Во той ли во Индии во богатой,

Во той ли во Кореле упрямой,

Во славном во городе во Галиче

Жил молодой боярин Дюк Степанович.

Снаряжался Дюк в стольный Киев-град:

Отстоял раннюю заутреню воскресную,

Становился на крылечко на перенос.

Выходила его матушка из Божьей церкви,

Понизешенько Дюк покланяется,

Бьет челом о сыру землю:

«Государыня свет моя матушка,

Во всех городах, мати, много бывано,

А во городе во Киеве не бывано,

Владимира князя, мать, не видано,

Государыни княгини свет Апраксин.

Дай-ко ты мне прощеньице

И дай-ко ты мне благословеньице

Ехать ко городу ко Киеву,

Ко ласкову киязю ко Владимиру,

Мне прямой дорожкой, не окольною.

Поразъездить своего бурушка косматого,

Поразмять своего плеча богатырского

И утешить мысли молодецкие!»

Матушка ему да испроговорит:

«Ах ты гей, рожоно мое дитятко,

Молодой боярин Дюк Степанович!

Не дам я ти прощенья с благословеньицем

Ехать ко городу ко Киеву,

Ко ласкову князю ко Владимиру

Прямой дорожкой, не окольной.

На той прямой дорожке, не окольной,

Есть три заставы великие:

Перва застава великая —

Что ли горушки толкучие;

Тыи ж как горы врозь растолкнутся,

Врозь растолкнутся да вместе столкнутся.

Тут тебе, Дюку, не проехати,

Тут тебе, молоду, живу не бывать!

Друга застава великая —

Что ли птичушки клевучия,

Они тебя, Дюка, и с конем склюют.

Тут тебе, Дюку, не проехати,

Тут тебе, молоду, живу не бывать!

Третья застава великая —

А лежит змея проклятая,

Лежит змеище-Горынище,

О двенадцати змея о хоботах,

И тая тебя и с конем сожрет.

Тут тебе, Дюку, не проехати,

Тут тебе, молоду, живу не бывать!»

Он бьет челом, покланяется:

«Ай же ты, свет государыня-матушка,

Дашь прощеньице-благословеньице — поеду,

И не дашь прощеньице-благословеньице — поеду».

Давала ему прощеньице-благословеньице,

На прощанье ему наказывала:

«Ах ты гей, рожоно мое дитятко,

Молодой боярин Дюк Степанович!

Если Бог тебе судит быть во Киеве,

У ласкового князя у Владимира,

Ты не хвастай животишками сиротскими,

Сиротскими животишками, вдовиными!»

Поклон Дюк отдал и прочь пошел;

Ходил на конюшню стоялую,

Выбирал коня себе по разуму.

Не из ста брал Дюк, не из тысячи,

Выбирал себе бурушка косматого.

Скоро детина собирается,

Скоро садится на добра коня.

В тороки кладет Дюк платье цветное.

Еще не много с Дюком живота пошло:

Что куяк и панцирь чиста серебра,

А кольчуга на нем красна золота,

А куяку и панцырю цена три тысячи;

А кольчуга на нем красна золота,

Цена сорок тысячей;

А и конь под ним во пять тысячей.

Почему коню цена пять тысячей?

За реку он броду не спрашивает —

Котора река цела верста пятисотная,

Он скачет с берега на берег.

Потому коню цена пять тысячей.

Еще не много с Дюком живота пошло:

Пошел тугий лук разрывчатый,

А цена тому луку три тысячи.

Потому цена луку три тысячи:

Полосы были серебряны,

А рога у лука красна золота,

А и тетивочка была шелковая,

А белого шелку шемахинского.

И колчан пошел с ним каленых стрел,

И в колчане было за триста стрел,

Всякая струна по десяти рублей;

А еще есть в колчане три стрелы,

А и тем стрелам цены нет,

Цены не было и не сведомо.

Потому тем стрелам цены не было:

Колоты они были из трость-древа,

Строганы те стрелки в Новеграде,

Клеены они клеем осетра рыба.

Перены они перьицем сиза орла.

