Я познакомилась с доктором М., когда мне едва исполнилось пятнадцать лет. Глядя на благообразного худощавого старика с грандиозными залысинами, формировавшими на его затылке смешной венчик, я и представить себе не могла, что вскоре стану его другом, любовницей, наследницей и соучастницей страшного преступления...

Однако это было в будущем – очень далеком для юной девочки. А пока что я с трепетом смотрела на профессора, академика, лауреата и обладателя других бесчисленных званий, который что-то выговаривал моей маме, работавшей его ассистенткой. Из потока научных терминов я не понимала и десятой части – но мне категорически не нравилось то выражение, с которым доктор М. разговаривал с мамой. Как будто перед ним была не умная и красивая женщина, а напроказившая школьница... например, я. Впрочем, маме это тоже не нравилось – она морщилась и ломала пальцы, что делала всегда, когда нервничала.

Закончив ее отчитывать, доктор М. перевел взгляд на меня и внезапно улыбнулся во всю ширь наполненного фарфоровыми зубами рта:

- А это кто? Дочка?

- Да, - чуть смутившись, сказала мама. – Я вам рассказывала...

- Да? Не помню. Но неважно.

Он протянул мне руку и произнес:

- Я – доктор М.

Я ощутила сухую пергаментную кожу, вспомнила недавний фильм про оживших мертвецов, но храбро пожал руку и серьезно произнесла:

- Алиса. Алиса Штокман.

- Очень приятно. Учитесь у нас?

Я на минуту растерялась. Я не думала, что меня могут принимать за студентку. Однако, сопоставив вопрос с возрастом доктора, я сообразила, что с высоты его восьмидесяти лет что пятнадцать, что восемнадцать – почти одно и то же.

- Нет... пока. Но буду.

Тут я поймала удивленный взгляд мамы, которая была свято убеждена в моей переводческой карьере. А уж в медицинском, с моей панической боязнью крови, мышей и шприцев, мне точно было нечего делать. Однако бес противоречия взыграл и на этот раз, и я ехидно продолжила:

- Всегда мечтала быть как мама.

Доктор М. весьма иронично посмотрел на меня, покачал головой, но ничего не сказал. А в медицинский я таки поступила...

* * *

Ванда Штокман уже несколько лет не понимала, чем она занимается. В общем и целом это называлось наукой, однако писать какие-либо статьи и делать доклады доктор М. категорически ей запретил. Впрочем, докладывать все равно было не о чем – Ванда не знала конечной цели той длинной цепи гематологических исследований, за которыми она проводила все дни, а иногда и ночи в лаборатории доктора М. Сами по себе исследования были совершенно необычны, ни о чем подобном она нигде не читала и не слышала. Еще более интересны были промежуточные результаты, которые можно было с блеском изложить – но доктор М. упорно шел к какой-то неведомой ей цели, забыв об отдыхе и сне.

Порой Ванда всерьез опасалась, что послу суточного бдения он упадет замертво, и она останется наедине с его бездыханным телом. Однако в старика как будто вселился бес – он проводил все новые и новые опыты, изредка записывая что-то в свой блокнот, с которым никогда не расставался.

Началось это три года назад – во время проведения какого-то рядового исследования крови доктор М. вдруг издал такой вопль, что все присутствовавшие в лаборатории – а тогда здесь бывало сразу по несколько десятков человек, в том числе и студентов – побросали свою работу и сбежались к столу профессора. Доктор М. сидел на стуле, зачарованно глядя в экран биохимического анализатора и бормоча под нос какую-то нелепицу.

После этого из лаборатории исчезли почти все сотрудники. Кроме малохольного – Ванда называла его вялотекущим – лаборанта Крона и ее самой. Доктор М. поставил на двери лаборатории новые замки, а затем вообще заказал бронированную дверь. Не только студентам, но и другим сотрудникам вход в лабораторию был категорически запрещен, хотя это и противоречило правилам Университета. Ванда присутствовала при безобразной сцене, которая разыгралась, когда декан факультета, когда-то сам учившийся у доктора М., попытался провести в лабораторию очередную важную делегацию. На его деликатный стук вышел сам доктор М. Он смерил декана взглядом, от которого тот стал на полголовы ниже, и внятно произнес:

- Пошли вон, балбесы.

Судя по всему, декан не забыл с еще студенческих времен суровый нрав доктора М., а потому предпочел незаметно исчезнуть. Никаких видимых последствий этот демарш для доктора М. не составил – как полагала Ванда, его регалии для Университета были важнее деканских амбиций.

С полгода назад что-то изменилось. В лаборатории появилась огромное количество белых крыс,  которыми работал сам доктор М. Само собой, крысы были всегда, у них брали кровь для исследований, но их количество никогда не превышало десятка. Обычно они жили в нескольких клетках, стоящих на холодильнике – но, когда их количество превысило несколько сотен, пришлось пожертвовать ванной комнатой. Вообще-то ванная комната предназначалась для мытья лабораторного оборудования, однако Ванда, которой часто приходилось оставаться на ночь, настояла на том, чтобы туда поставили душевую кабину. Саму ванну она отмыла, попросила вставить в дверь замок и приказала Крону впредь мыть посуду в раковине.

Душевая кабинка, впрочем, осталась – а вот над ванной сделали сетку, и теперь Ванда, принимая душ, слышала мерзкий писк сотен белых тварей. Доктор М. постоянно что-то им вводил в кровь, ставя метки разноцветными маркерами на спине – большинство крыс от этих опытов дохли, но некоторые выживали, попадали в новые опыты и были похожи на каких-то полосатых мутантов. Несколько раз Ванда пыталась узнать у доктора М., что именно он вводит крысам – но каждый раз нарывалась на жесткую отповедь.

Сама она, несмотря на свой опыт, никак не могла понять, что именно ищет доктор М. Его интересовали лимфоциты, причем в основном эозинофильные гранулоциты, из чего Ванда делала вывод, что он может создавать какое-либо лекарство – но, насколько она знала, научные интересы доктора М. никогда не выходили за пределы чисто теоретических построений моделей. Он даже ни одного дня не работал в клинике, о чем как-то раз с гордостью ей поведал – причем не работал не по каким-то высоким причинам, а просто из нелюбви к двуногим.

Те вещества, которые доктор М. выделял из крови, на лекарство тоже не были похожи. Методики выделения у доктора были совершенно необычные – к некоторым процессам он не подпускал даже ее, не говоря уже о Кроне, который, однако, не особо-то интересовался их делами. Как поняла Ванда, именно из-за этого доктор М. и оставил его в лаборатории – чтобы тот тупо выполнял неквалифицированную работу. Себя она то и дело ловила на мысли, что она оставлена так же тупо выполнять квалифицированную работу...

* * *

Доктор М. вел теоретическую трансфузиологию на последнем курсе, поэтому я еще долго не должна была с ним встречаться. Однако пути наши странным образом постоянно пересекались – то в ректорате, куда меня занесло за какой-то справкой, то в преподавательской столовой, куда я ходила по маминому пропуску, то в садике на задворках экспериментального корпуса, куда большинство студентов ходило курить и флиртовать, а я – думать о разных разностях.

Сначала я думала, что доктор М. забыл о моем существовании сразу после знакомства, но недооценила его глубокий ум и цепкую память. Встречая меня в коридоре, он величественно кивал мне, и каждый раз я испуганно оглядывалась – кому это он. А как-то раз, столкнувшись нос к носу на одной из тропинок сада, он просто взял меня под руку и повлек за собой:

- Добрый день. Вы же, барышня, я вижу, не курите? Значит, не отвлеку вас от важного дела. Погуляйте со стариком минутку.

Признаться, я больше рассчитывала погулять с крайне интересным молодым человеком с третьего курса, который, впрочем, никак не обращал на меня внимания – но и на этот раз его не оказалось в садике, и я смирилась с обществом доктора М. Однако, приготовившись к скучным нотациям или неинтересным воспоминаниям, я жестоко ошиблась – доктор М. оказался замечательным собеседником, умеющим пошутить, выслушать и рассказать.

К моему удивлению, он прекрасно разбирался в современной музыке, из-за чего мы почти час проговорили с ним о новых веяниях в психобилли и о новом альбоме Cenobites. Спохватилась я, только случайно взглянув на часы и сообразив, что прогуляла целую лекцию. Мы зашли в какие-то дебри, где не было никого живого. Само собой, мне немедленно пришла  в голову бредовая мысль, что доктор М. сейчас придушит меня и спрячет в кустах. Мысль была смешной, я расхохоталась и честно призналась ему, о чем подумала. Доктор М. сделал серьезное лицо и сказал:

- А это мысль!

Он протянул ко мне свои худые руки. Я с хохотом стала от него удирать, а он изображал ожившего мертвеца, преследующего красавицу. Мне вдруг подумалось, что так весело мне не было ни с одним из ровесников – у которых в мыслях всякая чушь, которая проявляется на их лицах еще до того, как возникнет в мозгу.

На прощанье доктор М. церемонно поцеловал мне руку и просил передать большой привет маме – чем несказанно меня насмешил, так как он явно направлялся в лабораторию, где эта самая мама и сидела...

* * *

Появление обезьяны очень удивило Ванду. Еще вчера вечером – а ушла она затемно – в лаборатории  никого не было, кроме изрядно поредевшего после экспериментов доктора М. полчища крыс, а утром печальное существо уже разглядывало ее из-за сетки слишком маленькой для нее клетки. Это была мартышка – в детстве у Ванды жила точно такая же.  Та мартышка кривлялась, демонстративно расчесывала непомерно большой детородный орган и удивительно метко кидалась собственным пометом во всех проходящих мимо, вследствие чего от нее быстро избавились, подарив троюродному брату Ванды. Родители сочли, что проказница гораздо больше подходит мальчику, чем девочке.

