1881  l  С. Н. ШУБИНСКОМУ  9 января 1881 г., Петербург.

Любезный Сергий Николаевич!

Спешу уведомить Вас, что статья готова. Название ее: "Дворянский бунт на Добрыньском приходе". -- "1866 г." -- Объем -- ровно 2 листа. Написалось, кажется, хорошо, -- сильно, но цензурно. Выпусков не могу потерпеть никаких, ни на одно слово. Говорю об этом вперед и заранее. Вы были неправы и напрасно трусливы в словах об увольнении без прошений. Я уступил и сожалел, потому что потом это все резче еще сказано в "Нов<ом> времени". -- Теперь есть места сильные "об архиереях", но я знаю, как это надо сделать, и сделал цензурно; но выпускать ничего не стану и ни за что, и знаю, что это будет только трусость. А может быть, ее и не будет, -- это лучше.  Ваш Н. Лесков.

2  А. С. СУВОРИНУ  Ночь на 3 февраля 1881 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Не осудите меня за неодолимое желание написать Вам несколько строк по поводу обстоятельства, которое сильно меня огорчило. К удивлению моему, мне сказали, что мне приписывают какую-то заметку о Ф. М. Достоевском, напечатанную в "Петербургской газете". Я ее не видал и о сю пору не знаю ее содержания, а потому и не обратил на эти слова внимания, но потом пришел Лейкин и сказал, что и Вы тоже имеете такую уверенность, которую он, однако, поколебал в Вас, назвав Вам настоящего автора. Значит, Вы считали возможным, что я, написав статью против покойного, потом пришел к нему в дом и шел за его гробом... Это ужасно! Зачем Вы сочли меня способным на этакую низость? Какой повод я дал для этого всею моею не бесчестною жизнию? В моей литературной деятельности я знаю два проступка, за которые краснею, -- это вывод на сцену "углекислых фей" да некоторый портрет в рассказе "Островитяне", Это дурные поступки, но они были сделаны давно, в молодости, да и кто из писателей не грешен точно такими же грехами... С тех же пор я никогда ни одного раза не подпал подобному исключительному соблазну. Меня порицали напрасно ряды лет: мне вредили и повредили ужасно; на меня явно клеветали, и я никогда не тщился никому отплачивать, хотя и мог бы... К Вам я всегда хранил неизменную доброжелательность, -- даже в то время, когда Вам казалось во мне все дурным и предосудительным, О Достоевском я имею свои понятия, может быть не совсем согласные с Вашими (то есть не во всем), но я его уважал и имею тому доказательства. Я бывал в критических обстоятельствах (о которых и Вы частью знаете), но у меня никогда не хватило духу напомнить ему о некотором долге, для меня не совсем пустом (весь гонорар за "Леди Макбет"). Вексель этот так и завалялся. Я знал, что требование денег его огорчит и встревожит, и не требовал. И вот, едва он умирает, как мне приписывают статью против него... Когда же это я был таким предателем и в каком кружке меня таким считают? Уверяю Вас, что ни в каком... Если бы я писал, то я бы и подписал -- как сделал по поводу Малины; но чтобы каверзить и идти за гробом покойника... Неужли же я так скверно жил, что дал повод считать меня на это способным? Нет; ни мои знакомые, ни сослуживцы, ни люди, с которыми я имею денежные дела, не усумнятся сказать, что я не каверзлив, и мне это так обидно, так больно слышать, от Вас, что я не хочу таить этого в сердце и спешу сказать Вам. Я не сержусь и ровно ничего не добиваюсь, -- думаю даже, что Вы, может быть, посмеетесь над моею тревогою, но все-таки я хочу Вам это сказать. Вы обо мне подумали так дурно, как я того не заслуживаю. Зачем это? Зачем Вы не спросили меня прямо в глаза?.. Или Вы думали, что я отопрусь, стану еще лгать...

Если Вам дорога справедливость, -- в чем я не сомневаюсь, -- прошу Вас, ради убеляющих нас седин, вспомните, что я ведь много, много страдал от литературных клевет, и на будущее время о любом подозрении спросите меня прямо в глаза. Поверьте, я всегда отвечу правду, и только одну правду.  Преданный Вам  Н. Лесков.

3  С. Н. ШУБИНСКОМУ  <Март 1881 г., Петербург>.

Уважаемый Сергий Николаевич!

Два дня писал и все разорвал. Статьи написать не могу, и на меня не рассчитывайте. Я не понимаю, что такое пишут, куда гнут и чего желают. В таком хаосе нечего пытаться говорить правду, а остается одно -- почтить делом старинный образ "святого молчания", Я ничего писать не могу.  Всегда Вам преданный  Н. Лесков.

4  И. С. АКСАКОВУ  26 октября 1881 г., Петербург.

Уважаемый Иван Сергеевич!

По-моему, "Блохи" должно быть еще на 2 No, а не на один. Кажется, как будто я ее делил на четыре куска, а не на три. Впрочем, может быть я забыл, так как это давненько было, и с той поры пришлось написать много. У Ахматовой же на днях выйдет такая же легенда о нынешнем государе, под заглавием "Леон -- дворецкий сын, застольный хищник". Она хуже "Блохи", но ее тоже хвалят, только она писана наспех и потому хуже отделана. Там мания "хищения" с намеком на известные лица, но, разумеется, все нарочно запутано, так что не разобрать, кто этот "Леон" -- не то лакей, не то кто-то повыше. Там и "хап-фрау", и "лейб-мейстер", и его "обер-преподобие". Ахматова открылась мне, что, желая напечатать очерк, но в то же время и опасаясь за него, она посылала "одному лицу" корректуру и от него получила радостный ответ, что "государю это не может не понравиться" и что "печатать следует без малейшего пропуска". Не знаю доподлинно, кто это "одно лицо", но жалею, что недоговорил многое, боясь бабьего недомыслия редактора. Пиши я "Хищника" для Вас, он бы, конечно, вышел лучше, потому что Вы всех лучше понимаете, "что льзя и то, чего не можно"; но я не мог отбиться от Ахматовой, а другого у меня ничего готового не было. Царь там очень прост, очень тепел и (по-моему) очень приятен. Рассказ смешон, весел и в том же простодушном тоне, как "Блоха". "Блоху" здесь очень заметили даже литературщики, но мне кажется, что лучшая часть все-таки в конце -- левша в Англии и его трагическая кончина. Впрочем, и "Обнищеванцев" критики очень хвалят ведь, даже в "Деле". На будущее время пока ничего ясного не придумал, но, может быть, напишу Вам "праведника" из острожных смотрителей, между коими наичаще встречаются "звери". Был некто полковник Саврасов из севастопольцев, определенный смотрителем виленской "центральной тюрьмы", где всё содержатся одни каторжные, и он своею честностью, простотою и добротою доводил их до того умиления, что они более всего боялись "огорчить старика". На него пришел государю Александру Николаевичу донос о послаблениях. Послали генерала-немца "дознать" -- тот приехал, посмотрел и расплакался. Саврасов попросил его выбрать из каторжных "самого злого" на вид, и когда такой был выбран, он велел снять с него кандалы, дал простое платье и 3 руб. денег и послал вечером в город (за четыре версты) купить гвоздей. Каторжник пошел, купил и принес при генерале сдачу. Заболевавших тоскою он посылал "на огороды", а не в острожную больницу, и они "молились и отгуливались". Чахотки и сумасшествий у него так и не было. Немец все по правде доложил государю, -- тот тоже расплакался и велел вызвать Саврасова и долго его целовал, обнявши и плачущи. Саврасов и теперь жив и служит комендантом в Шлиссельбурге, -- к нему, говорят, будто послали Гесси Гельфман. Како Вам ся мнит таковой тип? -- Пожалуйста, посмотрите в ноябрьской книге "Исторического вестника" статью "Благонамеренная бестактность". Там я говорил нечто о Вас, -- кажется, это Вам не может быть неприятно, а мне нужно было иметь компаньона по взгляду на дело гнусного подхалимства в мнимом верноподданничестве, с целями; недостойными поддержки. Дело идет о брошюрах, которыми вместо пользы приносится вред долгим жеванием одного и того же несчастного события. Пожалуйста, посмотрите эту коротенькую заметочку. -- О "Хронике" я того же мнения, что и Рачинский. Это -- лучшее чтение для детей, но уговорная форма с министерством представляется мне возможною только так, если Вы возьмете экземпляр книги, тщательно зачеркнете в нем красным чернилом места, которые находите нужным выпустить, и пришлете тот экземпляр мне, с прошением в Уч<еный> к<омитет> м<инистерства> н<ародного> пр<освещения> (с двумя марками по 60 коп.), и в том прошении скажете о Вашем намерении издать книгу с пропусками "в том случае, если Ком<итет>, рассмотрев ее, найдет в этом виде удобною для школьных библиотек". Тогда я буду стараться при докладе выяснить, что нужно сделать, а Вы получите ответ, который, в свою очередь, обеспечит Вам возможность рассчитывать на содействие м<инистерс>тва, когда книга будет отпечатана. Других способов я не вижу.  Ваш слуга  Н. Лесков.

5  И. С. АКСАКОВУ  25 ноября 1881 г., Петербург.

Уважаемый Иван Сергеевич!

Во-первых, благодарю Вас за деньги, которые я получил и расчетом доволен, а во-вторых, хочу Вам сказать нечто в дополнение к Вашим словам об обидах израненным добровольцам и литераторам, выходившим на бои с духом крамолы, когда она зарождалась и разносилась. Мне жаль, что Вы не упомянули обо мне, который перенес более всех, и Вам, конечно, памятно, в каком я был ужасном положении, когда Вы просили за меня Кокорева... И это была, конечно, цветущая пора моих сил, и я никогда не ленился, но меня считали "зачумленным" и "агентом III отделения", что Суворин и Буренин в тогдашнем их настроении писали, не обинуясь. При такой репутации я бился пятнадцать лет и много раз чуть не умирал с голода. Не имея никаких пороков по формуляру, я не мог себе устроить и службы, потому что либеральные директоры департаментов "стеснялись мнениями литературы"... Приличенному вору и разбойнику было легче найти место, чем мне, -- и все это за роман "Некуда", который, по словам Страхова в "Гражданине", весь исполнился "как пророчество". Что я намечал, то и вызрело, и зато у меня пропала лучшая пора жизни (с 32 до 47). Я измучился неудачами и, озлобясь, дал зарок никогда не вступаться в защиту начал, где людей изводят измором. Но так поступали не одни нигилисты, а даже и охранители. Есть в моей жизни такой анекдот: Катков, в заботах обо мне, просил принять меня чиновником особых поручений (2000 руб.), но у меня оказался "мал чин", так как я был тогда губернский секретарь в 40 лет. Можно было это обойти назначением к исправлению должности, но решили, что довольно с меня и меньшего жалованья, -- назначили членом ученого комитета (1000 руб.), и с тех пор я здесь восемь лет "в забытьи", хотя Толстой знал меня хорошо, считая, по его словам (Кушелеву и Щербатову), "самым трудолюбивым и способным", и лично интересовался моими мнениями по делам сторонним (например, церковным). Наконец им стало стыдно не давать мне ничего, и Георгиевский лет через пять после моего поступления сделал представление о награде меня за многие полезные труды и "за прекрасное направление, выраженное в романе "Некуда", навлекшем на меня ожесточенное гонение нигилистической партии", -- чем бы Вы думали: чином надворного советника, то есть тем, что дается каждому столоначальнику и его помощникам. Мне это испрашивалось в числе двадцати человек, назначаемых к особым наградам к Новому году. И что, Вы думаете, последовало? Толстой на обширном и убедительном докладе Георгиевского надписал: "Отклонить", а из числа двадцати чиновников одного меня вычеркнул. И это всякий чиновник д<епартамен>та видел и хохотал над тем, что значит быть автором "Некуда". "После того и деться некуда", -- острил в сатире Минаев. Чем же эта молодежь напоевалась, видя такое усердие меня обидеть, признаться сказать, в таком деле, которое мне и неинтересно, потому что быть или не быть "надворным советником" уже, конечно, -- все равно. -- Мне кажется, что это стоит рассказать, и если придет к слову, я против того ничего иметь не буду.  Ваш Н. Лесков.

Еще: как печатался роман "Некуда". Его марали не один цензор, а трое: цензор де Роберти, Веселаго и тогдашний начальник Упр<авления> Турунов, а потом еще посылали листы в III отделение. Роман ими весь искалечен.

6  И. С. АКСАКОВУ  9 декабря 1881 г., Петербург.

Покорно Вас благодарю за ласковое слово, уважаемый Иван Сергеевич. За мною действительно немножко ухаживают, но не то мне нужно и дорого. Имя мое шляется везде как гулевая девка, и я ее не могу унять. Я ничего не пишу в "Новостях" и не знаю Гриппенберга, но когда мне негде было печатать, -- я там кое-что напечатал, и с тех пор меня числят по их департаменту. Не отказать же Татьяне Петровне Пассек, которая в 72 года без хлеба; не откажешь своим киевлянам, трудно отказать и Лейкину, который всегда был ласково услужлив, а теперь ему это будто на что-то нужное. Но Вы очень проницательны и отгадали мое состояние: я сам напугался этой раскиданности и невозможности сосредоточиться. Еще год такой работы, и это меня просто убило бы. Вот почему я и схватился за большой труд как за якорь спасения и очень рад, что так сделал. Фавор, который выпал мне после долголетнего преследования, меня не увлек и не обманул, а, напротив, я понял его вредную сторону и избегаю ее. Суворин действительно запасся от меня маленьким пустяком, озаглавленным "Иллюстрация к статье Аксакова об упадке духа". Гатцуку я написал давно обещанный рассказец рядового святочного содержания. Конечно, все это не "Левша с блохой", которые очень и очень замечены. -- Катков на меня никогда не сердился по поводу "Соборян". Ему было известно, что первая часть их была напечатана в "Отеч<ественных> записках" в год смерти Дудышкина, -- это не скрывалось, и "Русск<ий> вестник не платил мне за повторенную в нем первую часть. В "Отеч<ественных> зап<исках>" роман был прерван по случаю смерти Дудышкина и перехода редакции в руки Некрасова, который, впрочем, очень ко мне благоволил. С Катковым мы разошлись по поводу "Захудалого рода", и разошлись мирно, по несогласию во взглядах. Другого никогда ничего не было, и сказанное Вам -- есть ложь. "Некуда" частию есть исторический памфлет. Это его недостаток, но и его достоинство, -- как о нем негде писано: "Он сохранил на память потомству истинные картины нелепейшего движения, которые непременно ускользнули бы от историка, и историк непременно обратится к этому роману". Так писал Щебальский в "Р<усском> в<естнике>", и Страхов в том же роде. В "Некуда" есть пророчества -- все целиком исполнившиеся. Какого еще оправдания? Вина моя вся в том, что описал слишком близко действительность да вывел на сцену Сальясихин кружок "углекислых фей"., Не оправдываю себя в этом, да ведь мне тогда было двадцать шестой год, и я был захвачен этим водоворотом и рубил сплеча, ни о чем не думая кроме того, чтобы показать ничтожное пустомыслие, которое развело всю нынешнюю гадость. Сеяли ветер и пожинаем бурю. Порою я себе прощаю этот памфлет, -- иначе я тогда не умел бы сделать картины. Впрочем, памфлет есть только во второй части, -- именно "углекислые феи Чистых прудов". Но что же на меня клеветали... О мой господи! А Толстой со мною был превосходен, -- я могу думать, что он даже как будто уважал меня, -- он меня, больного, просил, например, пробежать вовсе не касавшиеся министерства н<ародного> п<росвещения> доносы по синоду, желая моего чутья, "где тут правда", но он не любил людей с своим мнением.  Н. Л.

Статью Влад. Соловьева ругают как "верующий мирянин", так и его сателлиты, -- особенно раб божий Тертий и Аполлон, -- говорят: "Это не предмет журнализма". Они осточертели уже.

1882  7  Ф. А. ТЕРНОВСКОМУ  20 августа 1882 г., Петербург.

Уважаемый Филипп Алексеевич! Без числа и меры виноват перед Вами, что ни словом ни отозвался на Ваше письмо, вслед за которым получена и рукопись. То я был в отлучке, то нет Шубинского, и так дело все длится да длится и до сих пор находится в нерешенности. -- Мне кажется, это интересно, но у нас иногда бывают взгляды иного рода:

Им не надобно звона гуслярного, --

Подавай им товара базарного.

А потому надо говорить и договориться, а тогда только и считать дело законченным. Но если Шубинский найдет здесь "мало общего интереса", то не уполномочите ли меня приютить статью где инде? Гонорар в 25 руб. везде дадут, но, может быть, захотят опустить что-либо из частностей личного значения. Это бывает и нужно, -- иначе выходит то, что вышло с дневником Аскоченского. Балабухи из Киева пишут, -- нельзя ли "ничего не выпускать", чтобы было про Балабух как можно побольше. А все остальные ругаются, -- "что-де нам до любовишек и волокитства за неизвестными девчонками". И впрямь, его дневник часто напоминает пошлую песню;

Как за речкою мы жили,

Много девушек любили --

И Катеньку, и Машеньку,

Ильинишну, Кузьминишну,

Макарьевну, Захарьевну,

Да всех понемножку.

Дергали за ножку.

Я говорил Шубинскому, что надо было выбрать 2--3 листа характеристики этого грубого нахала, слывшего в Киеве за умника, но все надеялись "пленить попов". Вот и тянут, что называется, "попа за <...>". То же самое надо сказать о глупейшем и даже в некотором отношении подлом "дневнике Аскоченского".

Все это говорю Вам к тому, что тут ведь играют роли соображения, достоинству литературы совершенно посторонние, а Шубинский, как я его знаю, -- человек очень хороший, но ведь он почти "приказчик на отчете" у Суворина... Подождите половины сентября, и мы дело с Вашею рукописью выясним и так или иначе ее устроим. Во всяком случае, она в руках человека, понимающего здешние обороты и Вам самым искренним образом приятельски преданного. -- "Киевская старина" ведется не без умения и не без удачи. Цензура к ней тоже милосердствует, но "пономарь Лампадоносцев" сильно ею недоволен, особенно со времен "Кирилла Терлецкого", все сказание о коем считает "сплошною ложью". Подсыльному мерзавцу, которого он присылал с этим сказом к Суворину, я говорил, что вполне бы рады были напечатать опровержение, но, однако, такового не последовало.

Не знаю, что бы такое прислать Ф. Г. Лебединцеву, -- чем бы его отблагодарить за экземпляр журнала? Не поможете ли советом или указанием? Хотел послать заметку на статью кн. Голицына о "почаевских святынях", которых, собственно говоря, "не существует в природе" (например, стопы божьей матери), но я боюсь, что это совсем нецензурно, даже для милосердной цензуры. У меня есть много писем покойного Филарета Филаретова, из коих, кажется, стоит кое-что напечатать, например по поводу его столкновений с Арсением из-за книги Иова, Поговорите Вы с Феофаном Гавриловичем да напишите мне. -- Да напишите свой адрес поточнее, а то я все путаюсь с надписью конверта.  Преданный Вам  Н, Лесков.

8  Ф. А. ТЕРНОВСКОМУ  8 сентября 1882 г., Петербург.

Уважаемый Филипп Алексеевич! В погоню за письмом, вчера Вам посланным, спешу Вас уведомить, что книги я получил, -- одну из них оставил себе, другую сдал в редакцию "Историч<еского> вестника", а третью, с наилучшею рекомендациею, сдал в руки некоего купчины Игнатия Лукияновича Тузова (преемника Кораблева и Сирякова). Он мой постоянный издатель и покупатель, достаточный человек и аккуратный плательщик. Мне он вполне верит и, на слово мое полагаясь, согласен купить у Вас "все на корню" на нижеследующих условиях: 1) Чтобы все издание (500 ли или 600 экз.) было у одного его в руках, то есть чтобы ровно ничего не было продано Вами никому другому, а наипаче Оглоблину. Словом, чтобы книги в Киеве не было в продаже. 2) За все издание (500 или 600) он Вам наличными деньгами и сразу даст по 2 руб. за экземпляр (то есть 1 тыс. или 1200 руб., если у Вас есть 600 экз.). 3) Деньги будут уплочены, каким Вы укажете порядком, тотчас по получении Тузовым товара, который Вы, -- если это условие Вам нравится, -- должны выслать ему сюда, в Петербург, и как можно скорее, дабы иметь их к осеннему съезду людей в город. 4) Условие Вы можете доверить письмом -- подписать за Вас мне, и я могу получить от него почтовую расписку в высылке Вам денег по количеству товара. 5). Вы ему напишите письмо (Игнатию Лукьяновичу Тузову, СПб., Большая Садовая, в собств<енном> книжном магазине) и в том письме удостоверите, что книги более ни у кого нет. По-моему, все эти условия для Вас очень выгодны, и продать всё сразу за наличные деньги по полтине за номинальный рубль -- цена очень хорошая. 35% будут на комиссию и враздробь, а там поди еще -- выбирай по грошам, да еще и что-нибудь заваляется и засядет. Словом, совета не даю, но считаю это очень хорошим и для себя такие условия принимал с радостию. Отвечайте скоро и точно, а в случае согласия даже советую прислать мне депешу, чтобы дело оформить.  Ваш Н. Лесков.

P. S. Заявление на последней странице о приложении весьма темно и непонятно. Вместе, что ли, обе книги составляют до 800 страниц? И вместе, что ли, им цена 4 руб. или приложение одно само по себе будет стоить 4 руб.? Ужасно неясно. -- С отзывом надо ждать, пока появится книга в магазинах. Отзывы сейчас вызывают спрос, а когда книги нет в лавках и удовлетворить спроса нет возможности, то это убивает книгу, и когда она появится, то уже ход ее с самого начала идет вяло, ибо все позабыли, что о ней сказано. Отзыв напишу коротенький в "Нов<ом> времени" и большой в "Историч<есксм> вестнике".

9  С. Н. ШУБИНСКОМУ  8 октября 1882 г., Петербург.

Уважаемый Сергий Николаевич!

Я прочитал и возвращаю Вам присланное Вами письмо Аменецкого из Казани. По-моему, о печатании его не может быть и вопроса, так как оно просто -- письмо бессодержательное. Кого же это может интересовать и в каком отношении?..

Прошу Вас извинить меня, что не был у Вас в среду в 8 часов вечера. Я заезжал к Вам во вторник в 7 час. 45 мин., чтобы извиниться заранее, так как ко мне приехал брат и мне в среду надо было быть с ним; но мне в 7 час. 45 мин. не удалось ни Вас видеть, ни найти способ сообщения Вам о цели моего визига. Тут, очевидно, не все должно быть поставлено в вину мне, а нечто отпадает и на Ваши порядки, может быть доведенные до не совсем удобной аккуратности. Сам "бог есть мера, -- говорит мудрец, -- и остерегается перейти свою мерность, чтобы она не расстроила гармонии". Вы очень аккуратны, -- это правда, но правда и то, что Вы иногда злоупотребляете этим прекрасным качеством и делаете его даже не удобством, а неудобством. Так и меня -- человека, всю жизнь умевшего быть удобным в деловых сношениях, -- Вы ставите в невозможность вести дела без объяснений и извинений, к которым я сам никогда и никому не подаю поводов, ибо всегда стремлюсь сделать все -должное как могу своевременнее и лучше.

Статью "Синодальные персоны" я был бы очень рад получить назад и охотно заплатил бы за ее набор. Мне это было бы выгодно. Я знаю, что она содержательна и любопытна. Не знаю, что Вы хотите мне о ней сказать. Во всяком разе, усердно прошу Вас нимало ею не стесняться.

Повидаться теперь, -- в виду Ваших обременительных занятий, -- конечно, уже становится особенно трудно, но бог милостив -- может быть, на помощь придет какая-нибудь счастливая случайность.

О будущем годе ничего Вам не могу сказать, кроме того, что статья по письму Самарина написана; объем ее (полагаю) около 4Ґ или 5 листов, а заглавие ее -- "Русские деятели в остзейском крае". -- Там Суворов, Самарин, архиерей Филарет Гумилевский (историк), Филарет Филаретов и Платон, нынешний митрополит киевский. Статья живая, полуисторическая, полуполемическая со введением некоторых увеселяющих и характерных анекдотов. -- Вы ее можете получить когда хотите, но лучше пусть она лежит у меня до надобности. Я не могу себя удерживать от размышления о написанном и от желания поправлять там то или другое. -- Впрочем, можете и взять, если это для Вас покойнее.

Рассказ, я думаю, Вам не особенно нужен, а у меня просят кое-какой отрывочек. У Вас ведь много материала.

О письмах Филарета Дроздова писать не могу. Надо все это прочитать. Это ведь очень работно; а написать для критического отдела заметку лучше сумеют те, кто критикует не читая.  Преданный Вам  Н. Лесков.

10  С. Н. ШУБИНСКОМУ  14 октября 1882 г., Петербург.

Уважаемый Сергий Николаевич!

Ничего не могу ответить Вам на Ваше письмо. Разумеется, всякий живет, как ему кажется лучше; но не хочу возводить пустяков и на себя, -- я не бываю часто виноват в бесцельной неаккуратности и укоризн в том сподобился от Вас от первых. Впрочем, довольно об этом. Вы изобрели такой шрифт, который оплачивает суточную работу шестью рублями, -- так работать невозможно, даже и не болея корыстолюбием. Поэтому рецензий я писать не могу. От Ф. А. Терновского получил одно преинтересное предложение для журнала, но у Вас, кажется, есть предубеждение против этого человека. По-моему, это напрасно: у него все с содержанием, а в прошлой книжке опять какое море брандахлыста!.. По ошибке я Вам сунул что-то другое вместо статьи Аменицкого. Извините, пожалуйста. Теперь прилагаю эту статью, хотя не знаю: для какого она годна употребления.

Кладу сюда же рецензию о новой, замечательной книге по еврейскому вопросу. Книгу я знаю и статью читал и выправил. Писал ее еврей же, потому что я боялся ошибиться в суждении о талмуде. -- Фамилия автора Дубнов, -- студент Петербургского университета, филолог.

Кажется, все. -- Когда, бог даст, встретимся где-нибудь, -- поговорим более обстоятельно.

Задержка работ мне тоже невыгодна, и я, слава богу, не вынужден этого сносить. Я Вам опять попался: у меня до 8 листов готовой работы (2Ґ в наборе, да 5 в столе), а я должен изворачиваться кое-как... За что это и ради каких благополучий? Ведь я все это мог бы отдать другим и получить гонорар и скорее, и больше, и с благодарностью, а не с замечаниями. Вы едва ли не забываете, как трудно сводить концы человеку, который живет аккуратно. Не сердитесь, -- а это так. Я не люблю ни просить, ни должать, и для того работаю усердно и по возможности аккуратно. Слова Вы могли вычеркнуть.  Ваш Н. Л.

11  Ф. А. ТЕРНОВСКОМУ  28 октября 1882 г., Петербург.

Благодетель Вы мой! Что же Вы это со мной делаете и за какие провинности? Как же можно дать казовую книгу с одним титулом, а прислать другое и притом самое непрактическое заглавие, с обозначением связи чего-то в прошедшем и с ожиданием дополнений в будущем?.. Разве это можно? Тузов Вам послал деньги (600 руб. за удержанием уплоченных за пересылку), но он раздражен и тяжко смущен этой обложкой, с которою -- говорит -- "и половины не дал бы и ни за что бы не стал путаться с такою книгою, продавая которую надо еще объяснять, что это за "второй выпуск и что составляет выпуск 1-й". И впрямь, что это Вам за охота пришла давать эту неудобную в торговом деле вставку?.. Ужасный Вы не коммерсант! Потом целая пачка книг погибла от неосторожной и вполне неряшливой укладки, а весь нижний и верхний ряды пришли измаранные. С них теперь срывают обертки и будут здесь допечатывать: Ведь это возня и расход, а Тузов очень хороший плательщик, но скареда... Щунять Вас не хочу более, потому что люблю Вас, но желаю, чтобы это "напредки пригодилось". Нельзя, сударь, переменять содержания обложки -- купцы к этому "ревнивы". Хвалу и честь Вам за "язык аспида" уже прописал, а реферата ожидаю. Это меня очень интересует. Вместо рассуждений лукавых о том, что почнете писать для Шубинского, Вы бы прислали отчет о "Боярской думе" Ключевского, -- и это было бы полезно редакции и приятно автору, а. то теперь о ней что-то навараксал Ив<ан> Дм<итриевич> Белов, не имущий никакого дарования. Ужасно Вы долго собираетесь. В редакции "Нов<ого> времени" и "Истор<ического> вестника" о Вас имеют досадительное понятие по книге о "Леванде". По-моему, эта книга относится к тому роду литературы, который позволительно считать "скучным". О других же лучших Ваших произведениях здесь надо делать внушения, а они того живого-то и не читали, да и не разумеют, но отвечают: "Да, он писал что-то про Леванду -- то очень скучно". Нельзя уверить, что Вы -- человек по преимуществу самый живой и отзывчивый, -- и все это через Леванду!.. -- И Суворину и Шубинскому очень нравится Ваша мысль дать исторические очерки по движению художественной литературы. Это блистательно исполнил датчанин Брандес (см. "Современные течения в литературе"), но надо опасаться, как бы не повторить Н. И. Петрова, который топит журнал со своею украинскою литературою. Вот уже именно вспомнишь Писемского, -- "вода с Аполлоновых <...>". Полоскано там что-то, да черт знает что. Противный писатель! Да еще сколько там (в редакции) выпускают! Ваш Исмайлов все гостит у Пятковского, которому я напоминаю многократно и многообразно. В "Истор<ическом> вестнике" статья об Исмайлове, или, лучше сказать, о Муравьеве, идет 1 ноября. Она вышла довольно пустомысленная. Просят Вас прислать начало этюдов о литературе, -- будут Вам рады и заплатят с удовольствием. Такие же этюды предлагал Кирпичников, но еще не собрался, а в "Вестн<ике> Европы" есть подобный опыт Пыпина, -- по-моему, едва ли удачный. Знания много, а талантливости как-то тут-то и не оказалось, -- от этого много подробностей и нет общего освещения, которое дает, например, Брандес или Тэн. Все сливается во что-то серое. Кстати о сапогах: Ф. Г. Лебединцев просит меня прислать работку. Я пришлю, но хотел бы знать от Вас: что мне заплотят? Я во всяком разе пришлю работу, но если плата сносна, -- я дам работу большую, а если она убыточна, -- я дам работку поменьше. Н. И. Костомаров в убыток себе не возьмет, а мы с того только и хлеб едим, так дешевить нет и причины. Знаю, что это очень щекотливая материя, но тем не менее прошу Вас мне это сделать. Тогда я буду знать, как поступать, не огорчая ни себя, ни Лебединцева.

Новости наши все заключаются в одном стремлении на "попятный двор". Покушений к этому несть числа, и почти все равномерно пошлы. Проект Тертия о школах читал. Организация такая: в уезде попечительство из трех попов, в губернии -- попечительство под председательством архиерея, в П<етер>бурге -- главное попечительство под председательством лица, "которое зауряд заседает с правом голоса в Государственном совете", Гадайте, кто сей будет, ему же то требуется?  Ваш Н. Лесков.

12  Ф. А. ТЕРНОВСКОМУ  12 ноября 1882 г., Петербург.

Драгоценный Вы мой Филипп Алексеевич! Получил три Ваши писулечки и оттиск реферата. Всё Вы правильно пишете и хорошо отгадываете. Исмайлову придется полежать, как апортовому яблоку. Я получил на него отказ и на днях его возьму к себе, а потом вышлю Вам. Тузов утихомирился и, кажется, застыдился своих претензий. Рецензий о книге Ключевского Вам и не достояло писать. Рецензии пишутся ныне куцые, шарлатанские и необстоятельные. Белов просто дает "вытяжку", и это, по-нынешнему, -- наилучшее. Ваш Петров прислал рецензию о Вашей книге -- сочувственную, но что Писемский на своем циническом, но метком языке называл "без<...>". Подробной и написать негде, да и читать не станут. Читают одно занимательное. Я оставляю за собой право слепить что-нибудь a propos {Кстати (франц.).} вроде "Византийского боярина", которому нашпилил уборцев из первой Вашей книги. Это -- самое лучшее как для пишущего, так и для редакции и для читателя: он снова читает повесть, сказание, а не критику. Если бы Вы мне не написали последней записочки, то получили бы от меня на сих же днях как раз то же самое предложение. Шубинский не хочет критики на Ключевского, а желает иметь новый живой этюд по поводу Ключевского. Это как раз то, что и Вы мне пишете. Мысль Ваша о параллелях мне вполне сочувственна, и я тем более стоял бы за нее, что Вам это очень удается. Заглавие тоже хорошо, но я бы его несколько изменил, чтобы казалось еще независимее. Почему бы не озаглавить так, например: "Византийский отблеск в русском боярстве -- опыт бокового освещения к русским фигурам "Боярской думы"? Ко мне частенько "братия" толкаются за заглавиями и, смеяся, "просят наречь имя младенцу". Я люблю заглавие, чтобы оно было живо и в самом себе рекомендовало содержание живой повести. Может быть, и Вам мое изобретение пригодится для вывески статьи, о которой я уже переговорил и буду ее ждать. Начать советую с нее, потому что это вопрос теперь циркулирующий, а "литература", как... {Оторван край письма (ред.).} -- всегда уместно, да и Вы не скоро с нею справитесь. Итак, пишите же с богом. -- Ф. Г. Лебединцеву статью изготовил. Разумеется, это вовсе не история, а фельетон кое о чем, но читаться, надеюсь, будет и кое-что пошевелит. Размер вышел от 2Ґ до 3 листов. Половина уже переписана, а вдоль написано все. Понятно, что я не могу этого ни подарить, ни отдать за печеное яблоко. Я заставил Шубинского спросить Н. И. Костомарова, на каких условиях он дает свое "Жидотрепание" (он очень заболел), и сегодня же написал Лебединцеву откровенное письмо, что я могу, по приязни, немного сбавить, но тоже менее 80 руб. за лист взять не могу (Вы, вероятно, знаете, что художественный вздор оплачивается дороже учености). Если же Ф. Г--чу это неудобно, то я ему в году напишу что-нибудь новенькое. Тогда о цене говорить не будем, но, конечно, это уже будет обрывочек или оборвышек. Я ему послал содержание заготовленной статьи и ее эпиграф. Этого довольно, чтобы судить, а написано, разумеется, как могу и как умею. Прошу Вас, достойный благоприятель, побывайте у Лебединцева немедленно, попросите прочесть Вам заголовок содержания и потом переговорите в тоне выяснения дела. Лучше раньше иметь эти вопросы уясненными. Затем прошу Вас мне написать, ибо очерк этот у меня тянут, а я нового ничего к генварю написать уже не в силах. Веселое ведь весело читать, а делается это в работе труднее, чем самое скучное (что, впрочем, принято называть "серьезным"). -- Книга Ваша идет. Суворин говорил, что и он бы ее купил. Это всегда так бывает.  Жму Вашу руку.  Н. Лесков.

P. S. Видали ли Вы гравюру, как Протасов едет в телеге на тройке архиереев, а в корню митрополит Рафальский?

13  С. Н. ТЕРПИГОРЕВУ  13 ноября 1882 г., Петербург.

Любезный Сергей Николаевич!

Пушкинский кружок, которого Вы и я состоим членами, удостоил меня избрания к некоторым должностям. Я, конечно, ценю такое доверие и всемерно рад бы его оправдать, но известные Вам недосуги мои лишают меня возможности быть точным и исполнительным; а дела этого не терпят. К тому же, я чувствую себя и нездоровым.

А потому усердно прошу Вас оказать мне товарищескую услугу, выразив общему собранию мою глубокую благодарность за честь избрания, и вместе с тем просить от всяких должностей меня освободить.  Искренно Вам преданный  Николай Лесков.

1883  14  Ф. А. ТЕРНОВСКОМУ  19 января 1883 г., Петербург.

Давным-давно, что день, собираюсь писать Вам, сердечный мой Филипп Алексеевич, но все некогда. Пишешь, пишешь -- и станешь. Сказать надо много: статьи Ваши прошли с большим "апломбом"; три дня Вы были героем читающей публики, и если принять, что Вас прочли сто тысяч человек (по три человека на экземпляр), да столько же в перепечатках ("Новости", "Петербург<ские> ведомости" и "Соврем<енные> известия"), то это чего-нибудь стоит. В редакции "Нов<ого> вр<емени>" хваление общее, и оба московские кутейника на мой вопрос отвечали: "Ну, говорить нечего, -- хорошо". Суворин очень доволен. Вычеркнул две последние строки он, а не я, и Вы отгадали причину -- "осторожность". Он просил меня написать Вам, чтобы Вы не сердились за это.

Тут действительно к 3-му дню стало остро, пришел вестником от Лампадоносцева Ламанский, а у Каткова Вас уязвил Субботин. Суворин все за Вас огрызается, но с веселостью. Шансы Ваши в газетном мире вспрыгнули высоко, и все о Вас спрашивают: "Откуда он такой взялся?" Счет и деньги Вам посланы. Расчет сделан из ста рублей за лист, то есть по 10 коп. за строчку столбца. Это плата хорошая. Я ее не назначал, -- он сам спросил: "Я отмечу Т<ерновско>му по сту руб. -- довольно ли?" Я ответил: "Мне кажется, это как следует", и более разговора не было. Более за публицистику и нет платы, -- это самая высокая. Газета Вам выслана, и билет выслан. Тузов очень рад: "Статья двинула книжку". Я с Вашего дозволения и в Ваших интересах вычеркнул две строчки во вступлении. Это там, где говорилось, что научно-литературная деятельность интереснее и важнее общественной. Суворин, как чуткий и ловкий журналист, был бы этим недоволен, так как это производило бы невыгодное в журнальном смысле впечатление: дескать, "все лучшее мы покажем в первом, а во втором уже одно кое-что", то есть второго можно и не читать. Вы, господа ученые (за исключением Костомарова), совсем не хотите помнить, что тут дело о "розничной продаже". Остальное в статьях все сбережено. Корректуры все читал я, и ошибок очень немного. Пишите и присылайте о Толстом и Достоевском. Это тема богатая и благодарная. Рекомендую заглавие: Гр. Л. И. Толстой и Ф. М. Достоевский под Кривосудом. Если сами выдумаете лучшее, -- тем лучше. В февральской книжке "Исторического вестника", кажется, будет обещание этой статьи, Желательно, чтобы Вы нашли удобным дать хотя косвенный ответ на выходки Субботина и последовавших за ним и московской шушеры. Поповские издания прислали Лампадоносцеву статьи с подчеркнутыми строками... Пусть это будет им на радость. -- У Исмайлова еще возьму кое-что о воспитании, но все это положительно возможно только в пересказе. Он -- надо отдать ему справедливость -- умел писать очень скучно, сухо и безжизненно. В пересказе это нравится. Многого, однако, взять невозможно. -- Об университетском уставе все в глубокой тайне. Катков здесь, и Любимов, и Мещерский, и tutti frutti. {Все прочие (итал.).} В государственном совете разве говорит Бунге да Рейтерн, да и то не зычно. Вообще идет дело о "формировании голосов". К<атков> в этом мастер. Более же никто ничего не знает, но, мне кажется, хорошего ждать очень трудно. -- Что Вы писали о поездке на север, то мне совсем но мыслям и по сердцу. Я и сам намечал себе не раз этот путь, и вдвоем исполнить его уж куда ж бы мило. Начать надо с даниловских доживальщиков. Их все описывают по слухам, а их бы надо посмотреть. Пругавин, Нем<ирович>-Данченко мне подозрительны, а Майнов раз, после усердной рюмки, сознался мне, что он "там и не был"... Напишите, сколь это сбыточно к осуществлению с Вашей стороны. Разумеется, в Питере -- Вы мой гость, и гость желанный. Что "Елисея" приписали, -- это хорошо. Удивительно, что я все думал, будто я это и обозначил. Благодарю Вас и впредь прошу о том же. Ошибки у всякого возможны. Думаю, что и Ф<еофан> Г<аврилович> сделал то, что должно. О "Кукурузе" я мог позабыть, но архиерей, кажется, был Евсевий. А впрочем, если Ф. Г. лучше помнит, то и прекрасно. В "антиках" должен недурно выйти "Старец Малахия" и "Поп Ботвиновский" -- дивная громада смеси пошлости, беспутства и доброты какой-то героической. По-моему, Лебед<инцев> дурно сделал, не пустив "Антиков" с 1-й книжки. Они пустяки, но их знали, и еще так недавно, и их хоть ругать да будут, а это лучше молчания. Так мы по крайней мере судим.  Н. Лесков.

15  Ф. А. ТЕРНОВСКОМУ  25 января 1883 г., Петербург.

