Кирилл родился легко. Фиолетовый и грустный, он выдавился в холодную неизвестность и заплакал. Кесарево не понадобилось, и к скальпелю не притронулись вовсе.

Школа обрушилась на Кирилла лавиной лиц, криков, цветов. Одноклассники - одинаково шумные, тощие, энергичные - бегали и все время что-то делали, слишком быстро меняя цели и мнения, оглушительно вопя; Кирилл не успевал за ними, и это раздражало. На одноклассниц Кирилл боялся смотреть, отводил глаза, как от солнца.

Тело было как мешок - неуклюжий, ранимый, который приходилось с утра тащить в школу, чтобы там несколько часов терпеть. Он чувствовал себя на каком-то непрекращающемся соревновании, в котором все участвуют добровольно, а его внесли в список по ошибке.

Единственным средством заткнуть нараставший внутри него хаос, хор требовательных голосов, был сахар - желтоватые кристаллы, издающие тошнотворный запах, если их много.

Во втором классе Кирилл мог, нервничая, съесть батон и не заметить этого.

В третьем классе его освободили от занятий спортом; в пятом он весил больше ста килограммов; в седьмом Кирилл стал достопримечательностью районного масштаба. Одни рассматривали его, другие отворачивались, а Кирилл мечтал о покое и равнодушии.

В восьмой класс он не пошел.

У сверстников шли выпускные экзамены, когда Кирилл попал в больницу и впервые услышал термин "морбидное ожирение".

В теплую погоду он изредка находил в себе силы выйти на улицу. В пункте приема черного металла ему разрешали влезть на весы: наблюдать за чужой деградацией всегда любопытно.

Тело казалось Кириллу чем-то навязанным извне, лишним. Будто к нему привязали пуховые подушки - спереди, сзади, по бокам: тяжелые, мало чувствующие.

Более всего ему хотелось выбраться из этого удушающего скафандра - вылезти голым и легким и бежать, просто бежать, без цели и направления; это часто снилось ему, и пробуждение было мучительным возвращением на исходную.

Когда Кириллу было двадцать лет, у его матери обнаружилась опухоль в животе. Немного подержав для порядка в больнице, её выписали доживать на дому. Существование Кирилла наполнилось смыслом: впервые став для кого-то нужным, он окружил больную фанатичным вниманием и заботой; он даже довольно заметно похудел. Через полгода она почувствовала себя лучше; Кирилл был счастлив. Как только он поверил, что маленькое чудо действительно совершено, началась агония.

На похороны Кирилл не пошел. Он неподвижно просидел в своей комнате неделю и практически ничего не ел, а затем дополз до холодильника и начал пожирать все, что попадалось. Кирилл стал машиной по поглощению пищи.

Через несколько месяцев он понял, что не может протиснуться в дверь.

После этого Кирилл сдался и перестал мечтать вернуть контроль над своим телом.

В двадцать пять лет он весил 380 килограммов и уже несколько лет не выходил из комнаты. Он сидел в своей норе голый, завернувшись в простыню: все огромные, словно сшитые ради рекламы майки стали ему малы.

Квартира пропиталась особым, приторным запахом огромной неподвижной плоти. У кровати сломались ножки, она лежала на полу; сидящая в сложной позе гора жировых пластов с карикатурной маленькой головой смотрела телевизор, курила крепкие сигареты без фильтра, пожирала все, что ей приносили, испражнялась в специальный таз, хрипло смеялась, увидев рекламу ("Что пьют красивые, очень красивые люди?")

- То же, что и все остальные - отзывался Кирилл и салютовал экрану двухлитровой бутылкой лимонада.

В двадцать семь лет Кирилл, до того боявшийся людей, неожиданно разместил свою историю в Интернете. Фотографии сразу разошлись по развлекательным сайтам. Но Кирилл получил в ответ не только блюющие смайлы и множество скобок; некое общество "Проповедники Истины Христовой" предложило оплатить его лечение - и это помимо неограниченных бесед о Боге.

