потому что не было выбора, и потому, что первые ветви уже сомкнулись за спиной.

Конечно же, ничего страшного в этом лесу не было. Разве что густ он был чрезвычайно, ну прямо неестественно густ, и, конечно, темноват. Ни полянки, ни тропинки - дорога, узкая и прямая, и ненормально гладкая - ни дерево не решится упасть, ни кустик не выберется за невидимую черту, чистая дорога, будто каждую ночь тут в поте лица вкалывают дорожные рабочие...

Гай поежился. Ему привиделись лесовики, зеленые и лохматые, с лопатами, с сигаретами в растрескавшихся деревянных губах...

Он криво усмехнулся. Чем мучиться всякий раз на Рыжей Трассе - не проще ли лесочком, напрямик, по этой приятной во всех отношениях дороге... Господи, о чем он думает?!

Он едва успел затормозить - дорогу перебежала мелкая зверушка, вроде хорька.

Беспечные твари, думал Гай, снова давя на газ и всматриваясь в обочины, беспечные твари живут непугано и не думают ни о каком проклятии... А при чем тут я?! Ладно, пусть страна эта проклята оптом, целиком, и все мы виноваты... Не то. Проповеди оставим отцу. Горелая Башня, вот... В любом селении была каланча, колокольня, сторожевой пост... Хм, в лесу? А был ли лес? Пожар... Каланча горела, может быть, вместе с поселком... Отсюда название. Горелая Башня.

- Кстати, - сказал вдруг Крысолов. - Возвращаясь к истории о неудачливом лекаре... Ты не хотел бы знать, что стало потом с его, гм, пациентами?

- Хотел бы, - медленно отозвался Гай. - Хотел бы... знать.

- Видишь ли... Случилось так, что их поступок не простился им. И они... короче, были наказаны.

- Кем? - спросил Гай машинально. И тут же прикусил язык; Крысолов, усмехаясь, опустил стекло и с удовольствием оперся на него локтем.

- Что же, - осторожно начал Гай, - к ним снова пришла болезнь?

- Болезнь не пришла, - отозвался Крысолов небрежно. - Они сами отправились... да, гуськом отправились в одно место. Про место я тебе рассказывать не буду - но, поверь, лучше бы им просто умереть.

Крысолов выжидательно замолчал. Гаю показалось, что он, мальчишка, без спросу заглянул в темный колодец, и оттуда, из бездны, на него дохнуло таким холодом и таким ужасом, что руки на руле помертвели.

- Их позвали, и они пошли, - медленно продолжал Крысолов. - Как ты думаешь, жестоко?

- Не мне судить, - с усилием выговорил Гай.

- Не тебе, - жестко подтвердил Крысолов. - Но я спросил сейчас твоего мнения - будь добр, ответь.

- Они были темные, бедные... люди, - с усилием выговорил Гай. - Ослепленные... невежеством.

Он мельком взглянул на Крысолова - и замолчал, будто ему заткнули рот. Ему совершенно явственно увиделось, как из глаз Пестрого Флейтиста смотрит сейчас кто-то другой, для которого глаза эти - только прорези маски. Наваждение продолжалось несколько секунд - а потом Крысолов усмехнулся, снова стал собой, и Гай увидел, как на лбу у него проступил незаметный прежде, косой белый шрам.

- Что же, ты их оправдываешь? - с усмешкой спросил Крысолов.

Гай заставил себя не отводить взгляда:

- Я... не оправдываю. Но так ли они виноваты... как велико... по-видимому... наказание?

- "По-видимому", - с ухмылкой передразнил его Крысолов.

Зависла пауза и длилась долго, пока фургончик, еле ползущий, не въехал в обочину.

- Не дорогу смотрел бы, - сказал флейтист сварливо, и Гай опомнился.

Они ехали и час, и другой; лес не менялся, и в нем кипела жизнь: кто-то хлопал крыльями, кто-то метался через дорогу, кто-то шуршал кустами, охотился, спасался, кто-то песнями подзывал подругу. По стволам плясали блики высокого солнца, но не один из них, как ни пытался, не мог добраться до земли. По крыше кабины время от времени молотили ветки, а Крысолов сидел, выставив локоть в окно, и вот уже минут сорок напевал городские песенки десятилетней давности, и снабжал их комментариями, и мешал Гаю думать, и в конце концов добился своего - Гай смеялся.

Сперва он хмыкал, стараясь удержать губы ровными, как линеечка; потом стал отворачиваться и хихикать и, наконец, сдался, расхохотался до слез, не умея уже ни размышлять, ни бояться, полностью отдаваясь чуть истеричному веселью и то и дело рискуя разбить машину. Кто бы сказал ему накануне, что на подступах к Пустому Поселку он будет ржать, как невоспитанная лошадь?!

От смеха проснулся голод, ранее заглушаемый страхом; я не боюсь, думал Гай удивленно. Я не боюсь и хочу жрать - стало быть, я либо храбрец, либо совсем отупел... Обедать, обедать, обедать!!

Отвечая на его мысли, впереди мелькнул просвет. Через минуту в полумраке леса встал вертикальный солнечный столб - показалась первая на их пути поляна.

- Стоп, - деловито сказал флейтист. - Здесь мы устроим маленький пикник. Господа экскурсанты, покиньте машину.

