В колчаковском подполье
Я находился в окопах на Румынском фронте, когда пришли радостные вести о великих событиях Октября. Во время командировки в г. Кишинев, 4 января 1918 года, я вступил в красногвардейский отряд, позднее названный Тираспольским. Отряд вел упорные бои сначала с румынскими, а затем с немецко-гайдамацкими оккупантами.
В конце апреля я был командирован с группой красногвардейцев сопровождать воинский эшелон из Луганска в Москву. В Москве мы узнали о разгроме нашего отряда восставшим на Дону контрреволюционным казачеством.
Возвращаться было некуда, и я с одним своим товарищем вступил в продотряд, направлявшийся в Сибирь. В Челябинск мы прибыли как раз в момент мятежа белочехов. Наш отряд рассеялся, и я остался в незнакомом городе, без связей и друзей.
После долгих мытарств, пребывания в контрразведке, откуда за нелепостью обвинения меня вскоре выпустили, мне удалось поступить библиотекарем в Челябинский отдел народного образования. Здесь я подружился с бывшим студентом Пермского университета Орловским и вступил в организованную им подпольную группу, которая поставила перед собой цель — поднять восстание в войсках белых.
В январе 1919 года, во время колчаковских мобилизаций, т. Орловский через одного знакомого из штаба куреня имени Тараса Шевченко устроил так, что члены группы — Пацек, Назарук, Мартынюк, я и другие товарищи — попали в этот особый курень, полагая, что он будет наилучшим объектом для осуществления нашей цели. До поступления в «курень» я никого из нашей группы, кроме Орловского, не знал.
...Итак, я во второй сотне куреня имени Тараса Шевченко. Сотня помещалась в центре Челябинска, на главной улице. Часовой, стоявший у двери, задержал и вызвал дежурного по сотне. Провели в комнатушку бунчужного (фельдфебеля). Отрекомендовался ему бывшим заведующим центральной библиотекой Челябинского отдела народного образования. Это, видимо, произвело на него впечатление. Направил в помещающуюся здесь же швальню, она же и цейхгауз, для получения обмундирования. Подгоняя на мне шинель, портной с лукавой усмешкой обратил мое внимание на погоны, пришитые «на живую нитку». Намекнул: если «заслабит», погоны легко можно сорвать. Я сделал вид, будто не понял его намек. Кто его знает, что он за человек. Дело в том, что красноармейцы в то время погон не носили. Погоны, ввел в белогвардейских частях Колчак как знак возврата к прошлому. У белогвардейской военщины считалось особым шиком вшивать погоны намертво. Это означало: «Если придется и совсем туго, — погоны все равно не сорву».
На мне — форма особого куреня имени Тараса Шевченко: бурая меховая папаха с кокардой царского образца, на плечах — желтые погоны с синим кантом — эмблема «жовтоблакитных самостийникив» [1]. На погонах три белые лычки. Я — старший урядник.
Постепенно осматриваюсь, знакомлюсь с окружающей обстановкой. Помещение сотни, хотя и обширное, битком набито народом. В сотне не менее 250 «казаков» (так именуют рядовых солдат куреня). Все размещаются на двухъярусных нарах. На стене — портрет «верховного правителя» Колчака. Все построено на гайдамацкий лад. Унтер-офицеры именуются урядниками, фельдфебель — бунчужный, командир сотни — сотник, командир полка — куренной атаман. Форма обращения по инстанциям вверх: «пан бунчужный», «пан сотник» и т. д.
В один день со мной прибыло еще несколько человек, бывших фронтовиков. Знакомлюсь с ними: Макс Мартынюк, Назарук, Роман Талан. Фамилии других уже не помню. Их родные — беженцы из Холмской губернии, проживают в Челябинске- Мартынюк учился в учительской семинарии. Между собой они давно знакомы. Не наши ли это хлопцы?
На другой день прибыл в сотню Орловский. Подтвердил мою догадку: Мартынюк, Назарук, Талан и еще несколько товарищей — свои. Орловского зачислили рядовым «казаком».
Через некоторое время вызывают к сотнику меня и Мартынюка. Назначают нас отделенными командирами. Это неплохо. Значение отделенного командира тоже немалое. «Отделенный — хуже, чем батальонный», — говорили в старое время солдаты. Принимаю отделение, знакомлюсь со своими подначальными «казаками».
Отлучки из казармы разрешались нам почти всегда беспрепятственно. Поговорить и обсудить что-либо в казарме было почти невозможно. В качестве конспиративной квартиры мы облюбовали небольшую чайнушку, находившуюся недалеко от нашей сотни. Там имелась очень удобная отдельная комната. Иногда вместе с нами увязывался и бунчужный, любитель выпить и закусить на даровщинку. В этом отношении мы всегда шли ему навстречу, делая вид, что очень рады его присутствию. Как-никак, он правая рука сотника. Будучи малограмотным, он преклонялся перед нашей «образованностью». Наибольшим авторитетом пользовался у него Орловский, как бывший студент. В курене был еще один студент — Недоступ, занимавший какую-то должность в штабе куреня.
