В весенний вечер padre Organtino [историческое лицо - Gnecchi-Soldo Organtino (1530-1609), итальянец, член ордена иезуитов; прибыл в Японию в 1570 г., проповедовал в Киото; пользуясь доверием тогдашнего фактического правителя Японии Ода Нобунага, в 1581 г. основал первую в Японии католическую семинарию] в одиночестве, волоча длинные полы сутаны, прогуливался в саду храма Намбандзи.

В саду между соснами и кипарисовиками были посажены розы, оливы, лавр и другие европейские растения. От распускающихся роз в слабом лунном свете, струившемся между деревьями, растекался сладковатый аромат. Это придавало тишине сада какое-то совсем не японское, странное очарование.

Одиноко прохаживаясь по дорожкам, усыпанным красным песком, Органтино углубился в воспоминания. Главный храм в Риме [собор св.Петра], гавань Лиссабона, звуки рабэйки [скрипка (искаж. португ. rabeca)], вкус миндаля, псалом "Господь, зерцало нашей души" - такие воспоминания вызывали в душе этого рыжеватого монаха тоску по родине. Чтобы разогнать тоску, он стал призывать имя дэусу. Но тоска не проходила, мало того, чувство угнетенности становилось все тяжелее.

"В этой стране природа красива, - напоминал себе Органтино. - В этой стране природа красива. Климат здесь мягкий. Жители... но не лучше ли негры, чем эти широколицые коротышки? Однако и в их нраве есть что-то располагающее. Да и верующих в последнее время набралось десятки тысяч. Даже в этой столице [имеется в виду Киото] теперь возвышается такой дивный храм. Выходит, что жить здесь пусть и не совсем приятно, но и не так уж неприятно? Однако я то и дело впадаю в уныние. Мне хочется вернуться в Лиссабон, мне хочется отсюда уехать. Только ли из-за тоски по родине? Нет, не только в Лиссабон, - если б я имел возможность покинуть эту страну, я поехал бы куда угодно: в Китай, в Сиам, в Индию... Значит, не только тоска по родине - причина моего уныния. Мне хочется одного - как можно скорее бежать отсюда... Но... но в этой стране природа красива. И климат мягкий..."

Органтино вздохнул. В это время его взгляд упал на видневшийся между деревьями мох. И он поднял белевший среди мха цветок сакуры. Сакура! Органтино почти с испугом всматривался в полутемные просветы между деревьями. Там между несколькими вееролистными пальмами, как туман, белели цветы плакучей сакуры [плакучая сакура (сидарэдзакура) - разновидность вишни].

- Храни нас господи!

Органтино готов был защитить себя крестным знамением. На мгновение цветущая в сумерках плакучая сакура показалась его глазам жуткой. Жуткой... нет, скорее, эта сакура встревожила его, как будто перед ним предстала сама Япония. Но он тут же понял, что в этом нет ничего странного, что это обыкновенная вишня, и, пристыженно усмехнувшись, усталой походкой тихонько побрел по тропинке.

Через полчаса он в главном приделе храма Намбандзи возносил молитвы дэусу. Там было пусто, только с купола свешивалось паникадило. При свете паникадила на стенной фреске святой Михаил и дьявол сражались из-за трупа Моисея. Но не только величавый архангел, а и рассвирепевший дьявол в этот вечер, может быть, из-за тусклого света, казались красивее, чем обычно. А может быть, так казалось из-за струившегося аромата свежих роз и ракитника. Стоя за алтарем на коленях со склоненной головой, Органтино горячо молился:

"Милосердный, всемилостивый боже! С тех пор как я покинул Лиссабон, вся моя жизнь посвящена тебе. С какими бы трудностями я ни встречался, я неуклонно шел вперед ради того, чтобы воссиял святой крест. Конечно, это удалось не только благодаря одним моим усилиям. Все совершается милостью всевышнего, твоей милостью. Но, живя здесь, в Японии, я понемногу стал понимать, как тяжела моя миссия. В этой стране, и в горах ее, и в лесах, и в городах, где рядами стоят дома, - везде сокрыта какая-то странная сила. И она исподволь противится моей миссии. Если бы не это, я не впадал бы в беспричинное уныние. А что это за сила, я не понимаю. Но как бы то ни было, эта сила, словно подземный источник, разливается по всей стране. Сокруши эту силу, о милосердный, всемилостивый боже! Не знаю, может быть, японцы, погрязшие в ложной вере, никогда не узрят величия парайсо. Из-за этого я мукой мучаюсь столько дней. Ниспошли своему слуге Органтино мужество и терпение..."