Гай секунду мешкал - а потом махнул рукой и вышел под солнце. Трава стояла выше колен, если это были колени Крысолова, а Гаю - чуть не по пояс; жадно раздувая ноздри, Гай остро ощутил вдруг, что жив, и пьянящий вкус жизни на какое-то время победил все прочие чувства.

Трава была влажной. Трава расступалась перед ним и снова смыкалась за спиной; он бежал и не понимал, что бежит, просто ноги то и дело подбрасывали его на полтора метра в небо, а небо начиналось прямо от кончиков травы.

- Эге... Прям-чисто кролик в степи. Тонконогая серна... Бегай-бегай, не стесняйся. Да бегай, чего уж там...

Крысолов сидел, подобрав под себя длинные босые ноги; перед ним на траве лежала его сумка, а рядом - чистая скатерть размером с полотенце; последующие полчаса из сумки на скатерть кочевали одно за другим яства, кушанья и блюда.

Обомлевший Гай следил, как сумка выдает порцию за порцией, и сперва с опаской, а потом все охотнее и охотнее знакомился с гастрономическими чудесами, которых он не то что не пробовал - слыхом не слыхивал; он ел - сначала вежливо, потом жадно, потом уже через силу, запивал темным напитком из фляги и закусывал пространными рассуждениями хозяина - потому что хозяином роскошного стола был, конечно, Крысолов.

- Повара, - говорил флейтист, плотоядно щурясь, - есть, по сути, лучшая часть человечества... С поварами мне всегда было легко. Жрецы алтаря, имя которому - желудок... И вот, случилась однажды забавная история. В одной заморской стране, в богатом городе, шикарном дворце местного султана поваром был некий Мустафа...

Гай уже не сидел, а лежал, опершись на локоть, и жевал травинку; рассказ про повара Мустафу лился, обволакивал, убаюкивал.

- А что потом?

- Потом было самое интересное. Ровно через три года я вернулся, как и обещал... Слушай, мы засиделись. Нам пора.

Крысолов поднял голову и посмотрел прямо на солнце, и Гай увидел, что смотрит он не щурясь, широко раскрытыми глазами, смотрит прямо на солнечный диск и не мигает, и Гаю снова стало не по себе.

Перед отъездом добрый Крысолов засунул в каждую клетку по солидному пучку сочной травы; Гай пытался было протестовать - велели в дороге нутрий не кормить - но потом сдался и махнул рукой. На место возбуждению и эйфории пришло равнодушное, сонное оцепенение.

- Так я закончу историю про повара, - продолжал Крысолов, трясясь в тесной кабине. - Когда я вернулся, бедняга струхнул... и все не мог решить, что ему делать - сбежать ли, а может, задобрить... Ты знаешь, у них там и тюрем-то нет, зато полно палачей с кнутами и палками, наказывают сплошь битьем, а если преступление серьезное, так и до смерти забивают... И вот, когда спозаранку прокричали трубы...

Длинный протяжный вопль, подхваченный эхом, покрыл урчание мотора, позвякивание клеток и голос рассказчика. Взвизгнули тормоза; Гай сильно ударился о руль, но не почувствовал боли.

- Вы слышите?!

Крысолов прервал рассказ на полуслове, нахмурился, вслушиваясь в тишину.

- Что это? - прошептал Гай, борясь с постыдным спазмом в животе.

- Это лес, - раздумчиво сказал флейтист. - Лес, понимаешь ли. Такое дело... Поехали.

- Может быть...

- Поехали-поехали. Трогай.

Гай повиновался; машина ползла вперед, и Гаю хотелось, чтобы она присела, подобрав колеса, вжалась в землю. А еще сильнее хотелось оказаться далеко-далеко, пусть хоть и в кабаке, пусть хоть и насмехаются, да хоть и драка...

Он вдруг напрягся, подавшись вперед; там, на обочине, в путанице света и тени ему померещился некий темный предмет. Нет, не померещился... Или... Нет...

- Лежит, - сказал он хрипло. Крысолов поднял брови; он смотрел туда же, куда и Гай.

- Лежит, - повторил Гай с отчаянием. - Вот...

Впереди, на краю дороги, среди грязноватой груды прелых прошлогодних листьев лежал человек.

Женщина.

Темно-синий поношенный плащ комом сбился на спине, до половины накрыв голову, оставляя на виду тонкую ногу в коричневом чулке и путаницу волос на затылке. Правая рука женщины, выброшенная вперед, еще минуту назад скребла глину; на хрупком запястье сидел массивный браслет желтого металла. Похоже, золотой.

- Господи, - пробормотал Гай глухо. Машина дернулась вперед; Крысолов опрокинулся на спинку сидения, а Гай уже тормозил, на ходу распахивая дверцу, другой рукой нащупывая аптечку под сидением, и руки тряслись:

- Господи...

- Ты куда? - резко бросил флейтист.

Гай уже спрыгнул на землю. Лихорадочно огляделся в поисках возможного врага - никого не увидел, шагнул к лежащей. На мгновение сделалось страшно до тошноты - странная женщина, может быть, мертвая, посреди леса - но Гай рывком преодолел слабость, сжал зубы, склонился, протянул руку, намереваясь отвести плащ...

Его грубо схватили за ворот. Подняли над землей и швырнули так, что он пролетел метра два и рухнул на дорогу.