Уважаемый Филипп Алексеевич! Последней Вашей славы я пережил за Вас некоторый тяжелый час. Аннину довелось быть свидетелем доклада нового российского эпитропа Тертия Лампадоносцеву. Злой человек хотел зла. Суворин и Шубинский говорили мне написать Вам об этом, чтобы Вы приготовились дать отпор. Аннин настаивал, что "не стоит тревожить", и примеры Лесгафта и Модестова считал к Вам не идущими. Кажется, он был полезен для того, чтобы обрезонить Д<еля>нова. А может быть, более всех помогла острая шутка, что "надо не Терновского выжить, а Филарета выбросить, чтобы он не писал таких писем, над которыми нельзя не смеяться". Я не мог ни извещать Вас об этом, ни молчать и потому просил Лебединцева предупредить Вас помягче. Теперь здесь дело, кажется, кончено. Дай бог, чтобы оно и там Вас не потревожило. Смешной Модестов даже, кажется, завидует стоящему о Вас говору: такой, говорит, смирный, а всех взбудоражил. Статьи ему кажутся "невинными", вероятно потому, что не имеют много знаков восклицания. Однако прошу Вас меня успокоить и непременно черкнуть: что это такое было -- о какой "поднятой буре" пишет мне Лебединцев? Не подписать статей было невозможно, потому что это по теперешним правилам все равно обязывало редакцию дать ответ, кто автор. Вы ведь, вероятно, знаете, что есть такое правило. Следовательно, мы ничего бы не выиграли: придирка к Вам была бы такая же, и даже хуже, а успех принадлежал бы какому-то NN или ZZ. Я все это имел в виду и взвесил и поступил по разумению и расположению. Лебединцев мне прислал корректуру без начала (два листа), и потому это меня не удовлетворяет. Разве я не понятно писал, "что мне нужно собрать себе экземпляр без цензуры". Потом он мне прислал "загвоздочку": деньги, пишет, "вышлю все разом". Это, значит, в апреле или в мае, но после 6--7 листов... не было бы сие мне и ему "неудобно". Три месяца работа шла и лежала, да три месяца за нее деньги ждать, -- это неладно, и так не повелось. И зачем это? Пишет -- "бедствую". А я это со стороны издателя признаю за "уметы". Издание не следует предпринимать без денег, потому что тут работник самый нежный и нервный, и "мзда наемничья" поистине "вопиет". Еще раз скажу -- это не резон. Я ему ответил уклончиво так: "Что касается до денежных расчетов, то я просил принять на себя Терновского и думаю, что он мне в этом не откажет, так как я веду эти дела для него здесь". К сему добавил, что такой способ рассчитываться, "вероятно, и для него будет самый удобный". Да оно и в самом деле так. Вам же позвольте подать теперь такой претекст, что я будто понял слова "все разом" не в самом обширном значении и просил Вас доставить деньги жене брата Алексея на семейную надобность, имеющую срочное применение. Может быть, это доставит случай теперь выбрать хоть за первое, а все-таки в долгу меньше останется. Беда с этими мелкими редакциями! Для утешения же Ф<еофана> Г<аврилови>ча пожертвуйте ему от меня без гонорара четверостишие (экспромт) Буренина по прочтении мною в редакции ("Нсв<ого> времени") смешных строк Лебединцева, как "Иван убрался"... Экспромт этот по всем правам принадлежит к материалам "Киевской старины", если достаточно, чтобы я разрешил его печатание вместо цензора. -- О статье по поводу еретичества Льва Толстого в февральской книжке "Исторического вестника" объявляется.  Жму Вашу руку.  Н. Лесков.

16  С. Н. ШУБИНСКОМУ  1 февраля 1883 г., Петербург.

Большую мы с Вами, Сергей Николаевич, развели "междуусобную литературу", и препустую. Нечем Вам против меня и слова молвить, и потому -- что пишете, то пишете неистово и не в делах. Не Вам, сударь, поставлять мне на вид дружелюбие, преданность и расположение. Я все это имел и доказал. Такой ли я, сякой ли, но я человек прямой: люблю -- так люблю, а не люблю, то и того не укрываю; но о том, кого люблю, за глаза и инако говорить не стану. -- Люди, которые меня не любят, конечно есть, но есть которые и любят... Думаю, что это почти как у всякого, -- даже как и у Вас... Нашли Вы тоже о чем говорить! Дела мои хоть в одном роде чисты: я "не ухищрялся против брата и на врага не клеветал". Вас я любил очень, горячею любовью и потому тягостно, до боли в душе и теле, обиделся, когда раз, два и, наконец, три убедился в удивительной странности поступков Ваших. Это стало для меня несомненно с "Синодальных персон" и шло быстрыми подтверждениями. Я и сам удивлялся: что за охота унижать человека Вам преданного, -- надеюсь, -- Вам полезного и никогда против Вас не обмолвившегося ни словом, ни намеком... Удивительно! Точно Вы исполняли какую-то неодолимую потребность жаловаться. То я Вас "поставил в затруднение" объемом статьи; то "Синодальные персоны" многим "не нравятся" (и между прочим тупице Майкову, который столько же понимает в литературе, как свинья в апельсинах), то я не так деньги получил... Тпфу! Да что это за черт такой! Я всегда точен, всегда аккуратен и на меня в делах жалобы не терплю. Я ее не заслуживаю. Далее: как Вы, историк, могли сказать, что полтора листа из глухой поры 30-х годов -- "много"? Это обидно слышать, потому что это нелепость, которой нет меры. -- Я Вас ведь читаю хорошо: Вы по капризу и предубеждению считали дрянным и мертвым писателем самого живого и прелестнейшего из современных исторических писателей. Я Вас не раз принимался разуверять в этом, -- Вы упрямо качали головою. Я показал этого писателя в образце, и все развели руками: где он такой взялся? -- Может быть, Ленька Майков и иже с ним -- другого мнения, так на тех и всегда смотрели как на тупиц. -- Вы сдали с рук записки редкостного интереса, которые заставляют говорить о себе всех истинных любителей литературы. Думаю, что Вы их не читали, по предубеждению против "скучного Терновского" и по роскошеству Вашим "изобилием материала". Это Ваша вина, и я Вам ее два раза указывал, и Вам ничего не стоило ее поправить: надо было только сказать: "если это хорошо, то сделайте это для "Исторического вестника". -- Вы опять мотали головою. -- Теперь еще я давал время все поправить, и Вам стоило сказать: "Однако я ошибся, -- это в самом деле очень хорошо, и Вы сделайте все остальное мне сразу, чтобы это к другим не попадало". Так оно было бы и умно и по-приятельски, а Вы вместо того мне-то, старому писателю, у которого уже, конечно, есть хоть вкус и понимание, приводите чью-то вопиющую глупость при конторщиках и думаете, что Вы правы и милы, а я "придирчив"? -- Поздравляю Вас с таким открытием.

Расчет прикажите сделать, а денег вперед я с Вас не желаю и не возьму. Я Вас одолжаю тем, что жду с исполненною работою, но сам не одолжаюсь. Вы меня простите, -- но это так.

Что касается личных чувств, то я ведь тоже не молод, чтобы не ценить их и легкомысленно рвать. Я без фраз имею право называть себя  Вам преданный  Н. Лесков.

17  Ф. А. ТЕРНОВСКОМУ  12 марта 1883 г., Петербург.

Любезный Филипп Алексеевич! Очень благодарен Вам за Ваше милое, теплое и дружески встревоженное письмо. Искренности слов и чувств Ваших я верю и сам Вам плачу тем же самым. Я рад, что узнал и полюбил Вас со всею свойственною мне горячностью.

Дело рассказывать долго нечего: оно произошло 9-го февраля -- с глазу на глаз у Дел<яно>ва, который все просился "не сердиться", что "он сам ничего", -- что "все давления со вне". Сателлиты этого лакея говорили по городу (Хрущев, Егорьевский и Авсеенко), будто "давление" идет даже от самого государя, но это, конечно, круглая ложь. Давителями оказались Лампадоносцев и Тертий. Прошения не подал, и на просьбу "упомянуть о прошении" -- не согласился. Я сказал: "Этого я позволить не могу и буду жаловаться". Я хотел вынудить их не скрываться и достиг этого. Не огорчен я нисколько, но рассержен был очень и говорил прямо и сказал много горькой правды. На вопрос: "Зачем Вам такое увольнение", -- я ответил: "Для некролога", -- и ушел. О "Комаре" не было и помина, а приводились "Мелочи архиерейской жизни", Дневник Исмайлова и "Чехарда", в которой мутили не факты, но выводы об уничтожении выборного начала в духовенстве. Припоминалось и сочувствие Голубинскому, и намекалось на Вашу статью о Филарете. Доходило до того, что я просил разбить: слышу ли это от министра или от частного человека? Он отвечал: "И. как от министра и как от Вашего знакомого". Я сказал, что это мне неудобно, ибо, по-моему, "до министра это не касается, а моим знакомым я не мешаю иметь любое мнение и за собою удерживаю то же". И вот вообще все в этом роде. "Новости", выгораживая меня от Маркевича, дали мне возможность написать "объяснение", которое Вы, чай, читали.

Сочувствие добрых и умных людей меня утешало. Вообще таковые находят, что я "защитил достоинство, не согласясь упомянуть о прошении". Не знаю, как Вы об этом посудите. Я просто поступил по неодолимому чувству гадливости, которая мутила мою душу во время его подлого и пошлого разговора, -- и теперь не сожалею нимало. Мне было бы нестерпимо, если бы я поступил иначе, -- и более я ничего не хочу знать.

Статья действительно Вам не задалася. Суворину она не понравилась. Я ее взял, состряпаю совместно, подпишу и устрою иначе, еще не знаю где; а гонораром поделимся. Ваша будет канва, -- моя вышивка, а выручка общая.

Передайте Лебединцеву прилагаемый счет из конторы "Нового времени" и, если можно, дохните на него мыслию, что от убавления в год 1 тысячи руб. карман у меня не стал гуще. Почему бы ему удобнее накоплять гонорар, а не платить его, как принято во всех редакциях? Я ведь уверен, что Костомаров не ждет (это уже его правило), да оно, признаться, и всякому так, 240 руб. -- это месяц обихода. А ведь за передрягами и досаждениями было не до работы... Чудаки, право, -- хотя хорошо, что не против себя.

Если Вас может интересовать сочувствие и отношение ко мне товарищей, то прилагаю Вам записочку Аполлона Майкова (которую прошу и возвратить), -- увидите, что это была за комедия и что сочувствие умных людей со мною. Посетили меня и сочувствовали и председатель судебной палаты Кони и светила адвокатуры, -- словом, думаю, что я, значит, поступил как надо. Но я Вас люблю, Вам верю и хочу слышать Ваше мнение. Вы знаете: это нужно человеку раздосадованному. Других дурных чувств у меня, слава богу, нет, и "ближние мои" -- это те, кто понимает дело умом и сердцем.  Ваш Н. Лесков.

18  Ф. А. ТЕРНОВСКОМУ  6 апреля 1883 г., Петербург.

Любезный Филипп Алексеевич! Не отвечал Вам, все поджидая времени, чтобы устроить нашу статью "о ересях" и свести наши счеты; и ныне час тому настал, и час благоприятный. Статья наша напечатана в "Новостях" 1-го и 3-го апреля, и в ней вышло около 1200 строк. По 10 коп. это составит 120 руб., то есть по 60 руб. на брата и сотоварища, да 50 руб. Вам следует получить с меня за рукопись "Исмайлова", которою я, может быть, еще воспользуюсь. Итого я у Вас в долгу 110 руб. Прошу Вас покорно при окончательном расчете с Ф. Г. Лебединцевым безотговорочно эту сумму из моих денег удержать (если же будет остаток или недостача, -- то написать мне). Статья в литературном мире прошла очень замеченною и похваляемою. Тут ее поняли, -- поняли некоторые и в публике, хотя для сей последней она, конечно, суха по самому роду вопроса. Я ее, кажется, не перепортил и сохранил все, -- только старался "разбумажить" и дать ей, насколько возможно, живости и "касательств". Очень любопытен знать о сем Ваше искреннее мнение. Трудиться вместе у французов есть в обычае, и оно иногда имеет большие удобства, но у нас редко случается, а мы с Вами попробовали: я остаюсь доволен, но не знаю, как Вы. Посылаю Вам карточку Философовой, так как это касается Вас столько же, как меня. -- О болезни супруги Вашей сердечно сожалею. Да будет небо к Вам милосердно. Попутешествовать с Вами, -- чего бы лучше! И конечно -- "экономно", но места, Вами намеченные, мне не совсем нравятся: во-первых, они очень жаркие, а во-вторых, что там видеть? Нельзя ли бы нам куда-нибудь "ко святыням"? Там бы расходы путевые скорее возместились. Однако я всему предпочту провести время с Вами, ибо Вы милы и дороги душе моей; напишите, пожалуйста, мне пообдуманнее и поопределеннее об этой статье.

Дружески Вас обнимаю и жму Вашу честную руку.  Н. Лесков.

P. S. Напишите непременно, -- надо сообразить время и средства.

19  С. Н. ШУБИНСКОМУ  15 апреля 1883 г., Петербург.

Сергей Николаевич!

Пожалуйста, напишите: когда, то есть в какой день в неделе, Вас наверно и непременно можно заставать дома вечером. Это иначе невозможно. Видеться и переговорить -- представляются надобности, а стоять у двери, как хотите, -- нельзя. Это просто уж и не по летам, и не по нраву, ни по приличию, -- ни по чему не идет, и нигде это не делается, и всяк этого избегать станет. А что до меня, то мне это решительно не по характеру, -- как себе хотите, А видеться нужно бывает, чтобы сказать и условиться, какая работа заматывается в уме. Иное так носишь, носишь, да и бросишь. Нельзя же редактору жить "во свете неприступном" постоянно. Вы это чудите что-то. Говор такой идет, что "что-то секретное делаете". Это теперь неудобно есть.  Ваш Н. Лесков.

Будьте дома хоть по воскресеньям с утра до двух, Уж чего еще проще!

20  С. Н. ШУБИНСКОМУ  23 апреля 1883 г., Шувалово.

Любезнейший Сергей Николаевич!

Посылаю достопочтенству Вашему великую библиографическую редкость -- мою записку о расколе. Ее желает получить Семевский, и я имею основание подозревать, что он, пожалуй, на сих днях добыл один ее экземпляр из Академии наук (их отпечатано 80 экз., по числу тогдашних членов государственного совета и попечителей округов. Где остальные -- неизвестно, может быть у Головнина). Надо ее напечатать и, пожалуй, немедленно, может быть в июне. Мой экземпляр надо сберечь и не разрывать его. Пусть так и набирает, не спеша, один наборщик, прямо с книги, и потом книгу эту мне возвратите. Гонорар желаю самый малый, 50 руб. за лист. Думаю, что это недорого за эту работу, полную живого интереса для историков и для всего раскольничества. -- Конечно, нет необходимости помещать всю записку сразу в одной книге, а можно ее разделить на две, по 2 листа.

Да добудьте мне, пожалуйста, "Отеческие записки", где обо мне писано. Это, может быть, даст мне повод и охоту написать Вам любопытное литературное воспоминание: "Историю романа "Некуда".  Ваш Н. Лесков.

"Южнорусское разноверие", кажется, придется запродать Нотовичу.

В понедельник 25-го вечером жду Вас непременно. Помните, что ведь все сами назвались. Куплю тельца упитанного и дам есть в 12 часов. -- Будет, думаю, травля одному либералу и одному Атаве.

21  Ф. А, ТЕРНОВСКОМУ  23 мая 1883 г., Петербург.

Уважаемый Филипп Алексеевич! Благодарю Вас за письмо Ваше, ставящее меня "на горизонт событий".

Да, в таком положении цели наши согласовать нельзя, и упрямое стремление к тому было бы с нашей стороны малодушеством. Надо покориться обстоятельствам, соблюдая в непокорстве им один дух своего разумения. Скорблю о Вас как о близком и приятном друге, но знаю, что Вы всё встретите и всё вынесете, ибо знаете, где искать утешения. Это само по себе есть утешение: "крепкий млат, дробя стекло, кует булат". Души чистые и нежные, как Ваша, всегда ковки. Из этого, конечно, не следует, чтобы они не страдали много и чтобы за них не замирало сердце. Пусть небо милосердствует о Вас и детях Ваших.

План моей поездки я изменяю совсем иначе: не хочу тащиться никуда далеко, а хочу только оставить город и переехать в место более спокойное, более свежее, зеленое, удобное для купанья и для работы на месте. Бог знает, увидишь ли еще что-либо подходящее, а между тем пропутешествуешь немало и без пользы, а купанье в море мне всегда приносило пользу, да и работается в этих тихих купальных городах прекрасно. А потому я все прежние затеи отложил и еду в Аренсбург, на остров Эзель. Это все там в три раза дешевле и в несчетное число удобнее Киева, а мне хочется работать на месте: я, что называется, "забрался работой", так что надо много удобств, чтобы переработать то, за что взялся к осени. Таков, полагаю, и будет мой адрес с 5-го июня: Остр<ов> Эзель, г. Аренсбург, до требования (post restante). Напишите мне свой адрес из Крыма.

Тем я задавать не мастер, но две у меня <есть?>: 1) "Молот на разбитие камня веры" -- его стиль и дух, вероятность происхождения этого сочинения по его филологическим признакам и т. п., или 2) "Разнохарактерность религиозного сектанства великорусского и малороссийского". То и другое может быть написано при небольшом количестве подручных книг; и то и другое, несомненно, было бы очень интересно и нашло бы себе место без хлопот. Но я в истории не знаток и как могу Вам давать в ней советы или выбирать темы? Я всегда находил, что Вы сами отлично чувствуете, что живо и что может интересовать. По поводу "молота", однако, можно •сказать много крайне любопытного и еще никем не развернутого. Есть ли у Вас хороший экземпляр этой рукописи? У меня есть превосходно писанный четким и красивым полууставом.

О некоем охлаждении нашем с С<увори>ным не сожалейте. Он мог прямо сказать о статье Вашей, что она ему "не ко времени" по обстоятельствам, от Лампадоносцева зависящим. Это было бы не храбро, но честно и не обидно, но он смелкодушничал и начал хаять: "Неужто это статья?!" Я промолчал и, напечатав ее в другом месте, показал тем, что "да, это статья, и очень любопытная, -- хорошая статья..." Только всей и обиды я ему сделал. Неужто же надо было, чтобы его хамство шагало, как конь Аттилы, -- "где наступил -- там и трава не растет". Ишь ты! Не много ли чести будет?.. А что "Отечест<венные> записки" сказали мне некоторые любезности, а ему шпильки, то я тому не виноват.

Разлада, то есть распри, между нами нет, но его "оппортунизм" стал такого свойства, что цикл вопросов, в которых бы я мог идти с ним не разнореча, значительно сократился. Вы, чай, читаете, "что" такое он пишет из "дома" и как относится к малейшему с ним несогласию. "Говори искренно", а чуть кто сказал искренно, -- тот сейчас, не говоря худого слова, "подлец". Я, право, не вижу себе роли в таком органе, но, быть может, она и явится, -- тогда можно и писать. Но теперь это все не в моем роде.

О плателыцичестве пишете напрасно: щедрости большой он никогда не обнаруживал, а неисправных плательщиков теперь уже нет, -- это когда-то было, но давно вывелось. Нынче все исправно платят, даже и вперед, и то людей нет. Лиха беда -- было бы что дать, -- была бы душа в сборе и работали бы руки. -- Нервы измучились и устали от всего вместе взятого, и оттого-то хочется не восвояси перебалтывать все одну и ту же утомительную, скучную и раздражающую болтовню, а хочется к немцам, которые, по крайней мере летом, только купаются и слушают своих плохих соловьев.  Преданный Вам  Н. Лесков.

P. S. "Государственная утопия Леонтьева" сдана в "Новости". Не знаю, когда он насмелится ее тиснуть. Деньги Вам вышлем, вероятно, в июне. -- Дух сектантства в Малороссии и Московии мог бы быть очерчен в очерке беглом без критики, а с одною "светотенью", которая вышла бы сама собою. Это живая вещь. -- От Феофана ничего не получал. Письма Жуковского небезынтересны, а личность его очень стоит внимания. Журнал ведется весьма недурно, но в чашке нельзя растворить сахару более, чем можно. Ему нужно или найти капитального честолюбца с хохлацким вкусом, или журнал придется бросить. Чтобы он имел успех, его надо делать хохлацким. Иначе он никому не потрафляет. -- С Шубинским мои отношения всегда одинаковы и не страдают от "Нов<ого> времени".

22  С. Н. ШУБИНСКОМУ  23 июля 1883 г., Шузалово.

Уважаемый Сергий Николаевич!

Я живу на даче в Шувалове (по Софийской ул., дача Орлова, No 19) и здесь же видаю Карновича (Парголово, No 136). У него нет "Старины" и стихотворений Лермонтова в переводе Висковатова. Вы, однако, совершенно правы, что стихи эти были и есть в переводе Висковатова, -- есть они и. отдельными оттисками; но тем не менее и новый их перевод, думается, имеет место. Адрес Минаева: СПб., Озерки, по Выборгскому шоссе, No 39-й (Дм. Дм. Минаев), у Курочкина. Вы ему туда и напишите. Цена его 50 коп. за стих, я это Вам и писал, да, видно, листок мой вывалился из незаклеенного конверта, который надписывал Короленко. -- Списывайтесь лучше сами.

Заметка о Марко Вовчке была моя, и я думаю, что Петров ошибается: М. А. не могла быть в Орловском институте, и ее развитие всецело принадлежит ее прекрасному мужу, которого я очень хорошо знал и любил, да и обязан ему всем моим направлением и страстью к литературе. Он давно умер, убитый горем и, может быть, бесславием... Но на что же Вы будете отвечать? Пусть Петров разъяснит, была ли она в институте, и очеркнет характерную и милую личность "пана Опанаса", которого супруга всегда стремилась стушевать ниже Пассека или Карла Бенни, иже недостойни быша разрешись ремень у ног его. Характеризовать, так уж надо правду говорить, а не разводить помои "с Аполлоновых <...>". -- М. А. теперь в Харькове вновь замужем за Людовиком No 151-й.

Владелец "мартьяновской улицы" в Озерках бывает часто видим и собирается к Вам в Любань, -- звал и меня, но я боюсь не застать Вас дома. -- К осени купил у Грота полдюжины карточек с подходящими евангельскими текстами и попытаюсь привезти их к отсутствующему из дома хозяину Вашей квартиры. Капризов у меня нет, и я никогда ничем не нарушил моей к Вам приязни. Не знаю: так ли у Вас?.. Впрочем, обо всем этом не стоит говорить.

Прошу Вас передать мой поклон Екатерине Николаевне.  Преданный Вам  Н. Лесков.

23  С. Н. ШУБИНСКОМУ  17 августа 1883 г., Шувалово.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Простите меня, что долго не отвечал Вам. Опять простудился и проболел кряду целый месяц претягостно, начав воспалением горла и продолжав воспалением уха, едва не перешедшем на мозг. Да; живем как рыбы в воде или по крайней мере как лягушки в болоте. Вот наш и отдых! "Бедному жениться, -- так и ночь коротка". Что делать. "Покорствуй, раб, небесной воле". -- С Минаевым, надеюсь,. Вы списались. Мне не по сердцу посредства с ним. Это люди совсем иного фасона. "Подкузьмич" (как называют здесь "солдата"), кажется, не разоряется, но наипаче приобретает и маклерит. Карновичей вижу: это -- моя радость. Простые вопросы, простые советы, радушное рукопожатие и сердечное слово. Поговорим, и хорошо станет. Литераторов вижу мало. Навещали Максимов и Михневич, -- другие навещали, пока было при чем посидеть... Изнемогся я от боли ужасно, и ничего не мог работать. -- 27-го думаю переезжать в город. Работаю нынче для Вольфа, а потом имею еще заказов надолго. Вам ничего обещать не могу, да и не думаю, чтобы Вам это было нужно. "Изобилие материалов" у Вас известное, а Вы только набираете и тем накликаете себе напрасные укоризны. Имя (если угодно) ставьте сколько угодно, но так вообще, -- а обещать что-нибудь определенное -- я не могу. -- Любопытно несколько: где рецензийка о книге "Государственное учение Филарета"? Неужто она о сю пору почитается "опасною", тогда как уже дважды в более резкой форме прошла в "Новостях"? (раз сама по себе, а второй по поводу утопий Леонтьева). Газета может, а "исторический" журнал боится. "Пиши куплет"! Катерине Николаевне кланяюсь. Давно ее не видал. Катенька, чай, выросла на сырости-то. Бедные дети в этой противной природе. А зима -- опять то же, что и было. Вас продергивают за "хождение на вести". Имея привычку любить и уважать в Вас многое, я сердечно радуюсь этому, -- хотя думаю себе: "Не изоймете его этим: он причину себе вымыслит, что на вести ходить надо". Скучно, тяжко, и вокруг столь подло и столь глупо, что не знаешь, где и дух перевести. Не могу себе простить, что я никогда не усвоил себе французского языка в той мере, чтобы на нем работать как на родном. Я бы часа не остался в России и навсегда. Боюсь, что ее можно совсем возненавидеть со всеми ее нигилистами и охранителями. Нет ни умов, ни характеров и ни тени достоинства... С чем же идти в жизнь этому стаду, и вдобавок еще самомнящему стаду? -- За приглашение на наливки очень благодарю. Наливки у Катерины Николаевны очень хорошие, да -- лиха беда -- дойти до них трудно, да и вино уже утратило свою веселящую силу. -- Все притомилось от тоски, бёзрадостья и уныния.  Ваш Н. Лесков.

24  С. Н. ШУБИНСКОМУ  20 августа 1883 г., Шувалово.

Получил Ваше вчерашнее письмо. Действительно, дача измучила. Это не отдых, а терзание, а в городе тоже несносно. Все нам худо. И в Киев ездить -- тоже тяжело. Что и природа без людей, с которыми можно хоть потосковать вместе! Ужасно тяжело, несносно тяжело! Суворин летит в Париж... Видно, как там ни скверно, а все туда тянет... Бесстыдники! что они пишут и что поддерживают? Положим, от этого хуже не делается, да все-таки -- как же не стыдно? Видел Нотовича и Розенгейма, а те видели вчера Краевского, который сказал: "Голос" будет, но это будет не тот "Голос". Газета продана, говорят, Циону, а другие говорят, что Цион -- только подставка. Выйдет "Голос" без подписи Краевского и будет орган "консервативный", может быть с некоторым немецким отблеском. Что-то такое, чего и не разберешь, но любопытно, хотя ничего хорошего быть не может. Война у всех на устах, и ее ждут скоро, но, кажется, это в значительной мере поддерживается общеизнурительною скукою всего общества. Вы пишете, что не надо падать духом, а надо бодриться. Слова нет, что это так, но ведь всякие силы знают усталость. Столько лет работы и уныния чего-нибудь да стоили душе и телу. Родину-го ведь любил, желал ее видеть ближе к добру, к свету познания и к правде, а вместо того -- либо поганое нигилистничание, либо пошлое пяченье назад, "домой", то есть в допетровскую дурость и кривду. Как с этим "бодриться"? Одно средство -- презирать и ненавидеть эту родину, а быть философом и холодным человеком... Но до этого без мук не дойдешь. И на небе ни просвета, везде minimum мысли. Все истинно честное и благородное сникло: оно вредно и отстраняется, -- люди, достойные одного презрения, идут в гору... Бедная родина! С кем она встретит испытания, если они суждены ей?

Стихотворение о том, как Вы ходите аккуратно "на вести", имело, очевидно, в виду не лето, а период действительно бывший. Но ведь это шутка и ничего более. Историю Петра продергивали за "сухое, мертвенное изложение". Не знаю, -- основательно или нет. "Подкузьмич" -- делец неутомимый. Его здесь зовут "шуваловский маклер". Он "на обухе рожь молотит". -- Видел в 31 No "Живописного обозрения" мой портрет, гравированный Панемакером. По-моему, очень нехорошо и с очень плохой моей фотографии. -- Обещать Вам я все-таки ничего не могу. Была работка, подходившая Вам ("Апокрифические предания о юности Гоголя"), да я ее продал, а теперь очень забрался работою и подороже Вашего и не на такой ужасный (между нами говоря) лист. А не хотите ли Вы взять работку у Сергея Максимова? Это что-то о Сибири. Думаю, что должно быть не без интереса. -- За всякое приветливое слово "лобзает Вы душа моя", и поверьте, что я не в долгу у Вас... Да, да; далеко не в долгу. Оттого, может быть, мне и было нечто особенно больно. Литературное общество -- злое и безучастливое (хуже чиновников), и я в нем всегда сторонился, но тем более любил тех, в ком встречал черты живого человеколюбия и участливости. Отрадой мне было увидеть все это в Вас, и Вы знаете, как я расположился к Вам всею душою, даже и посейчас, а Вам зачем-то надо было меня как-то выставить со стороны мне даже и несвойственной. Вот и все. Это меня очень огорчило, но я добрые стороны Ваши очень ценю и нареканиям на Вас не верю. Время гнусное, но тем теснее надо добрым людям стоять друг возле друга и поддерживать друг в друге веру в человека.

Видел нашего старичка-Милючка, и слышал, как он "сопутствовал" Григорию Петровичу в его имения, слышал, как он своим блекотанием встречал Авс<еенко> словами: "А я по вас соскучился". Кто с кем соединился и смешался? Как же не любить Карновичей, Костомарова и еще тех, кто кое-как несет свою скорбь одиноко, не якшаясь направо и налево, а сохраняя душу свою хотя в некотором возможном опрятстве. И Вы способны это отмечать и ценить, да вдруг -- возьмете да и выдадите своего, -- невесть для чего! Право, это. ставят Вам в вину!.  Преданный Вам  Н. Лесков.

В среду непременно хочу переехать в город. Весь размок здесь.

25  А. С. СУВОРИНУ  8 октября 1883 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

В высокой степени любопытно то, что Лев Толстой сделал, но "Петерб<ургские> ведом<ости>" врут, что он отказался будто потому, что христианину нельзя судить. Есть текст "по суду любящих имя твое -- спаси мя". Судить самый высокий христианин может, и суд его будет благ, ибо, "любя имя божие", он может "спасти", а не погубить. Судиться "у своих", то есть у верующих, даже повелевается св. писанием. -- Дело, вероятно, зависело от присяги, от ее убийственного для христианской совести текста, повелевающего нам "клясться богом". Я об этом в прошлом году давал заметку Вам. Гей ее (в Ваше отсутствие) счел негодною -- и возвратил, -- она напечатана под моим же именем у Аксакова, с заглавием "Снедаемое слово". Многие не произносят -- "снедают" -- слова присяги, -- Толстой, очевидно, на это лукавство не согласился. Но он не один таков. Из военного министерства ко мне приезжал три раза казачий генерал Хрещатицкий, присланный по поводу той же моей статьи в "Руси", с просьбою комиссии по учреждению войск "составить новый, иной текст присяги", так как и в войсках люди (особенно казаки) тяготятся ужасающими клятвами русской присяги. Я два раза отклонял от себя это, но потом составил новый текст присяги, кажется довольно удачно. Хрещатицкий опять приехал ко мне благодарить меня и передавал "общий восторг". Присяга написана коротко, стильно, в христианском духе, без угрожений и самонадеянности.

Нынче по зиме это должно решиться для войск, но доколе же будет оставаться все это в нынешнем возмутительном виде для людей гражданских! Случай с Толстым слишком благоприятен, чтобы теперь промолчать об этом в чуткой газете. По крайней мере я так думаю и за напоминание о том прошу у Вас извинения.

Имя генерала Хрещатицкого, конечно, неудобно упоминать, но о деле, думается, можно бы написать хорошую передовую статейку.  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

А Толстому, знаете ли, чего хочется!.. Он совсем онародовел и "жаждет пострадать". Поверьте, что это так!

26  А. С. СУВОРИНУ  9 октября 1883 г., Петербург.

С величайшим бы удовольствием исполнил, о чем Вы мне пишете, Алексей Сергеевич, но я завтра уезжаю в Москву и теперь весь в сборах и хлопотах; а это надо написать спокойно и хорошенько. По приезде назад с радостью это сделаю. Это ведь не к спеху.

О Льве Н. Толстом я совершенно тех же мыслей, как и Вы, но это не исключает сбыточности моих предположений насчет "желания" постраждовать. Он будет рад, если его позовут к суду за ересь, но этого, как Вы справедливо думаете, -- не будет. Желание постраждовать ведь даже прямо выражено им в конце его предисловия к его евангелию. Вихляется он -- несомненно, но точку он видит верную: христианство есть учение жизненное, а не отвлеченное, и испорчено оно тем, что его делали отвлеченностью. "Все религии хороши, пока их не испортили жрецы". У нас византиизм, а не христианство, и Толстой против этого бьется с достоинством, желая указать в евангелии не столько "путь к небу", сколько "смысл жизни". Есть места, где он даже соприкасается с идеями Бокля. Старое христианство просто, видимо, отжило и для "смысла жизни" уже ничего сделать не может.

На церковность не для чего злиться, но хлопотать надо не о ней. Ее время прошло и никогда более не возвратится, между тем как цели христианства вечны.

Поступки Толстого "есть чудачество", но оно в народном духе.

Разве Вы думаете, там тоже не чудачат? Но ведь без этого нельзя. -- По приезде приду к Вам и поговорим.  Ваш Н. Лесков.

27  С. Н. ШУБИНСКОМУ  20 октября 1883 г., Петербург.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Вчера я вернулся из Москвы, куда ездил не праздно: сделал некоторые свои книжные дела и кое-что добыл по части рукописей. Одна покупка есть превосходная -- рукопись попа города Великих Лук: "Удивительные повести о семи мудрецах", 1702 года. Повести превосходные бог весть с какого латинского оригинала, -- все любовные и действительно "удивительные". Напечатаны они нигде не были, и я полагаю, что мой экземпляр есть уника, в чем удостоверяет меня и Гатцук, хороший знаток старой литературы. Писано все уставом, с заставицами и зачальными литерами. Добра в них очень много, и прелюбопытного. Есть и еще нечто, но это самое дорогое и поистине прелюбопытное.

Прошу Вас, буде не слишком обременены материалом, -- повидаться со мною. Я дома у себя ежедневно от 6 до 8 час. вечера, а когда Вы принимаете без отказа, -- это мне по-прежнему остается неизвестно.

Так как "удивительные повести" могут быть гожи и для других изданий, которые ко мне обращаются за работами, то я просил бы Вас мне ответить: предвидится ли Вам в них надобность или нет? Повести все маленькие. С уставного письма я не могу сообразить точно, как с своей рукописи, но думаю, что каждая повесть не более одного листа, и читаться будут они со смехом и с интересом. Похабности в них есть, но простодушные, как в "Тысяче и одной ночи". По-моему -- это клад для исторического журнала. Жалуйте!  Преданный Вам  Н. Лесков.

1884  28  С. Н. ШУБИНСКОМУ  8 февраля 1884 г., Петербург.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Я послал Вам вчера письмо о деле, а возвратясь домой, нашел у себя Ваше письмо об обедах. Очень благодарю тех, кто обо мне вспомнил и поручил Вам пригласить меня; благодарю и Вас, что Вы приняли на себя это поручение. Затем, разумеется, оставалось бы только сказать по-архиерейски: "благодарю, приемлю и ни что же вопреки глаголю". Обаче нечто нудит меня ко иному, несколько пространнейшему ответу.

Во-первых, я нахожусь в сомнении: действительно ли кто-то поручил Вам "пригласить" меня? Не есть ли это только Ваша личная ко мне любезность, или, быть может, это товарищеская любезность С. Н. Терпигорева.

И во-вторых, я опасаюсь: не сделаю ли я неприятности моим присутствием каким-нибудь другим, менее ко мне расположенным членам редакции, из тех, например, которые имеют достаточные причины меня презирать и оберегать от общения со мною свое превосходство?

Я, к сожалению, не могу считать Вас столько простым, прямым и искренним, чтобы не допускать возможности употребления с Вашей стороны шутки, которая может меня поставить в такое неловкое положение, какого я сносить не умею. Это уже было, и один раз очень досадительно (по поводу моего удаления в трактир для заговора с Михневичем против авторов "Медеи"). Дай бог, чтобы ничего такого же не случилось второй раз.

Осторожность же по отношению к чистотелу некоторых сотрудников газеты, в которой я лишен удобства принимать литературное участие, мне внушают многие приметы, из коих позволю себе обратить Ваше дружеское внимание на две, самые свежие:

а) один из влиятельнейших сотрудников этого издания на днях рассказывал в Палкинском трактире, что "А. С. не знает, как от меня избавиться". "Имени, говорит, его (то есть меня) не печатают, так он без имени статейки тычет. С<увори>н хохочет... Теперь велел и их не печатать". Это было говорено при множестве людей, в числе коих находился один сотрудник "Вестника Европы", и он на другой день говорил это у Пыпина.

б) на сих же днях другой, еще более крепкий газете сотрудник, в том же месте, при чиновнике, близком Победоносцеву, порицал меня за неблагочестие и неблаговерие и за неблагодарность к С--ну, который будто, "наконец, освободил от меня свою газету".

Я не имею ни малейшего неудовольствия к уму одного из этих господ и к честности другого и верю, что А. С, С--н ничего этого не говорил, что ему приписывается. Я знаю, что в нем есть столько душевной чистоплотности, вкуса и гадливости. Поэтому, когда он меня позвал к себе в дом, я, нимало не рассуждая, тотчас же к нему пошел. Я его хорошо знаю и не обманусь в том, чему на его счет можно верить, а чему нет. Но идти в коллективное собрание, состоящее из лиц, отомщевающих на мне их собственное ничтожество, но никогда не сытых смутьянством, -- я без зова самого Суворина не могу. Это не кичливость, но простая осторожность. Я не знаю, кто это Вас просил пригласить меня, и не считаю за невозможиое, что это как раз именно и есть те же самые литераторы, которые желают в моем появлении дать наглядное доказательство тому, как я искательно дорожу их сообществом и "надоедаю С--ну". Вы же, быть может, этого не знаете, а быть может, и сами шутите, как случилось с заговором о "Медее". Во всяком случае, если это даже и пустяки, то пустяки гадкие и препротивные, и я не желаю давать пищи ни сплетникам синодального прокурора, ни каверзникам редакции Стасюлевича. А потому думайте и говорите обо мне заочно все, что Вам угодно, но в личном присутствии имейте мя отреченна.

Никогда никакого зла Вам не сделавший  Н. Лесков.

29  М. И. ПЫЛЯЕВУ  9 августа 1884 г., Петербург.

Уважаемый Михаил Иванович!

Во мне всегда была, -- не знаю, счастливая или несчастная, -- слабость увлекаться тем или другим родом искусства. Так я пристращался к иконописи, к народному песнотворчеству, к врачеванию, к реставраторству и пр. Думалось мне, что это уже и прошло, но я ошибся: разговоры с Вами и Ваша книга о "драгоценных камнях" потянули меня на новые увлечения, и как из всякого такого увлечения я всегда стремился создать нечто "обратное", то и теперь со мною случилось то же самое.

Мне неотразимо хочется написать суеверно-фантастический рассказ, который бы держался на страсти к драгоценным камням и на соединении с этою страстью веры в их таинственное влияние. Я это и начал и озаглавил повесть "Огненный гранат" и эпиграфом взял пять строчек из Вашей книги, а характер лица заимствовал из черт, какие видел и наблюдал летом в Праге между семействами гранатных торговцев. Но чувствую, что мне недостает знакомства с старинными суеверными взглядами на камни, и хотел бы знать какие-нибудь истории из каменной торговли. На этом останавливаюсь и с этим к Вам прибегаю, как к доброму товарищу и не только дорогому литературному другу, но и к такому редкому человеку, который, помимо своих специальных знаний, понимает, что именно нужно мне для затеваемого мною баснословия вроде "Запечатленного ангела". -- Укажите мне (и поскорее, -- пока горит охота), где и что именно я могу прочитать полезное в моих беллетристических целях о камнях вообще и о пиропах в особенности. Пиропов я насмотрелся вволю и красоту их понял, усвоил и возлюбил, так что мне писать хочется, но надо бы не наврать вздор. Вы много знаете, очень живо и образно говорите об этих вещах и очень можете меня наставить. Пожалуйста, не откажите мне в совете, если не личном, то письменном, -- чего я буду ждать от Вас с уверенностию в Вашу милую мне приязнь и с упованием, что она остается для меня неизменною.  Искренно Вас любящий и уважающий  Н. Лесков.

Дома я всегда от 6 до 9 час. вечера. В Праге вспоминали Вас часто.

30  В. Г. ЧЕРТКОВУ  15 октября 1884 г., Петербург.

Милостивый государь Владимир Григорьевич!

Я получил письмо, адресованное Вами мне через редакцию газеты "Новости". Письмо это нимало меня не оскорбляет, но несколько удивляет. Если Вы читаете "Новости", то Вы, вероятно, встретили там мое возражение "Петербургским ведомостям", которые усмотрели в моей заметке о к<нязе> Мещерском горячее заступничество за Пашкова. Того же мнения были и другие газеты и лица, мнения которых выражал г. Авсеенко. Но Вы и В. А. Пашков усмотрели совсем иное -- именно, "обиду" и насмешки... Кто-нибудь из Вас не так понял, как следует, но я не нахожу Ваше отношение ко мне основательным. Надо писать так, как можно писать, и не поступать по пословице: "гнет -- не парит, а сломит -- не тужит". Я не вижу причины, чтобы люди христианских убеждений непременно являлись бестактными и всегда представляли себя так, чтобы их брали как простофиль. Я пишу, имея в виду то, что мне всего дороже, и жертвую кое-чем, что, по-моему, не важно, не существенно и никому не вредит. Иначе бы надо было только вздыхать да молчать.

Я не нахожу, чтобы это было умно и полезно.

Прошу Вас принять уверение в моем к Вам уважении.  Ваш покорнейший слуга  Н. Лесков.

31  П. К. ЩЕБАЛЬСКОМУ  16 октября 1884 г., Петербург.

Уважаемый Петр Карлович!

Письмо Ваше я получил и что-нибудь Вам пришлю для Вашего "Дневника", а Вы, пожалуйста, пришлите-ка мне "Дневник", которого я никогда не видал, да окажите-ка мне дружескую услугу, которую лишь Вы один и можете оказать.

В 44 No дружески ко мне расположенного, очень умненького и чистенького "Еженед<ельного> обозрения" было напечатано следующее:

"Это во-первых. А во-вторых, что сделали наши рыцари чистой литературной воды, чтобы выделиться из среды деятелей навозной журналистики? Есть ли у них хоть слабое подобие общих интересов, поползновение сплотиться и идти дружно рука об руку, -- или же все врозь ползут? Некогда пробовали учредить третейский суд чести и испугались насмешек тех, кому это неудобно было. В прошлом году затевали что-то вроде литературных обедов, и пока, кажется, ничего из этого не вышло. Сделали ли далее что-нибудь наши литераторы, чтобы возвысить в глазах публики свое значение, или просто-напросто хотят напомнить ей о существовании "литературного сословия"? Сколько раз затевали праздновать юбилей тех или иных писателей, и всегда дело ограничивалось словами или келейным торжеством. Не далее как в прошлом году много толковали об юбилее симпатичной писательницы, пишущей под псевдонимом В. Крестовского (не Всеволода Крестовского), на настоящий год, если не ошибаемся, также отложен юбилей Н. С. Лескова и еще кого-то другого. Что же сделано? А ведь, во всяком случае, это силы крупные в нашей небогатой талантами литературе. Теперь на очереди юбилей литературного фонда. Хотелось бы знать, будет ли он отпразднован торжественнее, чем -- ну хоть, например, юбилей Обуховской больницы, знаменитой только тем, что в ней никто почти не выздоравливает?"

