Дачи  в сосновых лесах под Москвой. Мелкое озеро, купальни возле топких берегов.

Одна из  самых  дорогих  дач  недалеко  от  озера:  дом  в шведском  стиле, прекрасные старые сосны и яркие цветники перед обширной террасой.

Хозяйка весь день в легком нарядном  матинэ  с  кружевами, сияющая   тридцатилетней   купеческой   красотой   и  спокойным довольством летней жизни. Муж уезжает  в  контору  в  Москву  в девять  утра,  возвращается  в  шесть вечера, сильный, усталый, голодный, и тотчас идет купаться перед  обедом,  с  облегчением раздевается  в  нагретой  за  день  купальне  и пахнет здоровым потом, крепким простонародным телом...

Вечер в конце июня. Со  стола  на  террасе  еще  не  убран самовар. Хозяйка чистит на варенье ягоды. Друг мужа, приехавший на  дачу  в  гости  на  несколько  дней,  курит и смотрит на ее обнаженные до локтей холеные круглые руки. (Знаток и собиратель древних русских икон,  изящный  и  сухой  сложением  человек  с небольшими  подстриженными  усами, с живым взглядом, одетый как для тенниса.) Смотрит и говорит:

-- Кума, можно поцеловать руку? Не могу спокойно смотреть.

Руки в соку, -- подставляет блестящий локоть.

Чуть коснувшись его губами, говорит с запинкой:

-- Кума...

-- Что, кум?

-- Знаете, какая история: у одного человека сердце ушло из рук и он сказал уму: прощай!

-- Как это сердце ушло из рук?

-- Это из Саади, кума. Был такой персидский поэт.

-- Знаю. Но что значит сердце ушло из рук?

-- А это значит, что человек влюбился. Вот как я ч вас.

-- Похоже, что и вы сказали уму: прощай.

-- Да, кума, сказал.

Улыбается рассеянно, будто занятая только своим делом:

-- С чем вас и поздравляю.

-- Я серьезно.

-- На здоровье.

-- Это не здоровье, кума, а очень тяжелая болезнь.

-- Бедный. Надо лечиться. И давно это с вами?

-- Давно, кума. Знаете, с каких пор? С того дня, когда  мы с  вами  ни  с  того  ни  с  сего  крестили у Савельевых, -- не понимаю, какая нелегкая дернула их позвать крестить именно  нас с  вами...  Помните,  какая  метель  была  в тот день, и как вы приехали вся в снегу, возбужденная быстрой ездой и метелью, как я сам снял с вас соболью шубку, и вы вошли в  залу  в  скромном белом  шелковом платье с жемчужным крестиком на слегка открытой груди,  а  потом  держали  ребенка  на  руках   с   завернутыми рукавчиками,  стояли со мной у купели, глядя на меня с какой-то смущенной полуулыбкой... Тут-то и началось  между  нами  что-то тайное,  какая-то греховная близость, наше как бы уже родство и оттого особенное вожделение.

-- Parlez pour vous*...

-- А потом мы рядом сидели за завтраком, и я не понимал -- то ли это от гиацинтов на  столе  так  чудесно,  молодо,  свежо пахнет или от вас... Вот с тех пор я и заболел. И вылечить меня можете только вы.

Посмотрела исподлобья:

-- Да,  я  этот  день  хорошо  помню. А что до леченья, то жаль, что Дмитрий Николаевич нынче ночует в Москве, ---  он  бы вам тотчас посоветовал настоящего доктора.

-- А почему он ночует в Москве?

-- Сказал  утром,  уходя  на  станцию,  что  нынче  у  них заседание пайщиков, перед разъездом. Все разъезжаются -- кто  в Кисловодск, кто за границу.

-- Но он мог бы с двенадцатичасовым вернуться.

-- А прощальное пьянство после заседания в "Мавритании"?

За обедом он грустно молчал, неожиданно пошутил:

-- А   не   закатиться   ли   и   мне   в  "Мавританию"  с десятичасовым, вдребезги напиться там, выпить на  брудершафт  с метрдотелем?

Она посмотрела длительно:

-- Закатиться  и  меня одну оставить в пустом доме? Так-то вы помните гиацинты!

И тихо, будто задумавшись, положила ладонь на его лежавшую на столе руку...

Во втором часу ночи, в одном шлафроке, он прокрался из  ее спальни  по  темному,  тихому  дому,  под  четкий  стук часов в столовой, в свою комнату, в сумраке которой светился в открытые на садовый  балкон  окна  дальний  неживой  свет  всю  ночь  не гаснущей   зари  и  пахло  ночной  лесной  свежестью.  Блаженно повалился навзничь на постель, нашарил на ночном столике спички и  портсигар,  жадно  закурил   и   закрыл   глаза,   вспоминая подробности своего неожиданного счастья.

Утром  в  окна  тянуло  сыростью  тихого дождя, по балкону ровно стучали  его  капли.  Он  открыл  глаза,  с  наслаждением почувствовал  сладкую простоту будничной жизни, подумал: "Нынче уеду в Москву, а послезавтра в Тироль или на озеро Гарда", -- и опять заснул.

Выйдя к завтраку, почтительно поцеловал ее руку и  скромно сел за стол, развернул салфетку...

-- Не  взыщите,  --  сказала  она, стараясь быть как можно проще, -- только холодная курица и простокваша. Саша, принесите красного вина, вы опять забыли...

Потом, не поднимая глаз:

-- Пожалуйста,  уезжайте   нынче   же.   Скажите   Дмитрию Николаевичу,  что  вам  тоже страшно захотелось в Кисловодск. Я приеду туда недели через две, а ею отправлю в Крым к родителям, там у них  чудная  дача  в  Мисхоре...  --  Спасибо,  Саша.  Вы простокваши   не  любите,  --  хотите  сыру?  Саша,  принесите, пожалуйста, сыр...

-- "Вы любите ли сыр, спросили раз ханжу", --  сказал  он, неловко смеясь. -- Кума...

-- Хороша кума!

Он взял через стол и сжал ее руку, тихо говоря:

-- Правда приедете?

Она  ответила  ровным  голосом,  глядя  на  него  с легкой усмешкой:

-- А как ты думаешь? Обману?

-- Как мне благодарить тебя!

И тотчас  подумал:  "А  там  я  ее,  в  этих  лакированных сапожках,  в  амазонке  и  в  котелке, вероятно, тотчас же люто возненавижу!"

25 сентября 1943  

* Говорите за себя... (франц.)