Глаза Крысолова горели, как зеленые лампы; смерив Гая холодным взглядом, он носком босой ноги отодвинул в сторону упавшую аптечку:

- Ну, ты и...

Через секунду в руках у него оказалась флейта; Гай зажал уши руками.

Звук пробился и сквозь пальцы. Звук был нехороший, выворачивающий наизнанку, совершенно мучительный звук; Гай открыл было рот, но крикнуть не успел.

Не переставая играть, Крысолов обернулся к лежащему телу; тело дрогнуло. Тело конвульсивно дернулось - и перестало быть телом, скомканный плащ зашевелился, это был не плащ уже, а огромная черная перепонка, и под ней не было женского тела - слепая труба, похожая на обрубок змеиного тела, кожистый мешок с гроздью тонких суставчатых щупалец, так точно имитировавших черные человеческие волосы... И нога в коричневом чулке сделалась пульсирующей кишкой, а там, где Гаю мерещилось колено, открылся мутный, будто подернутый жиром глаз. И золотой браслет на запястье обернулся костяной пластинкой.

Гай подбросило, будто пружиной. Он отполз к фургону, спрятался за колесом и укусил себя за руку.

- Жизнь во всех ее проявлениях, - брезгливо заметил Крысолов. - Живем, используя инстинкты. Причем приманки сразу две - добрый мальчик кидается спасать несчастную тетю, а жадный, к примеру, шоферюга захочет снять золотишко... Смотри, какая худая. Вот-вот с голоду околеет.

Кожистые бока неведомой твари поднимались и опадали; от булькающего хрипа, который при этом получался, Гая чуть не стошнило.

- Улиток, наверное, жрет... Потом как людей здесь, как я понял, давно не бывает. А кто бывает - у тех страх пересиливает и жадность, и это самое... благородство... Безнадежно. Безнадежно, - резюмировал он, обращаясь к кожистому мешку. Тот задергался, засучил лапами, и близкий к обмороку Гай разглядел на боку твари - широкую пасть. Как "молния" на переполненном чемодане; пасть опоясывала мешок по кругу, и Гай вдруг ясно вспомнил одного фермера, год назад пропавшего в окрестностях леса, косоглазого застенчивого парня, молчаливого, странноватого, немного "не в себе"...

Гай всхлипнул. Аптечка валялась на боку, потеряв в пыли баночку с нашатырным спиртом, пузырек йода и запечатанный в бумагу бинт.

Многочисленные ноги кожистой твари вдруг напряглись, поднимая тело почти вертикально, круглый глаз мигнул; Гай хрипло вскрикнул - Крысолов удивленно поднял брови:

- Смотри ты...

Он вскинул руку, потом опустил, и страшное тело опрокинулось, осело, забилось в конвульсиях. Крысолов занес руку снова - тварь почти человеческим голосом застонала; рука упала - тварь распласталась среди листвы, и круглый глаз на кишкообразном отростке помутнел еще больше. Крысолов поднял руку в третий раз, задержал ее на весу, потом сказал со вздохом:

- Пошел вон.

Тварь дернулась; Крысолов убрал руку:

- Пошел вон, говорю!..

Тварь исчезла мгновенно - только что ворочалась в груде листьев - и вот уже нет ее, взлетела по стволу, растворилась в ветвях.

- Вот и все, - рассеянно сообщил Крысолов.

Гай сидел, привалившись спиной к колесу, и смотрел, как он протирает флейту цветным лоскутком; закончив этот ритуал и спрятав дудочку в футляр, Крысолов наклонился, чтобы неторопливо и тщательно собрать содержимое аптечки. Потом вздохнул, в два широких шага подошел и остановился рядом:

- Зачем ты это сделал?

- Я ничего не делал, - ответил Гай с земли.

- Нет, ты сделал. Ты остановил машину, схватил этот вот смешной сундучок... Думаешь, тебе помог бы йод? После встречи с таким вот... гаденышем?

- Я думал...

- Ты вообще не думал. Ты схватил и побежал... теперь скажи мне - зачем?..

Гай открыл было рот - но осекся под взглядом Крысолова. Потому что под этим взглядом любые слова казались смешной, игрушечной, затасканной чепухой.

- Посмотри на меня, - приказал флейтист.

Гай поднял голову. Лес качнулся и поплыл - недвижными оставались только две зеленые щели; потом на них медленно опустились веки. Крысолов зажмурился.

- А знаешь, - проговорил он, не открывая глаз, - как выглядел бы мир, если бы всякое так называемое доброе деяние... получало немедленную награду? Ну, хотя бы не наказывалось, а?..

Гай не знал, что ответить. Он слишком жалок и глуп.

Флейтист хмыкнул и посмотрел на небо.

- Нам пора, - сказал он прежним тоном. - Поехали.

Спустя еще час пути лес разбился о красную кирпичную стену. Ворота, крепкие, будто не знавшие времени, стояли распахнутыми - заходи. Дорога и входила, и терялась где-то там, в глубине; Гай притормозил, беспомощно огляделся в поисках объездного пути - тщетно. У стен поселка лес смыкался, будто стража; над черной сутолокой строений нависала далекая башня. Каланча; Горелая Башня...

- Ну? - негромко спросил-приказал Крысолов.

Взвыл мотор.