Не того орла сиза орловича,

Который летает по святой Руси,

Бьет сорок, ворон, серу галицу,

А того орла сиза орловича,

Который летает по синю морю,

Бьет гуся и лебедя

И серу пернату малу утицу.

Сидит-то орел на камени,

На том ли на камени на латыре.

Аще тот орел сворохнется —

Сине морюшко сколыблется,

А в деревнях петухи споют.

А летал орел над синим морем,

Ронил он перьица во сине море.

А бежали гости-корабельщики,

Собирали перья на синем море,

Вывозили перья на святую Русь,

Продавали душам красным девицам.

Покупала Дюкова матушка

Перо во сто рублей, во тысячу.

Почему те стрелы дороги?

Потому они дороги,

Что в ушах поставлено

По каменю по дорогу самоцветному.

Он и днем их, Дюк, расстреливал.

Ночью осеннею сбирывал.

Как днем тех стрелочек не видети,

А в ночи те стрелки что свечи горят,

Свечи теплятся — воску ярого.

Как не ясен сокол вон вылетывал,

Как не белый кречет вон выпархивал,

Выезжал удача добрый молодец,

Молодой боярин Дюк Степанович.

А и конь под ним как бы лютый зверь,

Лютый зверь конь и бур и космат,

У коня грива до сырой земли;

В трех местах грива была изукрашена,

Красным золотом была повита.

Он сам на коне как ясен сокол,

Крепки доспехи на могучих плечах.

Поехал молодец поверх травы,

Поехал молодец выше лесу стоячего,

Ниже облака ходячего.

Доезжает до первой заставы крепкой:

Стоят тут горы толкучие;

Тыя горушки растолкнулись,

Не поспели вместе столкнуться,

Его оурушка проскакивал,

Его маленький провертывал,

С горы на гору да с холмы на холму.

К другой заставе прискакивал:

Сидят тут птицы клевучие.

Не поспели птицы крыльицев расправити,

Его бурушка проскакивал,

Его маленький провертывал,

С горы на гору да с холмы на холму,

Реки те, озера перескакивал,

Широки раздолья промеж ног пускал.

К третьей заставе прискакивал:

И лежит змеище-Горынище,

О двенадцати змея о хоботах;

Не поспела змея хоботов расправити,

Его бурушка проскакивал,

Его маленький провертывал

С горы на гору да с холмы на холму,

Реки те, озера перескакивал,

Широки раздолья промеж ног пускал.

Подъехал ко городу ко Киеву:

Прямо через стену перескакивает,

Башни наугольны перемахивает,

Приехал прямо в палаты княженецкие

И спросил-то он про князя про Владимира.

Владимира-то в доме не случилося:

Ушел^го князь Владимир во Божью церковь

Он пошел во церковь тут во Божшо

По тыя по улице широкой;

Приходит во церковь во Божию,

Крест кладет по-писаному,

Поклон ведет по-ученому,

На все стороны поклоняется

Желтыми кудрями до сырой земли.

Становился подле князя Владимира,

Промежду Владыку Чернигова,

И промежду Бермяту Васильева,

И промежду Чурилы Пленковича,

Кланяется да поклоняется,

Сам посматривает:

«Погода-то, братцы, весенняя,

Обрызгал свое платье цветное»,

Говорил Владимир таково слово:

«Ты скажи-тко, молодец, поведай-ка,

Ты коей орды, да из коей земли,

Тебя как-то, молодца, именем зовут,

Величать нам удалого по отечеству?»

Говорит удалой добрый молодец,

Молодой боярин Дюк Степанович:

«Свет государь Владимир князь!

Есть я из города Галича,

Из Волынь земли богатой,

Из той Корелы упрямой,

Из той из Сорочины широкой,

Из той Индии богатой,

Молодой боярин Дюк Степанович,

На славу приехал к тебе во Киев град.

Я прослышал про славный Киев град,

Скажут, Киев град на красе стоит,

Скажут, солнышко Владимир князь богато живет».

Говорит Чурило таковы слова:

«Свет государь Владимир князь!