Если присутствовал бунчужный, мы сводили наши разговоры на посторонние темы, иногда «научного» характера, а чаще легкого содержания, более доступные душе бунчужного Кургузова.
Надо сказать, что мы на бунчужного смотрели больше как на удобную ширму, чем неизбежное зло. Мы его приглашали чаще, чем он напрашивался сам. Это ему, безусловно, льстило. К счастью, он был несравненно больше нас занят делами по сотне и часто с сожалением отказывался от наших предложений. Кроме того, немало свободного времени отнимали у него «сердечные дела». Все это было нам на руку.
В одно из первых посещений чайнушки пришел один из наших товарищей, назначенный бунчужным первой сотни, — Степан Пацек. Он — земляк Мартынюка, вместе с ним учился в учительской семинарии. Трудно судить, из каких побуждений назначили Пацека бунчужным. Очевидно, сыграли здесь роль его бравый вид строевика и хорошее знание строевой службы (он, как и Мартынюк, окончил учебную команду). Назначение Пацека бунчужным явилось крупным козырем для нашей работы в курене.
На подпольном совещании в чайнушке была намечена общая цель организации: поднять восстание в городе при приближении к нам красных войск. Орловский наметил план работы: добиться доверия начальства, установить хорошие, товарищеские отношения с сослуживцами, невзирая на их нутро, завоевать уважение и любовь солдатских масс. Никаких дрязг — ни с кем. Надо иметь два лица: одно — для начальства, другое — для солдат. Прежде всего выяснить истинное лицо всех и каждого в сотнях. Главное — узнать, кого следует опасаться, кто связан с контрразведкой. Тщательно изучить товарищей, намеченных к вовлечению в организацию. Вербовать по принципу «пятерок». Каждый знает только членов своей пятерки. Пятерки составлять из товарищей, связанных между собой узами землячества, дружбы или родства. Истинную цель организации вначале не раскрывать полностью, а ставить наиболее простую и доходчивую цель: переход к красным поодиночке.
Намечено в каждой сотне создать ядро из влиятельных и отважных товарищей, желательно из младших командиров, могущих в необходимый момент увлечь за собой остальную массу солдат.
Приступаем к работе. Изучаю свое отделение. Это — исключительно молодежь, земляки-украинцы Славгородского уезда Алтайского края. В дружеских беседах узнаю, как попали в курень. Все они мобилизованы карательными отрядами. Какие они будут защитники Колчака, теперь для меня ясно.
Постепенно стараюсь завоевать их расположение, а затем и дружбу. Осторожно подвожу их к решению вопроса, как быть, когда пошлют на красных? А пошлют, наверное, скоро. Неужели умирать, неизвестно за что? Не лучше ли перейти к красным? Потом, исподволь, убеждаю их в непрочности колчаковского режима, в близости победы Советской власти. Большевистская партия непобедима! Царь сидел на троне намного крепче Колчака. Большевики свалили царя, скоро разгромят и Колчака. В Сибири крестьяне уже восстают против колчаковского режима, отказываются платить подати, давать солдат... При первой возможности надо переходить к красным. Пока что надо быть осторожными. Контрразведчики имеются и у нас в сотне. Надо их выявлять. Чтобы начальство в нас не сомневалось, нужно «по службе» стараться. Иногда и мне как отделенному командиру придется на вас покрикивать, для показа бунчужному. Не принимайте это всерьез.
Примерно так начиналась наша подготовительная работа. Число пятерок в курене быстро росло. Гуляя как-то во дворе сотни, разговорился с одним отделенным командиром Максимом Гребенюком, высоким и плечистым молодым парнем, родом из Тираспольского уезда, Херсонской губернии. Спрашиваю:
— Давно ли оттуда?
— Уже с год как из дому.
— Не был ли случайно в Тираспольском отряде? — спрашиваю его. Он удивлен.
— Был, — говорит.
Расспрашиваю, что случилось с отрядом на Дону, как он очутился здесь. Гребенюк рассказывает о нападении казаков на отряд, о том, как он случайно спасся с одним товарищем, как они прятались в скирдах соломы, голодали, пробирались на север к советским пределам. В Челябинске их захватил белочешский мятеж. Во время облавы их забрали в лагерь как беглых красноармейцев. Из лагеря «завербовали добровольцами» в курень имени Шевченко.
Скоро бывший красногвардеец Тираспольского отряда Максим Гребенюк из села Слободзии вошел в нашу организацию активным членом. Завербовано было еще несколько таких же липовых добровольцев.
Нам удалось выявить контрразведчика, завербованного в нашей сотне бунчужным. Один из товарищей моего отделения сообщил, что его вызвал бунчужный. Предлагал следить за всеми в сотне, сообщать о разговорах между «казаками». Обещал платить за работу. Товарищ спрашивает меня, как быть. Я посоветовал ему не отказываться от предложения бунчужного, деньги брать и его водить за нос. Скоро этот товарищ доложил, что к бунчужному ходит еще один «казак» из нашей сотни, при загадочных обстоятельствах попавший в полк. Мы предупредили об этом всех своих.