Возле мартышки в такой же печальной позе сидел доктор М., и Ванда чуть не покатилась со смеху, осознав, насколько они похожи.

- Доктор, у нас новый сотрудник? – задала она первый же пришедший ей на ум вопрос.

- К сожалению, нет. Хотя, думаю, она была бы поумнее нашего лаборанта. Нет, Ванда, это существо нужно нам для опытов.

- Вот как..., - протянула Ванда. Крыс ей не было жалко, но экспериментировать над почти разумным предком... это было неприятно.

- Да, и нам было бы желательно найти где-то еще десяток таких же. Но они слишком мало приспособлены для нашего климата... Ванда, может, отправить вас в командировку в Таиланд? На поиски диких обезьян?

- Нет, доктор, спасибо. Вы уж как-нибудь сами... Кстати, а что за опыты? Разве недостаточно крыс?

- Нет..., - сказал доктор М. – Крысы слишком примитивны, у них нет развитой высшей нервной деятельности...

- У мартышек, в общем-то, она тоже не особо высшая..., - Ванда вспомнила свою мартышку.

- Да, Не особо. Но... мы же не можем ставить опыты над людьми.

- Не можем..., - как эхо повторила Ванда. Ее уже стал раздражать этот разговор, в котором доктор знал о чем идет речь, а она даже не догадывалась.

Уловив в ее взгляде нервозность, доктор М. улыбнулся и сказал:

- Ванда, я понимаю, что держать вас в неведении жестоко. И я расскажу вам все. Как только мы загубим это прелестное создание.

Жизнь мартышки растянулась почти на месяц. Доктор М. экономил ее кровь, давая ей восстановиться и таская ради этого из столовой двойные порции обеда. Ванда с сомнением смотрела, как доктор М. кормит мартышку котлетами, и ближе к вечеру бегала в магазинчик по соседству покупать ей бананы и мандарины.

Ничего особенного доктор М. с кровью мартышки не делал – хотя все равно не подпускал к этой работе Ванду. Наметанным глазом она замечала, что он выделял лимфоцитную массу, затем обрабатывал ее подряд несколькими препаратами, прогонял через центрифугу и тут же убегал в свою комнатку. Последнее время ей все чаще приходило в голову, что доктор М. попросту свихнулся – однако никакой другой непривычной неадекватности, кроме опытов с кровью, она за ним не замечала.

Наконец, придя утром в лабораторию, как всегда, первой, Ванда увидела худое тельце, скорчившееся на дне клетки. Мартышка была мертва. Ванда даже капнула над ней  несколько слезинок, после чего унесла клетку в ванную, подумав, что убирать труп будет точно не она – или Крон, или сам виновник смерти лохматой девочки. Однако доктор М. даже не обратил внимания на отсутствие мартышки – он был весел, в отличном настроении и что-то напевал себе под нос.

Ванда собралась идти в столовую, но доктор М. остановил ее на полпути к двери.

- Ванда. Нам надо поговорить.

- Сейчас?

- Да. Крона сегодня не будет, я его отпустил. У меня есть отличная пицца. Сам готовил.

Ванда хмыкнула с сомнением. За много лет совместной работы с доктором М. она знала о нем все или почти все, но его кулинарные таланты остались за границами ее познаний.

- Не смейтесь. Моя четвертая жена, которая была кондитером по образованию, всегда говорила, что мне следовало быть поваром, а не этим..., - доктор М. неопределенно повертел пальцами в воздухе и очень похоже изобразил карикатурного профессора.

- Ладно. Идем. Я поставлю кофе.

Они забрались в тесную комнатку профессора, сели к столу, почти прижавшись головами друг к другу, из-за чего стали похожи на заговорщиков, и принялись за пиццу. Пицца действительно была вкусна, хотя и необычна. Хотя после первых же слов доктора М. Ванда забыла не только о еде, но и о том, где находится...

* * *

Я не видела маму неделю после того разговора. Правда, о том, что разговор был, я узнала намного позднее – а пока что мне приходилось довольствоваться короткими переговорами по телефону и отсутствием горячего завтрака по утрам. Само собой, завтрак я могла бы приготовить и сама – но предпочитала до последнего валяться в теплой постели.

Конечно, я могла зайти к маме в лабораторию – для этого нужно было всего лишь пройти по коридору от теоретического корпуса к экспериментальному. Но после резкого изменения порядка в лаборатории вход студентам туда был категорически запрещен, и я не думала, что для меня доктор М. сделает исключение.

Я ошибалась. В тот день я столкнулась с доктором М. в коридоре – у нас не оказалось лекции, все убежали в кино, а я рассеянно брела по коридору, раздумывая, как лучше потратить время.

- Добрый день, Алиса, - вежливо раскланялся со мной доктор. – Скучаете?

- Здравствуйте. В общем-то нет, но...

- А пойдемте кофейку попьем? У меня отличный кофе, бывший студент из Африки прислал.

- Ну..., - уж чем-чем, а обещанием кофе меня можно было завлечь весьма далеко.

- Вот и славно. Идем.

И мы направились не куда-нибудь, а именно к бронированным дверям лаборатории доктора М. В последний момент, уже на пороге, я слегка испугалась, ожидая увидеть маму и не зная, как объяснить ей такое расположение ко мне профессора – но мамы не было. В углу лаборатории сидел только какой-то балбес в белом халате и тер фарфоровую миску.

Доктор М. увлек меня в маленькую комнатку, усадил в углу и поставил турку на плитку.

- А где мама?

- Мама? А, Ванда. Вышла куда-нибудь. С утра здесь была, - доктор М. задумчиво посмотрел на полку с разнообразными пакетиками.

- Главное, уважаемая Алиса – не насыпать вам вместо кофе какого-нибудь триптофана...

Наконец он нашел то, что искал, высыпал зерна в кофемолку и начал ей жужжать.

- А вы скоро маму отпустите?

- Соскучилась? Я думаю, что сегодня или завтра она появится.

- Много работы было?

- Нет. Наоборот. Мы сделали важное открытие, и Ванда... она решила испытать его на себе.

- Да? – что-то не замечала я раньше за мамой стремления к подвигам во имя науки. – А это... опасно?

- Опасно? Алиса, что такое опасно по сравнению с наукой? Кто бы знал сейчас Пастера или Ру, если бы не... – он осекся. – А, впрочем, вы правы. Это практически не опасно. Мы четыре года исследовали это на крысах.

Что-то мне сильно не понравилась последняя фраза доктора М. Сильно.

- Профессор... я же не маленькая, я учусь в Университете. Биохимия крыс существенно отличается от биохимии человека.

- Верно. Хотя не так существенно, как думают некоторые студентки второго курса. Сознаюсь – мы работали не только с крысами, но и с приматами.

- Ой. С обезьянами, что ли?

- Конечно. Ваш кофе, кстати.

Я взяла чашку черного напитка, вдохнула аромат. Нет, конечно, это был не триптофан. Я забыла про разговор и углубилась в поглощение кофе, однако в подсознании все-таки свербило.

- Доктор М., а обезьянки... они живые?

- Да. Пойдем посмотрим. Только она одна.

Не выпуская из рук чашки с чудесным напитком, я пошла следом за доктором М. За дверью из матового стекла была ванная комната с душевой кабинкой. Над ванной была натянута сетка, под которой кишели белые крысы. В противоположную стенку было ввинчено стальное кольцо, к нему была привязана небольшая черная обезьяна. Не обращая на нас внимания, она сосредоточенно вертела в руках детскую погремушку.

- Ой. Какое чудо. Это же...

- Шимпанзе. Мальчик. Очень умный.

Обезьяна подняла на нас глаза. Действительно, у него были выразительные, почти человеческие глаза. Я вздрогнула и неуклюже попыталась пошутить:

- Надеюсь, он не говорит?

- Нет. Пока... он еще маленький.

- Да? Сколько ему?

- М-м-м... полгода. Почти.

Мы вышли обратно в лабораторию, где балбес все так же тер миску – по-моему, ту же самую.

- Доктор М., у вас, наверное, такая интересная работа... а мама мне ничего не рассказывает.

- И правильно делает. Потому что работа у нас секретная. Но, вполне возможно, нам скоро понадобятся люди...

Хлопнула дверь. Я обернулась.

- Мама?

Платье было ее. И волосы – почти ее. И очки. И туфли. Я смотрела ей в глаза и понимала, что ничего не понимаю...

* * *

Ванда сама не знала, зачем она решилась предложить доктору М. попробовать на себе препарат. Доктор М. всегда влиял на нее гипнотически, но сейчас ей самой захотелось поэкспериментировать на себе. Еще три года назад, когда Алиса училась в школе, Ванда вряд ли рискнула бы на такое – но теперь девочка была уже взрослой, и случись что, вполне могла управиться сама. Впрочем, про "случись что" Ванда предпочитала не думать.

Гораздо приятнее было думать о последствиях применения препарата, которые ей расписал доктор М. Ванда вдруг вспомнила, что она уже лет пять не была в театре, в ресторан заходила только на день рождения доктора М., да и с мужчиной встречалась, чего уж говорить, так давно, что эта история скрылась в тумане воспоминаний. А ведь ей еще нет сорока... Ванда подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на морщины под глазами и на лбу.

Да, если присмотреться – в ней даже можно было узнать ту восторженную студентку, которая крутила головы всей мужской половине курса. Но годы... годы сделали непоправимое. Ванда вдохнула, махнула рукой и переключилась на мысли о будущем эксперименте.