Во глазах мужик-то усмехается,

Во глазах-то он да подлыгается!

Не бывать тут Дюку Степанову,

Только быть мужичонку васелыцику,

И быть деревенщине.

Жил у купца — гостя торгового

И украл у него платье цветное,

Жил у иного у боярина,

Угнал у боярина добра коня.

На наш город приехал, красуется,

Над тобой, над князем, надсмехается,

Над нами, боярами, пролыгается».

Они Господу как Богу помолилися,

Ко Господнему кресту да приложилися,

Выходили они со Божьей церкви.

Вышли они на улицу широкую,

На ту дуброву на зеленую,

Говорит молодой боярин Дюк Степанович:

«Хороша была слава на Владимира!

У Владимира все не по-нашему:

Церкви-то у вас все деревянные,

У вас маковки на церквах все осиновые;

Как у нас во городе, во Галиче,

У моей государыни у матушки

Там церкви у нас да все каменные,

Известочкой они отбелены,

Маковки на церквах самоцветные?

Крыши на домах золоченые,

Домики стоят да будто жар горят».

Пошли они по городу, по Киеву:

Он идет молодой боярин, на сапожки поглядывает,

На сапожки поглядывает, на шубку посматривает.

Говорит Чурилушка Пленкович:

«Заподлинно холопина дворянская:

Он век этих сапожек не держивал,

Он век этой шубки не нашивал!»

Говорит молодой боярин Дюк Степанович:

«Хороша была слава на Владимира!

У Владимира все не по-нашему:

Мостовые у вас черною землею призасыпаны,

Подлило водою их дождевою,

Сделалась грязь-то по колену,

Мараются мои сапожки сафьянные

Во грязь да во черную.

Как во нашей ли Индиюшки богатой,

У моей у родителя, у матушки,

Мостовые рудожелтыми песочками изнасыпаны,

Сорочинские суконца приразостланы,

Не мараются сапожки сафьянные

Во грязи во черные.

Как у моей государыни матушки,

Пойдет она от церкви от соборной,

Впереди идут лопатники,

За лопатниками идут метельщики,

За метельщиками идут суконщики,

Расстилают сукна одинцовые,

Мою матушку, честну вдову Мамелфу Тимофеевну,

Ведут тридцать девиц со девицею,

Вся она обвешена бархатом,

Чтоб не запекало ее солнце красное,

Не капала роса утренняя.

А утя просто-запросто, пусто-запусто!»

Приходили ко двору княженецкому;

Головой качает Дюк, поговаривает:

«У Владимира все не по-нашему:

Как у нас во городе во Галиче,

У моей сударыни, у матушки,

Над воротами было икон до семидесяти,

И все иконы были на золоте;

А у тебя, у Владимира, десятка нет!»

Зашли они на широкий двор;

Головой качает Дюк, поговаривает:

«Хороша была слава на Владимира!

У Владимира все не по-нашему:

Как у нас во городе во Галиче,

У моей сударыни, у матушки,

На дворе стоять столбы все серебряные,

Продернуты кольца позолоченые,

Расставлена сыта медвяная,

Есть насыпана пшена белоярого,

Есть, что добрым коням пить и кушати;

А у тебя, Владимир, того не случилося».

Как вошли они в палаты белокаменные,

Садились за столы белодубовые,

Стали есть-то ествушку сахарную,

Подносили им калачиков крупивчатых.

Как тут молодой боярин Дюк Степанович,

Он верхню корочку отламывает,

А нижню корочку прочь откладывает.

Как увидел солнышко Владимир стольно-киевский.

Говорит ему таковы слова:

«Что же ты, молодой боярин Дюк Степанович,

Верхню корочку отламываешь,

А нижню прочь откладываешь?»

Говорит молодой боярин Дюк Степанович:

«Ай же ты, Владимир стольно-киевский,

Не могу есть калачиков крупивчатых,

У вас в Киеве все не по-нашему:

Сделаны-то бочечки дубовые,

Набиваны обручики еловые

И положено-то свежей ключевой воды,

Тут у вас и калачики месят;

Покладены-то печечки кирпичные,

Топлены-то дровца еловые,

Поделаны помялышки сосновые,

Тут у вас и калачики пекут.

