Ночная синяя чернота неба в тихо плывущих  облаках,  везде белых,  а возле высокой луны голубых. Приглядишься -- не облака плывут -- луна плывет, и близ нее, вместе с ней, льется золотая слеза звезды: луна плавно уходит в высоту, которой нет  дна,  и уносит с собой все выше и выше звезду.

Она боком сидит на подоконнике раскрытого окна и, отклонив голову,  смотрит  вверх  --  голова  у  нее немного кружится от движения неба. Он стоит у ее колен.

-- Какой это цвет? Не могу определить! А вы, Толя, можете?

-- Цвет чего, Киса?

-- Не зовите меня так, я уж тысячу раз говорила вам...

-- Слушаю-с, Ксения Андреевна.

-- Я говорю про это небо среди облаков. Какой дивный цвет! И страшный и дивный. Вот уже правда небесный,  на  земле  таких нет. Смарагд какой-то.

-- Раз  он  в  небе, так, конечно, небесный. Только почему смарагд? И что такое смарагд? Я его в жизни никогда  не  видал. Вам просто это слово нравится.

-- Да.  Ну,  я  не  знаю, -- может, не смарагд, а яхонт... Только такой, что, верно, только в раю бывает. И когда вот  так смотришь  на  все  это, как же не верить, что есть рай, ангелы. Божий престол...

-- И золотые груши на вербе...

-- Какой  вы  испорченный.  Толя.  Правду  говорит   Марья Сергеевна,  что  самая  дурная  девушка  все-таки лучше всякого молодого человека.

-- Сама истина глаголет ее устами. Киса.

Платьице на ней ситцевое, рябенькое, башмаки дешевые; икры и колени полные, девичьи, круглая  головка  с  небольшой  косой вокруг  нее  так  мило  откинута  назад... Он кладет руку на ее колено, другой  обнимает  ее  за  плечи  и  полушутя  целует  в приоткрытые  губы.  Она  тихо освобождается, снимает его руку с колена.

-- Что такое? Мы обиделись?

Она прижимается затылком к косяку окна, и  он  видит,  что она, прикусив губу, удерживает слезы.

-- Да в чем дело?

-- Ах, оставьте меня...

-- Да что случилось?

Она шепчет:

-- Ничего...

И, соскочив с подоконника, убегает.

Он пожимает плечами:

-- Глупа до святости!

3 октября 1940