1919 год, как и 1917, в Иркутске завершался кровопролитной сменой власти. Сибирские морозы не охлаждали пыл идейных страстей. Однако решение социалистической оппозиции о переходе к открытой конфронтации с омским правительством вызревало постепенно, с лета 1919 г., под воздействием кризисной ситуации на фронте и в тылу Верховного правителя. Взрывоопасная ситуация в сибирском обществе в конце года привела к серии восстаний против Колчака вдоль железнодорожной магистрали. Демократическая интеллигенция, оценивавшая то переломное время как эпоху перехода к социализму, стремилась создать «буферную» однородно-социалистическую государственность в Восточной Сибири. Одиннадцатидневное Иркутское восстание было организовано Политцентром – межпартийным блоком представителей умеренных социалистических партий (эсеров и меньшевиков). Для понимания исхода декабрьско-январских событий 1919-20 гг. надо рассмотреть общественно-политическую ситуацию на востоке России, изучить процесс формирования антиправительственного блока, проанализировать характер отношений противоборствующих сторон с союзниками и чехословацкими легионерами.

Потрясения гражданской войны болезненно отражались на истощенном морально и физически населении Сибири. Среди крестьян и в разлагавшейся армии Колчака, особенно в резервных войсках и гарнизонных полках, в течение лета – осени 1919 нарастало недовольство режимом Верховного правителя, который практически не контролировал ситуацию. Информация об этом постоянно поступала в высшие командные сферы. Сибирское население, изверившееся в обещаниях омской власти, заинтересованное прежде всего в стабильности, поддержании порядка и законности, мало вникало в идеологическую подоплеку гражданской войны. По наблюдению военного министра омского правительства барона А. П. Будберга, население болезненно ощущало, что фронт и тыл «поражены безсилием и дряблостью власти, проедены и прогноены разновидностями сибиреязвенной атаманщины, этого специфического белого большевизма» [1]. Для обывателя угроза «красного большевизма» являлась менее зримой, чем произвол «атаманщины», военной и гражданской администрации, который в то время был синонимом «белого большевизма». Кроме того, среди жителей Сибири ходили слухи о корректном поведении красноармейцев в занятых районах и поддержании ими строжайшего порядка, что резко контрастировало с действиями колчаковцев. Военные успехи Красной армии, казалось, свидетельствовали о потенциальном превосходстве Советской власти над режимом Колчака, имя которого как бы олицетворяло аморализм гражданской войны, обесценивающей человеческую жизнь. Значительная часть населения желала скорейшего прекращения кровопролития. Было очевидно, что волна ненависти среди социалистической интеллигенции по отношению к большевикам, узурпировавшим демократические завоевания Февральской революции 1917 г., почти утихла. В то же время шквал антивоенных настроений грозил захлестнуть в водовороте событий тех, кто мешал заключению долгожданного мира.

Среди оппозиционных политических партий наибольшую активность проявляли эсеры, традиционно популярные в Сибири. Они действовали как легально (через земства, городские думы, кооперацию, общественные организации), так и подпольно. Эсеры составляли левое крыло сибирских областников, пользовались влиянием в органах местного самоуправления, тесно контактировали с союзами трудового крестьянства, стремились овладеть крестьянским движением. Отдельные члены эсеровской партии, объезжая деревни и села в качестве инструкторов кооперативов, занимались антиправительственной работой. Не оставляли эсеры без внимания и армию. Всесибирский крайком ПСР выделял средства на беспартийный «Военно-социалистический союз», ячейки которого действовали в некоторых гарнизонах (от Омска до Читы) и в армейских частях [2]. Центральный орган этой военной организации по составу был чисто эсеровским. «Военно-социалистический союз» в конце 1919 г. сыграл важную роль в восстаниях, поднятых вдоль железнодорожной магистрали, в Черемхово и в Иркутске.

Однако сибирские эсеры не отличались единством взглядов. Официальную линию ПСР в Сибири проводил Всесибирский крайком (Сибкрайком), следовавший указаниям ЦК ПСР. На IХ Совете партии (IV съезда ПСР), состоявшемся 18-20 июня 1919 г., была окончательно выработана тактика «третьей силы», равно чуждой большевизму и реставрации. Эсеры были нацелены на «борьбу на два фронта»: против реакции «слева» и «справа». Однако в то время как Сибкрайком старался следовать партийным установкам, самостоятельно действовавший «Сибирский союз социалистов-революционеров» категорически отвергал борьбу на два фронта. В прокламации «Ко всем социалистам-революционерам» «Сибирский союз с.-р.» критиковал ПСР за соглашательство с буржуазией, а Сибкрайком за противодействие «активной борьбе с реакцией под флагом ПСР и ее лозунгами» [3]. В воззвании «Ко всем трудящимся» радикально настроенный «Сибирский союз с.-р.» провозглашал главной целью своей организации «прекращение губительной гражданской войны внутри демократии» и призывал «на беспощадную борьбу с реакцией» [4]. «Эсеры-активисты», как называли членов «Сибирского союза с.-р.», ратовали за скорейшее заключение мира с Советской Россией и немедленный созыв Учредительного собрания, способного, по их убеждению, быстро провести общественные преобразования.

Сибкрайком, придерживавшийся в июле 1919 г. еще довольно осмотрительного отношения к большевикам и опасавшийся неподготовленного военного переворота, был озабочен усилением тенденций «к соглашению с большевиками» в партийных рядах, а также возросшим стремлением к выступлению «во что бы то ни стало, хотя бы рука об руку с военными кругами» [5]. Сибкрайком предостерегал «членов партии, стремящихся вовлечь сибирские объединения партии в заговоры, от участия в них». Идейный раскол среди сибирских эсеров не только вел к партийному кризису, но и грозил разгромом в случае преждевременных военных выступлений. «Комитет с очевидностью видит, - говорилось в его обращении, - что при отсутствии реальных сил на стороне демократии, при условии развала фронта, все такие изолированные от широких масс заговоры, хотя и могут окончиться переворотом, но в результате последнего не может быть, при наличии теперешних общественных и экономических условий, создана демократическая власть, а... (вероятна - И.Б.) замена одной диктатуры другой, или сравнительно безболезненный подход власти в руки большевиков. Ни тому, ни другому, ни при каких обстоятельствах не могут способствовать члены партии» [6]. На первых порах Сибикрайком пытался последовательно реализовать тактику «третьего пути», удерживая сторонников «Сибирского союза с.-р.» от политического отклонения влево. В соответствии с постановлением делегации ЦК ПСР., побывавшей в Сибири, Крайком запретил местным эсерам «под страхом исключения из партии» участвовать в военных заговорах. «Ни заговоры, ни соглашение с большевиками не могут привести страну к Учредительному собранию, к окончанию гражданской войны, а лишь громадная организационная работа в массах». Сибкрайком настаивал на расширении политической кампании в органах местного самоуправления, рекомендуя более активно проявлять свою позицию, отстаивая права земств и городских дум. По мнению крайкома, «не только реакционная политика колчаковщины, не только угроза перехода власти в руки большевиков… но и становящаяся все более реальной возможность японской интервенции» оправдывали соответствующую тактику [7].

С лета 1919 г. эсеры заняли ведущие позиции в сибирских органах местного самоуправления. Как свидетельствовал земский деятель и известный эсеровский публицист Е. Е. Колосов: «Земское движение не случайно. Оно нарастало постепенно, зародившись в самый разгар «колчаковщины», когда казалось царству ее не будет конца. Крестьянское движение, распространившееся широко в Сибири, вызвало земское движение…» [8]. На иркутском губернском земском собрании 7-го июля 1919 г. впервые прозвучала идея созыва Земского собора [9]. Под воздействием эсеров - «активистов» была принята резолюция о немедленном созыве Земского собора как переходной ступени к Учредительному собранию [10]. Постановление земства носило настолько решительный характер, что власти отдали за него под суд всю земуправу [11].

На 1-е октября 1919 г. «Главный комитет по содействию созыву Земского собора» планировал созвать съезд представителей земств и городов в Иркутске. Предполагалось после пополнения делегатами казачьих и национальных самоуправлений объявить его Земским собором. Инициативу созыва земского съезда взяла на себя иркутская губземуправа, возглавляемая эсером Я. Н. Ходукиным. Но из-за недостаточного представительства съезд так и не удалось провести. Тем не менее взамен его 11- 24 октября [12] прошло нелегальное земское совещание делегатов шестнадцати областных и уездных земств из Иркутской, Енисейской, Томской губерний, а также Алтая и Владивостока [13]. Большинство участников встречи составляли эсеры-центристы, не допустившие до работы на совещании лидеров «Сибирского союза с.-р.» - Б. Д. Маркова и П. Я. Михайлова, агитировавших за борьбу против режима Колчака совместно с большевиками [14]. Вначале земцы не были настроены на открытую конфронтацию с правительством, хотя их не устраивал рескрипт Колчака на имя премьер-министра П. В. Вологодского (от 16-го сентября 1919 г.) о созыве «Государственного земского совещания», не наделенного законодательными правами. Земцы критически восприняли сообщение Н. С. Калашникова о приготовлениях «Главного комитета содействия созыву Земского собора» к военному перевороту, считая, что для этого отсутствуют реальные силы [15]. Как сообщал чехословацкий представитель Б. Павлу в телеграмме от 15 октября 1919 г. В. Гирсе, находившемуся во Владивостоке: «Тактика переворота не находит решительной поддержки вне городов, хотя у них есть сочувственное (платоническое). Ход событий будет, по всей вероятности, определяться будущим Земским Собором, какой бы ни был его состав» [16]. Колчаку, авторитет которого был подорван, земцы отказывали в праве созыва Земского собора. При этом социалистическая общественность стремилась сосредоточить основные усилия на политической борьбе с омским режимом, подрывая его изнутри. Было решено не направлять своих представителей на земские совещания Колчака, а также организовать всеобщую железнодорожную забастовку для форсирования вывода чехословацких и союзнических войск.

Однако постепенно настроения земцев изменились. В телеграмме д-ру Гирсе д-р Кржижек объяснял «бунтарскую», по его словам, позицию земств влиянием «растущего желания большевизма среди обывателей» [17]. В действительности, среди социалистической интеллигенции нарастала тревога по поводу действий режима в кризисной ситуации. Как впоследствии докладывал уполномоченный Политцентра В. Н. Устюжанин: «… крайняя опасность создавала агонию реакционных сил, легальная демократия, кооперация, земство, профессиональные организации стояли под непосредственным ударом теряющей почву и изолированной реакции. Разгром и физическое уничтожение демократии казались неизбежными» [18].

Иркутское земское совещание избрало «Земское политическое бюро», в состав которого вошли эсеры Я. Н. Ходукин (от Иркутска), Е. Е. Колосов (от Красноярска), а также меньшевик И. М. Майский, замененный из-за отсутствия эсером Б. А. Косминским (от Владивостока) [19]. Основной целью «Земского политбюро» являлась выработка платформы переворота, а также его подготовка. «Земское политическое бюро», настроенное крайне оппозиционно по отношению к режиму Колчака, стало искать политических союзников. По свидетельству Е. Е. Колосова, за октябрь-ноябрь «земское политическое движение становится своего рода политическим центром, около которого группируются представители антиколчаковских организаций и течений» [20]. В основе объединения оппозиции лежали идеи заключения мира с Советской Россией и создания «буферного государства».

Осенью 1919 г в партии эсеров произошел очередной раскол, несмотря на стремление Сибкрайкома воспрепятствовать фракционной вражде, усиливавшейся под воздействием событий. В начале октября в Иркутске была учреждена «Автономная сибирская группа социалистов-революционеров», которая 15-го октября выпустила специальную декларацию «автономистов», обвинявшую сибирских эсеров в «бездеятельности» [21]. «Автономисты», как и «активисты», недовольные сдержанной позицией Сибкрайкома по отношению к режиму Колчака, начали оперативно готовиться к перевороту [22]. Сторонники радикальных действий среди сибирских эсеров все более заявляли о себе. Дабы сохранить единство партийных рядов и возможность контролировать политическую ситуацию, Сибкрайком был вынужден сместиться «влево» от занимаемой им умеренной позиции. Не имея прямых указаний из центра, из-за территориальной отдаленности, он стал самостоятельно корректировать тактику «третьей силы». Леворадикальные установки «активистов» и «автономистов» в октябре 1919 возобладали над «срединной» линией «борьбы на два фронта». В конечном итоге Сибкрайком от нее отошел.