Он подписал предоперационные бумаги, не читая.

Рабочие, стараясь не пялиться на него, расширили дверные проемы. Отец отгонял случайных прохожих, умоляя "не смущать" сына.

Поддерживаемый несколькими людьми, он спустился со второго этажа и лег на специально усиленные носилки; пять человек задвинули его в "скорую".

Операция прошла тяжело; на неформатного пациента не сумели правильно рассчитать иммунные ресурсы и необходимый запас донорской крови. Кирилл едва не умер на столе; несколько долгих послеоперационных месяцев он ежедневно жалел, что сумел выжить. Его желудок был ушит в несколько раз. Кирилл бился в судорогах, блевал желчью и ревел, словно одержимый бесами или прикованный к батарее наркоман. От него спрятали все острое и опасное. Каждая клетка огромной туши вопила от голода. Кириллу часто казалось, что он наконец умирает, и он радостно начинал ждать, но смерть так и не пришла.

Затем наступила апатия: сил не было, даже чтобы пошевелить пальцем, и Кирилл неделями лежал в своей палате, похожий на мертвую черепаху. В него, как в пустыню, литрами капал раствор глюкозы.

Он провел в больнице год и потерял почти сто килограммов. Найденной в тумбочке алой помадой он нарисовал над своей кроватью пентаграмму. "Проповедники" перестали появляться.

К двадцати восьми годам Кирилл снова мог самостоятельно ходить.

В седьмом по счету спортивном клубе нашелся спортивный врач, не пришедший при виде Кирилла в ужас.

Его звали Илья; ровесник Кирилла, он весил почти втрое меньше, он был мускулистым и гибким, смотрел обычно мимо собеседника и собирал свои рыженькие волосы резинкой в тощий хвост на затылке. Илья согласился стать личным тренером Кирилла; выбора не было.

Кирилл окончательно понял мотивы Ильи уже через неделю. Все произошло в душевой; Илье пришлось долго искать задний проход Кирилла среди кожных складок. Физически больно не было.

Кирилл приходил в клуб поздно вечером, когда посетителей было мало. После часа мучений начиналось испытание другого рода. Илью возбуждала болезнь Кирилла, его раздувшееся, как у прошлогоднего утопленника, полужидкое тело, огромные мешки жира вместо грудных мышц, плечей, бедер, свисающий до колен необъятный и бесформенный живот, смешной маленький член, который прятался глубоко в складках.

После всего пережитого привычные мечтания о смерти уже не привлекали Кирилла; теперь это было бы слишком просто. Он решил продолжить занятия.

Запах металла и пота; слишком низкие скамейки в раздевалке, любопытные взгляды и боль. Боли было много. Кирилл привык платить за каждое движение. Илья, заметив в его глазах протест, привычно заламывал ему руку назад; темнело в глазах, но Кирилл молчал.

Свою ненависть Кирилл вымещал на спортивных снарядах, насилуя и побеждая каждый из них по несколько раз в день целых два года. Чем меньше весил Кирилл, тем меньше он был нужен Илье.

Жир сгорел и сдался. Из зеркала на Кирилла по-прежнему смотрел урод, но теперь другой разновидности: весь в дряблых карманах кожаных складок. Руки стали похожи на крылья летучей мыши; спереди до колен кокетливо свисал кожаный фартук, морда напоминала складчатую собаку-молоссоида.

Кирилла пугали такие перемены. Одевался он в свою старую одежду: она позволяла скрыть болтающуюся повсюду кожу.

Кирилл чувствовал разочарование: его уродливая сущность не отпускала его - после всего, что сделано. Но оперировавший его хирург был настолько впечатлен успехами Кирилла, что договорился о бесплатной операции - панникулэктомии.