В детстве он вот таким же образом пролистывал в книгах страшные страницы. Быстрее, и ничего с тобой не случится. Быстрее...

Машина еле ползла.

Мотор ревел - а фургончик тянулся, будто вязнущая в смоле букашка, Гай трясся, вцепившись в руль, а навстречу ему плыла главная улица Горелой Башни - Пустого Поселка, столь явно, полностью и давно пустого, что даже крапива не решается поселиться в тени здешних заборов. Даже могучий лес не умеет перешагнуть за ограду - ни травинки, ни муравья, ни птицы, вообще ничего живого, стерильно, пусто и чисто, Гай ощущает эту пустоту, это вкус погубленной воды, перекипяченной, много раз прогнанной сквозь кубы - вкус мертвой воды, в котором нет вообще НИЧЕГО...

- Ты смотри по сторонам, - все так же тихо попросил Крысолов. - Ты смотри, может, о чем-то захочешь вспомнить... Поговорить о чем-то, спросить, ты приглядись, разве не любопытно...

Гаю не было любопытно. Ничего любопытного нет в людском жилье, откуда людей изъяли внезапно и силой; мелкие, неуловимые детали человеческого присутствия делали всеобщую пустоту еще более жуткой. След деревянного башмака в грязи перед открытыми воротами. Повозка, груженная золотой соломой, свежей, никогда не знавшей дождя. Колодец с целехоньким ведром - подходи и пей... И, кажется, вода в ведре волнуется. Точно, волнуется, будто его только что поставили на землю, секунду назад... Гай уверен был, что, вздумай он коснуться колодезного ворота - ручка будет теплой. Теплой, тысячу лет хранящей тепло ладоней...

Здесь пахнет людьми. И одновременно здесь пахнет запустением - невыносимый коктейль. И машина ползет, как во сне, ежесекундно одолевая невидимые преграды...

- Останови, Гай.

Кажется, Крысолов впервые назвал его по имени.

- Останови...

Гай, не задумываясь, вдавил в пол педаль газа; машина рванулась - и тогда мотор захлебнулся. Заглох; фургончик неуклюже подпрыгнул, тряхнул клетками в кузове, вильнул - и въехал в невысокую оградку чьего-то палисадника.

И сразу стало тихо. Как в вате.

- Ну, Гай... Пойдем.

- Этого не было в договоре, - Гай смотрел прямо перед собой. В угол темного деревянного дома, под которым, возможно, при закладке положили живого петуха.

- Этого не было, - повторил он шепотом. - Мы так не договаривались.

Крысолов вздохнул:

- А ты бы не согласился. Если бы мы договаривались ТАК.

- А на фиг вам мое согласие?!

- Прекрати истерику. Есть некто, желающий тебя видеть. Сегодня. Сейчас. Для кого-то это очень важно, и я хотел бы, чтобы ты был похож на мужчину. Умеешь?

Гай молчал, пытаясь осознать глубину поглотившей его пропасти. Пропасти, которую он принял за лужу и смело прыгнул. И вот теперь летит, летит, а дна все нет и нет...

В устах Гая был сейчас единственный весомый аргумент. По крайней мере, совершенно искренний.

- Я боюсь...

- Я знаю.

- Я не хочу!..

- Но что делать-то...

А что делать-то, в тоске подумал Гай.

Крысолов легко соскочил на землю; сумка его осталась лежать на сидении, медленно соображавший Гай успел удивиться - надо же, всю дорогу держал, как сокровище, а теперь оставляет... Железные ступеньки кабины показались ему высокими, невозможно крутыми, и потому он выполз наружу неуклюже, как измазанная маслом вошь.

Истертые булыжники мостовой обожгли ему ноги. Ощущение было таким правдоподобным и сильным, что он с шипением втянул в себя воздух; по счастью, ожог существовал только в его воображении. Мостовая - Гай специально нагнулся, чтобы потрогать их рукой - была совершенно холодная. Как и подобает трупу.

Флейтист кивнул ему - и молча углубился в переулок, как бы не сомневаясь, что Гай последует за ним; и Гай последовал, будто собака на веревочке. Крысолов шагал размашисто и спокойно, будто по родной улице, будто в тысячный раз, будто на привычную работу; на работу, думал Гай, глядя, как мелькают босые пятки проводника. На работу, он завел на колокольне какую-то тварь и теперь кормит ее путниками... Бред. Нет, но откуда среди этих мощных, музейный строений взялся новенький, поблескивающий стеклом коттедж?!

Зрелище было настолько диким, что Гай замедлил шаги. На изящной скамейке у высокого крыльца лежала, развернув станицы, порнографическая газетка. С позавчерашним - Гай пригляделся - да, позавчерашним числом на уголке страницы...

Он припустил почти бегом. Почти догнал Крысолова, хотел крикнуть - но крик не получился; проводник шагал легко и размеренно, не шагал даже - шествовал, будто свершая неведомый ритуал, и от прямой спины его веяло такой торжественной невозмутимостью, что Гай не решился приблизиться.

Тогда, в борьбе с цепенящим ужасом, он стал вслух считать шаги:

- Сто тридцать семь... сто тридцать восемь...

Крысолов свернул.

Новая улица, темнее и уже, стены, дома, ограды, снова стены, и все меньше окон, будто лица домов - без глазниц.

