Автобус еще не успел въехать на главную улицу Икалова, а по селу молнией разнеслась весть – умница и отличница Аннушка привезла городского.

Аннушка уже полтора года училась в городе, родное село навещала регулярно, но до сих пор ничего о ее личной жизни слышно не было. И вот совершенно неожиданно она приехала на Новый год с каким-то городским.

По старому времени ее у околицы встретил бы отец с оглоблей и гнал бы обоих до самого города. Но по нынешним представлениям особого греха в том не было, да и обещание замуж она пока никому из деревенских не давала, хотя заглядывались на такую красотку многие.

К моменту прибытия автобуса небольшую площадь уже окружили местные парни, недвусмысленно поигрывая выдранными из соседних заборов слегами. Впрочем, сразу городского бить не стали – только проводили Аннушку с ним до дому и выкрикнули в спину несколько нехороших слов.

Мать встретила их у порога. Как будто не замечая городского, она обняла дочь и погрозила ей пальцем:

- Могла бы и предупредить, чай не чужая.

Аннушка пожала плечами – мол, так получилось.

- Ну да ладно, разберемся. Иди, отец баньку топит, поешь пока.

Аннушка взяла городского за руку, провела в дом. На столе была нехитрая по зимнему времени снедь – картошка, вареная осетрина, соленые огурцы, копченый бок изюбря. Городской вдохнул богатый запах еды и громко сглотнул слюну.

- Это тебе, паря, не макароны, - громко сказал вошедший отец. – Ну, давай знакомиться, коли приехал.

Городской протянул руку и тихо назвался.

- Вот так. А я Николай. Водочки с дороги или в баню сначала?

- Да в баню, наверное... – городской нерешительно посмотрел на Аннушку.

- А вот это даже не думай. Со мной в баню пойдешь. Тут тебе не город, нечего разврат устраивать. И спать будешь на сеновале.

К закуске отец все-таки достал запотевшую бутылку.

- Ну, со свиданьицем, - сказал он, поднимая стопку. – Анне не предлагаю, она у нас непьющая. Ну, да ты знаешь, наверное.

Городской кивнул, выпил и закашлялся.

- О, непривычный, сказал отец. – Это тебе не фабричная моча, сами гоним. На днях сосед на печку дыхнул – так чуть сам не сгорел и хату едва не спалил.

Городской судорожно закусывал. Было видно, что напиток был ему непривычен – но подействовал сразу. Щеки раскраснелись, он стал не с такой опаской посматривать на отца.

Зашла мать. С осуждением посмотрела на водку, потом на городского:

- Что, еще и алкоголик?

- Нет, я только по праздникам, - замотал головой городской.

- Смотри мне, а то в два счета наладим отсюда. Ну, Анна, не рассиживайся, иди в баню, у тебя экзамен с утра.

- Уже с утра? – растерянно спросила Аннушка.

- А как же. Сейчас вон в школе была – все к завтрему готовятся. И вас обоих ждут. Будут со всех сторон смотреть, что и как. Так что иди мойся – мало ли что.

Анна вздохнула:

- Боюсь я что-то. Вдруг не пройдем.

- Ну, не пройдешь – невелика беда. Там в городе таких пруд пруди, да и среди наших можно доброго кого поискать, кто еще не спился. Ну все, иди.

Анна собрала вещи и вышла. Мать села за стол, подперла щеку рукой и уставилась на городского. Тот растерянно заерзал.

- Ну что, так и будем сидеть? – сказала она в пространство.

- То есть? – спросил городской.

- Да не тебе я, осина. Отец, наливай давай.

Отец достал третью рюмку, налил по одной.

- Может, я не буду? – застенчиво спросил городской.

- Чего это? – удивилась мать. – Больной, что ли?

- Нет.

- Ну вот и пей.

Вскоре вернулась Аннушка – распаренная, с завязанными фигушкой волосами, в домашнем халатике. Посмотрев на нее, отец кивнул и сказал городскому:

- Ну, пошли, попарим кости.

Баня была небольшой и темной. Свечка, прикрытая стекляшкой из-под керосинки, давала тусклый свет. Отец, искоса поглядывая на городского, плеснул пару ковшиков в каменку и, кряхтя, полез на верхнюю полку. Городской присел внизу.

- Э, так не пойдет. Лезь сюда.

- Так горячо же...