На проведенной 22-го октября 1919 г. в Иркутске эсеровской партийной конференции были приняты решения, аналогичные предложениям Земского политбюро, а также соответствовавшие устремлениям «активистов» и «автономистов»: о безотлагательном начале вооруженной борьбы против режима Колчака; о необходимости созыва Сибирского Земского собора; о проведении мирных переговоров с Советской Россией. На конференции произошли перестановки в личном составе Всесибирского крайкома, руководителями которого избрали членов ЦК ПСР Л. Я. Герштейна и Ф. Ф. Федоровича [23]. Кроме того, была выделена диктаторская «пятерка», которой поручалась непосредственная подготовка к проведению антиколчаковского переворота [24]. Таким образом, под воздействием катастрофического состояния фронта Колчака, быстро левеющих политических симпатий населения и радикализации настроений среди сибирских эсеров Сибири Сибкрайком прекратил придерживаться умеренно-выжидательной тактики. Он отдал предпочтение предложенному «Сибирским союзом с.-р.»» варианту быстрого разрешения политической проблемы путем военного переворота с опорой на сомнительных союзников – большевиков. Иркутская конференция ПСР, официально ориентировавшая местных эсеров на подготовку восстания, выявила, что, несмотря на размежевание Сибкрайкома и «Сибирского союза с.-р.», расхождение между ними по вопросу «борьбы на два фронта» носило не принципиально-идейный, а тактический характер [25]. В ноябрьской декларации, выработанной на пленуме Сибкрайкома, провозглашались лозунги, в духе заявлений «Сибирского союза с.-р.»: «... прекращение внутренней гражданской борьбы, раздирающей силы единой революционной демократии; установление мирных договорных отношений между Советской Россией и очищенной от адмиральской реакции свободной демократической Сибирью со Всероссийским Учредительным собранием во главе», - как единственно возможные пути «спасения страны и революционных завоеваний» [26]. На основе соответствующих призывов началось активное сближение сибирских эсеров с меньшевиками, которые, хоть и не играли особо заметной роли в организации противодействия омскому режиму из-за малочисленности рабочих в Сибири, все же пользовались влиянием в различных кооперативах и больничных кассах [27], а также в отдельных городских самоуправлениях (в Иркутске, Благовещенске, Барнауле) и профессиональных союзах [28]. В отличие от эсеров меньшевики с самого начала гражданской войны относились к Советской власти более лояльно, предпочитая не вооруженную борьбу с ней, а тактику морального и политического воздействия. Поэтому в соответствии с директивами ЦК РСДРП и февральского сибирского общепартийного съезда 1919 г. в основу деятельности Бюро сибирских организаций меньшевиков, образованного в феврале 1919 г., были положены три основных принципа: «1) мир с Советской Россией; 2) борьба с интервенцией; 3) осуществление первых двух заданий, как равно и вообще всех политико-экономических заданий, на основе последовательной ликвидации идеи коалиции социалистической демократии с цензовыми элементами» [29]. В меньшевистских организациях сильнее, чем в эсеровских, сказывалось стремление к «созданию единого революционного фронта», при более категоричном требовании от политических союзников «отказа от блокировки с цензовыми элементами». В общепартийную линию РСДРП (меньшевиков) «борьбы на оба фронта», аналогичную установке ПСР, привносились и некоторые моменты личного, психологического характера, сказывавшиеся в более сдержанном, чем у эсеров, отношении Бюро сибирских организаций меньшевиков к подготовке вооруженного переворота против Омского правительства. В частности, член ЦК РСДРП И. И. Ахматов, направленный в Сибирь по поручению ЦК, оказавшись невольным свидетелем жестокости, проявленной И. В. Сталиным на Пермском фронте, по свидетельству Б. И. Николаевского, «спорил против ориентации на вооруженное восстание» [30]. Тем не менее большинство членов Бюро сибирских организация меньшевиков было готово к перевороту ради скорейшей реализации принципов народовластия в Сибири, чтобы в дальнейшем объединить все революционно-государственные образования, появляющиеся на Российской территории «в целях общей самозащиты против империалистических посягательств» [31].

Осенью 1919 г. ни одно из политических движений, резко дистанцировавшихся от Омского режима, по отдельности не могло осуществить техническую подготовку военного переворота, так как не составляло серьезного общественного противовеса правящей власти, несмотря на образовавшийся вокруг нее политический «вакуум». Ни одна из общественно-политических сил не рисковала выступать против Верховного правителя самостоятельно, без внушительного морального сочувствия и ощутимой поддержки в армии. Поэтому и земцы, и умеренные социалисты настойчиво искали пути сближения и преодоления партийных противоречий, чтобы создать общий боевой орган, объединяющий, по словам А. А. Иваницкого-Василенко, различные формы революционной борьбы, как в фокусе» [32].

Инициативу по формированию объединенной повстанческой организации сибирских социалистов проявил Всесибирский краевой комитет ПСР [33]. Как следовало из ноябрьской декларации, Сибкрайком решил прекратить «внутреннюю гражданскую борьбу, раздирающую силы единой революционной демократии» во имя «спасения страны и революционных завоеваний», а также для воссоздания «единой и цельной федеративной демократической Российской Республики, занимающей подобающее ей место как оплота мировой революции среди ряда империалистических держав» [34]. Документ, декларировавший прекращение вооруженной борьбы с большевиками, стал руководящим для сибирских эсеров. Как отмечала газета «Воля»: «Единство идейное и организационное закрепили объезды организаций, предпринимаемые Краевым Комитетом» [35].

Пожертвовав принципом «борьбы на два фронта», Сибкрайком в период падения Омска (в ноябре 1919 г.) затеял переговоры о создании однородно-социалистического антиправительственного блока не только с Бюро сибирских организация меньшевиков, Земским политическим бюро, ЦИКом объединений трудового крестьянства Сибири, но и с ЦИКом профсоюзов Сибири и с сибирскими большевиками [36]. Сибкрайком пытался объединить социалистическую оппозицию режиму Колчака на основе следующих положений: «1. Создание в Сибири демократической буферной государственности с однородно-социалистическим правительством. 2. Полный отказ от союзнической и вообще военной интервенции. 3. Мирные договорные отношения с Советской Россией и ликвидация Западно-Сибирского фронта. 4. Созыв Сибирского народного собрания» [37]. Главную идею выдвинутых условий составляло стремление добиться прекращения гражданской войны, достигнув мира среди революционной демократии.

Сплочение антиправительственных сил и образование «политического штаба переворота», по выражению Е. Е. Колосова, происходило в условиях осознания бесперспективности тактики «борьбы на два фронта», так как она усугубляла гражданскую войну, продолжение которой грозило территориальной целостности России. Исходя из лозунга «гражданского мира внутри демократии», Сибкрайком занял примиряющую позицию не только в отношении «активистов» и «автономистов», но и большевиков, о диктаторских претензиях которых готов был забыть, формируя единый фронт борьбы с Колчаком. Сибирские меньшевики еще в большей степени, чем эсеры, были склонны к политическому компромиссу с большевиками. Умеренные социалисты с осени 1919 г. стали осознавать, что истоки гражданской войны состояли не только в нетерпимости большевиков, в насаждаемой ими системе внутреннего политического террора в стране и в заключенном ими Брестском договоре, но и в партийных амбициях самой революционной демократии. «Если мы не создадим единый фронт демократии… нас поглотит международный капитал, прежде всего Япония…» – так выразил соответствующие взгляды сибирских умеренных социалистов публицист Е. Е. Колосов [38]. Наступательная внешняя политика Японии в Восточно-Сибирском регионе и вероятность сближения омского правительства с ней настораживали и пугали социалистическую интеллигенцию.

Чувство патриотизма не только обостряло ненависть к антинациональному, по мнению социалистов, режиму, но и заставляло на время забыть об идеологических разногласиях с коммунистами. Сибирская интеллигенция надеялась, что за время страшных испытаний гражданской войны большевизм, несмотря на отстаиваемый им лозунг «диктатуры пролетариата», демократизировался [39]. При оторванности от Советской России, недостатке поступающей оттуда информации и отсутствии прямых контактов с коммунистами Центра сибирским эсерам и меньшевикам было трудно строить прогнозы относительно характера будущих взаимоотношений с Советской властью. Им казалось, что под воздействием событий гражданской войны большевизм, первоначально выражавший стихийную тягу «охлократии» к разрушению, трансформировался в государственно-созидательном направлении. Хотя у сибирских умеренных социалистов имелись определенного рода опасения на счет авторитарного характера большевизма, все же эсеры и меньшевики надеялись, что в условиях правовых преобразований «перегибы» Советской власти преодолимы. На отношении умеренных социалистов к коммунистам, помимо всего прочего, сказывалась и память об общем дореволюционном прошлом – годах совместной каторги и ссылки.

Настойчивое стремление Верховного правителя вести воину с большевизмом до победного конца, по мнению социалистической интеллигенции, представляло преграду на пути к достижению гражданского мира и демократическим преобразованиям в стране. Колчак в глазах эсеры и меньшевики символизировал реакцию, а все активные противники правящего режима социалистической ориентации причислялись к революционной демократии. Поэтому, несмотря на сохранение внутренних противоречий с коммунистами по проблемам формы власти, немедленной социализации и средствах достижения этого, умеренные социалисты пытались привлечь к участию в однородно-социалистическом межпартийном блоке и сибирских большевиков. Ориентируясь на совместную с большевиками борьбу против военной диктатуры, сибирские социалисты, по воспоминаниям члена Сибирского комитета РКП(б) И. В. Сурнова, рассуждали: «Труден первый шаг – сбросить колчаковщину, а там уж легче будет договориться о форме власти» [40]. Но именно эта проблема, то есть положение о народоправстве, стала камнем преткновения во взаимоотношениях умеренных социалистов и коммунистов. Для сибирских большевиков требование установления диктатуры пролетариата было столь же принципиальным, как и для их сподвижников в Центральной Советской России. В условиях быстрого продвижения Красной армии на восток местные большевики совершенно не собирались уступать в данном вопросе. По предложению Сибкрайкома коммунисты согласились обсудить с умеренными социалистами возможность образования межпартийного оппозиционного блока. Хотя при этом они лишь желали извлечь для себя ценные сведения об отношении чехословаков к предполагаемому военному перевороту, поступающие к эсерам от управляющего Иркутской губернией П. Д. Яковлева [41].

Действовать с оглядкой на присутствовавших в Сибири чехов приходилось не только большевикам и умеренным социалистам, но и правительству Колчака. Чехословаки, охранявшие по поручению союзников Транссибирскую железнодорожную магистраль, не только обладали существенно военной силой, но и, по сути, контролировали функционально важную для восточного региона транспортную артерию. В ноябре 1919 г. чехословацкие эшелоны растянулись от Красноярска до Иркутска. Как сообщал министр иностранных дел Чехословакии Э. Бенеш председателю Парижской мирной конференции Ж. Клемансо в сентябре 1919 г.: «Единственное желание у всей этой армии возвратиться на родину» [42].

По мере крушения Восточного фронта Колчака среди чехословаков, удерживаемых союзниками на всякий случай в России, нарастала неприязнь к режиму Верховного правителя. Хотя легионеры и не были непосредственно задействованы в боевых операциях, они опасались, по выражению Б. Павлу, возглавлявшего «Национальный совет», «оказаться в мешке» между «бунтующим тылом» и Красной армией [43].