- Тысяча два... тысяча три...

Дрожащий голос Гая звучал все тише, пока не перешел в шепот, потом в хрип, а тогда и вовсе умолк.

Вот она, площадь у подножия колокольни. Странно большая, неправильной формы, мощеная булыжником площадь. А посреди нее...

Гай встал, как вкопанный.

Посреди площади торчал каменный палец. Веревки, впивающиеся в тело, улюлюканье толпы...

Каменный столб покрыт был слоем копоти. И помост вокруг усыпан пеплом.

И в какой-то момент Гаю стало даже легче - вот оно что, это просто тягостная вариация знакомого сна. Скверно, что сон вернулся - но из сна можно выскользнуть. Удрать, проснуться, уйти...

И он свирепо укусил себя за запястье. Все душой надеясь, что наваждение рухнет, что он проснется в проходной комнатке старухи Тины, посмотрит на часы и убедится, что опоздал на работу...

- Мало ли что человеку приснится, - сказал Крысолов, не оборачиваясь. - А вдруг тебе приснилось, что ты студент? Что ты подрабатываешь? Что ты везешь нутрий?..

В последних словах абсолютно серьезной фразы проклюнулась вдруг издевка; Гай тупо смотрел на свою руку - с белыми следами зубов. На его глазах следы наливались красным, и проступала даже кровь...

- А вот и нет, - сказал он, превозмогая озноб. - Я есть. Я родился, я вырос, я есть, черт побери, и мне ничего не снится... А здесь я не был. Никогда. Ни разу.

- Ты уверен?...

И Гай увидел, как Крысолов вынимает из футляра флейту. И хотел даже сказать что-то вроде "не надо", но слова так и застряли у него в горле.

- Иди сюда... Будешь стоять рядом. И не смей гнуться!.. - голос флейтиста вдруг занял собой всю площадь. И Гай увидел на месте своего проводника - темную громадину, чудовищный силуэт на фоне вдруг потемневшего неба. Увидел и отшатнулся - но его подхватили и рывком вздернули на помост.

Звук флейты.

Ничто в мире не может издавать такой звук. Это и не звук даже - его слышат не ушами, а шкурой, пульсом, сердцем, и мир, заслышав его, треснул.

По одну сторону трещины остались деревни и Столицы, церкви и тюрьмы, базары и кладбища, больницы и бордели; по другую - безлюдная площадь, которая больше не была безлюдной.

Их сотни. Их много сотен; Их выплеснули узкие улицы, или они вышли из-под земли, а может быть, они всегда стояли тут в ожидании этого дня. А теперь день настал, и для них не было ничего страшнее, чем опоздать на Зов. Площадь была уже полна, а они все прибывали и прибывали. Гай корчился от проникающего под кожу звука, и вот тогда, когда терпеть уже не оставалось сил - звук оборвался.

Ни шороха, ни шепота. Сотни лихорадочно блестящих глаз.

На Горелой Башне гулко и страшно ударил колокол.

- Все ли явились, палачи?

Это не был голос Крысолова, и вряд ли это вообще был человеческий голос. Гай взглянул - и тут же пожалел, потому что на месте Крысолова высилась фигура, уместная разве что в кошмарном сне. Пылали зеленые лампы на месте глаз, и черными складками опадала зубчатая, проедающая пространство тень, и когда фигура повелительным жестом подняла руку - ударил красный сполох на месте колечка с камушком.

- Все, - отозвался из толпы голос, подобный деревянному стуку.

- Вы не забыли? - спросил Тот, кто был Крысоловом.

- Мы помним, - сказал другой мертвый голос.

Страшная рука вдруг вытянулась, указывая прямо на Гая:

- Вот он.

Гай хотел вздохнуть - но ведающие дыханием мышцы не послушались, сведенные судорогой. Бежать было некуда, ноги, казалось, по колено вросли в каменный помост, страшно хотелось кричать - но в этот момент он ясно услышал голос прежнего Крысолова:

- Спокойно, парень. Спокойно, мальчик, это всего лишь я!..

Сотни измученных глаз смотрели прямо на Гая.

- Узнаете? - спросил нечеловеческий голос, а в это время сильная и вполне человеческая рука предусмотрительно взяла Гая повыше локтя.

- Да, - пронеслось по площади, будто вздох. - Да, да, да... Это он...

Это не я, хотел крикнуть Гай, рванулся, но держащая его рука тотчас же превратилась в стальной капкан. Гай обмяк, и тогда площадь колыхнулась, вздохнула и опустилась на колени.

- Отпусти нас, - донеслось из коленопреклоненной толпы. - Мы достаточно наказаны.

- Не я прощаю, - сказал Тот, кто был Крысоловом. - Прощает теперь он, - и черная рука с красным сполохом снова указала на Гая, и тому показалось, что вытянутый палец болезненно вошел ему в сердце.

Толпа вновь колыхнулась - и замерла. Гай различал теперь лица. Молодые, старые, худые, одутловатые лица, и лица со следами былой красоты; из-под капюшонов, шляп и платков, и даже металлических шлемов, воспаленные, опухшие глаза и глаза ясные, почти детские - и все с одинаковым выражением. Так смотрит на жестокого хозяина несчастная, давно отчаявшаяся собака.

