Как из далеча-далеча, из чиста поля,

Из того было раздольица широкого,

Что не грозная бы туча накаталася,

Что не буйные бы ветры поднималися,

Выбегало тут стадечко звериное,

Что звериное, звериное — змеиное.

Наперед-то выбегает лютый Скимеи зверь;

Как на Скимене-то шерсточка булатная,

Наперед-то его шерсточка спрокинулась.

Добегает вор-собака до быстрой реки,

Становился вор-собака на задни лапы,

Закричал он, вор-собака, по-звериному,

Засвистал он, вор-собака, по-соловьему,

Зашипел он, вор-собака, по-змеиному.

От его было от крику от звериного,

Что быстрая мать-река взволгювалася;

От его было от свисту от соловьего,

Что темны леса к сырой земле клонилися;

От его было шипенья от змеиного

Зелена трава в чистом поле повянула.

Как зачуял, вор-собака, нарожденьице.

Народился на святой Руси на богатой

Молодой Добрыня сын Никитьевич,

Да спородила Добрыню родна матушка,

Да возрастила до полного до возраста.

Стал Добрыня на возрасте,

Его буйная головушка на разуме,

Стал молоденький Добрынюшка Никитьевич

На добром коне во чисто поле поезживать,

Стал он малых змеенышей потаптывать.

Добрынюшке матушка говорила:

«Что, молод, начал ездить во чисто поле,

На тую гору Сорочинскую,

Топтать-то малых змеенышей,

Выручать-то полонов русских?

He куплись Добрыня, во Пучай-реке,

Пучай-река есть свирепая:

Из-за первые лее струйки — как огонь сечет.

Из-за другой же струйки — искры сыплются,

Из-за третьей же струйки — дым столбом валит,

Дым столбом валит, да сам со пламенем!»

Добрышошка матушки не слушался:

Скидывает-то Добрыня платье цветное,

Одевает-то он платьице дорожное,

Налагал-то на головку шляпу земли греческой;

Ай берет-то ведь Добрыня да свой тугой лук,

Ай берет-то ведь Добрыня калены стрелы,

Ай берет-то ведь Добрыня саблю вострую,

Ай берет копье да долгомерное,

Ай берет-то он ведь палицу военную,

Идет на конюшенку стоялую,

Берет он своего добра коня,

Оседлал бурка в седелышко черкасское:

Потнички клал на потнички,

А на потнички кладет войлочки,

А на войлочки кладет черкасское седелышко,

Всех подтягивал двенадцать тугих подпругов,

А тринадцатую клал ради крепости,

Чтобы добрый конь с седла не выскочил,

Добра молодца с добра коня не вырутил.

Подпруги были шелковые,

Пряжки у седла красна золота,

Шпенки у подпругов все булатные;

Тут шелк не рвется, и булат не трется,

Красно золото не ржавеет,

Молодец на коне сидит — не стареет.

Как был он во чистом поле,

На тех горах на высоких,

Потоптал молодых змеенышей,

Повыручил полонов русских,

Он приправил своего добра коня,

Добра коня ко Пучай-реке.

Слезает он с добра коня,

Снимает с себя платье дорожное,

Забрел за струечку за первую

Забрел за струечку за среднюю,

И сам говорит таково слово:

«Мне, Добрынюшке, матушка говаривала,

Мне, Никитичу, матушка наказывала:

Что не езди далече во чисто поле,

На тую гору Сорочинскую,

Не топчи ты младых змеенышей,

Не выручай полонов русских,

Не куплись, Добрыня, во Пучай-реке;

Пучай-река есть свирепая:

Из первой же струйки — как огонь сечет,

Из другой же струйки — и искры сыплются,

Из-за третьей же струйки — дым столбом валит,

Дым столбом валит да сам со пламенем;

А Пучай-река есть кротка-смирна,

Она будто лужа дождевая».

Как в тую пору, в то время

Ветра нет - тучу

Тучи нет, а только дождь дождит

7гя; Дождя-то нет — искры сыплются,

Летит змеище-Горынище,

О двенадцати змея да хоботах.

Налетела на Добрыню Никитича,

Сама говорит таково слово:

«Теперича Добрыня в моих руках:

Захочу — Добрыню теперь потоплю,

Захочу — Добрыню в хобота возьму,

Захочу — Добрыню съем-сожру!»

Испроговорит Добрыня сын Никитьевич;

«Ай же ты, змея, было проклятая,

Ты поспела бы Добрынюшку да захватить,

В ту пору Добрынюшкой похвастати,

А теперь Добрыня не в твоих руках!»

Добрынюшка плавать горазд, он, был:

Нырнет на бережок на тамошний,

Нырнет на бережок на здешний;

Нету Добрынюшки добра коня,

А и нет его сабли вострой,

А и нет копья долгомерного,

А и нет его палицы военной,

Только лишь осталась одна шляпонька,

Одна шляпа-то земли греческой.

Взял он шляпу земли греческой,

Нагреб он в шляпу песку желтого,

Махнул во змею во проклятую,

Глаза запорошил и два хобота ушиб,

Упала змея на ковыль траву.

Добрынюшка на ножку был поверток.

Вскочил на змеины груди белые,

А змея Добрыне, ему, взмолится:

«Ах, ты ей, Добрынюшка Никитьевич,

Мы положим заповедь великую:

Чтобы не летать мне на святую Русь,

Не носить людей больше русских,

Не копить мне полонов русских!

А тебе не ездить далече во чисто поле.

Нате горы Сорочинские,

Не топтать ти младых змеенышей,

He выручать полонов русских!»

Положили они заповедь великую;

Та змея, она проклятая,

Поднялась она вверх под облако,

А Добрыня, сын Никитьевич,

Он пошел во стольный Киев-град.