В ответ на это я 16 октября напечатал в 286 No "Новостей" следующее:

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ  об обеде Н. С. Лескову

В 44 No "Еженедельного обозрения" упоминается о намерении почтить меня каким-то знаком внимания по поводу исполнившегося двадцатипятилетия моих занятий литературою. Там сказано, что намерение это "отложено" на 1884 год.

Дозвольте мне сказать, что это намерение не отложено, а совсем оставлено по усердной моей просьбе, для которой я имею уважительные в моих глазах причины.  Николай Лесков.

15 октября 1884 г.

С.-Петербург.

За этим таится перетолковывание, -- будто я "ломаюсь", а мне самому не только неловко, но и совеем неудобно пространно объясняться.

Вы ближе многих знаете, какой тернистый путь проходил я по литературному полю и каких мерзостей только не подбрасывали мне под ноги мои собратия... И за что? Что злого и бесчестного написал я? Началось с "Некуда", собственно со 2-й части, где я картинами показал, что либерализмом драпируются мошенники и что с таким сбродом честно-либеральным людям "идти некуда". Но ведь то и сталось! В "Расточителе" я показал, как бессудно было время дореформенных судов, и между тем все, и во главе всех тогдашние "Петербургские ведомости" (Корша), руками Суворина и Буренина писали, что я "опошляю новый суд", -- хотя заключительные слова драмы таковы: "И вот какими нас новый суд застал". Меня не только подозревали в шпионстве, но печатно уверяли, что "Некуда" написано "по заказу (разумеется, III отделения), тогда как "Некуда" переносило усиленную цензуру: его читал цензор де Роберти, а за ним поверял Веселаго, а за ним М. Н. Турунов, и еще некоторые главы посылали в III отделение. "Некуда" измарано цензурою жестоко. Там выпускались целые главы. "Расточителя" боялись брать на сцену актеры, что их "заругают", а вот "Расточителю" 20 лет, и он до сей поры не сходит с репертуара в провинции и каждый год приносит мне гонорар. Лучшие годы жизни и сил я слонялся по маленьким газеткам да по духовным журнальчикам, где мне платили по 30 р. за лист, а без того я умер бы с голоду со всем семейством. И одно духовенство действительно явило мне любовь. Нынче по осени в Казани вышла книга "Духовные типы в русской литературе", где эпиграфом взято место из "Соборян" (слова Туберозова в благодарность светской литературе). Туберозов поставлен первым в числе типов, и даже сказано, что все другие писатели были, конечно, "подражателями". Между тем в изданном томе писем Ф. Достоевского он говорит даже о какой-то моей "гениальности" и упоминает о "странном моем положении в русской литературе", а печатно и он лукавил и старался затенять меня. Что же я мог бы вспомнить на обеде, сделанном в мою "честь"? Что я мог бы по совести высказать, кроме обиды и досады за низкие и подлые клеветы? Не лучше ли было отклонить это? -- что я и сделал... И опять -- я знаю, что мысль почтить меня родилась тоже в кружках духовенства и людей "верующих", но о чем могли бы мы говорить? Поговорите об этом со своей совестью и по расположению ко мне.  Н. Лесков.

Недавно еще "Нов<ое> время" в отсутствии Суворина обозвало меня "фарисеем". <Вы зн>аете -- какой я фарисей? Что я написал в фарисейском духе?

32  С. Н. ШУБИНСКОМУ  <Вторая половина октября 1884 г.,  Петербург)>

Я очень рад, что силуэт Боброва Вам понравился и Вы его напечатаете. Я бы советовал сделать с него "фотогравюру". Он стоит этого. Нет сомнения, что шарж тут есть, но легкий и не безобразный, а "во вкусе века". Притом все говорят, что портрет этот "имеет поразительное сходство". Притом, что за фигура! Другой такой выдумать невозможно.

Кое-что (очень немного) я Вам напишу к портрету. Это я сделаю, когда Вам будет нужно, и это будет очень немного, так что затруднений в гонорарном отношении быть не может. Вы заплатите, что найдете нужным по "сиротскому положению" своего журнала. -- Если же справедливо то, что носится в публике и что мне сообщают, -- будто Вы или Ал. С. Суворин "дали Феоктистову обязательство, что я не буду писать для "Исторического вестника", -- то я Вам дам к портрету Боброва несколько строчек безымянных. -- А если это правда, то я этим нимало не обижаюсь, но, откровенно сказать, очень хочу знать и непременно буду знать: кто это из Вас двоих был так малодушен, что дозволил делать себе внушения и еще отвечал на них?.. Вот век и вот характеры! Это, видно, не Катков с Ковалевским, и даже не... Нет; неужто это правда? Неужто Вы изъяснялись, извинялись и обещали "воздержаться"? Неужто можно допустить над собою такой срам и унижение! Как он должен уважать Вас, -- он, которого даже Авсеенко презирает и презирать не боится...

Горишь со стыда, слыша такие вести... И особенно мне обидно за Вас... И зачем Вам было давать такие слова, когда Вы, верно, знаете, что я в жизнь мою никогда и ни одному редактору не предложил работы иначе, как по его просьбе. Зачем мне эта благодать, и чем полтинник "Исторического вестника" выгоднее рубля из другого кармана? -- Простите, что все это говорю Вам, но я не люблю таить злобы на сердце, -- а Вы, наверно, дали к этому какой-нибудь повод.  Н. Л.

33  С. Н. ШУБИНСКОМУ  28 октября 1884 г., Петербург.

Очень рад, что заметка Вам нравится. -- Заглавие перемените. Пусть будет: "Один из трех праведников". Я думал, что надо непременно "к портрету". Так и соедините: вверху крупно поставьте "Один из трех праведников", а ниже, в скобках, "к портрету А. П. Боброва", Это будет хорошо. -- Догадка Ваша насчет литографии, быть может, верна, и потому вычеркните все, что касается моих догадок насчет портрета китайскою тушью. Это неважно, но проговариваться не надо, когда есть сомнение. -- О Костомарове глубоко скорблю. Это был настоящий писатель и человек с литературною честностью, каких все становится менее и менее. "Память его будет с похвалами" и "во благих водворится". Он пожил и потрудился довольно, но без него станет пусто.  Преданный Вам  Н. Лесков.

34  И. С. АКСАКОВУ  10 ноября 1884 г., Петербург.

Досточтимый Иван Сергеевич!

Не знаю, в милости я у Вас ныне или в немилости? Со дня памяти митрополита Филарета Дроздова Вы лишили меня "Руси". Гнев оный ощущаю. Филарета же чтить не могу, но обаче всегда в добром к Вам почтении пребываю и просьбы или поручения Ваши помню.

В последний раз как Вы писали мне с присылкою гонорара за "Левшу", Вы просили меня, "если случится штучка особенная, обточенная и обделанная", то чтобы прислать ее Вам для "Руси".

С той поры ничего такого не было.

Здесь не надобно звона гуслярного, --

Подавай им товара базарного.

Осужденные биться из-за "буар, манже и сортир", -- поспеваем лишь подавать то, что вприспешню требуется; но трафится штучка, которую облюбуешь и для своего удовольствия сделаешь тю-иному. То случилось и ныне. Стал я заготовлять к р<ождеству> Х<ристову> фантастический рассказец и увлекся им и стал его отделывать, а потом, как отделал, стало мне его жаль метнуть туда, куда думалось. И ту помянуся мне слово Ваше последнее, и в нем Вы соблаговолите видеть вину сего моего писания. Рассказец очень маленький (в пол-листа), фантастический, касается государя Александра Николаевича и "его камня". Истолкователем выведен старый гранильщик, чех с "сухих гор Мереница". Разумеется, все почтительно и (думается) вполне оригинально. Это поэтический каприз, "штучка", кунстштюк, где вымысел стоплен с действительностию и отливает и горным суеверием и ужасною действительностию. Прислать или не надо? Отпишите, государь, а я всегда Ваш слуга и послушник  Николай Лесков.

P. S. Насчет "возвращения правительства" Вы были превосходны. Рассказ, о котором пишу Вам, называется "Подземный вещун". -- Место для него наилучшее было бы в рождественскую пору, ибо он фантастичен, хотя и не весел, более грустен, Он совсем готов и переписывается.

Терновский, умирая, написал карандашом:

"Одно неприятно в моей смерти, что Победоносцеву покажется, будто он убил меня". Теперь ищут "главу Климента", украденную в Киеве московскими иерархами. Говорят, будто она в Кремле и ее можно узнать с помощию "краниологии". -- То ли еще не заботятся о вере христианской?!!

Кстати -- это разыскание было намечено Дроздовым. -- "Целая эпоха"-то, значит, с ним не "сошла в землю", а еще довольно ее и на земле осталось.

35  С. Н. ШУБИНСКОМУ  21 декабря 1884 г., Петербург.

Имел честь получить письмо Ваше, Сергей Николаевич! Замечание Ваше о заглавии -- неверно. Заглавие метко и едко. Но, может быть, оно неудобно. Предлагаю Вам два на выбор:

1) "Площадной скандал" или

2) "Всенародный гросфатер".

Выбирайте одно из трех. -- Далее я ничего предлагать не могу и не желаю. Я даю заглавие по первому впечатлению. Все, что Вы пойдете выдумывать, -- будет хуже.

При несогласии Вашем на одно из этих заглавий прошу Вас немедленно рукопись мне возвратить. Объяснений у нас на этот счет, конечно, не будет.

Деньги мне не необходимы, но мне нежелательно ходить в учреждение, где их выдают. А потому, если работы мои Вам угодны, -- прошу Вас тотчас учесть их по таксе Вашей можливости и прислать мне деньги, как и другие мне присылают. -- Деньги я имею обычай получать вперед, по учете рукописи, и иного правила держаться не хочу.

"Слова" вычеркивать можете, мысли целые -- нет.  Ваш слуга  Н. Лесков.

36  А. Е. РАЗОРЕНОВУ  <1834 г.>

Только вчера, друг мой Алексей Ермилович, посвятил вечерок пересмотру Ваших стихов. Есть среди них вещи очень и очень недурные, но отделывать их вы или не умеете, или же совсем не хотите. Так писать нельзя. Помните, что основное правило всякого писателя -- переделывать, перечеркивать, перемарывать, вставлять, сглаживать и снова переделывать. Иначе ничего не выйдет. Стихи так же, как и всякое беллетристическое произведение, -- не газетная статья, которую можно набирать с карандашной заметки. Не знаю, знаком ли вам следующий случай из жизни нашего историка Карамзина. Когда появились его повести, один из тогдашних поэтов, Глинка, спросил автора: "Откуда у вас такой дивный слог?" -- "Все из камина, батюшка!" -- отвечал Карамзин. Тот в недоумении. "Не смеется ли?" -- думает. "А я, видите ли, -- отвечает, -- напишу, переправлю, перепишу, а старое -- в камин. Потом подожду денька три, опять за переделки принимаюсь, снова перепишу, а старое -- опять в камин! Наконец уж и переделывать нечего: все превосходно. Тогда -- в набор". Советую и вам поступать так же с вашими стихами. Мысли в них попадаются хорошие, да форма далеко не всегда литературная. Нынче к стихам строго относятся. Уж больно приелись все эти фигляры, которые пред публикой наизнанку вывертываются за гривенники и двугривенные. Надо иметь особенно сильное дарование, чтобы стать впереди других, заставить о себе говорить. Такие даровитые люди, как известно, не плодятся, как летние грибы, а появляются веками. Конечно, в литературе нашей нет трезвенных слов. Вместо руководящей критики то и дело приходится наталкиваться на полемические статьи бравурно-развязного тона, с потугами и недомолвками, берущими через край. Одно время у нас совсем не было критики, даже газетные рецензии встречались редко. Оно и лучше было. Разве может быть теперь такая здравая критика, которая руководила бы не одних начинающих писателей, а освещала бы путь, давала бы добрые советы и тем, кто достаточно окреп на литературной дороге? В наше время разгильдяйства и шатаний отошли в вечность такие имена, как Белинский, Добролюбов, Писарев. Теперь люди, которым нет места на поприще изящной словесности, взялись за картонные мечи и давай размахивать ими направо и налево: берегись -- расшибу! Это люди, озлобленные собственной неудачей. Вот почему я не советую вам слушаться и прислушиваться к мнению таких горе-критиков. Работайте по-прежнему, не обращая ни на кого внимания. Я не поэт, и давать вам совета не стану. Но если есть божья искра, она не потухнет. Вот мое последнее слово.  Истинный ваш доброжелатель  Ник. Лесков.

37  А. С. СУВОРИНУ (?)  <1884 г.>

Я отдал. Литературе всю жизнь и предал ей все, что мог получить приятного в этой жизни, а потому я не в силах трактовать о ней с точки зрения поставщичьей. По мне пусть наши журналы хоть вовсе не выходят, но пусть не печатают того, что портит ясность понятий. Я не то что не понимаю современного положения печати, а я его знаю, понимаю, но не хочу им стеснять себя в том, что для меня всего дороже: я не должен "соблазнить" ни одного из меньших меня и должен не прятать под стол, а нести на виду до могилы тот светоч разумения, который дан мне тем, перед очами которого я себя чувствую и непреложно верю, что я от него пришел и к нему опять уйду. Не дивитесь этому, что я так говорю, и не смейтесь: я верую так, как говорю, и этой верою жив я и крепок во всех утеснениях. Из этого я не уступлю никому и ничего, -- и лгать не стану и дурное назову дурным кому угодно. Некоторые лица все это приписывают во мне "непониманию". Они ошибаются: я все достаточно понимаю, а не хочу со всеми мириться, и как я сторонюсь от соприказными и злодеями, то мне не надо ни изучать их ближайшие привычки, ни мириться с ними. Я уже старик, -- мне жить остается немного, и я желаю дожить дни мои, делая, что могу, и не мирясь с "соблазнителями смысла". У меня есть свои святые люди, которые пробудили во мне сознание человеческого родства со всем миром. До чтения их я был "барчук", а потом "око мое просветлело" и я их считаю очень дорогими людьми, и вот их-то именно теперь и принято похабить и предавать шельмованию рукою ничтожных лиц, ведомых всем по их злобе, лжи, клеветничеству и сплетничеству...

38  А. С. СУВОРИНУ  <Конец 1884 г.>

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Против "составителя брошур", то есть Льва Толстого, выпущена книга -- очень глупая. Я об ней написал статейку, кажется не совсем глупую. Я люблю и почитаю этого писателя и слежу за его делом страстно. Мне дорого тоже, что мои писания о нем его не огорчают. Но мне все приходится пробираться и побираться, где бы можно сказать о Толстом не банальное, шаблонное слово. Трудно это очень, и я не понимаю почему? -- Статейку свою я отдал переписать четким почерком, собственно для Вас, чтобы Вы прочли ее, не посылая в набор, и потом бы не сердились и не уклонялись под такими причинами, которые не достойны "и Толстого, ни Вас, ни даже меня и наших с Вами отношений. Я люблю Ваши литературные мнения и охотно их слушаю, когда они искренни, а когда они не искренни -- я их понимаю и сожалею. -- Статейка вполне цензурна и занимательна, но, конечно, не по вкусу тем, кто эту глупость задумал. -- Черкните мне: станете ли Вы читать мою маленькую тетрадку (3 почтовые листка), -- и тогда я Вам пришлю. Когда прочитаете и увидите, что, это Вам не годится, -- возвратите и не сердитесь, потому что сердиться дурно, и не за что, и вредно, и скучно, и т. д. А объяснить -- почему возвратите -- не надо.  Всегда Вам преданный  Н. Лесков.

1885  39  С. Н. ШУБИНСКОМУ  10 сентября 1885 г., Петербург.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Я всегда "содержу Вас в памяти" и всегда рад доставить "Ист<орическому> вестнику" что-либо живое и интересное. Мне очень приятно было встретить несколько убедительных для меня доказательств, что в публике, читающей Ваш журнал, есть люди, очень дружественно встречающие мое имя и даже ожидающие моих работ. Поработали мы вместе уже немало и, как видится, не без успеха. Мне было даже странно слышать порою внимание именно к моим работам в "Ист<орическом> вестнике", и притом всегда с сочувствием к тому, что принято называть "интересом" и "направлением". Нас одобряют люди зрелого возраста и с удовольствием читают юноши. Это отрадно. Дай бог, чтобы, перетрясая недалекую старину, мы положили свою лепту на то, чтобы сохранить и промести до лучших времен добрые предания литературы, окончательно, кажется, позабывшей свое благородное призвание и обратившейся в прислужничество, за которое надо краснеть.

С посланными Вам статьями поступите как хотите. Обе они небезынтересны -- особенно "Бракоразводное забвенье".

Имею к Вам и просьбу: великое душевное расстройство, которое я перенес из-за неудачного сына, лишало меня возможности подумать о работе в течение целого лета и осени. Только теперь, отправив его в Киев, в юнкерское училище, я взялся за работу и желаю не покладывать рук. Плата за его подготовление, отправка, снаряжение и проч. стоили еще около 700 рублей. Это потрясло мой бюджет, и я чувствую некоторое денежное стеснение. Не можете ли Вы (если можете) исходатайствовать мне у Алексея Сергеевича аванс под работу, Вам сданную, в размере рублей двести? Это, быть может, не превысит того, что я Вам сдал, но если бы и превысило, то не беда, -- я (как вы знаете) в денежных делах аккуратен и в долгу не остаюсь. А между тем теперь я нуждаюсь. Если можно -- сделайте мне эту нимало не опасную для кредита издания услугу.

Об издании рассказов Алексей Сергеевич говорил со мною, но мне показалось, будто неохотно, а потом тут сряду вышла история у его сыновей с Вольфом, и мне казалось несвоевременно и некстати докучать с делом мелким и малоценным. А тут подвернулся покупщик, и я все рассказы продал.  Преданный Вам  Н. Лесков.

40  А. С. СУВОРИНУ  <Ноябрь 1885 г., Петербург.>

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

У меня был Острогорский и сказывал об участии, которое Вы приняли в горестном положении женщины, жившей с Пальмом.

Я всегда был уверен в добрых движениях Вашего сердца, но боюсь за Ваши недосуги, за которыми нетрудно многое упустить и позабыть, а потому позволяю себе сказать Вам, что именно было бы теперь всего нужнее для этой женщины и особенно для ребенка, которому всего два года.

Они буквально без приюта. Ждать помощи им неоткуда. Острогорский собирает лит<ературное> чтение. Что оно принесет, -- это неизвестно. В лучшем случае -- рублей 200--300. -- Потом попробуем выпустить сборник, по возможности из хороших старых отрывков, а не из нового дарового хлама. Опыт "Складня" показал, что это лучше. Можно ли надеяться, что Вы окажете кредит для издания сборника, с тем, разумеется, чтобы издание поступило в Ваш магазин и было оплачено на общих основаниях?

Без уверенности в таком кредите нам трудно соображать далее.

Кроме того, -- не позволите ли Вы просить Вашего содействия, чтобы в число лиц, обыкновенно принимаемых временно, на время новогодней подписки, взяли именно эту, Ольгу Александровну Елшину?.. Сколько бы ей ни положили за ее занятия, -- она все-таки найдет в этом и денежное подспорье и нравственный кураж. А последнее тоже очень много значит. -- "Ждать" -- это ужасное томление!..

И еще один вопрос: не сочтете ли возможным дозволить кому-нибудь из нас, при посредстве Вашей газеты, снять с своей головы шляпу и просить у добрых людей помощи для дитяти? Я не вижу, чего скрываться и через то дать остынуть участию и оставить ребенка почти на верную гибель. Матери двадцать три года... "Утешится она, и друга лучший друг забудет", но дитя надо приютить... Если позволите писать мне, -- я испрошу дозволения у матери этой крошки и стану кланяться миру.

Позвольте мне знать Ваше мнение.  Всегда преданный Вам  Н. Лесков.

41  С. Н. ШУБИНСКОМУ  26 декабря 1885 г., Петербург.

Я в большом затруднении, как Вам ответить, уважаемый Сергей Николаевич! Цензурные стеснения в разработке тех исторических вопросов, которые мне наиболее по сердцу и наиболее по плечу моему, -- совсем меня подавили. Я переглядел весь мой сырой материал и ужаснулся... Весь подбор, все соприкасается тем или иным боком к истории церковного управления. Я люблю, чтобы мои счеты были чисты и аккуратны и обеспечили все, что забирал у Вас, готовыми работами, отделанными старательно и совестливо, и вот -- ничто готовое и сданное в печать не проходит!.. Какая досада! -- Я постараюсь найти что-либо светское, но это не будет то, чем я люблю служить "Ист<орическому> вестнику". Постараюсь, но... обещать не смею к сроку.

Суворин меня очень обрадовал: рассказ его в рождественском номере исполнен силы и прелести и притом -- смел чертовски. Это написано так живо и сочно, что брызжет на читателя не только горячею кровью, но даже и спермой... По смелой реальности и верности жизни я не знаю равного этому маленькому, но превосходнейшему рассказу. Я думаю, что если бы он не сам написал этот мастерской рассказ, то он бы отказался его напечатать. Я более всего рад, что талант его жив и цел и ни годы хандры, ни иные причины его не упразднили. Рассказ дышит силою и зрелостью ума, глядящего зорко и опытно. Словом, это прекрасно, несмотря на несоответствующее заглавие и на несколько скомканное окончание. Какая бы из этого могла выйти драма!.. И, однако, ее на сцену бы не допустили. В общей экономии картины холуй остался не выписан, а тут два-три штриха могли потрясти читателя глубже, чем все остальное, написанное страстно и с удивительною жизненностью. "Орлу обновишася крила его". В этом рассказе материала художественного на целую повесть, в которой анализа можно было обнаружить столько, сколько его не обнаруживал нигде Достоевский. И притом -- какого анализа? -- не "раскопки душевных нужников" (как говорил Писемский), а погружение в страсть и в казнь за нее страстью же (страстью лакея). Это не "пустяки", а "преступление и наказание" по преимуществу. Суворин сжег в этот рождественский вечер в своем камине не "рождественский чурбак", а целый дуб, под ветвями которого разыгралось бы много дум. За это на него можно сердиться. Так глубоко не всегда заколупишь. Жаль, если этот рассказ останется мало замеченным, -- а это возможно, как возможно и то, что его справедливые направленские рецензенты назовут "клубничным" и т. п.  Ваш Н. Лесков.

P. S. Она могла в трех строках рассказать, как она в первый раз отдалась лакею... Ее томил страх после смерти любовника... она не спала,, ей что-то чудилось... лакей вышел из ниши, где тот погиб, и тут его смелость и нахальство и ее отчаяние. Думала отделаться одним мгновеньем, а он ввел это в хроническое дело... У нее явилось что-нибудь вроде не бывшей (ранее страсти к духам... она вое обтирала руки (как леди Макбет), чтобы от нее не пахло его противным прикосновением. Эта новая ее привычка до развязки рассказа увеличивала бы силу чего-то в ней совершающегося. -- Очень глубокий и сильный рассказ!

В Орловской губернии было нечто в этом роде. Дама попалась в руки своего кучера и дошла до сумасшествия, все обтираясь духами, чтобы от нее "конским потом не пахло". -- Лакей у Суворина недостаточно чувствуется читателем, -- его тирания над жертвою почти не представляется, и потому к этой женщине нет того сострадания, которое автор непременно должен был постараться вызвать, как по требованиям художественной полноты положения, так и потому, чтобы сердцу читателя было на чем с нею помириться и пожалеть ее, как существо, оттерпевшее свою муку. По крайней мере я так чувствую, а может быть, и он тоже.  Н. Л.

Иначе все как-то легко сошло... Очень уж легко.

42  А. С. СУВОРИНУ  28 декабря 1885 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Соловьеву нельзя не ответить. Ведь это вопрос очень живой, и над тем, что говорит о нем Соловьев, будут смеяться, как над глупостью. -- "Четвертое колесо" не имеет обидного смысла, а выпустить его -- значит не противопоставить самого сильного сравнения, контрирующего с "альфой и омегой". -- Снять "четвертое колесо" -- все равно что сварить уху без рыбы. Тогда и болтай вздор по-соловьевски. Я люблю и иногда умею ставить эти вещи кратко и в упор. Если же это, по Вашему мнению, боязно, то делать нечего: оставим Соловьева проповедовать его благоглупости. -- Огорчаться этим я не подумаю.

Рассказ Ваш действительно превосходен. Вы до него ничего столь хорошо не написали. Вы посмотрите-ка за собою: не это ли и есть Ваш жанр, до которого Вы вон когда только докопались!.. Это очень глубоко, умно и сильно сделано. Лакей не должен был заявить свои претензии в ту же ночь, как убрал тело... Я так ее думал. Это было бы грубо и противохудожественно. Нет, -- он ее томил взглядами, она страдала от мысли, что он "чего-то" еще хочет. Ум ей налгал, что -- "нет, -- этого не может быть". Она сочла за унижение его остерегаться, -- а он тут-то ее и оседлал. Вы бы написали это прелестно. -- Стремление "отогнать противный запах" есть характерная черта женщин, спавших с мужчинами, возобладавшими ими насилием того или иного рода. -- Убрать тело лакея было необходимо. Это Вам правду сказали. От этого конец и вышел скомкан.

Что же Вы не поставите заметочку о друге моем, великом часовщике Эриксоне? Ведь он действительно такая знаменитость, какою каждая обсерватория в Европе желала бы обладать. Его мастерская -- это восторг, и его приспособление к выверке хронометров в произвольной температуре введено теперь им впервые в России.

Статейку о Соловьеве прикажите разобрать.

Рассказ свой наклейте на листок и допишите ему две сцены: первое -- проклятое соитие с лакеем (в последнем рассказе дамы) и уборку тела лакея. Если не сделаете этого теперь, то после так хорошо не выйдет.  Ваш Н. Лесков.

1886  43  А. С. СУВОРИНУ  16 января 1886 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Прилагаю Вам статью о календаре графа Льва Толстого, который печатается здесь на моих глазах. Статья написана по корректуре. Книга должна выйти через два дня. Цензурою она пропущена (к удивлению моему). Для газеты, конечно, хорошо, чтобы статья упредила выход книги за день. Для этого и поспешаю. -- Статья, конечно, вполне цензурна. Не прикажете ли ее немедленно набрать и прислать мне корректуру, так как все писано мною страшно наспех. Я сделаю поправки по корректуре и сообщу Вам накануне о дне выхода книги; но набор должен быть готов, чтобы его можно было тотчас поставить по приказанию Вашему.  Преданный Вам  Н. Лесков.

44  А. С. СУВОРИНУ  28 февраля 1886 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Усердно благодарю Вас, что в сегодняшний знаменательный для Вас день Вы вспомнили обо мне и почтили меня приглашением, от Вас и от имени Вашей супруги. Я очень ценю этот знак Вашего внимания и внимания Анны Ивановны.

Лично прибыть на радушный зов Ваш не могу, по нездоровью и некоторым иным обстоятельствам, угнетающим душу; но всеусердно прошу Вас верить моей радости за успех, которым венчались труды Ваши в истекшее десятилетие. Припоминаю прошедшее, гляжу на настоящее и сердечно желаю еще лучшего будущего., А если бы кто-нибудь по душе спросил меня: чего же я могу пожелать Вам в настоящем, втором десятилетии?-- то я сказал бы, что желаю Вам того, что многие почитают для Вас гибельным, -- я желал бы Вам поработать еще при лучших условиях для свободы совести и слова... Вы бы доказали тогда, что успех может принадлежать Вам не в силу сторонних обстоятельств, а по праву таланта и знания своего дела. И тот успех, без сомнения, оживит Вас и даст Вам такие радости, которые милы и дороги при всяком благополучии.

Этих-то радостей я Вам и желаю, как самый старый Ваш литературный сотоварищ, никогда во всю жизнь не нарушавший своей к Вам приязни.  Николай Лесков.

45  А. С. СУВОРИНУ  3 марта 1886 г., Петербург.

Простите меня, старый коллега, что я два дня не ответил на Ваше дорогое и милое письмо! Я Вам не лгал: я болен, и еще больше -- расстроен. Я был бы "не к пиру, гость", но я был все время с Вами, и притом очень близко и очень приятно. -- До 12 час. я говорил и спорил о Вас и внушал добрые к Вам чувства, находя в собственной душе моей для Вас мир и благословение. "Несть бо человек, иже поживет и не согрешит". -- До 5 часов утра я читал полученные из Москвы новые тетрадки Льва Толстого и... все время с Вами... Я чувствовал: "как он до святости искренен!" И слышал, как это Вас радовало и восторгало. -- В 5 час. я сам открыл бутылку красного вина и выпил ее всю за Ваше здоровье, -- причем подошел к окну, поглядел в Вашу сторону и сказал: "Будь, друг, счастлив!" На другой день нашел у подушки Ваше прекрасное письмо и... рассмеялся. Выходит, что мы оба всю эту ночь были вместе, и притом в самом хорошем друг к другу настроении... Много ли таких воспоминаний в жизни!.. Я свернул Ваше письмо и положил его в своей божничке строгановскому Спасу за спину. Он у меня бережет то, что мне нравственно дорого.

Спасибо Вам за это письмо.

Что мы не умеем сойтись плотнее, -- это, конечно, досадно, но хорошо и то, что добрые чувства все-таки живут в нас.

Я зайду скоро, а пока напечатайте-ка прилагаемую заметочку о пасквильных акростихах. Поэт тут упоминаемый есть Д. Минаев. Событие, разумеется, верно, как то, что я чту имя божие.  Ваш Н. Лесков.

P. S. А замечаете ли Вы, что Лев Толстой и в нынешнем своем настроении оживляет литературу. Он шевелит совесть, будит мысль, переустанавливает точки зрения на лица и репутации... Сколько бы дела и интереса для независимой критики, чтобы все это разобрать и оценить! Отчего же этим не занимаются? Ведь это живо, любопытно и полезно!

46  А. С. СУВОРИНУ  <Март 1886 г., Петербург.>

Я не в претензии, Алексей Сергеевич, но на "тетрадки" указывать можно, и на них люди указывают (например, Скабичевский). Другое дело -- "неудобно". Тут все сказано.

О Розенберге -- пустяки. Это дело забавное и интересное для редакторов, которые сами часто подпадают диффамациям.

Вообще же пусть ничто из этого Вас нимало не стесняет.

"Китрадки", по миновании в них надобности, мне возвратите.

Если бы со стороны железнодорожников было возражение, -- я Вам пришлю указание на конкретный случай в этом роде.  Преданный Вам  Н. Лесков.

P. S. Щебальский Аксакова терпеть не мог... "С.-П<етербургские> в<едомости>" соврали. -- Щеб. лицо искреннее, а не направленское, как Аксаков. Его характеристика, может быть, не велика, но оригинальна: Петр Карлович -- это тот, который "Каткову не уважал" и, будучи крайне беден, умел держать перед собою в решпекте даже Леонтьева. А сухой Любимов и надменный Феоктистов дорожили честью знакомства этого голого бедняка. -- Как "литературный характер" это был самый благородный и вполне независимый человек и патриот с превосходным тактом. Славянофилы его всегда не любили и отягчали его судьбу в Москве, а Щ. считал их "людьми своего вкуса", для которых нужны "декорации". Очень жаль, что такое характерное лицо остается помянутым совсем по-казенному. -- В литературе, кажется, нет уже и тени литературного вкуса и преданий.  Н. Л.

47  С. Н. ШУБИНСКОМУ  <Апрель 1886 г., Петербург.>

В статье Штромберга было не 600 строк, а 196 строк. В таком наборе она стояла два месяца за неимением места. -- 27-го марта мне прислали корректуру с просьбою "сократить". Я еще сократил на 80 строк. Всего осталось в статье 116 строк. -- Я поспешил тотчас известить автора, что мною корректура уже прочитана и статья завтра выйдет... С тех пор прошло пять дней, и 116 строкам нет места... Понимаете ли Вы мое положение? Да будет проклята эта минута, когда Вы сочли нужным отдать эту статьишку в "Новое время" и там вызвались ее напечатать! На что мне это было нужно, чтобы выйти свиньею из свиней перед людьми добрыми и оказывавшими мне дружбу. В "Новостях", в "Пет<ербургской> газете", в "Русских ведомостях", в "Газете Гатцука" -- везде бы это мне напечатали, и я бы услужил людям, а теперь я с ними навсегда расстался... Для чего Вы мне это сделали? Чем я заслужил такую предательскую гадость? И наконец -- будет ли же этому конец? Имейте же хоть каплю сострадания. Вы ведь не в лесу выросли.  Н. Л.

48  С. Н. ШУБИНСКОМУ  3 апреля 1886 г., Петербург.

Высокочтимый генерал!

Мне до глубины души больно, если я в самом деле огорчил или "обидел" Вас моею залискою. Вы знаете и не можете не знать, что я Вас горячо и искренно люблю и уважаю, а потому огорчить Вас умышленно я не могу. Но, может быть, в словах моих было что-нибудь неуместное. Простите мне это, дорогой и милый друг мой Сергей Николаевич! Как я узнал об этом, так сейчас же поехал к Вам лично просить не извинения, а прощения. Так я всегда делаю, чтобы наказать себя за несдержанность и дать тому, перед кем виноват, -- самое полное удовлетворение, какое человек человеку дать может.

Самое дело не стоит слов, на него потраченных. Рекламой можно назвать все -- даже статьи о Богдановиче и о Григоровиче. Но и это наплевать. А не надо было держать статью и давать обещание, не читая ее... Была бы она где-нибудь мною приткнута, и мне было бы спокойно, -- а мне только и нужно. Посмотрите-ко, что я получал ежедневно... Это было очень неприятно. -- Теперь я положил сообщенную Вами переписку в конверт и отослал ее, и мне спокойно: человек увидит, что я свое дело сделал и даже обруган за это. Знаменитым людям "какой-то Ш<тромберг>" -- все равно, а для меня это сосед, приятель, оказывавший мне услуги, и я не могу так презрительно относиться к людям вообще.

В отношении Вас виновата форма "памятных листков": Они очень удобны, но всегда отдают какою-то резкостью. Так пенсне делает дерзким лицо. Оскорбить же Вас я не желал и еще в третий раз говорю Вам: простите меня, Христа ради!  Преданный Вам  Н. Лесков.

49  А. С. СУВОРИНУ  8 апреля 1886 г., Петербург.

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

Праздную радостное для меня событие! Сегодня получил из Вашего магазина расчет, из коего явствует, что все мои издания, у Вас сделанные, окупились, и мне еще следует получение в 104 руб. -- vivat! Да еще из Москвы нет счета, а там тоже что-нибудь продано... Но главное то, что я Вас ни подо что не подвел и Вы на мне ни копейки не потеряли. Это все мое самолюбие. Да еще не забудьте, что я забирал ежегодно рублей на 80--100 книг, и это тоже все погашено изданиями... Зачем же Вас тревожили и пугали и отбили от издания "Обойденных", которое идет у Тузова благополучно?..

"Очарованный странник", попавший умнице Комарову, лежал восемь лет в погребу и потом продан С. Истомину, у которого я его забирал по 60 коп. назад. Ступин Истомин был рыночник и, может быть, поступил со мною нечестно, -- он мне будто отдал все, что у него было; а быть может, он, как больной человек, и сам не знал, что у него есть в складе. Но, как бы то ни было, после его смерти его наследник нашел еще связки "Странника". Я вчера его обязал предъявить мне все, что у него есть, и он объявил мне, что у него, может быть, есть "экземпляров 100--120". Он их продает только с уступкою 20%. Я у него возьму все с уступкою 40%, то есть по 60 коп. за экземпляр, и предлагаю эту книгу (100 или 120 экз.) Алексею Алексеевичу по той же цене, за которую сам надеюсь выкупить весь остаток. -- Затем предлагаю "Левшу" по полтине за рубль, то есть по 20 коп. за экз. вместо 40 коп. -- "Смех и горе" по 75 коп. вместо 1 руб. 50 коп., "Шерамура" по 75 коп. вместо 1 руб. 50 коп. и "Некуда" по 1 руб. 50 коп. вместо 3 рублей. -- "Странник", "Левша", "Шерамур" и "Смех и горе" -- это книжки самые железнодорожные. Вы их знаете и можете судить, правду ли я говорю. Покупка эта для Вас небезвыгодна, а мне более нет нужды иметь книги на комиссии, и надо с ними развязаться. Если не возьмете их Вы, -- я должен буду продать их кому-нибудь другому. Ваш же опыт показал, что книги эти в торговом смысле безопасны, -- особенно с такою большою скидкою, какую я предлагаю. Если же на какую-либо из них и эта цена кажется высокою, -- скажите без церемонии, и постараемся сойтись. Я только не вижу причины -- почему мне не сделаться с Вами, а идти к кому-либо другому? Может быть, и Вы с этим согласитесь.

Затем "Очарованного странника" сейчас же (к зиме) надо издать в одном томе с "Левшою", под одним общим заглавием: "Молодцы". Они пойдут и не могут не идти теперь. Вместе они составят 12--13 листов и могут идти по 1 рублю, не мешая остатку "Левши" (по 40 коп.) и "Страннику" (по 60). Притом 120 экз. "Странника", конечно, до тех пор и распродадутся. "Странник" убит или, лучше оказать, заморен глупым издателем, томившим его восемь лет в погребе. Так и книгу "О женщинах" можно было заморить. Но ему надо дать выход, и он пойдет. Не иное что, а его надо было переводить г-же Коскуль на французский язык. Он занимателен, оригинален, и от него "Русью пахнет". Мне жаль видеть, что из него сделал Комаров.

Пожалуйста, не оставьте моего письма без внимания и без ответа. Я очень болен, и мне надо ехать полечиться и надо свои дела справить. Вишневский же в воскресенье верно изобразил меня у Вас в вымышленной им беседе с Лейкиным. Там неправда только то, что будто у меня "есть зависти причина", -- я никому и ничему не завидую. Только так еще и можно сносить кое-что.  Преданный Вам  Н. Лесков.

50  С. Н. ШУБИНСКОМУ  22 мая 1886 г., Петербург.

Извините меня, достоуважаемый Сергей Николаевич, что я не могу послать Вам теперь рукопись "Повесть о боголюбезном скоморохе". Повесть еще немножечко не закончена, и притом она в самом примитивном виде, то есть вся измаранная. Ее надо переписать, выправить и еще раз переписать. Это у меня так делается. Иначе -- вещь не в своем виде. -- Далее можно говорить только о Вас, который иногда бывает любопытнее всякой повести о скоморохе. Я Вам писал, что повесть вполне цензурна, а Вы мне отвечаете: "Я не верю". Почему это? Разве не я сам всегда удерживал Вас, когда Вы хотели посылать рукописи мало-мальски сомнительные? -- Вы не можете сказать, что это было не так! Потом, -- разве, Вы думаете, я мало горд для того, чтобы не давать поводов говорить обо мне с Феоктистовым?.. Или я так глухо писал Вам, что в повести о скоморохе нет ничего религиозного, -- до того, что даже не упоминается ни про евангелие, ни про церковь, ни про попа, ни про дьякона, ни про звонаря. Словом -- нет ничего относящегося к церкви, а только сюжет заимствован. Живет скоморох, хочет исправиться, но не может, потому что все увлекается состраданием к несчастным, а в конце ему говорят, что ему уже и исправляться не в чем. Даже бздёху ладонного, и того нет, а есть просто очень любопытная повесть, написанная с изучением и старанием. -- Я очень рад, что она Вас испугала и что Вы мне не верите. Это Вас займет и сделает Вам приятное досаждение от самого себя.

Очень сожалею о Ваших семейных неблагополучиях. Мое здоровье тоже очень худо -- так худо, что не знаю, как и ехать.

Желаю Вам благополучного лета.  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

51  С. Н. ШУБИНСКОМУ  14 июня 1886 г., Петербург.

Достоуважаемый Сергей Николаевич!

Четыре дня, как я уже хожу и даже помаленьку выхожу из дому. Работы для Вас сделал две: "Повесть о скоморохе" и статью "О женских способностях и о противлении злу". Первая написана вся, но вчерне, -- только "вдоль", а еще не "впоперек". В ней от 3Ґ до 2-х листов. Ее надо отшлифовывать и переписывать, что я и сделаю в Аренсбурге, куда пора уехать. Статья состоит из большого, в 2 печатные листа письма Пирогова к Эдифе Фед<оровне> Раден о значении дел вел. кн. Елены Павловны, с моим предисловием и послесловием. Объем ее от трех до трех с половиной листов. Это статья в высшей степени интересная в историческом и философском смысле, имеющая живое отношение к вопросам о женщинах и о противлении злу, которые коверкает юродственно Толстой. Воззрения Пирогова, конечно, противоположны воззрениям Толстого и уничтожают сии последние и умом и серьезностью авторитета Пирогова. Статья два раза переписана и доведена до отделки, выше которой я дать уже не могу. Она совсем готова к печати, и по существу трактуемого в ней предмета ее надо не задерживать. Она имеет большой интерес исторический и еще больший современный. На случай указано в рукописи место, где удобно разделить статью надвое. Это на 17-м листе. Если же не захотите делить, -- тем лучше. Как мне досталось это письмо Пирогова, писанное к Раден, -- объяснено в самом начале статьи. Вы, может быть, не знаете, что я по рекомендации Грота и Победоносцева (!) был приглашен в Михайловский дворец, чтобы принять на себя составление "Истории деятельности вел. кн. Елены Павл.", и имел в своих руках многие ее бумаги, а от "истории" отказался. Письмо Пирогова (на немецком языке) Раден дала мне с тем, что оно мне, "может быть, пригодится". Я сделал себе с него перевод и берег его до лучшего случая. Случай этот теперь настал. Семевский слыхал об этом письме и искал его, "о не нашел, потому что оно у меня. Статья совершенно цензурна, и я ею очень дорожу. Это вдохновительно, серьезно и умно, и теперь кстати. -- И так мною для Вас изготовлено 7--8 листов работы, из коих 3--3Ґ в совершенно отделанном виде сегодня же сдаются Короленко. (Что это так, то есть, что статья сегодня будет сдана, -- я надеюсь, Вы мне поверите.) Теперь о деньгах, которые нужны, чтобы ехать. Усердно прошу Вас доверить мне, что работа сдана Короленке, и выслать мне, если можно завтра, записку на получение 350 рублей, которые мне необходимы. В невольном долгу, образовавшемся на мне от запрещений, теперь останется около 200 рублей, которые и отчислятся из повести, для Вас написанной. К концу июля Вы ее получите, и тогда долг будет не за мною, а за редакцию. Гатцуку, "России" и "Варшавскому дневнику" я отказал в этой повести и никому, кроме "Исторического вестника", ее не отдам. Вы, кажется, имеете ко мне доверие и можете ее считать, как бы она была у Вас в портфеле. Не отнимайте только у меня удовольствия ее на свободе выправить и отделать.