Колачики пахнут на хвою сосновую,

Как во нашей Индеюшки богатой,

Во славном во городе во Галиче,

У моей у родителя, у матушки,

Сделаны-то бочечки серебряные,

Обручики набиты золоченые,

И положено медов туда стоялых

И тут у ней калачики месят.

Поделаны-то печечки муравленые,

И топятся дровца дубовые,

Сделаны помялышки шелковые,

И тут у нас калачики пекут.

Калачик съешь —другого хочется,

Другой съешь — по третьем душа горит,

Третий съешь —четвертый с ума нейдет».

Подносили им хмельные напиточки,

Молодой боярин Дюк Степанович

Он чару пил, другую за окошко

Сам он говорил да таковы слова:

«Не могу пить ваших напиточков сладких,

У вас в Киеве все не по-нашему:

У вас бочечки поделаны дубовые,

Набиваны обручики еловые,

Туда водочка-винцо у вас положено,

Да копаны погреба глубокие,

А спущены бочки те да на землю,

Туда не ходят вольные воздухи,

Они там затхнулися.

Как во нашей во Индеюшки богатой,

Во славном во городе во Галиче,

У моей родителя, у матушки,

Сделаны-то бочечки серебряные,

И обручики набиты золоченые,

Туда водочка-винцо у нас положено

И на цепи на серебряны повешено

Во тех во погребах глубоких;

Туда подведены ветры буйные,

Повеют ветры буйные со чиста поля,

Пойдут воздухи по погребам,

Так загогочут бочки будто лебеди,

Будто лебеди на тихих заводях;

Так век не затхнутся напиточки сладкие;

Как чару пьешь — другой хочется,

Другую пьешь — по третьей душа горит.

Эта хвальба не похвальба:

У моей государыни у матушки

Цветно платьице не держится.

Потому оно не держится,

Что швецы не выводятся:

Та толпа швецов со двора сошла,

А другая толпа на двор пришла,

Добрые кони ездят не ездятся:

Стоит без счету добрых коней,

Зоблют пшеницу белоярову,

Только выскочат поиграться в чисто поле.

Эта похвальба еще не похвальба:

Есть насыпано двенадцать погребов глубоких

Злата и серебра и мелкого скатного жемчуга:

На один на погреб скуплю-продам

Стольный Киев-град и Чернигов-град».

И за тем столом дубовым

Сидел Чурило Пленкович,

Говорит ему Чурила таковы слова:

«Что же ты, холопина дворянская, порасхвастался

Своим именьем, богачеством?

Ударим-ко со мною о велик заклад:

На три года поры-времени

Чтоб проездить нам по городу по Киеву,

Чтоб на всякий день были кони сменные,

Сменные кони, переменные,

Сново наново, все натри года,

И на три года да еще на три дня,

Чтоб в три года такого цвета не было,

Чтоб на всякий день платья были цветные,

Цветные платья — переменные,

Снова наново, все на три года,

И на три года да еще на три дня,

Чтоб в три года такого цвета не было.

Ударимся не о сотнях, не о тысячах,

Ударим о своей буйной голове».

Говорит ему Дюк таковы слова:

«Просишь ты, Чурило Пленкович,

Бить со мной о велик заклад.

Как живешь ты в своем столыю-Киеве,

Кладовые-то полны одежицы наполнены,

А мое-то ведь дело есть дорожнее,

Мое платьице стало здесь завозное».

И ударились они о велик заклад.

По Чуриле сыне Пленковиче

Всем городом Киевом ручаются

Поручился князь со княгинею,

А по Дюке никто не ручается,

Только голь кабацкая ручается.

Закручинился боярин, запечалился,

Скоро садился на ременчат стул,

Писал он скорописчатые ярлыки,

Полагал в сумки переметные,

Отпускал он мала бурушка-кавурушка,

Сам говорит таковы слова:

«Выручай хозяина из неволи из великой!»

