Как далече, далече во чистом поле

Не белы то снежки забелелися,

Не туманушки затуманилися,

Не былинка в поле зашаталася,

Зашатался в поле старый казак,

Старый казак Илья Муромец,

А забелелась у него головушка

Со частой со седой мелкой бородушкой,

А затуманился под ним его добрый конь.

А и ездил стар по чисту полю,

А он от младости ездил до старости,

А он от старости да до гробовой доски.

Хорош был у старого добрый конь,

А батюшко-бурушко косматенький:

А хвост-то у бурушки трех сажен,

А грива у бурушки трех локоть,

И А шерсть-то у бурушки трех пядей,

А он у рек перевозу не спрашивал,

А конь реки, ведь, озера перескакивал,

Он эти мхи, болота промеж ног пускал

И синие моря на окол скакал.

Ездит-то стар по чисту полю

И сам себе старый дивуется:

«Ах ты, старость, ты старость, ты старая,

А старая старость глубокая,

А глубокая старость — триста годов!

Застала ты, старая, во чистом поле,

Во чистом поле застала черным вороном,

А села ты на мою на буйную голову!

А молодость, моя молодость молодецкая!

Улетела ты, молодость, во чисто поле,

А во чисто поле ясным соколом!»

И подъезжает он к трем дороженькам,

К трем дороженькам, к трем широкиим.

На дороженьке лежит бел-горюч камень,

На камешке подпись подписана:

«По правой ехать — богатому быть,

По левой ехать — женатому быть.

А прямо-то ехать — убитому быть».

А и тут-то старый, раздумался,

Раздумался старый, расплакался:

«А на что мне-ка старому женату быть?

А на что мне-ка старому богату быть?

Мне женитьба не ко молодости,

А богатство мне не к радости;

Я поеду в ту дорогу, где убитому быть,

А убитому быть, так не веку и жаль:

При смерти головушка шатается!»

Едет старик да по чисту полю;

Заехал ли старик во темны леса:

Что навстречу старому злые встречнички,

А денные-ночные придорожнички,

Да что сорок их четыре разбойничка.

Хотят они старого убить, погубить,

Хотят его старого ограбити!

Говорит Илья Муромец, Иванович:

«А и гой есть вы, братцы станишники,

А по-русскому — воры-разбойнички!

Убить меня старого вам не за что,

А и взяти у старого нечего:

Шубенка на мне во пятьсот рублей,

Кушачок, колпачок во тысячу,

А чуден крест на груди в три тысячи,

По карманам золотой казны сметы нет.

А косматому бурушки и цены нет!

И потому ему цены нет,

За реку он броду не спрашивал,

Он реки, озера перескакивал,

Мхи-то болота промеж ног пускал,

Он широко раздолье перерыскивал

Да от смерти меня старого унашивал!»

Вот и тут ли разбойники рассмехнулися:

«Что сколько мы по белу свету ни хаживали,

Мы такого дурака не нахаживали!

Будто что мы у старого про что спрашивали.

Что и сам ли старый дурак правду сказывает!

Ах же ты, стар-матер человек,

А и много ты стал разговаривать!

Принимайтесь-ка, ребятушки, за старого!»

Говорит Илья Муромец, Иванович:

«Ох вы, гой еси, камышнички,

По-русски — воры-разбойнички!

Дайте вы мне старому исправиться:

Будете старому и кланяться!»

Вынимает старый свой тугий лук,

, Натягивает тетивку шелковую,

Накладывает он калену стрелу.

Он стреляет не по станишникам,

Стреляет он, старый, по сыру дубу.

А смела тетивка у туга лука,

Угодила стрела в сыр кряковистый дуб,

Разбивает дуб во черенья ножевые.

Станишники с коней попадали,

А и пять они часов без ума лежат,

А и будто от сна пробуждаются,

А и все они, станишники, бьют челом:

«Ой ты, гой еси, стар-матер человек!

Ты бери с нас золоту казну,

Ты бери с нас цветно платье,

Ты бери наших добрых коней»,

Возговорит стар-матер человек:

«Кабы мне брать вашу золоту казну,

За мной бы рыли ямы глубокие!

Кабы брать мне ваше платье цветное,

За мной бы были горы высокие!

Кабы мне брать ваших добрых коней,

За мной бы гоняли табуны великие!»

Назад-то старик ворочается:

Приезжал как он ко камешку ко горючему,

Старую подпись захеривал,

Новую подпись подписывал:

«Ложно была подпись подписана:

Я съездил в дорожку, убит не бывал.

Поеду в дорожку, где женату быть!»

Выезжал как он на те на поля на чистые,

На чистые поля, на луга на зеленые.

На тех на полях чистыих,

На лугах на зеленыих,

Стоит как чудо-чудное, диво-дивное:

Городом назвать, так он мал стоит,

А селом назвать, так он велик стоит,

Стоят тут палаты белокаменные.

Сходил-де старик со добра коня,

Поставливал он добра коня

Не прикована да не привязана.

Да пошел-де стар во высок терем:

Да мосты те под старым качаются,

Переводники перегибаются,

Выходила прекрасная королевична,

Брала старика за белы руки,

Уводила в палаты белокаменные,

Ставила столы она дубовые,

Наносила все и яства сахарные,

Поила, кормила стара досыта.

Выходил стар из-за стола из-за дубова,

Да и сам говорит таково слово:

«Ты ли, душечка, красная девушка,

Да мне на старость старику бы опочинуться

Да привела его во ложни во теплые.

Да стоит стар у кровати, головой качает,

Головой качает, приговаривает:

«Да я сколько по святой Руси езживал

Та коваде я чуда век не видывал!

Да ведь эта кроватка подложная!»

Да схватил королевну за белы руки,

Бросал на ту кроватку тесовую.

Отвернулась кроватка тесовая,

Да увалилась королевна во глубок погреб.

Выходил то стар на широкий двор,

Отворяет погреба глубокие,

Выпускает двенадцать да добрых молодцев,

Да все сильныих могучих богатырей.

Едину оставил саму-да во погребе во глубокоем.

Возговорит старик таково слово:

«Ай же вы, люди добрые!

Расходитесь вы по своим землям, по своим ордам,

По своим отцам, по своим матерям!»

Назад-то старик ворочается:

Приезжал он ко камешку ко горючему,

Старую подпись замазывал,

Новую подпись подписывал:

«Ложно была подпись подписана:

Я съездил в дорожку — женат не бывал;

Поеду в ту дорожку, где богату быть!»

Едет старик по чисту полю,

Заехал ли стар во темны леса.

Стоит тут погреб золотой казны:

Повыкатил казну да Илья Муромец,

Нанял хитромудрыих плотников,

Построил он церковь соборную

Святителю Николе Можайскому

Во славном во городе во Киеве.

Сам заехал во пещеры во глубокие,

Тут Илья уж преставился,

Поныне его мощи нетленные!

Да к тому-то стиху и славу поют!