Врачи удалили двадцать килограммов ненужной кожи. Когда Кириллу разрешили встать с койки, он обнаружил в зеркале того самого себя из сна - легкого и свободного. Двигаться было больно; все тело было покрыто кровоподтеками, через горло - от уха до уха, по плечам, под ребрами, по бокам и внутренней стороне бедер змеились вспухшие багровые швы, но Кирилл не замечал этого.

С тех пор Кирилл полюбил ножи; они стали казаться ему самым совершенным из всего, придуманного людьми. Он часто представлял себе уверенный танец лезвий вокруг своего обвисшего тела: голубая холодная сталь отсекла лишнее, оставив на операционном столе пусть окровавленного, но человека; монстр наконец уступил.

Кирилл взял на память несколько самых больших кусков собственной кожи, натерев и засыпав их поваренной солью - чтобы не испортились.

Еще около двух лет ушли на окончательную доработку тела; Кирилл почти ничего не ел, только пил чай и невероятно много занимался спортом.

Девушка по имени Татьяна нашла его в парке, когда он прятался под деревом от дождя. Она пригласила его под свой зонт. Все произошло в подъезде, на подоконнике; Кириллу запомнился вкус зеленой ткани (он вцепился зубами в куртку Татьяны), не вовремя хлопавшие двери, завывавший в шахте лифта ветер и счастье. Кирилл и Татьяна стали жить вместе.

Кирилл устроился барменом в ночной клуб. Сменщика звали Димон; он был настоящим альбиносом (и очень этим гордился). Димон был похож на энергичную красноглазую сосиску; в жизни его интересовали девушки с накачанными губами, пиво и мелодии для мобильного.

Так вышло, что Димон задолжал кому-то деньги; подождав пару недель, кредитор сварил из Димона суп в бочке из-под концентрированного апельсинового сока (не поленившись даже подбросить пару луковиц и картофелину).

На следующий день на черном Maserati приехал унылый кавказец по имени Гамлет и предложил Кириллу занять опустевшее место.

Зарплата стала необязательной надбавкой к доходу от продажи пакетиков с порошком. Это позволило оплачивать косметологов, тренеров, инструкторов по рукопашному бою. Татуировки аккуратно прикрыли шрамы. Кирилл стал безупречным.

Он нравился всем; многие клиенты писали на счетах номера своих телефонов. Он стремился наверстать годы, проведенные взаперти: он не отказывал. Кирилл хавал их всех: девочек и мальчиков, молодых и пожилых, состоятельных и нищих: кому-то он платил сам, кто-то платил ему, но чаще всего все происходило на добровольно-бесплатной основе. Кирилл называл это "активной жизненной позицией". Не часто, но регулярно посреди круговерти задниц он вспоминал и о Татьяне - в профилактических целях. Жить с ней было удобно.

Он коллекционировал ножи - самые разные, они нравились ему все, хотя были и особенно любимые - несколько скальпелей, специальный животноводческий "нож для пуска крови" и старинный японский кинжал.

Коллекцию Кирилл хранил вместе с порошком в небольшом чемоданчике, сделанном на заказ. Конечно, из материала заказчика.

***

С неба лилась теплая вода. Натянув куртку на голову, легко прыгая через лужи, Илья подбежал к своему старенькому "Фольксвагену".

Кирилл ждал у машины. В одной руке он держал зонт, в другой - пистолет.

Они вернулись в пустой клуб.

Илья попытался бежать. Кирилл ждал этого и пресек бегство в самом начале, ударив Илью рукояткой пистолета в глаз. Илья на некоторое время потерял сознание, а очнулся, уже будучи привязанным к стойке для приседаний со штангой. Глаз через несколько минут вытек.

***

- Они мучили меня каждый день. Это стало важной частью их жизни. Однажды мы пошли на помойку - недалеко от школы, обычная такая помойка. Я шел сам, конечно.