Прошу Вас сердечно -- отвечайте мне скоро и удовлетворительно, чтобы я опять не разболелся и не закис тут безнадежно.

Облегчение я получил от лекарства, которое мне прислал аптекарь, без доктора. Три месяца я прострадал!.. Как я измучился, как изнемог, -- Вы того и представить не можете. Рвусь в теплые грязи и на чистый воздух.

Поклон мой Екатерине Николаевне.

Пожалуйста, отвечайте тотчас.  Ваш Н. Лесков.

Мои "Соборяне" переведены и вышли в "Универсальной библиотеке". Это был мне совершенный сюрприз. -- Теперь должны скоро выйти по-французски "На краю света" и рассказы из "Исторического вестника". -- Конечно, я пальцем не шевелил, чтобы это было сделано.

52  С. Н. ШУБИНСКОМУ  17 июня 1886 г., Петербург.

Благодарю Вас, любезный друг Сергей Николаевич, за исполнение моей просьбы и за милое письмо. Помимо того, что провидению угодно было дозволить нам обоим любить честность и благородство поступков, мы с Вами достаточно съели соли и горечи вместе, чтобы знать друг друга и один другому верить. Это отрадно и это в то же время есть своего рода право и обязательство. Статья, которую я Вам сдал (о Пирогове) есть, по моему мнению, не только любопытная и современная, но и драгоценная для "исторического" журнала. Это перл пироговской задушевности. И кого, как ее его одного, можно поставить в упор против учительных бредней Л. Н. Толстого. -- Знаю, что Вы неохотно даете такие статьи в летнее время, и понимаю, почему это делается: но думаю, что на этот случай надо бы немножко отступить от правила. Теперь идут всё прожекты уничтожения женских курсов, и в женских сферах стоит страшное возбуждение. Таким настроением, мне кажется, издание должно воспользоваться -- особенно когда оно может дать не фразы, а веское слово авторитетного лица, подкрепленное ссылками на факты из такой замечательной эпохи, как Крымская война. Притом тут взгляды Елены Павловны, которая имела массу почитателей -- ныне ренегатов. Женщины чутки, и они отлично разносят вести о всем их касающемся. -- Впрочем, я ни на чем не настаиваю, а я только советую. "Усматривайте полезное", -- как говорит митрополит Платон.

Купил 57 записей о скандалах 30--40-х годов и заплатил 60 рублей. -- Очень любопытно. Стану писать. Назову: "Шепотники и фантазеры. Апокрифы, вымыслы и шутки безмолвной поры".

(Эпиграф): "Беста им рвения велико на всяку прю, на зависти, и клеветы, и рети, и шептания, и плища, и суесловия, и инии дьячество имяху за шепты" (Акты ист., I и II, 381, 367).

Сделаем это вроде. "Мелочей архиерейской жизни" и потянем отрывками на полгода, то есть книг на шесть, листа по 1Ґ. -- Материал не строго достоверный, но любопытный по характеристике времени. Вообще я очень набрался историческим материалом и за все заплатил наличными. Купил тоже заметки "о помилованиях". Это очень важно к мотивам суда присяжных и само по себе прелюбопытно. Зато не найду рукописи "об архиерейских хиротониях". -- Ал<екеей> Петр<ович> Коломнин взял у меня на короткое время литографированные статьи Льва Толстого, да и позабыл их у себя. Боюсь, не пропали бы! Пожалуйста, при свидании спросите его о них, и если они ему не нужны, то возьмите и приберегите их у себя до моего возвращения. Из Аренсбурга, вероятно, Вам напишу. Еду на корабле "Адмирал" 20-го числа, в пятницу. Здоровье кое-как служит пока. Как бы только добраться. Времени для лечения остается очень немного. Надо грязи, а потом купанье. Напуганность во мне огромная -- ветерка боюсь. -- Поклон мой Катерине Николаевне и Катеньке.  Преданный Вам  Н. Лесков.

P. S. Ахилла открывает мне двери в европейскую литературу. Получил требования на согласие из Лондона и из Бадена. Конечно, все это само собою -- без всяких моих забот.

53  А. С. СУВОРИНУ  29 сентября 1886 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Очень хотел бы повидаться с Вами, да моя сироточка девочка заболела дифтеритом, и хотя я поместил ее в больницу Ольденбургского, однако сам хожу туда ее посещать и затем боюсь входить в дома, где есть дети.

Посылаю Вам статейку, чтобы прикончить вопрос о притеснении русских на рижских пароходах. При посредстве "Нов<ого> времени" мы провели это дело славно, -- все выяснили, всех заинтересовали и довели дело до конца -- или до того предела, до которого литература может вести общественное дело, помогая власти. Прочтете и увидите, что мы в три хода кончили кампанию, за которую Вам множество людей скажут спасибо.

Теперь о другом. По поводу же этого, но о другом, -- хотя в том же роде.

Прожив изрядное количество лет, и много перечитав, и много переглядев во всех концах России, я порою чувствую себя как "Микула Селянинович", которого "тяготила тяга" знания родной земли, и нет тогда терпения сносить в молчании то, что подчас городят пишущие люди, оглядывающие Русь не с извозчичьего "передка" (как мы езжали за три целковых из Орла в Киев), а "лётком летя", из вагона экстренного поезда. Все у них мимолетом -- и наблюдения, и опыты, и заметки... Всему этому так и быть следует, ибо "всякой вещи есть свое время под солнцем", -- протяжные троечники отошли, а железные дороги их лучше, но опыт и знание все-таки своей цены стоят, да и покоя не дают. То напишу я заметку Вам, то Нотовичу, то Худекову, и они, кажется, везде читаются и даже будто замечаются и, быть может, отличаются от скорохвата. С. Н. Шубинский говорит, будто он везде меня узнает, а Худеков говорит, что "простые читатели" меня "одобряют". А мне что-то, наконец, надоело этак раскидываться повсюду... "И ту вспомянуся мне глагол некий", недавно усмотренный при перечитывании Ваших писем (числам 31!!), иде же глаголется: "Я сотрудничеству Вашему всегда рад". И я тоже рад, да оно у нас не клеится (хотя мы всегда отменно дружелюбно расходимся. Это я приписываю моей искренности и, может быть, чересчур чуткой щекотливости). Но хочу я еще раз предложить Вам вот что: не найдете ли Вы для себя желательным и удобным, чтобы я писал мои "Наблюдения, опыты и заметки" одному Вам, не отрывочно, а в размере фельетона, не в срочные дни, а по мере, как они у меня набираются от встреч с людьми и от чтения газет и книжек? Гонорар мне все платят 15 коп., и Вы тоже, и я этим доволен и больше ничего не требую, но только прошу, чтобы мой фельетон (раза два в месяц) не шел ни в чей приходский день, а шел на затычку -- когда нет стихарного звонаря. (Я терпеть не могу никому мешать в работе.) -- В том, что называется "направлением", я, конечно, не со всем согласен, что иногда в "Н<овом> вре<мени>" пишут, но я и не верю, чтобы было возможно соглашение мыслей по всем пунктам, которых должно бывает касаться большое издание. Надо иметь ум и литературные понятия, которые, по моему мнению, есть у Вас и не вполне отсутствуют у меня. Следовательно, есть то, о чем нечего распространяться, но на чем можно хорошо держаться. Немножко же разноречия даже и не мешает, -- оно живит и разнообразит взгляды и веселит чтение. Итак, -- если Вы мне по-прежнему "рады", то хотите ли Вы иметь "Наблюдения, опыты и заметки" Н. С. Лескова?

Повторяю: они будут пестрые, -- о чем попало, но всегда по поводу чего-либо недавно случившегося и непременно из такой сферы жизни, которая мне хорошо известна.  Ваш смиренный ересиарх  Николай.

54  А. С. СУВОРИНУ  8 октября 1886 г., Петербург.

Очень благодарен Вам, Алексей Сергеевич, за присланное Вами вчера письмо. Вы отгадали, -- я был очень неприятно смущен тем, что Вы мне не ответили. Я знал, что я ничем не заслужил такого ко мне отношения, и только это одно меня успокаивало и сдерживало от сильного желания сказать Вам, что полное невнимание Ваше мне показалось очень тяжело. Как-никак ведь мы старики, и нам обидеть друг друга нехорошо. Притом я писал так просто, что письмо мое не могло Вас ни затруднить, ни рассердить. Я знал, что Вы могли бы сказать мне: "Я знаю, что Вы можете сделать это хорошо, но Вы иногда упрямы, а газета требует", и т. д. И я бы сказал, что Вы правы, и нимало бы не обиделся. Словом, я был смущен, и теперь утешен тем, что Вы и это поняли и загладили добрым словом.

Соображения Ваши нахожу правильными. Фельетоны действительно "полонят" газету, и притом сами они совсем не фельетоны. Но публика привыкла искать "под чертою" чего-то более живого, более легкого и житейского -- стало быть, "публике надо потрафлять". Но заведенные Вами "полуфельетоны" тоже привились, и их ищут в газете. Таковы "маленькие фельетоны" и "маленькие хроники". К ним под кадриль будут и "Наблюдения и заметки". Для фельетонов в настоящем их смысле я и не годен. У меня есть опыт и некоторое здравомыслие или то, что называют "деловитость"; но остроумие, составляющее душу в фельетонах, мне, к сожалению, совсем несвойственно. Я могу вывесть язвительное сопоставление, но у меня нет игривости и остроты, А потому мне даже лучше говорить в деловом тоне заметок, В 300 строках, конечно, иногда можно высказаться, а иногда и нет. Каков предмет и сколько приходится перебрать фактов. Ставьте мои заметки где Вам угодно. -- вверху или внизу. Мне это все равно. Разводить многословия я не люблю, но желаю всегда выяснить дело до основания. Писать буду всегда по поводу чего-нибудь текущего. Начну с Л. Толстого и, быть может, немножко удивлю Вас, показав Вам нечто такое, что все прозевали. Меня мучило его положение "о непротивлении злу". Негодяи считают это себе на руку, а глупцы вопят, видя в этом "уничтожение смысла жизни". (Их забота ершиться с противлением.) Но я не понимал долго и сам: что это такое? Как, в самом деле! Неужто, если пьяный солдат насилует девочку-ребенка (как было в ботаническом саду в Киеве), я должен стоять и смотреть, "не сопротивляясь злу", а не отнять насилуемую и не сбросить насильника? Я послал через одного человека этот и два другие примера и еще усиливался понять -- не говорит ли Т. глупость? Наконец я получил помощь от чужой головы и понял сам то, что и всем надо бы давно /понять, но что не понято, собственно, по страстности отношений врагов и друзей Толстого и по их верхолетству. С этого и начнем "Наблюдения и заметки". Вы увидите, что "противление злу" у Толстого есть, и насильники напрасно считают, что он им выгоден. И это любопытно, и на 300 строках это можно усиливаться "высказать", но не знаю, удастся ли в таком объеме довести это, то есть доказать точно фактами из его же собственных сочинений. А у него это построено правильной лестницей, которой никто, однако, не замечает.

Будьте веселы и здоровы, а я начинаю писать, -- чего и Вам желаю.

Болгаре меня утешают. Вот она Nemesis! {Немезида, судьба (лат.).} Вот она, ирония и кара за презрение к умам, к честности и к дарованиям! Какое унижение, и как усердно оно заслужено!

У Вас был намек о "дипломатической иерархии", да не доведено до дела. Их перемещают совершенно как архиереев (что противно канону), и даже есть поповское "местонаследие". Есть роды дипломатов, прямо с правами на "приход", -- например какие-то Кудрявцевы в Испании и кто-то в Португалии. Все это самая вопиющая бездарность, и все "стыдятся русских"... Есть на их счет хороший анекдот Рост<ислава> Фаддеева.

Через две недели кончится мой карантин, и тогда забегу повидаться.  Ваш слуга  Н. Лесков.

Пыляева статьи, по-моему, превосходны, -- они и любопытны и очень теплы, что встречается теперь как редкость. -- Чехов хорошо вырабатывается.

55  С. Н. ШУБИНСКОМУ  29 октября 1886 г., Петербург.

Нелегкая дернула меня послать Суворину статью о Толстом (о противлении злу). Конечно, статья резонная и не против того, что пишет "Н<овое> в<ремя>". -- Ее держат уже месяц. Корректура давно исправлена. Статью ставят и вынимают и в это время, вероятно, нервничают и меня ругают...

Пособите, пожалуйста: возьмите эту статью оттуда от греха. Я в месте помещения не стеснен и очень на себя досадую, что обременил моим предложением "Новое время". Все это Вы виноваты со своим подзуживанием... Пожалуйста, возьмите оттиск, и все будет кончено. Ни претензии, ни объяснения причин -- ничего. Я и так все знаю.  Ваш Н. Лесков.

56  А. С. СУВОРИНУ  <1886 г.>

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

Еще раз простите меня, невежу. Получил Ваш прекрасный и щедрый дар и все надеялся обмогнуться и пойти поблагодарить Вас, а вместо того день за днем мне стало хуже, и я теперь совсем разболелся. -- Покорно Вас благодарю за экземпляры "Горе от ума". Они очень, очень изящны. Статья Ваша -- живая и чуткая. Гарусовским списком, думается, Вы, однако, напрасно пренебрегаете. Некто Алферьев в Москве имел тетрадь, где "Горе от ума" было списано его рукою, а на ней, -- не знаю, по какому случаю, -- была грибоедовскою рукою сделана надпись: "Верно. -- Грибоедов", и стояло какое-то число. Тетрадь эта долго жила у нас в семье, и я по ней впервые выучил "Горе от ума", на котором было написано автором "верно". И то было вполне схоже с Гарусовым.  Признательный Вам  Н. Лесков.

1887  57  А. С. СУВОРИНУ  24 января 1887 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

С. Н. Шубинский сказал мне, что Вам будто неприятно, что Вы мне возвратили статейку о календаре гр. Толстого, потому что я такой человек, который "обижается". -- Мне очень отрадно было услыхать, что Вас озабочивает, не обидели ли Вы меня? Благодарю Вас за это доброе чувство и уверяю Вас, что я нимало Вами не обижен. Замечания Ваши верны, но не во всем, Выписки были велики, но все очень содержательны и оригинальны. То, что установляет Толстой во взгляде на солдатство и на сельское соседство, -- вполне ново, умно и оригинально. Конечно, писать об этом лучше бы в "Сельском вестнике", но ведь там календарь Толстого разбирать не станут. Почему же газета общего характера не может интересоваться оригинальнейшим изменением взглядов народа о сокращенном солдатстве, о котором никто из нас и одного слова не умел проговорить в толк? -- Очевидно, моя статейка попала Вам под "дурной стих" (что я видел даже по почерку письма), и Вы сорвали на ней свое неудовольствие... Это мне так кажется, и я об этом жалею, потому что все-таки я больше кое-кого разумею в том, что заготовляется Толстым для народа, и никогда не бываю его рабом и других ему в ноги не укладываю. Я понимаю толк в народной книжке, и что я сказал о Толстом, то принято как "дельное слово", а его "Винокур" (с немецкого) и "Коготок" есть вещи скучные и не имеющие той цены, какую силятся им придать хвалители Толстого. Это и доказать легко.

Пожалуйста, ее думайте обо мне так, что я будто все "обижаюсь", как барышня. Ей-ей -- это неправда. Я только не бойцуюсь. Устал и разлюбил всякий горячий опор и всякое "противление". Ведь все равно я бы Вас не разубедил в том, что Вам показалось. Лучше смолчать.

А я бы на Вашем месте не один раз оказал об этом календаре гр. Толстого, а двенадцать раз: именно каждое 1-е число месяца я бы выписал толстовский совет. И это все бы прочитали, и поговорили бы, и сами бы кое-что о сельском быте узнали. Вот это было бы доброе служение честному стремлению Толстого, а не то что хвалить его, как цыганскую лошадь... Чего его нахваливать? Его надо внушать в том, где он говорит дело, а не расхваливать, как выводного коня. С ним и вокруг него ведь много нового. Это живой и необычайно искренний человек. Дух его не "горит" (что любил Аксаков даже в письме к Кокореву о денежных делах), а этот "летит, как вержение камня", уже "склоняющегося к земле". Его надо отмечать во всякой точке, удобной для наблюдения, ну да что же поделаешь, если этого негде сделать? Расхвалить или "раскатать" -- это сколько угодно; но разобрать и особенно внушить -- этого невозможно.

Я очень благодарен, что и "О рожне" напечатали. "О "куфельном мужике" лучше было, да пришлось печатать в "Новостях", потому что у Вас не удалось бы рассказать правды о Достоевском. Я уже привык слоняться, где бы только просунуть то, что считаю честным и полезным.  Преданный Вам  Н. Лесков.

58  В. Г. ЧЕРТКОВУ  28 января 1887 г., Петербург.

Владимир Григорьевич!

Я шестой день не выхожу из дома. Болен мучительным судорожным кашлем, от которого, однако, чувствую уже облегчение. В беде этой усматриваю нечто и утешительное: я могу не идти не только на обеденное бахвальство по Пушкине, но и на молитвенную комедию о нем со стороны людей, допускающих религию только "как стимул политического объединения". Но зато не могу быть и у Вас. Хотя корректура рассказа как раз лежит у меня на столе и я люблю иметь таких слушателей, как Вы и Анна Константиновна, в то время, когда еще вещь правится, а не тогда, когда она уже вышла. Слушатель нужен не литератор, а человек, верно чувствующий и определенно направленный. Поэтому я хотел бы прочесть "Скомороха" по корректуре Вам и Анне Константиновне, но не при гостях, которых я не знаю. Многоличие здесь не в помощь. Вам (Вы пишете) это было бы приятно, а я Вам говорю, что мне и делу это было бы, или могло бы быть, полезно. Мое-то кажется важнее, но вот: как это уладить? Я могу удержать у себя корректурные листы еще два-три дня. Здоровье мое, наверно, станет улучшаться, и я буду в состоянии выехать и читать тихо (так как у меня судорожная боль в горле). Остальное обдумайте сами с Вашей супругой.

Начало, то есть 1-ю половину легенды, которая выйдет в февральской книжке "Историч<еского> вестника", посылаю Анне Константиновне. Прошу ее прочесть. Вторая половина, -- самая важная, -- в корректуре. Она очень щекотлива, и потому женское ухо при слушании ее мне драгоценно. Будьте любезны, не оставьте меня без ответа.

За желание общения благодарю Вас и сам имею это желание. Дух, которым водимся и дышим, дозволяет нам общение живое и отрадное. Зачем этим не пользоваться и не черпать друг в друге восполнения и поправок? Я буду помнить Ваши вечера по средам.

О "Федоре и Абраме" я не совсем с Вами согласен и боюсь, что Вы не правее меня. Дитя (народ -- дитя, и злое дитя) надо учить многим полезным понятиям: кормилицу за грудь не кусать и пальца не жечь, а потом гнезда не разорять и молоденькую горничную за грудь не трогать. Все это разное, да в одном духе, и ведет к одной цели -- к воспитанию души. Ориген, Иустин-философ и другие великие умы со всех сторон брали дичок и его культивировали христианским колером, а мы себя если "укоротим, то не воротим". Не все по одному долбить, -- иначе наскучишь и дыру пробьешь. Моя цель не то, чтобы все зараз обхватить и кодекс религии выразить, а чтобы добиться у мужика минуты размышления о жиде... Довольно, Владимир Григорьевич, довольно этого! Не гонитесь за всем сразу. Я знаю то, на что Вы указываете, но дорожу полезнейшим -- передать рассказ авторитетно для тех, кои привыкли почитать за авторитет "книги кожаны". Пусть тут торгуют, -- это зло не делает. Вспомните, что Л. Н. говорит о "помойном ушате", в котором есть и ценный камешек... Я этим камешком дорожу и говорю Вам как человек, достаточно знающий и понимающий русского простолюдина. Притом же ведь это в самом деле из Пролога, -- ведь это же некоторым образом легенда историческая! И жид умел уважать любовь и веру к "мужу галилейскому"... Дз чего же еще хотите?.. Иначе ведь все можно засушить и так заанатомировать, что станут все как солдатики, и явятся "скучные произведения", -- а с ними и охлаждение читателей.

Теперь к Вам просьба в суетном роде. Ко мне раз пять приезжал от Вашего покойного отца генерал Хрещатицкий, с просьбою составить такую форму солдатской присяги, которая менее оскорбила бы закон Христов. Я от этого отстранялся, но, наконец, сдался и что-то написал. Хрещатицкий был в восторге, и мы распрощались друзьями. Почему покойный отец Ваш послал его ко мне, -- я не знаю. Думаю, что указание на меня могло быть сделано Вашею матушкою. Это мне теперь нужно бы знать, потому что Хрещатицкий мне нужен для моего сына, оканчивающего курс в Константиновском военном училище. Россия такая страна, где необходимо иметь звание, а для этого надо отслужить известное время. Я хотел бы написать Хредцатицкому, но не знаю, как его зовут и где он находится. Не известно ли это Вашей матушке, и -- еще лучше, -- не даст ли она со своей стороны строчки к Хрещатицкому? Пожалуйста, пособите мне в этом.

Прошу Вас верить моему живому сочувствию Вам и Вашей супруге.  Николай Лесков.

59  В. Г. ЧЕРТКОВУ  1 февраля 1887 г., Петербург.  Ночью.

Был сегодня в больших хлопотах с утра, а возвратясь, застал Вашу присылку. Спасибо Вам за память к моей просьбе. "Дневник" прочел немедленно, а письмо до половины. Третьей вещи, которую Вы называете "Предисловие к сочинениям Бондарева", -- я не нашел в Вашей посылке. Верно, Вы ее не положили. Посмотрите у себя дома.

В среду вечерком приду посидеть и поговорить с Вами и с Анной Константиновной, которую я "видел когда-то, но только не помню когда". Мне очень радостно, что Л, Н. высоко ставит богомыслие Конфуция и философию Эпиктета и Марка Аврелия, но не понимаю: отчего нет в этой свите Сократа? Это удивительно!

Дело со "Скоморохом", в некоей надежде спасения. "Духовный ц<ензор>" оказался умнее "плотского". Он говорит: "Тут до меня ничто не касающее", кроме имени Феодула, который есть в святцах. Я предложил взять имена такие, каких нет, как это принято в опереттах: "король Бебе", "паж Шампиньон". Цензору это вполне понравилось. Итак, есть надежда спасения, -- только слова о христианстве (лишь слова) все выпустили. Феодула назовем Памфалоном, а Корнилия -- Пеперментом или еще как иначе.

В P. S. у Вас опять упоминается о "предисловии"... Да нет же у меня никакого предисловия! Пожалуйста, посмотрите у себя дома. Итак, быть может, вместо "Боголюбезного скомороха" увидит свет "Пепермент скоморох". Ничего! -- "имя звук пустой".

На самом деле я думаю озаглавить так: "Ермий пустынник и скоморох Памфалон". "Памфалон" таки пусть так им на память и останется.

Пожалуйста, когда будете вблизи, не позабывайте исполнить добрую службу человеку, навестив того, кто чувствует радость в общении с Вами.  Н. Лесков.

60  А. С. СУВОРИНУ  3 марта 1887 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Два письма Ваши вчера получил и посылаю проклятие тому гусю, который дал перо, коим они написаны. Стальные перья плохи, но все-таки я прочитывал без труда все, что Вы ими писали, а тут доброй четверти слов разобрать не мог. Гуся этого, однако, верно уже добрые люди съели, и ему не будет вредно мое проклятие. -- Радуюсь, что Вы не будете сердиться, и потрафляю к вечеру, когда Вы, по приметам, бываете терпеливее, -- не скажу "добрее", потому что в основе Вы" человек очень добрый. -- Прилагаю статью, приведенную в щегольской внешний вид собственно для Вас. Прочитайте ее и, если можете, -- напечатайте. Она в размере средней величины фельетона "Н<ового> в<ремени>" и писана по поводу Вашей корреспонденции из Москвы. Если она Вам неудобна, -- возвратите. Я, впрочем, думаю, что она удобна, ибо очень смирна и в ней сказано дело. -- Две статейки, о которых Вы мне пишете, действительно обе писаны мною, и во второй не было никакого "отступления", но оно явилось не по моей причине, а по иной. Мое там голова и хвост, а в середине втерлось не мое... Вы знаете, как это случается, Мямленье "серафима" при его миссии мне противно. Ни на что нет у них натуры. Я удивлялся Вашему выбору, В России действительно самые ловкие люди -- купцы, действующие (всегда "с запросом". Мой "высокий тон" тоже был своего рода "запрос" -- "чтобы было из чего уступить", но у нас правды поддержать негде. Всё те же гоголевские крысы: "прийти, понюхать и отойти". Если же человек вправду вступиться хочет, то "с ним опасно" -- "заведет, втравит", и т. д. Словом, кроме Толстого и Каткова нет людей, которых неправда может взять за живое и заставить говорить языком чести и истины (как ее кто понимает). Утроба из моей 2-й статейки вывалилась и заменена трухою, и я об этом более не хочу и вспоминать. Вы мне представляетесь человеком, который под крик и гам потерял голову. Это со мною было много раз, например у Сальясихи, когда я прослыл зверем за то, что не пускал душевнобольную женщину делать все, что может прийти, в голову сумасшедшей. Я не понимаю, как действуют такие вещи, но глубоко сочувствую, когда вижу человека под их одуряющим давлением. -- Полонскому я, помнится, рассказывал не о письме, а о рассказе "Ник<олай> Палкин", производящем страшно сильное впечатление. Письма, где бы прямо говорилось о Н<иколае> П<авловиче>, я не знаю, но писем ходит много, и я читал письмо к какому-то Штанге, который шел в толпе на могилу Добролюбова и потом подал "через Манасеина записку царю. Читал и эту записку. Читал и еще другие письма, из коих вывод резюмируется всегда в одной фразе Л. Н.: "Я их люблю, когда они стоят на верной дороге". От лиц же, самых близких к Л. Н., мне доводилось действительно слышать, что хвалебные статьи с посяганием на имя и репутацию других ему очень огорчительны. Теперь он уже и не читает. Начать статью о драме сближением с либералами я почитаю за очень большую неловкость и удивляюсь В. П., у которого много ума и таланта. Разве не либералы были Милютины и Соловьев? Разве нынешним духом дышали совершители освобождения крестьян? Из того, что масса сволочи именуют себя либералами и, ругая Вас, тычут Вам свои статейки, следует унижать либерализм?.. Кто Л. Н.? А, вот разберите: он желает свободы труда, свободы слова, свободы совести, не сочувствует теории наказания, не сочувствует церковным путам, находит, что "люди -- дерьмо" разного достоинства, и на высших ступенях кольми паче... К кому же он ближе, -- неужели к тем, которые противуполагаются "либералам"? -- Вы говорите: "Или он не хочет понять, что разумеют..." Странно это от Вас слышать! А разве кто-нибудь это понимает так, как Вам хочется, а не так, как это у Вас выходит? А выходит оно всегда так, что нравится тем, которых он не любит, ибо они никогда "на верной дороге не стоят", а ведут к стеснениям ума и совести. Это и есть истинное несчастие Вашей газеты, и очень удивительно, что Вы этого не чувствуете. Если уже необходимо притягивать либералов даже к драме Т<олстого>, то отчего не пользоваться этим реже и не при слове о таком человеке, который чужд всяких партий, и Штанге напишет письмо и скажет о них: "Я их все-таки люблю", а два столпа противоположной твердыни не обинуясь называет "злодеи". -- Простите, ежели что "лереписах, и милостию покрыйте".  Преданный Вам  Н. Лесков.

P. S. Сейчас зашел ко мне Полонский. Он не от меня слышал о письме.

61  А. С. СУВОРИНУ  4 марта 1887 г., Петербург.

Извините меня, что я отвечу Вам несколько слов на последнее письмо Ваше. Вовсе не нужно быть Лютером или вообще новатором, чтобы не оставаться равнодушным к тому, как дурачат людей и обирают их во имя бога. Я знаю, что Вы на это можете возразить много, но это все будет "из другой оперы". В сущности же, разум и простая честность внушали и внушают потребность останавливать наглости морочил и обирал. В этих целях гнусные затуманивания религиозного сознания, что бог есть начало добра, -- всегда будут вызывать чувства благородного негодований. Как бы Вы к этому ни стали относиться, -- дело все-таки останется в этом, а не в. ином положении. Т<олстой> ведет к укрощению себялюбия и к умягчению сердца, а поп -- к принесению ему "денег на молитвы". О чем тут полемизировать и как. полемизировать?.. Я не понимаю, что это Вы ставите ему в вину! "Славянофилы". Я знаю их, да и как еще знаю! Тем, конечно, любо было полемизировать, но вообще это никакого удовольствия и никакой пользы не приносит. Употреблю Ваши слова: "Веруй всяк во что хочешь". У славянофилов же было не так: они вопрошали: "Како веруеши?" И хорошая вера была только их вера, "яже вселенную утверди". Это были величайшие спорщики, и спорам их не было бы конца, если бы они просто не перевелись на свете. За свободу совести и за то, что выше всего в настоящем учении Христа, -- они не стояли никогда и не могли стоять за это. -- Вы совсем не правы.

Что касается сухости упоминаемых Вами трактаций Т., то в них действительно есть указываемые Вами недостатки; но это суть недостатки, общие всем религиозным трактатам. Однако же без них нельзя, и тот, кто любит вопрос, он не стесняется сухостью трактата, а ищет сокрытой в нем мысли. Трактаты эти сухи, но они произвели большие чудеса, "воскрешая мертвых" и "исцеляя слепых". -- По этим трактациям рождалась вера у не веривших, и люди из "Черного передела" переходили в Ясную Поляну. Что-нибудь, верно, есть сильное в этом слове! -- О пьесе Т. приходится теперь слышать ужасающие глупости. Теперь в нем уже находят "незнание быта"... В сущности, пьеса эта в бытовом отношении вполне верна; язык ее образен и силен; страсти грубы, но верны и представлены рельефно. Произведение это большое и в чтении очень потрясающее и любопытное. Поучительности в нем нет или очень мало. Для сцены пред зрителями образ<ованного> класса она будет груба, и в этом нельзя винить одного зрителя. Человек меняется под влиянием среды и привычек. Московской купчихе в мужчине нравится "снасть", а нервной испанке -- страсть. Нельзя, чтобы Никита нравился и той и другой. "Антошины словца" -- тоже для уха многих очень резки. "Шекспировское" что-то есть. Это сила грубо поставленных страстей. Долголетия у этой пьесы не будет. Простонародию она мало понравится, потому что здесь не любят сцен из своего быта, -- разве так только, чтобы мужик барина "объегоривал". "Либералы" и не либералы -- это все равно люди, и никто еще не знает, что из которого может выйти; но кто бы как ни назывался, а когда он говорит правду, -- он стоит поддержки, и хочется быть на его стороне. Т. говорит: "Я их люблю, когда они на верной дороге". Как же иначе? Иначе ведь будет -- не любить правды за то, что ее высказал Y, а не Z. Не дай бог, чтобы до этой степени забывалась старая пословица "Amicus Plato..." {Платон мне друг... (лат.).}

Ваша гневность и волнения меня смущают, и если бы Вы были дама, я бы, кажется, наговорил Вам много слов, которые не идут нам, "двум старикам". Т. больше, чем Вы, испытывает, что с ним все не согласны, но он умеет себя лечить, а Вы нет. Старинное гарунальрашидство -- чудесное лекарство в таких томлениях: Вы же, наоборот, -- "сидень", и вот "результе" Вашего сидничества. Вы десяток лет не обновляете себя погружением в живые струи жизни, посторонней изнуряющему журнализму, и оттого характер Ваш действительно пострадал, и Вы это сами замечаете и мучите себя, Купите-ка себе дубленый полушубок да проезжайтесь, чтобы не знали, кто Вы такой. Три такие дня как живой водой спрыснут.

Простите за то, что оказал от всего сердца.  Ваш Н. Лесков.

62  В. Г. ЧЕРТКОВУ  8 марта 1887 г., Петербург.

Возлюбленный Владимир Григорьевич!

Чрезвычайно рад я, что Вы выяснили вопрос о праве собственности рассказов Л. Н. Это было необходимо, и сделано это прекрасно. Теперь надо, чтобы на этом дело не стало, -- надо, чтобы пример человека, которого мы чтим и любим, не проходил вотще. Нехорошо, если он будет стоять одиноко и за ним не пойдут его ближние и единомысленные ему. Если мы не можем поступиться всем, то можем принести в дар народу "часть обреченную", -- своего рода "десятину", то есть то, что на шабашку для народа сработано... Это все мы можем, и, по моему мнению, -- все должны это сделать, и по совести, и из принципа, и из любви и уважения к Толстому, чтобы он не был один и видел, что за ним следуют. "Один в поле не воин". Кто-то возражал: "А если он богатырь?" Если и богатырь, то и богатыря не след оставлять одинокого. Пример. Толстого должен родить новое движение в душе писателя. Я уверен, что я не первый так чувствую, и так думаю, и хочу так поступать в пределах моей возможности. А потому, не указывая на меня, имейте, однако, в виду следующее: рассказ мой "Христос в гостях у мужика" отдан мною для народного издания "Посреднику" без всякой платы. И пока фирма "Посредник" существует в нынешнем направлении и руковожди ее одушевлены нынешним духом, я впредь не желаю брать никакой платы за то, что "Посредник" найдет полезным издать для народа из моих сочинений. Вое это должно идти от меня как дар народу и составлять народную собственность при моей жизни. А потому и перепечатка моих вещей с изданий "Посредника" пусть тоже будет свободна для всякого, и Вы сделаете мне одолжение, если примете на себя труд -- сами разрешать всякому свободное воспроизведение всего, что из моих писаний будет издано "Посредником".  Уважающий и любящий Вас  Н. Лесков.

63  А. С. СУВОРИНУ  11 марта 1887 г., Петербург.

Я ни в чем не причинен, Алексей Сергеевич! Вишневский мне написал, а я тогда уже не выходил из дома и не мог ни с кем переговорить о том, какой ему сделал учет. Шубинский и Терпигорев зашли ко мне позже, а я не люблю, чтобы порученное мне дело оставалось без внимания с моей стороны. Вот я Вам и написал. -- Извините, пожалуйста, если это Вам кажется за неуместное. Я сделал это совсем в душевной простоте.

Об изданиях Толстого я с Вами согласен. Может пойти чепуха, но иначе не сманить в это дело Сытина и иже с ним. А без них ничего не поделаешь. Л. Н., кроме того, очень дорожит "принципом", -- чтобы даром поработали для народа... И -- признаюсь Вам -- и мне это нравится. Может быть, что и выйдет чепуха, но надо пробовать.

Насчет околеванья идет очень живо и крепко, но только отчего же Василью Федоровичу умереть? Идет все "стеною", забирая с нашей стороны, а казенные люди, наоборот, удивляют своею неимоверною живучестью. "Батюшка Микола Милостивый" на их стороне, и, -- честное слово, -- я вижу в этом что-то провиденциальное! "Не туркам, а нам худо".

Толстого нельзя осуждать за дорогую цену его сочинений. Что же он поделает с женою? Поверьте, он искренен и стоит на верной мужичьей дороге к целям "Алексия -- человека божия". Он сам чувствует несогласицу и целый день ходил по снегу около Филей и "молился", да, видно, все молился богу, а надо молиться "Николе многомилостивому".

Я очень рад, что Толстой написал Буренину и благодарил его "за указания". Это ему и нравится, и это действительно хорошо; а от нахваливанья как-то... не то противно, не то совестно. Если это так нравится Виктору Петровичу, то почему бы ему не возвести и не "поставить на место" Гр. Скоробрешку? Как бы он был этим доволен! Я этому человеку (то есть Буренину) удивляюсь! Масса начитанности, остроумия и толковости, и при этом, вместо критики, какие-то "выходки"... Верно, это от лени. Он бы мог много послужить вкусу и сознанию общества, а меж тем извадил всех считать его только "ругателем". Всегда сожалел и сожалею об этом его удивительном пристрастии. Все он точно за что-то "отомщевает", как говорил о нем Писемский. Ничего бы он не потерял, если бы это ему, наконец, опротивело.

Гусю, перьями которого Вы пишете, опять посылаю сугубое проклятие.

Благоволите, пока мы живы, принять от меня томишко моих рассказов для Вашей библиотеки и не сочтите этого за тонкий намек на толстое обстоятельство. Это издание не мое, и я не имею выгоды, чтобы о нем говорили. "Бог в тишине". А я пишу программу оперы по Прологу. Это будет забористо... Черти будут петь, и будет один бес "удом, яко цепом, камения молотящий".

Храни Вас Микола Милостивый (он супроть всех понадежней).  Ваш Н. Лесков.

На последнее письмо я написал Вам большой ответ, но положил его вылеживаться. После его можно будет изорвать и бросить.

Очень рад, что Вы покинули свою хандру.

64  А. С. СУВОРИНУ  11 марта 1887 г., Петербург.

Вторицею пишу к Вам днесь, Алексей Сергеевич. Две просьбы имею. Лев Бертенсон одолел меня своим великодушием: спас меня, ездит и денег не берет!.. Оле несказанная похвала! Оле доброто неиссчетная! Да где бы я и набрался столько денег, сколько ему платить надобно? Поместите строчки, что он меня вылечил. Пусть хоть это будет ему за мое опасение благодарностью. Не откажите мне в этом.

Рядом известие о Гатцуке. "Варш<авский> дн<евник>" его схоронил, а он вчера пишет мне, что еще жив. Чего они торопятся?

Разверните, пожалуйста, на 105 стр. мои "Рассказы кстати". Увидите там, как я уважаю "Миколу Милостивого". И тогда не окажете, что я "лютарь". -- А психопат Вишневский -- это дед нашего "Черниговца". Вот было чудушко! Он же и Шубинскому родич.

Не побрезгуйте при случае спросить Мих. Мих. Иванова: каким голосом должен петь бес "удом, яко цепом, камения молотящий": басом, тенором-грация или баритоном? Я могу его поставить в соответственное положение. Опера называется "Бог Анубис, или Капище Изиды". В 3-м акте коренной текст -- "бесы молотят", и вариант "молотьба" за стеною, а только "юные девы христианские содрогаются от слышания". Напечатать думаю у Шубинского. Это в состоянии поднять подписку до большой высоты "уда".

Какие есть сюжеты в благочестивых византийских сказаниях?

Хотел бы знать Ваше мнение: неужто "Скоморох" совсем плох? Я по трусости его сильно испортил.  Ваш Н. Лесков.

65  А. С. СУВОРИНУ  11 марта 1887 г., Петербург.

Третицею то же слово реку: благодарю Вас за милые строки. -- Вторицею я уже сегодня писал Вам по почте. Фельетон Ваш превосходен. Она полная дрянь, которую даже ненавидеть нельзя. -- Старое письмо Вам посылаю. Вы в таком хорошем духе, что всё можете прочесть. Обиды, мною перенесенные, так велики, что я их боюсь трогать и... не трогаю. Мне испортили только целую жизнь. "Некуда" все оправдано как пророчество. Я не был дурак и теперь вижу, что должно настать. Писемский!.. Как о нем говорить, когда он обо мне говорил так хорошо, как ни о ком ином!

Хорошо, что напечатали Бразоля. Это большой умница и отличный человек.  Ваш Н. Лесков.

66  А. С. СУВОРИНУ  11 марта 1887 г., Петербург.

Вы теперь очень правы в указании главной беды. Будь у нас слово свободно, -- печать оживила бы нашу скуку и ничего вредного бы не сделала; но правительство наше так глупо и презрительно, что никогда этого не допустит. О Л. Толстом Вы судите правильно, и надо жалеть, что Вы этого не можете печатать, а печатать нельзя, потому что ясно говорить Вы не можете, а "картавить" -- значит вредить себе и самому делу. Вот и беда. То же самое и о всех спорах. О значении религии Вы всегда судите шатко и мелко, конечно потому, что вопросы религиозные Вас мало интересовали и Вы в них не обнаруживаете сведущности. Ум у Вас сильный, острый, отгадчивый, но совсем не для религиозного изыска-кия. Тут у Вас идет словно соха у рассеянного пахаря, который борозду гонит, а о другом думает, -- глядь, соха из борозды и выпрыгнула. Это дело требует любви к нему, а у Вас нет этой любви, и Вы даже не вникаете в сущность веры, а защищаете православие, которого не содержите и которого умный и искренний человек содержать не может. Я не хитрю: я почитаю христианство как учение и знаю, что в "нем спасение жизни, -- а все остальное мне не нужно. Читая Ваше письмо, я оцениваю Ваши мысли, а мне нет дела, кто мне принес это письмо. Воскресенье было нужно, и Т. этого не отвергает. Все было нужно, но не все теперь нужно. Наш век есть торжество в разъяснении учения Христа. Вы за этим не следите и этого не знаете, и это Вас не занимает, но, может быть, займет. Т. говорит: "Хула на духа св<ятого> есть догматическое богословие". И это правда. Смысл весь в ученье Христа. -- Авторитета Миколы Милостивого никто оспаривать не смеет. Он и цыгана научил "золотое стрюмено красть" и "божиться". Вы думаете, что я поклонник либерализма?.. Я поклонник искренности. Я очень люблю Ваши литературные мнения и в одном отношении часто сравниваю Вас с Катковым, под рукою которого работал много. Раз, когда я жил летом в Ревеле, К. передал мне через Любимова, чтобы я написал что-нибудь об остзейском крае. Я написал. К. отдал в печать не читая. Потом К. приехал сюда, а мне привезли корректуру. Я прочел и отослал ее в Москву. Выходит книжка, а моей статьи нет, -- захожу к Базунову, там мне выдают гонорар... Что за притча? Идем мы вечером с К. и Гезеном по Невскому, я и спрашиваю К--ва: что это значит: или моя статья не хороша? Тогда за что же мне деньги? А он отвечает: "Нет; статья очень хороша, а мне нужен Шувалов, и с ним надо было помириться". (Это было во время классицизма.) А Вы бы так прямо и просто ни за что не оказали, а нашли бы в моей статье все пороки и проч. Эта черта и обидна в Вашем обиходе. Разве я не знаю, чего стоит газета и что ей могу повредить? Но Вы на это не укажете, а пойдете весь вопрос вменять за умёты. Вот чего бы, кажется, и не стоило Вам делать, и я удивляюсь, как Вы при тонкости, даже хитрости, ума и замечательной иногда откровенности в самых щекотливых вещах непременно уклонитесь от простоты, а пойдете в полемику!.. Скажите просто: "Нельзя этого теперь", -- и все дело легко и ясно. Вот что я разумею под неискренностью в Вашем литературном характере, и Вы мне это простите, потому что я говорю чисто от сердца и говорю правду -- любя Вас и ценя Ваши симпатические стороны. -- По поводу уч<ения> Т--го Вам бы хорошо наметить отрывочные замечания. Богословски с ним связываться не для чего, но в этом духе, как Вы накинули в письме ко мне, -- это могло бы быть очень живо и кое-что многое бы озарило. Вы можете отлично это сделать, и публика это с жаром проглотит.