По мере роста подпольной организации увеличивалась и опасность провала. Какой-нибудь нелепый случай — и все пропало. Особенную тревогу вызвал у нас поступивший в сотню после нас доброволец на должность помощника взводного командира. Как мы выяснили позже, это был бывший жандарм.
Обстановка была напряженной. Все с нетерпением ожидали скорейшей отправки на фронт.
Известие об отправке на фронт было встречено в сотнях «бурным восторгом». Вероятно, о нашем «бурном восторге» было доложено выше.
Курень стал спешно готовиться в поход. Прибыло новое обмундирование, сапоги, белье. Привезли в ящиках новые винтовки русского образца. Хлопцы скоро обнаружили на винтовках марку: «Made in USA» (изготовлено в Соединенных Штатах Америки)...
Приблизительно в конце марта курень погрузили в вагоны и отправили в Уфу. При отправке из Челябинска в нашу сотню поступило еще двое товарищей — Вася Киселев и брат Талана.
Восстание
Уфа. Сгружаемся. Станция забита колчаковскими эшелонами. На многих вагонах хвастливые надписи: «Уфа–Москва».
Думаю: возможно, многие из вас и побывают в Москве, но в качестве кого? Это еще вопрос!
Проходим мимо стоящих у перрона штабных вагонов. От них в разных направлениях проведено множество проводов. У тамбура одного из вагонов стоят в карауле два унтер-офицера, отдают честь «по-ефрейторски» входящим в вагон важным штабным офицерам. Очевидно, это штаб самого Ханжина — командующего западной армией Колчака.
— Шоб воно тут було, — шепчет тихо кто-то из товарищей, — якбы кынуты сюды килька гранаток?
— Молчи, — тихо предупреждаю его.
Идем в город. Разместили нас в больших деревянных бараках, построенных еще во время германской войны.
Хлопцы быстро находят следы недавнего пребывания здесь красноармейских частей, «приветы» от красноармейцев. Читаем написанные карандашом на стенах надписи:
«Не думайте, белые, что мы уходим совсем. Мы скоро вернемся».
«Солдаты Колчака! Довольно вам воевать за возвращение царского режима. Бросайте оружие и переходите к нам».
Скоро эти надписи обнаруживает бунчужный. Приказывает стереть.
Заботливое начальство сводило нас в баню. Продезинфицировали обмундирование, выдали новое белье.
Дня через четыре курень выступил в поход на запад. Перед выступлением из Уфы куренной атаман поздравил с походом. Заверил, что на «зелени свята» — троицу — будем на «ридний Украини», а было это в так называемую вербную субботу.
Начало весенней распутицы. Грязь невылазная. Чем дальше — все хуже и хуже. До станции Чишмы шли вдоль железной дороги. Всюду следы недавних боев: сброшенные под откос вагоны, паровозы...
После Чишмы шли между Бугульминской и Самаро-Златоустовской железными дорогами. Повсюду чувствовалось сдержанное, подчас скрыто-враждебное отношение трудового крестьянского населения к нам, белым.
Припоминается один откровенно-простодушный отзыв о происходящих событиях хозяина-башкира, у которого мы ночевали:
— Какой это война? Прышел белый, говорит: «Ну, красный никогда сюда не придет». Неделя сидел белый — побежал. Приходит красный, говорит: «Ну, теперь белый сюда больше не будет». Неделя сидел красный — тоже побежал. Приходит опять белый, говорит: «Ну, теперь красный сюда не будет». Темный мы народ, гаспадын таварищ. Не знаем уже, как и называть вас. За «товарища» — белые бьют, за «гаспадына» — красные ругают.
Недовольны были и мои хлопцы — девушки плохо их встречают.
— Ну и девчата тут. Настоящий перец! — пожаловался с обидой один из моих «казаков». — Ты к ней с добрым словом, а она тебя «беляком» обзывает!
Где-то в дороге Орловский сообщил: при прохождении куреня через лес двое наших товарищей самовольно, втихомолку «ликвидировали» контрразведчика своей сотни. Неосторожность, граничащая с предательством! Теперь встревожатся, пойдут розыски, допросы... Может закончиться плохо.
К счастью, все обошлось благополучно. Никаких расспросов не было.
Чем ближе к фронту, тем беспокойнее ребята, особенно молодежь. Мы их ободряем: «Держитесь, хлопцы, дружнее за нас. С нами не пропадете! Гуртом — и батька добре быть!»
Ничего не можем толком разузнать о расположении фронтов. А это для нас необходимо! Знаем только, что красные войска везде отступают.