- Вот, посмотри, - медленно сказал Гаю Тот, кто был Крысоловом. - Посмотри хорошо... потому что судьба их зависит от тебя.

- И что я должен сделать? - спросил Гай неслышно, но Тот, кто был Крысоловом, услышал все равно. Темная фигура колыхнулась:

- Ты ничего не должен. Можешь простить их, но можешь и не прощать. Это твое право... но вот раньше, чем ты решишь, все же посмотри внимательнее. Ты понял?

- Да...

- Время есть. Смотри.

И на площадь снова опустилась тишина; Гай стоял, и ему казалось, что все эти лица, лица смотрящих на него, что они плывут по кругу, плывут, не дыша и не оставляя застывшей мольбы. Ему снова сделалось жутко - но на этот раз он боялся не за себя. А за кого - никак не мог понять.

Незнакомые лица. Желтые, как воск; откуда они явились? И что довелось им ТАМ пережить? "Отпусти нас, мы достаточно наказаны"... Меру наказания определяет - кто?..

- Если я не прощу...

- Они отправятся туда, откуда пришли.

- Это... за то, что сложили мне костер?

- Да... но смотри сам.

И Гай стал смотреть снова, и на этот раз в мешанине лиц ему померещилось движение. Чьи-то испуганно дрогнувшие веки, чьи-то забегавшие, слезящиеся глаза...

Он пошатнулся.

..."Дай! А ну дай, дай я, пропусти!.." - "Ры-ижие, мать их растак, расплоди-или..." - "Дай, скотина, пройти дай..." - "А вот кому медок, кому медок сладенький!" - "Морду-то ему подправь, забор подравняй..." - "Сволочи, не трогайте, сволочи!!" - "Ща, щенок, получишь тоже..."

Базар. Ярмарка, бьющий в глаза свет, цветные навесы, золотая солома, томатный сок... Золотые волосы Иля, кровь, кровь, перемазанные кровью тяжелые сапоги...

Гай схватил себя за горло. Таким явственным было воспоминание. Таким... будто вчера...

- Сволочи, - прошептал он сквозь слезы. И увидел, как померкли глаза, посерели молящие лица. Молчаливый обреченный крик.

- Сволочи... Убийцы...

Движение на коленопреклоненной площади. Зеленые огни на лице Того, кто был Крысоловом:

- Смотри еще.

Гай сглотнул. Потому что и смотреть уже не надо было - он ВИДЕЛ и так.

Рваная юбка. Прыгающие губы девочки по имени Ольга, веревка, неумело спрятанная за спиной - "Не стану жить... все равно"... Душная темнота летнего вечера, он не видел этого, но знает, как это было - "Тихо, тихо, не обидим..." - "Да придержи ее, кусается, стерва..." - "Тихо, тихо, не то щас больно будет, слышишь?.." Блестящие бороздки слез, угасшие, тусклые от отчаяния глаза...

Гай медленно провел рукой по ее спутанным волосам. По горячей голове, существующей только в его воображении; убивать нехорошо. Если бы я ВАС тогда нашел...

Откуда навязчивое чувство, что и ЭТИ здесь? Что и они, чьих лиц он не помнит, стоят сейчас на коленях в прочей толпе, и для них тоже миновала тысяча лет искупления... И теперь они тоже каются и умоляют... ЭТИ?! О чем, собственно?..

- А почему именно я должен их прощать? Разве я Бог - прощать?!

- Как знаешь... Не поступай, как Бог. Поступай, как ты... как хочешь. Как можешь.

- Никак не могу...

- Смотри. Смотри еще.

Гай повернулся, уводя взгляд от восковых, умоляющих лиц. Повернулся, шатаясь, подошел к столбу. Провел рукой - пальцы покрылись копотью; медленно опустился на камни помоста. Потянулся к вороту рубашки, но рубашки не было, рука наткнулась на мешковину - одеяние смертника.

"Они были темные, бедные... люди... Ослепленные... невежеством." - "Что же, ты их оправдываешь?" - "Я не оправдываю, но..."

- Это несправедливо, - сказал он глухо. - Нельзя одновременно... на одних и тех же весах... бедных, запуганных темных людей... которые не ведали, что творят... и... этих. Так нельзя, всех вместе, одним судом, так нельзя...

- Здесь не розничная торговля, - это был голос прежнего Крысолова, негромкий и язвительный, - здесь все только оптом... По-крупному. А "ведают" или "не ведают"... Люди, в общем-то, на то и люди, чтобы вот именно ВЕДАТЬ. Суди сам... Я не тороплю.

Гай откинул голову, прислонившись затылком к столбу. Закрыл глаза, но взгляды тех, кто собрался на площади, пробивались, кажется, даже под опущенные веки.

Вот оно что... Вот этот сон.

Не то город, не то поселок с уродливо узкими и кривыми улочками, а над ними... Небо... неестественно желтым... безлицая толпа... с низким утробным воем, и он знал, куда его тащат, но не мог вырваться из цепких многопалых рук, но страшнее всего... начинал различать лица; выкрикивала проклятия мать, грозил тяжелой палкой учитель Ким, скалились школьные приятели, мелькало перекошенное ненавистью лицо старой Тины - и Ольга, Ольга, Ольга... Гай пытался поймать ее взгляд, но...

...Железные веревки, не мог пошевелиться, привязанный к столбу, его заваливали вязанками хвороста выше глаз...