Аще переписах, -- простите ради Миколы Многомилостивото.  Преданный Вам  H. Лесков.

67  А. С. СУВОРИНУ  14 марта 1887 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Есть на свете богатый барин, барон Штромберг, -- ружейный охотник и такой же психопат, как я и Гей по части часов. Он выудил в специальной часовой газете "Uhrmacherzeitung" {"Газета часовых дел мастеров" (нем.).} любопытное известие о соперничестве, какое в Америке явилось против Швейцарии и Англии в часовой фабрикации. Это интересно не менее, чем всякая другая промышленная новость. Штр. обратился ко мне с просьбою "пристроить" его работку. Я мог послать ее в одно и в другое место, но прежде всего подумал о "Новом времени", так как это, по-моему, интересно. Часы имеют все, и многие их очень любят. Статью я послал Шубинскому. Шуб. отдал ее кому-то в редакции и сказал мне, что ее обещали напечатать. Я передал это Штромбергу. Тот ждал, ждал, да и жданки потерял, и приступает ко мне... Вы знаете, что все мало пишущие люди придают особенно большое значение тому, что они напишут, и мне за эту статейку приходит жутко... Усердно прошу Вас: прикажите отыскать это сочинение и просмотреть его, и если оно пригодно, -- напечатайте его, а если нет, -- то возвратите мне.

Фельетон Виктора Петровича написан прекрасными стихами и заключает много правды, но в нем нет того, что "липнет" к лицу, как меткая кличка, например "трехполенный Панин", "трехпрогонный Муравьев", "Муханов на Висле" и т. п. Все только о происхождении да о каком-то малоизвестном прошлом, -- в чем и покора немного, да и не все достоверно. Одна кличка "Луиза Мишель", данная Гамме Модестом Ив. Писаревым или Терпигоревым (настоящий автор неизвестен), -- гораздо язвительнее и метче, чем все намеки о его перебежничестве. Его голова, его фигура, его блекотание горлом и кличка бабьим именем "Луиза Мишель" -- это пресмешно и полно образного о нем представления.

Короленко вышел уже "полным изданием". Вот что значит фавор! Отсюда же, переводя на себя, вижу, что значит и клевета... Я доволен моим положением в литературе: меня всё топили и не утопили с головою; повредили много и очень существенно -- в куске хлеба насущного, но зато больше никто уже повредить не может... Сладок этот покой, но издание дало бы мне возможность хоть год не писать как можно больше и наскоро, и я, быть может, написал бы что-нибудь путное. Но вредить легче, чем помочь. И есть судьба: старый Вольф заключил со мною условие и умер в тот день, когда мы должны были его подписать. Новый Вольф предпочел издать Боборыкина, и хорошо сделал, потому что того все-таки кое-кто поддерживает... Тяжел мой хомут -- совсем оттер шею.

Пересмотрел своего Панталона и сравнил с соответственными ему сценами из древнего мира. Все так писано -- не нынешним живым языком. Не говорю о достоинстве языка, но собственно о строе речи. Так же он подстаринен в "Видении св. Антония", и в "Агриппине", и в Вашей "Медее". Просто Вам это не нравится, а другой язык (вроде "Кавказского пленника" Толстого) был бы неуместен. "Зализанность", то есть большая или излишняя тщательность в выделке, есть, но ее, думается, можно снесть, так как это нынче встречается очень редко. Вы вспоминали о Писемском: он, бывало, говорил мне: "Люблю, что у тебя постройка хороша: крылец по дому и все под стреху сведено в препорцию". Он меня любил и говорил мне правду -- по крайней мере я так верю. У Вас я читал и напечатал "Кадетский монастырь". Этюд этот везде нашел себе ласку и внимание, а Вам и он не нравился. Значит, "не потрафляю".

Пожалуйста, развяжите меня с бессмертным творением Штромберга!  Преданный Вам  Н. Лесков.

Р. S, Говоря о попах, Вы забыли про того, который написал в "Отеч<ественных> записках" "Кузька -- мордовский бог". Это прелестное и сильное создание настоящего таланта. Мордва там только и есть живая (а не у Майнова), и страсти там в истинном, классическом развитии.

Зачем Вы не издадите "Кузьку-бога"?

68  А. С. СУВОРИНУ  15 марта 1887 г., Петербург.

Очень Вам благодарен, что Вы дали себе труд прочитать мои "Рассказы кстати". -- Замечания Ваши правильны: между мною и читателем стояли события дня, по поводу которых в то время писались эти рассказы "кстати". Ведь это журнальные фельетоны. Поляк и Саша таковы и есть, как Вы их находите. Самое милое лицо Саша, за ним ротмистр с подмышками, а за этим полковой поп. В поляке преимущество выдержанности и воспитанность, при коих все-таки остается просвечивающая пренебрежительность к русским. Это самое я и хотел показать, и, вероятно, показал. Во всяком разе, это рассказы рядовые, а не из ряда вон выходящие; но они не хуже тех, из коих о каждом возглашают, как будто о замечательном произведении. Только и всего.

Зачем это Вы опять разругались? Ах, если бы Вы прислушивались к публике, -- как это ей надоело!.. И в существе ведь все это преобидные вещи. А их надо было ждать.  Ваш Н. Лесков.

69  А. С. СУВОРИНУ  <Март 1887 г., Петербург.>

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Вижу по объявлениям газеты, что Вы приобретаете и издаете для "Дешевой библиотеки" беллетристические произведения. По плану этого издания думаю, что Вам нужно немало беллетристического материала, а у меня за последние четыре года понакопилось рассказов, которые были напечатаны в журналах и теперь, кажется,; могли бы явиться не без запроса в отдельных томиках. Из них есть такие, которые Вы, быть может, знаете, а других, конечно, не знаете. Все они более или менее ровненького достоинства, но читались и, может статься, оказались бы пригодными для публики, переезжающей по железным дорогам. -- Пришло мне на мысль -- предложить Вам: не купите ли Вы чего-нибудь и у меня, как покупаете у других людей? Не сочтите этого за назойливость, а примите просто, как просто мое предложение. Я думаю, что могу найти издателя, но с Вами мне приятнее было бы издать томик-два, -- а Вам, быть может, мои книжечки не легли бы бременем, так как публика меня кое-как читает.

Что Вы мне на это скажете?

Если предложение мое Вам подходит, то повелите, когда мне побывать у Вас для переговора.  Всегда Вам преданный  Н. Лесков.

70  Л. Н. ТОЛСТОМУ  18 апреля 1887 г., Петербург  (вечером).

Сейчас заходил ко мне Павел Ив. Бируков и известил меня, что Вы на сих днях будете в Москве. Он и Вл. Гр. Чертков очень желают, чтобы могло осуществиться мое давнее, горячее желание видеться с Вами в этом существовании. Я выезжаю в Москву завтра, 19 апреля, и остановлюсь в Лоскутной гостинице. Пробуду в Москве два-три дня и буду искать Вас по данному мне адресу (Додгохамовнич<еский> пер., No 15). Не откажите мне в сильном моем желании Вас видеть, и, -- если это письмо найдет Вас в Москве, -- напишите мне: когда я могу у Вас быть.

Излишним считал бы добавлять, что у меня нет никаких газетных или журнальных целей для этого свидания.  Любящий и почитающий Вас  Н. Лесков.

71  С. Н. ШУБИНСКОМУ  29 апреля 1887 г., Петербург.

Любезнейший Сергей Николаевич!

Сердечно благодарю Вас, что Вы, получив в свои руки издание "Дешевой библиотеки", сейчас же обо мне вспомнили. Я знаю, что Вы хороший друг и милый человек, но это внимание почему-то особенно меня тронуло. А. С. Суворин очень хорошо сделал, что передал это дело в Ваши руки. Не знаю, какие Вы от этого получаете выгоды, но дело непременно выиграет много, и оно может иметь большое развитие. Указываемые Вами два рассказа: "Кадет<ский> монастырь" и "Скоморох" отдаю в Ваше распоряжение на тех условиях, какие Вы предлагаете. Не сомневаюсь, что Вы даете сколько можете и обидеть меня не захотите. Я всегда Вам верю и вполне на Вас полагаюсь. Но я советовал бы присоединить к тем двум еще "Спасение погибавшего" из "Русской мысли", ибо он тоже относится к "праведникам", -- не велик, довольно всем нравится и нигде, кроме московского журнала, неизвестен. -- Экземпляр прилагаю для прочтения и соображения. Мне бы очень хотелось, чтобы все эти добряки собрались вместе, и это как раз составит томик ("Кадетский монастырь" 2 л., "Скоморох" 2 л. и "Погибавший" 1 л. = 5 листов). Сообразите и известите.

Затем еще просьба: переговорите, пожалуйста, с Ал. Серг., к которому мне трудно попасть в такое время, когда с ним можно говорить.

1) У меня есть 175 экз. "Соборян". Это все, что остается. Не купит ли он у меня этот остаток, со скидкою 40%?

2) В складе магаз<ина> "Нового времени" есть 1180 экз. моей книги "Смех и горе". Книга эта веселая и приятная для дорожного чтения. Она лежит в забытьи и не попадает на свою колею. Между тем она непременно пошла бы на железных дорогах, где ее даже и спрашивают. Мне с нею возиться не рука и дорожиться ею не время. Номинальная ее цена 1 р. 50 к. Не облегчит ли меня Ал. Серг., сделав несомненно необременительное для себя приобретение этой книги по той цене, какую сам он найдет справедливою, мне не разорительною и себе небезвыгодною. Я думаю, ей бы хорошо перепечатать титул и обертку; назначить цену вместо 1 р. 50 к. -- один рубль и дать мне, например, по 35 к. за экземпляр., Я полагаю, что это было бы не худое, а даже хорошее, ходкое приобретение для лавок железных дорог.

Пожалуйста, поговорите с ним об этом и решите, как решали ранее покупки прошлого года.

Прилагаю Вам очень схожую мою фотографическую карточку. Это делал самоучка, но сделал лучше всех. В Пассаже она только печатана с негатива.

Л. Н. Толстой говорил о Памфалоне с похвалою самою теплою. Очень, очень его одобряет. Ал. Серг. Был у него за день ранее меня и меня помянул там... Редакция "Русской мысли" чрезвычайно хлебосольна. Меня заласкали и закормили. Впечатление они производят чисто "московское". Я этого жанра не люблю и не подхожу к нему. В общем, это какой-то разброд и "семибоярщина", а это, по моему мнению, в редакционном деле никуда не годится. Довольно автору согласовать свою работу со взглядами одного редактора, а не применяться к разным воззрениям. Это всегда вредно отзовется на задуманной работе и может охладить энергию. Они, однако, ждут романов Г. П. Данилевского, Григоровича, Я. П. Полонского, Щедрина и Гл. Успенского, В виду такого изобилия я не стану писать романа, а ограничусь повестью небольшого размера и такого содержания, чтобы она подходила не на один заказ. -- Квартиру начинаю искать, -- уехать на Эзель намереваюсь 20--25 мая. Рассказ "Вешатель" сдам Вам к 15-му. Объем его будет около 1Ґ листа.

Поклон мой Катерине Николаевне.  Преданный Вам  Н. Лесков.

72  С. Н. ТЕРПИГОРЕВУ  10 мая 1887 г., Петербург.

Сюжет "воспитания свиньи" прекрасен. Это живой тип, которого не прозрел Островский. "Их будет царствие". Это очень хорошо -- верно схвачено и любопытно. Я давно на них засматриваюсь. Выведи в конце путешествующего попа или дьякона и резюмируй тип его словами из библии -- "Книги царств":

"Се Ровоам, сын Соломонь. -- Мудр был Соломон, а сей мудрейши отца своего. Сей глаголет: истяжу вы паче отца моего и приумножу тяготы ваши. Юность бо моя толст ее чресл отца моего: отец мой бил вас бичами, а я буду бить вас скорпионами".

Это бы надо поставить эпиграфом, но ты это упустил. -- Поставь хоть в конце. Слово библейское очень картинное.  Твой Н. Лесков.

Зачем ты не успокоишь Шубинского? Что это у тебя за пакостная манера, что ты никакого своего слова не можешь сдержать.

73  С. Н. ШУБИНСКОМУ  19 сентября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Слухом слышу, что Вы уже приехали, но оком моим не зрю Вас и о сем стуждаюся и жажду, сетуя, зане глагол некий иму реши к Вам. -- "Почтите ли", или позовете, или где инде спотычку назначите? Черкните, пожалуйста, на новую мою квартиру, что еще ближе к Вам, -- Фурштадтская, четвертый дом от Таврич<еского> сада, дом графини Орловой-Давыдовой, "Община сестер милосердия", No 50, кв. 4, первый этаж, ход из-под ворот с Фурштадтской. Надо сговориться насчет возмещения запрещенных рассказов. Я предлагаю это сделать посредством издания "Очарованного странника", в котором 11 листов. Издание его распродано. Книга веселая, занимательная и интересная. Экземпляр взят Н. Ф. Зандроком и давно уже дан в типографию для расчета. Вам только нужно обо всем этом спросить. -- В "Русской мысли" (сентябрь. <18>87 г., стр. 533) -- не поинтересует ли Вас отчетом об изданной Вами "первой книжечке" моих рассказов "Скоморох Памфалон" и "Спасение погибавшего". Журнал находит в соединении их счастливую идею издателя и воздает похвалы Памфалону, ценя особенно язык рассказа -- "своеобразный и напоминающий старинные сказания", а также "ясность, простоту и неотразимость". Вам это должно быть приятно, так как Вы первый и долгое время Вы единственный ценили этот рассказ, стоивший мне особого труда но подделке языка и по изучению быта того мира, которого мы не видали и о котором иосифовский "Пролог" в житии св. Феодула давал только слабый и самый короткий намек. Мне лично эта похвала и то, что "Скоморох" всем нравится и ото всех любим, -- ничего не приносит, но я очень радуюсь за Вас -- за Ваши скорби и досаждения, Вами перенесенные, и за глупые придирки со стороны тех, кому бы надо благодарить Вас за Вашу заботливость о приобретении настоящей "художественной работы", как ее ныне называют. "Скоморох" проживет сам собою дольше многого, что держится нахвалами и рекламами. Я над ним много, много работал. Этот язык, как язык "Стальной блохи", дается не легко, а очень трудно, и одна любовь к делу может побудить человека взяться за такую мозаическую работу. Но этот-то самый "своеобразный язык" и ставили мне в вину и таки заставили меня его немножко портить и обесцвечивать. Прости бог этих "судей неправедных". -- Они, верно, отвыкли думать, что есть еще люди, которые работают не по-базарному, "без помарок", -- прямо набело, "как вы<.....>, так и заморожено". Но "Скомороха" общество возлюбило, Лев Толстой благословил, критика хвалит, и говорят, будто художник готовит картину на выставку, где изображен наш скоморох. Сцена взята та, когда Феодул лежит на циновке у Корнилия. Корнилий в шутовском уборе собирается идти на потеху, а в двери его стоят две призывающие его к гетере "нильские змеи с играющею кровью и запахом страстного тела". Стало быть, Вы оправданы множицею, и я за Вас, добрый друг мой, радуюсь: мы дали публике настоящее литературное произведение в дни полного упадка и базарничества. Пособляйте скорее разделаться с возмещением за запрещенный "Кадетский монастырь" и за "Пигмея". -- "Очарованный странник" вполне к тому способен и достоин. -- Рассказ для Вас почти готов. Это "Инженерные бессребреники" (Брянчанинов, Чихачев и Фермор). Деньги нужны. К 150 (руб.) аванса, за мною состоящего, любезно и безопасно было бы дать еще 150. Это было бы очень кстати теперь. А "дает хорошо тот, кто дает скоро". Подпрапорщик Андрей Николаевич Лесков 16 сент. произведен в офицеры с переводом в Новгород. Это (то есть перевод) стоил неимоверных усилий при помощи М. И. Пыляева и генер<ала> Асташева. Я рад, что буду иметь его близко к себе. Перевод в гвардию обещают через год. Теперь их благородие желают обмундировываться... "Приказ" о них пошел в Данию для подписи и будет объявлен 3 октября. Вера перестала петь и выходит замуж. Совершилось это в Аренсбурге.  Ваш Н. Лесков.

74  А. С. СУВОРИНУ  30 сентября 1887 г., Петербург.

Поздравляю Вас с благополучным возвращением и принятием за дело. Сегодняшняя статейка о Каткове и о глупостях хромого Голицына прекрасна, но в ней есть маленькая погрешность в определении характера М<ихаила> Н<икифоровича>. К удивлению, в нем действительно всегда замечалось очень странное и подчас очень смешное стремление к аристократизму. Он любил "высокое положение" в людях, особенно -- родовое, и благоволил к тем, кто имел знакомства в том круге. С этого, например, началось и долго на этом главным образом держалось его благорасположение к Маркевичу, у которого, -- как это ни смешно, -- он брал примеры обхождения и старался пришлифовать к себе его совсем не утонченные манеры. Это было известно многим, а мне раз довелось видеть пресмешной случай в этом роде, Маркевич был толсто<...> и имел удивительно округленные окорока, по которым умел при разговоре громко хлопать себя ладонями. Один раз, споря с М. Н. в своей квартире, в доме Зейферта на Сергиевской, Маркевич в пылу спора все прискакивал и отлично прихлопывал себя по окорокам, что, видимо, нравилось М. Н--чу и Евгению Богдановичу, который тоже хотел так хлопнуть, но у него не вышло. После этого тотчас Маркевич пошел провожать Богдановича, а М. Н. остался один в кабинете, а я в зале, откуда мне было видно в зеркало, что делается в кабинете. И вот я увидал, что М. Н. встал с места, поднял фалду и начал себя хлопать по тем самым местам, из которых Маркевич извлекал у себя громкие и полные звуки... У М. Н--ча ничего подобного не выходило, и он, оглянувшись по сторонам, сделал большие усилия, чтобы хлопнуть себя, как Маркевич, но все это было напрасно: звук выходил какой-то тупой и плюгавый, да и вся фигура его в этом положении не имела той метрдотельской, величавой наглости, какою отличалась массивная фигура Маркевича.

Тогда М. Н. вздохнул, опустил фалду и с усталостью и грустью сел писать передовую статью, в которой очень громко хлопнул по голове Валуева.

Но уверяю вас, что эти пустяки совсем мною не выдуманы.  Ваш Н. Лесков.

P. S. Не будет ли Вашего усердия когда-нибудь взглянуть у меня превосходный портрет какой-то дамы, который считают "портретом русской актрисы". Пересмотрели его многие сведущие люди, и. никому не удалось узнать, кто это такая. А между тем это портрет замечательной кисти.

Не согласились ли бы Вы напечатать, за моею, конечно, подписью, статейку о гимназии в Аренсбурге, где всё учатся сыновья рыбаков и прачек, а благородных всего пятнадцать учеников, и те двух фамилии: семь баронов Нолькенов и восемь бар<онов> Буксгевденов. -- Ивана Делянова с его последним распоряжением, кажется, позволяется сажать на кол тою частию его тела, которая у него более прочих пострадала.

75  С. Н. ШУБИНСКОМУ  3 октября 1887 г., Петербург.

Ваши письма, Сергей Николаевич, приходили в такие минуты, когда я не мог ни на одно из них ответить. На этих днях произошла свадьба Веры и приезд Андрея. Оба эти события требовали моего личного тормошения, кончившегося тем, что я разболелся и лежу. Тем не менее я отвечал Вам на Вашу записку, при которой были присланы листы "Запеч<атленного> ангела", и не моя вина, что Вы этой записки не получили. Я написал ответ, надевая фрак, чтобы ехать благословлять невесту, и послал ответ Вам с тем же посланным, который принес Ваше письмо. Следовательно, я ни в чем не виноват, а виноваты какие-то порядки, от меня не зависящие.

По моему мнению, "Запеч. ангел" есть такой рассказ, в котором не должно быть никаких исключений. Его печатал Катков и хвалил царь Александр II и царица, присылавшая генерал-адъютанта выразить мне ее благодарность. Это знают Тизенгаузен, Кушелев, Пиллер, Контакузен и министр Толстой, а также Мещерский и Победоносцев. Сделанные вымарки глупы, беспричинны и портят рассказ. Для меня -- лучше бы его в этом виде не печатать, но я не люблю спорить и написал Вам, что поступите так, как Вы с Ал. Серг. Сувориным заблагорассудите. Я спорить и прекословить не буду. Следовательно, опять дело за Вами, а не за мною.

Что "Зерцало" есть книга переводная, -- это я знаю. Тут и Пекарский не нужен, но она была у нас книгой универсальною, как в Англии брошюра "О вежливости". По тому, что ею интересовались, можно понимать, как она приходилась по обстоятельствам. -- Что я не попадаю в тон "Историч<еского> вест<ника>", -- это я тоже знаю, но помогать себе в этом не могу и не хочу. Я думаю заодно с теми, кому кажется, что "все роды литературных произведений хороши, кроме скучного". Я люблю вопросы живые и напоминания характерные, веские и поучительные. Терпеть не могу писать вещей, относящихся к разряду: "ни то ни сё". Что интересно, весело, приправлено во вкус и имеет смысл, -- то и хорошо, а всякая "вода с Аполлоновых <...>" -- есть помои, которых сколько ни лей, все до них никому нет дела. -- К этому разряду относится все "изобилие материалов", о которых говорят во многих редакциях. -- Пусть в это попадает кто хочет.

С Андреем я засуетился по неопытности. Мне помнилось, будто Вы говорили: "Куда деть военное пальто?" Вчера я, однако, нашел ему готовую теплую шинель и в ней отправил его вчера же в ночь в Бронницы. Вы на меня не сердитесь, что я обратился к Вам с такою фамильярностию, -- я думал, что Вам Ваши военные вещи не нужды и им лучше найти сбыт, чем пропадать зря, а к тому же недосуг и внезапно наступивший холод, при неопытности насчет военной справы, совсем сбили меня с толку. Мне очень хочется, чтобы Вы мне это простили. Не разыщи я вчера случайно теплой офицерской шинели, -- бедный мальчик смертельно бы мог простудиться. В таком затруднении -- всюду кинешься. Пожалуйста, простите.

О "Запеч. ангеле" я сделаю все так, как Вы с Алекс Серг. скажете. Вам ведь все равно идти под суд: Вы уже напечатали "Странника" без моей записки, и я еще не подавал на Вас жалобы. Думаю сорвать с Вас рублей тысячу на мировую и тем удовольствоваться. Вы покряхтите, а все-таки заплатите, и зато тогда у Вас будет хороший материал -- на что жаловаться.  Ваш Н. Лесков.

76  В. М. ЛАВРОВУ  5 октября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович! Уведомляю Вас, что я получил 300 руб., присланные мне Вами через контору Юнкера. Благодарю Вас за эту присылку. Сегодня я послал Вам рукопись: "Инженеры бессребреники". В ней три печатные листа с небольшим. Так я заключаю по объему всей рукописи. Послана она Вам по почте, посылкою в холсте, на Ваше имя и на Вашу квартиру "с доставкою на дом". Переписывать было некогда, чтобы не опоздать дать ее Вам для набора к ноябрьской книжке. Рукопись, впрочем, несмотря на помарки и дописки, достаточно четка и ясна для типографии. Но черновой у меня нет, и я усердно Вас прошу иметь это в виду и уведомить меня тотчас же, как рукопись будет Вами получена, что должно состояться 7-го--8-го октября.

Пока я не получу от Вас такого уведомления, это будет меня немножко беспокоить, и я сочту за любезность с Вашей стороны, если Вы не замедлите уведомлением.

Картины, представляющие ужасное время ипокритской и подлой поры безгласицы, -- терзательны, но зато представляют свое время яко в зерцале. Теперь у Вас моей работы должно. быть листа 4 -- под нее получено авансом 300 руб. Таков наш счет с Вами. "Челядь", конечно, идет без моей корректуры, но "Бессребреников" прошу прислать в полосах, до сверстки, но по последней корректуре. Иначе -- не утерпишь, чтобы не делать поправок корректорских, а это непременно увеличит пестроту необходимых авторских поправок. Через небольшое время я Вам пришлю небольшую статейку о современных офицерских нравах, написанную по книге, сочиненной гг. офицерами и выпущенной в свет под заглавием "Досуги Марса". Это очень глупо и очень характерно, а потому и интересно. Это составит что-нибудь около полулиста или немножко более. Желательно ли Вам это? Прошу написать. А то это годится и в "Историч<еский> в<естник>", но я думаю, что Вам не худо заставить поинтересоваться Вашим журналом многочисленный состав военных читателей.

Был у меня С. Н. Терпигорев и много удивлялся, что Вы ему не даете никаких известий о сданной им повести или романе. В чем дело? Вы бы это лучше как-нибудь разъяснили.  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

P. S. Кланяюсь Виктору Александровичу и г. Ремезову. Последнему прошу оказать, что я ему очень благодарен за отзыв о "Памфалоне-скоморохе". Как Ваши дела с Н. H. Б--вым?

77  С. Н. ШУБИНСКОМУ  6 октября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Сергей Николаевич!

В "Запеч<атленном> ангеле" семь листов. Отдать такой рассказ на 10 тыс. экземпляров за сто рублей просто ужасно!.. Подумайте, во что это обойдется лист? Даже считать стыдно... И для чего уж это такая дешевизна? Мне кажется, что за рассказ дешево дать и по 25 руб. за лист. И так я никому не продавал. Я знаю, что Вы укажете на особенности условия, -- это так; но ведь все же 10 тыс. экземпляров!.. Не найдете ли Вы и Алексей Сергеевич справедливым дать мне ту, очень малую цену, которую я считаю справедливою и дешевою, то есть по 25 руб. за лист, или хоть 150 руб. за всю штуку? Пожалуйста, поговорите и напишите мне. Несправедливо же дать за "Ангела" в 7 листов -- то же самое, что за "Пигмея" в два листа!  Ваш Ник. Лесков.

78  В. М. ЛАВРОВУ  30 октября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович!

Возвращаю Вам корректуру "Бессребреников" с добавкою предисловия. Оно необходимо, чтобы обеспечить себя на тот случай, если что-либо окажется не вполне исторически верно. Этим, собственно, и начнутся "общественные апокрифы", продолжение которых для Вас нимало не обязательно. Понравятся они Вам и Вашим читателям, -- будем их продолжать под общим заглавием "апокрифов", а не понравятся -- я их перенесу в другое издание, но все под тем же необходимым упоминанием, что это апокрифы, по устным рассказам. Предисловие прочтите в корректуре сами или попросите о том Виктора Александровича. Рукопись Терпигорева и "Челядь" полудил, а Вам на декабрь пришлю маленький рождественский рассказ из орловского и елецкого быта, -- история Кастовского (1837 г.). Это будет лист с небольшим.

Затруднений Ваших с "Марсом" не понимаю. Не все ли равно, куда это ткнуть, -- лишь бы было интересно прочитать, а оно интересно. Корректуры идут под бандеролью, заказным, на адрес редакции. Кланяюсь Вам и Виктору Александровичу.  Ваш Н. Лесков.

79  В. Г. ЧЕРТКОВУ  4 ноября 1887 г., Петербург.

Добрый друг мой!

Позавчера я получил Ваше милое письмо от 30 октября из Крекшина. Оно мне было очень приятно, потому что я не остаюсь в долгу у Вас и сам люблю Вас, люблю Вашу умницу жену и люблю и чту в единомыслии с Вами человека, дух которого светит нам и ведет нас. Я рад, что Вы дорожите моей дружбой, и прошу Вас верить, что я искренно дорожу дружбой Вашею. Я приехал в П<етербур>г 22 августа и переменил квартиру. Живу теперь по Фурштадтской, в Общине сестер милосердия -- Барятинской (нынче Орловой-Давыдовой). У меня просторно и чисто. Первый этаж и окна в сад, Я это люблю. Книги, о которых пишете, обе изданы. Особо посылаю Вам их по экземпляру. "Жидовин" напечатан во множестве, и право на него дано (бесплатно) на два года. "Скоморох" напечатан Сувориным в числе 10000 экз. и продается хорошо. Таким образом, обе эти книжечки распространяются очень хорошо, и прилагать усилия к тому, чтобы еще более распространять их, едва ли есть надобность. Притом же на "Жидовина" обращено неблагосклонное внимание по упованию мин<истерства> народн<ого> просвещ<ения>, которое усмотрело в рассказе нечто вредное. Следовательно, новое издание, да еще с Вашею фирмою, едва ли было бы разрешено теперь. Настроение теперь таково, что, например, Суворину не дозволили печатать "Пигмея" и "Кадетский монастырь" и весьма измарали "Запечатленный ангел". Пишу я кое-что, что меня самого нимало не радует и даже не занимает, -- единственно для "буар, манже и сортир". К сожалению, это необходимо, и об этом распространяться нечего. Рассказ "На краю света" принадлежит книгопродавцу Игнатию Лукьян<овичу> Тузову, мужу крепкому и к деньге усердному, а потому об издании этого рассказа теперь не может быть и разговора. Да и еще скажу: если "Запеч. ангел" вернулся весь исщипанный, то "На краю света" и пытаться нечего представлять. Не то ныне время, чтобы возобновлять подобные вещи, и лучше не обращать на них внимания злодеев. Здоровье мое не очень худо, но и не хорошо. По Вас и по Анне Константиновне скучаю и давно жду Вас. Я думал, что Анна Константиновна уже привела на землю нового странника, а она еще все собирается... Да облегчатся ее страдания мужеством ее прекрасной души. Скажите ей мой поклон и что я жду услыхать, что она уже оттерпела свои муки. О Л. Н--че мне все дорого и все несказанно интересно. Я всегда с ним в согласии, и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не могу разделять: мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума. Где есть у него слабости, -- там я вижу его человеческое несовершенство и удивляюсь, как он редко ошибается, и то не в главном, а в практических применениях, -- что всегда изменчиво и зависит от случайностей. -- Друг мой Филипп Алексеевич Терновский никогда не был священником, а был профессор Киевск<ого> университета и Духовной академии. Выгнан с обоих должностей Деляновым по требованию Лампадоносцева и умер в нищете в Киеве, где остались его дети, круглые сиротки. Это был человек огромного ума, дивного сердца и поразительных познаний. У меня много его писем. Сироты его почти без куска хлеба при старой бабушке. Умирал шутя и, улыбаясь, шутил над Лампадоносцевым, что "и он даже может убить человека". Смерть его описана мне проф. Лебединцевым. Бирюкова не вижу. Пусть это будет ему стыдно. Писаний Л. Н. читать жажду, но не имею их. Критику догматич<еского> богословия списал. Это очень умно и тонко прослежено. Не можете ли написать, чтобы мне что-нибудь дали почитать?  Братски любящий Вас  Н. Лесков.

80  А. С. СУВОРИНУ  6 ноября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Мне приходится навещать умирающего Бурнашева. Ужас нищеты и горя, в которых он находится, невозможно передать словами. Он буквально гол и ходит на четвереньках, потому что не может распрямиться. Конечно, я ему не в силах помочь сколько нужно, ибо нужно все. Он поручил мне "просить Вас "от умирающего" напечатать о нем обращение к общественной помощи, не скрывая его имени. Я исполняю эту просьбу и прилагаю при сем текст для обращения. Если это возможно, -- не откажите. Он брошен всеми решительно, и хотя, быть может, он и сам неправ, но страдания его ужасны, а он -- человек... За верность его просьбы я перед Вами отвечаю.  Преданный Вам  Н. Лесков.

81  А. С. СУВОРИНУ  9 ноября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

У меня есть полудетский, полународный рассказ "Пугало", печатавшийся три года тому назад в детском журнале Вольфа как "святочный рассказ". Он представляет доброго, честного мужика, "постоялого дворника", которого считали вором и разбойником без всякой иной причины, кроме того, что он был страшен собою и нелюдим, а также скрывал свою жену -- дочь отставного палача. Это истинный кромской случай. Мужик этот привозит большие деньги проезжему, который у него их забыл. -- Рассказ читали с удовольствием и большие и дети. В нем три листа, и он цензурен и нигде в особой книжке отпечатан не был.

Позвольте мне предложить Вам: признаете ли Вы за удобное взять этот рассказ для третьей или (после "З<апечатленного> ангела") четвертой книжечки "Дешевой библиотеки" моего изделия? -- В таком разе я доставил бы Вам печатные листки этого рассказа.

Не знаю, говорил ли Сергей Николаевич с Алексеем Петровичем об "Ангеле". Рассказ был продан Базунову; книги Базунова проданы с аукциона. Не могу себе уяснить: неужто Вольф, купивший книги Базунова кучею и вразброд, имеет права этого издателя, обанкротовавшего?.. Одни говорят: "Не имеет: все условленное с банкротом кончается", а другие путают что-то неудобопонятное. Не спросите ли Вы Алексея Петровича: правильно ли мы поступаем?  Преданный Вам  Н. Лесков.

82  В. М. ЛАВРОВУ  24 ноября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович.

Книжку за ноябрь получил и удивляюсь Вам, как пронес бот два-три места в "Бессребрениках". -- Вы напрасно научились у Мих<аила> Никиф<оровича> не отвечать на деловые письма. Это внушительно, но пренеудобно, что я сейчас и чувствую и Вам объясню.

Я Вам писал, что изготовлю "святочный рассказ", и просил известить: нужно это Вам для декабрьской книжки или не нужно. Такой или другой ответ, по значению своему, для меня были безразличны, не открывали мне карты. Вы ничего не ответили, а в это время приезжает Гайдебуров и просит рассказ "на декабрь".

В эту минуту (8 час. утра 24 ноября <18>87 г.) рассказ у меня на столе: готовый, переписанный и вновь основательно измаранный. Теперь его остается только отдать и напечатать. В нем два листа; он называется "Родственная услуга"; по жанру он бытовой, по сюжету -- это веселая путаница; место действия -- Орел и отчасти Елец. В фабуле быль перемешана с небылицею, а в общем -- веселое чтение и верная бытовая картинка воровского города за шестьдесят лет назад, при Трубецком и Куриленко. По-моему, рассказ одинаково удобен Вам, Гайдебурову и Шубинскому, но я Вам о нем писал раньше других и считаю неудобным распорядиться им, не получив от Вас отказа.

А потому усердно прошу Вас по получении сего письма, в 25-й день ноября <18>87 г., -- тотчас телеграфировать мне три слова: прислать ли Вам рассказ, или у Вас материала довольно. В первом случае я вышлю Вам рукопись 26 ноября, и 28-го она будет уже в Ваших руках; а во втором случае я ее тотчас же отдаю здесь, и опять дело устраивается удобно для меня, для Вас и для третьего, кому рассказ нужен.

Во всяком случае, я буду считать себя не свободным перед Вами до 26 ноября включительно, а если и 26-го Вы мне ничего не ответите, -- я сочту это за то, что Вам мой рассказ не нужен, и тогда отдам его в другие руки.

Очень желаю, чтобы Вы и Виктор Александрович нашли образ действий чистым и правильным.  Ваш Н. Лесков.

Р. S. Что же Вы будете делать с моею заметкою о военных? Я Ваших затруднений не понимаю и, вероятно, никогда не пойму, но возвратили бы, да и конец. Эти вещи все уходят.

83  А. С СУВОРИНУ  28 ноября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Сегодня я написал Таганцеву, что я не хочу оставаться в Лит<ературном> фонде и слагаю с себя звание члена. Вчера я хотел посоветоваться с Вами, -- что предпочесть: сложение с себя звания или требование, чтобы мне предоставили возможность прочесть перед полным собранием записку, в которой я изложил бы критику на прошлое и представил бы мои соображения на будущее. Я надеялся написать дельную критику и имею дельные мысли для того, чтобы общество это служило своему делу. За ночь я решил, что мне нужно отказаться от членства, потому что иначе в том, что я буду говорить, можно будет находить, как будто я ищу там чести для себя, а это может убивать всю силу моего слова, задуманного крепко. Теперь мне нужно место для одной большой статьи, зараз напечатанной. Потом могут понадобиться две-три отповеди. Могу ли я рассчитывать, что место это дадите мне Вы, так как у Вас мне приятнее и удобнее вести это дело, чем где-нибудь в другом органе. Мои мысли пусть и будут моими, за моею подписью; а Вы, -- в чем не согласитесь со мною, -- ставьте свои примечания. Я надеюсь, что мы будем говорить не пустяки и не в пустыне и проберем кручину этим сухим и неспособным к делу "милостивым государям". Я боюсь, что Вы не похвалите меня за то, что я сложил звание члена, но это необходимо. Иначе я не мог бы говорить все, что думаю, и тем сильно бы себя ослабил. Моя основная мысль та, что глупо выбирают по партийности, по чинам и по литературному значению. Надо выбирать по способности служить добру, а не по важности чина или литературного значения. М. И. Пыляев, Вы, я, Шубинский, Гей -- все пригоднее, чем, например, Кобеко или Утин. И потом -- разве надо капитал собирать, а не завести на него врача, койки в больнице, ваканции в приютах, NoNo в дешевых квартирах и т. д. Словом: благословите или нет? Я очень хочу теперь за это взяться.  Ваш Н. Лесков.

84  В. М. ЛАВРОВУ  4 декабря 1887 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович.

Я и в помышлении не имел сказать Вам что-нибудь укоризненное или колкое и о Каткове вспомянул просто шутки ради. Если это имело вид обиды, или по меньшей мере -- неуместности, то, пожалуйста, не причтите это к умыслу моему, а отнесите к неудачности выражения и приятельски простите. Я ничего, ровно ничего не имею ни против Вас, ни против Виктора Александровича Гольцева, и мне неприятно знать, что Вы думаете об этом иначе. Ни Вы, ни Гольцев не оказали мне ничего, кроме милой ласки и предупредительности, и я плачу Вам за это самою чистосердечною приязнью. Вот и все. Полного согласия во взглядах на все предметы и условия не бывает между людьми, и, конечно, я не из тех, кто считает свои взгляды непогрешимыми, а чужие ошибочными. Если бы Вы знали меня ближе, то знали бы и то, что я всегда бываю уступчив и не спорлив. Переписываться дело довольно тяжелое, но необходимое. Я пишу вещь, подготовляя ее к потребностям одного журнала, а она выходит ближе к другому. Надо же списаться, а если ответа нет, выходит затруднение. Из письма моего Вы должны бы, кажется, усмотреть, что я не имел самолюбивых претензий, а у Вас у первых спрашивал, не нужно ли Вам. И потом только дал эту работу другим. В чем же "недоразумение"? Я ничего не вижу. "Досуги Марса" ставьте где хотите и когда хотите. Я писал только о том, что если они Вам не годятся (чего я не думаю), то возвратите их мне. Это просто потому, чтобы Вас не связывать, так как эти маленькие отрывочки легко уходят в газеты.

Еще раз прошу Вас -- не думайте, что я мог иметь желание сказать Вам колкость, и верьте моей искренней к Вам приязни.  Ник. Лесков.

85  А. Н. ПЕШКОВОЙ-ТОЛИВЕРОВОЙ  17 декабря 1887 г., Петербург.

Я только два дня тому назад вычитал в древнем Прологе рассказ о ручном льве святого Герасима. Но рассказ, по обыкновению житийных описаний, скуден и требует домысла и обработки, а это опять требует восстановления в уме и памяти обстановки пустынножительства в первые века христианства, когда процветал в Аравии св<ятой> Герасим. Поэтому я не могу обещать, когда я дам этот рассказ, а только я его дам. Вероятно, это во всякое время Вам пригодится. Написать же историческую или "житийную" сценку с налета, как пишут про зайчика или про курочку, -- невозможно. -- "Рассказ будет очень небольшой, потому что такова вся фабула Пролога, а когда он будет готов, -- я его пришлю.  Н. Лесков.

86  А. С. СУВОРИНУ  26 декабря 1887 г., Петербург.

Усердно Вас благодарю, Алексей Сергеевич, за то, что Вы согласны заявить об окончании мною обозрения Пролога, "как повествовательного источника". Я с удовольствием говорю, что сделал дело трудное и полезное для литературы. Пролог -- хлам, но в этом хламе есть картины, каких не выдумаешь. Я их покажу все, и другому в Прологе ничего искать не останется. Я вытянул все, что пригодно для темы. -- Где я это напечатаю, -- это я еще не решил. Может быть, в "Русской мысли" или у Шубинского, если ему нужно. Но это листов пять, а у него всегда "изобилие материала". Прежде же я хочу напечатать образчик этого труда под заглавием "Повествовательные образцы по Прологу". Я дам там два милые рассказа -- один во вкусе Л. Н., а другой во вкусе Курганова, -- очень интересные. Это я, признаться, хотел предложить Вам на один-два фельетона, что, верно, было бы приятно Л. Н--чу, чтобы рассказ в его духе, стиле и манере явился бы в издании многочитаемом. -- Что Вы мне на это скажете? Я мог бы дать это даже к Новому году. -- За переписку повести деньги студенту уплочены уже П. Я. Леонтьевой (по 30 коп. за лист). О самой повести я вполне Ваших мнений. Пролог достать можно, но не сразу, и они дороги. Я, однако, закажу и Вас извещу. На днях приду к Вам. Апокрифы писать лучше, чем пружиться над ледащими вымыслами. Меня это занимает. -- Что касается С. Н. Шубинского, то, право, говорить стыдно. Ему, словно соску дитяти, надо на кого-нибудь дуться.