Прибыли на станцию Сарай-Гир. Ночевка здесь. Узнаем: белые уже за Бугурусланом, приближаются к Самаре. Узнаем также, что слева, к югу от железной дороги, находится близко фронт. Завтра, наверное, и нас погонят на красных. Узнали и название села, в которое нас пошлют — Кузьминовское [2]. Орловский объявил: «Ревком решил, если вблизи будут красные войска, завтра же поднять в Кузьминовском восстание, не дожидаясь, пока поведут в бой».
Утром стали нас готовить к отправке на красных. В изобилии снабдили патронами (в пути у нас было не более шести обойм). Ребята буквально набросились напатронные пачки, набирали их в вещевые мешки, не считаясь с грузом, который надо будет таскать дорогой.
Перед отправкой нас построили — будет смотр. Какой-то генерал в шинели с красными отворотами похвалил нас за бравый вид, затем что-то говорил о скором падении Самары, а оттуда — открытая дорога на Москву. Красные везде отступают, наше дело — завершить победу над ними. Пообещал, что благодарная Россия не забудет наших ратных подвигов. Закончил словами:
— Надеюсь на вас, как на каменную гору. Один ваш вид обратит большевиков в бегство.
Мы в ответ гаркнули:
— Рады стараться, — и отправились «обращать большевиков в бегство».
Уже близко село Кузьминовское. Расположено оно в двенадцати верстах на юго-запад от Сарай-Гира. Бунчужного Кургузова с нами не было. Его замещал доброволец жандарм.
В село зашли в приподнятом настроении, как говорится, с шиком. Полк вообще имел неплохой внешний вид: добротные шинели и сапоги, желтые с синим кантом погоны, лихо сдвинутые набекрень меховые папахи, офицеры в серых смушковых папахах со шлыком и с золотыми «китыцями».
При входе в село «взяли ногу», дружно подхватили старинную запорожскую песню «Ой на гори тай женци жнуть».
Остановились на площади села, составили винтовки «в козлы». Получили приказ: «Отдых на два часа. Далеко не расходиться».
Установили очередность дежурств у оружия, сами быстро ушли в разведку. Орловский отправился в другие сотни.
Первое, что нас сильно смутило, — это присутствие в селе чужого нам полка. Это совсем не входило в наши расчеты и усложняло обстановку.
Заходим в одну избу закусить и разведать. У хозяев на постое три солдата. Хозяйка, помнится, подала нам кислого молока и хлеба. Только мы уселись за стол — неожиданно в избу входит командир местного полка в чине полковника и с ним офицер.
Я как старший скомандовал: «Встать! Смирно!» Вскочили и стоим, как вкопанные.
— Ничего, ничего, — предупредительно обратился к нам полковник. — Сидите, закусывайте.
Затем, повернувшись к стоявшим солдатам-постояльцам, начал на них кричать, взмахивая стеком. Мы ничего не поняли. После ухода начальства спрашиваем солдат:
— Что у вас, ребята, случилось?
— Кто-то сегодня стрелял в офицера, — отвечают. — А сейчас производят следствие.
Думаем про себя: это совсем неплохо!
Разузнали обстановку: красная кавалерия изрядно их потрепала. Красные, наверное, находятся в следующем (на юг) селе, верст пятнадцать будет туда. За селом сейчас стоит в обороне другой полк.
Вид у солдат жалкий. Запуганы и забиты донельзя. Благодарим хозяев, прощаемся и быстро уходим.
Орловский уже ожидает нас у винтовок. Затем он отправляется созывать ревком, чтобы принять план действий. Скоро он возвращается и объявляет: «Другого удобного момента у нас не будет. Решено поднять восстание минут через двадцать! Сигнал восстания— три одиночных выстрела из расположения сотни Пацека. Быстро всех осведомить. Всем держаться вблизи винтовок. После сигнала — расхватать винтовки и дружным залпом вверх подать знак поддержки восстания. Затем, с криками: «Ура! Бей золотопогонников!» истреблять всех офицеров и юнкеров! В первую очередь убрать сотника и жандарма. Погон пока не срывать. Местных солдат призывать поддержать нас. Наш район— восточная сторона площади у дороги в Сарай-Гир. Восстанием руководит т. Пацек».
Быстро знакомим с планом восстания остальных товарищей нашей подпольной организации и других надежных ребят.
Стоим около винтовок. Нервы натянуты до предела. Сердце учащенно бьется. Сейчас наступит решительный момент. Борьба будет беспощадная. Или мы — их! Или они — нас!
Томительно долго тянутся последние минуты... Наконец три условных выстрела из сотни Пацека разорвали тишину. Расхватываем винтовки. Несколькими дружными залпами вверх наши сотни подают знак поддержки восстания. Подбежавший откуда-то жандарм кричит: «Стройтесь! Стройтесь!» Его тут же «убирают». Группа Леошко покончила с сотником Лушней и двумя взводными офицерами [3].
Неожиданно к нам подбежали вооруженные винтовками три офицера другого полка, растерянные и ничего не понимающие. Наши хлопцы не дали им опамятоваться.