Они сказали, что я буду танкистом; они велели мне лезть в мусорный бак. Я попытался, но не смог - я уже тогда был очень полным. Тогда они опрокинули бак на бок, и я влез - встав на четвереньки. Там были картофельные очистки, битое стекло, сломанная кукла и какая-то мокрая дрянь, непонятно из чего получившаяся.

Я не успел осмотреться, как бак снова перевернули, на меня посыпались истлевшие объедки со стен, а люк оказался теперь наверху: настоящий танк. Воняло там нестерпимо, и я высунулся - подышать; они заметили это и решили подержать меня какое-то время внутри. Мне приказали залезть в танк и закрыться. Я сопротивлялся, жадно хватая ртом воздух. Кто-то ударил меня кулаком в лицо, другие забрались на броню и стали давить на мою макушку ногами, заталкивая меня обратно в темноту; я сражался изо всех сил, орал и отталкивал их, а когда понял, что все бесполезно, зачем-то вцепился руками в край люка - и тут его кто-то захлопнул.

Не думаю, что это было нарочно; их забавы всегда были бескровными, да и вообще оставляли минимум следов. Ржавая крышка люка разрубила мне пальцы, отскочила вверх - всего на секунду, но я успел убрать руки - и захлопнулась окончательно.

Наверное, тогда это пришло ко мне в первый раз. Как же тебе объяснить?

Кирилл зажег очередную сигарету. Илья сидел, прикрыв окровавленную глазницу рукой, и мелко дрожал.

- Только представь: мусорный бак, вокруг него мои "друзья" - те, кого я привык называть друзьями, чтобы не огорчить родителей правдой. Я сижу внутри, пальцы разрублены до кости, а в волосах, и за шиворотом, и везде вокруг меня грязь, тошнотворный коктейль из отбросов и ржавчины, из прокисшей сметаны и чьей-то блевотины.

Я прижимал руки к груди, к белой рубашке, и чувствовал, как по мне текла кровь. Я сидел там - и смеялся.

Я хохотал, и они испугались. Они заглянули, увидели кровь и присмирели; они вытащили меня из бака и даже отвели в медпункт. Только вдохнув нашатыря, я перестал смеяться.

После этого случая они больше не лезли ко мне. Вот, память - Кирилл показал Илье тонкую зарубцевавшуюся полоску на пальцах обеих рук - осталась. Знаешь, одни, когда становится совсем плохо, сдаются; другие - немногие - словно поднимаются выше этажом и становятся сильнее.

Второй раз это было, когда я совсем располнел, сидел безвылазно дома и мучился.

Я стал мечтать о самоубийстве. Конечно, я мог бы придумать какую-нибудь несложную схему и сломать себе шею или удавиться. Надежно зафиксировать где-нибудь голову и перенести массу тела на позвонки. Шея бы лопнула с легкостью, а возможно, вообще оторвалась бы голова - столько я весил.

Ты не поверишь, но меня удерживало лишь одно: я беспокоился о своем трупе. "Хорош же я буду", - думал я, - "если улизну, оставив эту визитную карточку весом несколько центнеров". Я боялся, что близкие совсем возненавидят меня, если им придётся как-то избавляться от трупа - огромного, отвратительного, обосравшегося, не пролезающего в двери… по крайней мере, целиком.

Так что я не мог покончить с собой, но все время мечтал об этом. Я хотел сжечь себя в бассейне с керосином. Мне снился детский надувной бассейн - яркий, синенький; во сне я долго наполнял его прозрачной жидкостью, потом усаживался в самый центр - сумасшедшая человекожаба - и закуривал сигарету. Я курил, а жидкость уже разъедала жир. Я делал последнюю затяжку - и разжимал пальцы; сигарета падала, и все озарялось светом. Умирая во сне, я был счастлив.

Синий бассейн преследовал меня; я часами думал о нем, представлял его себе вплоть да мелких деталей. И тут ко мне пришел в гости врач - хирург, знакомый каких-то дальних моих родственников.