87  А. Н. ПЕШКОВОЙ-ТОЛИВЕРОВОЙ  26 декабря 1887 г., Петербург.

Уважаемая Александра Николаевна!

Поздравляю Вас, не знаю с чем, -- так разнообразны и многочисленны фамильные дни Ваши. Покорно Вас благодарю за бювар. У меня еще служит тот, который Вы принесли два года назад. Посылаю Верочке сумочку для платка, а в ней кофейную старинную чашечку. -- Рассказ написал "вдоль" и положил лежать и улеживаться, а в удачный час пропишу его "впоперек", и тогда дам переписать отцу Пэтру и извещу Веру. -- Гонорар она себе может сосчитать изрядный -- около Ґ печ<атного> листа. Называется рассказ "Лев старца Герасима". -- Слова "святого" надо избегать, а просто "старец". Ничего неприязненного к Вам не имею, но пребываю в мире и любви ко всем.  Смиренный Николай-ересиарх.

1888  88  И. А. ГОНЧАРОВУ  2 февраля 1888 г., Петербург.

Высокочтимый Иван Александрович!

В Орле живут две мои приятельницы, тамошние помещицы Страховы, -- весьма искусные в переводах с русского языка на французский. Они просят меня испросить для них у Вас разрешение на перевод Ваших "Слуг". Я не могу отказать этим девушкам в том, чтобы довести до Вас их покорную и усердную просьбу. Если это возможно, -- разрешите им сделать перевод и послать его к Вогюэ, а если невозможно, то не посердитесь на меня за то, что я позволяю себе беспокоить Вас моею просьбою.

Ваш искренний и глубокий почитатель  Николай Лесков.

P. S. Я пишу Вам, потому что боюсь лично Вас беспокоить, но если позволите, -- я приду в то время, какое Вы мне укажете.

89  И. А. ГОНЧАРОВУ  11 февраля 1888 г., Петербург.

Высокочтимый Иван Александрович!

Статья в "Нови" написана бывшим приказчиком Вольфа, по фамилии Либрович. Он также занимается и литературою под псевдонимом "Русаков", Я об этом узнал впервые теперь, именно по поводу статьи о Вас. Статья эта мне не нужна, и я прошу Вас не беспокоиться возвращать ее мне. Развязность, с которою говорит автор, мне тоже казалась очень странною.

Усердно благодарю Вас за внимание к легенде. Они все очень наивны, и их всегда приходится присноровлять. Я чувствую справедливость Ваших замечаний и высоко ценю Ваше внимание.  Почтительно преданный Вам  Н. Лесков.

90  А. Н. ПЕШКОВОЙ-ТОЛИВЕРОВОЙ  11 февраля 1888 г., Петербург.

Посылаю Вам рассказ. -- Вчера мы его прочитали с Репиным и остались им довольны. Картинка у Вас будет через две недели. Потрудитесь сейчас отдать рассказ в набор и доставьте мне два экземпляра корректуры, чтобы один из них я мог сейчас же послать Репину. От этого будет зависеть скорость в изготовлении картинки.

Вы нехорошо поступили, не сказавши мне, что Стасов отказался просить Репина о рисунке. Я сыграл очень неприятную для меня роль, и это мне урок.  Н. Л.

91  В. М. ЛАВРОВУ  11 февраля 1888 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович!

Письмо Ваше и рукопись "Сошествия" получил. Не думаю, чтобы она подлежала цензуре, но думаю, что она просто не нравится. Она найдет себе место. "Апокрифов" я поищу в моем архиве. Они действительно нравятся, но их трудно выбирать, чтобы они были цельны и содержанием своим давали цельное же впечатление. Я пишу для Вас в том же фактически-повествовательном роде двух "обрусителей" в Остзейском крае, под заглавием "Фортинбрас и Оберон" (картинки с натуры). Как только допишу и перепишу, так и пришлю Вам, а если найду "апокриф", то тогда пошлю Вам апокриф, а Фортинбраса с Обероном отдам здесь по обещанию.

Ладно ли это по-Вашему или нет?

Напишите, если не ладно.

В "Петербург<ской> газете" было что-то о Бахм<етеве>, будто он и Щедрина зацепил в "свидетели"... Чего свидетельствовать-то? Скажите поклон мой милому Гольцеву. Его за что-то на днях угрызал Буренин.  Дружески жму Вашу руку.  Н. Лесков.

92  А. С. СУВОРИНУ  11 февраля 1888 г., Петербург.

Посылаю Вам, Алексей Сергеевич, экземпляр "Захудалого рода". Желаю, чтобы он Вам понравился и чтобы Вы его издали. Я люблю эту вещь больше "Соборян" и "Запеч<атленного> ангела". Она зрелее тех и тщательно написана. Катков ее ценил и хвалил, но в критике она не замечена и публикою прочитана мало. Если есть досуг, -- пробежите ее. Книжка может выйти в полтинник, и это будет удобно Вам, публике и мне. Я буду ждать от Вас ответа даже с нетерпением, потому что это моя любимая вещь.

Что Вы пишете о притуплении своего вкуса, то это неправда. Рецензии и заметки этого не обнаруживают, да и немолодой век еще не есть престарение. Отчего бы Вам потерять то, что Вы имели?! Это у Вас "мерехлюндия". Но, кроме вкуса, у Вас есть еще и честность в оценке, -- чего у других совсем нет. Это меня возмущает глубоко, до страдания. На. днях я виделся случайно с критиком, который говорил много обо мне и о Вас, что мы, дескать, могли бы быть так-то и так-то поставлены, но нам "сбавляют успешный балл за поведение". Я отвечал, что мы оба "люди конченые" и нам искать расположения уже поздно, но что, по моему мнению, в нашем положении есть та выгода, что оно создано органически -- публикою, а не критиками, и что критики нам ничего не могут сделать ни к добру, ни к худу. Оно так и есть. Я знаю для себя только один существенный вред, что до сих пор не мог продать собрания сочинений. Это дало бы мне возможность год, два не печататься и написать что-нибудь веское. Изданы уже все, кроме меня, -- а меня и читают и требуют, и это мне нужно бы не для славы, а для покоя. В этом отношении ругатели успели меня замучить и выдвинуть вперед меня Сальяса, Гаршина, Короленку, Чаева и даже Лейкина. Слова же в помощь мне -- ниоткуда нет, да теперь оно вряд ли и помогло бы делу, важному для меня только с денежной стороны. Но я и с этим помирился и приемлю яко дар смирению нашему. А экономически это все-таки меня губит.

"Катехизис" и "Исповедание" для Вас списывается. Это прелюбопытно, но я сомневаюсь, чтобы это было "народно". Я знаю штунду и в этом "Катехизисе" не узнаю ее. Об этом я Вам сообщу заметку. -- О прелестницах по Прологу напишу.  Искренно преданный Вам  Никл. Лесков.

93  И. А. ГОНЧАРОВУ  12 февраля 1888 г., Петербург.

Посылаю Вам заметочку, которую хотел бы поместить в хронике "Нового времени", с целию рассеять неприятные для Вас "преувеличения". Не откажите пробежать эти строки, и если они не усугубляют путаницы и Вам не противны, то возвратите заметочку мне, а я отошлю ее Суворину. -- Вчера был у меня редакт<ор> "Историч<еского> вестника", генер<ал> Шубинский, который ежедневно видится с Сувориным, и при разговоре о "воспоминаниях" Русакова я прочел из Вашего письма ко мне то, что касается этих воспоминаний, -- Всем кажется, что это стоит исправить, но я боюсь, чтобы это не было почему-либо Вам неприятно.  Ваш слуга и почитатель  Н. Лесков.

94  И. А. ГОНЧАРОВУ  13 февраля 1888 г., Петербург.

По духу Вашего письма, Иван Александрович, я должен, кажется, думать, что разъяснительная заметка Вам более не желательна, чем желательна. У меня же нет никаких иных целей, кроме того, чтобы сделать Вам угодное. Следовательно, для меня безопаснее -- оставить эту поправку без употребления, потому что в самом деле возможно, что автор тоже захочет поправляться, и дело может дойти до того, что окажется надобность в Вашем собственном слове, -- а это Вам сделает неприятность. А потому я не пошлю заметки Суворину. Но позвольте Вам указать на опасность другого рода: "алмаз алмазом режется, а репортер репортером опровергается". Почему Вы не думаете, что завтра или послезавтра какой-нибудь репортер со слуха пожелает опровергнуть Р<уса>кова и напишет своею хамскою рукою самый развязный вздор, который и напечатает без всяких стеснений?.. Вот, может быть, почему и следует предотвращать это строками, составленными более или менее толково и не на задор.  Искренно преданный Вам  Н. Лесков.

95  В. Г. ЧЕРТКОВУ  5 марта 1888 г., Петербург.

Милый друг Владимир Григорьевич!

Простите меня, что я Вам долго не отвечал. Я хотел Вам прибавить к "Даниле" женщину "Азу", а Суворин целый месяц приловчался, чтобы ее напечатать. Наконец она сегодня только вышла, с посвящением и послесловием, которые должны маскировать ее дух и направление аксессуарами литературно-полемического свойства. Хорошо, что она вышла хоть под этим гарниром. Павел Иванович сердится, но я спокоен: мне думается, что всякий умный человек поймет, зачем положен гарнир, а не подано "о-натюрель". Натюрель бы села и не пронеслась в 30 000 экземпляров во все концы России. Далее, мы можем гарнир отбросить и подать "Азу" в ее чистом виде. Пав<ел> Ив<анович> этим немножко успокоился. Читайте, обдумайте и все подробно и искренно мне отпишите. Я люблю Ваши мнения и дорожу ими. Печатать "Азу" и "Данилу" можете где хотите, но я думаю, что теперь нигде не напечатаете, -- разве за границею. Но я на все согласен с Вами, -- лишь бы идеи милосердия проходили в народ. Писать так просто, как Лев Николаевич, -- я не умею. Этого нет в моих дарованиях, -- притом цензура нас развратила, приучив все завертывать в цветные бумажки. Принимайте мое так, как я его могу делать. Я привык к отделке работ и проще работать не могу. -- Жалею, что не вижу Вас и Анны Константиновны, с которою, мне все кажется, я будто был уже когда-то знаком, очень давно. Жалею о ее болезнях и немощах и никак не могу оправдывать Вашей настойчивости, чтобы она кормила дитя своей слабой грудью. Вы пишете о "гармонии". Разве одна женщина не должна помочь другой в том, в чем эта слаба? Не понимаю Вас и не одобряю, что Вы делаете и для жены своей и для своего ребенка. Не сердитесь за откровенное слово. Других не стоит говорить. Дружески обнимаю Вас и почтительно целую руку Анны Константиновны.  Искренно Вас любящий  Лесков.

96  А. С. СУВОРИНУ  18 марта 1888 г., Петербург.

Критическая статья о картине К. Маковского "Смерть Грозного" -- очень умна, метка и справедлива. Несмотря на ее спешность, она останется памятною и художнику и читателям. Картина истолкована прекрасно, а что от нее следовало спрашивать -- показано еще лучше. Вы напрасно жаловались на утрату чуткости и вкуса, а я вам возражал "в правиле". Это очень хорошая, умная, зрелая и в го же время спокойная и необидная заметка. М<аковскому> стыдно будет, если он рассердится или обидится. Так бы надо писать и обо всех -- кроме подлецов (то есть людей продажных), но, к сожалению, -- так не пишут ни о ком. К замечаниям о представленном я прибавил бы, что Ирина ни в каком случае не могла "на людях" стоять в той позе, в какой она поставлена около мужа. Как ни исключителен момент, но женщина русского воспитания того. века не могла себе позволить "на людях мужа лапити", а она его удерживает "облапя". Читайте Забелина, вспомните типический взгляд Кабанихи (Островского), схваченный гениально, наконец проникнитесь всем духом той эпохи, и вы почувствуете, что это "лапание" есть ложь и непонимание, как сцена могла сложиться в московско-татарском вкусе, а не во вкусе "живых картин" постановки К. Е. Маковского. Вы этого не заметили, или я говорю вздор? По-моему -- я говорю дело... И далее: бездушность женских лиц в картинах Маковского есть их специальная черта. Многим думается, что в русских картинах это и кстати, так как русские женщины "были коровы". Это, однако, глупо и неправда. Были коровы, а были и не коровы, и Ирина, смею думать, не была корова, а она была баба с лукавиной и двоедушием. Неужели это не черты для живописца!.. У Алексея Толстого в "Потоке-богатыре" есть боярышня, которая ругается: "сукин сын, неумытое рыло" и т. д., а потом прибавляет про свой "девичий стыд"... Вот это наша старинная "царевна" и даже "царица": "на людях" очей не поднимает, а "в дальней клети с соборным певцом <...> окарачивает". Художники боятся льстить -- это хорошо, -- но они не знают, что сами у себя характерную и вовсе не лестную правду жизни крадут. У меня есть этюд головы "боярышни" стыдливой, но <...>, и никто из М<аковских> и Р<епиных?> до него не долезет. Я его когда-нибудь. принесу Вам показать. И не забудьте, что он писан девушкой (то есть настоящей "мамзель", а не "гут-морген".) Что же М<аковский>-то все свою красивую куклу мажет!

97  А. С. СУВОРИНУ  25 марта 1888 г., Петербург.

Простите, Алексей Сергеевич, что я три дня медлю ответом на Ваше письмецо. Это потому, что хотел ответить обстоятельно. -- "Монашеские острова", где описана поездка на Валаам, находится при базуновском издании "Запеч<атленного> ангела". Их кое-кто любит, но я их терпеть не могу и всегда отрываю и бросаю. У меня их нет, именно потому что не люблю их. -- Что Вы спрашиваете о Дамаскине?.. Я не совсем понимаю вопрос Ваш. Я о нем ничего не писал; что о нем писал Алексей Толстой, -- то Вы знаете: на церковнослав<янском> языке есть "житие" и потом еще "жизнеописание". Я вчера справлялся и ничего не нашел более. По историч<еским> источн<икам> он, надо думать, был "песнотворец" и вообще "художеств<енная> натура" и порядочный интриган. Христианство он понимал навыворот и был неразборчив в средствах борьбы. Это не Исаак Сирин, который искал истины и милосердия, а Дамаскин вредил людям, которые стояли за христианский идеал, и довел дело до "иконопоклонения". Но я все-таки не знаю, что вы спрашиваете о Дамаскине, и, может быть, отвечаю Вам невпопад. -- О "Маргарите" надо знать: сколько за него просят и какого он выхода? В этом есть разница. Но вообще на что он Вам?.. По моему мнению, -- ни на что он Вам никогда не понадобится и никакой прелести в библиотеке не составит. Лучше уж купите когда-нибудь одну книгу (рукописную) "Зерцало великое", чтобы человек мог прийти к Вам и просить позволения "позаняться", а то срам, что надо в Москву к Буслаеву ездить. А "Маргаритов" сколько угодно у староверов, и им их и читать, а литератору они ни на что не нужны. -- Таково мое посильное мнение. -- Что "Аза" Вам нравится -- этому я, понятно, очень рад. Я с нею столько мучился (буквально -- мучился), что сам к ней примучился. Вчера приходил Полонский, которому я обещал отдать первую черновую, и трогательно меня целовал и все говорил мне милое и теплое. "Аза" писана с любовью и крайне тщательно. -- Прошу Вас -- велите набрать ее ранее и оставить корректуру у меня на ночь. Это очень полезно. А то принесут на полчаса и сидят над душою. Я еще хотел бы в двух местах крошечку тронуть. -- Прикажите тиснуть и прислать, а я возвращу, когда назначите, то есть через ночь. -- Книгу Крамского взял с Вашего дозволения и многое в ней проследовал, например о Ледакове, Александрове, Стасове, Исаеве, Булгакове и др. Это лучший способ читать такие книги, и этим же способом узнаешь личность автора... Боже, сколько вздора все мы говорим и пишем! Н. И. Крамской, по-моему, не был "хамелеон", но был "с лукавинкой", без чего "нельзя на Московском государстве жить". Если бы был теперь ловкий фельетонист, -- он бы по этой книге мог написать две-три такие штуки, что люди запрыгали бы, кто со злости, кто с радости, но это требует труда -- и умного чтения, выборки и лукаво-добродушного изложения. А могло бы выйти много qui pro quo {Недоразумений (франц.).} и много смеху и колкости. -- За книгу эту усердно Вас благодарю и кое-где пущу о ней весть в тоне забирающем и духу органа соответствующем. Но позвольте снахальничать и по-купечески еще что-то вымаклачить. В "агенстве" смеются надо мною, -- как они "нажили" на "Смехе и горе". Знаете, как это колет... У русских купцов есть обычай в таковых разах давать "утешение". Я похвалился при всех, что выпрошу себе у Вас "утешение" в виде экземпляра Лейкснера, и, может быть, даже в переплете... Посудите теперь: каково мое положение, если Вы на это промолчите? А "прикинуть", право, стоит. -- "Подозрительность" во мне, может быть, есть. Вишневский писал об этом целые трактаты и изъяснял, откуда она произошла. Он называет ее даже "зломнительством", но ведь со мною так долго и так зло поступали... Что-нибудь, чай, засело в печенях... Притом я знаю натуру того, с кем рядом упомянут: ему мало прилепить пятно, а еще надо и почесывать, а Вы -- человек впечатлительный... Мы много прожили вместе, и я не хочу ничем огорчить Вас и потому вперед себя ограждаю от наветов "мужа льстива и двоязычна". Я люблю сказать прямо и сам прямое слово слушаю без досады и раздражения. Заметку о скотах опять Вам посылаю. Вы ее прочтите, разорвите и бросьте, -- мне она не нужна: но разве это не надо знать газете?.. Я не понимаю Вас. Это большое дело. Не нравится Финляндия -- вычеркните ее, но ведь р<огатого> скота никуда не пускают... Неужто это не вопрос? Я узнал это случайно -- при встрече в гостях, и мне это показалось за любопытное.  Ваш Н. Лесков.

О скоте я слышал сам от инспектора медиц<инской> части в Херсоне, который теперь приехал сюда по требованию начальства. Фамилия его "Сотничевский" (доктор).

98  А. С. СУВОРИНУ  26 марта 1888 г., Петербург.

По поводу Дамаскина мы говорим о разных лицах, и это я только догадываюсь, а вопрос Ваш и теперь неясен. Чехов, вероятно, говорил Вам о валаамском игумене Дамаскине, чего я не мог вообразить и старался отвечать Вам о настоящем Дамаскине, который просился у калифа "на волю", сочинял "панихиды" и стоял за иконопоклонение против идеалистов христианства.

Любим калифом Иоанн,

Ему что день -- почет и ласка;

К делам правления призван

Лишь он один из христиан

Порабощенного Дамаска.

Валаамский игумен Дамаскин (это имя, а не прозвание) -- в монашеском мире зван был "валаамский полицмейстер", и эта кличка ему была дана по шерсти. Он был штукарь по вызнаванию секретов, дипломат по сношениям, очень разумный эконом, -- знал, где взять и где дать, и вот Вам его фигура и облик. -- Как вы держитесь и хотите держаться с "Деш<евой> библиотекой" вещей чисто литературных, то я не думаю, чтобы туда годились Валаам и его "полицмейстер". Говорить о нем правду -- значит "терять дружбу" и "дразнить гусей", а повторять бабьи россказни и монашеские "афинейские плетения" недостойно издателя с литературным именем.

Это может делать синод, Тузов и подобные, но не Вы, Чехов -- милый юноша, он может быть в каком-нибудь увлечении. Я это знаю, ибо сам все это прошел и описывал "старца Иону" из Выдубецкой пустыни, который оказался прохвостом и с помощью "церквина сына Тертия" оттягал у крестьян соседнего села всю землю и лес, купленные ими "на слово" и "под записочку" у княгини Екатер<ины> Алекс<еевны> Васильчиковой (рожд., Щербатовой), уверовавшей в Иону, как современные дуры веруют в Ивана Кронштадтского. Она завещала "все имение" Ионе (то есть его скиту), а скит на этом основании завел тяжбу с крестьянами, которые купили землю у своей бывшей помещицы "под записочку", и у них эту землю отняли, при содействии "церквина сына Тертия". Мужики (хохлы) сначала ревели, а потом озлились и стали монахов ловить и бить, а отпускали, наклав в порты крапивы. Поднялись дела -- усмирения и ссылки... Этих "освященных" особ надо "подождать хвалить, дондеже чудеса сотворят". Валаамский Дамаскин заморил голодом крестьян, возбраняя им ловить рыбу у берегов острова под тем предлогом, что они подвозят ром, которым его монахи опиваются.

"Маргарит" -- книга "беседная", -- ее хорошо грабителю-купцу в пост читать. В. библиотеке литератора она ни на что не нужна. Другое дело редкости "житийные", как "Зерцало" и т. п. Честь была бы Суворину, чтобы писатель пришел к нему в библиотеку и у него просил права поработать, тогда как теперь в синоде (2 экз.) книги не дают, а надо просить у Солдатенкова, Буслаева или Владимирова. На этакие книги -- тратьте деньги, и Вы себя и других утешите; а на что Вам "беседность", во многом узкая и всегда очень скучная и не полезная? -- Четьи-Минеи екатер<ининского> времени полные имеют еще свое значение, но не важное, так как Феофан из них все поэтическое или легендарное повыпускал, а неполные к чему они? -- "XIX век" еще не получил, но ожидаю и Вас очень благодарю. Это мне приятный подарок от Вас и "возмещение" нравственное за торговую насмешку надо мною. Усердно Вас благодарю и прошу не посердиться на мое попрошайство. По русским торг<овым> обычаям, при хорошей "развязке" -- продавцу полагается "магарыч" или "накидка". Соблюдите обычай. Природу воронежскую хорошо описываете, и синодик воронежских людей интересен. Какие хамы у нас в двор<янских> собраниях и в думах: отчего ни Орел, ни Воронеж не имеют на стенах этих учреждений портретов своих даровитых уроженцев? В Орле даже шум подняли, когда кто-то один заговорил о портрете Тургенева, а недавно вслух читали статью "Новостей", где литературный хам "отделал Фета". Сколько пренебрежения к даровитости, и это среди огромного безлюдья!.. И газеты не дорожат своими людьми. Неужели Гаршин не стоил траурной каемки вокруг его трагического некролога?.. Я, ложась спать, думал: "Верно, А<лексей> С<ергеевич> велит поставить крестик и каемочку". Утром вижу -- нет! Почему, спрошу? Нам, литераторам, он ближе, чем Скобелев! Он несомненно "пробуждал мысли добрые". Зачем все известия о приезде "действительных стат<ских> советников" печатаются, а непристойным считается известить о приезде Чехова? Это уже Ваше, редакторское, пренебрежение. Пусть бы люди знали, что литераторы достойны внимания не менее столоначальников департамента. Прикажите быть к ним внимательнее, -- это даст тон и другим, не умеющим ничего придумать. Вам это часто удавалось.  Смир<енный> е<ресиарх> Николай.

"Азу" ставьте когда угодно. На шестой неделе я Вам дам "Пасхальную ночь в аду" для пасхального номера. Не позабудьте уберечь место для этого полномерного фельетона ростом с "Данилу".

99  А. Н. ПЕШКОВОЙ-ТОЛИВЕРОВОЙ  14 апреля 1888 г., Петербург.

Мордовцева, без сомнения, надо спросить. "Так" подобные дела не делаются. Он мужик добрый и, без сомнения, не откажет Вам. Пересказывать он не мастер: он очень скверно пишет -- манерно и с хохлокривляниями. -- О французских картинах я одного с Вами мнения. Письмо Соловьева-Несмелова я прочитал в тех местах, что касается меня. Очень благодарю его за хорошее обо мне мнение, но доводами его не убеждаюсь, а, напротив, еще более противуубеждаюсь. По словам Христа, по учению двенадцати апостолов, по толкованию Льва Ник<олаевича> и по совести и разуму, -- человек призван помогать человеку в том, в чем тот временно нуждается, и помочь ему стать и идти, дабы он, в свою очередь, так же помог другому, требующему поддержки и помощи. Это же и у Смайльса (книга "Долг", то есть обязанности). И я надеюсь, что никто не обличит меня в том, чтобы я когда-либо отказался от исполнения этого человеческого долга. Но я нигде, кроме католического катехизиса, не слыхал о долге накоплять суммы во имя кого-то умершего, дабы потом ими орудовать в филантропическом духе, да еще вдобавок по усмотрению особого учреждения, и притом такого, смею сказать, лядащего, пристрастного и мертвого учреждения, как Литературный фонд... Теперь это выходит уже какая-то чистейшая глупость, к которой я не имею никакой охоты присоединяться. Я могу допустить, чтобы Лит<ературный> фонд был исполнителем выдач, мною указанных, но чтобы я дал мой труд в распоряжение этих приказных, -- нет, слуга покорный!.. Я не признаю за ним ни доброты, ни ума, ни чистосердечия и никогда нигде не скрываю моего совершеннейшего неуважения к этому обществу. И вот об этом-то я стану хлопотать, чтобы католически капитализировать сумму доброты для того, чтобы вверить ее в руки Фонда?!. Ах, как это хорошо и как всесовершенно пошло! -- Нет, я на это не пойду, да и другим бы не советовал. Касьян того и гляди перекинет кого-нибудь такого, после которого прямо надо будет подумать о хлебе. Вот тогда я, -- если жив буду, -- весь к услугам. Иначе же ни на какие комбинации, -- особенно с Лит<ературным> фондом, -- я не только не пойду, и им не сочувствую и их осуждаю не только как бесполезные, но прямо как вредные. Лезть к обществу в карман часто не следует. Сегодня лезут "по поводу Гаршина", не зная еще на что, а завтра может явиться что-нибудь вопиющее вроде Лиды, Кущевского, Решетниковой или Бурнашева... И тогда опять лезть, опять просить?! А не скажут ли нам: "брысь! надоели". -- Словом, эта затея жалка мне, и очень жалко, что за нее взялись добрые ребята. Иначе стоило бы их поставить перед зеркало разума на всей красоте, не стесняясь плюнуть в бороду Фонду, который уже не раз обтирался от заслуженных им плевков. -- К этому еще могу Вам сообщить, что я говорил о своем отказе тем, кого люблю за разум и веру, и они мне отвечали: "Так и следует"... Они ведь писали к Льву Николаевичу, -- что же от него получили?.. Помощь нужна старцам, детям, больным, холодным и голодным. Надо приставить человека к возможности трудиться и зарабатывать, а немощного питать. Более ничего, ничего и ничего! Оле все затея, срам и глупость.  Н. Лесков.

P. S. Я советовал бы (и это очень нужно), чтобы затеяли сборник в пользу нуждающейся "литературной бабушки Татьяны Петровны". -- "Сребра и злата не имам, а дар его же да ми господь вдам ей в веселии сердца моего". -- Чего они смотрят-то, да не видят того, что надо сделать. Горька старость с нуждою, а не похороны... Идолы это, а не живые люди с живыми и чуткими сердцами. -- А вон как "Лев" проектирует свои похороны: "вырыть яму на том поле, которое я пахал, и зарыть меня в нее просто, безо всего -- без гроба, да притоптать ногами, а потом распахать да хлеб посеять, чтобы хлеб рос, а меня знаку не оставалось"!.. Вот кто "человек во всем значении слова"!.. А то еще с Фондом возиться! -- Пусть заводят "бабушкин кошель", да пусть все дадут ей, что могут, самое лучшее. Я супротив других не дам ни меньше, ни хуже.

100  А. С. СУВОРИНУ  15 апреля 1888 г., Петербург.

Благодарю Вас за Ваше сегодняшнее письмо, более, чем за всю нашу переписку. Я знаю, что сознание своей вины есть величайший шаг, ибо с него начинается поворот. Слова Ваши: "и я в этом виноват" -- есть прекрасные слова человека, тронутого сознанием своей былой несправедливости. -- Чего мне недостает? -- Вы отгадали: именно критики. Я очень чуток, и правдивое замечание меня восполняет и родит во мне много мыслей. Критики я никакой не слыхал... Теперь я ко всему этому равнодушен, и "замалчивание" меня только смешит.

Журналисты молчат, а публика меня ласкает и любит. Этого довольно. Анатолий... говорил мне, что он у Андреевского имел... разговор о бестактной глупости "пропустить... замечательного писателя". Он хотел писать сам, хотел сводить меня с Стасюлевичем, -- хотел сам все это сделать. Потом за то же брался Гончаров... Я ничего этого не захотел по глубине чувствуемого мною оскорбления и ничего не хочу. Я имею что нужно: я сыт, и публика меня любит. Нас с ней теперь нельзя поссорить, как это было сделано в глупые годы нигилизма. А "в борьбе" с пошлою злобностью (как сказано у Тургенева в "Помещике") таится наслажденье

Неистощимое презренье...

Как яд целительный, оно

И жжет и заживляет рану...

Не читали Вы -- это видно. Иначе, может быть, Вы захотели бы указать вчера Виктору Петровичу, что повесть Боборыкина "У плиты" -- есть перелицовка "Леди Макбет Мценского уезда"... Да! я Вас прошу -- окажите мне дружбу -- пробежите эту "Плиту", и Вы увидите, что это моя фабула, может быть значительно искаженная. И в "Вестнике Европы" этого не узнали, и Буренин тоже. Неужто это позволительно? Как бы, я думаю, Стасюлевич удивился, что напечатал "подражательность модисткам" и "предпочел список оригиналу"... По-моему, это стоит, может быть, указать, -- и еще не поздно. Что Вы говорите о моей литературности, то я хочу оборотить к Вашей жизненности, о которой Вы упоминаете и на которую недаром сетуете. Отстрадали Вы ужасно много, может быть оттого, что над Вами в начале Вашего семьянства не было доброй критики... Все это, однако, прошло, и пусть не воротится в вашей памяти. Теперь, слава богу, -- хорошо. У одной Вашей девочки чудесное лицо... Какое-то превосходное слитие лучшего от отца и от матери... Она Вас должна много утешить. -- Вы раз сказали о Горбунове, что он "более писатель, чем актер". Я это запомнил, потому что это правда. Вы хороший, живой писатель и лучший, по моему мнению, критик теперь, но по натуре Вы не редактор, а нрав у Вас актерский. Вы чувствуете вдруг, порывами, страстно и прекрасно, и Вам бы ездить, играть, увлекать и увлекаться и потом опять писать страстно. Редакторство не по Вашей натуре. -- Вы сделали и делаете дело, но все-таки страдаете. Счастливым актером Вы были бы счастливы. Я мог бы, кажется, написать на Вас повесть не такую, как "У пристани" Смирновой... Хорошо это, что мы стариками стали друг другом заниматься.

Очень хорошо!

Рассказы, у Вас находящиеся, издавайте как хотите: я на все вперед согласен. Положите сами по совести и по расчету, -- я буду доволен.

Вы меня не обидите. Желаемые переделки сделаю в корректуре. От Шуб<инского> ни слуху ни духу; Гайдебурову нравится "Пасхальная ночь", из Москвы спрашивают о Прологах... Я ли буду виноват, если я опять "продам его за сребреники"? Вот настоящий "Сергий изнуритель"! А потом разобидится. Бируков (от Толстого) просил сто экз. "Азы" для кого-то в Москве. Приказали ли вы дать? Ему ста экз. не дают, а давали менее. Зачем не дают? -- Толстой написал "Пустой барабан". Бирук спрашивал меня: нельзя ли его у Вас напечатать, как "Азу"? Я отвечал, что поговорю с Вами и не сомневаюсь в Вашей готовности напечатать рассказ Льва Николаевича, но сомневаюсь в возможности -- рассказ нецензурен. Я, однако, знаю его по устной передаче, -- мы написали, чтобы Татьяна Львовна прислала рассказ в рукописи. "Пустой барабан" вроде Ивана-дурака.  Ваш Н. Лесков.

101  А. С. СУВОРИНУ  19 апреля 1888 г., Петербург.

Усердно благодарю Вас, Алексей Сергеевич, за экземпляр Радищева! Это уже не малый дар, и даже не средний, а большой, восходящий к разряду "поминков". Покорно Вас благодарю. Получилось письмо от Л. Н. об "Азе". Это совсем не то, что говорили. Он (как и Вы) пишет, что "ставит Азу выше всего", и дальше другие похвалы, о которых говорить нечего.

Ровно никакого замечания, -- всю одобряет и хвалит с головы до ног и советует мне "еще написать такую". Но я очень устал и утомился, да и довольно этого жанра. Вчера получил письмо от баронессы Менгден и Трохимовского о переводе Азы на нем<ецкий> и фр<анцузский> языки. По мне это все равно. Что мне не приносит заработка, тем я нимало не интересуюсь. -- Какая жалость, что в книге Радищева есть ошибочная буква! Это должно неприятно обидеть Вас. Надо совладеть с собою. Вы хотели сделать "совершенное", а Великий Сатирик хочет, чтобы все человеческие дела были "несовершенны". Не сердитесь на невозвратное. -- Об участии в сборнике Гаршина Л. Н. Т. дал совершенно тождественный со мною отказ. Я читал его письмо. Оно, по обыкновению, очень мягко и добро, но содержит твердый и полный отказ, с прибавлением, что он Г--на "знал и любил", но "по поводу его смерти" не понимает цели делать что-либо общественное. "Помощь" он признает в тех же простых применениях, как и я им писал. Вы безмолвствуете, точно боитесь тронуть вопрос назревший, на котором этот Фонд можно бы весь вывернуть... Что это за такт?..

Вы писали Гайдебурову о Назарьевой, которой дали 75 руб., и написали, по их мнению, "резко" (словно "насмешка" не идет их величию), а почему бы не резко, но пристально не раскрыть служение их "Культу мертвых"? Это и есть мое заглавие: "Культ мертвых", под которым было два случая раздавить их как холодных гадин и бросить всем на смех, но Вы молчите и не хотите даже вызваться дать место... Я этого не понимаю. Победоносцы сделали им одолжение, запретив ношение венков, а то бы они скоро доспели в ряды форменных похоронных шутов. Вы пренебрегаете делом, которое стоит честной защиты и которое привлекло бы на Вас горячую признательность всех литер<атурных> бедняков, всех стариков и бесприютных вдов и сирот и оставило бы о Вас прекрасную память. Но Вы этого почему-то не хотите, и, еще хуже, я боюсь, что Вы когда-нибудь рассердитесь и сорвете на них справедливую досаду, а их надо не оборвать, а доказать их непригодность. На это надо (по-катковски) "предпринять поход" и отстоять свое мнение доказательно. Не понимаю, отчего Вам это не хочется! Покойная Александра Алексеевна приписывала Вам "самодурство", вероятно не отдавая себе ясного отчета в значении этого слова. Это слово было в ряду вокабул, которыми говорили сверстницы ее молодого века, и она его повторяла зря. На ней было сильное отпечатление нигилистического "помазания" и какое-то предопределение к несчастию, при полной возможности устроиться удобно в жизни. Я не вижу в Вас свойства, которое она назвала своим словом. Вы непостоянны, страстны и порывисты, и отсюда у Вас частая непоследовательность, но рядом с тем Вы способны и к очень прочным привязанностям!.. Стало быть, есть и последовательность. "Привязанность" Вы тоже внушали и внушаете. Вы любимы в своей семье. Вас искренно любил покойный Вас<илий> Марков и теперь искренно и горячо любит Гей. Затем есть немало людей, очень к Вам расположенных. Чего же еще? Друзей ни у кого нет или очень мало. "Сам<одур>ство" (если хотите) у Вас есть в манере шутить. Это очень странно, но у Вас это напоминает старинных избалованных бар, Ал<ександра> Н<иколаевича> Арапова, Афросимова и вел. кн. Николая и Владимира, которые, когда шутят, -- не хотят замечать обидности их шуток... Когда я слышу о шутках Владимира и Николая, -- я всегда вспоминаю Вас и нахожу поразительное сходство... (смейтесь, а это так). Вы как будто не знаете условий общей среды и не замечаете, что, шутя неосторожно, понижаете положение человека среди людей, где есть недоброжелающие ему. Этого люди не прощают и навсегда сохраняют в своем сердце. От этого стоит воздерживаться, и очень можно воздержаться. Думают, что это у Вас "грубость", но Вы человек не грубый, и вел. кн. Николай тоже, а это так -- что-то "великокняжеское"... Однако это и не зло, ибо злой воли тут нет, но лучше, если можно это из себя вырвать. -- С Шуб<инским> мы кончили к обоюдному удовольствию. Теперь он должен найти нового дежурного покусителя на его спокойствие. -- Очень жду Ваших ответов об издании "Захуд<алого> рода" и рассказов. Сделайте решение поскорее, удобное мне и небезвыгодное для предприятия. У меня очень болен сын (воспаление легких), и его надо взять из казармы на свободу. Надо стянуть все средствишки, а май м<есяц> на дворе, и в двадцать один год воспал<ение> легких переходит в роковую чахотку... -- Что можете сделать без вреда и стеснения своему издательству, -- не откажите в том моему писательству. Все равно ведь издавать кого-нибудь надо, а нас, бог даст, добрые люди купят и прочтут.  Преданный Вам  Н. Лесков.

"Пустой барабан" придет на днях. Как получу -- так принесу сам. Только я очень сомневаюсь в его цензурности. Человек неслух -- отца-мать не слушал, бога не слушает, а "пустой кадушки" слушается (солдат).

102  А. С. СУВОРИНУ  22 апреля 1888 г., Петербург.

На последнее письмо Ваше, Алексей Сергеевич, я нашелся бы хорошо отвечать, если бы дело шло не обо мне, а о другом писателе. Я бы показал Вам, как я понимаю Ваш поступок и как ценю со стороны его порядочности и доброй услуги человеку, но как дело идет обо мне, то мне остается просто и коротко благодарить Вас за то серьезное дело, которое Вы вызываетесь для меня сделать, и затем я должен позаботиться, чтобы Вы не имели ни малейшего повода пожалеть о том, что вызвались оказать мне содействие к изданию моих сочинений. Я принимаю Вашу помощь; благодарю Вас от всего сердца и буду так же осторожен и честен, как был честен всегда в денежных делах с людьми. -- История с полным собранием такова: Вольф (старик) купил издание у Боборыкина по 10 руб. за лист, за 5 тыс. руб., и в то же время предложил мне ту же цену. Я не отдал, более потому, что человек этот казался мне всегда неприятным и тяжелым в делах. Перед смертью своей он снова заговорил об этом, но ранее конца переговоров умер. Потом было предложение Мартынова, -- на тех условиях, как издан Григорович, -- я на это не пошел по недостатку доверия к состоятельности фирмы. В этих последних днях один молодой писатель, издаваемый Панафидиным, пришел ко мне с вопросом, не желаю ли я, чтобы мои сочинения издал Пнф. на тех же условиях, как изданы им Гаршин и Ясинский? Я оставил за собою время "подумать". Условия их те: Пф. издает все на свой счет и выбирает расходы из продажи первый с прибавкою книгопродавческих 30%. Кто на себя несколько может надеяться, -- для того эти условия не хуже 10--15 руб. полистной платы с отчуждением книг в собственность издателя. Я на себя немножко надеюсь, ибо сочинения мои в общем составе их давно спрашиваются, и я верю, что они должны пойти, и после покрытия расходов издателя могут оставить мне 1 тыс. экз. в мою пользу. Следовательно, мне такая комбинация возможна. Но я все-таки и этакую комбинацию всегда предпочел бы иметь с Вами, а ни с кем иным, ибо, хотя у Вас издание выйдет и дороже, но оно будет сделано лучше и без всякой издательской "находчивости". Поэтому я сам хотел просить Вас сделать для меня издание на коммерч<еских> основаниях, то есть издать на Ваш счет; выбрать ваши расходы и книгопр<одавческие> проценты, и потом все остальное, очищенное издание выдать мне. Но просить совестно, и я не умею, хотя я никому не должен и никто на расчет со мной пожаловаться не может. Вы были милостивы -- заговорили сами, и я Вас прошу: издайте мои сочинения. Угодно Вам взять издание в собственность -- вот какая была цена: Вольф давал 3500 руб. (за 350 лист.) -- я просил с него не по 10, а по 15 руб. (на 5 руб. дороже Боборыкина). Около этого я желал бы взять и теперь (за 400--420 л.). -- Если это удобно, то платеж денег может быть рассрочен как угодно. Если же Вы не хотите издать меня первым полным автором от Вашей фирмы, -- то издайте так, как предлаг<али> Мартынов и Пнф. -- то есть за мой счет с залогом издания Вам до погашения Ваших расходов. И этим я тоже буду доволен и сочту это с Вашей стороны за добрую дружескую помощь. Я знаю, что у Вас мое издание пройдет лучше, и во всяком случае дело будет сделано честно и безобидно. Денег я под издание не буду просить никаких. В этом я -- слава богу -- не нуждаюсь. Издание же надо выпустить зимою, сразу, все целиком, и потом его можно дополнять в том же формате. Но о технике издания будем говорить после: это дело второе, а первое принцип: будет оно мое или Ваше? Я предпочту ту из этих двух комбинаций, которую изберете Вы, -- и желаю одного -- считать это дело конченным. Относительно распланировки издания я сам буду искать и просить Вашего совета и указаний, так как Вы понимаете в этом гораздо больше меня. В этом точном определении вопроса Вы меня и разрешите. Что касается денег теперь, то я разумею только те небольшие деньги, которые пришлось бы мне получить за томики, которые Вы изберете для "Дешевой" и "Дорожной библиотек", -- что должно идти помимо издания. Более я ничего не испрашиваю, и счет по изданию не будет прерываем никакими авансами. Я хочу, чтобы это было чисто и окупилось, как окуплено все Вами для меня изданное и уже распроданное.

