Полунощное видение

Я  много раз слышал и не однажды читал, что он "исчез", - "справедливый человек"  исчез,  и  исчез  не  только  совершенно  без следа, но даже нет и надежды  снова  отыскать  его  в России. Это было тяжело, и в то же время не хотелось  этому  верить.  Может  быть,  дело зависит много от самих тех, кто ищет  и  не  умеет  найти "справедливою человека"... Мне припоминался старый водевиль  "Спокойная  ночь в Щербаковом переулке". Там, я помню, был куплет, что

И в Щербаковом переулке

Нашелся добрый человек.

Значит,  умел же автор этой пиесы найти "доброго человека" даже в таком маленьком   и   затхлом   переулке,  а  может  ли  быть,  чтобы  не  нашлось справедливого  человека во всей России? Какого рода справедливость требуется от  "справедливого  человека"?  Требуется,  чтобы  он "при виде общественной несправедливости  нашел  в себе смелость и решимость во всеуслышание сказать людям: "Вы ошибаетесь и идете по пути заблуждений: вот где справедливость".

Я  цитирую  это  место  из статьи одного публичного органа, который нет надобности   называть.  Я  ручаюсь  за  одно:  что  приведенные  мною  слова напечатаны  и  что  они  очень  многим  казались  глубоко верными; но я имел против  них  предубеждение.  Я  верил,  что  справедливый человек еще где-то уцелел,  и я его действительно вскоре встретил. Я его видел в борьбе с целым обществом, которое он стремился победить один и не сробел.

Это  было  минувшим  летом.  Я  выехал  из  Петербурга с одним набожным приятелем,   который   взманил  меня  посмотреть  одно  большое  религиозное торжество.  Путь  был не длинен и не утомителен: прохладным вечерком мы сели в  вагон  в Петербурге, а на следующее утро уже были на месте. Через полчаса мой  набожный друг уже поссорился с соборным псаломщиком, который оказал ему какую-то  непочтительность,  а  вечером, когда мой сопутник уселся в занятом нами  номере  писать  в  Петербург  жалобу на псаломщика, я, в сопровождении одного  легконравного  артиста,  прибывшего  сюда "читать сцены", отправился подышать свежим воздухом и кстати посмотреть: чем здесь люди живы?

У  нас в Петербурге в эти часы все порядочные люди живут, как известно, "при  садовых  буфетах", и здесь оказалось то же самое, а потому мы и попали без  всяких недоразумений в общественный сад, где мой знакомый артист должен был показывать свои таланты.

Он здесь был не новичок и знал многих, и его знали многие.

Сад,  куда  мы пришли, был довольно большой для провинциального города, но  более  был  похож на проходной бульвар. Впрочем, долевые входы в него по случаю  происходившего  в  этот вечер платного концерта и представления были закрыты.   Платящая  публика  входила  только  через  один  средний  проход, сделанный  в  вогнутом  полукруге.  У  ворот  помещались дощатые будочки для продажи  билетов, стояло несколько человек полицейских и несколько зевак, не имевших возможности пройти в сад по безденежью.

Перед  этим  входом  в сад был маленький палисадничек, - неизвестно для чего  здесь выращенный и огороженный. Он относился к саду, как передбанник к бане.

Артист  прошел  на  "особом праве", а я взял билет, и мы вошли в ворота под  звуки  скобелевского  марша,  за  которым следовало "ура" и опять новое требование того же марша.

Публики  было  много,  и  вся она жалась больше на небольшой лужайке, в одной   стороне   которой   был  деревянный  ресторан,  построенный  в  виде языческого  храма.  По  бокам  его  с  одной стороны возведен дощатый летний театр,  где  теперь  шло  представление,  а  потом  должен  был  читать  мой петербургский  чтец;  с  другой  "раковина",  в  которой  помещался  военный оркестр, исполняющий тот скобелевский марш.