На словах все было просто – укол, и все. Но и она, и доктор М. были учеными, а потому требовалось тщательное наблюдение за организмом, хотя бы первую неделю, чтобы уловить мельчайшие изменения. Сначала они провели эксперимент на шимпанзе, которого доктор М. достал неведомыми путями в Академии наук – как Ванда подозревала, официально совсем для других целей. С обезьяной все получилось – приборы свидетельствовали о ее богатырском здоровье и отличном самочувствии. Но у человека все гораздо сложнее...

Ванде пришлось решиться на неделю отсутствия дома. В соседней лаборатории она взяла взаймы энцефалограф, сославшись на какую-то несусветную чушь – на Ванду посмотрели очень странно, но прибор дали.

К эксперименту приступили поздно вечером, в пятницу. Ванда разделась, доктор М. прикрепил датчики и помог лечь на кушетку. Ей было не совсем удобно, что она лежит почти голая перед этим стариком – еще студенткой она была жутко в него влюблена, однако он не обращал на нее внимания, а потом он стал слишком стар, хотя и находился уже на расстоянии вытянутой руки... Сейчас она подумала, что если все удастся, то может обернуться совсем по-другому... Доктор М. протер сгиб ее локтя спиртом и воткнул иглу.

Ничего не произошло. Она диктовала свои ощущения, доктор записывал их в блокнот, рядом крутился диктофон. Доктор М. не очень доверял технике и самые важные вещи всегда дублировал на бумаге. Два часа она пролежала в напряжении, которое постепенно спадало из-за того, что она не видал никаких изменений в организме – а потом незаметно уснула.

Утром Ванда проснулась из-за жуткого холода – доктор М. не догадался накрыть ее одеялом, и она так и лежала, раздетая, на холодной кушетке. Сам доктор М. величественно спал в кресле, завернувшись в теплый плед. Все приборы они предусмотрительно поставили на катающийся столик, который Ванда сейчас укатила за собой в туалет. Затем, стараясь не задеть датчики, она достала второй плед, завернулась в него и с замирающим сердцем подошла к зеркалу.

Да. Эффект был. Возможно, со стороны он был незаметен, но морщинки разгладились, в глазах появился давно исчезнувший блеск, да и общий вид стал значительно лучше. По словам доктора М., полноценная реакция должна была начаться только к концу первых суток, а до того будет виден только так называемый рауш-эффект – но даже то, что произошло, впечатлило Ванду.

- Давление посмотри, - раздался сзади голос доктора М. – И энцефалограмму. Как ты себя чувствуешь?

- Нормально, - обернулась Ванда. – Бегать хочется.

- Ну, еще сутки походишь в датчиках, а потом можно будет снять. Вот только бегать тебе еще месяца два нельзя будет. Чтобы не насиловать организм.

Она посмотрела данные приборов. Организм был в порядке, только давление было чуть выше нормы и скакало вверх-вниз.

- Все правильно, - сказал доктор М. – Жировые накопления превращаются в жидкость, и давление повышается. Воде деваться-то некуда. Чувствуешь, как ты потеешь? И в туалет будешь бегать часто, как при цистите.

Действительно, по спине, животу и ногам тек пот. Ванду передернуло.

- А помыться...

- Завтра. Потерпишь.

Ванда снова провернулась к зеркалу, чтобы посмотреть на свое помолодевшее лицо. Она была уверена, что теперь зеркало станет ее лучшим другом на много лет вперед...

* * *

Мама умерла поздно вечером, через две недели после начала их безумного эксперимента. Я даже не успела привыкнуть к ее помолодевшему и совершенно неузнаваемому лицу, к фигуре, ничуть не худшей, чем у меня, к тому, что ей вслед на улице оборачивались мужчины. Ей стали не нужны очки и возникла большая проблема с одеждой, которая разом оказалась ей велика.

За сутки до смерти она почувствовала себя нехорошо. С лица исчез привычный уже румянец, глаза потухли. С вечера она ничего не сказала, сославшись на обычное недомогание, а утром я умчалась на занятия, когда она еще спала.

Когда я вернулась, я с порога почувствовала запах. Так пахнет в квартирах у неопрятных старух, много лет живущих в одиночестве. Жуткий запах тления, пыли, грязи, немытого тела... Не разуваясь, я ворвалась в комнату.

Мама лежала на кровати, на спине. Ее глаза запали, щеки ввалились, было полное впечатление, что кожа просто натянута на череп. На виске пульсировала синяя жилка. Заметив движение, она пошевелилась. Я упала перед ней на колени.

- Мама, что с тобой? Вызвать скорую?

- Скорую? – хриплым незнакомым голосом спросила мама. Болезнь не смогла скрыть язвительность в ее голосе. – И что я ей скажу – что я жертва неудачного эксперимента? Чем они меня будут лечить?

- Но..., - я хорошо понимала, что если изменения произошли за такой короткий срок, то это может очень быстро и очень плохо кончиться. – Но надо же что-то делать?

- Наверное...

Я наконец взяла себя в руки и вспомнила, что я почти врач. Конечно. Я сунулась в холодильник, где лежали лекарства, нашла бутылку гемодеза. К своей радости, среди старых завалов нашла систему. С трудом нашарила вену на локте у мамы – ее рука была ссохшейся, как у старухи. И включила систему на полную.

Когда прокапало полбанки, мамины глаза оживились, она даже повернула ко мне голову.

- Молодец. Спасаешь меня. Но, я думаю, это безнадежно.

Я зажмурилась от страха. Нет, так нельзя.

Глюкоза и хлористый дома нашлись, но больше ничего не было. Я вкатила в ту же вену всю глюкозу и десять кубиков хлористого, с сомнением посмотрела на систему. Еще минут двадцать будет капать. Успею. На всякий случай я уменьшила скорость подачи лекарства до минимума и побежала в аптеку.

Вернулась я быстро. Гораздо быстрее, чем должен был кончиться гемодез. Но было поздно.

Мама лежала в той же позе, с открытыми глазами. За два года учебы я видела достаточно много трупов, чтобы сразу понять – все кончено. И только тут меня осенило, что надо было сразу позвонить доктору М... Сейчас звонить уже было поздно.

Я просидела у тела мамы до утра, не сомкнув глаз. Я знала, что надо было вызвать врачей, зафиксировать смерть – но мне совершенно ничего не хотелось. В восемь утра раздался звонок.

- Алло.

- Ванда..., - я сразу узнала голос доктора М.

- Это Алиса.

- А Ванда...

- Она умерла. Вчера вечером.

Кажется, он звонил из автомата около подъезда – так быстро он появился. Меня поразило его поведение – он посмотрел в зрачки маме, зачем-то потрогал пульс, затем достал из кармана шприц и ловко воткнул его ей в вену.

- Что вы там хотите... она умерла еще вечером.

Тем не менее, ему удалось набрать пару кубиков жидкости – видимо, произошло расслоение крови. Удовлетворенно хмыкнув, он сунул шприц в карман – и тут я на него налетела, очнувшись, наконец, от шока.

Я не помню, что именно я кричала. Как он мне потом рассказывал, я обвинила его в смерти мамы, назвала вивисектором и лже-ученым. Я била его по лицу, все время промахиваясь, и ревела во весь голос. Наконец он ушел, а я упала в коридоре и потеряла сознание...

* * *

Три месяца после смерти мамы я жила как во сне. Все дни были одинаковы – кофе, пешком до Университета, там четыре пары, бутерброд на ходу, практикум допоздна – чтобы не думать и никого не видеть. Пешком домой, рюмка водки со снотворным и тяжелый сон. Я сильно похудела и, судя по реакции молодых людей, оттого похорошела – правда, все их попытки приставать ко мне натыкались на жесткий и решительный отпор.

Я все время думала. Одна мысль никак не давала мне покоя – но дать мне ответ мог только доктор М. Я ни разу не встретила его, непроизвольно стараясь держаться подальше от коридора западного экспериментального корпуса, куда выходила дверь лаборатории.

К концу второго месяца я с некоторым злорадством диагностировала у себя все признаки одновременно невроза и начальной стадии полинаркомании, после чего поняла, что надо что-то решать. Так дальше жить было невозможно.

Впервые после похорон я залезла в мамины вещи. Телефон нашелся в записной книжке – как ни странно, на странице с буквой М. Я подумала, что 9 часов вечера – самое время для нетрезвой девушки звонить восьмидесятилетнему старику. И с замиранием сердца набрала номер.

Долго никто не подходил. Я уже хотела положить трубку – но тут услышала:

- Слушаю вас.

Голос был не его. Странно – насколько я знала, он жил совершенно один.

- Простите за поздний звонок... я могу услышать доктора М.?

В телефоне воцарилось молчание.

- Алло? Вы меня слышите?

Наконец голос нерешительно сказал:

- Алиса?

- Да. Доктор М., это вы?

- М-м-м... да.

- Мне нужно с вами поговорить. Срочно.

- М-м-м.. не сейчас. Я боюсь, что это будет...

- Доктор, мне очень нужно...

Он положил трубку. Я набрала номер снова, но безрезультатно.

Наверное, если бы я была трезвой, я бы не сделала то, что сделала. Но мне стукнуло в голову – и я быстро оделась и выбежала на улицу. Адрес не был для меня секретом – само собой, весь Университет знал, что доктор М. живет в старом профессорском доме, а мама как-то раз вскользь заметила, что только такой человек мог поселиться в квартире под номером 88.

Я не знаю, почему он мне открыл. Возможно, он кого-то ждал – но после моего короткого звонка за дверью раздались тихие шаги, и щелкнул замок. Я шагнула вперед.

Это был не доктор М. Передо мной стоял сорокалетний, от силы, мужчина, красавец с офицерской выправкой, одетый в роскошный бархатный халат. В немом кино именно таким красавцам отдавались истеричные барышни.

Я посмотрела ему в глаза. Вот глаза были его – только намного более живые и теплые. И руки...