Выводил коня с широка двора,

Спустил коня из белых рук.

Побежал конь выше лесу стоячего,

Ниже облака ходячего.

Как будет во Индии во богатой,

У его государыни родной матушки,

Заржал голосом лошадиным.

Услыхала государыня родна матушка,

Выбегала она на крыльцо на переднее.

Увидала она своего добра коня,

Уливалась слезами горючими,

Сама, говорит да таково слово:

«Видно, нет жива рожоного дитятки

Стоит у крыльца один добрый конь».

Увидала она сумки переметные,

Сама говорит да таково слово:

«Что рожоно мое дитятко захвастливо,

Захвастливо, да, знать, захвачено!»

Снимала она сумки переметные,

Вынимала скорописчатые ярлыки,

Полагала ему платья цветные,

По три пары положила на всякий день

Ново-наново на три года,

Ай на три года да еще на три дня,

Отпускала мала бурушка-кавурушка.

Как он будет во граде во Киеве,

У ласкова князя у Владимира,

У Владимира на широком дворе,

Заржал голосом лошадиным.

Все во граде приужаснулися,

Услыхал молодой боярин Дюк Степанович:

«Знать, пришел малый бурушка-кавурушка».

Получал свои платья цветные...

И поехали по городу по Киеву

С молодым Чурилушкою Пленковичем.

Сгоняли лошадей ко Чурилушке

Со всего со города со Киева и со города Чернигова,

А тот молодой боярин Дюк Степанович

Пораньше поутру повыстанет

Бурка в росе повыкатает,

На бурушке-то шерсть переменится.

Проездили они цело три года,

Цело три года да еще по три дня,

Последний день поехали к заутрени Христосской.

Молодой Чурилушка Пленкович

Обул сапожки-то зелен сафьян,

Носы шилом, а пяты востры.

Под пяту хоть соловей лети,

А кругом пяты хоть яйцом кати;

Наложил он шапку черну мурманку,

Ушисту, пушисту, завесисту,

Спереди не видно ясных очей.

сзади не видно шеи белой.

И надевал он шубу черных соболей,

Черных соболей заморских.

В пуговках литы добры молодцы,

А в петельках шиты красные девицы;

Как застегнутся — так обоймутся,

А расстегнутся — поцелуются.

Поглянул Владимир на праву руку,

На молода Чурилушка на Пленкова,

Говорит-то Владимир таковы слова:

«Молодой боярин Дюк Степанович

Прозакладал свою буйную головушку!»

Говорить ему тихий Дунаюшка Иванович:

«Ты, Владимир князь стольно-киевский,

Посмотри-тко теперь на леву руку!»

Как молодой боярин Дюк Степанович

Обувал лапотцы семи шелков,

В эти лапотцы были вплетены

Дороги каменья — все яхонты,

Который же камень самоцветный

Стоит города всего Киева,

Оприч Знаменья Богородицы

И опричь прочих святителей.

Надевал он шапочку с рогавками,

У шапочки висят камешечки самоцветные,

От камешек печет как от красного солнышка,

И надевал шубу черных соболей,

Черных соболей заморских,

Под дорогим под самитом.

Во пуговках литы люты звери,

Во петельках шиты люты змеи.

И брал Дюк плеточку шелковую,

Подернул Дюк по пуговкам,

Заревели во пуговках люты звери;

Подернул Дюк по петелькам —

Засвистали во петельках люты змеи.

И от того реву от звериного

И от того свисту от змеиного

Во стольном городе во Киеве

Старый и малый на земле лежат,

За Дюком всем Киевом качнулися.

«Тебе спасибо, удалой добрый молодец,

Перещепил ты Чурилу сына Пленковича».

Говорил молодой боярин Дюк Степанович:

«Ах ты, солнышко Владимир стольно-киевский,

Нам которому с Чурилой голову рубить?»

Говорил тут Чурилушка Пленкович:

«Ах ты, молодой боярин Дюк Степанович!

Ты ударь-ко о велик заклад:

Скакать через матушку Почай-реку

На добрых конях и назад отскакивать».

