|
Вдруг вспомнились
трупы по снежным полям,
бомбежки и взорванные кариатиды.
Матч с немцами. Кассы ломают. Бедлам.
Простившие родине все их обиды,
катили болеть за нее инвалиды —
войною разрезанные пополам,
еще не сосланные на Валаам,
историей выброшенные в хлам —
и мрачно цедили: «У, фрицы! У, гниды!
За нами Москва! Проиграть —
это срам!».
Хрущев, ожидавший в Москву Аденауэра,
в тоске озирался по сторонам:
«Такое нам не распихать по углам…
Эх, мне бы сейчас
фронтовые сто грамм!».
Незримые струпья от ран отдирая,
катили с медалями и орденами,
обрубки войны к стадиону «Динамо» —
в единственный действующий храм,
тогда заменявший религию нам.
Катили и прямо, и наискосок,
как бюсты героев,
кому не пристало
на досках подшипниковых пьедесталов
прихлебывать, скажем, березовый сок
из фронтовых алюминьевых фляжек,
а тянет хлебнуть поскорей, без оттяжек,
лишь то, без чего и футбол был бы тяжек:
напиток барачный, по цвету табачный,
отнюдь не бутылочный,
по вкусу обмылочный,
и может, опилочный —
из табуретов
Страны Советов,
непобедимейший самогон,
который можно,
его отведав,
подзакусить рукавом, сапогом.
И может, египетские пирамиды,
чуть вздрогнув, услышали где-то в песках,
как с грохотом катят в Москве инвалиды
с татуировками на руках.
Увидела даже статуя Либерти —
за фронт припоздавший второй со стыдом,
как грозно движутся инвалиды те —
виденьем отмщения
на стадион.
Билетов не смели спросить контролерши,
глаза от непрошенных слез не протерши,
быть может, со вдовьей печалью своей.
И парни-солдатики,
выказав навыки,
всех инвалидов
подняли на руки,
их усадив попрямей,
побравей
самого первого ряда первей.
А инвалиды,
как на поверке, —
все наготове держали фанерки
с надписью прыгающей «Бей фрицев!»,
снова в траншеи готовые врыться,
будто на линии фронта лежат,
каждый друг к другу предсмертно прижат.
У них словно нет половины души —
их жены разбомблены и малыши.
И что же им с ненавистью поделать,
если у них — полдуши
и полтела?
Еще все трибуны были негромки,
но Боря Татушин,
пробившись по кромке,
пас Паршину дал.
Тот от радости вмиг
мяч вбухнул в ворота,
сам бухнулся в них.
Так счет был открыт,
и в неистовом гвалте
прошло озаренье по тысячам лиц,
когда Колю Паршина поднял Фриц Вальтер*,
реабилитировав имя «Фриц».
Фриц дружбой —
не злостью за гол отплатил ему,
он руку пожал с уваженьем ему,
и —
инвалиды зааплодировали
бывшему пленному своему!
Но все мы вдруг сгорбились, постарели,
когда вездесущий тот самый Фриц,
носящий фамилию пистолета,
нам гол запулил, завершая свой «блиц».
Когда нам и гол второй засадили,
наш тренер почувствовал холод Сибири,
и аплодисментов не слышались звуки,
как будто нам всем отсекли даже руки.
И вдруг самый смелый из инвалидов
вздохнул, восхищение горькое выдав:
«Я, братцы,
скажу вам по праву танкиста —
ведь здорово немцы играют и чисто...».
И хлопнул разок,всех других огорошив,
в свои, обожженные в танке ладоши,
и кореш в тельняшке подхлопывать стал,
качая поскрипывающий пьедестал.
И смылись все мстительные мысленки
(все с вами мы чище от чистой игры),
и чувствуя это, Ильин и Масленкин
вчистую забили красавцы-голы.
Теперь в инвалидах была перемена —
они бы фанерки свои об колена
сломали,
да не было этих колен,
но все-таки призрак войны околел.
Нет стран, чья история — лишь безвиновье,
но будет когда-нибудь и безвойновье,
и я этот матч вам на память дарю.
Кто там говорит, что надеждам всем крышка?
По-моему, я — тот же русский мальчишка,
и я как свидетель всем вам говорю,
что брезжило
братство всех наций в зачатке —
когда молодой еще Яшин перчатки
утдал как просто вратарь вратарю.
Фриц Вальтер, вы где?
Что ж мы пиво пьем розно?
Я с этого матча усвоил серьезно —
дать руку кому-то не может быть поздно.
А счет стал 3:2.
В нашу все-таки пользу.
Но выигрыш общий неразделим.
Вы знаете, немцы, кто лучшие гиды?
Кто соединил две Германии вам?
Вернитесь в тот матч и увидите там.
Кончаются войны не жестом Фемиды,
а только когда, забывая обиды,
войну убивают в себе инвалиды,
войною разрезанные пополам.
Март 2009, Талса, Оклахома
* Капитан сборной Германии Фриц Вальтер был пленным в России.
|
