Глупец тот,  кто  воображает, что он  имеет полное  право и возможность ездить когда ему угодно в этом классе!

Вот Цейлон, Коломбо, март 1911 года.

Утро, всего восьмой час.

Но  зной  уже  адский,  он  густ  и  неподвижен, как перед той страшной грозой, которой, должно быть, начался потоп.

Весь  в  белом  и  в  белом  шлеме,  сижу  в  раскаленной  лакированной колясочке, в маленькой двуколке, в тонких оглоблях  которой ровно и  крупно, слегка подавшись  вперед,  мчится  высокий  и черный, весь блистающий  своей могучей великолепной наготой тамил.

Еду на вокзал, чтобы отправиться -- ну, скажем, в Анарадхапуру.

И  вот впереди уже площадь, пустая, белая, ослепительная, а  за нею еще более  ослепительное  белое  здание  вокзала,  --  оно почти  страшно  своей белизной  на  белесом  от зноя  небе.  Среди  всей  этой  белизны  и  белого солнечного пламени черное тело и длинные черные волосы тамила режут глаз.

В здании вокзала легче, всюду веет теплый сквозняк.

Сняв шлем, вытираю мокрый ледяной  лоб,  кость которого так ощутительна при поте, и спешу к выходу на платформу. Высокий и тяжелый, с белыми крышами и навесами над окнами, поезд уже готов. Спешу  к будочке кассира, вынимаю на ходу ровно  столько монет,  сколько  требуется на проезд  до  Анарадхапуры в третьем классе, и стучу ими перед выглядывающим из будки англичанином:

-- Third class, Anaradhapura! Третий класс, Анарадхапура!

-- First class? Первый класс? -- спрашивает англичанин.

-- No, third class! -- кричу я.

-- Yes,  first class! -- кричит англичанин, выкидывая мне билет первого класса.

И тогда я прихожу в ярость и начинаю кричать приблизительно так:

-- Слушайте, мне это осточертело! Я хочу видеть все особенности страны, всю ее жизнь, всех ее обитателей, вплоть до самых "презренных" как вы любите выражаться цветных людях, которые, конечно, не  могут да и не смеют ездить в первых классах. Но всякий раз, как я хочу  сесть  в третий класс, начинается борьба с  кассиром! Я твердо и ясно требую третий класс,  однако,  пользуясь созвучием  слов, меня  всякий раз перебивают, дурачат:  "Вы  хотите сказать, первый  класс?" Я кричу да  нет,  третий! Но мне  все-таки  выкидывают билет первого класса. Я швыряю его назад -- и тогда кассир вне себя от негодования и удивления, что белый  человек одержим  низким  и  безумным желанием сидеть рядом  с  цветным, начинает тоже  кричать, пугает меня насекомыми, которых я могу набраться от  цветных, главное  же, наставляет меня  в том,  что никто, решительно никто из белых не ездит  в  третьем классе,  что  это не принято, неприлично, возмутительно!

И я твердо заключаю:

-- Одним словом, извольте сию же минуту дать мне то, что я требую!

В конце концов кассир сдается: пораженный моей яростью, он на мгновение каменеет и вдруг решительно швыряет мне билет третьего класса.

Торжествуя,  водворяюсь   я  в  вагоне  и  жду  спутников,  этих  самых "презренных" цветных. Но  что за черт --  их нет и нет!  По  платформе, мимо моего купе, несется непрерывный сухой шорох босых бегущих ног.

Но почему же несется он все мимо, все дальше куда-то?

А, понимаю: это их пугает мой шлем, белый шлем белого человека!

И я снимаю шлем, прижимаюсь в угол, снова жду -- снова напрасно.

-- Теперь-то почему же никого нет? -- думаю я. -- Ведь  теперь они меня не видят?

И я вскакиваю с места, высовываюсь в окно, чтобы понять, в чем дело, -- и  дело объясняется тотчас же  и очень  просто: на моем купе крупно написано мелом, что оно  --  занято! Едва я успел  войти в него, как на нем написали: занято!  Настоял, мол, на  своем,  вырвал билет третьего  класса, так вот же тебе -- сиди, идиот.

И несется, несется поезд в бездне ослепительного зноя, льющегося с неба на  эту  радостную,  райскую землю,  и  четко отдается  татаканье  колес  от цветущих лесных дебрей, без конца летящих назад, мимо окон.

--  Курумба-а!  --  горестно  и  звонко  кричат на остановках  продавцы кокосовых орехов под сухой шорох босых ног, бегущих мимо моего купе.

И на  одной из следующих остановок,  я, как  вор, перебегаю в четвертый класс, в вагон, набитый сидящими  и стоящими, черными и шоколадными  телами, которые только по бедрам повязаны мокрыми от пота тряпицами.

<1921>