- Доктор М.?

Мужчина помолчал, внимательно глядя на меня. Затем махнул рукой:

- Проходи.

Он усадил меня в кресло, налил кофе и сел напротив. Я попыталась задать ему вопрос, но он жестом показал мне замолчать, и начал рассказывать.

Он рассказал мне про все. Про идею эксперимента, про многолетние опыты, про решение мамы первой попробовать препарат на себе. Про значение опытов, будущее человечества, возможность реализовывать самые неразрешимые медицинские проблемы. Я слушала, пораженная – и с каждым его словом в меня вливалась уверенность в его правоте.

Закончил он неожиданно.

- Теперь ты – единственный человек в мире, кроме меня, который знает все. И я должен тебя или убить, или пригласить к себе на работу.

На его лице не было ни тени улыбки.

* * *

Теперь я больше времени проводила в лаборатории, чем на занятиях. Скучная с виду работа оказалась гораздо интересней, чем при взгляде со стороны. Правда, на меня теперь легли еще и обязанности, которые выполнял Крон – лаборант куда-то исчез. Как я подозревала, доктор М. не хотел раскрывать перед ним свое неожиданное перевоплощение и попросту уволил. Однако лишняя работа меня не тяготила – скорее наоборот, я старалась вымотаться, чтобы, возвращаясь в пустую квартиру, сразу упасть спать и ни о чем не думать. А ближе к лету и я вовсе стала все чаще оставаться ночевать в лаборатории.

Как доктор М. выкручивался в Университете – я не знаю. Конечно, никто не смотрел пропуск у вальяжного мужчины, уверенно идущего в экспериментальный корпус, как никто не рискнул бы проверить, что за незнакомец открывает своим ключом дверь в лабораторию – которая все равно выходила в вечно пустой коридор. Но были же еще ученые советы, какие-то важные конференции, лекции, который доктор М. должен был посещать... Это было непонятно.

На пару конференций он отправил меня вместо себя, и прочитанные мной доклады вызвали неожиданное одобрение у пугавщей меня профессорской аудитории. Конечно, львиная доля успеха была на счету у доктора М., которого объявляли как моего научного руководителя – но все равно было чертовски приятно.

Как я поняла, моя работа не имела непосредственного отношения к чудесному препарату. Секрет его получения я не знала – но представляла себе, что это весьма сложный синтез на основе массы гранулоцитов. Получением препарата занимался лично доктор М., я же исследовала его влияние на крыс. Впрочем, вскоре я осознала и дополнительный смысл работы – судя по всему, процесс получения минимальной дозы препарата был безумно трудоемким, поэтому доктор М. пытался сделать что-то типа вакцины, заражая которой животное, можно было получать из его крови препарат в больших количествах. И именно этим раньше занималась моя мама...

Работа больше напоминала запутанный детектив, чем научное исследование – я не замечала, как проносятся дни, меняются крысы, мелькают цифры на приборах... Хотя природная наблюдательность не позволяла пропускать мимо себя странные и непонятные действия, которые иногда совершал доктор М. - однако задавать ему вопросы мне казалось неудобным: из головы еще не выветрился образ престарелого и умудренного старца.

Сейчас доктор М. представлял собой весьма симпатичного мужчину, худощавого, резкого в движениях и осторожного в разговорах. Общаясь с ним, я старалась не думать о том, кем он был еще недавно – хотя бы потому, что это неизбежно приводило к мыслям о маме, и на глаза сами собой наворачивались слезы.

Я не могла не признаваться себе, что в новой инкарнации доктор М. мне очень нравится. Именно как мужчина. Я догадывалась, что мама была в него когда-то влюблена – этот вывод было легко сделать и из ее оговорок, и из отношения к профессору. Само собой, у нас на первом курсе все девчонки тоже поочередно влюблялись то в одного, то в другого преподавателя – это было нормально. Я не могла с уверенностью сказать, что влюбилась в доктора М. – но его присутствие в лаборатории волновало меня, и я даже ошибалась в некоторых расчетах, когда он проходил мимо.

Несколько раз он подходил сзади, заглядывая через плечо и чуть ощутимо дыша мне в затылок. Тогда у меня все сразу начинало валиться из рук, а щеки вспыхивали румянцем. Один раз доктор М. даже положил мне руки на плечи – от этого прикосновения меня как будто ударило током. Это было настолько сильное и острое ощущение, что я поспешила освободиться. Выглядело это, конечно, неуклюже и даже, наверное, грубо – но терпеть я не могла. Продлись это еще секунду – я бы бросилась ему на шею.

Впрочем, в лаборатории доктор М. был не часто. Обычно он появлялся или рано утром, или к обеду. В зависимости от этого у него было разное настроение – утром он был нервным и молчаливым, а если приходил к обеду – то был веселым и расслабленным. Тогда мы пили с ним кофе на обед и разговаривали о музыке.

Я заметила, что, появляясь в обед, доктор М. часто приносил с собой специальные термоконтейнеры. Обычно в них перевозили кровь или лимфу. Если доктор М. появлялся с такими контейнерами, то кофе откладывался – сначала он занимался с тем, что принес, а затем уже кивал мне на свою комнатку.

Количество вопросов без ответов росло, многие из них никак не вписывались в то, что рассказал мне доктор М. в тот, первый вечер. Одновременно с этим у меня внутри росли два противоречивых чувства – недоверия к доктору М. и невероятной нежности к нему.

Тем временем весна подошла к концу. Я кое-как сдала сессию и полностью погрузилась в работу. Теперь я бывала дома гораздо реже, чем в лаборатории. Доктор М., наоборот, все чаще стал появляться только к обеду, а то и к вечеру.

А потом случилось то, что неизбежно должно было случиться.

* * *

Алиса влюблялась и раньше – когда легко, когда глубоко и безнадежно. Впервые это произошло в начальных классах школы – объектом влюбленности стал сосед по парте, совершенно не подозревавший о ее переживаниях по своему поводу. Самой глубокой же была влюбленность в предпоследнем классе – когда здоровенный баскетболист, учившийся классом старше, не только знал о ее чувствах, но и весьма цинично над ними смеялся. Именно с ним чуть не произошло расставание с невинностью – тогда Алиса, выпив для храбрости стакан вина, явилась к юноше домой и поставила вопрос ребром. Однако в самый ответственный момент ее стало тошнить, и романтическое свидание пришлось в спешке свернуть.

Теперь ее завертело всерьез. Она понимала это по неопровержимым признакам: когда доктор М. появлялся около нее, голова начинала кружиться, руки слабели, и хотелось быть с ним бесконечно нежной и романтичной. Как врач, она отлично осознавала биохимию происходящих с ней в этот момент процессов – но ей было на это наплевать.

В очередной раз, когда доктор М. случайно прикоснулся к ее обнаженной по случаю жары руке, она не выдержала. Наклонившись к доктору М., она чмокнула его в губы и зажмурилась от страха.

- Даже так, - с некоторым удивлением сказал доктор М. – Надо же, какое забытое чувство.

Тут Алиса почувствовала, как ее крепко взяли за плечи и долго, со вкусом, поцеловали. К своему стыду, к почти полным двадцати годам она совершенно не освоила это нехитрое искусство – в основном в силу отсутствия практики – и потому никак не отреагировала, однако покраснела, кажется, до самых пяток. Еще больше она покраснела, когда доктор нежно обнял ее за места, к которым до сих пор притрагивался только врач на медосмотре. Однако в отличие от медосмотра, это было чертовски приятно – и ничего не помешало ей просто расслабиться и отдаться в руки судьбы.

Когда она пискнула от боли, распростершись на узкой кушетке, на которой обычно спала ночью, доктор М. с удивлением посмотрел ей в глаза и укоризненно покачал головой. К счастью, в тот момент он ей ничего не сказал и не испортил столь странное и непривычное ощущение. Уже потом, приняв душ, завернувшись в плед и отхлебывая кофе с коньяком, она застенчиво сказала, прижимаясь к его уху:

- Это ничего, что я...

- Ничего, - улыбнулся он. – В мое время это было даже нормально... хотя, говорят, сейчас...

Она с ужасом представила, сколько в его восьмидесятилетней жизни было женщин, и ей на минуту стало не по себе. Но – уютный и неожиданно ставший таким близким мужчина был рядом, поэтому гораздо приятнее было обнимать его и говорить разные глупости, чем думать о посторонних женщинах.

Алиса знала о любви в основном из книг и ночных мечтаний, однако, с ее точки зрения, доктор М. оказался умелым и одновременно нежным любовником. На следующий день двое рабочих с трудом затащили в лабораторию большой кожаный диван, заменивший кушетку. Диван они тут же, едва ушли рабочие, с восторгом опробовали – как поняла Алиса, доктору М. тоже доставляло удовольствие вспоминать молодость и совершать сексуальные подвиги с юной сотрудницей. Поначалу это было ей просто приятно, но уже через неделю ежедневных занятий – иногда и по два раза в день – она вдруг неожиданно для себя издала истошный вопль, заставивший доктора М. вскочить и удивленно уставиться на нее. Чуть придя в себя, она, смущаясь, пробормотала:

- Извини... просто мне было очень хорошо.

Она поблагодарила про себя доктора М. за бронированную дверь, поставленную, само собой, совсем с другими целями. Но через нее не проникал ни один звук – и это было просто замечательно.

Еще через неделю доктор М. пригласил ее домой. Вернее, сначала он отвез ее в ресторан – Алиса никогда в жизни не ела так вкусно и много. А потом они приехали к нему в квартиру, где доктор М. устроил ей ночь любви, не давая уснуть до утра.

Утром, проснувшись в широкой профессорской постели, Алиса не сразу сообразила, где находится. По времени ей давно уже пора было быть в лаборатории – она подскочила в ужасе, но в дверях появился доктор М., неся в руках поднос с кофе.

