Иван Иванович подцепил глиста…
Впрочем, он довольно долго жил с ним, не подозревая о его существовании. Глист не беспокоил, зато все остальные неприятные ощущения, немало досаждавшие его пятидесятилетнему телу, как-то вдруг незаметно исчезли.
Он стал замечать, что ежедневные попытки побороть привычный запор и опорожнить кишечник перестали его беспокоить, легкий понос утром и вечером полностью снял проблему застарелого геморороя, и запас анальных свечей в холодильнике перестал таять как на глазах, уже не беспокоя его дополнительными расходами, а его жену – мыслями о возможным раке прямой кишки.
Улучшился и аппетит. Если раньше Иван Иванович из соображений диеты кушал по утрам ненавистную овсянку, а в институтском буфете, с завистью глядя на молодых коллег, пожиравших бифштексы с рисом, закусывал стаканчиком сметаны со взятым из дома сухариком, то теперь он сметал пол-сковородки картошки с мясом на ужин, выпивал пару рюмок водки и удовлетворенно засыпал в кресле – отмечая по утрам на весах не прибавление в весе, а даже некоторое его уменьшение.
Через год совместной с глистом жизни у Ивана Ивановича подобрался животик, из обрюзгшего и несвежего человека, которому в автобусе вечно пытались предложить место, он превратился в худощавого седовласого мерина с болезненно обострившимися чертами лица, выступающим кадыком и тонкими нервными губами. К ужасу Ивана Ивановича, с изменением внешности вдруг резко возник и интерес к его особе со стороны женского пола, причем не только от засидевшихся в девицах тридцатилетних секретарш из деканата, но и со стороны своих же студенток.
Отношения с женским полом у Ивана Ивановича были сложными. Да и у какого пятидесятилетнего преподавателя недурной наружности они простые? Порядком погарцевав в койках сначала сокурсниц, а затем аспиранток и студенток, он годам к тридцати пяти остепенился – чему немало способствовали свои две подрастающие дочки и его репутация в их глазах, а также несколько неприятных визитов в кожно-венерологический диспансер. К счастью для него, со временем частота сексуальных забав с женой поубавились, и позорная болезнь, периодически подхватываемая им от совершенно невинных с виду студенток, ее миновала.
О его похождениях жена, конечно, догадывалась, однако скандалов не устраивала, понимая, что семью, карьеру и репутацию ради длинноногих двоечниц он рушить не станет. Насчет любовников у жены он ничего не знал и особо не разведывал, хотя и понимал, что мало кто из мужей обходится без пары-тройки рогов той или иной степени развесистости. Особым темпераментом в постели его жена никогда не отличалась, поэтому с этой стороны ждать подвоха ему не приходилось. Женился он на ней во многом как раз по этой причине: зная природную прыть женского пола по части заскакивания в чужую постель, ему хотелось обеспечить некоторую семейную стабильность если не с полностью фригидной, то хотя бы холодной женщиной.
В то же время он осознавал, что успешная карьера жены, ставшей к тридцати пяти годам главным врачом больницы, вряд ли была бы столь успешной без пары-тройки адюльтеров на кожаных начальственных диванах. На это он смотрел сквозь пальцы, понимая, с одной стороны, что доказать все равно ничего не сможет и только растревожит зря почем семейное счастье, а с другой – зная, что зачастую карьера важнее примитивного пятиминутного секса безо всяких обязательств.
Сам он никогда не использовал секс в карьерных целях, искренне и нежно предаваясь страсти с очередной девицей. Со временем, однако, возраст начал брать свое, и частота новых связей уменьшалась в соответствии с ростом животика и снижением угла наклона его боевого копья.
Неизбежной импотенции он не страшился, в отличие от друзей-приятелей, поглощавших пачками виагру и страдавших оттого сердцем; понимая неизбежность наступления этого печального в жизни мужчины момента, он воспринимал его как естественное явление и все более углублялся в науку и преподавание, наверстывая упущенное в молодые годы. К пятидесяти годам его интимные отношения с женой практически прекратились, а от старых связей осталась лишь незамужняя подруга жены, с которой он был в близких отношениях еще с молодых лет, и навещал ее скорее по дружески и по традиции. Подруга обладала незаурядными талантами по части ублажения мужчин, и своими умелыми руками и губами радовала его, невзирая на все нарастающие мужские проблемы.
Была еще Маша, бывшая студентка, а ныне аспирантка, оформленная им на соседнюю кафедру. Маша была толстой, некрасивой, но удивительно заводной в постели и совершенно нетребовательной в сексе. С ней у него тоже всегда все получалось, и на этом он и собирался остановиться, не желая рисковать репутацией и здоровьем, заводя роман с очередной сексуальной вампиршей, способной скакать на нем всю ночь.
И вот… то одна, то другая студентка, впервые за много лет, стала намекать, что есть более простые и приятные способы сдачи экзаменов и зачетов, чем многочасовое пребывание в пыльной аудитории. Кое-кто даже начал, как в былые годы, недвусмысленно задевать его грудью или прижимать бедром в широком университетском коридоре – как бы невзначай. Да и аспирантки стали охотнее оставаться на вечерние посиделки с водкой и "сухариком", по нелепой случайности называемые "заседанием кафедры" и заканчивающиеся в худшем случае коллективным храпом на кафедральном диване, а в лучшем – развратом на широком кафедральном столе, в позиции "лягушки".