Говорит молодой боярин Дюк Степанович:

«Ай же ты, Чурила Пленкович!

Тебе просто бить со мною в велик заклад:

Конь твой-от богатырский конь

Стоит у твоих конюхов любимых,

Ест-то он пшену белоярову,

Испивает свежу ключеву воду,

А мое есть копишечко дорожное,

Дорожное конишечко заезжано».

И ударились они о велик заклад,

Не о ста рублях и не о тысяче,

А ударились о своих буйных головах:

Который из них не перескочит,

У того голову срубить.

Чурило-то сын Пленкович

Выводил Чурило тридцать жеребцов,

Из тридцати выбирал само лучшего,

Разганивал и разъезживал

Издалеча-далеча, из чиста поля,

О полуреки Чур ил а в воду вверзился.

Молодой боярин Дюк Степанович

Не разганивал и не разъезживал,

С крута берега коня приправливал

И скочил за матушку Почай-реку

И назад на добром копе отскакивал.

О полуреки да он припадывал,

Чурилу за желты кудри захватывал

Повытащил Чурилу с конем с воды,

А сам говорит таково слово:

«Ты, солнышко Владимир столыю-киевский,

Нам которому с Чурилой голову рубить?»

Говорил Владимир столько-киевский:

«Ах ты, молодой боярин Дюк Степанович

Не руби-тко ты Чур иле буйной головы,

А оставь нам Чурилу хоть для памяти!»

Говорил молодой боярин Дюк Степанович:

«Ах ты ей, Чурилушка Пленкович,

Пусть ты князем ты Владимиром упрошенный,

Пусть ты киевскими бабами уплаканный!

Не езди с нами со бурлаками,

А сиди во граде во Киеве,

Ты во Киеве во граде между бабами!»

Тут Владимир князь стольно-киевский

Стал посылать обценщиков

Во ту Индеюшку богатую.

Сам говорит таковы слова:

«Какого нам послать обценщика

Обценять животы все Дюковы?

Ежели послать смелого Алешу Поповича?

Его глазишечки поповские,

Поповские глазишечки завидливы,

Заглядятся у пего глаза на Дюково богачества,

Ему оттоль да ведь не выехать.

Надо послать грамотой вострого,

На речах разумного, с гостями почестливого.

Послать иного некого —

Послать молода Добрынюшку Никитича».

Исправлялся Добрынюшка Никитьевич,

Садился на добра коня

И поехал к Индии богатой.

Подъехал под Индию богатую,

Повыстал на гору на высокую,

Сам говорит да таково слово:

«Знать, что молодой боярин Дюк Степанович

Он послал, знать, туда весточку нерадостну,

Чтоб зажгли Индию ту богатую.

Ай, горит Индия-то богатая!»

Как подъехал он поближе-де:

У них крышечки в домах золоченые,

У них маковки на церквах самоцветные,

Мостовые рудожелтыми песочками призасыпаны,

Сорочинские суконца приразостланы.

И приехал он во Галич град,

Нашел три высоки три терема,

И зашел во высок терем,

И крест кладет по-писаному,

Поклон ведет по-ученому,

На все стороны поклоняется

Желтыми кудрями до сырой земли.

Сидит жена — стара матера.

Мало шелку, а вся в серебре.

И говорит Добрыня таково слово:

«Ты здравствуй, Дюкова же матушка,

Тебе сын послал челобитие

И по-низку велел поклон поставити»

И говорит жена — стара матера:

«Я не Дюкова матушка,

Я Дюкова работница.

Ступай туда во второй покой».

Приходит он во второй покой.

Сидит жена — стара матера,

Шелку мало, а вся в золоте.

Он опять поклоняется:

«Здравствуй, Дюкова матушка!»

Говорит старуха таково слово:

«Я не Дюкова матушка,

Я Дюкова калачница».

Приходит он в третий покой.

Сидит жена — стара матера,

Мало шелку, а вся в жемчуге,

Он опять поклоняется:

«Здравствуй, Дюкова матушка!»

Говорит жена — стара матера:

«Я не Дюкова матушка,

Я Дюкова нянюшка,

А Дюкова матушка к обедне ушла.