- По оперативной информации, руководство лаборатории объявило сегодня выходной для всех сотрудников, - серьезно сказал он. Алиса с облегчением вздохнула – ей бы и в голову не пришло пользоваться своим положением, да и работа была все-таки не менее интересным занятием, чем постельные развлечения. Но отдых тоже требовался...

* * *

Когда доктор М. вручил мне ключ от своей квартиры, я поняла, что в моей жизни перейден какой-то новый и неожиданный для меня рубеж. Я несколько раз пыталась представить себе, могло ли такое произойти при маме – и не могла ответить на этот вопрос. Безусловно, с позиций университетской морали мы совершали недопустимую вещь – связь профессора со студенткой, если бы она вдруг обнаружилась, стала бы громким скандалом. Но доктор М. фактически не был прежним человеком – а, значит, я могла воспринимать его просто как постороннего мужчину.

Несколько раз я приходила в его квартиру без него – чтобы приготовить ужин. Само собой, бродила по комнатам, рассматривала книги, фото и картины. Чувствовалось, что в доме долгое время жил одинокий старик – ностальгия по прошлому прослеживалась во всем. Я увидела несколько фотографий доктора М. в молодости – препарат, на мой взгляд, сделал его даже лучше, чем он был. Да это и естественно – ведь это не была машина времени, просто обменные и окислительные процессы в организме были повернуты в другую сторону чисто биохимическими методами, а, значит, это все-таки был не тот же самый сорокалетний доктор М., а восьмидесятилетний профессор, со всем своим опытом и знаниями, но с обновленным телом.

Одна из комнат в доме была заперта – причем не просто так. Обычную дверь когда-то заменили на толстый дуб, и по стуку определить его толщину было крайне затруднительно. В дверь был вмонтировал солидный замок, который запирал ее, как я поняла, буквально насмерть.

Сначала я подумала, что это кабинет доктора М. – но у него был другой кабинет, уставленный книгами и увешанный сотнями дипломов, и дверь  в него всегда была открыта. Запертая комната была в самом конце квартиры - судя по всему, при таком расположении в ней должна была быть детская. Но никаких детей на фотографиях я не увидела – зато увидела многочисленных женщин. Последних я рассматривала с понятным интересом и даже ревностью – однако их внешность меня отнюдь не впечатлила: обычные научные дамы, серые мышки, которые, вероятно, даже в постели говорили о разных ученых вещах.

В этот момент я отвлеклась и нашлепала себя по губам – потому что я была точно такой же научной дамой, пусть и молодой, однако в постели вела себя, зачастую к собственному удивлению, как молодая обезьянка. Кстати, доктор М. вел себя не лучше.

Признаться, я с замиранием сердца ожидала увидеть на фотографиях и мою молодую маму – но, к счастью, ничего похожего там не было.

Загадка дальней комнаты грызла меня не на шутку – я даже устроила настоящий обыск в поисках ключа, но ровным счетом ничего не нашла. Аккуратность доктора М. не оставляла мне никаких шансов – у него не было ни завалов в ящиках стола, ни беспорядка на полках. Оставалось прямо спросить у него, что находится за дубовой дверью. После начала наших отношений я стала гораздо смелее в вопросах, хотя он по-прежнему предпочитал уходить от прямых ответов.

Вечером, лежа у него на груди, я сделала очень научный вид и спросила:

- Скажи, а почему ты не сделаешь себя, например, двадцатилетним?

- Хм, - доктор М. с сомнением посмотрел на меня. – Я тебе разонравился таким, как есть?

- Нет, что ты. Наоборот. Мне интересно, как действует препарат – он что, делает скачок сразу на сорок лет?

- На самом деле миллиграмм чистого препарата делает, как ты выразилась, скачок где-то, по моим расчетам, лет на шестьдесят. Но процесс этот – не прямолинейный. Сначала происходит резкое омоложение, лет на тридцать – причем, скажу тебе, процесс этот не самый приятный. Лишний вес надо куда-то девать, все эти неизбежные жировые отложения, спайки, тромбы, холестериновые бляшки и прочие прелести стариковского организма. Организм стремительно их выводит, как может, в результате приходится обливаться потом, шелушиться и, прости, не вылезать из туалета. Одновременно с этим происходит регенерация тканей, что требует массу калорийной и легкоусвояемой еды.

Я представила себе потеющего и шелушащегося профессора, сидящего на унитазе и уплетающего манную кашу с черносливом, и расхохоталась.

- Да, это смешно. Но мне было не до смеха. Так вот, затем процесс замедляется, и за следующие два месяца омоложение происходит еще лет на десять. Уже не так неприятно, конечно, по крайней мере можно из дома выйти. А затем еще лет двадцать молодости ты получаешь в течение примерно десяти последующих лет. То есть фактически миллиграмм равен пятидесяти годам.

- Так все зависит только от количества?

- В общем-то, да. Например, мы можем так рассчитать дозу, что ты – вернее, твой организм - станет моложе на год. Но ты этого не заметишь – только попотеешь пару дней.

Я задумалась, водя пальцем по груди доктора М. Я знала свой следующий вопрос, но старательно изображала из себя святую наивность.

- А препарата много в крови?

- Нет, к сожалению. У детей процент выше, причем чем младше ребенок – тем больше, но зато у них меньше объем крови. Собственно, самого препарата, из четырех литров крови, получается около одной сотой миллилитра, но мы с Вандой смогли организовать специфический синтез препарата, что позволило увеличить его концентрацию раз в десять.

При упоминании о маме я вздрогнула.

- Значит..., - я задумалась, как покорректнее задать вопрос. – Если просто пить кровь – омоложение тоже происходит?

Доктор М. рассмеялся:

- Ты про вампиров, что ли? Ты знаешь, в общем-то да. Правда, максимальный эффект достигается, если препарат вводить непосредственно в кровь, так как он сильно разрушается желудочным соком. Но... ты представляешь себе, сколько нужно ее выпить, чтобы наступил заметный эффект? Ну, считай сама – в четырех литрах всего одна сотая миллиграмма, и около десяти процентов от нее уцелеет, проходя через желудок. Значит, чтобы омолодиться лет на пять, нужно выпить кровь из ста человек.

Я представила себе графа Дракулу и подумала, что с позиций такого человека овчинка стоит выделки. Потом вспомнила сухие руки того, старого доктора М., и спрашивать про запертую комнату мне почему-то совсем расхотелось.

- Скажи, а отчего умерла моя мама?

Доктор М. нахмурился.

- Это была ошибка. Наша общая ошибка. Мы думали, что человеку можно вводить препарат из крови животных. И поначалу эффект, действительно, был – хотя и намного слабее. Однако постепенно развивалась несовместимость на клеточном уровне, организм пытался бороться, но он был ослаблен общими процессами омоложения, и не смог сопротивляться. Причем на обезьянах все отлично работало – а вот на человеке...

Я заплакала. Доктор М. начал гладить меня по голове, говорить какие-то слова, но я его не слышала.

Самый главный вопрос я так и не задала.

* * *

Однако вопрос этот так остался у нее в голове, и не давал покоя ни днем, ни ночью. Во время разговора с доктором М. Алиса услышала еще одну вещь, которая сначала не показалась ей значимой, но после небольшого анализа заняла почетное место в ее подозрениях.

Еще больше ее интересовала запертая комната. Алиса не страдала излишним любопытством, однако дело касалось не только доктора М. и не только ее самой, но и загадочной смерти матери. Поэтому она решилась на безумную аферу.

Рассчитать время было несложно. Алиса потратила две недели, аккуратно записывая время ухода и прихода доктора в лабораторию, и выяснила, что накануне того дня, когда он приходит к обеду, из лаборатории он всегда уходит раньше на два-три часа, чем обычно. Где он проводит эти вечера – для нее оставалось загадкой. Спросить прямо она не решалась, опасаясь, что доктор заподозрит ее в глупой ревности, а выяснить правду другим способом не получалось.

Дождавшись очередного раннего ухода доктора М., Алиса заперла лабораторию и отправилась к нему в квартиру. Она никогда не приходила без его ведома, несмотря на наличие ключа – это не оговаривалось, но как-то подразумевалось само собой. Каждый раз, когда они вместе проводили ночь, он ее церемонно приглашал "навестить одинокого холостяка". Сейчас она шла по тихим университетским улицам, на ходу придумывая легенду на случай провала.

Она долго, на всякий случай, звонила в дверь – доктора М. не было. Тогда она открыла дверь ключом, сняла обувь, взяла ее в руку и осторожно, не включая свет, прошла внутрь. Место для засады она присмотрела заранее – большой стенной шкаф, в котором доктор М. хранил не одежду, а старое туристическое снаряжение – в молодости он увлекался альпинизмом.

Она уютно расположилась на чем-то мягком – то ли палатке, то ли спальном мешке, оставила небольшую щель в двери и задремала. Ждать пришлось долго – она периодически просыпалась, выглядывала наружу и засыпала снова.

Подсветка часов показала далеко за полночь, когда ее разбудил звук поворачивающегося ключа в замке. Сердце застучало так громко, что она испугалась, как бы этот стук не услышал доктор М. Если бы он обнаружил ее в шкафу – она бы с наивным видом сказала бы, что хотела устроить ему сюрприз. Объяснение чересчур простое для того, чтобы быть правдой, однако другого у нее не было.

В следующий момент она открыла рот от изумления и негодования. Доктор М., слегка навеселе, вошел в комнату вместе с какой-то девицей. Девица была разрисована косметикой, как индеец на тропе войны, и выглядела настолько вульгарно, что Алиса сначала не поверила своим глазам – таким сильным был ее диссонанс с доктором М. Впрочем, доктор М. вел себя вполне соответственно – отпускал плоские шутки, щипал девицу за задницу и громко смеялся.