Общество   принадлежало,   очевидно,   к   разнообразным   слоям:  были чиновники,  офицеры армейского полка, купечество и "серый народ - мещанского звания".  В  более видных местах густел купец, а в отдалениях тучкой толокся полковой писарь с особенной дамой.

Утлые  столики  с  грязными салфетками были наставлены очень часто один возле  другого  и  все  решительно заняты. Люди дружно производили публичное оказательство,  чем они живы. В большом спросе были чай, пиво и "проствейн". Только  в  одном  месте я заметил человека, который вел дело солиднее: перед ним  стояла  шампанская  бутылка  с  коньяком и чайник с кипятком для пунша. Пустых стаканов возле него было несколько, но сидел он одиноко.

Гость  этот  имел  замечательную наружность, которая бросалась в глаза. Он  был  огромного  роста,  с  густою черною растительностью, по которой и в голове  и  в бороде уже струилась седина, и одет он был чрезвычайно вычурно, пестро  и безвкусно. На нем была цветная, синяя холщовая рубашка с высокими, туго  накрахмаленными  воротничками  коляской;  шея  небрежно повязана белым фуляром  с  коричневым  горошком, на плечах манчестеровый пиджак, а на груди чрезвычайно  массивная  золотая цепь с бриллиантом и со множеством брелоков. Обут  он  был тоже оригинально: у него на ногах были такие открытые ботинки, что  их  скорее  можно  было  принять  за  туфли, и между ними и панталонами сверкали  яркие  красные  полосы  пестрых шелковых носков, точно он расчесал себе до крови ноги.

Он  сидел  за  самым  большим столом, который помещался на самом лучшем месте - под большою, старою липою, и, казалось, был в возбуждении.

Сопровождавший   меня   артист   при  виде  этого  оригинала  сжал  мне потихоньку руку и заговорил:

- Ба-ба-ба! Вот неожиданность-то!

- Кто это такой?

- Это, матушка, сужект первого сорта.

- В каком смысле?

-  В  смысле  самом  любопытном.  Это  Мартын Иваныч - дровяник, купец, зажиточный  человек  и  чудак.  В  просторечии  между  своих людей именуется "Мартын  праведник",  - любит всем правду сказывать. Его, как Ерша Ершовича, по  всем русским рекам и морям знают. И он не без образования - Грибоедова и Пушкина  много  наизусть  знает, и как выпьет, так и пойдет чертить из "Горя от  ума"  или  из  Гоголя.  Да  он как раз для нас и в ударе - без шляпы уже сидит.

- Жарко сделалось.

-  Нет; у него под шляпою всегда другая бутылка, на тот случай, если из буфета больше подавать не станут.

Артист кликнул мимо пробегавшего лакея и спросил:

- У Мартына Ивановича под шляпой есть бутылка?

- Как же-с... прикрыта.

-  Ну,  значит,  готов,  и скоро будет представление какой-нибудь самой неожиданной и самой высокой справедливости! - Надо с ним повидаться.

Артист  направился  к  Мартыну  Ивановичу,  а я побрел за ним и невдали наблюдал их встречу.

Артист остановился перед Мартыном и, сняв шляпу, с улыбкой молвил:

- Вашей справедливости почет.

Мартын  Иванович  в  ответ на это протянул ему руку и, сразу бросив его на смежный пустой стул, отвечал:

- "Прошу, - сказал Собакевич".

-  А  я  не  хочу, - проговорил мой приятель, но в эту минуту перед ним уже стоял стакан пуншу, и Мартын опять повторил ту же присказку:

- "Прошу, - сказал Собакевич".

- Нет, право я не могу, - мне сейчас надо читать.

Мартын выплеснул пунш на землю и привел какую-то ноздревскую фразу.

Мне  это  не  нравилось:  я  понял,  почему все бежали от этого антика. Оригинал  действительно  был  оригинален,  но только мне казалось, что в нем сидит  не  один Собакевич, а и Константин Костанджогло, который рыбью шелуху варит.  Только  Костанджогло теперь подпил и с непривычки еще противнее хает весь  свет.  Он  заговорил,  что  "все у нас подлецы"; и когда публика опять потребовала скобелевский марш, вдруг беспричинно встал и зашикал.