Все дальнейшее — как во хмелю! Сотня Пацека первая покончила со своим сотником, куренным атаманом и его свитой. Рассказывали позднее, что куренной атаман уже выхватил револьвер, чтобы стрелять в Пацека. Выстрелить атаману не дали...
Неожиданно по площади завизжали пули — по нас застрочил пулемет с колокольни, расположенной в южной части села. Тут же нас обстреляли из штаба местного полка, помещавшегося в доме на южной стороне площади, у моста. Этого мы не ожидали. На один момент возникло замешательство. К счастью, вдоль северной стороны площади была каменная ограда, а возможно, остатки стен разрушенного здания. Мы залегли за этим укрытием и открыли огонь по штабу и колокольне. Другие наши сотни тоже стали обстреливать колокольню и штаб, и он скоро замолчал. Сняли и пулемет с колокольни. Дальнейшее припоминаю смутно: солдаты местного полка срывают с себя погоны (мы уже без погон), расправляются со своими попрятавшимися офицерами...
Первая сотня во главе с Пацеком (Пацек и многие из товарищей уже верхом на лошадях) бросается в расположение другого полка, занимавшего оборону с юго-западной стороны села. По всему фронту этого полка — паника. Считают, что красные зашли с тыла и захватили село. Никто и не подумал о сопротивлении. Часть солдат остается на месте и сдается предполагаемым красным. Другая часть солдат с офицерами побежала по направлению к ст. Сарай-Гир. Так мне рассказывали позднее бывшие солдаты этого полка.
Вблизи села была также обнаружена батарея из трех орудий, установленная на боевой позиции. Солдаты-артиллеристы примкнули к нам.
Постепенно все затихает. В село возвращается Пацек со своей сотней и примкнувшими к нам пехотинцами и артиллеристами. Подвозят три орудия и снаряды на подводах.
План дальнейших действий принимается быстро. Ревком решил:
1) немедленно оповестить о случившемся ближайшую красноармейскую часть и сейчас же послать верхом на лошадях делегатов в ближайшее село к югу от Кузьминовского;
2) всем нам немедленно идти по маршруту делегации на соединение с красноармейской частью, захватив с собой военное имущество.
В числе делегатов, помню, был послан товарищ из нашей сотни — Назарук.
Мы торопились как можно скорее связаться с красноармейскими частями, так как не исключена была возможность скорого прибытия в село резервной части белых для подавления нашего восстания.
Вечером наши части с батареей и обозом пошли на соединение с Красной Армией, оставив в селе около двух десятков убитых офицеров.
Идем с красными знаменами по отвоеванной нами родной советской земле. Расторопные ребята уже успели сделать импровизированные знамена, прикрепив к древкам красные скатерти.
Это было 1 мая 1919 года, в день великого праздника трудящихся всего мира!
Ночью мы пришли в с. Васильевку, расположенное в семи верстах к югу от Кузьминовского. Красных войск здесь не было. Узнаем от жителей, что красноармейские части в соседнем селе — Бакирове.
За селом слышим радостные возгласы нашей делегации, возвращающейся вместе с разведчиками кавалерийской бригады Ивана Каширина. Скоро мимо нас проследовала кавалерийская часть, направленная для занятия Кузьминовского.
На рассвете, смертельно усталые, мы пришли в село Бакирово и расположились на отдых.
Полк имени Ленина
2 мая 1919 года. Пробуждаемся на советской земле. Кругом радостно-взволнованные лица товарищей.
В Бакирово прибыл командир кавалерийской бригады Иван Каширин. На нашем общем собрании выносится единодушное решение о переименовании куреня имени Шевченко » полк имени Ленина и о включении его в действующую против Колчака кавалерийскую бригаду Каширина.
В нашем полку формируются четыре роты (из четырех сотен куреня), батарея, пулеметная команда, конная разведка, команда связи, хозчасть, штаб полка. Комсостав еще раньше был намечен ревкомом: командир полка Степан Пацек, адъютант В. И. Орловский, командиры рот: Д. Е. Лебединский, Максим Мартынюк, Федор Колчук, Король, начальник конной разведки Яким Приходько, начальник пулеметной команды Михаил Забудский, начальник связи Василий Киселев, завхоз части Георгий Назарук.
Штаб Туркестанской армии вызывает представителя нашего полка для ознакомления с историей куреня и всеми обстоятельствами перехода его на сторону Советской власти. Собрание комсостава полка посылает меня.
Утром 3 мая Каширин, его адъютант, ординарец и я выехали в Бузулук, где находился штаб Туркестанской армии. 4 мая я был принят командармом т. Зиновьевым и членом Реввоенсовета Голощекиным. Здесь же присутствовал и начштаба армии т. Попов.
Моя информация об истории формирования куреня Шевченко, о работе нашей подпольной организации, о подготовке восстания и его ходе была напечатана в газете Южной группы Восточного фронта «Красноармейская звезда» от 22 мая 1919 года.