В эту минуту Органтино послышалось, будто запел петух. Не обращая внимания, он продолжал молитву:

"Чтобы выполнить свою миссию, я должен бороться с силой, таящейся в горах и реках этой страны, может быть, с невидимыми людским глазам духами. Ты когда-то поверг на дно Красного моря полчища египтян. Сила духов этой страны не меньше силы египетских полчищ. Молю тебя, окажи и мне, как когда-то оказал древнему пророку, помощь в борьбе с этими..."

Вдруг слова молитвы на его устах замерли. У самого алтаря раздалось громкое пение петуха. Органтино, недоумевая, огляделся вокруг. И что же - за его спиной на алтаре, свесив белый хвост и выпятив грудь, петух, словно настал рассвет, еще раз издал победный клич.

Органтино вскочил с колен и, поспешно распростерши рукава сутаны, старался прогнать птицу. Но, два-три раза топнув ногой и воскликнув "господи!", опять растерянно замер. Полутемный храм наполнили неведомо откуда взявшиеся бесчисленные петухи. Они то взлетали, то бегали туда-сюда, и везде, насколько хватал глаз, расстилалось море петушиных гребней.

- Храни нас господи!

Он опять хотел перекреститься. Но его рука, точно сжатая щипцами, не двигалась. Тем временем придел, словно от факелов, озарился красноватым светом. По мере того как свет разгорался, Органтино, задыхаясь, стал различать смутно вырисовывавшиеся человеческие фигуры.

Фигуры быстро обретали четкие очертания. Это была толпа мужчин и женщин непривычного вида, с нанизанной на нитку яшмой вокруг шеи; они смеялись и веселились. Когда фигуры стали видны вполне ясно, бесчисленные петухи, собравшиеся в приделе, запели еще громче. Вместе с тем стена придела - стена, где нарисована была фреска со святым Михаилом, - как туман растворилась в ночной темноте. И потом...

Японская вакханалия развернулась перед глазами обомлевшего Органтино, словно мираж. [Описанная ниже сцена основана на одном из главных синтоистских мифов. Как повествует "Кодзики" - свод космогонических и исторических мифов VIII в., Аматэрасу, богиня солнца - другое имя ее Охирумэмути, - удрученная дурным поведением бога Сусаноо, "дверь жилища в Гроте Небесном за собой затворила... и там осталась. Тогда во всей Равнине Высокого Неба... стало темно, вся страна... погрузилась во мрак... Поэтому все восемь мириад божеств... собрали петухов вечной ночи и заставили петь их, а богиня Амэ-но Удзумэ... перед дверью в жилище Небесного Грота деревянную доску поставила... и, делая вил, что нашло на нее восхищение духа, она соски своих грудей открыла... Высокого Неба Равнина тогда затряслась, и все восемь мириад богов захохотали. Странно то показалось богине Аматэрасу, и... она изнутри произнесла: "Думала я, что, так как я скрылась сюда, вся Такама-но хара... и страна вся темна. Почему же все восемь мириад богов так смеются?" Тогда, отвечая, сказала ей Амэ-но Удзумэ: "Рады и веселы мы потому, что есть божество великолепнее, чем ты" (пер. Г.О.Монзелера). Заинтересованная Аматэрасу вышла из грота.] Он видел, как при свете костра японцы в старинных одеждах, усевшись в кружок, наливали друг другу чарки сакэ. В середине круга на большой опрокинутой бадье бешено плясала женщина, такая статная, какую он в Японии еще не встречал. Он видел, как за бадьей высоко держал на ветках, вероятно, вырванной с корнем эйрии [японская сакаки, вечнозеленый кустарник, священное растение в синтоистском культе] то ли драгоценный камень, то ли зеркало богатырского вида мужчина. Кругом, сталкиваясь друг с другом крыльями и гребнями, все время весело пели бесчисленные петухи. А еще дальше... Органтино не поверил собственным глазам - еще дальше, точно заслоняя вход в грот, возвышалась могучая скала.