Ответственные чехословацкие представители в России живо интересовались «брожением», происходившим в социалистической среде. Судя по переписке Б. Павлу, В. Гирсы и доктора Кржижека [44], чехи на первых порах придерживались выжидательной тактики в отношении земской оппозиции, среди которой особым влиянием пользовались эсеры: «Даже если мы явно земцам мешать не будем, то все таки, принимая во внимание общую обстановку в районе наших войск, предоставить для себя временное ВЕТО, - информировал из Иркутска Гирсу доктор Кржижек. – Здесь дело не в Колчаке, а в безопасности войска и международной политике» [45]. Вместе с тем Б. Павлу в разговоре с членами Земского Политбюро высказал сомнения относительно реальной силы русской демократии [46], а политический представитель чехословацкого войска д-р Благож отвергал притязания социалистов на власть, заявляя, что «чехи не допустят формирования оппозиционного правительства и подавят в самом зародыше попытку восстания» [47].

В конце октября 1919 г. на чехов неприятно подействовало то, что иркутская городская дума (под председательством меньшевика М. М. Константинова) отклонила празднование годовщины Чехословацкой республики. В ходе прений по этому вопросу эсер А. И. Погребицкий пожелал чехам «пойти по пути, начертанном социализмом» [48]. Думское заседание, в котором преобладали эсеры и меньшевики, продемонстрировало неоднозначную, даже критическую реакцию умеренных социалистов на действия Чехословацкого корпуса в Сибири. Однако отношения легионеров и местных социалистов не испортились. Чехи заняли сочувственную позицию в отношении социалистической оппозиции, поскольку опасались, что Колчак не справится с политической ситуацией в Сибири и не сможет сдержать продвижение Красной армии. Управляющий делами Совета министров Г. К. Гинс, докладывая в начале декабря 1919 г. адмиралу Колчаку о позиции чехов, мало изменившейся с ноября месяца, определил ее двойственность, свидетельствующую об их «растерянности» и «нервозности» из-за недоверия к власти [49]. Во второй половине октября эсерам удалось наладить связь с чехословаками. Однако еще в начале ноября 1919 г. у омской власти еще имелась возможность уладить отношения с легионерами, но она была упущена из-за «политических разногласий среди самих чехов и препятствий, которые оказывал ген. Жанен» [50]. Следует оговориться, что главнокомандующий союзными войсками, хоть и не испытывал симпатий к режиму адмиралу Колчака [51], вероятнее всего, лишь выражал настроение вверенных его попечению чехословацких легионеров. Как заметил А. П. Будберг: «Чехи его слушаются только тогда, когда им это удобно» [52].

По воспоминаниям хорошо осведомленного о происходившем в конце 1919 г. N: «Д-р Гирса, более дальновидный, чем Павлу, предвидел, какие тяжелые политические осложнения ожидают чехословацкие войска в случае задержки их в Сибири в связи с разгромом сибирской армии на западе. Чехам нужно было более податливое, более дружественное правительство, чем правительство адмирала Колчака. Земское правительство было в сущности самым подходящим для чешских целей; Политический Центр стремится, как будто, к созданию такого именно правительства. Вот откуда у чехов вообще, а у Гирса и ген. Сырового в особенности, интерес к работе сначала бюро, а затем и Центра, интерес настолько сильный, что гарантировалась неприкосновенность съезда на случай отказа в защите или измены со стороны Яковлева и даже некая реальная помощь при восстании» [53]. Слухи о том, что чехи обещали оппозиции помощь, вызвали «большой переполох в военных сферах, определенно ожидавших чешско-эсеровского выступления в середине ноября» [54]. Главный начальник Иркутского военного округа В. В. Артемьев, получив «сведения о подпольной работе лиц, состоящих на службе по выборам в городском и земском самоуправлении», отдал приказ в ночь на 12-е ноября произвести в городе обыски и аресты. Но, по настоянию уполномоченного чехословацкого командования в Иркутске доктора И. Благожа, выразившего протест по поводу ареста П. Н. Данбинова, Ковальского, эсеров Л. И. Гольдберга, И. М. Бланкова, а также обыска у управляющего народным банком А. И. Погребецкого. В. В. Артемьев был вынужден всех выпустить, за исключением члена Сибкрайкома И. М. Бланкова. Командующему иркутскими войсками пришлось прислушаться к угрозе доктора И. Благожа «остаться нейтральным при могущем быть антигосударственном выступлении» [55], о котором были осведомлены чехи.

Ровно через две недели после памятного чехам заседания иркутской городской думы (12-го ноября) по инициативе земской управы состоялось охраняемое чехословацкими солдатами Всесибирское совещание земств и городов, о котором был проинформирован генерал М. Жанен [56]. Представители умеренных социалистических партий (Всесибирского комитета ПСР, Бюро сибирских организаций меньшевиков), Земского политического бюро, ЦК объединений трудового крестьянства Сибири совместно с ЦИК профсоюзов Сибири и коммунистами нелегально обсудили вопрос о создании антиправительственного политического альянса [57]. В основе переговоров об объединении лежали предложения Всесибирского крайкома, поддержанные всеми участниками встречи, за исключением делегатов от коммунистов и ЦИК профсоюзов, не желавшими поступаться принципом установления Советской власти в Сибири. Тем не менее сперва они не отказывались войти в формировавшийся межпартийный однородно-социалистический блок [58]. Таким образом, начиная с середины ноября 1919 г. умеренные социалисты начали непосредственную подготовку к военному перевороту, создав коалиционный орган.

На следующий день после образования межпартийного однородно-социалистического блока, 13 ноября, бывший уполномоченный чехословацкого правительства в Сибири Б. Павлу и назначенный на этот пост 12 ноября В. Гирса вручили командующему союзными войсками в Сибири генералу М. Жанену «Меморандум представителям стран Антанты и США в России о положении чехословацкой армии» [59]. В нем подвергался резкой критике правящий режим, при котором воцарились «полный произвол и беззаконие». Желая открыто дистанцироваться от колчаковской политики в Сибири, чехи указывали, что «пассивность является прямым следствием принципа нашего нейтралитета и невмешательства во внутренние русские дела, и она-то есть причина того, что мы, соблюдая полную лояльность, против воли становимся соучастниками преступлений» [60]. «Меморандум» не случайно появился на следующий день после создания межпартийного блока. Тем самым чехи, посвященные в намерения нелегальной оппозиции, продемонстрировали своеобразный жест сближения с ней. К этому легионеров призывала еще октябрьская листовка «Сибирского союза с.р.» «К чехам» [61]. Как писал П.С. Парфенов, Политический центр был «морально поддержан известной нотой Павлу и Гирса…» [62]. После опубликования «Меморандума» в «Чехословацком дневнике» (15-го ноября) Б. Павлу, довольно сдержанно относившийся к однородно-социалистической коалиции, нанес визит известному эсеру, члену ЦК ПСР Ф.Ф. Федоровичу, возглавившему Политцентр.

Сибирские коммунисты тоже не замедлили отреагировать на создание блока умеренных социалистов. На состоявшемся 13-го ноября совещании четырех комитетов сибирских организаций большевиков был образован Сибирский комитет РКП(б) [63]. Исходя из того, что лозунг «народовластия» противоречил принципиальному положению коммунистов об утверждении диктатуры пролетариата, Сибирский областной комитет категорически запретил большевикам совместные действия с умеренными социалистами [64]. По воспоминанию председателя Комитета А. А. Ширямова, было рекомендовано «вооруженные выступления в городах связывать с одновременными действиями Красной армии». Вместе с тем Комитет «предлагал не препятствовать и эсеровским выступлениям против Колчака и быть готовыми, после учета могущей создаться при таких выступлениях возможности, взять власть в свои руки и восстановить Советы» [65].

Таким образом, в середине ноября основные политические силы, втягивавшиеся в противостояние и открытый конфликт с режимом Колчака, в целом определили свои позиции. Иркутск ко времени прибытия туда 18-го ноября правительства, эвакуировавшегося из Омска, был взбудоражен. Политический центр не случайно образовался именно в Иркутске, слывшем, по выражению С. П. Мельгунова, «эсеровской цитаделью» [66]. Еще с дореволюционного времени здесь в политической ссылке находились в основном эсеры [67]. Они отличались идейной убежденностью и глубокой внутренней порядочностью. Среди умеренных социалистов, оказавшихся осенью 1919 года в Иркутске, выделялось довольно много видных профессиональных революционеров. Часть из них была избрана во Всероссийское Учредительное собрание: чл. ЦК ПСР (от IV съезда) Ф. Ф. Федорович (находившийся с 1915 по 1917 гг. на ссыльном поселении в Иркутской губернии); чл. ЦК ПСР (от III и IV съездов), чл. Предпарламента Л. Я. Герштейн; чл. ЦК ПСР (от III съезда), чл. Предпарламента, чл. исполкома первого Всероссийского совета крестьянских депутатов Н.Я. Быховский; эсеры А. А. Иваницкий-Василенко (от Тобольской губернии), В. М. Коногов (от Пензенской губернии); руководители «Сибирского союза с.р.» - Б. Д. Марков, П. Я. Михайлов и другие. Некоторые из эсеров до революции принимали участие в террористических актах. Так, А. А. Иваницкий-Василенко покушался в 1904 г. на полицмейстера в Екатеринославле, а М. С. Фельдман и Н. С. Калашников входили в известный летучий боевой отряд Северной области А. Д. Трауберга. Административную ссылку в Сибири в свое время отбывали Н.Я.Быховский, В.М.Коногов, Н. С. Калашников, М. С. Фельдман, Е. Е. Колосов, С. А. Кудрявцев, А. П. Белоцерковец, Ф. Ф. Федорович.

Социалистическая интеллигенция на протяжении длительного времени оказывала активное влияние на формирование общественного мнения. Помимо того, эсеров «притягивала» в Иркутск «легкость атмосферы», по выражению эсера Д. Ф. Ракова [68]. Это объяснялось тем, что умеренные социалисты входили во властные структуры города, а также возглавляли органы местного самоуправления. Управляющим Иркутской губернией был социалист по политическим взглядам П. Д. Яковлев, являвшийся, по мнению омских властей, связующей нитью между ними и эсерами. Иркутское губернское земство местные меньшевики прозвали «эсеровской вотчиной», а в иркутской городской думе (под председательством меньшевика М. М. Константинова), несмотря на мажоритарную избирательную систему, преобладали умеренные социалисты при эсеровском большинстве. Во время октябрьских думских выборов 1919 года некоторые эсеры образовали «демократический союз», возглавленный народным социалистом Г. Б. Патушинским, бывшим министром юстиции Временного сибирского правительства. В органах местной кооперации, которой Политцентр отводил особую роль в предполагаемых экономических преобразованиях, также преобладали эсеры.

Иркутск – «цитадель эсеров», по словам С. П. Мельгунова, - неприязненно встретил Совет министров. К моменту его приезда последовала трагическая развязка владивостокских событий 17 (18) ноября 1919 г., приуроченных группой эсера И. А. Якушева, бывшего председателя Сибирской областной думы, и генерала-лейтенанта Р. Гайды, бывшего командующего Сибирской армией, к годовщине Омского переворота адмирала Колчака. Земцы, довольно радушно приветствовавшие Р. Гайду во время его проезда через Иркутск (хотя и не одобрявшие плана подготовки переворота), были потрясены жестокостью, проявленной военными властями при подавлении восстания во Владивостоке. Те, кто недавно еще сомневались в насущной необходимости крайних мер борьбы с режимом Колчака, склонились на сторону оппозиционного межпартийного блока. Как впоследствии докладывал в ЦК РСДРП И.И. Ахматов, после поражения восстания во Владивостоке «часть земской демократии, шедшей за Гайдо-Якушевым, убедившись в невозможности «соединить несоединимое» (то есть войти в коалицию с цензовыми элементами – И.Б.) отходит влево, фактически капитулирует перед нашей (Политцентра – И.Б.) постановкой вопроса. Она соглашается: 1. на необходимость искреннего мира с Советской Россией; 2. на необходимость объединения революционных государственных образований Срединной Европы и революционных образований, возникающих на российской территории в целях общей самозащиты против империалистических правительств и 3. на необходимость однородно-социалистической власти» [69]. Представители колчаковской администрации осознавали негативное воздействие на интеллигенцию расправы с восставшими во Владивостоке. Как доносил начальник отделения контрразведки штабс-капитан Д. П. Черепанов. В Черемхово «ликвидация владивостокских событий на социалистический элемент и гражданские власти подействовала угнетающе» [70].