Девушка деловито осмотрела комнату и спальню, взгромоздилась на кровать, которая была лишь частично видна Алисе через проем двери, и спросила, будут ли они сразу заниматься сексом или сначала выпьют. Алису бросило в жар – быть свидетельницей постельных сцен, да еще и с участием своего любимого мужчины, ей совершенно не хотелось. Преодолев желание немедленно вылезти из укрытия и устроить грандиозный скандал, она затаилась и стала смотреть дальше.

Доктор М. что-то буркнул и ушел на кухню. Девица тут же вскочила и стала шариться на полках и в столике. Ничего не найдя, она снова бухнулась на кровать.

Доктор М. вернулся с двумя стаканами в руках. Судя по цвету и трубочкам, там был коктейль. Девица проигнорировала трубочку, отхлебнула из стакана добрую половину и тут же начала раздеваться. Делала она это с явной претензией на сексуальность, но настолько неумело, что Алису чуть не стошнило от омерзения. Еще хуже ей стало, когда она увидела белье девицы – по ее мнению, в такое одевались только проститутки. Хотя в профессии девицы и без того сомнений уже не было.

Доктор М. не торопился раздеваться – Алиса заметила, что в его глазах нет ни тени опьянения, скорее наоборот - он наблюдал за движениями девицы своим обычным внимательным взглядом. Раздевшись, девушка подскочила к доктору М. и начала расстегивать его рубашку. Доктор М. не сопротивлялся. Алиса зажмурила глаза, не желая это видеть – а когда заскрипела кровать и раздались протяжные женские стоны, еще и заткнула уши. Девица, однако, стонала настолько громко, хотя и неестественно, что это не помогало.

Когда все затихло, Алиса осторожно выглянула в щелку. Свет был выключен, в спальне горела настольная лампа. Девушка лежала, не шевелясь, и, судя по всему, спала. Доктор М. встал – Алиса, несмотря на чувство отвращения, залюбовалась его крепкой фигурой. Посмотрев на измятую кровать, он взял халат и пошел в ванную комнату.

Услышав звук льющейся воды, Алиса хотела быстренько сбежать – но ее цель еще не была достигнута. Тайну запертой комнаты она еще не узнала. Конечно, была велика вероятность того, что доктор М. примет душ и ляжет спать – что объясняло его утренние задержки, ведь утром девица наверняка потребует очередную порцию алкоголя и устроит еще один сеанс секса. У Алисы не было сомнений, что доктор имел дело с профессиональной проституткой – но ей было непонятно, чем его не устраивала она сама, доступная хоть двадцать четыре часа в сутки.

Шум воды прекратился. Доктор М. вышел из ванной, потянулся, забрал оба стакана и отнес их на кухню. Затем началось такое, что Алиса не поверила своим глазам.

Доктор М. потрогал пульс девицы, затем оттянул ее веко и заглянул в зрачки. Удовлетворенно покивав головой, он пошарился в своем пиджаке, достал ключ и удалился. Алиса мысленно хлопнула себя по лбу – конечно же, любой мужчина будет носить ключ от секретной комнаты с собой.

Через несколько минут доктор М. вернулся, везя за собой лабораторный столик на колесиках. В полумраке Алиса узнала несколько знакомых предметов, в том числе несколько термобоксов. Она уже поняла, что сейчас будет – и внутренне сжалась от ужаса.

Сначала она подумала, что доктор выкачает из вены девушки поллитра крови, так, что утреннее недомогание можно будет списать на похмелье. Но Алиса знала объем термобоксов – когда доктор М. начал заполнять второй, стало ясно, что девушка – не жилец.

Проститутка умерла, так и не придя в сознание. У нее лишь несколько раз дернулась рука, свободная от аппарата переливания крови – и по изменившемуся звуку насоса стало понятно, что сердце перестало работать.

Заполнив четвертый термобокс, доктор М. удовлетворенно потер руки и увез столик. Вернулся он с каталкой, похожей на больничную, но какого-то странного белесого цвета. Перетащив труп на каталку, он скинул туда же всю одежду.

Вернулся он лишь через два часа. Если бы не стресс, Алиса бы уже уснула – но сейчас сердце ее гулко билось, а адреналин требовал выхода. Уже можно было сбежать, все было ясно – однако доктор М. в любой момент мог выйти, а в тишине дома, которую нарушало лишь какое-то гудение, был слышен каждый шорох.

Доктор вернулся с книгой под мышкой. Свернув постель, он кинул ее в угол, постелил свежее белье, несколько минут почитал, затем выключил свет и мгновенно заснул. Сидя в кромешной темноте, Алиса осторожно щелкнула подсветкой часов. Четыре утра. Самое время для юной девушки прогуляться по ночным улицам.

* * *

До квартиры я дошла уже пьяной. Купила по дороге в супермаркете бутылку вермута и начала прикладываться к ней почти сразу – рискуя попасть в лапы стражей порядка, ибо литровую бутыль спрятать в рукаве было нереально.

Меня трясло – от увиденного и не увиденного, но понятого. Я понимала, что любила этого человека – а, возможно, все еще люблю, но то, что он совершил... Причем меня гораздо больше задело не убийство – ничего большего эта панельная девица не заслуживала – а то, что он с ней переспал. От омерзения меня передергивала, и я снова и снова глотала горькое вино.

Дома я рухнула на кровать и мгновенно отключилась. Было уже почти утро – но я задернула шторы и проспала до обеда. Проснулась с головной болью и чувством голода одновременно.

Есть дома я практически перестала, продуктов не было, поэтому наспех заварила себе кофе, забив сосущее ощущение в желудке. Надо было что-то делать дальше. Мысль пойти и сдать доктора М. я отвергла сразу – это ни к чему бы не привело, да и меня саму наверняка оставило в крайне незавидной роли. К тому же я понимала, что все, что делал доктор М., он делал для науки и, в конечном счете, для будущего человечества – поставить на этом крест было невозможно.

Решение оформилось на третьей чашке кофе. Оно пришло одновременно с пронзительной ясностью ума, и оказалось банально простым.

И почти сразу после этого раздался звонок. Это был доктор М.

- Заболела? – не здороваясь спросил он.

- Д-д-да.

- Морозит? Температура? Мне приехать?

Он говорил рублеными фразами – чувствовалось, что он обеспокоен. Только мной ли? Я вдруг подумала, что я – тоже отличный кандидат на очередную порцию крови...

- Все в порядке. Я сегодня отлежусь и завтра утром буду.

Он положил трубку. А я вспомнила, что на дне бутылки еще остался мартини. Завернулась в плед и попробовала отключиться от всех мыслей.

Утром я была в лаборатории раньше доктора М. Теперь, когда мне многое стало ясно, все его задержки могли означать слишком многое. Например, чью-нибудь жизнь. Правда, я не понимала, почему исчезновение девушек остается незамеченным – ведь должен же их кто-нибудь искать?

При появлении доктора М. я постаралась сохранить обычное выражение лица. Видимо, перестаралась – он с сомнением на меня посмотрел и спросил:

- Ты выздоровела?

Я кивнула. Он потрогал меня за лоб – я постаралась не отдернуть голову и не смотреть ему при этом в глаза.

- Бывает. Ну давай. Зайдешь сегодня?

Я прикусила язык, чуть не сказав "нет". Побывать хотя бы еще раз в квартире доктора М. как раз входило в мои планы. Причем без него.

- Да. Давай я ужин приготовлю? У меня новый рецепт.

Никакого рецепта у меня не было, но до вечера я вполне могла что-нибудь придумать.

- Давай.

Весь день работа не шла мне в голову – я занималась чем угодно, только не исследованиями. Вытащить ключ никак не удавалось – доктор М. тоже не сходил с места, а пиджак висел у него на стуле за спиной. Понадеявшись на экспромт, я едва дождалась вечера.

- Я пошла. Жду тебя через час.

Доктор М. молча кивнул головой, погруженный в показания приборов. По дороге я зачем-то купила шампанского – мне казалось, что сегодняшний вечер будет последним в наших романтических отношениях. А потом – кто знает, не будет ли он последним в моей жизни…

Не уверена, что ужин получился – слишком уж я была рассеянна. Картофель фри оказался слегка пригорелым, а мясо – жестковатым. Что, однако, не помешало нам чудесно поесть, при свечах и с шампанским. После всех нервов и тревог у меня внезапно прорезался зверский аппетит, и доктор М. только посмеивался, глядя, как я наворачиваю третью порцию подряд.

Естественно, после ужина мы оказались в постели. Меня порядком коробило при одном взгляде в сторону спальни, где не так давно лежало бездыханное тело проститутки – но шампанское, романтическая атмосфера и обаяние доктора М. сделали свое дело. Очень скоро я лежала в постели и шептала всякие глупости ему на ухо.

Посреди приятного процесса мне вдруг пришла в голову совершенно безумная мысль. Я вспомнила, как вела себя та девушка, и попробовала стонать во весь голос, как она. К моему удивлению, это завело и доктора М., и, чуть позже, меня саму. Да так, что я совершенно потеряла голову…

Я чуть не уснула вместе с доктором М., лежа поперек совершенно смятой постели. Однако в полночь меня как будто что-то толкнуло. Я очнулась от дремоты, прислушалась – доктор М. мерно дышал рядом со мной. Он вообще крепко спал – раньше я часто вставала, то в туалет, то приготовить завтрак, и он никогда не просыпался.

Я тихонько сползла с кровати, стараясь ни на что не наткнуться, и не переставая вслушиваться в дыхание доктора М. Все было тихо. Я прикрыла за собой дверь и стала двигаться смелее. Все двери в квартире были основательными, через них практически не проникал ни один звук.