Замечания Ваши о моих силах и ошибках во многом очень справедливы и метки. Одно забываете, что лучшие годы мне негде было заработать хлеба... Вы это упускаете. Катков был благородный человек к сотрудникам: зачем он платил мне по 150 руб., когда мог платить, подобно Кашпиреву, по 50, и мне "некуда" было деться!.. А он еще мне подарил издание "Соборян". Что только со мною делали!.. В самую силу сил моих я "завивал в парикмахерской у монаха" статейки для "Православного обозрения" и получал по 30 р., изнывая в нуждательстве и безработице, когда силы рвались наружу... Но ведь я и Бенни были "шпионы III отделения"... Это писали Курочкин и Василевский с Баталиным, и Ниль Адмирари, и tutti frutti... "Надо было продолжать", пишете Вы. Спрошу: "где и у кого"? Надо было не сделаться подлецом и тунеядцем, и я об этом только и заботился, "завивая мохры в парикмахерской у монаха"... Что попало -- я все работал и ни у кого ничего не сволок и не зажилил. Вот и все. Не укоряйте меня в том, что я работал. Это страшная драма! Я работал что брали, а не что я хотел работать. От этого воспоминания кровь кипит в жилах. Героем быть трудно, когда голод и холод терзает, и я еще был не один. Я предпочел меньшее: остаться честным человеком, и меня никто не может уличить в бесчестном поступке. Слава божию милосердию, сохранившему меня от диавола, который приходил два раза, и один раз в образе М. Н. Муравьева... Я мог брать имение под Вильной, а вокруг меня не было ничего, кроме "камней пустыни" и злой клеветы... Довольно и того, что я остался для знающих меня "добропостроенным и честным человеком", а для общества -- "занимательным и умным писателем"... Я доволен и этим... С Гоголем и с Салтыковым меня не раз сравнивали, но не знаю, достоин ли я этого? М. Н. Катков, печатая "Смех и горе", говорил Щебальскому: "Где у Щ<едрина> такая настоящая, добрая сатира!" Объезд помещиков вроде Чичикова всегда занимал меня, и я это пробовал слегка в "Смехе и горе" и в "Очарованном страннике". Обстоятельства не благоприятствовали заняться этим в размерах более широких. Я никогда не хотел быть должным и пятнадцать лет ждал издания моих сочинений, чтобы иметь денег на один-два года, но теперь это прошло. Сделайте то, на что еще не ушло время, чтобы я мог что-нибудь сберечь на старость "егда оскудевати силе и крепости". -- В прошлом году Вы меня тронули, когда при гробе сына сказали некоему лицу, чтобы купить мои книги ("Смех и горе"). Вы сказали: "Я хочу, чтобы это было сделано". И Вы сделали мне услугу и себе пользу. Сделайте так и нынче, и я Вам буду очень глубоко признателен. Рассказцы издайте для "Деш<евой>" или для "Дорожн<ой> б<иблиотеки>", а издание собрания возьмите за себя (10-15 -- лист), или велите его сделать мне и продавайте до погашения долга. Только, пожалуйста, решите это скоро.  Благодарный Вам Н. Лесков.

103  А. С. СУВОРИНУ  7 мая 1888 г., Петербург.

Мне теперь кажется, будто в списке у Вас позабыты очень важные люди для "Словаря", -- как-то:

1) Ключевский -- в Москве (жития святых).

2) Антонович (старший) в Киеве (Украйна и Польша).

3) Пыляев, Мих. Ив. (люди, обычаи, драгоценности).

4) Быков, П. В. (подробнейшая соврем<енная> библиография).

Может быть, и еще кое-кто вспомнится. Да нет никого тоже для истории русского искусства, а это потребуется как вставка при описании всякого угла и закоулка, и этого не следует и нельзя избегать, ибо это-то и дает самую живую окраску месту, показывая, что там люди делают, -- кроме того, что едят, пьют и на небо б<....>. Все кустарничество надо иметь в памяти и рассказать живо, с знанием дела и с интересом. Это не только оживит местные описания, но сделает их драгоценными для иностранцев, которые теперь надолго будут интересоваться Россиею. Эту штуку надо иметь в буфете, как сою, и подпускать ее в каждое соответственное блюдо. По-моему, для этого ни один из штемпелеванных ученых не годится, ибо все они вялы и скучны, а годится очень опять тот же наш Пыляич, -- если только Вы не дадите его обижать, потому что это всякого огорчает и всякому неприятно. Таких подправщиков, как Пыляев, много не найдете, и он будет нужен решительно к каждому городу и городишке. И он их бездну проехал и осмотрел с Асташевым. -- Промышленность у Толя и у Гагарина (в географич. словаре) представлена ужасно жалко, а "промышленность есть душа местности". Надо показать не только, что тут делается, но и то, что с удобством могло бы делаться, да не делается, и почему это не делается? Это даст свою цену словарю у чужих людей, и об этом еще никто не подумал, а вот Вы послушайтесь моего смирения да подумайте и припасите способного человека да поберегите его, чтобы ему было при вас не так, "как на турецкой перестрелке". -- Что еще вспомню -- о том напишу во время свое.  Смир<енный> ерес<иар>х Николай.

104  А. С. СУВОРИНУ  11 мая- 1888 г., Петербург.

Я Вам когда-то говорил об этюде Л. Н. Т<олсто>го под заглавием. "Николай Палкин". -- Теперь он у меня случился, и я посылаю Вам его для прочтения. Если захотите оставить себе копию, то распорядитесь этим сами, -- у меня теперь нет сих дел мастера. Подлинник мне возвратите.

Есть добрые люди, очень радующиеся, что я издам свое собрание. П. В. Быков составил для этого случая "библиографический указатель" всего мною написанного за тридцать лет (с 1857 г.). -- Я сегодня же отдал его напечатать в 100 экземплярах (2 листа) и доставлю 5 экз. Вам для просмотра и совета. Мне указывают на статьи, о которых я позабыл, но которые представляют картины минувшего и предсказания последовавшего и потому имеют интерес. Просмотрите, пожалуйста, всё с карандашами в руках и обсоветуем. Будьте, пожалуйста, мне другом и приятелем в этом литературном, важном для меня деле, в котором я неопытен и неискусен, и на Вас всею душою полагаюсь.  Ваш Н. Лесков.

"Библ<иографический> указатель" должен поспеть дней в пять-шесть.

105  А. С. СУВОРИНУ  16 мая 1888 г., Петербург.

Я все нехорошо себя чувствовал и ничего не мог делать, кроме как читать о Сирии и Египте, но слышу, что Вы собираетесь уезжать, и стараюсь вырваться из лап одолевающей душевной дремоты. -- Сношения с Вами у меня бывают потребностью, и в них есть та особенность, которая свидетельствует о нашей поглощенности литературою: в личных беседах от уст к устам (что легче писанья) мы никогда не умеем сказать ничего сердечного друг другу, а как расстанемся, -- так сейчас же что-то напишем!.. Это что-то вроде прирожденного писательства. Вам пора уезжать... Опять развел такое ругательство, что никакие нервы этого не могут выносить... Почитайте что-нибудь другое. Посылаю Вам листки, полученные вчера от Черткова, "из мира людей не от мира сего". Тут есть много любопытного, в чем раскрывается жизнь этой группы, представленная в "Северном вестнике" г-жою Шабельскою -- глупо и злонамеренно. Вы, верно, заедете к Л. Н--чу, и потому Вам, может быть, покажется не излишним узнать теперь: на чем они живут и как подвигаются друзья их. Меня это жгучим образом интересует, и потому мне думается, что и Вам это может быть интересно. Если ошибаюсь -- не сердитесь, ибо не за что. По прочтении -- возвратите бумаги мне да не позабудьте положить в конверт и "Палкина", который остается у Вас. -- К изданию "Собрания" подготовляюсь основательно и для того печатаю в Вашей типографии "Библиографический указатель" всего мною за тридцать лет написанного. Это необходимо, ибо я сам позабыл очень многое. Быков мне сделал большой и милый подарок этим поднесением. Спасибо ему. Я хотел печатать 50 экз., но меня уговаривают напечатать 200 экз. и предсказывают, что 100--150 разойдется в продаже между любителями, а 50 я раздарю товарищам и друзьям. Я на это сдался. Без такого указателя было бы очень трудно окидывать взглядом все поле, с которого надо собирать мою солому. Экземпляры будут у меня и у Вас, и я на своем все подчеркну и пошлю Вам в Крым, а Вы просмотрите и подайте мне свой совет. -- Пока же начнем с крупнейшего и более нравящегося публике: т. I. "Соборяне" и "На краю света"; т. II. "Обойденные", "Смех и горе" и "Запечатл<енный> Ангел"; т. III. "Некуда"; т. IV. "На ножах". Дальше пойдут томы составные, и их компоновать надо по указателю. То, что взято из Прологов, -- семь рассказов напечатанных и восемь готовых к печати (из обракованного обозрения Пролога) составят отдельный том под заглавием "Пустынные картины" (древнее христианство в Сирии и Египте). Все это в моей голове начинает мне выясняться и, бог даст, уложится стройно.

Для "Дешевой библиотеки" я принимаю Ваши условия и "откровенно, как Атаве", говорю Вам: я этими условиями доволен. Записку на 350 р. по назначению Вашему -- прошу теперь дать мне. Теперь деньги становятся нужны. Расписку дам в конторе. Записку на продажу дам Петру Петровичу Коломнину, с которым мне приятнее иметь дело, но впрочем -- это как Вы укажете. На выпуск страниц из "Плодомасова" согласен; конец к "Котину" допишу в корректуре. Теперь меня к этому не невольте, потому что я его еще не надумал. Я допишу. -- Я уверен, что даже Ш<у>б<ин>ский удостоверит, что я свое слово всегда держу крепко и верно. Сейчас я могу написать гадость, потому что я очень изнурен и расстроен. Через две-три недели среди эзельских чухон я прихожу в порядок. Будьте уверены, что за мною задержки не будет. -- О приплате нечего толковать, -- это мелочи. О деньгах доводится сказать в другом деле. Я нахожу удовольствие и удобство помещать мои христианские или египетские легенды в "Новом времени". Мне это нравится лучше, чем печатание в журналах, -- а друзья мои еще сильнее на этом настаивают. И Лев Н., и Чертков, и другие -- все находят, что "это лучшее место", и они заботятся пропускать листы с моими легендами "в народ". Притом Л. Н. заметил, что он писал "мужчин", а я (без умысла) "даю женщин той же семьи". Толстых журналов мужикам не набраться, а газетный лист до них доводят. И Вам эти рассказы, -- я знаю, -- не в тягость. По одному в месяц или в два -- их все шесть или даже восемь можно бы у Вас напечатать, но гонорар газеты значительно ниже журнального, и один я являюсь от этой комбинации в чувствительном для меня убытке... У Вас мне платят по 15 коп. за строчку -- без различия, что за статью и заметку, как в "Новостях" и "Пб. газете", так и за зрелую, многообделанную повесть... Это ужасно несправедливо, и мне так никто дешево не платит... Разве "Нов. вр." беднее Лаврова и Гайдебурова? И потом: разве я работаю хуже других, которым платят и у Вас дороже?.. Это и несправедливо и мне обидно. Дайте мне за беллетристику что стоит, -- что платили, например, Костомарову! Не посердитесь, -- я этим (и только этим) живу. Не огорчайте меня, -- я и так изнемогаю.  Ваш Н. Лесков.

106  Л. Н. ТОЛСТОМУ  26 июня 1888 г., Аренсбург.

Не посердитесь на меня, Лев Николаевич, что я беспокою Вас моими строками. -- Живучи здесь на морском берегу, в тиши и уединении, -- я перечитал наново лекции покойного друга моего Филиппа Алексеевича Терновского по церковной истории и нашел в них нечто, чего как будто не замечал прежде. Упоминается о направлении, которое обнаружилось в III веке у христиан в Севастии, -- что они признавали войну делом непримиримым с христианскою верою и воевать не хотели, но в солдаты шли, когда их забирали насильно, но там (в службе) опять оружия для нанесения смерти и ран в руки не брали, а чтобы отстоять свое убеждение -- безропотно подвергались мучительствам и позорной смерти. -- Таких "святых мучеников, иже в Севастии", -- поминает и наша греко-восточная церковь, но я пропускал это ранее мимо ушей и никакого внимания на это не обращал. Теперь же и хотел бы покопаться в этих делах, да не могу. Здесь нет ни Прологов, ни Четьих Миней, и вообще -- никаких житейных книг; а у Вас, я предполагаю, они есть. Усердно прошу Вас посмотреть в них: что там рассказано о мучениках севастийских? Если же найдете что-либо из подробностей, то не будете ли так милостивы, чтобы заказать сделать для меня выписку и ту выписку мне прислать сюда, в Аренсбург, так как мне здесь же хотелось бы об этом писать. Равномерно -- нет ли у Вас церковной истории Гизелера и Гагенбаха, которыми пользовался пок<ойный>, Терновский и у которых предмет был трактован, без сомнения, полнее и свободнее, чем у русского профессора. -- У меня же есть копии казенной переписки о том, что делать с духовными христианами, которых впервые набрали в рекруты в 30-х годах и они повели себя во многом подобно как мученики, "иже в Севастии". Имп<ератор> Николай тогда велел отдать их в "профосы", чтобы устыдить их и унизить, но они этому были рады и чистили ямы с удовольствием. К несчастию их, -- какой-то гарнизонный дока доискался однако, что к обязанностям "прохвостов" принадлежит также "заготовление розог и шпицрутенов" и самое исполнение палачевских обязанностей в обозе. Все это, как видите, очень любопытно и дает прекрасный, живой материал, но чтобы приняться за его обработку -- надо иметь выписку из того, что житийные книги передают о мучениках в Севастии.

Не откажитесь пособить мне в этой моей литературной нужде, и я тотчас по получении выписки примусь писать "Прохвоста".  Преданный Вам и Вас любящий  Н. Лесков.

Адрес мой просто: "Аренсбург на Эзеле, Никл. Семн. Лескову". Надо писать "на Эзеле", а то письма нередко посылают "в Оренбург".

107  Л. Н. ТОЛСТОМУ  22 июля 1888 г., Аренсбург.

Досточтимый Лев Николаевич.

Покорно Вас благодарю за письмо Ваше от 17 июля, которое я получил здесь вчера. Оно мне было и утешением, и радостью, и ободрением. Отправив письмо к Вам, я стал себя укорять, для чего я это сделал? Зачем я позволил себе Вас утруждать просьбою, да еще такою хлопотною? И стал я на себя сердиться ежедневно и положил в уме, что Вы мне не должны отвечать, потому что просьба моя груба и нахальна. Вы меня утешили, ибо я вижу, что просьба моя не показалась Вам неуместною. Мне ведь не к кому было обратиться с этим вопросом, кроме Вас. Я радуюсь, что Вы здоровы и отдыхаете среди любимых Вами сельских занятий, и я получаю ободрение в Вашем совете работать, не заботясь об угодничестве цензуре. Я от этого много страдаю материально, но еще более от досаждений редакторских. Эти господа думают, что непременно надо иметь их точки зрения и их заботы... За всем этим маешься, маешься, да и устанешь, и начинаешь сам в себе сомневаться. В Вашем слове я всегда черпаю силу, которая в нем есть и которая мне доступна для усвоения. А потому я глубоко благодарен Вам за Ваше теплое и ласковое письмо.

Совестно мне перед девицами, которых Вы понудили сесть ради меня за Пролог, но чтобы не лицемерить, -- не смею от этой помощи отказаться, а реку яко же обычно есть архиереям: "Приемлю, благодарю и ничесо же вопреки глаголю". Справку, думается, можно сделать легко, если у Вас есть "месяцеслов" Косолапова. Там (помнится) есть оглавление и алфавит. Надо найти "Севастиа", или "Себастия", а потом "мученики иже в Севастии", -- тогда сейчас и найдется то, что нужно. Выписочку мне нужно небольшую, но в которой бы содержалась "суть", и притом подлинными словами Пролога или Минеи, потому что я имею такой план, что мальчик раскольничьей семьи, перешедшей в господствующую ц<ерковь>, -- живет с дедушкой, добрым стариком, но дремучим буквоедом, в землянке, на задворках и читает ему о мученицех в Севастии и двенадцати лет открывает в книге то, чего дед "чел, чел, да не узрел". Придут начетчики, и двенадцатилетний хлопец с ними будет спорить о духе, и "остро придет им слово его", и "да не разорит он предания", отдадут его в солдаты, как "худую траву -- из поля вон". А там он пойдет "под пеструтины" и будет "профосом" во исполнение повеления. Его доброта, чистосердечие, насмешки над ним, он "прохвост". Аудитор богомольный научит заставить его быть "обозным палачом". Надо удавить жида и поляка. "Прохвост" отказывается и делается новомученик по севастийскому фасону. Таков мой план или моя затея, но я не знаю: что там написано о севастийцах? Пособите мне, и молодым графиням на том же кланяюсь.

Пишу же Вам все это со скоростию для того, чтобы Вы не послали мне справки сюда на Эзель, так как я на сих днях отсюда собираюсь уехать, а к 10 августа буду или надеюсь быть в Петербурге (Фурштадтская, No 50, кв. 4). Прошу адресовать мне выписочку в Петербург.  Верно Вам преданный и благодарный  Н. Лесков.

108  А. С. СУВОРИНУ  17 октября 1888 г., Петербург.

Я все это понимаю и рассуждаю об этом совершенно так же, как Вы. Какова эта "мать", про то нечего и толковать. Список учиненных ею разводов не полон. Вы позабыли самую свежую историю: развод в<еликого> к<нязя> Николая Константиновича с его женою, -- причем один Исидор "положил протест" для формы. Там уже не было никакого резона. Это дело хуже сербского. Но меня все это нимало не интересует: мне дорого было одно: напомнить ничего не знающему обществу, что у него есть права пользоваться одиннадцатью поводами к разводу, а не тремя только... Мучительно видеть, что делается в браке. Я думал, что Вы мою цель поймете... Я ведь столько пострадал... Брак с сумасшедшей, брак с прокаженным, брак с клеветником, искавшим погубить... Это ли не аспидство! -- Вы спрашиваете: "Не для смеху ли?" Признаюсь Вам -- даже и для смеху. Эту "мать" не знать чем пронять.

Однако плюньте на это. -- Печатаете ли Вы ст<атью> Флиса? Я пришлю ответную заметку. Из Киева проф. Мейн и Подвысоцкий мне прислали целую литературу и благодарности. "Никогда, -- говорят, -- это дело не было так возбудительно поставлено". Мы "опрокажены" до центральных губерний, и все это идет, и ничего против этого не делается.

Очень желаю Вас видеть, да все не изловчусь попасть к Вам.  Преданный Вам  Н. Лесков.

109  К. А. ГРЕВЕ  26 октября 1888 г., Петербург.

Сегодня я получил Ваше второе письмо, Карл Андреевич. Я Вам за него благодарен и ждал его и думал, что Вы его мне напишете. Вышло любопытное qui pro quo. Я Вас адресовал к В. А. Г<ольцеву>, а через час после посылки письма к Вам получил смутное и неопределенное известие о постигшем этого человека неблагополучии. Мне было очень неприятно думать -- как Вы, ничего подобного не предполагая, обратитесь к Г--ву и что такое получите в ответ. Я хотел Вам телеграфировать, но боялся дать простой и невинной случайности характер, ей не соответствующий, и предоставил дело своему течению, с полною надеждою, что его чистота сама себя сбережет. Притом же я писал к Г--ву одновременно с тем, как писал Вам, и мое письмо не возвращено мне, а потому, конечно, оно перлюстрировано и показало настоящий характер наших отношений и цель, с какою я просил Вас побывать у В. А. Г--ва. Надеюсь, что смотрите на это так же, как я, и оправдываете меня в том, что я, попав в одну непредвиденную случайность, не употреблял усиленных и экстренных мер предупреждать Вас, а оставил всему пройти так чисто и откровенно, как оно проведено Вами. Мне остается только пожалеть, что я Вам наделал хлопот. Да еще с сюрпризами, но я никак не мог ожидать такого происшествия с Г--м, которого еще так недавно видел и которого знаю за человека рассудительного и зрелого. Событие это для всех его знающих составляет здесь неразгаданную тайну. -- Г--в хорошо знает мои сочинения, и он вообще очень литературный человек и мог бы быть Вам полезен при обсуждении, как распорядиться переводами. Писать обо всем очень трудно, и все-таки всего не выскажешь на бумаге. Мне Ваш выбор, например, кажется странным. Почему "Соборяне"? Разве немцы поймут эти типы? Или попы могут их заинтересовать более, чем герои "Некуда" и "На ножах" -- романов политического характера? Эккарт наполнил выписками из меня 1/3 своей книги "Burgerthum und Bureokratie", отдавая мне хвалы за "неуклонное беспристрастие". С этою чертою моего характера (поколику она мне в действительности доступна) знакомы и некоторые другие умные люди немецкой национальности в Остз<ейских> провинциях, и это, я думаю, и располагает ко мне редакцию журн<ала> "Nordische Rundschau". {"Северное обозрение" (нем.).} Так что же их должно наиболее и наивернее интересовать: художественная сторона моих сочинений или то, что Эккарт называет "беспристрастием", а покойный Щебальский называл в "Русском вестнике" -- "профетизмом". Дело наше такое, что его надо обдумать и обсудить переводчику с автором вместе -- чтобы иметь план, а не подавать образованной публике переводы в случайном беспорядке. "Скоморох" -- вещь не русская, а "Блоха" чересчур русская и едва ли переводимая (по языку). "Сказание о Федоре христианине и Абраме жидовине" -- опять не русская, и она хороша только для свирепой и темной черни народной. Я имею насчет выбора иной взгляд, и нам с Вами надо видеться и говорить лицом к лицу. Будьте со мною просты и напишите мне откровенно: какие условия "N. R." уполномочила Вас предложить мне за "исключительное право перевода". Я не злоупотреблю Вашим словом, и если это сколько-нибудь мне выгодно, -- мы сделаемся, и я приеду в Москву именно теперь, когда я устал от многой работы и проехался бы с удовольствием.  Жму Вашу руку.  Н. Лесков.

110  В. М. ЛАВРОВУ  28 октября 1888 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович!

Хоть Вам, должно быть, теперь и очень недосужно, -- однако, пожалуйста, ответьте мне парою строк.

Ко мне обратился некто г. Греве из Москвы с запросом об условиях для уступки исключительного права на перевод всех моих сочинений для немецкого журнала "Nordische Rundschau", изд<аваемого>, в Ревеле. Письмо его было кратко и неясно сообщало, какие условия может предложить мне редакция названного журнала.

Чтобы выяснить дело, я поручил это по дружбе Виктору Александровичу и послал ему в этом смысле письмо по его адресу, а в то же время написал и г. Греве (Маросейка, Петропавл. училище). Через два часа после посылки писем я получил от Гайдебурова известие о постигшем В. А. несчастии. Вечером в тот же день слух об этом стал всеобщим. Я находил лучшим оставить дело без справок. Вчера я получил от г. Греве новое письмо, в котором он пишет, что ездил к В. А. два раза и его не видал и видеть не может. В конверте, где было мое письмо к В. А., было положено тоже письмо г. Греве ко мне, которое для меня имеет значение, а ни к какому делу, постоянному вопросу о переводе моих сочинений, -- не нужно.

Усердно прошу Вас справиться у супруги В. А., доставлено ли в их дом мое письмо с письмом г. Греве и где теперь это последнее находится?

Я надеюсь, что такого рода справка не заключает в себе ничего предосудительного и неудобного.

О самом В. А. глубоко сожалею и хочу думать, что не повлечет за собою роковых последствий. Мы здесь обо всем этом в полном недоумении. Кланяюсь Вам и Митрофану Ниловичу Ремезову.  Преданный Вам  Ник. Лесков.

111  К. А. ГРЕВЕ  31 октября 1888 г., Петербург.

Благодарю Вас, Карл Андреевич, за Ваше простосердечное и тем очень мне милое письмо. Я так и думал, что мне придется иметь дело с Вами, а не с издательством. Вы прекрасно сделали, что объяснили мне, сколько Вам будут платить. Поэтому я могу судить, что могу по доброй совести отделить для себя. Я думаю, что не обижу Вас, если пожелаю иметь 1/5 с Вашего гонорара, То есть за каждый лист, который будет напечатан по-немецки в Вашем переводе, Вы будете платить мне 5 рублей, с правом печатать свой перевод, где Вы пожелаете, -- раз и навсегда. Если эти условия для Вас не обременительны, то Вы можете считать нашу сделку состоявшейся и в этом смысле заготовьте и пришлите мне условие. Я его просмотрю и возвращу Вам. Потом мы его напишем в двух экземплярах, и статья эта будет кончена. Нотариальных засвидетельствований не надо. -- Что же касается "Скомороха", перевод которого Вами уже сделан и отослан в редакцию "Nordische Rundschau", то я сегодня же посылаю г-ну Дейблеру в Ревеле записку в удостоверение того, что я на напечатание этого перевода согласен. Сойдемся мы с Вами или нет -- это все равно, -- я не хочу, чтобы сделанный Вами труд пропал даром. Более я, разумеется, никаких подробностей Дейблеру не пишу. -- Соображения Ваши насчет выбора пьес теперь мне представляются с другой стороны и кажутся совершенно правильными. Сожалею только, зачем впереди "Скомороха" не пошла "Прекрасная Аза". Она из этого же древнехристианского быта, но она лучше "Памфалона". Если Вы ее не знаете, то пробежите ее... Она была в "Новом времени" за 1888 год и переведена на французский язык. По-немецки ее можно передать очень колоритно. Посылаю Вам сегодня же под бандеролью "Библиографию" всех сочинений, которая может оказать Вам помощь при желании ознакомиться с тем, что мною написано. Там же вложена для Вас моя фотография.  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

112  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  14 ноября 1888 г., Петербург.

Достоуважаемый Виктор Александрович!

Я был обрадован Вашим письмом в том отношении, что узнал из него о Вашем возвращении домой, к испуганному и огорченному семейству Вашему, о котором я искренно скорбел; но то, что вы мне пишете о "Зеноне", -- мне очень неприятно. Еще более досадно, что известие Ваше так "нарочито кратко", что я из него не вижу ни причин выставки "Зенона" из ноябрьской книжки, ни того, когда Вы надеетесь его поместить. Все это, разумеется, живо меня интересует, и я очень сетую на "нарочитую краткость", усугубляющую мои авторские терзания с этой повестью, на которую я положил целый год пристального труда. Усердно прошу Вас пояснить мне, что можно, дабы я имел хоть утешение знать: чего могу ожидать?

За обещание выслать гонорар по расчету набора в предстоящем декабре месяце, -- очень благодарю. Гонорар, конечно, нужен, и я его буду ждать с изрядным нетерпением, но не в нем все значение повести для автора. Прошу вас написать мне: какие виды редакция имеет в будущем на "Зенона"?..

Еще же -- черкните мне: получено ли в доме Вашем мое письмо, которое я писал Вам во дни Ваших неприятностей, не зная того, что с Вами случилось, и просил Вас войти для меня в переговоры с некоторым г. Греве, желающим переводить все мои сочинения для "Nordische Rundschau". Немцам -- к удивлению моему -- особенно нравятся мои египетские и сирийские рассказы, составленные, как Вам известно, на темы из Пролога. Они в первую голову взяли "Федора христианина", "Скомороха" и "Азу" и ждут "Зенона". Мне это удивительно потому, что у них есть такой писатель, как Эберс, которым я сам пользуюсь, ибо Египта не видал и знаю его по Житиям да по Масперо и по Эберсу; но тем не менее Греве пишет, что им мои христианские очерки особенно нравятся, и они их "непременно желают" иметь скоро. Не признает ли Вукол Михайлович возможным и для "Р<усской> м<ысли>" безвредным дать один оттиск "Зенона" г-ну Греве, чтобы он мог делать с него свой немецкий перевод для "Nordische Rundschau". Пока он сделает перевод, Вы, быть может, выпустите в свет оригинал. А если немцам показывать, что мы делаем из этого старья, то хотелось бы показать не "Азу" и "Скомороха", а именно "Зенона", который обработан тщательнее всего прочего, мною сделанного в этом роде.

И еще паки: читали Вы "Антука", которого я Вам послал оттиск? Я уважаю Ваши мнения и хочу знать: как показалась Вам эта безделка, бывшая у Вукола Михайловича под заглавием "Обозный палач". Неужто в ней есть то узкое ненавистничество, которого нет в душе моей ни к какой национальности, но которое, однако, увидел Лавров. Меня это очень занимает, и я хочу поверить себя Вашим мнением.

Пожалуйста, измените своему непохвальному обыкновению и ответьте мне ясно, определительно и "не нарочито кратко". О деньгах похлопочите. На них был расчет. -- Не нужна ли еще маленькая "сирийская легенда" в лист с небольшим? Называется "Аскалонский злодей". Жанр тот же, но приноровлено к рождеству Христову.  Ваш Н. Лесков.

113  М. И. ПЫЛЯЕВУ  19 ноября 1888 г., Петербург.

Рукопись отдал переписывать. Заглавие надписал: "Старчики и юродцы", -- чтобы отбивало от настоящих, будто бы уважаемых "старцев и Х<риста> р<ади> юродивых". Будет готово дней через десять. Редактор "Русской мысли" теперь здесь, и я с ним буду говорить об этой статье. -- В "Нов<ом> вр<емени>" -- "Старую Москву" отложили "в долготу дней", до весны..., Так уже это положено, и надо выждать время, чтобы пробовать изменить это настроение, навеянное, кажется, тем же самым опахальщиком, который во всем каверзит. Надо иметь терпение.  Ваш Н. Лесков.

114  А. С. СУВОРИНУ  24 ноября 1888 г., Петербург.

Поступите, Алексей Сергеевич, как Вам угодно и как удобно. Я на все согласен. -- Цензурное преследование мне досадило до немощи. Вы знаете, за что это? Это все за две строки в "Некуда" назад тому двадцать пять лет. Не много гордости и души у этого человека, -- а другие ему "стараются". У меня целый портфель запрещенных вещей и пять книг "изъяты". Надо силу, чтобы это выдержать при всеобщем и полном безучастии, как в России.

Что Вы скажете, -- я на то согласен. Кажется, можно еще печатать.  Ваш Н. Лесков.

115  К. А. ГРЕВЕ  29 ноября 1888 г., Петербург.

Простите меня, любезнейший Карл Андреевич, что я так долго не отвечал Вам и задержал у себя присланный Вами проект нашего условия. Я был уверен, что это не помешает Вашим работам, а у меня было много досаждений, за которыми приходилось отлагать дела в сторону. Теперь посылаю Вам "Азу" -- как вещь, особенно мною любимую, и проект условия, в которое я сделал вставки, сколько мне кажется, совершенно необходимые и Вас нимало не стесняющие. Просмотрите их, сообразите и, если они Вам покажутся справедливыми, внесите их в условие. Сделайте два экземпляра, подпишите оба и пришлите мне. Я их тоже подпишу и один оставлю у себя, а другой возвращу Вам. -- Если перевод в "Nordische Rundschau" вышел, -- пришлите мне оттиск или книжку. (Не знаю, как это у них в Ревеле водится). Напишите мне, не наделало ли qui pro quo мое письмо в Ревель. В газетах я заявил, что право перевода принадлежит исключительно Вам. -- Здешние литературные немцы говорят, что если Вы переведете "Левшу", то Вы, стало быть, "первый фокусник".  Искренно Вам доброжелательный  Н. Лесков.

116  А. С. СУВОРИНУ  30 ноября 1888 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Я послал Анне Ивановне книжку Берсье по ее желанию, после случившегося у нас разговора о некоторых местах св. писания. Я не имел и не имею никакого желания что-либо пропагандировать, а Берсье отличный критик и знаток библии, у которого можно встретить превосходные разъяснения на те вопросы, которые Анна Ивановна мне предлагала. Более ничего.

Что касается моего прошлого, то Вы вполне правы: в нем очень много дурного. Я это знаю и никогда этого не позабываю. События Вы вспоминаете верно, но не все. В театре я не был, потому что заболел. Затея принадлежала не мне, а Бенни, Ничипоренке и "тому, черному", -- то есть Шаврову. Весь тот период был сплошная глупость, имеющая для меня обязательное значение, -- мягко и снисходительно относиться к молодой глупости юношей, какими были и мы. После того периода был петерб<ургский> период слепцовских коммун -- "ложепеременного спанья" и "утреннего чая втроем". Вы ведь никогда не были развратны, а я и в этот омут погружался и испугался этой бездны!.. Потом пошла "фраза", и ипокритство, и, наконец, клевета на честнейшего человека (Бенни) меня совсем оттолкнула от этого кружка, показавшегося мне мерзким. Об этом говорили и другие. Боборыкин и Воскобойников подбили меня написать "Некуда", в котором занесено много правды. Не оклеветан там никто, или по крайней мере во множестве романов обличительного тона допущено гораздо более злости, чем в "Некуда". -- Сальяс и вообще наш тогдашний моск<овский> кружок были плохою школою для молодого, не бездарного и не глупого, но маловоспитанного и не приготовленного к литературе человека, каков был я, попавший в литературу случайно и нехотя. Пользу мне сделало страданье, Катков и Аксаков, -- Катков, кажется, более других. Я стал думать ответственно, когда написал "Смех и горе", и с тех пор остался в этом настроении -- критическом и, по силам моим, незлобивом и снисходительном. -- К переменам, происходившим в Вас, я иногда внутренно относился с недоумением, но и только, -- и никогда, нигде и ни при ком не изъяснял их в дурном смысле и сам в себе так их не объясняю. Я люблю оставлять неприкосновенным то, что мне не открыто, и вполне верю в возможность самых резких перемен в настроении человека, -- особенно такого живого и впечатлительного, как Вы. На этом же основании я позволил себе назвать Ваше отношение к моим ошибкам несколько "безжалостным". -- Если верить народной поговорке -- "бог меня любит, -- я уже пострадал здесь". Зачем Вам быть суровей бога? Поверьте мне в одном -- что я был всегда искренен и никогда ничего не делал из "видов". Ни один сплетник не может сказать при мне, чтобы я той же искренностью не объяснял и Ваших перемен, когда мне приходилось отозваться. Самомнения во мне нет. Это неправда. Невеждою я себя признавал и признаю всегда и не обинуясь говорю об этом. И я и Вы пришли в литературу необученными, и, литературствуя, мы сами еще учились. Это, конечно, нехорошо, и глупостей можно было наделать, но мы, без сомнения, кое-чему научились, или, как Вы говорите о себе, -- вы "поумнели". -- Что же делать, когда воспитания и науки не было, а между тем надо было петухом петь и чтобы перья болтались? -- Я скорблю, что не было возможности думать и не писать. Я счастлив лишь в том отношении, что "не привержен к политике", которая исключает мир с совестью и справедливостью. -- Семейные горести Ваши я все помню и содрогаюсь от воспоминания о них, но не буду переходить к этому, чтобы облегчить себе переход к деньгам (а то Вы сделаете то лицо, которое Крамской написал на портрете). Хорошо, что Вы говорите "не твердо" и "можете поправить". Поправьте 150 на 200, и это не будет дорого, и я буду доволен и Вам признателен. (Опять вижу лицо с портрета! Дескать: "Ишь ты, подъезжаешь!.. Знаю я вашего брата!") -- Что касается "покаяния", то как его приносить, чтобы не быть опять неточно понятым и обвиненным в лицемерии? Это тоже штука. Не лучше ли молчать и понуждать себя быть кротче и смирнее? Я иного не понимаю. И это трудно, но дорого усвоить себе хоть настроение к этому. Нам же, старикам, благо да будет друг другу не упрекати, и не стужати, и не сваритися, и не злобствовати, но друг друга сожалети, миловати и наготу взаимную покрывати, яко же и Иафет покры тело Ноево, и тогда бог мира и любви даст всем облегчение до конечного степени.  Лжесмир<енный> Н. Лесков.

117  А. Н. ПЕШКОВОЙ-ТОЛИВЕРОВОЙ  5 декабря 1888 г., Петербург.

Посылаю Вам No "Новостей" с напечатанным письмом П. В. Засодимского. Можно от всей души послать проклятие гусю, который дал перо для начертания этого слабого, широковещательного, бесстильного и "недостигательного" письма! -- Какой враг мог надоумить этого доброго и почтенного человека выступить с таким бабьим объяснением! Стоило молчать двадцать лет, чтобы прорваться в таком задорно-слабом и горделиво-обидчивом письме... Вот уж именно его противнику даже "черт детей качает"... И зачем это всех за хвосты, и Суворина, и Жителя, и т. д. И зачем же гордость? Зачем еще: "я имею право гордиться"?.. Это что за глупость? Какое это может быть "право гордиться"? Вот тебе и христианство, и гуманность, и Лев Толстой!.. Все сразу к черту и к матери в штаны!.. Как же этого карася не жарить и не переворачивать, когда он сам на сковородку лезет. -- Чудесно отписался, и ходи до новых веников "дядюшкой-болтушкой".

Бедный старик!  Н. Л.

118  К. А. ГРЕВЕ  5 декабря 1888 г., Петербург.

Достоуважаемый Карл Андреевич.

Возвращаю Вам подписанный мною экземпляр условия между мною и Вами. Да будет оно долгоденственно и благоуспешно. Письмо Ваше принесло мне особенное удовольствие тем, что в нем я увидел "коего духа есте". Усматривается это из описанного Вами разговора с Вашею супругою "о Феодоре и Абраме". Женщины наибольшею частью "практичны", отчего, по замечанию Гейне, они, даже идучи в театр на трагедию, "все-таки запасаются чем-нибудь съестным", -- и это выходит недурно. Практически "на сей день" супруга Ваша основательнее нас в суждении об Абраме, но при отношении к делу "в долготу дней" -- правда окажется на нашей стороне, хотя и я закажу работу охотнее немцу или русскому, чем еврею. Дело в том, что история Федора и Абрама такова и в Прологе (VII век), откуда я взял эту фабулу. Потом: "Истинно не то, что есть и было, а то, что могло быть по свойству души человеческой" (Лев Толстой), и наконец: "Прими их лучше их достоинства, -- ибо если всякого принимать по его достоинству, то не останется ни одного, который не заслуживал бы порядочной оплеухи" (Шекспир, "Гамлет"). По этому "большому масштабу" мы с Вами в наших желаниях умирить людей действуем, кажется, не в наихудшем настроении. Я в моей жизни знал двух-трех евреев -- людей высокой пробы, но согласен с Вашею супругою, что % дурных людей в еврействе чрезвычайно велик. К сожалению, тут невозможны точные сравнения. Я не люблю и русской нравственности, особенно московской, и питаю отвращение к прусскому солдатству и к остзейскому баронству, но надо избегать племенного разлада. "Единство рода человеческого", -- что ни говорите, -- не есть утопия; человек прежде всего достоин участия, потому что он человек, -- его состояние я понимаю, к какой бы национальности он ни принадлежал. "Родство же духовное паче плотского". Попы сделали из этого глупость, а истинный смысл тот, что человек, родственный мне по мысли, -- роднее того, который одного со мною племени, но настроен совсем иначе, как я. Вот это и значит "родство духовное" и "родство плотское". В Орловской и Тульской губернии крестьяне говорят удивительно образно и метко. Так, например, баба не говорит о муже: "Он меня любит", а говорит: "Он меня жалеет". Вдумайтесь, и Вы увидите, -- как это полно, нежно, точно и ясно. Муж о приятной жене не говорит, что она ему "понравилась", а говорит: "Она мне по всем мыслям пришла". Смотрите опять -- новая ясность и полнота... "Красота что линючий цвет сбежит", и "богачество изжиться может", а уж как "она мне по мыслям", так что этого лучше и кто ее заменит. Духовное родство это и есть друг другу "по мыслям прийти", и тогда "несть ни эллина, ни иудея, а все Христос", ибо "мысли", то есть управляющее нами настроение, в нем, а он "сын плотника из Назарета, и мы это знаем". А он их отлично знал, от них замучен, и за них молился, и ими нам передан гораздо лучше, чем греками. Попросите от меня у супруги Вашей снисхождения тем, за кого господь наш плакал и молился. Почтительно целую руку ее на этой просьбе "Христа ради".

С "Левшой и блохой" трудно будет Вам справиться. Тут знания немецкого просторечия недостаточно. Что Вы сделаете с созвучиями и игрой слов: "клеветон" вместо фельетон, "спираль" вместо спертый воздух, "досадительная укушетка" и т. п. Конечно, что-нибудь выйдет, но общего тона такой вещи передать на ином языке нельзя. А Вы возьмите-ка "Смех и горе" -- вот это все переложится, и будет и весело, и забавно, и приятно, и даст целую массу русских положений и характеров. Книга должна быть в магазине "Нов<ого> вр<емени>" и стоит 1 руб. Издание все в подборе.  Бог Вам в помочь.  Н. Лесков.

119  А. С. СУВОРИНУ  11 декабря 1888 г., Петербург.

Алексей Сергеевич!

Я получил Ваш запоздалый ответ на вопрос об апокрифе. Я не думаю Вам что-либо навязывать, а, ходя по комнате, вздумываю иногда "послужить" чем-нибудь приятельственному изданию и пишу Вам в таких случаях. Обижаться и раздражаться на меня Вам нечего и не из-за чего. Гр. Л. Н. Т<олстой> не считает меня разномысленным с собою в вопросах веры, а, напротив, -- считает близким ему. "Хвалю (пишет он мне), что Вы стоите на пути и пишете так, что Вас запрещают". По-моему, это, однако, очень худо. Апокрифы все "грубы", или, лучше сказать, -- детственны, но без них не понять бы: откуда взялись "сужекты лиц" и "пэозажи природы" в нашей древней иконописи, ибо все эти "сужекты" и "пэозажи" сделаны по апокрифам, и "Запеч<атленный> ангел" ими полон, и однако он нравился -- и царю и пономарю. И ныне царь закупает иконы у Постникова и их развешивает в церкви Аничкова дворца и "дивуется: что это такое и откуда сочинено"! Я и подумал: "сём-ну мы ему это разъясним!" А как Ваше с нашим не в лад, то мы со своим и назад. -- Веры же во всей ее церковной пошлости я не хочу ни утверждать, ни разрушать. О разрушении ее хорошо заботятся архиереи и попы с дьяками. Они ее и ухлопают. Я просто люблю знать, как люди представляют себе божество и его участие в судьбах человеческих, и кое-что в этом знаю. Общество все апокрифическое всегда интересует, и Вы это не хуже меня знаете; а если есть опасность, что обществу и царю понравится, да пономарю не понравится, -- так Вы взяли бы да так просто это и сказали. Оно было бы и ясно, и прелюбезно, и мне не обидно, и Вашего разума и духа достойно. Я думаю, что тут все дело не в Вас, а в "пономаре"... А то бы Вы и "клин" и блин -- все бы взяли бы и напечатали и были бы правы перед судом разума и совести. Только отчего это Вам как бы противно -- так просто и сказать, как оно есть?! Ой, грехи, грехи тяжкие! Прежде Вы такой не были! Можно было с Вами говорить, как с Катковым или с Аксаковым...