Неприятие политики Совета министров со стороны оппозиции сопровождалось сильным недовольством жителей Иркутска состоянием экономики. В связи с притоком беженцев город был перенаселен. После оставления Омска бездействовала значительная часть станков, выпускавших кредитные знаки, что подрывало и без того запутанное денежное обращение. Недоверие населения по отношению к правительству способствовало инфляции. А падение курса рубля усугубляло экономическую ситуацию в Иркутске, куда хлеб и мясо поступали из Маньчжурии [71]. Управляющий делами Совета министров Г. К. Гинс в телеграмме адмиралу Колчаку сообщал об угрожающей политической обстановке в Иркутске, главными факторами которой, по его мнению были: «первый – безумная дороговизна; второй – острый недостаток в Восточной Сибири хлеба, мяса, масла; третий – денежный кризис, дошедший до перспективы пропасти; четвертый – тяжелая обстановка на фронте». Как констатировал в связи с этим Г. К. Гинс: «До сих пор немощные интриганские выступления против власти сейчас способны поднять народный бунт и кончиться, конечно, не успехом заговорщиков, а анархией» [72].

В то время как революционная демократия фактически приступила к подготовке переворота, влиятельные лица из окружения Колчака пытались предотвратить крушение власти путем запоздалой реорганизации управления. Но конвульсии фронта болезненно отзывались в расстроенном организме правящего в Сибири режима, парализуя демократические начинания. Совет министров должен был выправлять правительственный курс во враждебной ему общественно-политической атмосфере. На первом после прибытия в Иркутск заседании Совета министров управляющий губернией П. Д. Яковлев проинформировал: «Мы в полосе заговоров... Если не выступают иркутские большевики, то только потому, что они уверены в скором прибытии большевиков с запада... эсеры не выступают, да и не выступят одиноко, потому что они одни, несмотря на обычную шумиху бессильны сделать что-либо. Но опасны они тем, что... могут войти в соглашение с чехами... А чехи признают... всякую группу, которая создаст демократическое правительство внутреннего мира и порядка... Настроение военных, правительственных служащих паническое; настроение обывателя таково, что кто бы ни поднял восстание, оно будет иметь успех...». На вопрос председателя Совета министров П. В. Вологодского, как предупредить события, докладчик ответил: «Необходимо отречение Верховного правителя... переход от военного к гражданскому управлению страной в рамках не всероссийских, а только сибирских и, наконец, созыв Земского Собора» [73]. На этом заседании Совета министров не было принято никаких конкретно решений. Однако вскоре П.В. Вологодского на посту премьера сменил В. Н. Пепеляев, настойчиво пытавшийся сблизиться с демократической общественностью.

Стремясь к деловому сотрудничеству, В. Н. Пепеляев через П. Д. Яковлева негласно вошел в контакт с земскими деятелями – Я. Н. Ходукиным и Е. Е. Колосовым - и неожиданно предложил им войти в состав формирующегося кабинета. Ответа не последовало. Однако на следующий день в доме П. Д. Яковлева премьер в неформальной обстановке встретился с представителями умеренно социалистических партий, местного самоуправления, кооперации и профсоюзов. Стараясь примириться с земско-социалистическтими кругами, В. Н. Пепеляев изложил довольно компромиссную программу: «Я готов в состав правительства ввести лиц, которых вы мне укажите. Я твердо решил ликвидировать военный режим и перейти к новому гражданскому управлению. Я добьюсь признания законодательных прав Земского Совещания и превращу его в Земский Собор... Я отлично вижу ошибки прошлого; честно хочу их исправить и избегнуть в дальнейшем. Иду вам навстречу с открытой душой и прошу вашей помощи в трудной работе». Во время оживленного обмена мнениями после речи В. Н. Пепеляева, по свидетельству N, был момент, «когда казалось, что падет завеса взаимного недоверия и непонимания, и … произойдет бескровный переворот». Но между либеральными намерениями премьера и убеждениями революционной демократии существовал непреодолимый водораздел. В. Н. Пепеляев выступал за продолжение войны с Советской Россией и против отстранения от власти Колчака, которого считал символом единства страны. Эти принципиальные для премьера положения были неприемлемы для социалистической оппозиции. Поэтому Е. Е. Колосов, по словам N, «разрубил иллюзию сближения», сказав, что общество может поверить новому правительству, если «устранить всех виновных в создании диктатуры и ея ужасов и прежде всего одного человека… - Вас, Виктор Николаевич» [74]. По свидетельству Л. А. Кроля, среди революционной демократии имя Пепеляева было «синонимом реакции» [75]. Отказ социалистов от коалиции с цензовыми элементами не только оставлял в изоляции формирующееся правительство, но и лишал саму революционную демократию без поддержки либеральных деятелей.

Возможностей для мирного разрешения политического кризиса почти не осталось. Социалистическая интеллигенция по идейным соображениям категорически отвергала предложение политиков правого толка, готовых пойти на изменение правительственного курса, но при этом тяготела к совместным действиям с левыми группами, ориентирующимися исключительно на утверждение диктатуры пролетариата. Заявляя о прекращении гражданской войны между революционной демократией, сибирские умеренные социалисты были готовы к дестабилизации политической обстановки, чтобы выбить почву из-под ног правительства. В тех условиях это было равнозначно разжиганию гражданской войны по принципу «война – войне». Однако намерение эсеров и меньшевиков сотрудничать с коммунистами, не желавшими поступаться принципами, подрывало самостоятельность тактики «третьей силы».

К концу ноября 1919 г. оппозиционно настроенные общественные деятели окончательно определили свои политические пристрастия. Когда премьер-министр В. Н. Пепеляев формировал новый кабинет, революционная демократия открыто продемонстрировала негативное отношение к правящей власти. Социалистическая интеллигенция, преобладавшая в органах иркутского местного самоуправления, пользовалась возможностью через земские и думские дебаты широко оповещать о своих взглядах и настроениях администрацию и население.

Состоявшееся 25-го ноября 1919 г. заседание иркутской городской думы «по чрезвычайному вопросу о текущем моменте» было первым публичным выступлением Политцентра [76]. На него пригласили представителей иностранного консульского корпуса, половина из которых, по выражению Ф. Крейчи, явилась на манифестацию противоправительственных течений. Присутствию Крейчи, Гирсы и Благожа придавалось «особое значение» [77]. Заслушав на заседании речи председателя думы меньшевика М. М. Константинова, И. Г. Гольдберга (лидера эсеровской думской фракции) и Е. Е. Колосова (от Земского политбюро), гласные внесли в резолюцию решительный отказ оппозиции войти в создаваемое правительство и потребовали образования однородно-социалистической власти. Предложенная демократической общественностью платформа единого социалистического правительства свидетельствовала о возврате к идеям Сибирской областной думы 1917 года. Эсер И. Г. Гольдберг уже после прихода Политцентра к власти подчеркивал, что тогдашнее выступление думы прозвучало «как клич, вокруг которого начали объединяться силы демократии» [78]. «Правительство лишний раз могло увидеть, писал N, что социалистическое крыло иркутской демократии стремится к его свержению, а не соглашению с ним» [79].

Однако политические деятели правого толка пытались выправить критическое положение правительства. 8-го декабря возобновило работу Государственное экономическое совещание. Выступивший на его заседании с речью кадет Л. А. Кроль, заявил, что верит в искренность правительства, но не убежден в его реальной силе проводить «новую программу» [80]. По указанию Колчака от 8-го ноября 1919 г. не позднее 1-го января 1920 г. предполагалось закончить выборы в представительный орган – Государственное земское совещание [81]. Однако революционная демократия бойкотировала эту кампанию, а иркутские земцы разработали свое положение о выборах в земский Собор. ««Левые», с миной оскорбленной добродетели отворачивались в сторону, и их мало уже интересовало осуществление проектов Пепеляева о демократизации власти и предоставлении государственному Земскому совещанию законодательных прав. «Долой правительство», - говорило каждое их слово и каждое их действие», - писал С. П. Мельгунов [82]. И все же В. Н. Пепеляев не терял надежды завоевать доверие демократической общественности. Пытаясь добиться от Колчака принципиального согласия на немедленный созыв законодательного Земского Собора, он выехал из Иркутска навстречу Верховному правителю, оставив заместителем С. Н. Третьякова. 9-го декабря 1919 г. по приказу братьев Виктора и Анатолия Пепеляевых на станции «Тайга» был арестован главнокомандующий армиями Восточного фронта К. В. Сахаров, обвиненный в преступной сдаче Омска. В тот же день Пепеляевы обратились по телеграфу к Колчаку с требованием немедленного издания акта о созыве Сибирского Земского Собора. В телеграмме от 12-го декабря В.Н. Пепеляев заверил Колчака, что «ничего не предпримет против носителя верховной власти»; хотя продолжал настаивать на принципиальном согласии Колчака на созыв Земского Собора [83]. В противном случае В. Н. Пепеляев угрожал подать в отставку с поста предсовмина.

К началу декабря 1919 г. Политический центр полностью сконструировался как межпартийный политический орган, координирующий мероприятия умеренных социалистов по подготовке военного переворота [84]. 4-го декабря был создан штаб Политцентра. Командующим военными силами Политического центра стал Н.С. Калашников. В тот день, когда возобновило работу «Государственное экономическое совещание» (8-го декабря 1919 г.), сибирские эсеры и меньшевики пришли к формальному соглашению и утвердили персональный состав Политцентра [85], куда вошли Ф. Ф. Федорович, Я. Н. Ходукин, М. С. Фельдман, И. И. Ахматов, Л. И. Гольдман, Б. А. Косминский, В. М. Коногов, А. А. Иваницкий-Василенко [86]. Таким образом, на паритетных началах в коалиционный блок объединились «центробежные» силы, втянувшиеся осенью 1919 г. в политический конфликт с режимом Колчака. Им удалось, не утеряв своих идейных позиций, создать антиправительственный альянс на основе двуединой задачи: прекращения гражданской войны среди революционной демократии (куда входили планы заключения мира с Советской Россией) и установления демократической государственности в Восточной Сибири [87]. Поскольку среди нелегальной оппозиции исключительным влиянием пользовались умеренные социалисты, прибывшие из Центральной России с директивами от ЦК РСДРП и ПСР, то и для Политцентра определяющими стали не сепаратистские тенденции сибирских областников, а стремление к возрождению России путем федеративного устройства. И Сибкрайком, и Бюро сибирских организаций меньшевиков, исходя из «империалистических» притязаний Японии, считали внешнеполитическую обстановку на восточной окраине России критической. В то же время для правых деятелей вопрос о японской помощи в борьбе с Советской властью после Омской катастрофы и в связи с активной эвакуацией чехословацких легионеров представлялся в достаточной степени привлекательным. Причем ставка делалась на японцев, уже находившихся в Иркутске и охранявших железную дорогу с туннелями от Иркутска до Маньчжурии. По свидетельству Л. А. Кроля, из-за близости сферы влияния Японии, стоящей за атаманом Семеновым, социалистическая интеллигенция испытывала «непосредственную ненависть» к такого рода планам [88]. В связи со сложной международной обстановкой в Восточной Сибири меньшевики особо настаивали на создании в этом регионе буфера, обеспечивающего общероссийские интересы [89].