- Ничего. Лезь...

Распаренного городского отец выпустил только через час. Уже взошла луна, снег в ее свете казался синим. Городской направился в дом, но отец решительно развернул его в сторону стайки:

- Нечего разврат разводить в доме. Вон сеновал, давай туда.

Городской долго ворочался в колючем сене, слушал, как вздыхает внизу корова, и размышлял о том, откуда в такой глухомани появилась такая девушка, как Анна. В городе она казалась вполне цивилизованной, мылась в ванне, пила водку и выделывала в постели такие антраша, которые никак не вязались с патриархальным укладом.

Проснулся он рано утром от грохота ведер внизу и уже не мог уснуть. После вчерашнего гудела голова, бормотание матери около коровы раздражало. Наконец он сполз вниз, вышел, озираясь, во двор.

- Рано встаешь, молодец, - сказал отец. – Ну, собирайся, экзамен нынче рано.

- Попить бы...

- Ну так попей. Вон, вода на кухне стоит. Ты заходи, не бойся, Анна уже встала.

Школа была недалеко. Аннушка с городским прошли по безлюдной, казалось, улице – но за их спинами из каждой калитки выглядывали любопытные лица и понимающе кивали вслед. Школа оказалась удивительно приличной для такой деревни, как Икалово – впрочем, Аннушка где-то здесь же умудрилась научиться играть на балалайке и свирели, а значит, не все было потеряно.

В школе, судя по всему, шли занятия. В коридорах было тихо, и Аннушка в нерешительности остановилась сразу за порогом.

- Чего встала-то, - ворчливо сказала невесть откуда взявшаяся уборщица со шваброй наперевес. – Сумела себе охальника найти, всю деревню опозорила – и стоит, как барыня. Иди в учительскую, ждут тебя все уже там.

Аннушка покраснела, взяла городского за руку и пошла вперед. Он сразу вспотел – в школе было жарко, видимо, хорошо топили.

- Шубу-то сними свою, не украдут, чай не в городе, - сказала вслед уборщица.

- И правда, - сказала Аннушка. – Накажут, если в шубах придем.

Они разделись и двинулись к учительской. Городской залюбовался Аннушкой – в шелковом сарафане, надетом на зеленую кофточку, она смотрелась как из сказки. Его кожаный пиджак выглядел на ее фоне как-то нелепо.

Перед дверями учительской Аннушка помедлила. Взялась за ручку, прислушалась – было тихо.

- Ну, с Богом, - сказала она, открывая дверь.

Их встретила тишина. Человек двадцать учителей, выстроившись шеренгой, строго смотрели на них. Сильнее всего бросалась в глаза пышная тетка с высокой прической на голове, разглядывавшая их с каким-то порочным интересом в глазах. "Должно быть, директриса", - с точкой подумал городской.

- Ой, здрасти, - Аннушка присела в каком-то странном книксене-поклоне.

- Ну, здравствуй. Выросла девка-то, смотри. Нарядилась, как взрослая. Готова к экзамену-то? – строго спросила тетка с прической.

- Я попробую..., - растерянно сказала Аннушка.

- А этот твой... кавалер?

- Он вроде всегда готов...

- Ну-ну, посмотрим. Ну давай.

- Куда? – спросила Аннушка.

- А вот сюда давай, - откуда-то вывернулся серьезный дядька с бородкой.

- Здрасти, Иван Матвеевич, - поклонилась ему Аннушка.

- И тебе не болеть. Вот сюда давай, мы и стол освободили.

Аннушка подошла к столу, стоящему перед окном, потрогала, крепко ли он стоит, и нерешительно потянула вверх сарафан.

- Время не тяни. У нас его немного, - прикрикнула на нее строгая худая женщина в очках – обычно такие преподают в школах математику.

Аннушка скинула сарафан и кофточку, оглядела собравшихся. Дядька с бородой плотоядно облизнулся:

- Ну, и все, что ли? Сейчас двойку вкатим, и иди.

Аннушка разделась до конца, взглянула на городского. Тот стоял, красный как рак, и старательно отводил глаза от обнаженной красавицы. Она вопросительно посмотрела на него, потом махнула рукой, повернулась и легла животом на стол, оттопырив зад. Их толпы учителей кто-то восхищенно зацокал. Городской перевел взгляд – в первом ряду стоял молодой парень в спортивном костюме и не сводил глаз с Аннушки.