Все это не могло не обеспокоить Ивана Ивановича, который, несмотря на значительное улучшение самочувствие, прекрасно осознавал поугасшие возможности своего "жеребца" и никоим образом не хотел стать главным героем университетских анекдотов. Его вполне устраивала та репутация завзятого бабника и неотразимого дон-жуана, которая уже лет десять не подкреплялась реальными делами, однако оттого не гасла, а только крепла.
Прозрение настало как-то сразу и вдруг. Жена, осознав наконец, что муж худеет без всякой диеты и физкультуры, взяла его за шкирку и потащила на анализы – само собой, прокрутив в голове наиболее очевидную причину такого похудания в пожилом возрасте, то есть рак. А сам он, сняв вечером трусы, вдруг узрел какие-то странные полоски, больше всего похожие на разваренную лапшу и при ближайшем рассмотрении еще больше ее напомнившую. Лапша появлялась с завидной регулярностью, рака у него не обнаружилось, в результате чего он оказался в кабинете у тривиального терапевта, который, услышав про похудание и лапшу, поставил однозначный диагноз.
Иван Иванович, как и любой нормальный человек, вначале был немало изумлен наличием у него внутри какого-то червя, да еще и, по уверениям терапевта, длиной не менее двух метров. Само собой, осознавать свое сожительство с тварью было крайне неприятно, особенно человеку, всю жизнь прожившему в одном доме с врачом и привыкшему к стерильности и чистоте. Еще более озадачил Ивана Ивановича вопрос, где он мог эту тварь подцепить. Пути, по словам доктора, было только два – и оба весьма вероятны. Он действительно ел сырую строганину на пьянке, устроенной дома у друга по поводу отъезда в командировку его жены; и он действительно любил вылизать свою Машу во всех местах, особенно в ситуациях, когда его мужские способности давали сбой. По слова терапевта, именно эти два пути заражения – наиболее типичны для такой гадины, которая теперь жила в нем.
Ивана Ивановича нельзя было назвать человеком мнительным, однако подобная новость кого угодно могла выбить из колеи. Не договорив как следует с терапевтом, и только взяв с него слово, что жена не узнает ничего – особенно про Машу – он поехал домой и провалялся без еды и питья почти сутки, страдая тошнотой и странными ощущениями в животе. К концу этого времени ему уже начало явственно казаться, что в животе кто-то шевелится и даже чавкает.
Мучимый сомнениями, он с утра отпросился на кафедре и поехал прямиком к Маше, которую для начала разложил прямо на несобранной постели, а потом, привычно валяясь и гладя ее по спине, задал несколько наводящих вопросов о ее самочувствии. Впрочем, уже на втором вопросе он понял, что его подозрения в отношении Маши были беспочвенны, так как Маша, к своему отчаянию, толстела, а не худела, и проклятый розовый румянец на пухлых щечках не способны были спрятать никакие тональные крема.
В радостях от своего открытия Иван Иванович пошел на еще один мужской подвиг, поставив Машу на коленки и немало удивив ее своим небывалым напором, а потом, приняв душ, помчался снова к терапевту. Глиста надо было лечить.
Терапевт его огорчил. Глиста вылечить было можно, но способов было два. Один, наиболее простой – вдуть ему в задницу кислород. При одной мысли об этом у Ивана Ивановича сразу скакнуло давление и заболели одновременно голова и живот. Он всегда очень трепетно относился к своему заднему проходу, закономерно считая это место самой интимной частью тела. Побывав единожды у проктолога, он много лет после этого с омерзением вспоминал чужие руки, прикасавшиеся к его анусу, и зарекся впредь подпускать кого бы то ни было к этому месту.
Вторым способом были таблетки, которые нужно было пить целый месяц, не употребляя при этом алкоголь. Терапевт честно предупредил Ивана Ивановича, что его будет полоскать, как беременную школьницу, зато после излечения он вновь наберет прежнюю форму и вес. Иван Иванович с ужасом представил себе в зеркале обрюзгшую фигуру с двойным подбородком, подумал и – попросил выписать рецепт.
С рецептом в кармане Иван Иванович проходил целую неделю. К этому времени он уже привык к существованию внутри себя гнусного червя и даже сходил в анатомический музей полюбоваться на редкий экземпляр такой же твари, извлеченной еще в начале двадцатого века из живота какого-то почившего в бозе купца. Глист, свернутый лентой в десятки раз, висел в формалине и выглядел безобидно, хотя и неприятно. Признаться, "чужой" из одноименного фильма показался в свое время Иван Ивановичу куда более противным.
За эту неделю Иван Иванович с удивлением обнаружил у себя дивный психологический эффект. Его успех на сексуальном фронте мистическим образом стал зависеть от мыслей о живущей в нем твари. Стоило ему представить себе длинную членистую глисту, шевелящуюся внутри его кишечника, как его мужское естество тут же просилось на свободу и требовало активных действий. Пять дней подряд проэкспериментировав на ошалевшей от счастья Маше, он наконец решился нарушить свое табу и прижал в пустом лекционном зале задержавшуюся до вечера аспирантку. С ней тоже все получилось прекрасно – и даже более чем. На столе, с криками, стонами и расцарапанной спиной – прямо как в молодые годы.
Глист больше не беспокоил. Ощущение шевеления внутри живота Иван Иванович списал на самовнушение, рецепт, повертев в руках, порвал на мелкие части и смыл в унитаз. Пятидесятилетнего поджарого кобеля ждали впереди новые увлекательные приключения. А его мозг тем временем все более разлагался от впрыскиваемых в него токсинов…
(C) Дмитрий Аккерман, 2005 г., Окленд.
Контакт с автором: [email protected]