Стоп. Не то; почему среди толпы...

Он поднялся. Подошел к краю помоста, уставился в толпу пристально и жадно; воспаленные глаза не смели больше вопить о пощаде - глаза молчали, и на дне их лежало понимание. Собственной обреченности. И, что самое страшное - справедливости вынесенного приговора...

Гай всматривался. Не могло ему мерещиться - во сне он видел среди НИХ и мать, и учителя, и Ольгу тоже видел, а ведь если это так...

Он смотрел и вглядывался, и время от времени сердце его прыгало к горлу - он узнавал. Лысина учителя - но нет, это не он; глядящие из-за чужих сомкнувшихся спин робкие глаза Ольги - но нет, не она, привиделось, показалось... Плащ точно такой же, как у Тины, а это кто, мама?! Нет...

- Наваждение, - сказал он беззвучно, но Тот, кто был Крысоловом, снова услышал:

- Смотри. Думай.

- Я не могу... Нет, я так не могу.

- Никто не требует невозможного... Стало быть, они обречены.

По площади прошел стон. Жуткий звук, мгновенный и еле слышный; прошел, прокатился волной - и стих. И все они стали опускать глаза.

По одному. Постепенно. Беззвучно. Только что человек смотрел, исходя мольбой о милосердии - и вот взгляд его погас, как свечки. Потупился, ушел в землю - "если ты так решил, значит, это справедливо".

"Если ты так решил, значит это справедливо".

"Если ты так решил..."

Вся площадь, вся огромная площадь, многие сотни людей. Один за другим уходящие взгляды. Опустившиеся на лица капюшоны, склоненные головы, полная тишина.

- Чем они наказаны? - спросил Гай быстро.

Черная фигура чуть заметно покачнулась:

- Не твоего ума дело.

- Но я же должен...

- Не должен.

- Именно я? Почему?!

- По кочану.

Гай вздрогнул. Слишком резкий диссонанс - бесстрастная черная громадина, онемевшая от отчаяния площадь - и этот насмешливый, нарочито язвительный ответ.

Он вернулся к столбу. Сел у его подножия; площадь смотрела вниз. Все взгляды лежали на земле, и казалось, что земля эта покрыта истлевшими, свернувшимися в трубочку судьбами.

- Я думаю, они раскаялись, - сказал он хрипло. - Я прощаю их.

Слова стоили ему дорого; выговорив их, он ощутил одновременно и тяжесть, и облегчение. И теперь...

Он смотрел на площадь - и видел все те же опущенные головы. Все те же согбенные спины, и молчание длилось, длилось...

Ничего не произошло. Ничего не изменилось.

- Сказать мало, - медленно отозвался Тот, кто был Крысоловом. - Ты сказал... а простить-то и не простил.

- Значит, у меня не получится, - сказал Гай шепотом. - Я... не святой, чтобы...

Молчание. Над склоненными головами плыл явственный запах земли - развороченной. Глинистой. Такой, что Гаю без усилия увиделась яма, в которую опускали гроб с изувеченным телом Иля...

"...Нет, темнота не страшная, ты представь, что это она тебя боится... Не ты - ее, а она тебя, понимаешь, вот и скажи - темнота, я добрый, не обижу..."

Гай всхлипнул.

Все напрасно. Ничего нет. Гимн бессилию, обреченности, тоске и смерти. Молча тоскует площадь, а он - что он может сделать?! ЗАБЫТЬ?

А как можно простить, не забывая?

С другой стороны, какой прок в прощении, если - не помнить?..

- Я прощаю вас, - сказал он еле слышно.

Ничего не произошло. Только ниже наклонились головы.

"Нет, темнота не страшная... Не бойся темноты, Гай. Ведь по другую ее сторону, ты знаешь, есть твой дом, и мы тебя любим и ждем..."

- Ну какие вы сволочи, - сказал Гай сквозь слезы. - Ну как я вас ненавижу, ну что вы со мной делаете... Ну зачем мне это надо, за что... Какие вы гады, какие... ну... я...

Он закрыл лицо ладонями. И прошептал, давясь слезами:

- ...прощаю...

Земля дрогнула.

В следующую секунду дома вокруг площади стали падать.

Они рушились беззвучно, не рушились даже, а рассыпались в прах - сначала обнажался остов, потом оставалась медленно оседающая туча пыли. Гай стоял на коленях - и смотрел на этот конец света, пока камни под ним не заплясали, разъезжаясь; закопченный каменный палец накренился и рухнул, распавшись в ничто. Дольше всего держалась колокольня, но и она наконец уронила онемевший колокол и превратилась в груду поросших мхом камней. Распад закончился.

Пустого Поселка, именовавшегося когда-то Горелой Башней, теперь не существовало. Были развалины - древние, затянутые корнями, поросшие кустарником, завоеванные лесом, большей частью неразличимые среди буйной зелени, и единственным знаком цивилизации был автофургон, ожидающий совсем неподалеку, посреди узенькой, поросшей травой дорожки.

Гай сидел на вросшем в землю камне, среди желтой, годами осыпавшейся хвои. И дышал хвоей, а неторопливый лесной ветер потихоньку остужал горящие, прямо-таки воспаленные щеки.

