Поздно ночью журналист Ошейников сидел за столом и сочинял художественный очерк.

Тут, конечно, удобно было бы порадовать читателя экстренным сообщением о том, что мягкий свет штепсельной лампы бросал причудливые блики на лицо пишущего, что в доме было тихо, и лишь поскрипывали половицы, да где-то (далеко-далеко) брехала собака.

Но к чему все эти красивые литературные детали? Современники все равно не оценят, а потомки проклянут.

В силу этого будем кратки.

Тема попалась Ошейникову суховатая - надо было написать о каком-то юбилейном заседании. Развернуться на таком материале было трудно. Но Ошейников не пал духом, не растерялся.

"Ничего, - думал он, - возьму голой техникой. Я, слава богу, набил руку на очерках".

Первые строчки Ошейников написал не думая. Помогали голая техника и знание вкусов редактора.

"Необъятный зал городского драматического театра, вместимостью в двести пятьдесят человек, кипел морем голов. Представители общественности выплескивались из амфитеатра в партер, наполняя волнами радостного гула наше гигантское театральное вместилище".

Ошейников попросил у жены чаю и продолжал писать:

"Но вот море голов утихает. На эстраде появляется знакомая всем собравшимся могучая, как бы изваянная из чего-то фигура Антона Николаевича Гусилина. Зал разражается океаном бесчисленных аплодисментов".

Еще десять подобных строчек легко выпорхнули из-под пера журналиста. Дальше стало труднее, потому что надо описать новую фигуру - председателя исполкома тов. Чихаева.

Фигура была новая, а выражения только старые. Но и здесь Ошейников, как говорится, выкрутился.

"За столом президиума юбилейного собрания энергичной походкой появляется лицо тов. Чихаева. Зал взрывается рокочущим прибоем несмолкаемых рукоплесканий. Но вот клокочущее море присутствующих, пенясь и клубясь бурливой радостью, входит в берега сосредоточенного внимания".

Ошейников задумался.

"Входит-то оно входит, а дальше что?"

Он встал из-за стола и принялся нервно прогуливаться по комнате. Это иногда помогает, некоторым образом заменяет вдохновение.

"Так, так, - думал он, - этого Чихаева я описал неплохо. И фигура Гусилина тоже получилась у меня довольно яркая. Но вот чувствуется нехватка чисто художественных подробностей".

Мысли Ошейникова разбредались.

"Черт знает что, - размышлял он, - второй год обещают квартиру в новом доме и все не дают. Илюшке Качурину дали, этому бандиту Фиалкину дали, а мне..."

Вдруг лицо Ошейникова озарилось нежной детской улыбкой. Он подошел к столу и быстро написал:

"По правую руку от председателя собрания появилась уверенная, плотная, крепкая бритая фигура нашего заботливого заведующего жилищным отделом Ф.3. Грудастого. Снова вскипает шум аплодисментов".

- Ах, если бы две комнаты дал! - страстно зашептал автор художественного очерка. - Вдруг не даст? Нет, даст. Теперь должен дать.

Для полного душевного спокойствия он все-таки вместо слов "шум аплодисментов" записал "грохот оваций" и щедро добавил:

"Тов. Грудастый спокойным взглядом выдающегося хозяйственника обводит настороженно притихшие лица первых рядов, как бы выражающие общее мнение: "Уж наш т. Грудастый не подкачает, уж он уверенно доведет до конца стройку и справедливо распределит квартиры среди достойнейших".

Ошейников перечел все написанное. Очерк выглядел недурно, однако художественных подробностей было еще маловато.

И он погрузился в творческое раздумье. Скоро наступит лето, засверкает солнышко, запоют пташки, зашелестит мурава... Ах, природа, вечно юная природа... Лежишь в собственном гамаке на собственной даче...

Ошейников очнулся от грез.

"Эх, и мне бы дачку!" - подумал он жмурясь.

Тут же из-под пера журналиста вылились новые вдохновенные строки:

"Из группы членов президиума выделяется умный, как бы освещенный весенним солнцем, работоспособный профиль руководителя дачного подотдела тов. Куликова, этого неукротимого деятеля, кующего нам летний, здоровый, культурный, бодрый, радостный, ликующий отдых. Невольно думается, что дачное дело - в верных руках".

Муки художественного творчества избороздили лоб Ошейникова глубокими морщинами.

В комнату вошла жена.

- Ты знаешь, - сказала она, - меня беспокоит наш Миша.

- А что такое?

- Да вот все неуды стал из школы приносить. Как бы его не оставили на второй год,

- Стоп, стоп, - неожиданно сказал журналист. - Это очень ценная художественная деталь. Сейчас, сейчас.

И в очерке появился новый абзац.

"Там и сям мелькает в море голов выразительнее лицо и внушающая невольное уважение фигура заведующего отделом народного образования тов. Калачевского. Как-то мысленно соединяешь его фигуру с морем детских личиков, так жадно тянущихся к культуре, к знанию, к свету, к чему-то новому".

- Вот ты сидишь по ночам, - сказала жена, - трудишься, а этот бездельник Фиалкин получил бесплатную каюту на пароходе.

- Не может быть!

- Почему же не может быть? Мне сама Фиалкина говорила. На днях они уезжают. Замечательная прогулка. Туда - неделю, назад - неделю. Их, кажется, даже будут кормить на казенный счет.

- Вот собака! - сказал Ошейников, бледнея. - Когда это он успел? Ну, ладно, не мешай мне со своей чепухой.

Но рука уже сама выводила горячие, солнечные строки:

"А вот нет-нет да мелькнет из-за любимых всеми трудящимися спин руководителей области мужественный и глубоко симпатичный анфас начальника речного госпароходства Каюткина, показывающего неисчерпаемые образцы ударной, подлинно водницкей работы".

- Что-то у меня в последнее время поясница поламывает, - продолжала жена. - Хорошо бы порошки достать, только нигде их сейчас нет.

- Поламывает? - встрепенулся очеркист. - А вот мы сейчас тебе пропишем твои порошки.

Ошейников вытер пот и, чувствуя прилив творческих сил, продолжал писать:

"В толпе зрителей мелькает знаменитое во веем городе пенсне нашего любимого заведующего здравотделом..."

Под утро очерк был готов. Там были упомянуты все - и директор театра, и администратор кино "Голиаф", и начальник милиции, и даже заведующий пожарным отделом ("...чей полный отваги взгляд..."). Заведующего очеркист вставил на случай пожара.

- Будет лучше тушить, - сладострастно думал он, - энергичнее, чем у других.

В свое художественное произведение он не вписал только юбиляра.

- Как же без юбиляра? - удивилась жена. - Ведь сорок лет беспорочной деятельности в Ботаническом саду.

- А на черта мне юбиляр? - раздраженно сказал Ошейников. - На черта мне Ботанический сад! Вот если бы это был фруктовый сад, тогда другое дело!

И он посмотрел на жену спокойным, светлым, уничтожающим взглядом.

1933

Журналист Ошейников. - Впервые опубликован в "Литературной газете", 1937, э 25, 10 мая. Написан в 1933 году. Фельетон не переиздавался.

Печатается по тексту "Литературной газеты".