Десятого декабря 1919 г. появилась программная «Декларация» Политцентра, отпечатанная в типографии Всесибирского крайкома ПСР [90]. Она была выработана в соответствии с оценкой, данной революционной демократией переживаемому моменту «эпохи перехода к социализму» [91]. «Декларация» возвещала, что главной целью Политцентра является формирование суверенной демократической власти местного значения. Для реализации идей народовластия предполагалось немедленно созвать временный представительный орган «в лице Сибирского народного собрания», а полноту власти на местах передать в ведение органов местного самоуправления [92]. Ко времени появления «Декларации» общественное мнение было не на стороне правящей власти, о чем докладывал начальник контрразведки штабс-капитан Черепанов: «Неудачи на фронте создали сокрушающий характер настроения обывателей. Последние потеряли веру в успешность борьбы с большевиками и в собственные силы» [93]. Престиж правительства неуклонно падал в связи с трудным экономическим положением. По воспоминаниям Л. А. Кроля, в Иркутске преобладало негативное отношение к режиму Колчака, и «было таковым почти во всех слоях, не исключая буржуазии: пусть приходит, кто угодно, как угодно; только - не то, что есть!» [94]

Политцентр планировал антиправительственное выступление на середину декабря 1919 года. По всем окружным городам были организованы его отделения [95]. Межпартийный блок рассчитывал прежде всего на удачный военный переворот, опасаясь кровопролития в случае массового восстания [96]. Предполагалось провести серию военных выступлений в опорных пунктах вдоль стратегически важной для фронта и тыла железнодорожной магистрали. «Гражданская война в России ведется на рельсах…» – писала впоследствии газета «Народная мысль» [97].

6-го декабря в Новониколаевске вспыхнуло выступление офицерской группы под командованием полковника А. В. Ивакина, поддержанное губернским земством. Образованный в городе «Комитет спасения Родины» объявил о прекращении борьбы с Советами. Мятеж был подавлен польскими легионерами [98]. 10-12-го декабря север Иркутской губернии (Верхоленск и село Качуг) охватило крестьянское восстание. 22-го декабря был сформирован Верхоленский уездный военно-революционный комитет [99]. 23-го декабря произошел переворот в Красноярске, где располагался 1-й Сибирский корпус. Командующий войсками Енисейской губернии генерал-майор Б. М. Зиневич совместно с управляющим Енисейской губернии передали гражданскую власть «Комитету общественной безопасности», разделявшему политическую платформу Политцентра. В разговоре по прямому проводу с генералом Мартьяновым 26-го декабря Б. М. Зиневич заявил: «Этого требовала обстановка, чтобы избежать повторений событий города Томска, Ачинска. Надо сказать, что город Красноярск – пороховая бочка, и взрыв ее грозил бы бедственно фронту. Надо признать … - наступил паралич власти…». По словам Б. М. Зиневича, он настаивал на продолжении «Комитеом общественной безопасности» борьбы с большевиками [100]. На 15-е января в Красноярске намечался созыв губернского земского съезда для решения вопроса о конструкции власти [101]. После красноярских событий началось разложение в войсках 1-ой Сибирской армии [102].

В то же время тылу отступающей на восток армии Колчака угрожал Минусинский партизанский фронт А. Д. Кравченко - П. Е. Щетинкина, где существовала влиятельная левоэсеровская группа [103].

В районе Иркутска Политцентр отложил выступление на конец декабря 1919 года. Было решено начать переворот с ближайшего узлового для Иркутска угольного центра – Черемхово (в 120-ти верстах от него), чтобы лишить правительство военной помощи с запада, а также исключить подачу топлива в крупные центры и на железную дорогу. Сразу же после того как был разработан план военных действий Политцентра, 17-го января в Черемхово направили представителя [104]. Поскольку Политцентр являлся прежде всего руководящим политическим органом, непосредственной работой на местах ведал Военно-социалистический союз, повсюду создававший свои ячейки. Заметим, что сам Военно-социалистический союз не был представлен в межпартийном блоке, хотя и разделял его платформу. По-видимому, это связано с двумя основными причинами: во-первых, по мнению умеренных социалистов, армия должна быть вне политики; во-вторых, ВЦИК беспартийного Военно-социалистического союза был чисто эсеровским и действовал в соответствии с директивами Всесибирского крайкома (входившие во ВЦИК М. С. Фельдман и В. М. Коногов были представлены в Политцентре от Крайкома). Прибывший в Черемхово в ноябре 1919 года уполномоченный Политцентра В. Н. Устюжанин являлся ответственным работником Военно-социалистического союза [105].

После получения в ночь на 20-е декабря 1919 г. телеграммы Политцентра с указанием начинать переворот в три часа утра выступил черемховский гарнизон (400 человек). «Переворот произошел почти бескровно», - докладывал уполномоченный Политцентра [106]. В результате выступления погибли три человека: начальник милиции, начальник контрразведки и оказавшаяся около него женщина [107]. Подошедшие днем 21-го декабря крестьянские дружины из уезда сменили части гарнизона, охранявшие город. В тот день ожидалось выступление в Иркутске, а также в других пунктах железной дороги, где имелись ячейки «Военно-социалистического союза защиты народовластия». Так как намечаемый переворот произошел лишь в Черемхово, приняли решение распространить влияние Политцентра возможно дальше вдоль железнодорожной магистрали. Небольшие отряды и делегации, направленные черемховским повстанческим штабом в обоих направлениях, без боя стали занимать станции, охраняемые распропагандированными Политцентром силами. Как об этом сообщал уполномоченный В. Н. Устюжанин: «Укрепление позиций шло быстрым темпом, и на третий день наше влияние распространилось и на восток до станции «Половина» (в 98-ми верстах от Иркутска – И.Б.), а на запад - до станции «Тулун» (в 366-ти верстах от Иркутска – И.Б.)» [108]. Окружным военным властям не хватало войск, чтобы «восстановить порядок», по выражению военного министра Всероссийского правительства генерал-майора М. В. Ханжина, поскольку в самом Иркутске со дня на день ожидался переворот [109].

Для правительства адмирала Колчака сибирское пространство постепенно стало сжиматься до узкой полосы железной дороги, превращавшейся из транспортной артерии в сферу политического влияния противоборствующих сторон. Хотя восстание началось благоприятно для Политцентра, в целом его исход еще не был предрешен и зависел прежде всего от успеха в ключевом городе региона, где сосредоточилась центральная колчаковская власть.

Для повстанцев было важно овладеть Иркутском, поскольку город имел стратегическое значение для Восточной Сибири, Приленского края (особенно для Бодайбинского района и Якутии), а также для Забайкалья. Из-за гористой местности тридцать девять железнодорожных туннелей вдоль озера являлись основным путем за Байкал. Как образно выразился И. В. Сурнов, «захват Иркутска как бы открывал ворота на Дальний Восток» [110]. Но Политцентр медлил с переворотом в городе в течение трех дней после событий в Черемхово.

К началу выступления межпартийный блок поддерживали служащие земств, кооперации, некоторые работники управления железной дороги и телеграфа, демократическая интеллигенция [111]. Относительно иркутского пролетариата начальник Иркутского губернского управления государственной охраны в декабре 1919 г. сообщал: «… в низах населения города, в среде рабочих различных промышленных и иных предприятий, а также в среде городской бедноты и среди пришлого населения настроение, безусловно, большевистское, и эта часть населения за другими партиями – С.Р. и С.Д. меньшевиками – не пойдет» [112]. Во властных структурах города находились люди, состоящие в эсеровской партии: начальником милиции был член иркутского бюро ПСР поручик Малышев, а комендантом Иркутска – с.р., подпоручик Моисеев [113]. Хотя значительная часть иркутского гарнизона склонялась на сторону межпартийного блока, достаточных военных сил для выступления в городе у Политцентра не было. Полностью он мог положиться на 53-й стрелковый полк, находившийся в предместье Иркутска – Глазково, а в черте города – на распропагандированные социалистами унтер-офицерский батальон инструкторской школы и укомплектованный из пленных красноармейцев отряд особого назначения при управляющем Иркутской губернией П. Д. Яковлеве. В то время как правительство располагало егерским батальоном, юнкерами, артиллерийским дивизионом, различного рода командами при министерствах. 54-й полк и казаки придерживались неопределенной позиции [114].

22-го декабря 1919 г. состоялось собрание земских и городских деятелей из эвакуированных местностей. Председателем совещания, в котором участвовало немало гласных, в том числе члены реорганизованного Совета министров П. А. Бурышкин и А. А. Червен-Водали, избрали эсера А. Н. Алексеевского. Большинство земцев в критической политической ситуации выявили взгляды, соответствующие позиции Политического центра. Кадет Л. А. Кроль, член Учредительного собрания, в ходе прений «тщетно пытался убедить собрание, что никакого буфера не создать, что эсерам власти не удержать, что фактически все закончится приводом эсерами за собой большевиков, являющихся самым опасным из врагов народоправства, ибо они его отрицают идеологически». Тем не менее, по свидетельству Л. А. Кроля, «взяло верх эсеровское течение» [115].

На следующий день земцы, придерживавшиеся левых воззрений, убедились в слабости правительства, пытавшегося наладить с ними отношения. Поскольку военные власти практически не считались с гражданскими, командующий иркутским военным округом генерал В. В. Артемьев запретил назначенное на 23-е декабря публичное собрание земских представителей в городском театре, хотя его проведение было согласовано с А. А. Червен-Водали. Как писал Л. А. Кроль: «Запрещение собрания истолковывалось как «разгон» земцев. Вопрос о путях выхода из положения изымался из области открытых дебатов, а стало быть, и критики тех или иных путей. Он переносился в область скрытую, в область конспирации, в подполье, куда критике умеренных кругов доступа не было. Левых земцев как бы умышленно толкнули с пути среднего, к которому они звали всех земцев, на путь единения с крайними левыми. И это делали (конечно, бессознательно) в такой момент, когда в Черемхово... уже произошел переворот» [116].

Военные власти, информированные о готовящемся в Иркутске выступлении, не решались на упреждающий шаг из-за ненадежности гарнизона. Военный министр М. В. Ханжин, телеграфируя 23-го декабря адмиралу Колчаку, рекомендовал немедленно прислать войска из Забайкалья [117]. Атаман Семенов соглашался оказать помощь Иркутску лишь в случае признания за ним полноты военной власти на Дальнем Востоке и в полосе отчуждения [118]. Верховный правитель в целях сближения с Японией, стоявшей за атаманом Семеновым, назначил его главнокомандующим войсками Дальнего Востока и Иркутского военного округа [119]. В результате этого распоряжения еще больше (после бурной реакции Верховного правителя на «Меморандум») обострились отношения Верховного правителя с чехами. Семенов незадолго до того угрожал чехам, дезорганизовавшим эвакуацию отступавших войск Колчака, приостановить продвижение их эшелонов во Владивосток, что сильно раздражало представителей Национального Совета. Кроме того, назначение Семенова, не согласованное с Советом министров (хотя он и склонялся к принятию аналогичного решения), еще более усугубило критическое положение кабинета, так как для Политцентра атаман был символом реакции.

Вечером 24-го декабря межпартийный блок рискнул начать выступление, несмотря на то, что численный перевес в военной силе был на стороне правительства. С этого момента политическая конфронтация власти и оппозиции переросла в затяжное вооруженное противостояние, которое безуспешно пытались предотвратить правые деятели консервативного толка, в том числе премьер-министр В. Н. Пепеляев. Но, как показали декабрьско-январские дни 1919-20 гг. в Иркутске, расчет Политцентра на неизбежность военного переворота оказался ошибочным. Данная тактика вытекала прежде всего из детерминированного подхода к перспективам исторического развития. «Не отдельные - и притом мелкие - люди создают общественную среду, но сами они ею создаются. Тот факт, что общественные группы, хозяйничавшие за последний год в Сибири, не выдвинули к власти ни одной яркой фигуры, ни одного мудрого политического деятеля, свидетельствует о том, что они изжили себя, что творчество будущего не в их руках... система, неспособная к развитию, осуждена на гибель. Такова логика истории. Она учит нас, что старые социальные отношения фатально осуждены на гибель, что правящие классы более не способны быть хозяевами жизни... Кто возьмется предсказать, что готовит миру завтрашний день? Ясно одно, что пути эти ведут к непосредственному осуществлению социализма...» - писала газета «Борьба» [120]. Решительность действий Политцентра была обусловлена не только стремлением к реализации общетеоретических установок, но и переоценкой своего политического влияния в конкретных условиях. Межпартийный блок делал ставку на социальный «вакуум» правительственной власти, которую можно под угрозой силы вынудить к самоустранению. Но Совет министров, опасавшийся, что его уход будет способствовать торжеству большевизма, оказал упорное сопротивление повстанцам. Трагические события одиннадцатидневного восстания Политцентра были подобны схватке со смертельно раненым, но достаточно крепким противником. В конечном итоге это вооруженное столкновение обессилило блок умеренных социалистов и привело к его скорой ликвидации.