Женщина на бадье не переставая плясала. Охватывавшая ее волосы виноградная лоза развевалась в воздухе. Яшмовое ожерелье на шее звякало, будто сыпался град. Веткой низкорослого бамбука в руке она размахивала, поднимая ветер. А ее обнаженная грудь! Выделявшиеся в красном свете факелов ее сверкающие груди казались Органтино не чем иным, как воплощением самой чувственности. Молясь дэусу, он страстно хотел отвернуться. Но тело его, словно скованное какой-то проклятой силой, не могло пошевелиться.

Тем временем на призрачных людей вдруг снизошла тишина. Женщина на бадье, будто опомнившись, перестала плясать. Даже петухи мгновенно затихли с вытянутыми шеями. И в тишине откуда-то послышался прекрасный женский голос:

- Если я буду здесь, в заключении, разве мир не останется погруженным во мрак? А похоже, что боги именно этому радуются и оттого веселятся.

Когда голос затих в темноте, женщина, стоявшая на бадье, окинув взглядом присутствующих, неожиданно мягко ответила:

- Они радуются, потому что появился новый бог, сильнее тебя.

"Этот новый бог - не дэусу ли это?" Воодушевленный такой мыслью, Органтино с любопытством устремил взор на призрачное видение, которое так загадочно менялось.

Некоторое время царило молчание. Но вдруг петухи разом громко запели, а скала в глубине, выделявшаяся в ночном тумане, медленно раздвинулась. И из расселины, заливая все вокруг, хлынул какой-то удивительный свет.

Органтино хотел крикнуть. Но язык не повиновался. Органтино хотел бежать. Но ноги не двигались. Он чувствовал, что от сильного света у него кружится голова. И слышал, как при этом свете в небе разносятся ликующие крики толпы:

- Охирумэмути! Охирумэмути! Охирумэмути!

- Нового бога нет! Нового бога нет!

- Кто тебе противится, тот погибнет!

- Смотрите, как исчезает тьма!

- Всюду, куда ни посмотришь, - твои горы, твои леса, твои города, твои моря!

- Нет никаких новых богов! Все твои слуги.

- Охирумэмути! Охирумэмути! Охирумэмути!

При этих возгласах Органтино в холодном поту, что-то простонав, свалился на пол.

Этой же ночью, близко к третьей страже, Органтино пришел в себя. В его ушах как будто еще звучали возгласы богов. Но когда он оглянулся, в мертвенно-тихом приделе свисавшее с купола паникадило по-прежнему освещало смутно видневшуюся фреску. Органтино со стонами поднялся и отошел от алтаря. Что означало явившееся ему видение, он не мог понять. Но в том, что видение ему явил не дэусу, он был уверен.

- Бороться с духами этой страны...

На ходу он невольно тихонько говорил про себя:

- Бороться с духами этой страны труднее, чем я думал. Сумею ли я одержать победу или потерплю поражение...

В этот миг до ушей его донесся шепот:

- Ты потерпишь поражение!

Органтино с опаской вперил взор туда, откуда донесся шепот. Но там по-прежнему, кроме роз и ракитника, ничего и никого не было видно.

На другой день вечером Органтино снова прогуливался в саду храма Намбандзи. В его голубых глазах светилась радость. Потому что в этот день в ряды верующих вступило несколько японских самураев.

Оливы и лавры тихо высились в темноте. Тишину нарушало только хлопанье крыльев возвращавшихся домой храмовых голубей. Благоухание роз, влажный песок - все было мирно, как в те древние сумерки, когда крылатые ангелы, "увидев красоту дочерей человеческих" [вольный пересказ из Ветхого завета, кн. 1, гл. 6, стих 2], спустились, чтобы взять себе жену.

"При свете креста грязным японским духам, видимо, не одержать победы. Однако вчерашнее видение? Что же, это всего только видение. Разве святого Антония дьявол не соблазнял такими видениями? В доказательство моей правоты сегодня появилось несколько новых верующих. Вскоре и в этой стране повсюду воздвигнутся господни храмы".

С такими мыслями Органтино шагал по дорожкам, посыпанным красным песком. И вдруг сзади кто-то тихонько ударил его по плечу. Органтино сразу оглянулся. Но увидел лишь, что по молодой листве слабо разливается лунный свет.