Штаб армии, особенно его разведывательный отдел, больше всего интересовало, как могло случиться, что такой надежный полк с хорошими офицерскими кадрами и добровольцами из помещичьих сынков, кулачья, жандармов мог поднять восстание? Товарищ из разведывательного отдела, бывший незадолго перед этим в Челябинске, говорил мне, что, наблюдая «дружественные» отношения между нами и офицерами, он не мог и предполагать о возможности существования в полку подрывной работы.
Ходатайство нашего полка о включении его в состав бригады т. Каширина было пока отклонено т. Голощекиным.
— У нас тоже имеется горячее сердце, — ответил мне т. Голощекин, — но мы имеем и холодный ум. Ваш полк сейчас пойдет в Бугуруслан, куда скоро переедет штаб армии. Там мы еще с вами увидимся. Вы были целый год оторваны от нас. Ваш полк необходимо воспитать в коммунистическом духе, влить в него партийцев...
Меня направили в политотдел армии за газетами, агитационной литературой. Помню, меня особенно поразила огромная культурно-просветительная работа, проводившаяся в Красной Армии политотделами. Разве было что-либо похожее на это в наших красногвардейских отрядах год назад?
Вместе со мной в полк выехали и два сотрудника политотдела. Везем целый воз литературы. Полк догнали на марше от ст. Сарай-Гир в Бугуруслан. В Бугуруслане отвели нам район «за ручьем».
Штаб Туркестанской армии уже в Бугуруслане. Вскоре полк посетили представители командования: тт. Голощекин и Попов. Был произведен смотр полка, а вернее, экзамен комсоставу его.
В полк прибыл наш первый военком Василий Дмитриевич Вершинин. Вскоре нам прислали и пополнение из лиц, уклонявшихся в разное время от службы в Красной Армии. Бойцы полка далеко не радушно встретили это пополнение. «Предадут нас в первом же бою!» — говорили они между собой. Для встречи пополнения был выстроен полк. Товарищ Вершинин выразил надежду, что Ленинский полк перевоспитает прибывших новых товарищей. И нужно сказать, что никто из них не опозорил полка. Многие стали впоследствии хорошими командирами, многие отдали свою жизнь на полях сражений за Советскую власть.
К нам влились партийные силы из прибывших на Восточный фронт по зову Ильича: «Все — на Колчака!»
В полку развернулась большая политико-воспитательная работа. Была организована полковая ячейка РКП(б). Все члены нашей подпольной организации вошли в нее кандидатами, или, как тогда называли, сочувствующими. Была открыта полковая школа грамоты, библиотека (Бугурусланский отдел народного образования прислал нам двух учительниц). Коммунисты проводили читки газет и литературы, беседы по текущему моменту. А «текущий момент» тогда был один: добить Колчака!
Все это нас увлекало. Ничего подобного бойцы не видали ни у Колчака, ни в старой армии.
Взамен дисциплины слепого повиновения, основанного на запугивании, здесь бойцы увидели в дисциплине сознание долга перед революцией, народом. Бойцы увидели совершенно новый для них мир и большие перспективы.
Неудивительно, что эта политическая работа создала из многих бывших колчаковцев не только стойких солдат революции, но и агитаторов среди крестьянского населения. Пусть эти агитаторы были иногда наивны, малосведущи, плохо разбирались в вопросах общей политики Советской власти, но своей убежденностью, своей близостью к крестьянству достигали в беседах с населением больших результатов.
Припоминаю отдельные моменты пребывания полка в Бугуруслане.
Нас посетил командующий Южной группой Михаил Васильевич Фрунзе. Говорил очень просто и задушевно и произвел большое впечатление на всех.
Нашему полку было вручено красное знамя. Вручили его в торжественной обстановке члены Реввоенсовета армии тт. Голощекин и Мирский. После поздравительной речи т. Голощекина выступил военком т. Вершинин. От имени бойцов он заверил, что полк оправдает присвоенное ему имя Ленина, будет бережно хранить и защищать красное знамя.
Припоминаю также однодневный выезд нашего полка в Самару, где представители советских и партийных организаций города приветствовали наше героическое восстание у ст. Сарай-Гир и нас — мужественных бойцов против Колчака.
Полк получил название «210-й стрелковый имени Ленина полк» и был включен в состав особой бригады под командованием Ивана Михайловича Плясункова — одного из соратников Василия Ивановича Чапаева.
В начале июня мы выехали из Бугуруслана в село Каменный Брод, вблизи ст. Иващенково.
Сагитированные темными силами контрреволюции, уральские казаки, окрыленные апрельскими военными успехами Колчака, подняли так называемое илекское восстание, блокировали в Уральске 22-ю дивизию IV армии, намеревались совместно с колчаковцами захватить Оренбург (фронт уже вплотную подошел к городу) и, угрожая Самаре, прорваться к Волге на соединение с Деникиным.