Анализируя, как протекало Иркутское восстание, обратим внимание на следующие значительные аспекты: во-первых, на характер отношений Политцентра с иркутскими коммунистами и своеобразие участия большевиков в событиях; во-вторых, на значение «нейтралитета» союзников и чехословаков для противоборствующих сторон; в-третьих, на роль переговоров Политцентра с правительством. Перечисленные моменты представляют особый интерес в силу своего влияния на ситуацию, сложившуюся в Иркутске после прихода Политцентра к власти.

В ожидании того, что гарнизон склонится к поддержке оппозиции, Политцентр начал переворот в Глазковском предместье Иркутска, где располагался лучший 53-й полк, обученный английскими офицерами. К выступлению 53-го полка примкнули 1-й и 2-ой батальоны иркутской местной бригады, находившиеся в казармах неподалеку. Сочувствовавшие Политцентру офицеры сместили командира 53-го полка [121], организовали революционные штабы, а также арестовали некоторых высших должностных лиц, проживавших в Глазково. Фактически предместье находилось в руках повстанцев уже с шести часов вечера 24-го декабря. Все посты перешли к ним. С вечера гражданское управление Глазково было вручено двум гласным Иркутской городской думы: Попову и Бакулину, а также Кожевникову. Новая власть в первую очередь подчинила себе милицию, взяла под контроль телефон и телеграф. Главнокомандующим Народно-революционной армией был назначен штабс-капитан Н. С. Калашников, а уполномоченными при нем - эсер В. Н. Мерхалев и меньшевик М. М. Константинов. С целью демократизации армии было введено обращение «товарищ» и ликвидированы погоны. Войска захватили станцию Иркутск, Иннокентьевскую, расположенные к западу от города, а также Военный городок близ Иркутска. В ночь с 24 на 25 декабря контрразведка взяла в заложники значительную часть штаба Политцентра, 17 наиболее активных военных работников Политцентра (в том числе П. Я. Михайлова и Б. Д. Маркова, возглавлявших «Сибирский союз с.р.»; капитана Петрова, заместителя Калашникова) [122]. Во время неофициальной встречи с генералом В. В. Артемьевым деятели межпартийного блока, проявив честность и принципиальность, отказались гарантировать, что выступление прекратится; поэтому заложников не выпустили. Арест угнетающе подействовал на Политцентр. В разговоре Ф. Ф. Федоровича и Б. А. Косминского с П. Д. Яковлевым выяснилось, что военная организация в ближайшие дни не сможет выступить из-за «неготовности». По свидетельству N, в действительности Политцентр рассчитывал, что под влиянием событий в Глазково, П. Д. Яковлев с отрядом особого назначения займет позицию активной поддержки межпартийного блока. Но он всего лишь направил отряд особого назначения в Знаменское предместье, сменил охрану тюрьмы и приказал милиции сосредоточиться по участкам. Когда во время ночного совещания управляющий губернией сообщил командирам частей отряда особого назначения о намерениях Политцентра, «все, - по словам N, - подтвердили решение соблюсти нейтралитет» [123]. Капитан Решетин, принявший вскоре активное участие в перевороте, умолчал о своих отношениях с повстанцами. Впоследствии контрразведка продолжала аресты, в основном среди эсеров, которых считали главными заговорщиками.

25-го декабря восстание распространилось от станции «Михалево» (в 30-ти верстах восточнее города) до станции «Батарейная» (в 12-ти верстах западнее Иркутска). В результате этого Иркутск был почти полностью блокирован. Но по требованию чехов Н. С. Калашников не должен был прерывать телеграфного сообщения Иркутска с западом и с Читой, что в последующие дни негативно сказалось на ходе восстания.

На станции «Батарейная» повстанцы захватили большие склады с оружием и артиллерийскими снарядами, что лишило генерала К. И. Сычева (сменившего генерала В. В. Артемьева на посту начальника Иркутского гарнизона) основной части боеприпасов. По приказу Политцентра главнокомандующий Народно-революционной Н. С. Калашников и уполномоченный М. М. Константинов отправили в Совет министров телеграмму с требованием безотлагательно передать власть однородно-социалистической коалиции. В то же время Политцентр начал активно создавать рабочие и крестьянские отряды.

Чехи, придерживаясь принципа невмешательства в русские дела, реагировали на происходившее довольно пассивно. Они прежде всего были заинтересованы в бесперебойной работе железнодорожного транспорта. Когда же события стали разворачиваться в зоне непосредственного расположения легионеров и союзников - у магистрали, М. Жанен, находившийся на станции «Иркутск», проявил достаточную решительность. Генерал К. И. Сычев, не имевший возможности переправить войска в район Глазково из-за разрушения понтонного моста через реку Ангару (21-го декабря), собирался обстрелять казармы 53-го полка, размещавшиеся близ железнодорожного вокзала. Но командующий союзными силами, опасавшийся за судьбу стоявших там эшелонов, категорически, под угрозой открытия артиллерийского огня, запретил генералу К. И. Сычеву принимать подобные меры [124]. При этом чехи, распоряжавшиеся пароходами на реке Ангаре, отказались их предоставить противоборствующим сторонам, ссылаясь на нейтралитет. Правительственные круги восприняли протест генерала М. Жанена как отказ союзников от дальнейшей поддержки режима Колчака, который был слишком нестабилен.

Легионеры были серьезно обеспокоены тем, что военные действия в районе железной дороги могли нарушить долгожданную эвакуацию из России. Поэтому 26-го декабря, по согласованию с правительством, союзники объявили железнодорожную полосу от Красноярска до станции «Мысовой» нейтральной и передали ее под контроль чехословаков. 28-го декабря решением Комиссии иностранных держав вокзал в Иркутске был также нейтрализован и передан под наблюдение легионеров, которых уполномочили выступать против любой стороны, нарушавшей нейтралитет [125]. Соответствующие шаги союзников, по мнению С. П. Мельгунова и Л. А. Кроля, содействовали повстанцам, сосредоточившимся в зоне железной дороги [126]. По замечанию Г. К. Гинса, иркутскому гарнизону оставалось «или пребывать в осаде, или отступать, или ... разлагаться» [127]. Но, по отзыву И. И. Ахматова, нейтралитет чехословаков, эвакуировавшихся через районы, находившиеся в сфере влияния Японии, которой не доверяли, «на первых порах сильно нам (Политцентру - И.Б. мешал)» [128]. По требованию легионеров Н. С. Калашников был вынужден освободить вокзал [129], поскольку правительственная сторона в ходе долгих переговоров предъявила генералу М. Жанену ультиматум, что будут взорваны тоннели, если мятежники не покинут нейтральную зону. В течение нескольких дней ни повстанцы, ни войска гарнизона не проявляли особой активности. Политцентр отсрочил выступление в Иркутске по двум причинам: во-первых, из-за нарушения переправы через реку Ангару; во-вторых, из-за арестов членов штаба, а также из-за выжидательной позиции отряда особого назначения, без которого не рисковала выступать унтер-офицерская школа. Правительство в связи с протестом М. Жанена лишалось возможности действовать на противоположном берегу, где сосредоточились повстанцы, поэтому не могло ликвидировать переворот.

В этих условиях Совет министров предпринял попытку войти в соглашение с земцами. Вечером 26-го декабря представители кабинета – «чрезвычайной тройки», наделенной особыми полномочиями [130] (А. А. Червен-Водали, А.М. Ларионов, генерал М. В. Ханжин), встретились с А. Н. Алексеевским и Я. Н. Ходукиным, чтобы договориться о передаче власти земцам. Но переговоры оказались безуспешными в силу разногласий по вопросу о вывозе золота Советом министров на восток. Однако истинные причины срыва диалога заключались в другом. Как свидетельствует И. И. Ахматов, правительство «пыталось отколоть земские группы от Политцентра, открыв переговоры о безболезненном переходе власти от Колчака земским самоуправлениям. Земцы, связанные в Политцентре, соглашаются принять власть лишь при условии немедленной ее передачи Политцентру» [131]. Выполнявший обязанности председателя Совета министров А. А. Червен-Водали прервал переговоры, убедившись, что правительству не удастся нарушить политический альянс земцев с умеренными социалистами, хотя на три часа дня 27-го декабря было намечено подписание акта отречения Совета министров в пользу земских самоуправлений. Кроме того, на решение А. А. Червен-Водали повлияло сообщение о приближении к Иркутску подмоги со стороны атамана Семенова.

Узнав о колебаниях правительства. Иркутская городская дума собралась оказать политическое давление на кабинет путем проведения мирной, но вооруженной демонстрации сил, поддерживавших оппозицию. Но события приняли иной оборот. 27-го декабря начальник отряда особого назначения капитан Решетин «именем управляющего губернией» Яковлева приказал двум ротам выступить против резиденции правительства - гостиницы «Модерн». Около пяти часов вечера отряд занял Тихвинскую площадь и здание Хаминовской гимназии, в которой помещался унтер-офицерский батальон. Число повстанцев достигало 800 человек [132]. Они ожидали присоединения милиции и 54-го полка, которые так и не появились на площади. По воспоминанию А. Ширямова, гарнизон «остался спокойным и не примкнул к восставшим» [133]. Чуть позже началась перестрелка с 1-м батальоном инструкторской школы Нокса и егерским батальоном. Восставшим удалось захватить телефонную станцию, занять банк и подойти к школе Нокса. Кроме того, повстанцы завладели переправой через реку Ангару. Однако из-за дезинформации Яковлева о вступивших в город крупных войсках атамана Семенова офицеры, примкнувшие к оппозиции, не рискнули развивать дальнейшее наступление на Иркутск. Солдаты, по свидетельству очевидца, не понимали, почему их «именем управляющего то бросают в бой, то отзывают» [134]. Отряд особого назначения, отступивший из города в ночь на 28-е декабря, обосновался в Знаменском предместье, от которого через реку Ушаковку проходил путь к центру Иркутска [135]. «Силы восставших частей были настолько незначительны, что немедленное наступление из города заставило бы их очистить и предместье и отступить на Якутский тракт. Но правительство растерялось, оно не было достаточно уверено в гарнизоне... Момент для подавления восстания на этот раз был упущен. В следующие дни инициативу боев, скрывая свою малочисленность, взял в руки штаб Политцентра», - писал А. А. Ширямов [136]. Главные силы повстанцев решили сосредоточить в Знаменском предместье, где находился руководивший операциями Политцентр. Туда же из Глазково перебрался военный штаб.