- Ну, молодой человек, ваша очередь. Приступайте, - дядечка с бородкой гостеприимно показал рукой. Городской еще больше покраснел, начал медленно расстегивать штаны. Перехватил заинтересованные взгляды женской части аудитории и опустил глаза вниз.

Он постарался повернуться к учителям так, чтобы не было его торчащий орган, но тут же раздался хор возмущенных голосов:

- Не пойдет. Вы на экзамене. Дома будете кобениться. Ишь, понаехали тут.

Городскому пришлось развернуться к публике боком, и в таком положении вторгаться в Аннушку. Той уже, судя по всему, наскучило лежать на холодном столе – она в нетерпении цокала языком и сопела. Стоило ему к ней прикоснуться, как она издала протяжный стон, в ответ на который учителя одобрительно закивали головой.

Городскому публика мешала. Он постоянно оглядывался, краснел, потел и терял ритм. Аннушка тихонько фыркала, но исправно стонала, тоже не всегда попадая в ритм. Лица учителей хмурились, что еще больше сбивало городского с толку.

Необычность ситуации, однако, его откровенно возбуждала, и он почувствовал, что вот-вот разрядится внутрь распластавшейся перед ним подруги. Он не знал, можно ли это делать и не поставит ли он тем самым крест на всем экзамене – но Аннушка и не думала ему подсказывать. Судя по всему, ее здорово разобрало – она дергала задом и восторженно подвывала.

Долго сдерживаться городской не смог и, издав протяжный стон, выплеснул все накопившееся в Аннушку. Замер, озираясь в сторону учителей. В комнате царило гробовое молчание.

- М-да, - задумчиво произнесла тетка с прической. – Может, на переэкзаменовку? Все-таки лучшая ученица, золотая медаль, девственницей школу закончила...

- Когда это было – два года прошло. Она уж и забыла все, - ворчливо ответила какая-то старушка.

- Ну все-таки – честь школы...,- настаивала директриса.

- Ну-ка, пустите-ка меня, - расталкивая всех, протиснулся к столу дядька с бородкой. – Покажем этим городским, что такое Икалово.

Городской смущенно отошел в сторону, поддергивая джинсы. Дядечка быстро скинул пиджак, зачем-то завернул рукава рубашки и снял штаны. Под штанами обнаружились могучие синие трусы – дядечка стащил и их, и проворно подскочил к Аннушке.

- Ой, Иван Матвеевич..., - начала было она, но было поздно. Ловко подхватив ее за талию, он вошел в нее и начал ритмичными движениями двигать ее телом по скользкому столу. От такого оборота Аннушка тихонько заверещала, потом распласталась по столу и начала громко стонать – уже, кажется, по-настоящему. Учитель обращался с ней, как с куклой, то подбрасывая вверх, то с силой опуская вниз – под восторженные комментарии со стороны учителей. Городской мялся рядом, стараясь заглушить голос ревности и в то же время старательно перенимая науку.

Вдруг учитель резко перевернул Аннушку на спину и ловко закинул ее ноги на свои плечи. Она приподнялась на локтях и широкими глазами уставилась на него. В расширенных зрачках читалось обожание. Учитель наращивал ритм, отчего глаза Аннушки закатывались, а стоны слились в один сладострастный вой. Наконец он подхватил ее под мышки, прижал к себе на весу и замер, работая одним лишь тазом. Аннушка закричала и замерла.

Послышались аплодисменты. Городской оглянулся – хлопали не только учителя, но и нагло влезшие в дверь старщеклассники. Иван Матвеевич кивнул ему – городской подхватил поникшую без чувств Аннушку и так и остался стоять с ней на руках. Учителя вдруг засобирались, стали быстро расходиться по своим делам – лишь директриса и слегка раскрасневшийся учитель остались на месте, внимательно глядя на них.

Городской опустил Аннушку на стол – она открыла глаза, встала, пошатываясь, и начала медленно одеваться. Городской, понурив голову, пошел к выходу – стоять и смотреть на нее было выше его сил.

- Ладно уж, - услышал он сзади. – Троечка. С минусом.

Уже выйдя в коридор, он услышал радостный вопль Аннушки. Жизнь продолжалась...

Иркутск, 5 декабря 2009 г.

Контакт с автором: [email protected]