Где доктор М. повесил свой пиджак, я запомнила с вечера. Ключ оказался во внутреннем кармане – сначала я не смогла нашарить его, но потом поняла, что для ключа было сшито специальное маленькое отделение. Сделав еще несколько шагов, я поняла, что даже если открою дверь, то в темноте все равно ничего не увижу.

Я остановилась в коридоре и стала думать. Где-то в квартире я видела фонарь. Еще один маленький фонарик был у меня в сумочке, которую я бросила где-то в коридоре. Второй вариант был, пожалуй, предпочтительнее. Я прошла к входной двери, представила, что снимаю обувь и кидаю сумку. Протянула руку – и наткнулась на мягкую замшу.

Найти фонарик было минутным делом. Я прокралась к заветной двери, попыталась унять сердцебиение – бесполезно. Посветила фонариком, молясь про себя, чтобы замок не заскрежетал на всю квартиру. Щелчок – и я оказалась перед темным провалом. Фонарик светил в никуда.

Впрочем, небольшой кусочек пола передо мной он все-таки освещал. Я шагнула вперед, закрыла дверь и посветила по сторонам. Вот и выключатель. Надеюсь, здесь нигде не стоит сигнализация. И в комнате никого нет... я вдруг вспомнила, что стою совершенно голая. И включила свет.

Больше всего это напоминало нашу же лабораторию. Знакомые приборы по стенкам, несколько термобоксов. Вот тот самый столик с аппаратом переливания крови. Рядом стоит каталка – к счастью, без следов крови. И почти половину комнаты занимает какой-то агрегат – что-то наподобие цилиндра, лежащего на боку. Спереди у цилиндра была дверца, сбоку – я прошла немного вперед – толстое стекло. Из задней части шла труба, которая высовывалась в затемненное окно.

Я походила вокруг агрегата, потом нерешительно потянула на себя дверцу. Внутри цилиндра была какая-то странная металлическая поверхность, которую я определенно где-то уже видела. Передо мной лежало нечто.

Я осторожно потрогало это нечто рукой. Сухая шершавая поверхность, совершенно черная. Я посветила фонариком и вздрогнула – это был человек. Когда-то был. Сейчас он ссохся, завязался в какой-то узел и уменьшился в несколько раз. Я потянула это на себя – нечто оказалось не особо тяжелым.

Да, это была девушка. Даже в таком состоянии это можно было определить. Тело не было обугленным, его не сожгли – оно было именно сухим. И тут до меня дошло, где я видела такую матовую бледность металла.

А видела я ее в соседней лаборатории. Точно так же, только гораздо миниатюрнее, выглядела внутренняя поверхность муфельной печи, в которой плавили металл. Теперь все становилось ясно – вместо жуткой расчлененки, которую я ожидала, признаться, увидеть за дверью, профессор подошел к вопросу с научной точностью. В человеке – девяносто процентов воды. Если ее испарить – микроволнами или высокой температурой – то останется от силы несколько килограмм сухой массы, которая легко превращается в пыль обычным молотком. Для пробы я стукнула по конечности высохшего тела ребром ладони – нога хрустнула и отломилась. Я вздрогнула, непроизвольно выронив обломок.

- Интересно, как ты догадалась? – раздался за моей спиной спокойный голос доктора М.

* * *

В первый момент Алиса подумала, что доктор М. сразу набросится на нее и убьет. Это было страшно и смешно одновременно – два голых человека друг напротив друга, только что обнимавшиеся в постели – а теперь застывшие в непонимании происходящего.

Все, однако, обошлось. Несмотря на глубокую ночь, доктор М. увел ее на кухню и поставил турку на огонь. Потом сел напротив и спросил:

- Ну, рассказывай, госпожа Кристи. На чем я прокололся?

Алиса, успевшая накинуть теплый халат доктора М., почти перестала дрожать, однако все еще не успокоилась. Позволив себе немного похозяйничать, она дошла до бара, выбрала коньяк получше и поболтала бутылкой в воздухе:

- Нормальный? Или... Что ты им подливал – клонидин?

Доктор М. нахмурился:

- Ты действительно слишком проницательна. Да, клонидин. Пей, все нормально.

Алиса налила на дно стакана коньяк, выпила и села напротив доктора М.

- Ты прокололся сразу на нескольких вещах. Ты говорил про четыре литра крови – не больше, ни меньше – именно столько крови в девушке типа меня. Ты сказал объемы, которые нужны для получения одной дозы препарата – конечно, ты мог покупать кровь на станции переливания или в больницах, но на это у тебя не было времени, да и я бы знала. Ты подозрительно задерживался по утрам, как раз на следующий день после того, как уходил домой пораньше. Ну и главное – запертая дверь. Ты недооценил женское любопытство.

Алиса была серьезна и даже чуточку груба. Терять ей было нечего – она понимала, что живой, скорее всего, отсюда не выйдет. Справиться с сильным мужчиной ей не стоило и мечтать.

Доктор М. молчал.

- У меня есть вопросы, - сказала Алиса.

- Слушаю тебя.

- Их должно было быть не меньше сорока, – цифру Алиса назвала наобум, на самом деле она могла быть уверена только в десяти – именно столько жертв должно было понадобиться доктору М. для получения одной порции препарата.

- Тридцать шесть, - машинально поправил ее доктор М.

- Да. Почему их не искали?

- Я отбирал их специально. Это были или проститутки-одиночки, или студентки из отдаленных деревень. Конечно, со временем их стали бы искать – но, ты же понимаешь, что меня не существует...

- Это было глупо. Ты же должен понимать, что ты мог попасться.

- Вряд ли. Даже если родители хватятся девушку месяца через два-три – они никого не знают в городе, их никто не будет слушать. Ну и самое главное – нет тела.

- Сам придумал?

- Высушивать? Да. Не представляешь, каково было притащить сюда эту печь в одиночку.

Они замолчали. Доктор М. нервно стучал пальцами по столу – таким Алиса его еще никогда не видела. Она пила кофе, внимательно глядя на него.

- И что дальше? – спросил доктор М. – Ты пойдешь и сдашь меня?

- Пока не знаю. Ответь мне на еще один вопрос – зачем ты с ними спал?

- Тоже догадка?

- Нет. Я видела.

- Видела? – доктор М. бросил на нее удивленный взгляд. Помолчал, подумал, затем встал и прошел в комнату. Встав посредине, он обвел взглядом стенки. Подошел к двери стенного шкафа, заглянул внутрь. Затем посмотрел на нее. Алиса кивнула.

- Тебе не ученым быть, а следователем, - сказал доктор М. каким-то сразу сникшим голосом.

- Так все-таки – зачем?

- Понимаешь, клонидин даже в смеси с крепким алкоголем действует не сразу, а минут через двадцать. Если бы мое поведение было неестественным, это могло вызвать подозрение, девушка могла сбежать, или у нее поднялся бы уровень адреналина в крови, и клонидин бы не подействовал.

Он помолчал, внимательно глядя на Алису.

- Ну и... понимаешь, у меня так давно не было этого... столько лет. Хотелось как-то наверстать... Конечно, ты... я тебя очень люблю.

Он подошел к ней поближе. Алиса отскочила от него и встала в проеме дверей.

- Пойми – это всего лишь физиология. Они все равно умерли. А мы с тобой – это совсем другое.

- И поэтому ты меня убьешь.

- Зачем?

- Но я же тебя сдам.

- А ты сдашь?

- Вряд ли. У меня есть идея получше...

* * *

Познакомиться с девочкой мне не составило никакого труда. Этих девочек и мальчиков на ближайшей толкучке были толпы – грязных, оборванных, просящих денег на еду. После очередного благодеяния дорогого правительства они снова прыснули из-под родительских крыльев, как тараканы из-под тапка.

Конечно, если бы к такому ребенку подошел доктор М., его или послали бы подальше, или испугались. А так – простая девушка, пожалевшая нищенку, угостившая ее пряником и прогулявшаяся с ней немного. До машины.

Машину мне подарил доктор М. Ему она была ни к чему – ни один из его документов не действовал, потому что изображен на них был совсем другой человек, другого возраста и внешности. Я водила ее с удовольствием – машина была не новая, но мощная.

Предложить девочке прокатиться тоже было просто. В машину к мужчине она, конечно, не села бы – но я говорила непринужденно, угощала конфетами и пряниками, спрашивала о друзьях – поэтому девочка, кажется, даже не поняла, что происходит.

Мы перебазировались из квартиры доктора М. в лабораторию. Теперь бояться уже было нечего – к тому же мы открыли запасной вход, который был завален каким-то старьем, и машина могла подъезжать, в тени кустарника, прямо к дверям.

Когда я заехала за экспериментальный корпус и въехала в кусты, в глазах девочки мелькнула тень тревоги – но я сказала:

- Я на секунду. Подождешь?

Она кивнула. Я вышла, потом спросила:

- А хочешь пить? Пойдем?

Само собой, после десятка пряников она хотела пить. Доктора М. она даже не увидела – тот тихо подошел сзади и прижал к ее рту салфетку с хлорэтилом. Рауш-наркоз подействовал мгновенно – девочка обмякла, я поддержала ее под спину, чтобы она не разбила себе голову, и помогла доктору М. уложить ее на каталку.

Хлорэтил действует минуты три – но этого вполне хватило на то, чтобы привязать девочке конечности и воткнуть иглу аппарата переливания крови. К моменту, когда она открыла глаза, аппарат выкачал из нее почти литр, и она даже не могла ничего сказать от слабости и низкого давления.