Село Каменный Брод — один из подступов к Сызранcкому мосту, к Иващенково с его заводом, а отсюда и к Самаре. Здесь, в Каменном Броде, мы находились на фронте, так как к югу от нас до Б. Глушицы и Николаевска уже была «ничья» территория.
Все это диктовало нам необходимость усиленной охраны, учитывая обыкновение казаков нападать преимущественно в предутренние часы.
С северной стороны к селу примыкала пойма, поросшая кустарником и леском. Охрана этого участка была поручена моей первой роте. Комсостав в ночное время, особенно в предутренние часы, был всегда на линии охраны. Припоминается ночная тревога. Неожиданно на одном нашем посту раздались выстрелы. Быстро бежим к месту тревоги. Часовой объясняет:
— В лесу услышал подозрительный треск — кто-то ломился через кусты к селу. На оклик: «кто идет?» не ответили и продолжали ломиться. Я и открыл огонь. Сейчас там тихо.
Усиленным нарядом бойцов производим тщательный просмотр кустов и обнаруживаем убитого виновника тревоги— это была корова, которая паслась в кустах. Пришлось из полковых средств возместить ущерб хозяевам. Хотя товарищи долго потешались над незадачливым бойцом, но все мы хорошо понимали, что дело могло обернуться и посерьезнее: казаки не раз «подшучивали» над беспечностью наших воинских частей.
Пришло известие о разгроме колчаковцев на р. Белой, о взятии Уфы 25-й дивизией, о контузии Фрунзе и ранении Чапаева.
Огромная военная машина Колчака разваливается, как карточный домик. Где теперь виденные нами в Уфе надписи на вагонах «Уфа–Москва»?
— Все сейчас наоборот, — смеются товарищи. — Теперь открыто движение Москва–Уфа–Челябинск.
Получили приказ о создании под командованием Чапаева ударной пруппы для разгрома зарвавшихся уральских казаков и (освобождения осажденного Уральска. В группу вошел и наш полк.
Особая брипада в конце июня выступила в поход. Заняли деревни Александровку, Малую Глушицу, Дмитровку.
При занятии Дмитровки были обнаружены закопанные вблизи цепкви изуродованные трупы красноармейцев. Узнали, что местные кулаки выдали на расправу казакам спрятавшихся в селе красноармейцев. По постановлению полкового суда под председательством военкома кулаки были расстреляны.
Большую Глиницу заняли без боя. Казаки настолько поспешно бежали, что не успели захватить хлеб из розданной накануне жителям муки для выпечки. Были захвачены также кое-какие трофеи, в том числе походная кухня с варившимcя обедом.
— Как раз поспели к казакам на обед! — говорили, смеясь, бойцы.
Здесь, в Большой Глушице, на общем собрании полка с нами простился наш военком т. Вершинин, получивший другое назначение. Прибыл новый комиссар т. Елизаров, пермяк родом.
За Большой Глушицей переходим «казачью грань» — границу бывшей области Уральского казачьего войска. Первые встретившиеся на нашем пути казачьи поселки полностью оставлены населением. Ни старого, ни малого. Даже оконные Ламы вынуты в некоторых домах. Пусто, хоть шаром покати! В следующем поселке остались лишь старухи и старики.
Недалеко от Соболевской казаки окружили оторвавшуюся роту красных солдат и почти всю уничтожили. Посланные на помощь поочередно две роты тоже пострадали. Получив сообщение об этой катастрофе, наш полк, состоящий в то время всего из шести рот, спешно бросился на помощь. Ехали ночью на подводах около двадцати верст на восток. На рассвете цепью пошли в наступление на казаков, занимавших какой-то поселок в лощине. Кажется, это была Б. Черниговка. Разгорелся жаркий бой, длившийся до вечера. Казаки собрали довольно мощный кулак конницы. Осмелевшие после успеха предыдущего дня, лавой, с гиком неслись в атаку на наши наступающие цепи, пытаясь посеять панику и смять нас. Но каждый раз, встретив губительный огонь наших бойцов, рассеивались. И так несколько раз. Под конец казаки изменили тактику, видимо, хотели обскакать наш левый фланг, чтобы атаковать а тыла. Разгадав этот маневр противника, Пацек посадил на обозных лошадей часть бойцов и обозников и усилил нашу конную разведку. Созданный в одно мгновение импровизированный конный отряд (или, как называли бойцы, деревянная кавалерия), очевидно, показался казакам весьма внушительным. Они отказались от своего обходного маневра и отступили от села в направлении на юго-восток.
Этот бой явился первым испытанием нашей стойкости, и этот экзамен полк выдержал. Большую роль в этом бою сыграла наша полковая сарай-гирская батарея, своим метким огнем вносившая сумятицу в казачьи ряды.
На другой день мы пошли дальше, на юг по направлению к ст. Переметной. С пологой возвышенности — Общего Сырта, встретившегося по пути, увидели в бинокли и конечную цель похода — осажденный Уральск. 10 и 11 июля вели небольшие бои с отступавшими за речку Деркул казаками.