Поди к обедне воскресной,

Да смотри, да всякому не кланяйся.

Когда пройдут метельники из церкви,

Да пройдут лопатники из церкви,

Тогда Дюкову матушку

Ведут девицы под руки,

Она вся в каменьях драгоценных.

Умей, детина, поклонятися!»

И пошел Добрынюшка Никитьевич

Ко обедни воскресной.

И стоит он у церкви соборной.

Идет она из церкви соборной,

Впереди идут лопатники,

За лопатниками идут метельщики,

За метельщиками идут суконщики,

Расстилают сукна одинцовые.

Честну вдову Мамелфу Тимофеевну

Ведут тридцать девиц со девицею,

Вся она обвешана бархатом,

Чтоб не запекало ее солнце красное,

Не капала роса утрення.

Умеет Добрыня поклонятися

Желтыми кудрями до сырой земли.

Сам говорит таково слово:

«Ты здравствуй, Дюкова же матушка!

Тебе сын послал челобитие,

По-низку велел поклон поставити».

И говорит Дюкова матушка:

«Удалый, дородный добрый молодец,

Изученье вижу твое полное,

А не знаю тебе ни имени, ни вотчины

«Я из стольного города Киева

Молодой Добрынюшка Никитьевйч,

От твоего сына от любимого.

Захвастал он своим посельицем.

Я ведь прехал сюда на тебя смотреть,

Житья твоего богачества описывать».

«Ступай за мною, добрый молодец».

Пришли во гридню столовую,

Полагали скатерти бранные,

Посадили за столики дубовые,

Поставляли напиточки стоялые,

Так рюмочку пьешь — по другой душа горит,

Горит душа, а третьей хочется.

Понесли калачиков крупивчатых

Так калачик ешь — по другом душа горит,

Горит душа, а третьего хочется.

Напился, наелся добрый молодец

Отводила его в ложпю на кроваточку рыбий зуб,

Спал молодец трои сутки без просыпа,

На четвертые встает на резвы ноги.

Пойдет смотреть Дюково посельице.

И скоро старуха брала золоты ключи

И вела в амбары магазейные,

Где-ка складепы товары заморские.

Смекал Добрыня много времени,

Не мог товарам и сметы дать.

Привели в погреба темные:

Висят бочки красна золота,

А другие висят чиста серебра,

А третьи висят скатпа жемчуга,

Повывела она на широкий двор.

А течет тут струйка золоченая,

А тут не мог он и сметы дать.

И говорит Дгокова матушка:

«Ты скажи-тко солнышку Владимиру,

Пускай попродает на бумагу весь Киев град,

На чернила продаст весь Чернигов град,

Тогда можешь Дюково именье описывать!»

Прощался Добрыня с Дюковой матушкой

И поехал ко городу ко Киеву.

Приезжает Добрыня во Киев град,

Сам говорит таково слово:

«Ах ты, солнышко Владимир столько-киевский!

Наказывала тебе Дюкова матушка:

Велела на бумагу продать она весь Киев град,

На чернила продать весь Чернигов град,

Тогда можешь Дюково именье описывать».

И тогда Дюкова правда сбывается,

Будто вешняя вода разливается.

Говорил Владимир стольно-киевский:

«Ах ты, молодой боярин Дюк Степанович!

За твою за великую за похвальбу

Ты торгуй в нашем во граде во Киеве,

Во Киеве во граде век без пошлины!»

Говорил-то Дюк да таково слово:

«Как ведь с утра солнышко не спекло,

Под вечер солнышко не огреет.

На приезде молодца ты не учествовал,

А теперь на поезде не учествовать!»

Скоренько садился на добра коня.

А видали Дюкана коня где сел,

Не видали Дюковой поездочки.

А с той поры, да с того времени

Стали Дюка стариной сказать

Отныне сказать да и до веку,

То старина, то и деянье,

Синему морю на утешенье,

Быстрым рекам слава до моря,

А добрым людям на послушанье,

Веселым молодцам на потешенье.