Врач принес с собой видеокассету. На ней был снят мужчина, похожий на кита. Лежа на животе, он занимал всю большую кровать, растекшись по ней - кровати не хватало, и пласты жира свешивались с нее по бокам. Кожа его потемнела и потрескалась; с одной стороны из нагромождения жира торчало нечто похожее на ласты, с другой - голова, голова хрипела, разинув рот.

- Этот человек умер, - заглядывая мне в глаза, сказал хирург. - Масса трупа составила более полутонны. На специальный гроб денег не было, и пришлось отрезать большую часть, чтобы уместить тело в стандартный. То же самое будет с тобой лет через пять.

Он ушел, а я попытался вернуться к своим мечтам - и вдруг мне снова стало смешно.

"Какого черта?" - подумал я. "Какой, нахер, бассейн?" - и попробовал думать не о смерти. Так все и началось. Но, конечно, без тебя я не справился бы.

Кирилл погладил Илью по голове.

- Я занимался в самых разных клубах, но главное было заложено здесь. Все мои подвиги были бы напрасны - конечно, операция чуть продлила бы мою агонию, но не более того - мне нужен был очередной толчок, и его сделал ты.

Однажды, там, в кабинете, я послушно стоял на четырех лапах, а ты, как обычно, дергался сзади. Я повернул голову и посмотрел в зеркало… у меня эта картина до сих пор стоит перед глазами.

Я был готов умереть на каждом очередном тренажере, и почти умирал, по много раз в день, но, как видишь, я справился.

Кирилл улыбнулся, подошел ближе и сказал в поросшее рыженькими волосками ухо:

- Спасибо.

Выломав передние зубы подвернувшейся под руку гантелью и приставив к голове Ильи пистолет, Кирилл заставил его сделать миньет. Конечно, это было лишь неумелой, хотя и старательной попыткой, но Кириллу показалось чем-то просто невероятным; кончая Илье в рот, он был счастлив.

Перетянув член Ильи у основания шнурком от кроссовка, Кирилл отсек оставшуюся часть бритвой и выбросил в мусорное ведро.

Затем он заставил Илью приседать со штангой, и, не торопясь, надевал на гриф все новые блины, пока промежность Ильи не лопнула от натуги, а прямая кишка вывалилась и повисла между ног алым хоботом.

Илья провыл что-то сквозь забитое в рот махровое полотенце. Еще несколько секунд он боролся за жизнь, пытаясь распрямить ноги и встать, но сдался и уронил перегруженную штангу себе на затылок. Шея сломалась с оглушительным треском.

Смывая с себя в душевой кровь. Кирилл чувствовал себя прекрасно, как никогда раньше. Из его головы словно вытащили ржавый гвоздь - всего лишь один из многих, но и это было потрясающе.

Домой он летел, не обращая внимания на дождь, радостно улыбаясь и размахивая своим чемоданчиком; дома его ждало разочарование.

Он словно увидел Татьяну впервые; это нескладное, заспанное существо с красными веками что-то недовольно бубнило, критиковало, выговаривало ему - Ему! - за то, что он пришел слишком поздно. Кирилл не слушал; он прижался к стене прихожей, обитой чем-то розовым и мягким, в клеточку, и закрыл глаза, не в силах смотреть на нее.

Порывшись в чемоданчике, он достал скальпель и стал наскоро вносить хотя бы самые необходимые поправки в Татьяну. Она отчаянно сопротивлялась, и Кириллу пришлось ее обездвижить, хитроумным ударом сломав позвоночник. Облизывая скальпель, он порезал язык.

Утром Кирилл, напевая, варил себе кофе и поэтому пропустил момент, когда Татьяна наконец умерла.

Кружка грела руки. Он задержался у зеркала, улыбнулся себе и подошел к столу.

Над Москвой светлело небо. Красивый, очень красивый человек разыскивал в Интернете своих одноклассников.