Крысолов деловито стряхнул глину с выцвевших защитных штанов. Присел рядом, отыскал среди хвои камешек, подбросил высоко вверх, ловко поймал. Протянул Гаю:

- На.

Гай взял, подержал на ладони, потом спросил:

- Зачем?

Крысолов пожал плечами:

- Мало ли... Видишь, там дырочка. Талисман...

На обломок столетнего пня села непуганная синица. Где-то заверещала цикада, и голос ее был голосом горячего, безмятежного лета. Цикаде ответила другая - теперь они верещали дуэтом.

Гай бездумно ощупал себя - рубашка, штаны... и воспоминание о балахоне из мешковины. Пальцы помнят... тело помнит, каково это на ощупь...

- Как ты? - негромко спросил флейтист. - Все в порядке?

Гай спрятал лицо в колени и заплакал. Захлебываясь, навзрыд, без оглядки; его слышали только синица и Крысолов. Цикады не в счет - все цикады мира слушают только себя...

Синица удивленно пискнула. Крысолов молчал.

За лесом садилось солнце.

- Мне жалко, - сказал Гай выплакавшись. - Слишком... мне жалко. Этот мир... мне не нравится. Я не хочу... в нем...

- Подумай, - медленно отозвался Крысолов.

Косые лучи заходящего солнца осветили верхушки сосен. По колену Гая взбиралась зеленая меховая гусеница; захлопали чьи-то крылья.

- Мне простятся эти слова? - спросил Гай шепотом.

- Уже простились. За сегодняшний день тебе многое... ну, пойдем. Там ждут тебя твои животные...

Солнце село. Свечки сосен погасли; синица вспорхнула и полетела в лес.

- Где они теперь? - тихо спросил Гай.

- Не задавай глупых вопросов. Это знание не для тебя.

- Я не понимаю одного...

- Ты не одного - ты многого не понимаешь... Вставай, не сиди, время, время, поехали...

Крысолов уже шел к машине; Гай беспомощно проговорил ему в спину:

- Но ведь если... это было со мной, и если... срок их наказания прошел, заклятие снято... то и я тоже должен был... с ними? уйти?...

Крысолов остановился. Медленно оглянулся через плечо:

- Ты и правда в этом что-то понимаешь?.. Фольклорист... Не ешь меня глазами, ничего нового не увидишь. Вставай, пойдем.

Гай поднялся.

- Так... да или нет?..

Крысолов вздохнул. Пробормотал с видимой неохотой:

- Да. По закону - должен.

- Значит...

- Молчи. Ни слова. Считай, что один твой знакомый взял тебя на поруки.

* *

*Когда машина, выехав из леса, выбралась на накатанную Рыжую Трассу, сумерки уже сгустились.

- Тебя не хватились? - поинтересовался Крысолов.

Он по-прежнему сидел рядом с Гаем, выставив локоть в окно.

- Рано еще... - неуверенно пробормотал Гай. И включил фары. До фермы оставался от силы час пути.

- Смотри, луна всходит... - Крысолов удовлетворенно улыбался. Над горизонтом поднимался красно-желтый тяжелый диск.

- Полнолуние... - Гай не то удивился, а не то и задумался.

- Ты же специалист, - подмигнул Крысолов. - Полнолуние, да...

Гай молчал. Ему слишком много хотелось сказать и о многом спросить, но он молчал, почти полчаса, пока Крысолов не тронул его за плечо:

- Останови... Здесь я выйду.

Машина остановилась; дверцы распахнулись одновременно с двух сторон. Гай молча подошел к флейтисту.

- Смотри, - Крысолов указал в сторону, где, еле видимые в сумерках, стояли у дороги несколько сухих деревьев. - Знаешь легенду... про этих?

Темные массивные фигуры, нависающие над рощей и над дорогой, простирали изломанные ветки к луне. Гай неуверенно улыбнулся:

- Их зовут... "молящимися". Так их зовут...

- Да, - кивнул Крысолов. - Это были люди, могучее, сильное племя. В один прекрасный день оно отказалось поклоняться лесному богу и обратилось к Небу. Но Небо было высоко, а лесной бог жил среди них, он разгневался и сказал: "Вечно вы будете молить Небо о пощаде, но Небо не услышит вас". Тогда они вросли в землю и с тех самых пор протягивают руки в молитве, а Небо глухо... Вот так, Гай. Я прощаюсь с тобой. Ничего не бойся - все будет хорошо. Счастливого пути.

Он повернулся и пошел в темноту, легко и бесшумно, залитый светом луны; Гай стоял и смотрел ему вслед, потому машинально сунул руку в карман - рука коснулась камушка из стен Горелой Башни.

- Подождите! - крикнул Гай и кинулся догонять.

Уходящий обернулся; в свете луны Гай увидел, что он улыбается.

- Я хотел сказать... - Гай перевел дыхание. Он не знал, что говорить. А говорить мучительно хотелось, а Крысолов ждал, улыбаясь, и Гай наконец-то выдавил еле слышное:

- Я... благодарен. Прощайте.

- До свидания, - Крысолов снова блеснул белыми зубами.

- Можно спросить?

- Конечно.

- А может быть, Небо их все-таки услышит?

Оба посмотрели туда, где с отчаянной мольбой тянулись к небу сухие ветки.

- Кто знает, - ответил Крысолов. - Кто знает.