Признаться, в первый раз мне было не по себе, когда я поневоле смотрела на то, как из человека медленно уходит жизнь. Ее глаза постепенно закрывались, мышцы слабели, лицо становилось мертвенно-белым. Конечно, я утешала себя тем, что впереди ее все равно ждала в лучшем случае панель и наркотики – но в желудке все равно стоял неприятный комок.

Однако делать было нечего. После того, как я потребовала от доктора М. открыть все секреты, он показал мне содержимое своего сейфа. Того, что я увидела, мне явно не хватало для осуществления своего плана – даже в его минимальном варианте. Препарат нужен был в гораздо больших количествах.

Конечно, в детском организме крови было меньше – однако содержание препарата было выше, к тому же с детьми было проще обращаться. И, главное – этих беспризорников никто никогда не стал бы искать. Никто даже не знал их имен. На всякий случай я все время переодевалась и меняла места "охоты", однако это было лишним – даже друзья пропавших детей, казалось, не тревожились их исчезновением.

Как правило, это были девочки – они больше доверяли девушке и легко велись на сладкое. К тому же мальчики, чаще всего, были более грязными – а к ним, так или иначе, приходилось прикасаться.

Впереди была осень – через пару недель Университет начнет заполняться народом, мне придется что-то решать с учебой, а у доктора М., вероятно, все-таки возникнут осложнения с появлением перед руководством. Во всяком случае, я так думала.

Я не знаю, с какой целью я вдруг разговорилась с ним по душам. Возможно, покажется странным, что, деля с ним постель и все наши страшные секреты, я ни разу с ним не разговаривала совсем уж откровенно – но так оно и было. На этот раз, в виде исключения, это произошло не в комнатке за кофе, а на диваничке. После секса.

Примерно после пятой-шестой жертвы, приведенной мной в лабораторию, я стала замечать, что меня очень сильно возбуждает чужая смерть. Возбуждает во всех смыслах. Медленно уходящая по капле жизнь, превращение живого существа в безжизненное тело – все это ставило меня на грань то ли с Богом, то ли с Сатаной. Это, конечно, не могло не возбуждать. И на следующий раз я буквально изнасиловала доктора М. прямо у остывающего тела.

Постепенно это вошло в практику. Для доктора М. три литра крови были всего лишь тремя литрами, на людей он не обращал особого внимания, однако охотно отрывался от работы, чтобы немного развлечься. Меня же буквально пробивало от того, что мы занимаемся этим прямо около свежего трупа. Убитого нами.

Я не стала ходить вокруг да около и задала вопрос, на который, как мне казалось, у него не было ответа:

- Скажи. Что будет дальше?

- Дальше? – он заинтересованно на меня посмотрел.

- Да. Ну, еще сотня этих бедных детей. А потом?

Он как-то нехорошо усмехнулся, отчего у меня возникло подозрительно неприятное ощущение в желудке.

- А дальше мы уедем.

- Мы?

- Да.

- Куда?

- Куда-нибудь. Какая разница? Имея сотни лет в запасе, это уже безразлично...

Я замолчала. Доктор М., оказывается, имел ответ на мой вопрос. Для меня это было неожиданностью. Однако мои планы это не меняло.

* * *

Алиса не стала изобретать ничего нового. Дома у доктора М. она без труда нашла запасы клонидина, который он не успел использовать со своими девицами. Исчезновение пары упаковок он не заметил, как не заметил и чуть странного привкуса кофе, который на этот раз, ради разнообразия, сварила сама Алиса. Ввиду наступающего вечера, кофе она предложила выпить с коньяком.

Доктор М. отключился минут через двадцать. Алиса успела довести его до дивана, где он сел и сразу сполз на пол. Она испугалась, что переборщила с количеством таблеток, и почти час сидела рядом с ним, периодически измеряя давление.

Убедившись, что давление больше не падает, она взяла шприц. Она боялась, что из-за низкого давления в вену будет трудно попасть – однако попала с первого раза. Ввела всю жидкость до конца, завернула шприц, положила его в сумочку, села и задумалась.

Лучше всего было перетащить доктора М. в туалет – меньше было бы потом убирать. Она попробовала – перемещать поджарое тело профессора по гладкому полу неожиданно оказалось легче, чем она предполагала. Затащив его в туалет, она осмотрелась – проходящая рядом с унитазом водопроводная труба как нельзя лучше подходила для ее замысла. Она достала наручники и защелкнула их – на запястье доктора и на трубе.

Наручники она тоже нашла дома у доктора М. Она не знала, зачем они были ему нужны – они лежали в спальне, в прикроватной тумбочке. Сначала она заподозрила его в садомазохистских играх – но за все время общения с ней он ни разу не проявлял таких наклонностей. К тому же в спальне не было ничего, к чему можно было бы приковать человека.

В конце концов Алиса пришла к выводу, что доктор М. припас наручники для того, чтобы обезопасить себя на случай, если клонидин не подействует. Это объяснение ее вполне удовлетворило. Ключик от наручников лежал тут же, рядом – она взяла его тоже, пока слабо представляя, зачем они могут ей понадобиться. Как оказалось, понадобились очень скоро.

Вообще-то наручники были излишней мерой предосторожности – Алиса перекодировала электронный замок и забрала с собой все ключи от лаборатории. Кричать и стучать было бесполезно – толстая лверь не пропускала звуки. Но доктор М. был хитер, и Алиса не без оснований предполагала, что он нашел бы выход из положения.

Она оставила его, не дожидаясь, пока он придет в себя. Так было лучше для ее же спокойствия.

Неделю она не выходила из квартиры доктора М., устроив себе полноценный отпуск. Она валялась на диване, спала, ела, часами лежала в ванне – делая все то, что никогда не позволяла себе раньше. Она перевернула весь дом, исследуя все его уголки, с наслаждением изорвала все семейные фотографии доктора М. и его нескольких жен, пустила на тряпки найденную женскую одежду и переколотила несколько фарфоровых сервизов.

В конце концов ей даже наскучило отдыхать. Деятельная натура требовала движения, а не отдыха. Несколько раз ей приходила в голову мысль устроить грандиозную вечеринку – но, как она ни напрягала память, не смогла вспомнить никого, с кем ей хотелось бы это сделать. К тому же это была бы засветка – чего ей вовсе не хотелось.

На восьмой день она не выдержала и отправилась в лабораторию.

Это было страшно. Едва она закрыла за собой дверь, как к ней бросился смертельно худой голый мальчик лет десяти, в котором с трудом угадывались черты сходства с доктором М. Мальчик был больше похож на скелет, чем на человека – к тому же он шелушился и был мокрым, как будто только что вылез из ванны.

Мальчик подскочил к ней и попытался ударить – удар получился слабым и смазанным. Алиса отшатнулась и с силой выбросила вперед ногу – мальчик кубарем покатился в сторону. Затем сел и заплакал. Алиса настороженно наблюдала за ним – несмотря на всю его слабость, он мог вооружиться чем-нибудь подручным.

- Сколько ты мне ввела? – тонким девчачьим голосом спросил он.

- Три.

- О боже. За что?

- А ты не знаешь? За маму, - она не удержалась от злорадной усмешки.

Мальчик приподнялся и снова бросился на нее. На этот раз ее удар был более прицельным – она ударила его ногой в живот, совершенно не соразмеряя силу. Мальчик задохнулся, упал на колени и начал скулить, как побитая собака. Алиса перевернула его на живот, завернула одну руку за спину, затем схватила за вторую руку и поволокла в туалет.

Рука ребенка была значительно меньше, чем взрослого мужчины, и свободно проходила в болтающееся кольцо наручников. Алиса застегнула наручник до конца, с  сомнением посмотрев на него – похоже, этого хватит ненадолго. Затем, еще раз пнув мальчика, скрючившегося на полу, она пошла осматривать лабораторию.

Судя по всему, доктор М., мучимый страшным голодом деформирующегося организма, ел крыс. Обглоданные шкурки от них валялись по всей ванной комнате. Скелеты, видимо, съели другие крысы. Также были полностью уничтожены запасы кофе и алкоголя. Дверь сейфа была исцарапана чем-то металлическим – Алиса подумала, что у доктора М. мог быть антидот к препарату, о котором она не знала.

Из туалета раздался вопль – Алиса вздрогнула, но продолжала осматривать лабораторию. Больше ничего испорчено не было. Если она правильно рассчитала, ждать осталось недолго – потеря веса при таком дефиците белка в организме должна была происходить стремительно.

Она заткнула уши наушниками, сделала полную громкость, взяла вывинченную стальную стойку от штатива и села в дверях туалета. Мальчик обильно потел, при каждом движении его кожа слезала лохмотьями, и под ней показывалась другая, свежая, нежно-розового цвета. Когда рука мальчика снова стала свободно проходить в кольцо наручника, Алиса затащила его на каталку и привязала к ней веревкой.

К вечеру необходимость привязывать ребенка исчезла – он уже не мог ходить, только лежал на спине, болтал руками и ногами и смотрел на нее совершенно взрослыми глазами доктора М. Только голубыми. Процесс шел все так же стремительно – кушетка была залита вонючей жидкостью, смешанной с ошметками биомассы, а ребенок уменьшался буквально на глазах. Наконец он судорожно дернулся, последний раз вздохнул и затих.

Алиса покачала головой, посмотрела на часы. Затем взяла тощее тельце за ногу, отнесла в ванную, приоткрыла сетку и бросила крысам. Вечно голодные твари ожесточенно вцепились в синюшный трупик.

Алиса повернулась и пошла к запасному выходу, за которым стояла ее машина. Все было кончено. Во внутреннем кармане ее куртки лежал паспорт, две кредитки, билет до Франкфурта, исписанный блокнот доктора М. и пять хорошо упакованных и герметично запаянных ампул.

Ноябрь 2008.

Контакт с автором: [email protected]