Утро 11 июля. Всюду по фронту перестррлка с противником, пытающимся замедлить наше продвижение, чтобы дать возможность своим обозам уйти за Деркул. Где-то около железной дороги ходит броневик противника. За железной дорогой движутся к югу казачьи обозы. Наши батарейцы посылают им вдогонку несколько снарядов. Недолет. До цели более семи верст. Видим в бинокль, как разрывы наших снарядов заставили казачьи подводы расползтись по степи- Скоро полдень. Жара. Всех одолела жажда. Вода впереди, уже близко Деркул. Еще рывок — и мы у речки.
Навстречу нам идут вдоль полотна железной дороги части 22-й дивизии, вышедшие из осажденного Уральска. Радостная встреча. Наши бойцы делятся махоркой с истосковавшимися по куреву товарищами из Уральска, те угощают нас белым хлебом. Задание выполнено на четыре дня раньше срока. Уральск освобожден!
Михаил Васильевич Фрунзе телеграфирует Владимиру Ильичу Ленину:
«Сегодня в двенадцать часов снята блокада с Уральска. Наши части вошли в город».
Затем операции по очистке районов Уральск–Покровск и Уральск–Оренбург от разбитого, но еще не уничтоженного противника.
С 12 часов 13 июля 1919 года наша особая бригада вошла в состав I армии и была включена в ударную группу для решительного удара в направлении на Илецкий городок.
Полк направился со ст. Переметной к Уральску. Всюду вдоль железнодорожного полотна лежат сброшенные, погнутые казаками рельсы.
Показались окраины Уральска. Продвигаемся вверх по р. Чагану. Прошли мимо хутора, в котором, как говорили, отсиживалась в блокаде красноармейская часть. Где-то, кажется у Рубежного, с боем рассеяли скопление противника. Это был последний бой нашего полка с уральскими казаками. Не доходя до Илека, у Иртека повернули на север — в Ташлу. Здесь, в Ташле, к нам приехали верхом на лошадях сдаваться три уральских казака: один вахмистр и двое рядовых. За весь поход пленных у нас не было. Сдавшиеся заявили, что большинство рядовых казаков-фронтовиков не верит уже в победу, хочет сдаваться, но боится, с одной стороны, своих «стариков» и офицеров, а с другой — мести красных. Трудно было судить, насколько правдивы слова сдавшихся казаков, но, во всяком случае, какой-то перелом в настроении уральцев наступил.
Около Ташлы обнаружили большую библиотеку на хуторе какого-то казачьего офицера. Часть книг отобрали для полковой библиотеки.
Из Ташлы мы отошли к ст. Ново-Сергиевской, откуда нас перебросили в Оренбург на Актюбинский фронт.
Смерть Пацека
В конце августа 1919 года наш полк после ряда боев с белыми занял с. Вознесенку (недалеко от ст. Мартук, на Актюбинском фронте). Хозяева одного дома предложили нам отдельную горницу, в которой расположились на отдых комполка Пацек, военком Елизаров, адъютант Орловский, два ординарца и я (я в это время занимал должность завкультпросвета полка).
Поужинали. Хозяйка обещала утром сварить вареников. Легли отдыхать.
Рано утром, до восхода солнца, разведка донесла, что с востока, верстах в восьми, на село движутся белые. Тревога! Быстрый подъем полка. Наши цепи выходят из села навстречу белым. Сарайгирская батарея занимает позицию позади наших цепей.
Белые начали артиллерийский обстрел села. Наша батарея открыла ответный огонь. Цепи сближаются. По фронту перекатывается непрерывная ружейная и пулеметная трескотня. Близится полдень. Жара, пыль. Имеются раненые и убитые. Белые сосредоточивают свою живую силу и артиллерийский огонь на нашем правом фланге. Он отходит назад. Создается угроза, могущая перейти в катастрофу. Командир полка Пацек поднимает залегшую в укрытии резервную роту и бросает ее на правый фланг. Белые уже близко. Пацек верхом, с обнаженной шашкой, вместе с резервной ротой бросается вперед на белых, но, не доскакав до их цепи, падает с простреленной грудью. Бойцы, увидев упавшего с коня любимого командира, бросились врукопашную. Белые сдаются. Жалкие остатки их пытаются спастись бегством...
Полк одержал победу, но дорогой ценой. Много раненых и убитых бойцов и командиров. Тяжело ранен Степан Пацек. Всех раненых спешно везут в Оренбург.
Потом мне рассказали: когда Пацек в пути ненадолго пришел в сознание, то первые его слова были: «Как окончился бой?»
Через два дня Степана Пацека не стало. Похоронили его в Оренбурге, на Привокзальной площади.
Бой под Вознесенкой был завершающим — последние лучшие полки белых разбиты. Путь на Актюбинск открыт.
с. Уралово, Сумской области, март 1958 года