- Храни нас господь!

Пробормотав так, Органтино медленно пошел дальше. И вдруг рядом с ним смутно, точно призрак, вырисовываясь в полутьме, зашагал откуда-то взявшийся старик с ниткой яшмы на шее.

- Кто ты такой?

Пораженный Органтино невольно остановился.

- Кто я - не все ли равно? Один из духов этой страны, - улыбаясь, дружелюбно ответил старик. - Пройдемся вместе. Я хочу немного побеседовать с тобой.

Органтино перекрестился. Но старик не обнаружил при этом никакого страха.

- Я не злой дух. Посмотри на эту яшму, на этот меч. Будь он закален в адском огне, он не был бы таким светлым и чистым. Перестань произносить заклятия.

Органтино волей-неволей, скрестив руки, нехотя пошел рядом со стариком. - Ты явился, чтобы распространять веру в небесного царя? - спокойно заговорил старик. - Может быть, это и не дурное дело. Но даже если дэусу придет в эту страну, в конце концов он будет побежден.

- Дэусу - всемогущий господь, дэусу... - начал было Органтино, но вдруг, опомнившись, перешел на более вежливый тон, каким обычно разговаривал с верующими этой страны. - Я думаю, над дэусу никто не может одержать победы.

- Но надо считаться с действительностью. Послушай. Издалека в нашу страну пришел не только дэусу. Из Китая сюда пришли Конфуций, Мэн-цзы Мэн-цзы (Мэн Кэ, IV-III вв. до н.э.) - крупнейший мыслитель, последователь Конфуция], Чжуан-цзы [Чжуан-цзы (Чжуан Чжоу, IV-III вв. до н.э.) - один из основателей даосизма, гениальный поэт], да и сколько еще других мудрецов. А ведь в то время наша страна только родилась. Мудрецы Китая, кроме учения дао [дао (букв.: "Путь") - центральное понятие китайской философии; в конфуцианском учении это социально-нравственный порядок, которому надлежит следовать человеку и обществу, в даосизме - закон, который пронизывает Вселенную и с которым должно слиться человеку, чтобы обрести свою истинную суть], принесли шелка из страны У [страна У - одно из китайских царств в III в. н.э.], яшму из страны Цинь [страна Цинь - китайское царство, существовавшее с 220 по 207 г. до н.э.] и много других вещей. Они принесли нечто более благородное и чудесное, чем яшма, - иероглифы. Но разве благодаря этому Китай смог подчинить нас? Посмотри, например, на иероглифы. Ведь не иероглифы подчинили нас, а мы подчинили себе иероглифы. Среди издавна известных наших древних соотечественников был поэт Какиномото Хитомаро [Какиномото Хитомаро (VIII в.) - великий японский поэт, стихи которого представлены в антологии "Манъесю"]. Сочиненная им песня "Танабата" [танабата - ткачиха] сохранилась в нашей стране до сих пор. Прочитай ее. Пастуха и простой ткачихи там не найдешь. Воспетые там возлюбленные - это звезды Волопас и Ткачиха [Альтаир и Вега, расположенные по обе стороны Небесной реки (Аманогавы, японское название Млечного Пути); согласно легенде, распространенной в Китае и Японии, это влюбленные, встречающиеся один раз в году, в седьмой день седьмой луны]. У их изголовья журчала Небесная река, как журчат реки нашей страны. Это не был шум волн Млечного Пути, похожего на реки Хуанхэ или Янцзыцзян. Но я должен рассказать тебе не о песне, а об иероглифах. Чтобы записать эти песни, Хитомаро применил иероглифы. [В антологии VIII в. "Манъесю" китайские иероглифы были использованы преимущественно по их звучанию (измененному согласно фонетике японского языка), т.е. как фонетические буквы, без учета их значения. Этот вид письма именуется манъегана. Впоследствии на основе такого употребления японцы, упростив ряд иероглифических знаков, создали свою фонетическую азбуку - кана. Вместе с тем и сами иероглифы стали употреблять по их значению, для чего с иероглифом связывалось понятное японцам японское слово. Примером здесь взят знак "лодка", по-китайски "чжоу", что по-японски звучит "ею", однако японцы читают этот знак "фунэ", что значит "лодка" по-японски. (Здесь изложена только суть, употребление иероглифов в японской письменности несколько сложнее). Соединяя иероглифы со своей фонетической азбукой, японцы создали национальный вид письменности.] Не столько ради их смысла, сколько ради их звучания. Но когда был введен знак "лодка", "фунэ" всегда оставалось "фунэ". Не то наш язык мог бы стать китайским. Здесь действовал не столько Хитомаро, сколько охранявшая его душу сила богов нашей страны. Мудрецы Китая привезли в нашу страну также искусство каллиграфического письма. Кукай, Косэй, Дофу, Сари [Кукай (770-835), Косэй (971-1027), Дофу (925-996), Сари (933-988) - японские каллиграфы] - я постоянно навещал их тайно от людей. Образцом им обычно служила китайская каллиграфия. Однако их кисть всегда рождала новую красоту. Их знаки как-то незаметно стали знаками не Ван Си-чжи и Чжу Суй-ляна [Ван Си-чжи (303-379), Чжу Суй-лян (VII в.) - знаменитые китайские каллиграфы], а японскими. Но мы одержали победу не только над иероглифами. Наше дыхание, как морской ветер, смягчило даже учение Конфуция и учение Лао-цзы [полулегендарный основатель даосизма (VI в. до н.э.)] - дао. Спроси жителей этой страны. Все они верят, что, если на судно погружены сочинения Мэн-цзы, легко вызывающие наш гнев, оно непременно потонет. А ведь бог ветра Синадо ни разу еще не совершал такой шалости. Но в этой вере смутно угадывается живущая в нашем народе сила. Не так ли?