28-го декабря к повстанцам наконец-то решили присоединиться большевики, занимавшие длительное время выжидательную позицию. Политцентр, как и Сибкрайком, еще до начала своего выступления неоднократно предлагал сибирским коммунистам принять участие в подготовке переворота [137]. Большевики же лишь обещали, не входя формально в Политцентр, обеспечить ему «контакт в деле реальной борьбы с реакцией». Но, как сообщал в ЦК РСДРП И. И. Ахматов, «…контакта фактически не было до развязывания силами Политцентра вооруженной борьбы с реакцией. Красноярск и железнодорожная линия от Нижнеудинска до станции «Михалево» (в 30-ти верстах восточнее Иркутска) были заняты войсками 1-й Народной революционной армии Восточной Сибири, началась уже вооруженная борьба за обладание Иркутском, когда сибирский центр коммунистов решил соединить и свои силы с силами политцентра». Местные большевики действовали довольно осмотрительно, поскольку в Иркутске находились военные и дипломатические миссии, представительство чехословацкого Национального совета. Кроме того, коммунисты опасались, что чехословацкие части, американский батальон, а также батальон японцев в случае выступления под лозунгом «Советской власти» могут поддержать правительственные войска. Поэтому на совместном совещании Сибирского и губернского комитетов РКП(б) было решено, по словам И. В. Сурнова, «принять активное участие в боях, забирая постепенно руководство восстанием в свои руки» [138]. Политическая и тактическая линии поведения коммунистов, по свидетельству П. Ф. Москалева, определялись тем, чтобы, не допуская столкновений с чехословаками, не дать умеренным социалистам возможности осуществить намеченную ими программу народовластия [139]. Коммунисты направили в Политцентр своего представителя с правом совещательного голоса, чтобы контролировать деятельность межпартийного блока. Создав Штаб рабоче-крестьянских дружин в Глазково, служивший полулегальным прикрытием большевиков, Комитет приступил к осуществлению намеченных задач: захвату оружия и боеприпасов, ликвидации Политцентра и организации власти Советов [140]. Формально Штаб дружин подчинялся общему командованию военного штаба Народно-революционной армии, руководившему боями. Но фактически Штаб дружин в дни восстания был занят исключительно формированием новых частей и установлением связи с партизанскими отрядами, которым дали указание стягиваться к городу. Кроме того, большевики командировали П. Ф. Москалева на станцию «Батарейная» для перехвата у Политцентра оружия. Имея к началу переворота слабые связи с деревней и армией [141], коммунисты за время восстания прежде всего старались вооружиться. Таким образом, с первых же дней присоединения к выступлению Политцентра большевики довольно активно приступили к осуществлению выработанной ими тактики. Денежные средства (около 1 млн. рублей) на участие в иркутских событиях коммунистам удалось добыть путем своеобразных «контрибуций», или «займа», от кооперативных организаций [142]. В ходе восстания к большевикам примкнули левые эсеры «автономисты», занимавшие отдельные командные должности в армии и штабе Политцентра [143].

Если в начале восстания правительственные силы превосходили повстанческие, то к 28-му декабря они приблизительно уравновесились. К повстанцам подошло подкрепление – казачья сотня; кроме того, присоединились рабочие Глазково и Знаменского (около 700 человек). Тем самым общая численность восставших достигала трех тысяч человек.

Народно-революционная армия с двух сторон (от Знаменского и Глазковского предместий) пыталась прорваться в центр Иркутска. Одновременно велся бой с семеновскими частями, наступавшими по линии железной дороги. Поскольку силы были почти равны, кровопролитное восстание затянулось на одиннадцать дней. 28-го декабря повстанцы повели наступление на Иркутск со стороны Рабочей слободки и Знаменского предместья, но были отброшены за реку Ушаковку. На следующий день ситуация повторилась. 30-го декабря проводились активные боевые действия в Знаменском и Глазково [144]. В тот день на сторону капитана Решетина перешли егеря, но 31-го декабря они вернулись назад. Многие из них при этом погибли [145].

30-го декабря с войсками генерала К. И. Сычева пытались соединиться семеновцы под командованием генерала Л. Н. Скипетрова, но им это не удалось. Впоследствии это обстоятельство в немалой степени способствовало успеху Народно-революционной армии. 31-го декабря восставшие вновь пытались прорваться в Иркутск со стороны Знаменского предместья, но из-за сильного огня правительственных войск отступили. В тот день из Александровского централа были освобождены политические заключенные, хотя Политцентр опасался, что союзники могут нарушить нейтралитет, чтобы воспротивиться этому.

Атмосфера первого дня нового 1920 года не сулила перемен. 1-го января разгорелся, по словам С. П. Мельгунова, «самый упорный и самый жестокий уличный бой» [146]. Современник событий говорил: «С небывалым ожесточением обе стороны шли друг на друга, добивая раненых, не беря никого в плен…» [147]. К Народно-революционной армии присоединились свыше 300 егерей, но городская милиция и казаки продолжали придерживаться нейтралитета. Из окрестных деревень во время боев в Знаменское предместье приезжали крестьяне, привозившие с собою продукты [148]. Кроме того, крестьяне выносили приговоры о поголовной мобилизации. В Глазково продолжалось формирование добровольческих частей, но к вечеру повстанцы были вынуждены вернуться на исходные позиции. Первого января 1920 г. на станцию «Иркутск» прибыли два эшелона японских войск. Полковник Фукиди посетил штаб Народно-революционной армии и заверил, что японцы намереваются лишь охранять японскую и союзнические миссии, соблюдая принцип невмешательства во внутренние российские дела [149].

Утром 2-го января повстанцы предприняли неудачное наступление на город. Понеся большие потери, они отступили. Ружейная и пулеметная перестрелка продолжалась в течение суток. В тот день из Глазково в Михалево ушел последний броневик Семенова. Накануне, 1-го января, на станции «Байкал» произошло столкновение чехов с семеновцами, в результате которого были прерваны железнодорожное сообщение и телеграфная связь. Поэтому 2-го января союзники в ультимативной форме потребовали от Семенова отвести войска с линии Кругобайкальской железной дороги [150]. На следующий день, 3-го января, по инициативе Совета министров, вернее, «троектории» (А. А. Червен-Водали, А.М. Ларионов, М. В. Ханжин) и при посредничестве союзников было заключено перемирие, продленное до 4-го января включительно [151]. Таким образом, 2-е января оказалось последним днем кровопролитных боев. Противоборствующие стороны вновь попытались разрешить политический конфликт не вооруженным, а дипломатическим путем. В ходе одиннадцатидневных боев решающего перевеса не удалось достичь ни Народно-революционной армии, ни войскам, верным правительству; а цена противостояния оказалась слишком велика. Во время стычек гибли не только непосредственные участники событий, но и мирное население, медицинский персонал и даже дети. Политцентр старательно умалчивал о количестве пострадавших за время восстания. Точные (или даже приблизительные) данные об этом ни разу не проскользнули в социалистической прессе. Хотя в телеграммах, поступавших из Иркутска в Красноярск, сообщалось о больших потерях с обеих сторон [152]. В местных газетных сообщениях и сводках Народно-революционной армии намеренно подчеркивалось, что число погибших повстанцев незначительно по сравнению с жертвами противника.

Неизвестно, как бы развернулись события в Иркутске, если бы союзники и чехи не относились к повстанцам лояльно. И. И. Ахматов сообщал в ЦК РСДРП: «Дипломатическая работа Политцентра перед коллегией высоких комиссаров союзных стран и дипломатическими представителями Чехословакии увенчивается вынуждением Японии соблюдать нейтралитет в борьбе Политцентра с Колчаком и атаманом Семеновым. В сущности говоря, этому последнему обстоятельству мы, в большей степени, чем военным успехам, обязаны взятием Иркутска» [153]. Симпатии союзников в дни восстания, безусловно, были на стороне блока.

3-го января в 1 ч. 45 мин. ночи в поезде генерала М. Жанена в присутствии высоких комиссаров и высшего командования союзных держав начались переговоры «чрезвычайной троектории» с делегацией Политцентра (в составе: тов. председателя И. И. Ахматова; Я. Н. Ходукина, от земств; поручика Зоркина, начальника главного штаба Народно-революционной армии; полковника Красильникова, командующего дивизией) [154]. В ходе переговоров обсуждались условия передачи власти, а также вопросы, связанные с армией Колчака и государственными ценностями. Обе делегации довольно долго и безрезультатно спорили о процедуре перехода власти от Всероссийского правительства к местному – Сибирскому, так как «троектория» выражала сомнение в юридической силе подобного акта. Однако И. И. Ахматов настаивал на «передаче авторитета Всероссийского правительства всецело и без умолчания», чтобы облегчить формирование демократической государственности в Восточной Сибири, иначе территория к западу от Иркутска оказывалась бы в зависимом положении от Советской России [155]. Кроме того, законное получение власти давало Политцентру право распоряжаться армией Колчака. Члены делегации межпартийного блока категорически возражали против предложения «троектории» эвакуировать армию на восток. Они опасались, что из-за малочисленности собственных вооруженных сил Политцентр не сможет удержать за собой территорию. Но по вопросу об армии обеим сторонам также не удавалось договориться.

Суть разногласий сводилась прежде всего к различным подходам к проблеме искоренения большевизма в России. По мнению правительства, единственно возможным путем была вооруженная борьба с Советской властью. По мысли умеренных социалистов, которую выразил И.И. Ахматов, можно было использовать «два принципа», чтобы «привлечь симпатию масс обеих сторон фронта»: 1. Переход к чисто демократической конституции; 2. Дать возможность передохнуть для преобразования армии и страны. Между тем, мы предпримем мирные переговоры с Советской Россией, и солдаты будут знать, что перед вами та демократия, против которой не имеет смысла воевать» [156]. Однако «троектория» мало доверяла намерению Политцентра воздействовать на большевизм примером демократии.

Днем 3-го января министры направили адмиралу Колчаку шифрованную телеграмму в Нижнеудинск, где он находился с 26-го декабря по настоянию союзников. В «Обращении Совета министров» говорилось, что остатки войск можно вывести на восток, «выговаривая через посредство союзного командования охрану порядка и безопасности города», при непременном условии – отречении Колчака от всероссийской власти в пользу генерала Деникина [157]. 4-го января 1920 года Колчак подписал указ о сложении с себя полномочий Верховного правителя [158]. 4-го января начальник Иркутского гарнизона генерал-майор К. И. Сычев спешно с частью военных покинул город, так как узнал, что «троектория» решила сдать власть. Правительство фактически оказалось брошенным на произвол судьбы. После того как к двум часам утра 5-го января Иркутск был занят войсками Народно-революционной армии, к которой присоединились 54-й полк и казачьи части, власть в городе перешла к умеренным социалистам. Еще до этого, в половине двенадцатого ночи, Я. Н. Ходукин прервал переговоры с правительством, объявив: « Власть старая пала по воле народа. Политический центр вступает в исполнение своих обязанностей и передает власть Национальному собранию, которое будет созвано в самом непродолжительном времени» [159].

Политический центр одержал победу ровно через два года после открытия Учредительного собрания, так и не ставшего символом торжества демократии в России. В начале 1920 г. умеренные социалисты получили возможность реализовать идеи народовластия в Восточной Сибири. Однако организованное Политцентром Иркутское восстание конца 1919 – начала 1920 гг. не только привело к ликвидации режима Верховного правителя России, но и в свою очередь повлекло нежелательные для формирующейся демократической государственности последствия, дискредитировавшие политические заверения Политцентра. Кровопролитная гражданская война вопреки декларациям социалистов не прекратилась, а на время даже усугубилась; противники блока получили возможность обвинять его в иностранной интервенции, ссылаясь на занятый союзниками в дни восстания «дружественный нейтралитет». В результате доверие значительной части населения к Политцентру оказалось подорванным.

Кроме того, в вооруженный конфликт оппозиции с правительством втянулись наиболее радикально настроенные силы, которых умеренная программа народовластия, предложенная Политцентром, не удовлетворяла. Это способствовало политическому кризису; тем более что коммунисты, ратовавшие исключительно за утверждение диктатуры пролетариата, накопили за время боев в Иркутске оружие, создали рабочие дружины и получили таким образом реальную возможность влиять на Политцентр. Поскольку переворот усилил деморализацию армейских кругов, формируемая умеренными социалистами государственность лишалась надежной военной опоры.