- Чего это он? - спросил я отошедшего от него приятеля.

- Переложил немножко справедливости. А впрочем, пора в театр.

Я  ушел  с приятелем и приютился у него в уборной. Пели, читали и опять вышли в сад.

Спектакль  был  кончен.  Публика  значительно  редела и, расходясь, еще требовала  скобелевский марш. Мы без затруднения нашли столик, но по счастию или  по несчастию попались опять "visaвидом" с нашим Мартыном Ивановичем. Он за  время  нашего отсутствия еще успел повысить свою чувствительность, и его справедливость,  видимо,  требовала  у  него  уже гласного оказательства. Он теперь  уже  не  сидел,  а стоял и декламировал, но не стихи, а прозаический отрывок,  который  действительно обязывал признать в нем весьма значительную для   человека   его  среды  начитанность.  Он  валял  на  память  места  из похвального  слова  Захарова  Екатерине,  которое находится в "Рассуждении о старом и новом слоге".

-  "Суворов,  рекла Екатерина, накажи! - Как бурный вихрь взвился он от стрегомых  им  границ  турецких;  как  сокол ниспал на добычу. Кого увидел - расточил;  кого  натек - победил; в кого бросил гром - истребил. Было и нет. Европа содрогнулась... и..."

Но  в  это  время  публика  опять  потребовала  "Скобелева  марш", и за исполнением   этой  пиесы  оркестром  стало  не  слышно,  что  вещал  Мартын Иванович; только когда марш был кончен, разнеслось опять:

- "Надлежит чтити праотцев и неудобь себе точию высоко мыслити!"

- Чего этот человек добивается? - спросил я приятеля.

- А правды, правды, государь мой, он справедливости добивается.

- На что она ему теперь?

-  Она  ему необходима: праведен бо есть и правоты вид являет лице его. Вот  он  сейчас  ее  и  явит!  Глядите,  глядите! - закончил рассказчик. И я увидал,  что  Мартын  Иванович  вдруг  снялся с своего места и неверными, но скорыми  шагами  устремился  к проходившему мимо пожилому человеку в военной форме.

Мартын    Иванович    нагнал   этого   незнакомца   (который   оказался капельмейстером  игравшего  оркестра),  моментально  схватил  его  сзади  за воротник и закричал:

- "Нет, ты от меня не скроешься, - сказал Ноздрев".

Капельмейстер сконфуженно улыбался, но просил его оставить.

-  Нет,  я  тебя  не  оставлю,  -  отвечал  Мартын  Иванович. - Ты меня измучил!  -  И  он  подвинул  его  к  столу  и  закричал:  -  Пей  за  обиду оскорбленных праотцев и помрачение потомцев!

- Кого я обидел?

- Кого? Меня, Суворова и всех справедливых людей!

- И не думал, и не располагал.

- А для чего ты целый вечер скобелевский марш зудишь?

- Публика требует.

- Ты меня измучил этой несправедливостью.

- Публика требует.

- Презирай публику, если она несправедлива.

- Да в чем тут несправедливость?

- Отчего Суворову марша не играешь?

- Публика не требует.

-  А ты ее вразумляй. Раз сыграй Скобелеву, а два раза Суворову, потому он  больше  воевал.  Да!  И вот я тебя теперь с тем и отпускаю: иди и сейчас греми марш Суворову.

- Не могу.

- Почему?

- Нет суворовского марша.

-  Как  нет  марша  Суворову?  "Суворов,  рекла  Екатерина,  накажи! Он взвился, ниспал, расточил, победил, Европу содрогнул!.." И ему марша нет!

- Нет.

- Почему?

- Публика не требует.

- Ага... так я же ей покажу!

