/Жизнь и смерть в предолимпийском Сочи/

На море бываю редко, но думаю о нем почти всегда. Как-то вышел из машины на кронштадтской дамбе, чтобы потрогать подсоленную жидкость Финского залива. Продолжив движение, чувствовал себя частично – одной рукой – на море, остальным телом в привычном петербургском аду.

Море для меня было разным: и лубочно-ласковым, словно это не само море, а его реклама, и грубоватым, недовольным, в клочках серой пены, но никогда – лишь огромной бессмысленной лужей, не более.

Море всегда было чем-то неимоверным; оно не обманывает. Смотреть на море – одно из немногих стоящих дел. Море пахнет морем. В моем раю оно будет обязательно, иначе я там не останусь.

Прилететь на море – словно поебаться без всяких прелюдий в подъезде: все слишком быстро. Двое суток в вагоне хотя бы позволяют подготовиться к встрече, но:

День первый.

СПб-Адлер: потрепанный самолет с бледной мясной начинкой. Бездарная пантомима стюардесс, никотиновый голод, хрупкая симуляция быта.

Выдают еду в ванночках из фольги: вот что так красиво блестит в репортажах с мест катастроф.

Повезло. Выходя из самолета, словно попадаешь в гладильную машину. Плюс тридцать пять.

Позже – море. Выглядит зверски уставшим за сезон, но держится.

День третий.

Морю надоели розовые паразиты. Шторм.

Утром волна около двух метров. С берега возвращаются возбужденные соседи.

"…приехал вчера только, на машине с женой. Сняли комнату на берегу, видимо, вчера посидели…

…вышел и побежал в море, еще, видно, не проснулся…

Первой же волной…

…потом еще показался, но его уже относило туда, влево…"

К Адлеру. Их всех туда относит.

"…потом жена его прибежала…

В общем, тяжело было смотреть."

Адлер, тетя. Вам надо в Адлер.

День четвертый.

Море спокойнее. На берегу – толпа любознательных вокруг массивного трупа.

Как это было?

Человек был тяжелый и слабый. Он долго не решался войти в воду, это неудивительно после вчерашних слухов. Но:

море не дает ожидаемого блаженства; оно холодное и отчужденное, в глаза старается не смотреть;

легче не стало, скорее наоборот.

На затылок словно легла чья-то рука – твердая, неживая.

Не отпускает. Надо выходить.

Собственное дыхание кажется нелепым, неестественно частым; кисло во рту, все словно чужое.

Большой палец ноги торопливо ищет опору, но не находит. Шах.

Что-то горячее и пузырящееся поднимается из глубин обширного тела. Ужас.

Вода, как жидкий азот, обжигает заметавшееся тело, стремящееся куда-нибудь, только не вниз.

Зрение становится великолепно четким, и человек видит весь пляж сразу, в деталях. В десяти метрах от него натирают солью вареную кукурузу, жуют, фотографируются, спят под разноцветными зонтиками, валяются на песке одинаковые несовершенные тела.

Кокетливо выглядывают из купальных костюмов не слишком тщательно выбритые фрагменты; блестят обточенные водой бутылочные осколки; злобно ухмыляется появившийся откуда-то, сидящий у самой воды мальчик-уродец, обожженный, словно атомным взрывом; даже при ярком свете видны красные огни его глаз.

И человек понимает, что все это – и зонтики, и горы, и нарядную бело-синюю электричку, и вареную кукурузу – да, да, в последний раз.

Солнце оставляет в глазах черные пятна, словно выжигая кинопленку; все обесцвечивается, в грудь льется горькая вода, почему-то с запахом хлорки; конечности отнимаются, устав размешивать море.

Мат. Неподвижная туша парит, словно подарочный жук, застыв в лазурном стекле, среди бриллиантовой пыли.

La Mer.

Сквозь черные кургузые плавки в бедро врубается, глубоко и надежно, металлический крюк с привязанным к нему тросом. Вода розовеет. Тушу человека тянут к берегу, словно кита.

Торопливый секс спасателей с безразлично остывающим трупом; толпа танатологов-любителей смотрит на неестественно бледное, вывалянное в мокром песке тело, на пропитавшиеся кровью порванные плавки.

Спасатели приносят кусок белой ткани.

День седьмой.

Волна не менее четырех метров. Серые движущиеся горы. Население фотографируется на фоне. Железобетонный пирс качается под ногами.

В волнах резвится надувной детский батут в виде огромного толстого Пеннивайза; в его чреве растут грибы. Наскучив морю, клоун оказывается выброшенным на пляж и лежит там, покрытый ровным слоем грязи и прилипшего мусора, похожий на диковинную глубоководную рыбу.

День одиннадцатый.

Две точки детского развлечения: пресловутый батут (его кое-как отмыли и снова подключили к компрессору) и лабиринт, наполненный небольшими разноцветными шариками.

Их хозяин живет в лабиринте; большую часть времени спит на одной из верхних площадок, разинув рот, высунув на пляж грязные ступни. Вокруг снуют радостные дети. Их родители честно оставляют рядом со спящим деньги согласно приклеенной скотчем таксе.

Если молодой человек не спит, он говорит по телефону. Заканчивает разговор он так:

"Всем достойным – салам, остальным – хуй в рот".

День четырнадцатый.

Композицию La Mer с альбома группы Nine Inch Nails "The Fragile" прослушивать на пирсе длиной около 50 м, когда садится солнце.

По пирсу идти, не торопясь и не глядя по сторонам, вслушиваясь в нарастающую энергетику композиции. Достигнув конца пирса примерно за 3-4 секунды до вступления в дело ударных (навык со временем вырабатывается), можно осмотреться.

… Итак, позади корчится светящаяся полупарализованная змея: город-герой Сочи.

Справа в море опускается солнце: цвет нестерпимо-розовый. Вокруг него небо – оранжевое, облака красные, далее небо сиреневое, голубое, синее и наконец черное; слева совсем темно, луна и несколько особенно крупных звезд

(а возможно, это скопления миллиардов звезд)

(а возможно, это скопления миллиардов скоплений миллиардов звезд).

Мертвое и живое светила, объединившись, придают всему особенный оттенок. Небо дублируется, отражаясь в море, теперь похожем на ртуть.

Можно спуститься к воде и присесть на (безразлично остывающие) камни,

можно зайти в море и постараться раствориться в воде, представив, что распадаешься, как сахар, и становишься сам – морем.

Стоя в воде по подбородок, наблюдать за агонией солнца, пока оно не опустится в тебя – в море – красной капсулой обезболивающего.

Уходя от берега в пахнущую дымом уютную темноту, ты чувствуешь его в себе.

День пятнадцатый.

Адлер-СПб: потрепанный самолет с подрумянившейся мясной начинкой.

Знакомые стюардессы. Снежинки на иллюминаторах. Еда.

Белая пустыня облаков и рваная дыра в них, неряшливая и потемневшая по краям –Петербург.

Самолет снижается лесенкой из резких, неприятных провалов и наконец замирает среди дождя. Никто не аплодирует.

Повезло?