Наконец, нелегитимная смена власти усугубила социальную анархию в регионе, в результате чего Политцентр так и не смог взять под контроль развитие общественно-политической ситуации в Восточной Сибири в начале 1920 года. Таким образом, Политический центр стал заложником собственных идейно-политических установок.

1. Будберг А. Дневник // Архив русской революции. Т. 15. Берлин, 1924. С. 257.

2. ГА РФ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 66. Л. 2.

3. Там же. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 109. Л. 2-8.

4. РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 23. Л. 82.

5. Там же. Л. 5.

6. Там же. Л. 41.

7. Там же.

8. Колосов Е. Е. Сибирь при Колчаке. Пг., 1923. С. 28.

9. Там же. С. 27-28; Болдырев В. Г. Директория, Колчак, интервенция. Сибкрайиздат, 1925. С. 247.

10. Светачев М. И. Империалистическая интервенция в Сибири и на Дальнем Востоке (1918- 1922 гг.) Новосибирск, 1983. С. 176

11. Воля. 1921. 1 января.

12. Там же.

13. ГА РФ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 66. Л. 1 об. – 2; Колосов Е. Е. Указ. соч. С. 27.

14. Мальцева Т. В. Земская «оппозиция» колчаковщине // Из истории интервенции и гражданской войны в Сибири и на дальнем Востоке. С. 192.

15. ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 99. Л. 2-3.

16. Там же. Л. 2.

17. Там же. Л. 3.

18. ГА РФ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 66. Л. 2 об.

19. Мальцева Т.В. Указ. соч. С. 192.

20. Колосов Е. Е. Указ. соч. С. 28.

21. Цит по: Шишкин В. И. Сибирские эсеры и колчаковщина (конец 1918 – начало 1920 гг.) // Большевики в борьбе с непролетарскими партиями, группами и течениями. М., 1983.

22. РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 8. Л. 74.

23. ГА РФ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 66. Л. 2 об.

24. Воля. 1921. 1 января.

25. РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 8. Л. 74.

26. Там же. Л. 21.

27. ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 111. Л. 5.

28. РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 1.

29. Там же.

30. Социалистический вестник. 1944. № 5-6. С. 116.

31. РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 1 об.

32. Стенографический отчет о заседании Временного совета сибирского народного управления 12 января 1920 // Партия социалистов-революционеров после Октябрьского переворота 1917 года: Документы из архива ПСР / сост. и комментарии М. Янсена. Amsterdam, 1989. С. 388.

33. ГА РФ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 66. Л. 2 об.; РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 8. Л. 68.

34. РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 8. Л. 22.

35. Воля. 1921. 1 января.

36. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 328. Л. 7; Там же. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 2.

37. ГА РФ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 66. Л. 2 об.

38. Народный голос. 1920. № 4 (9).

39. См., напр.: Народная мысль. 1920. 14 января; Последние дни колчаковщины. Сборник документов. М.-Л,, 1926 С. 182.

40. Сурнов И. В. Последний этап борьбы с колчаковщиной // Как мы боролись за власть Советов в Иркутской губернии (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции). Иркутск, 1957. С. 418.

41. Ширямов А. А. Борьба с колчаковщиной // Последние дни … С. С. 22; Москалев П.Ф. Иркутская подпольная организация в период колчаковщины // Годы огневые, годы боевые. Иркутск, 1961. С. 80; Сурнов И. В. Указ. соч. С. 413.

42. Документы и материалы по истории Советско-чехословацких отношений. М., 1973. Т. 1. С. 280.

43. Цит по: Папин Л. М. Крах колчаковщины и образование Дальневосточной республики. М., 1957. С. 77.

44. См.: ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 99. Л. 2 – 3.

45. Там же. Л. 2

46. Цит. по: Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака. Из истории гражданской войны на Волге, Урале и в Сибири. Белград, 1931. Ч. 111. Т. 2. С. 48

47. Там же. С. 50.

48. Там же. С. 51; Жанен М. Указ. соч. С. 157; Кроль Л.А. За три года. Владивосток, 1921. С. 199.

49. Последние дни... С. 126.

50. Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 53.

51. См.: Жанен М. Отрывки из моего сибирского дневника // Сибирские огни. 1927 № 4. С. 150 –154

52. Будберг А. Указ. соч. С. 273.

53. Декабрьские дни в Иркутске // Сибирские огни. 1922. № 2. С. 80.

54. Там же.

55. Последние дни… С. 68-69.

56. Вендрих Г.А. Декабрьско-январские бои 1919 –1920 гг. в Иркутске. Иркутск, 1957. С. 17.

57. РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 2.

58. ГА РФ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 66. Л. 3.

59. См.: Последние дни… С. 112-113; Документы и материалы по истории Советско-чехословацких… С. 288-289.

60. Последние дни… С. 113.

61. См.: РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 8. Л. 21.

62. Парфенов П. С. Последние дни правительства Колчака // Сибирские огни. № 5. С. 90-117.

63. Агалаков В. Т. Рабочие Иркутска в борьбе с колчаковщиной (конец 1919 – начал 1920 гг.) // Рабочие Восточной Сибири в борьбе за власть Советов (1917- 1922 гг.). Иркутск, 1985. С. 36.

64. Ширямов А. А. Борьба… С. 22.

65. Там же.

66. Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 297.

67. Знаменская Р.А. Иркутск в борьбе за власть Советов. Иркутск. С. 4.

68. Раков Д.Ф. В застенках Колчака. Париж, 1920. С. 45.

69. РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 1 об.

70. Последние дни… С. 76.

71. Кроль Л.А. Указ. соч. С. 204.

72. Последние дни… С. 126.

73. Цит по: Парфенов П. С. Последние дни … С. 81-82.

74. Декабрьские дни… С. 83-84.

75. Кроль Л.А. Указ. соч. С. 200.

76. Колчаковщина. Из белых мемуаров. Л., 1930. С. 158.

77. Krejci F.V. Sibirske armady. Praha,1922. P.187.

78. Дело. 1920. 11 января.

79. Декабрьские дни… С. 88.

80. Кроль Л.А. Указ. соч. С. 200.

81. См.: Иоффе Г. З. Колчаковская авантюра и ее крах. М., 1983. С. 231 – 232.

82. Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 70.

83. Последние дни... С. 149.

84. РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 8. Л. 68.

85. Воля. 1921. 1 января.

86. Ф. Ф.Федорович – член ЦК ПСР, чл. Учредительного собрания; Я. Н. Ходукин – председатель иркутской губернской земской управы; М. С. Фельдман – член Сибкрайкома; И. И. Ахматов - член ЦК РСДРП; Л. И. Гольдман, Б. А. Косминский – товарищ председателя Приморского земского собрания; В. М. Коногов – член Учредительного собрания, член Всесибирского крайкома ПСР; А. А. Иваницкий-Василенко – член Учредительного собрания, член Всесибирского крайкома ПСР.

87. РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 20. Л. 18.

88. Кроль Л. А. Указ. соч. С. 203.

89. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 328. Л. 7.

90. Воля. 1921. 1 января.

91. РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 2 об.

92. Последние дни… С. 124.

93. Там же. С. 71

94. Кроль Л. А. Указ. соч. С. 198.

95. Сурнов И. В. Указ. соч. С. 419.

96. Ширямов А. А. Борьба… С. 27.

97. Народная мысль. Иркутск. 1920 № 3.

98. Папин Л. М. Указ. соч. С. 85.

99. Борьба за власть Советов в Иркутской губернии (1918-1920 гг.). Партизанское движение в Приангарье. Сборник документов. Иркутск, 1959. С. 196.

100. Последние дни… С. 90.

101. Подробнее см.: Кадейкин В. А. Указ. соч. С. 452 –454.

102. Сахаров К. В. Белая Сибирь Мюнхен, 1923. С. 201.

103. Ларьков Н. С. Из истории идейно-политической борьбы в антиколчаковском партизанском движении в Сибири // Из истории интервенции и гражданской войны в Сибири и на дальнем Востоке 1917 – 1922 гг. Новосибирск, 1985.С. 140; Стишов М. И. Большевистское подполье и партизанское движение в Сибири в годы гражданской войны (1918-1920 гг.). М., 1962 С. 264; Гусев К.В. История «демократической контрреволюции» в России. М., 1973. С. 42.

104. Последние дни… С. 164.

105. Там же.

106. Последние дни… С. 165.

107. Борьба. 1920. 4 января.

108. Последние дни… С. 166.

109. Там же. С. 168.

110. Сурнов И. В. Указ. соч. С. 405.

111. Папин Л. М. Указ. соч. С. 77; Солодянкин А. Г. Коммунисты Иркутска в борьбе с колчаковщиной. Иркутск, 1960. С. 85.

112. Цит. по: Плотников И.Ф. героическое подполье. Большевистское подполье Урала и Сибири в годы интервенции и гражданской войны. 1918-1920 гг. М., 1968. С. 328.

113. Папин Л. М. Указ. соч. С. 88.

114. Парфенов П. С. Последние дни… С. 85; Гудошников М.А. Очерки по истории гражданской войны в Сибири. Иркутск, 1959. С. 150.

115. Кроль Л. А. Указ. соч. С. 205.

116. Там же. См. также: Гинс Г. К. Указ. соч. С. 472.

117. Последние дни… С. 161.

118. Там же. С. 157

119. Свободный край. 1920. 2 января.

120. Борьба 1920 4 января.

121. Телегин А. И. Первая железнодорожная рабочая дружина Иркутска в боях за Советы // Годы огневые… С. 177.

122. Парфенов П. С. Борьба за Дальний Восток. 1920 –1922 гг. М., 1928. С. 21.

123. Декабрьские дни… С. 88.

124. Ширямов А. А. Иркутское восстание и расстрел Колчака // Борьба за Урал и Сибирь. М.-Л., 1926. С. 286.

125. ГА РФ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 72. Л. 6 об.; Народный голос. 1920. 3 (21) января.

126. Кроль Л. А. Указ. соч. С. 205. Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 102.

127. Гинс Г.К. Указ. соч. С. 479.

128. РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 2.

129. Народный голос. 1920. 3 (21) января.

130. Правительственный вестник. 1920. 3 января.

131. РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 3.

132. Гудошников М.А. Указ. соч. С. 153.

133. Ширямов А. А. Борьба… С. 26.

134. Цит. по Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 105.

135. РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 3 об.

136. Ширямов А. А. Борьба… С. 27.

137. ГА РФ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 66. Л. 3.; РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 2.

138. Сурнов И. В. Указ. соч. С. 429.

139. Москалев П.Ф. Указ. соч. С. 82.

140. Флюков А.Я. Иркутское восстание в декабре 1919 г. // Годы огневые… С. 184; Кадейкин В.А. Сибирь непокоренная (Большевистское подполье и рабочее движение в Сибирском тылу в годы иностранной интервенции и гражданской войны). Кемерово, 1968. С. 471.

141. Гудошников М.А. Указ. соч. С. 146.

142. Ширямов А. А. Борьба… С. 27; Сурнов И. В. Указ. соч. С. 414.

143. Ширямов А. А. Иркутское восстание… С. 291.

144. Борьба. 1920. 4 января.

145. Декабрьские дни… С. 93.

146. Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 108.

147. Там же.

148. РГАСПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 8. Л. 81а об.

149. РГВА. Ф. 207. Оп. 1. Д. 5. Л. 1.

150. Парфенов П. С. Борьба… С. 25; Светачев М.И. Указ. соч. С. 200.

151. Стенографический отчет переговоров о сдаче власти Омским правительством Политцентру // Колчаковщина. С. 185.

152. Народный голос. 1920. 3 (21) января.

153. РГАСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 103. Л. 2-3 об.

154. Стенографический отчет переговоров… С. 198.

155. Там же. С. 227.

156. Там же. С. 209.

157. Последние дни… С. 162-163.

158. Указ Верховного правителя 4-го января 1920 г. // Архив русской революции. Берлин, 1923. Т. Х. С. 183.

159. Стенографический отчет переговоров… С. 239.