И  Мартын Иванович вдруг выпустил из своих рук капельмейстера, встал на стол и закричал:

- Публика! ты несправедлива, и... за то ты свинья!

Все  зашумело  и  задвигалось,  а  возле  стола, с которого держал речь Мартын   справедливый,  явился  пристав  и  начал  требовать,  чтобы  оратор немедленно  спустился  на  землю.  Мартын  не  сходил. Он отбивался ногами и громко  продолжал  укорять  всех  за  несправедливость к Суворову и закончил вызовом,  бросив  вместо  перчатки  один  башмак  с  своей ноги. Подоспевшие городовые  схватили  его  за  ноги,  но  не  остановили  смятения: в воздухе пролетела  вторая  ботинка,  стол  опрокинулся,  зазвенела  посуда, плеснули коньяк  и  вода,  и  началась  свалка...  У  буфета по чьему-то распоряжению мгновенно  погасили  фонари,  все бросились к выходу, а музыканты на эстраде нестройно заиграли финальное: "Коль славен наш господь в Сионе".

Мы  с  приятелем  примкнули  к  небольшой  кучке любопытных, которые не спешили  убегать  и  ожидали  развязки.  Все  мы теснились у того места, где полиция   унимала  расходившегося  Мартына  Ивановича,  который  мужественно отстаивал свое дело, крича:

-  "Екатерина  рекла:  Суворов, накажи... Он взвился, ниспал, расточил, содрогнул".

И он замолк, или от того, что устал, или ему помешало что-нибудь иное.

В  теперешней темноте было трудно разглядеть, кто как кого тормошит, но голос справедливого человека раздался снова:

- Не души: я сам иду за справедливость.

- Не здесь доказывают справедливость, - отвечал ему пристав.

- Я не вам, а всему обществу говорю!

- Пожалуйте в участок.

- И пойду - только дальше руки ваши.

- Пожалуйте!

-  И  пойду. Руки прочь! Нечего меня обнимать. Ничего мне не может быть за Суворова-Рымникского!

- Господа, посторонитесь - осадите.

- Я не боюсь... Почему Суворову марша нет?

- Мировому судье жалуйтесь.

- И пожалуюсь! Суворов больше!

- Судья разберет.

- Дурак ваш судья! Где ему, черту, разобрать.

- Ну вот!.. Это все в протокол.

-  А  я вашего судью не боюсь и иду! - выкрикнул Мартын. - Он раздвинул руками  полицейских и пошел широкими шагами к выходу. Ботинок на нем не было - он шел в одних своих пестрых носках...

Полицейские от него не отставали и старались его окружать.

Из рядов остававшейся публики кто-то крикнул:

- Мартын Иванович, сапожки поищи... обуйся.

Он остановился, но потом махнул рукою и опять пошел, крикнув:

-   Ничего...   Если   я  справедливый  человек,  я  так  должен  быть. Справедливость завсегда без сапог ходит.

У ворот Мартына посадили на извозчика и повезли с околоточным.

Публика пошла каждый кому куда надо.

-  А  ведь он, однако, и в самом деле справедливо рассуждал, - говорил, обгоняя нас, один незнакомец другому.

- В каком роде?

-  Как  хотите  -  Суворов  ведь больше Скобелева воевал, - зачем ему в самом деле марша не играют.

- Положенья нет.

- Вот и несправедливость.

-  А  ты  молчи,  - не наше дело. Ему мировой-то, может быть, должен, а тебе нет, так и нечего справедливничать.

Приятель дернул меня за руку и шепнул:

- И если хотите знать - это настоящая правда!

Когда  я  раздевался  в своем номере, по коридору прошли, тихо беседуя, двое  проезжающих;  у соседней двери они стали прощаться и еще перебросились словом:

- А ведь как вы хотите, в его пьяном бреде была справедливость!

- Да была-то она была, только черт ли в ней.

И они пожелали друг другу покойной ночи.