Органтино тупо поглядел на старика. Ему, незнакомому с историей этой страны, при всем красноречии собеседника, половина сказанного осталась непонятной.

- После мудрецов Китая к нам пришел из Индии царевич Сиддхарта. - Продолжая свой рассказ, старик сорвал с куста возле дорожки розу и с удовольствием вдохнул ее аромат. Но хотя роза была сорвана, она осталась на кусте. А цветок в руке у старика, по форме и цвету такой же, был призрачным, как туман.

- Будду постигла такая же судьба. Но рассказывать все подробности, пожалуй, значит только усилить твою скуку. Я лишь хочу, чтобы ты обратил внимание на учение о воплощении в нашей стране буддийских божеств. Это учение привело жителей нашей страны к убеждению, что богиня Охирумэмути то же самое, что будда Дайнити-нерай. [Санскритское имя этого будды - Махавайрочана. Японское название буквально значит "будда великого Солнца", отчего и возможно отождествление с японской синтоистской богиней солнца. Отождествление будд и бодхисатв с синтоистскими богами большей частью считается победой буддизма, здесь же не без оснований рассматривается наоборот - как преодоление буддизма.] Значит ли это, что победила богиня Охирумэмути? Или что победил будда Дайнити-нерай? Допустим, что в настоящее время среди жителей нашей страны Охирумэмути неизвестна, а будду Дайнити-нерай многие знают. Все же не примет ли в их снах Дайнити-нерай облик богини Охирумэмути, а не индийского будды? Я вместе с Синраном и Нитирэном [Синран (1173-1262) - основатель буддийской секты Дзедо (чистой Земли); в центре его учения вера в будду Амида и в его обет ввести всех людей в райскую обитель; учение дзедо охватило самые широкие слои японского общества; деятельность Нитирэна (1222-1282) в решающей степени способствовала превращению буддизма из универсалистского учения в специфически японскую форму религии] гулял в тени цветов шореи [шорея - вечнозеленое дерево, священное для буддистов]. Будда, в которого они горячо верят, не какой-нибудь черноликий с нимбом. Это преисполненный величия брат таких, как наш принц Дзегу-тайси... [принц Сетоку-тайси (574-621), апостол буддизма в Японии] Но долгий рассказ обо всем этом я, как обещал, прекращаю. Хочу лишь сказать, что хотя такие, как дэусу, в нашу страну и приходят, но никто нас не победил.

- Нет, подожди, вот ты так говоришь... - перебил его Органтино, - а сегодня несколько самураев обратились в святую веру.

- Пусть обращаются сколько угодно. Если дело идет только об обращении, то большинство жителей нашей страны восприняло учение царевича Сиддхарты. Но наша сила не в том, чтобы разрушать. Она в том, чтобы переделывать.

