Чиновник  казенной  палаты,  вдовец,  пожилой,  женился на молоденькой, на красавице, дочери воинского начальника. Он  был молчалив  и  скромен,  а  она  знала  себе  цену. Он был худой, высокий, чахоточного сложения носил очки  цвета  йода,  говорил несколько  сипло  и,  если  хотел  сказать что-нибудь погромче, срывался в фистулу. А  она  была  невелика,  отлично  и  крепко сложена,  всегда хорошо одета, очень внимательна и хозяйственна по дому, взгляд имела зоркий. Он казался столь  же  неинтересен во  всех  отношениях, как множество губернских чиновников, но и первым браком был женат  на  красавице  --  все  только  руками разводили: за что и почему шли за него такие?

И   вот   вторая   красавица  спокойно  возненавидела  его семилетнего мальчика от первой, сделала вид, что совершенно  не замечает   его.  Тогда  и  отец,  от  страха  перед  ней,  тоже притворился, будто у  него  нет  и  никогда  не  было  сына.  И мальчик,  от  природы  живой,  ласковый,  стал в их присутствии бояться слово сказать, а там и совсем затаился, сделался как бы несуществующим в доме.

Тотчас после  свадьбы  его  перевели  спать  из  отцовской спальни   на  диванчик  в  гостиную,  небольшую  комнату  возле столовой, убранную синей бархатной мебелью. Но сон у  него  был беспокойный,  он каждую ночь сбивал простыню и одеяло на пол. И вскоре красавица сказала горничной:

-- Это безобразие,  он  весь  бархат  на  диване  изотрет. Стелите  ему,  Настя, на полу, на том тюфячке, который я велела вам спрятать в большой сундук покойной барыни в коридоре.

И мальчик, в своем  круглом  одиночестве  на  всем  свете, зажил  совершенно  самостоятельной,  совершенно обособленной от всего дома жизнью, -- неслышной, незаметной, одинаковой изо дня в день: смиренно  сидит  себе  в  уголке  гостиной,  рисует  на грифельной  доске домики или шепотом читает по складам все одну и ту же книжечку с картинками, купленную еще при покойной маме, смотрит в окна... Спит он на полу  между  диваном  и  кадкой  с пальмой.  Он  сам  стелет себе постельку вечером и сам прилежно убирает, свертывает ее утром и уносит в коридор в мамин сундук. Там спрятано и все остальное добришко его.

28 сентября 1940