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается  впервые,  по рукописи, хранящейся в Центральном гос. архиве литературы и искусств (фонд 275, опись I, ед. хр. 50).

Другим  изложением  того  же  сюжета  является рассказ "Дикая фантазия. Полунощное  видение",  опубликованный (также по рукописи, хранящейся в ЦГАЛИ под  тем  же  номером)  в  журнале "Литературный современник", 1934, Љ 12, с послесловием и примечаниями А. Н. Лескова.

"Справедливый  человек"  написан  без  всяких  словесных  совпадений  с "Дикой  фантазией",  но  с  точно  той же последовательностью событий; главы "Дикой  фантазии"  соответствуют  разделам  "Справедливого  человека" (кроме глав   II   и   III,  которым  соответствует  второй  раздел  "Справедливого человека").  По-видимому,  "Справедливый человек" является второй обработкой темы;  можно  думать, что "Дикую фантазию" Лесков забраковал за растянутость и   написал  рассказ  заново,  в  более  сжатой  манере.  Это  предположение подтверждается  характером  рукописей.  Рукопись "Дикой фантазии" - беловик, обращенный  затем  в  черновик новой редакции; поправки (нанесенные красными чернилами)  имеют  одной из целей сокращение текста. Рукопись "Справедливого человека"  также  является  беловиком  (но с помарками), в дальнейшем заново переработанным,  причем  сделаны большие сокращения. По объему окончательных текстов "Справедливый человек" вдвое меньше "Дикой фантазии".

Действие  рассказа  относится  к 1883 году. В тексте "Дикой фантазии" о "скобелевском  марше"  сказано: "Только у нас он гремел в 1882 году, а здесь держится еще на репертуаре и в 1883-м".

В  упомянутом  послесловии  к  "Дикой фантазии" А. Н. Лесков пишет: "По многим приметам оба варианта написаны в 83 - 84 годах".

А.  Н.  Лесков  считает  однако,  что  рассказ  связан  с впечатлениями поездки Лескова через Новгород в Старую Руссу летом 1880 года.

Стр.  305.  Я цитирую это место из статьи одного публичного органа... - По  указанию  А. Н. Лескова в примечаниях к "Дикой фантазии", имеется в виду "всего  вероятнее, "Новое время". "Отношения с этим органом и его владельцем подвергались  у  Лескова  резким  изменениям, вплоть до полного, наконец, их разрыва...  Лесков  неоднократно  делал  злые  выпады по отношению к "Новому времени",   не  остававшемуся  у  него  в  долгу.  1884  год  был  одним  из "разрывных"  периодов"  ("Литературный  современник",  1934, Љ 12, стр. 89). Отметим,  что  текст  цитаты  в "Дикой фантазии" иной: "Нам (то есть России) нужен  народный  человек  правдивой  души  и  прямого,  ясного  толка,  - не консерватор  и  не  либерал, не самобытник и не западник, а просто человек с прямою,  чистою  натурою; человек, который не стремился бы ни к какой партии и  не  боялся  бы  где  бы  то  ни  было сказать в глаза увлекающейся толпе: осмотрись и сумей быть справедливою: вот где правда" (там же, стр. 89).

Стр.  306.  ...с  одним  набожным  приятелем.  -  Этой характеристике в "Дикой фантазии" соответствует яркое описание реакционного ханжи:

"Один  из  людей  с  таким  высшим  призванием  нашелся  и  в не совсем тщательно  отобранном  кружке  моих  знакомых. Был он когда-то так же, как и мы,  человек  грешный,  но  в данную пору исправился и, можно сказать, прямо стал  на  настоящий  путь.  Он  про  меня  вспомнил  и,  придя  ко  мне,  во свидетельство  да  свидетельствует  о свете, сказал мне искренним задушевным голосом:

-  Жаль  мне  вас, людей бессонных, все-то вы хнычете, все-то скулите и на  всех  ропщете,  что  все  не  по-вашему  делают и не туда гнут, куда вам хочется;  а  все  это  пустяки.  И  я был таков, и я соблазнялся и соблазнял других,  но  потом... одна минута доброго размышления, одна минута истинной, простой, детской веры, как верит наш превосходный народ, и... я успокоился.

