22 марта мне исполнилось 30 лет.

На какой цифре замер возраст жизнерадостного электрика, жившего этажом ниже и чуть правее, точно не знаю: где-то под полтинник, а может, и меньше. Он любил выпить водки, а она, знаете ли, заставляет время спешить.

Как-то раз я пытался припарковаться перед подъездом. Места было мало, получалось плохо. Электрик (я только что понял, что никогда не знал его имени) наблюдал за моими мучениями из окошка и зычным голосом на весь двор комментировал мои действия, давал какие-то советы и даже пытался руководить. Я был этим настолько взбешен, что чудом не помял машину.

Около полутора лет назад неподалеку от дома, ближе к помойке, вдруг появился и навечно застыл подснежник - "Москвич", ядовитого зеленого цвета, до невозможности ржавый. Одно время в нем сидели какие-то дети и деловито терли кожзам грязными тряпками. За старшего был все тот же электрик-сосед, всегда чуть навеселе, он то рассматривал содержимое моторного отсека, то лежал под днищем на ватнике – видны были лишь ноги в дешевых коричневых ботинках. Все было безуспешно – "Москвич" так и не сдвинулся с места.

У меня собака – Джим, бассетхаунд, седой и медлительный, душевный и грустный.

У соседа тоже собака – Норд, черный лохматый пес неизвестной системы, шустрый и самостоятельный. С четвертого этажа он спускается вниз, дожидается, когда кто-нибудь откроет стальную дверь, пропадает где-то часами, потом возвращается. Все жители четвертого и пятого этажей привыкли, обнаружив терпеливо ждущего пса, нажимать на кнопку звонка.

Обычно, когда сосед открывал дверь, на пустой площадке одиноко вилял хвостом Норд, и где-то слышались шаги; сосед каждый раз кричал неизвестному вслед:

- Спасибо!

21 марта я столкнулся с соседом на лестнице; он посмотрел на Джима и с неожиданной нежностью произнес:

- Гулять пошел, лапочка.

В день рождения я долго и почти бесцельно катался по городу. Решив сделать самому себе подарок, я заходил в магазины, придирчиво что-то там выбирал и осматривал, но ничего не хотелось.

Потом я заехал на бывшую работу. Желчно поблагодарил всех, кто поздравить меня забыл или не успел. Получил подарок: большую белую мягконабивную ворону.

- Только ребенку не давай, - посоветовали мне. – Она синтетическая и лезет.

В курилке у меня осведомились, где торт.

На обратном пути купил себе новые наушники: нельзя же совсем без подарка.

Около дома стоял серый микроавтобус с голубой каемкой. "Милиция." Рядом курили люди в форме и без, собравшись в кружок.

Когда я направился к подъезду, от перекурщиков отделился молодой человек, похожий на рекламного агента, и спросил:

- Простите, Вы на каком этаже живете?

- На пятом.

- Вы идите, - разрешил он, - только поосторожней. Там труп лежит.

Какая-то дама в искусственной шубе поверх докторского халата повернула в мою сторону голову и посоветовала:

- Вы, главное, в кровь не вставайте.

Еще с первого этажа я услышал монотонный звук. Как выяснилось чуть позже, его издавала жена покойного: она механически покачивалась из стороны в сторону и негромко выла, глядя на труп.

Поднимаясь с третьего на четвертый, я сначала увидел белую руку – она безвольно свешивалась с верхней ступеньки.

Потом – электрика, он лежал в домашнем халате на грязных керамических плитках, умиротворенный, спокойный. Он был похож на скульптуру, которую демонтировали и положили на спину. Волосы его были словно присыпаны белой пудрой.

Потом – деньги: они были рассыпаны по всей площадке – множество мелких монет разного достоинства, в сумме рублей на десять или пятнадцать.

И, в последнюю очередь, кровь – ее было много, и на лестнице, и на подоконнике; из разбитой головы натекла целая лужа – темная, вязкая.

Я подошел к трупу, перешагнул через левую его ногу, затем попытался встать подальше от крови и чуть не потерял равновесие; чтобы не упасть на тело, мне пришлось резко развести в стороны руки.

Вдова стояла чуть выше. Я так не нашел, что ей сказать, лишь посмотрел соболезнующе, проходя мимо.

Дома я узнал, что родители очень долго не решались выводить на прогулку пса; когда он уже вовсю начал этого требовать, его осторожно провели мимо тела, предварительно согласовав вопрос с милицией; Джим перешагнул через ноги электрика торопливо, поджав хвост, а в кровь ухитрился не наступить.

Ближе к вечеру я вышел на лестницу. На четвертом этаже было людно; там были и виденные мной на улице сотрудники органов, и всхлипывающая вдова, и сын умершего – тихий парень лет восемнадцати в футболке и трениках, и еще какие-то люди. В центре лестничной клетки на кухонном табурете сидел человек с блокнотом и записывал показания. Я расслышал что-то наподобие "Отзывчивый, добрый. Лучше соседа у меня не было".

Кто-то вынес на лестницу яркую лампу, и она освещала стоптанные тапки электрика и его кровь, затвердевшую и ставшую совсем черной. Труп догадались накрыть белой тряпкой – простыней или скатертью.

Около полуночи мой отец выглянул из квартиры. На лестнице было темно. Все живые куда-то пропали, и сосед лежал в одиночестве, все так же укрытый белой тканью, плохо различимый в свете уличных фонарей.

А в полночь мое тридцатилетие кончилось; оно уместилось в единственную за день рюмку коньяка и было проглочено.

К утру 23 марта труп увезли; лестничная площадка была тщательно вымыта, никаких следов крови не осталось. О случившемся напоминали лишь деньги: теперь они лежали на подоконнике, перемешанные с уличной грязью. Некоторые монеты были в крови.

В первые сутки наша обычно достаточно оживленная лестница была пуста. Потом все вошли в обычный режим – и дисциплинированные курильщики, не желающие отравлять своих близких, и молодежь: жующая, сопящая, поминутно сплевывающая, травящая несмешные анекдоты.

Через день монет стало меньше, через три не осталось и вовсе.

Говорят, что сосед-электрик был домашним садистом, регулярно избивал и супругу, и сына. Сын его теперь курит на моем этаже; он перенес сюда свою импровизированную пепельницу – банку из-под оливок. Говорят, он под следствием: это он в мой день рождения так неудачно дал своему отцу сдачи.

Зеленый "Москвич" у помойки неторопливо оттаивает, встречает очередную весну.

***

Вспоминая свои двадцать лет, я вижу торт – его испекли для меня: сладкий, тяжелый, трогательный, с выложенным из кокосовой крошки символом группы "Einst. Neubauten" на шоколадной глазури. Вспоминая двадцать пять – вижу потертую красную тахту в своей жестоко задымленной комнате, временно превращенной в курилку; на тахте сидел чуть ли не весь мой офис.

Уверен – вспоминая тридцатилетие, я глазами заплаканной женщины в коричневом пальто буду видеть себя, замершего над окровавленным трупом, с раскинутыми в стороны руками: в левой руке - белая игрушечная ворона, в правой – коробка с надписью "Sennheiser". Нелепого, как сама смерть.