Старик бросил розу. Отделившись от его руки, роза растаяла в вечернем полумраке.

- В самом деле, ваша сила в том, чтобы переделывать? Но так не только у вас. В любой стране... например, даже злые духи, считающиеся богами Греции...

- Великий Пан умер. Но может быть, и Пан когда-нибудь воскреснет? Однако мы пока живы.

Органтино с удивлением покосился на старика.

- Ты знаешь Пана?

- О нем было написано в книгах с поперечными строчками [имеются в виду европейские книги в отличие от японских, где строки располагаются вертикально], которые привезли с собой сыновья наших дайме с Кюсю, вернувшиеся из западных стран [в 1582 г. три феодальных владетеля с острова Кюсю, принявшие христианство, послали своих сыновей в Рим; вернулись они на родину в 1590 г.]. Но сейчас разговор вот о чем: пусть сила переделывать есть не только у нас, все равно, нельзя быть беспечным. Даже больше, именно поэтому тебе надо быть настороже. Ведь мы - старые боги. Мы, как и греческие боги, видели рассвет мира.

- Но дэусу должен победить.

Органтино упорно повторял то же самое. Однако старик, как будто не слыша, продолжал:

- На днях я сошел с корабля на западном берегу нашей страны. И повстречался с путником, вернувшимся из Греции. Он не был богом, он был простым смертным. Сидя с ним на скале при лунном свете, я услышал от него разные рассказы. О том, как его схватил одноглазый бог, о богине, обращающей людей в свиней, о русалках с красивыми голосами... Ты знаешь имя этого путника? С тех пор как он повстречался со мной, он превратился в аборигена нашей страны. Теперь он зовется Юри-вака [есть гипотеза, что японская легенда о Юри-вака, сложившаяся к концу XV в., имеет связь с героем Одиссеи Улиссом, чье имя по-японски звучит Юри-сису ("вака" значит "молодой")]. Поэтому будь настороже. Нельзя сказать, что дэусу непременно победит. Как бы широко ни распространялась вера в небесного царя, нельзя сказать, что она непременно победит.

Старик постепенно перешел на шепот.

- Может статься, что дэусу сам превратится в аборигена нашей страны. Все идущее из Китая и Индии ведь стало нашим. И все идущее с Запада тоже им станет. Мы живем в деревьях. Мы живем в мелких речонках. Мы живем в ветерке, пролетающем над розами. В вечернем свете, упавшем на стену храма. Везде и всегда. Будь настороже. Будь настороже.

Его голос вдруг прервался, и старик, как тень, растаял в полумраке. И в тот же миг с колокольни над головой нахмурившегося Органтино разнесся звон вечернего колокола Ave Maria.

Сошедший с ширм падре Органтино из храма Намбандзи, - нет, не только Органтино. Рыжеволосые люди с орлиными носами, волочащие полы сутаны, из зарослей лавра и роз, залитых сумеречным светом, возвратились на прежнее место. На старинные, уже три века хранящиеся ширмы с картиной, изображающей вход в бухту корабля Южных Варваров.

Прощай, падре Органтино! Ты теперь, прохаживаясь с приятелем по берегу Японии, смотришь на корабль Южных Варваров, над которым в тумане из золотой пыли высоко вздымается флаг. Победил ли дэусу или богиня Охирумэмути, - может быть, пока решить нельзя. Но наша задача не в том, чтобы выносить решение. Спокойно смотри на нас с берега прошлого. Пусть ты вместе с капитаном, ведущим на поводке собаку, и негритенком, держащим над ним зонтик от солнца, погрузишься в пучину забвения, все же неизбежно настанет время, когда грохот каменных огненных стрел с черных кораблей [каменные огненные стрелы - пушечные ядра; черными кораблями японцы назвали американскую эскадру под начальством коммодора Перри, вошедшую в Токийский залив; обстрела американцы не вели, но под угрозой их пушек в марте 1854 г. совершилось насильственное "открытие" Японии], вновь появившихся на горизонте, нарушит твой сон. А до тех пор... прощай, падре Органтино! Прощай, патэрэн Уруган [искаж. португ. Organtino] из храма Намбандзи!

Декабрь 1921 г.