-  Поверьте  мне,  -  продолжал  стоящий на верном пути друг мой, - что теперь  самое  лучшее  дело - это молиться. Да, именно молиться, но молиться не  здесь,  не  на  этом  смрадном  ингерманландском болоте, где все высокие порывы  души  угнетаются  миазмами  равнодушия  и  разврата,  а молиться вне Петербурга,   у  великих  народных  святынь,  у  гробов,  в  которых  святые останки...  Что  до  меня,  то  я  здесь  не  выдерживаю, я завтра же уезжаю ненадолго  и недалеко, но я хвачу чистых впечатлений и вернусь сюда с полной грудью" (там же, стр. 90).

По  указанию А. Н. Лескова, имеется в виду А. А. Радонежский - чиновник и   литератор,  выпускавший  "елейно-ернические  изданьица".  "Он  тщательно обхаживал  Лескова  в  период  устройства себя в Ученый комитет Министерства народного  просвещения,  членом  которого  состоял в то время Лесков". После отчисления  Лескова  от  службы  за  вредное  направление  его  литературной деятельности   "благочестивый  и  мудроосмотрительный  "приятель"  больше  у Лескова зрим не был" (там же, стр. 100).

Стр.  306.  ...в  сопровождении  одного  легконравного  артиста... - По указанию  А.  Н. Лескова, "по всей вероятности Базаров - актер и антрепренер театра   в   так   называвшемся   в  просторечии  "Приказчичьем"  клубе,  на Владимирском  проспекте...  в  котором...  происходили  довольно  фривольные маскарады" (там же, стр. 100 - 101).

Стр.  307.  ...под  звуки  скобелевского  марша...  -  Скобелев  Михаил Дмитриевич  (1843 - 1882), генерал-адъютант; получил особенную известность в русско-турецкой  войне  1877  -  1878  годов.  Популярность  марша  в  честь Скобелева в это время связана, очевидно, с недавней смертью генерала.

"Проствейн"  - шутливое название водки, соединение русского "простое" с немецким "вейн" (вино).

Стр. 308. Сужект - шутливое соединение слов: сюжет и субъект.

Его,  как  Ерша  Ершовича,  по  всем  русским  рекам и морям знают. - В популярной  сатире  XVII века "Повесть о Ерше Ершовиче" герой, "ябедник, вор и  разбойник"  Ерш Ершович хвастает, что его знает "весь мир во многих людях и городах".

Стр.  309.  ...мне  казалось,  что  в  нем сидит не один Собакевич, а и Константин  Костанджогло,  который  рыбью шелуху варит. - В третьей главе II тома   "Мертвых  душ"  "идеальный  помещик"  Костанжогло  ругает  помещиков, увлекающихся  хозяйственными реформами по западным образцам и строительством заводов  и  фабрик,  которым  он  противопоставляет  "законно", "естественно возникающие  предприятия;  приводится  такой пример последних: "Рыбью шелуху сбрасывали  на  мой берег в продолжение шести лет сряду промышленники, - ну, куда ее девать? Я начал из нее варить клей, да сорок тысяч и взял".

...места  из  похвального слова Захарова Екатерине, которое находится в "Рассуждении  о  старом  и  новом  слоге".  -  В приложении к трактату А. С. Шишкова  "Рассуждение о старом и новом слоге российского языка" (СПб., 1803) дан,  как  один  из  образцов  хорошего  слога,  отрывок из книги сенатора и писателя И. С. Захарова (ум. 1816) "Похвала Екатерине Второй" (СПб., 1802).

Стр. 309. Точию (древнерусск.) - только.

Стр.  311.  "Коль  славен  наш господь в Сионе" - известный религиозный гимн на слова М. М. Хераскова.