Форма рождественского рассказа сильно поизносилась. Она была возведена в перл в Англии Диккенсом. У нас не было хороших рождественских рассказов с Гоголя до "Зап<ечатленного> ангела". С "Запеч<атленного> ангела" они опять пошли в моду и скоро испошлились. Я совсем не могу более писать этой формой. Я Вам попробую прислать описание одного истинного "доброго дела". Оно проще, но зато трогательнее, чем вымысел. Это будет небольшое место и с именами, которые известны в городе.

Корректуры "Инженеров" отдал. -- Надо бы спешить их отпечатанием.

Вы со мною поступили немилосердно, как Давид с Урием: увидали у меня одного истинного доброхота и того отняли. Надо Вам было шутить такою серьезною вещью, как место, которое мне обещал дать Атава!.. Вот он и рассердился на меня, и этого места теперь у меня через вас не будет!.. Зачем Вы это учинили?

Немцы мне прислали 500 талеров. Весьма своевременно! Это мне "Скоморох Памфалон" станцевал.  Всегда лжесмиренный слуга Ваш  Н. Лесков.

120  П. И. БИРЮКОВУ  30 декабря 1888 г., Петербург.

Любезный друг Павел Иванович!

Сегодня утром раб божий Ивантий принес мне Ваше письмецо о том, что Вы уезжаете в Москву и согласны сделать там для меня услуги. Услуги эти очень нужны, и я прошу Вас о них.

"Зенон-златокузнец" погублен без всякого сомнения (теперь мне это известно) нелепыми действиями редакции "Русской мысли", которая берет вещи, писанные для издания, выходящего без предварительной цензуры, и возит их в Петербург на цензурное одобрение, после чего ей негласно разрешают или так же негласно запрещают. То самое сделано было и с Зеноном, который запрещен негласно, то есть просто на словах, переданных от Ф<еоктисто>ва через московского цензора. Это без сравнения хуже цензурного форменного запрещения, потому что тут нет даже возможности жаловаться и искать прохода в другой, высшей инстанции. Между тем в литературных кружках и в цензурном ведомстве все это получает огласку, и хода произведению нет -- он загорожен на неопределенное время, до перемены обстоятельств, на которую теперь надеяться очень трудно. На то, чтобы напечатать "Зенона" вскоре, нечего и рассчитывать. Но деликатные редакторы, ходящие к Ф<еоктистову> спрашивать "пермете сортир", к тому же еще и лукавы чисто по-московски. Вы знаете их "московскую волокиту", которую они тянули со мной с сентября по 24 декабря и в день рождества Христова прислали о том четыре строчки, что "Зенон", к их прискорбию, им решительно запрещен". На девять писем к Лаврову и Гольцеву они или совсем не отвечали, или же отвечали, что "объяснят при свидании", а мне надо знать: кто же именно и за что именно запретил повесть о событии в Египте в III веке? Я все-таки еще хочу пробовать что-нибудь сделать для того, чтобы провести повесть, которую очень желает получить Гайдебуров. Молчание "Русской мысли" я понимаю так, что им неловко написать, что они цензуруются негласно и ездят сюда добровольцами за "пермете сортир", но мне надо узнать: что именно было -- что они делали и кто им запретил? Я уже имею сведения, но я не знаю, верны ли они? По моим сведениям, два цензора дали ответы такие, что повесть не содержит ничего непозволительного, а потом ее посылали к синодалам, и, наконец, Ф<еоктистов> решил ответом обо мне: "Я его не люблю". Человек, мне все это передавший, верен во всех своих словах, но все-таки надо узнать: как это дело делали в редакции московских молчальников? Прошу Вас допросить их как можно точнее и безотступнее. Лавров живет в Шереметевском переулке, в доме графа Шереметева; редакция помещается в Леонтьевском переулке, No 21, а Виктор Александрович Гольцев -- в собственном доме у Успенья на Могильцах. -- Всего надежнее (по моему мнению) -- говорить с Гольцевым, который был против показывания "Зенона" Ф<еоктисто>ву, креатуре Каткова, послежнику Лампадоносцева и моему всегдашнему недоброжелателю. Я надеюсь, что Гольцев добросовестно скажет Вам все, что такое они вытворяли с "Зеноном" и как и на чем успокоились. Прилагаю листок, с которым Вам удобно будет попросить объяснений от моего имени и в моем лице. Потрудитесь его с собою взять, чтобы они не уклонились от делового разговора с Вами.

Потом: они печатали "Зенона" с вымарками московской цензуры и дали мне один такой оттиск с вымарками. Рукопись изгибла у них. Я потребовал оттиска без выпусков. Мне прислали мараную корректуру... Прошу Вас всемерно постараться добыть у них для меня чистый оттиск полного "Зенона", как он был мною написан в рукописи, которая изведена у них в типографии. Я верю, дорогой друг, что Вы сделаете все, что можно. Черткову вчера писал "в несоглас" и спорил. Льву Николаевичу кланяюсь.  Любящий Вас  Н. Лесков.

Потрясение, внесенное в душу мою обидою и ограблением, несколько утихает.

1889  121  П. И. БИРЮКОВУ  7 января 1889 г., Петербург.

Любезный друг Павел Иванович!

Ваше письмо принесло мне удовольствие двоякого рода: во-первых, я только из него понял, как шло дело с "Зеноном", а во-вторых, я обрадован был участием, которое принял во мне Лев Николаевич, мои чувства к которому Вам известны. Тут же было нечто и странное: я все почему-то так и думал, что Л. Н. "встанет и пойдет"... Он и ходил. Милота наша милая и премилая! -- Дело с "Зеноном", по-моему, теперь зачинать нельзя. Оно испорчено Лавровым, обнаружившим свое залихватское легкомыслие и вкус к добровольческому метанию бисера. Некто из самарян рассказал мне, что когда два подначальника, ознакомясь с повестью, сказали Фите, что "ни единыя вины не обретают", то Ф<еоктистов> "бросил листы на стол и сказал: "Я его не люблю!" Вот вина! И ее действительно достаточно, чтобы все подначальные теперь усердствовали, -- следовательно, надо дело оставить до лучших обстоятельств на неопределенное время. Напрасные попытки только будут увеличивать досаду и раздражение и будут тоже радовать людей, об удовольствиях которых я хлопотать не хочу. Удивляюсь, почему столь простых вещей, которые Вы сообщаете, -- не сообщил мне ранее Г<оль>цев! Нельзя ли спросить его об этом? Был момент, когда я мог все это рассказать через основательного человека Рихтеру и В<орон>ц<о>ву, и это могло бы иметь хоть то значение, что Р<ихтер> спросил бы: что в этой повести дурного? Но и Г<ольцев> и Л<авров> молчали, как рыбы... Писать об таких щекотливых вещах им представлялось опасным... Лукавые москвичи! Себя я обуздал именно тем, чем говорите, то есть привел себе на ум: "Вы путь ведете". Теперь я просто недомогаю. Угнетало меня больше всего поведение собратий, которое я мог бы назвать лучше "падением". Они вели себя как те собаки, которые бросаются грызть собаку, которую увечит жестокий человек. Никто не чувствовал, что происходит бесправие, а говорили: "Ах, да он сам виноват!.. Охота ему!.. Отличаться хочет!.. С кем связался бороться!.. Он описал в старинных личинах Филарета и П<обедонос>цева. Разве это можно?! Поделом ему!.." Я только и слышу и припоминаю совет Льва Н--ча -- "не шевелись", как больной. -- В "Зеноне" нет намеков ни на какие живущие личности, и Прологового там только одна тема с воробьиный нос, а все остальное -- вымысел со смешениями из Эберса и Масперо.

Можете Вы для меня сделать вот что: сходите к известному Вам переводчику моих сочинений на немецкий язык, преподавателю Петропавловского немецкого училища Карлу Андреевичу Греве (Маросейка, Хохловский переулок, дом Моносзон, против Иванова монастыря), и скажите ему, что есть на свете "Зенон" и что по обстоятельствам (которые ему надо открыть) этого "Зенона" надо бы (кажется) перевести на немецкий язык прежде прочего, что он переводит, и напечатать прежде появления оригинала. Далее мы сделаем из этого оборот, какой нужно. Но прежде чем идти к Греве, обсудите это со Львом Николаевичем, -- хорошо ли это я желаю? На Греве, впрочем, непременно посмотрите, чтобы рассказать мне: що воно есть? По письмам он мне нравится, но взгляд на человека -- важное дело. Я ему пишу сегодня же, что Вы у него побываете. У него есть жена Паула Греве, приславшая мне свою карточку после "Колыванского мужа". Яка ця -- сiя панi? По письмам оба эти лица производят на меня впечатление благоприятное. Одно боюсь -- перепугаете Вы немку своим кожухом!.. Авось она не беременна! -- Потом прошу Вас запомнить для меня все, что Л, Н. скажет о "Зеноне". Я всегда дорожу его замечаниями и принимаю их, и теперь приму и воспользуюсь ими -- пересмотрю и исправлю. Его суждение мне всего дороже. Я люблю его более всякого иного человека на земле, ибо он уяснил мне множество драгоценных вопросов, которые я сам решал довольно близко к его решениям, но не верил в достоинство своих решений, и притом у меня они выходили смутны, а у него мне все стало ясно. С практикою других я в разладе: я не верю в "куркен-переверкен", а более доверяю исторической постепенности, которую Л. Н. указывает, например, в вопросе о смягчениях пожирания людей и животных. Придет к тому, что совестно будет убивать ручное животное, а потом -- всякое животное. "Волк ляжет с ягненком". То же и об "опрощении". Не все могут всё вдруг сделать, а только "могущий вместит". Куркен-переверкен пугает, а постепенно конь дается между своих ушей стрелять. Масса мелких землевладельцев, и землевладельцев с хорошим христианским настроением, остается для меня самым верным шагом для моей нынешней поры. Я хочу написать такой романчик и назвать его по имени героя "Адам Безбедович" (из поляков-евангеликов). Поляки отлично способны сидеть в деревне.  Ваш Н. Лесков.

122  К. А. ГРЕВЕ  7 января 1889 г., Петербург.

В Москве гостит у Льва Никол. Толстого в Долгохамовницком переулке, No 15, его и мой друг, Павел Иванович Бирюков. Он морской офицер, опростившийся и ходящий по-мужицки. Я просил его видеться с Вами и переговорить об одной моей повести. Я полагаю, что он к Вам придет, а может быть, и не один, а с графом. Это бывало. Предупреждаю Вас, чтобы не вышло недоразумения с этими мужиками. Они, конечно, не обидятся, но Вам, быть может, будет досадно.

Бирюкову я послал такой же формы листок к Вам.  Н. Лесков.

123  И. Е. РЕПИНУ  22 января 1889 г., Петербург.

Л. Н. Т<олстому>

Я знаю мир души твоей,

Земному миру он не сроден.

Земной мир соткан из цепей,

А твой как молодость свободен.

Не золотой телец -- твой бог,

Не осквернен твой храм наживой.

Ты перед торжищем тревог

Стоишь как жрец благочестивый!

Ты как пророк явился нам,

Тебе чужды пороки наши --

И сладкой лести фимиам

И злом отравленные чаши.

Ты хочешь небо низвести

На нашу сумрачную землю.

Остановясь на полпути,

Тебе доверчиво я внемлю.

Слежу за гением твоим,

?? Горжусь его полетом смелым...

Но в изумленье оробелом

Не смею следовать за ним!..

К. Фофанов.

Любезнейший Илья Ефимович!

Стихотворение это прекрасно, но в нем есть одно ужасное слово, которое совсем не идет к тону и противно тому настроению, которого должна держаться муза поэта-христианина, в истинном, а не приходском смысле этого слова. Это слово "горжусь"...

Л. Н. будет смущен и огорчен, что он внушил кому-то самое противное его духу чувство "гордости". Это несоответственное слово употребляют попы, газетчики, славянофилы и патриоты-националисты, но оно не должно исходить из уст поэта-человеколюбца, тронутого горящим углем любви христианской.

Я знаю, что Вы любите Фофанова, и, вероятно, любите его так, что говорите ему правду. Заметьте же то, что я Вам сообщаю тоже по любви к Фофанову, и передайте ему это дружески так, чтобы это его не обидело.  Любящий Вас  Н. Лесков.

Слежу за гением твоим,

Смущен его полетом смелым и т. д. -- или все, что хотите... но не "горжусь".

124  И. Е. РЕПИНУ  8 февраля 1889 г., Петербург.

Любезнейший Илья Ефимович!

Вчера я не попал на товарищеский обед, а Вас подбивал туда ехать... Дурно! -- Простили ли Вы меня? Если еще не простили, то поспешите скорее простить, ибо в мире нам "лучшее". А потом потщайтесь мне на помощь.

Вы, чай, слыхали, что я сам печатаю "собрание" своих сочинений... При этом издании требуется портрет автора... Какой? Приятель-художник должен в этом случае помочь писателю. Об этом и прошу Вас. Придумайте и посоветуйте мне: какой дать портрет, чтобы было хорошо, скоро и не безумно дорого. Очень Вас прошу об этой дружеской услуге и во всем совету Вашему последую.

Говорят, будто Матэ очень дорог и очень медлителен. Не возьметесь ли Вы попробовать его, -- что он пожелает взыскать с меня? Вообще будьте другом -- помогайте.  Любящий Вас  Н. Лесков.

125  И. Е. РЕПИНУ  18 февраля 1889 г., Петербург.

Любезнейший благоприятель Илья Ефимович!

Читать мне "Зенона" не хочется по многим причинам, но тем не менее я исполню Ваше желание и свое обещание. Вещь эта не особенно хорошая, но она трудная, и ее можно читать только тем, кто понимает, каково было все это измыслить, собрать и слепить, чтобы вышло хоть нечто не совсем обстановочное, а и идейное и отчасти художественное. Таких слушателей негде взять. Потом "идея"... Для меня, для Толстого (Л.), для Вас -- это суть, а для всех теперь идея не существует. Я читаю Вам -- как советовал кто-то скрипачу: "играть для одного в партере". Я в ужасе, я в немощи, я в отчаянии за ту полную безыдейность, которую вижу... Мне нравятся "Запорожцы", но я люблю "Св. Николая", а прием им будет обратный этому... Так падать, как падает эта среда, -- это признак полной гадостности. Это какие-то добровольцы оподления, с которыми уже невозможны ни споры, ни разговоры. Прямо: "Не тратьте сили -- спущайтесь на дно!" Я это чувствую повсеместно и читаю почти на всех лицах. Еще им недостает смелости поднять руки на Л. Н., но что и это будет сделано, -- попомните мое слово, что Вы увидите ужасающее бесчинство! Зачем же мы собираемся? Зачем говорим еще? Зачем?.. Не лучше ли молча "спущаться на дно"?.., Не обижайте меня, -- не говорите, что это неправда, потому что это -- правда.

Лучше будем укреплять друг друга в постоянстве верности добрым идеям, -- хотя я боюсь, что "Св. Николай" будет не умно понят. Гольцев хорошо напишет, но не это повлияет на установление взглядов толпы, и я думаю, что Вы это чувствуете и однако на это идете... Вот что я в Вас уважаю. Надо иметь в душе мужество.

За переговоры с Матэ благодарю. Сожалею, что Вы меня не застали. Не понимаю, о какой гравюре Вы пишете: на дереве или на металле, и на каком? Постараюсь приехать к восьми часам вечера.  Ваш Н. Лесков.

Живописцы могут служить идеалам теперь лучше, легче, чем мы, и Вы обязаны это делать. Дайте "Запорожцев", но рядом заводите на мольберте что-нибудь вроде остановителя казней. Почему нет группы кротких "штундистов" перед архимандритом консистории?.., У нас есть свои "Зеноны". Отчего нет "Беседы в думском зале", где было бы несколько полковников и оратор на кафедре?.. Ах!.. Чем это не сюжет, достойный вдумчивого живописца с чистым сердцем и доброю совестью? Куда можно бы превзойти "Пустосвята" Перова! И какие лица!.. И в уголке молчаливые штундисты, и Л. Н., и П<авел> И<ванович>, и Ч<ерт>ков, и еще кое-кто... Это была бы во всех отношениях настоящая патриотическая картина. Те бы "буквальники" спорили, а эти бы молчали, но с ними был бы бог, в них бы светилась правда.

126  И. Е. РЕПИНУ  19 февраля 1889 г., Петербург.

Я не говорил, что "Запорожцы" -- вещь безыдейная, и идейность ее понимал точно так, как Вы ее изъясняете, однако идея идее рознь. Хорошо сказать то, что говорят "Запорожцы", но идея "Св. Н<иколая>" пробой выше. -- Штундой еще не пользовался ни один художник, и об этом стоит подумать, да и сделать без отлаганья на досуг. Тут широкое поле Вашей даровитости и вдумчивости, и я не стану больше говорить об этой идее и счастлив буду, если Вы ее облюбуете и начнете исполнять.

С Шишкиным очень рад познакомиться. Я люблю его задумчивые леса. От того, чем заняты умы в обществе, нельзя не страдать, но всего хуже понижение идеалов в литературе... На что Вы надеетесь, -- я не понимаю. Конечно, идеи пропасть не могут, но "соль обуяла", и ее надо выкинуть вон. Литература у нас -- есть "соль". Другого ничего нет, а она совсем рассолилася. Если есть уменье писать гладко, -- это еще ничего не стоит. Я жду чего-нибудь идейного только от Фофанова, который мне кажется органически честным и хорошо чувствующим и скромным.

Талантлив Чехов очень, но я не знаю, "коего он духа"... Нечто в нем есть самомнящее и... как будто сомнительное. Впрочем, очень возможно, что я ошибаюсь. Старый Глеб Успенский служит хорошо. Кто же еще?.. Кто на смену? Где критика? Кто до сих пор понял весь вред нигилизма, игравшего в руку злодеям, имевшим подлые расчеты пугать царя Александра II и мешать добрым и умным людям его времени?

Проклятое бесправие литературы мешает раскрыть каторжные махинации ужасной реакции. Утешаться ровно нечем.  Н. Л.

127  И. Е. РЕПИНУ  27 февраля 1889 г., Петербург.

Любезнейший благоприятель Илья Ефимович!

Приветствую большой и несомненный успех Ваших произведений. На выставке нет ничего лучше "Св. Николая" и портрета Глазунова. Похвалы Вам единогласные. Стоят картины прекрасно, и лучшего им не надо. Николай, Глазунов и Щепкин на выставке выиграли против того, что показывали в мастерской, а Бородин в мастерской казался лучше. Не понимаю, как он тут освещен.

Суворин был в восторге от "Св. Николая". Вероятно, будут ему и хвалы большие. Фигура палача в раме утратила свою казавшуюся колоссальность. Толпы у "Св. Николая" не редеют, а толки очень курьезные и неожиданные -- например, что Вы хотите "показать главенство церкви над государством". -- Если верно, что за "Св. Николая" Вам дано всего десять тысяч, то это очень дешево, -- особенно ввиду цены "Фрины". Не завернете ли как-нибудь с выставки ко мне? Я был бы рад видеть Вас после успеха Вашей благородной картины.  Ваш Н. Лесков.

128  А. С. СУВОРИНУ  2 марта 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

По достоверным и приятным для меня сведениям, мои книжечки в "Дешевой библиотеке" идут хорошо. Отдельное собрание подвигается и захватит все, что я могу почитать за более удачное и зрелое. Первые опыты и все хламовое я выброшу и в собрание не включу. На десять том<ов> наберется и изрядного материала, но в этот же материал попадет и то, что я особенно люблю, более всего люблю и знаю, что это хорошо, -- это "Захудалый род князей Протозановых". Это любили Катков, и Аксаков, и Черкасский, и Пирогов... Мне это дорого, как ничто другое мною написанное, и я жарко хотел бы видеть этот этюд распространенным как можно более. В "собрании" он этого не достигнет, и я не могу остаться спокойным, не испробовав всех средств, чтобы этот этюд, дорогой мне и людям, вкус которых мне ручался за его достоинства, -- не был доступен публике по сходной, дешевой цене. -- Вы издавали несравненно слабейшие мои работы, -- не откажите же мне, пожалуйста, в большом литературном одолжении -- издайте "Князей Протозановых" в "Дешевой библиотеке"!.. Ведь они же этого стоят! А я вас прошу, понимаете, -- не из-за чего-нибудь мелкого, а этого жаждет и алчет дух мой. Это порыв, это требование моей души. Неужто Вы мне откажете?.., Пусть лучше не откажите, Вы ведь должны знать, что как себя ни замучь, а все-таки что-нибудь свое любишь артистическою любовью. То и тут. Любящему все прощает, кто сам знает, как это чувствуется.  Ваш Н. Лесков.

129  НЕИЗВЕСТНОМУ  5 марта 1889 г., Петербург.

Оставленную Вами пьесу я прочел и нахожу, что она чрезвычайно слаба и плоха во всех отношениях, начиная с замысла -- основать дело на статье закона, эксплуатировать который в таком широком объеме совсем недостаточно. Отвергшие ее имели полное основание так поступить, и это молодому автору гораздо полезней всяких снисхождений, при столь несамостоятельной вещи неуместных и даже непростительных. "Коль основанье -- ложь, то все тогда ничтожно зданье". Здесь основанье -- ложь, а все остальное притащено снаружи, а не развивается из свойства характеров и положений. Стало быть, в пьесе, помимо недостатка и разумности сюжета, нет даже азбучного познания, как должно строить пьесу так, чтобы в ней чувствовалась жизнь и внутреннее движение. А это совершенно необходимо, и этого-то вовсе нет. Следовательно, это ничего и не стоит.

Если Вам, по любви Вашей к автору, мое мнение интересно, то я из него не прошу делать секрета для молодого писателя, к которому я и сам чувствую симпатию. -- Пусть эту пьесу бросит, а другую у богов просит.  Н. Лесков.

130  М. И. ПЫЛЯЕВУ  12 марта 1889 г., Петербург.

Статью Вашу отдал переписывать, и с нею -- запас бумаги на будущее время. Заглавие изменил так: Петербургская сторона. Дома именитых людей по р. Мойке.

Дальше велел оставить десять строк чистых, где по прочтении впишу подзаглавие (реестрики), что именно есть в статье. Это заинтересовывает читателя и совершенно необходимо.

Во вторник к четырем часам буду в магазине "Нов<ого> времени", и ждите меня, или я Вас подожду.

Усердно прошу о друге моем Зинаиде Петровне Ахочинской. Поддержите ее кураж, сколько позволит правда и Ваша ко мне приязнь. Она, по отзывам Репина и Боткина, "очень талантлива; хорошо училась и с большим вкусом пишет". На выставке есть ее следующие работы: портрет французской актрисы Рэнэ, портрет Татьяны Петровны Пассек (больной, в кровати), мастерская Боголюбова и "цветы". Пожалуйста, дойдите до них и не пройдите вниманием.

Мы все семейно любим эту девушку сердечно и дорожим ее успехом, крайне ей необходимым в ее трудном положении. Я надеюсь на Вашу приязнь и прошу только внимания.  Ваш Н. Лесков

131  И. Е. РЕПИНУ  14 марта 1889 г., Петербург.

Добрый друг Илья Ефимович!

Огорчили нашу милую Зинаиду Петровну -- не приняли у нее портрет Т. П. Пассек!.. Уж как мне ее жалко, то и выразить не могу. Приняли три штучки, а портрет-то и не приняли. Я это узнал и ей написал, -- она поехала к Боткиным, и слух подтвердился. Она очень сконфужена -- плакала до того, что заснула. Может быть, портрет и плох, но если Боткин схитрил, то это очень гадко. Однако надо ее поддержать словом и советом. Был у меня сегодня (в понедельник) Як<ов> Петр<ович> Полонский, видел подмалевок моего портрета и говорит, будто "хорошо".

Очень ведь важная вещь решить, стоит ей держаться искусства или нет? По-моему, стоит, ибо способности есть, и это даст занятие и положение: но я понимаю, что надо много работать, а у нее, кажется, мало прилежания... Она долго очень сбирается на работу. Полонская куда шустрее. Хочу их свесть и познакомить.

В пятницу 17 марта у Полонского будет старец Афанасий Фет. Любопытно. -- Полонский просил, не зазову ли я Вас? Очень зову. Не приедете ли посмотреть на это "чудище обло, озорно и стозевно"? Еще бы, кажись, лучше по пути заехать ко мне, ибо у меня явилось много нужды поговорить с Вами.

Впрочем, все это теперь изменяется, так как сейчас приехали Зин<аида> Петр<овна> и племянница моя Вера Михайловна Макшеева, ее подруга по Парижу (готовилась быть певицей у Маркози и здесь в прошлом году вышла замуж за полковника Макшеева).

Эта милая молоденькая дама видела "Св. Николая" и непременно просит меня привезти ее к Вам посмотреть портрет бр. (баронессы) Икскуль, о котором я по нескромности и искренности много наговорил справедливого.

Они просят Вас принять их в четверг, 16 марта, в 2 часа дня. Я заеду в корпус за Верой Макшеевой и привезу ее, а Зин. Петр. и мадемуазель Пассек приедут к Вам к этому же времени..

Таким образом, я надеюсь увидеть Вас у Вас же до пятницы, если только Вы не откажете всем нам в удовольствии видеть Ваши новые прелестные работы.

Для меня эти два женские портреты -- чистое вдохновение.

Благоволите приехать.  Ваш Н. Л.

Надо мне просить Вас о многом, и все, конечно, о добром и об удобном.

132  З. П. АХОЧИНСКОЙ  <15--20 марта?> 1889 г., Петербург.

Зинаида Петровна!

Вчера я виделся с Ильею Ефимов<ичем> Репиным и говорил ему о Вашем желании с ним познакомиться и просил его по-дружески ориентировать Вас, как мою добрую знакомую. Он на все это вызвался с полным удовольствием и хотел сам к Вам поехать, "чтобы иметь понятие о том, что Вы собою представляете как художница". -- "Иначе, -- говорил он, -- я не в состоянии буду ей сказать ничего основательного", так как он о Вас ничего не знает. Потом это отдумалось, и он ждет нас вместе от двух до четырех часов в любой день. Хотите, поедемте вместе, а не хотите, -- поезжайте одна. Он Вас примет радушно. Там же (у него) случился художник Матэ, который знает "мужественную Лаудан", и я сказал, что эта госпожа есть Ваш сотоварищ.

Относительно всего, что я говорил Вам о работах, -- пока поберегите в секрете, и <особенно от> Репина. Вера и Коля Б<убновы?> <напрасно шутили> насчет моего портрета. Шутка эта не должна иметь места, особенно в разговоре с Р., так как я отклонил желания Крамского и Репина и он на меня за это недоволен, но я не желаю иметь своего портрета на выставке, -- и его не будет. Выставок осенью нет. Выставка будет только в марте, и до тех пор Вы можете поработать много. -- "Азу" Вам заказываю. Начинайте с моей "легкой руки". Альбомы Готенрота и Масперо видел. Они неописуемо полны и хороши. Готенрот у меня есть (наряды Египта), Масперо (лица) я могу достать. Сочиняйте. -- Когда будете в моих краях, -- заезжайте всегда просто, по-товарищески, и не портьте наших отношений переводом на визиты и прочие пустошные вещи. -- Альбом нарядов Египта можете у меня взять. Адрес Репина (Михаила Ефимовича) -- Екатерининский канал, рядом с Калинкинскою частью, No 26, 1-й подъезд, в верхнем этаже.  Ваш Н. Лесков.

133  В. Г. ЧЕРТКОВУ  23 марта 1889 г., Петербург.

Благодарю Вас, любезный друг Владимир Григорьевич, за Ваше письмо, и радуюсь, что Вам разрешено издать "Азу" и "Данилу", но печалюсь о том, зачем Вы не спешите их издать так, как они дозволены, то есть в одной книжке, а затеваете новый вопрос об издании их порознь. На что бы это нужно и чесо ради трата сия миру? Рассказы очень невелики, и им бы как раз хорошо быть в одной книжке, а между тем как поднимете Вы вопрос об их разъединении, то еще нельзя знать, не поведет ли это к неожиданностям весьма нежеланным... Откровенно говоря, -- я совсем не понимаю, для чего Вы это делаете, в виду нынешних неблагоприятных условий. Цена книжки 1Ґ коп. или 2 коп. -- совершенно все равно, а время пропадает, и является новый риск и новые беспокойства. "Льва старца Герасима" можете печатать как Вы хотите -- одного, или в соединении с "Дровоколом", или и еще как иначе. Я все это предоставил для пользы народной на Ваше усмотрение, и, по-моему, все хорошо -- лишь бы можно было напечатать и дать в руки народу, а не медлить за соображениями какого бы то ни было педантического свойства. Пожалуйста, мною не стесняйтесь и печатайте как Вы можете, -- лишь бы скорее и больше.

"Зенона" Вам пришлю. Один экземпляр, который у меня есть, бродит из рук в руки, и я его никак не залучу домой. Пошлю его заказною бандеролью, и Вы его не задержите и возвратите тем же порядком.

Некто, поэт Величко (которого знает Ивантий Иванович), просил меня послать Вам на выбор несколько его стихотворений для какого-то Вашего сборника, о котором он слышал от Фофанова. Я просмотрел эти стихи и не нахожу их близкими к преследуемым Вами задачам в народной литературе. Мы все, сколько нас есть в нашем о Христе братстве, худы и немощны, но все понимаем друг друга и, -- плохо ли, хорошо ли, -- а всегда берем верно и надлежащий тон. Это радостно. Значит, мы все спелись, а другие, извне приходящие, в тон этот хотят попасть, но не попадают. Это преудивительно, потому что тон наш необыкновенно прост и. даже грубоват и примитивен. Вот и Фофанов (премилая душа) все берет в "гордость" да в "славу", а Л. Н.--ча видит "жрецом"... Фу ты, ну ты -- пятки гнуты! Как это ему идет "жречество"! -- Стихотворения Велички будут положены в одном пакете с листками "Зенона". Вы их прочитайте, и что пригодится, -- то возьмите. Одно стихотворение, мне кажется, подходит. -- Нельзя ли прислать мне картинки "Азы"? Очень прошу. Их, может быть, прошел бы И. Е. Репин. Кланяюсь достопочтенному Ивантию Ивановичу, обнимаю Вас и почтительно целую руку Анны Константиновны. Кстати: нет ли у Вас ее фотографии? Есть вещи, которые очень отрадно видеть. Она из этих приносящих отраду. -- В моих делах нет ничего достойного описания: тружусь и порою хандрю и раздражаюсь. Стало быть, похвалить меня не за что, а надо простить и покрыть милостию.  Смиренный ересиарх Николай.

134  В. Г. ЧЕРТКОВУ  28 марта 1889 г., Петербург.

Любезный друг Владимир Григорьевич!

Так как Вы приостановили выпуск "Азы" и "Данилы", а в это время лютость цензуры еще усилилась, то я почти наверное предполагаю, что счастливая случайность их разрешения пропадет втуне. Вам не позволят их вовсе. Это и будет реванш цензуры и вполне правильное возмездие Вам за невнимание к обстоятельствам и педантство. Словом, я считаю это дело погубленным вторичным вопросом, как погублен "Зенон"; но если бы милосердие врагов добра было так велико, что и еще раз Вы получите разрешение, то, пожалуйста, сообщите мне: что за картинки делаются к "Азе" и кто (кто именно) их делает? Я бы очень просил позволить мне видеть эти рисунки. Дело в том, что тут есть художница Ахочинская, у которой "Аза" нарисована с натуры, и превосходно. Если заказ Ваш в Москве еще не исполнен, то я просил бы Вас принять рисунки Ахочинской, сделанные по моему совету, а я теперь в египетских дамах "насобачившись". В Москве же нарисуют не "Азу", а "Лупоглазу"", -- что будет совсем неприятно.  Дружески жму Вашу руку.  Н. Лесков.

"Зенон" сегодня посылается.

135  К. А. ГРЕВЕ  6 апреля 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Карл Андреевич! Пожалуйста, простите меня за премногие перед Вами неисправности. Мне очень недосужно, и я очень устал. Единственный экземпляр корректуры запрещенного "Зенона" повез Вам в Москву сын редактора Гатцука, Владимир Алексеевич Гатцук. Он теперь уже в Москве у своего отца, у Никитских ворот, дом Гатцука. -- Сегодня я пишу ему, чтобы он к Вам съездил, но, может быть, вернее и скорее будет, если Вы к нему съездите и возьмете корректуры. Владимир Гатцук (очень милый молодой человек) может Вам рассказать и обо мне и о том, как запрещали "Зенона"; а потом я, поосвободясь, напишу Вам письмо о моем "уединенном положении". Дело просто: я не нигилист и не аутократ, не абсолютист, и "не ищу славы моея, но славы пославшего мя отца". Я Вам напишу, а Вы сами делайте как знаете.

Дай бог Вам устраиваться и жить в мире с собою.  Ваш Н. Лесков.

136  В. Г. ЧЕРТКОВУ  Ночь с 8 на 9 апреля 1889 г, Петербург.

Любезнейший друг Владимир Григорьевич!

Знатнее всего "понял с полуслова", что я Вас издали порядком порассердил и что Вы тоже меня пощипываете. Все это очень хорошо. Однообразие сильно утомляет душу, а когда "милые бранятся, то они тешатся". Вы же мне милы, и я думаю, что и я Вам не постыл. Затем каждый из нас остается с своею самостию и своими особинами. Я раздражителен -- это правда, и это очень большой недостаток. Извинения мне нет, а только объяснение есть: я терпеть не могу никакого доктринерства и профессорского тона где бы то ни было, и потом я не люблю откладывать то, что можно сейчас сделать (хорошего). У Вас же все делается с ужасающей медленностью. Это мне беда видеть!.. Этак (по-моему) дело делать не следует, а, по-Вашему, так только и следует... Очевидно, не столкуемся. "Завтра не наше: наше только сегодня". Надо им дорожить и делать все, что можно, "доколе день есть". Объяснять же и отражать можно все. Известно ведь, что "доказать можно все". В издательстве заметен упадок, и значение фирмы подорвано. Надо спросить per cui bono. {Кому это нужно (лат.).} Того и гляжу, что оно совсем задерет ножки... И можно будет доказать, что и это тоже очень хорошо. "Вышло-де то, что могло выйти". Я с этим ни за что не хочу мириться. -- За обещание прислать мне фотографию Анны Константиновны -- очень Вам благодарен. Я буду ждать обещанного. Почему, однако, фотография "грех"?.. "Блюдите, брате, како опасно ходите!.." Этак, пожалуй, скоро и почта станет, пожалуй, "спорым грехом". Черты одушевленного и выразительного лица могут, однако, вдохновлять и бодрить мысль... Почему же это грех? После этого, пожалуй, и чернослив после обеда грех есть... Эй, "блюдите, брате, како опасно ходите!" Этим аллюром люди доходили до вреда своему делу с великою борзостию. Впрочем -- моя речь не пословица, а говорю я как думаю, может быть и глупо, но "блюдите"... Летом еще не знаю, как распоряжусь. Если будут средства, хочу видеть "народы мнози", -- для этого надо съездить в Париж. К немцам своим не поеду, потому что их теперь "русифицируют", а я терпеть не могу быть при таких операциях. Затем, может быть, решусь сидеть в городе и, может быть, проедусь к Вам и к Павлу Ивановичу не-Гайдукову. Но все это только мечты, а ясного -- ничего. Заключаю из Вашего письма, что здоровье Анны Константиновны нехорошо... Это никогда меня не приводит к философии, а всегда к ощущению скорби... Я при этом и останусь. Он ведь о Лазаре "плакал"... Это верно. "Азу" и "Данилу", пожалуйста, пришлите. Картинки непременно были нужны. Как это Вы не знаете мужика! Он привык брать книжечку со шлепком, -- так ему и давай шлепок, а то он заговорит: "Это другой нацеи". Все и надо спорить. -- Теперь опять -- что же это за печатание в числе 7 тыс. экз.?.. Ведь их вперед не дозволят, как "Федора и жидовина"... Зачем же не 15 тыс., не 20 тыс., а 7 тыс.?.. Что это, бедность, что ли, и чья бедность, и per cui bono? Ах, ах, ах и трах-тарарах, -- как об этом даже писать стыдно! Это "как мокрое горит", -- и ничего более. Не издаем, а просто "нищего за хвост тянем". Ужасно это видеть, кто привык делать живо и энергично. -- Буддийский взгляд на "исполнение жизни" и переход "форм бытия" мне не чужд и не противен, но тогда надо бы и держаться всего земного проспекта Сакья-Муни и быть "бодисатвой". А меж тем дело путается. Фирме надо торговать, -- надо сделать у Суворина объявление; Суворин не буддист, а экономист и деньгу любит solo, solo. Без объявлений нельзя, а объявление стоит своей цены. Ступай, Н. С. покучься, чтобы сбавили. Н. С. идет и кучится, а там смеются: "Что это, говорят, на бедность уж просят!". "Коли им так нудно, так за это и другие взялись бы!"... И, я думаю, возьмутся... "Мокрое гореть" не будет, -- сухого хворосту подкинуть, и пойдет дело шибко, а подбор будет иной... Так будет напрасно спущен жар первой печи, и дело будет направлено не в ту сторону... И это мне противно, а между тем я знаю, что наговорить объяснений и доказательств можно сколько угодно, но дух мой понижает дело, как оно есть, и нет никаких доводов, чтобы он перестал скорбеть о деле, таящем на виду нашем, как снег на угреве. И будет грязь, слякоть, -- вот и все, -- и "посмеются и покивают главами своими"... А дозревание и обновление -- это своим чередом. -- Сегодня читал корректуру статьи Л. Н. "Об искусстве" (кн<ижка> "Русского богатства", Оболенского). Это всего строк 500--600, но это превыше всех похвал за ясность, точность и вразумительность, "Зенона", думаю, Вы уже прочли. Ругин уезжает, а потому, по прочтении корректуры, возвратите прямо мне. Повесть эта, как злое дитя, наделала мне много досад, и главное -- расстроила мои дела, которые всегда надо стараться держать в порядке. За это она мне противна стала.  Н. Л--в.

137  Л. Н. ТОЛСТОМУ  30 апреля 1889 г., Петербург.

Лев Николаевич.

Вчера я послал Вам под бандеролькой мой маленький новый рассказ "Фигура". Он дозволен к печати и долж<ен> явиться в журнале "Труд" (приложение к "Всемирной иллюстрации"). Это тот самый рассказ о родоначальнике украинской штунды, о котором я писал Вам некогда, испрашивая у Вас совета, чтобы сделать из этого мал<енький> роман. Не получив ответа, я скомкал все в форме рассказа, сделанного очень наскоро. Тут очень мало вымысла, а почти все быль, но досадно, что я из были-то что-то важное позабыл и не могу вспомнить. Кроме того, я Сакена никогда не видал и. никаких сведений о его привычках не имею. Оттого, вероятно, облик его вышел бесхарактерен и бледен. Не могу ли я попросить Вас посолить этот ломоть Вашею рукою и из Вашей солонки? Не укажете ли в корректуре: где и что уместно припустить для вкуса и ясности о Сакене, которого Вы, я думаю, знали и помните. Пожалуйста, не откажите в этом, если можно, и корректуру с Вашими отметками мне возвратите; а я все Вами указанное воспроизведу и внесу в текст в отдельном издании. Буду ждать от Вас хоть одной строчки ответа.

Гатцук передал мне свой разговор с Вами обо мне. Спасибо Вам, что знаете меня и говорите обо мне. В суждении своем Вы вполне правы: не столь много требуется "на нужу, сколько наружу". Душевное состояние мое, однако, улучшилось, и много улучшилось после того, как Вы мне написали, что "все хорошо и полно жаловаться". Я не жалуюсь более, и в самом деле стало легче.

Помогите мне выправить и дополнить "Фигуру" в отношении неизвестного мне Сакена.

Если Пав<ел> Ив<анович> He-Гайдуков у Вас, -- то прошу сказать ему мою благодарность за присланные сегодня выписки из М. Арнольда.  Любящий Вас  Николай Лесков.

138  Л. Н. ТОЛСТОМУ  18 мая 1889 г., Петербург.

Благодарю Вас, Лев Николаевич, за полученное мною письмо Ваше о "Фигуре". Все, что пишете, -- верно: рассказ скомкан и "холоден", но я все видел перед собою опротивевшее пугало цензуры и боялся разводить теплоту. Оттого, думается, и вышло холодно, но зато рассказ прошел в подцензурном издании. "Тени на лицо Фигуры" нужны, и я их попробую навести при внесении рассказа в V том собр<ания> моих сочинений, а под цензурою пусть уже хоть так бредет. Кое-что доброе рассказ все-таки внушает и в этом виде. Благодарю Вас и за то, что черкнули о Сакене: я о нем ничего не знал, кроме того, что написал. Оттиска "Фигуры" во второй раз не буду Вам посылать, чтобы не беспокоить Вас. С меня довольно того, что Вы мне сказали., Любовь и признательность к Вам питаю с великою радостию духа, который получил через Вас много света, и силы, и утешения.  Преданный Вам  Н. Лесков.

139  В. М. ЛАВРОВУ и В. А. ГОЛЬЦЕВУ  2 июня 1889 г., Петербург.

Не знаю, кого из Вас, достоуважаемые друзья мои, это письмо найдет в Москве и при исполнении своих редакторских обязанностей: Вас ли, Вукол Михайлович, или Вас, Виктор Александрович. А потому пишу к Вам обоим, с просьбою, чтобы кто получит это письмо, тот бы на него мне и ответил.

Мой придворный поставщик редких книг, букинист Николай Ив<анович> Свешников, два года тому назад запил, просрочил паспорт, пропал из вида и, наконец, на сих днях возвратился и предстал полунагой с рукописью о претерпенных им злоключениях, (вызванных?) практикуемой теперь в огромном размере "высылкой на родину". Рукопись, разумеется, неискусная, но с содержанием очень жизненным. Я из нее сделал очерк, представляющий явление новое и нигде никем не описанное. Да его и не может составить никто иной, кроме мужика, который сам все там изложенное видел и претерпел на своей шкуре. Подлинная рукопись, составляющая четыре большие тетради, написанные Свешниковым, находится у меня; а то, что я из нее извлек и обделал в литературной форме, теперь перед Вами. "Крестьянские опыты", печатавшиеся Аксаковым и Л. Н. Толстым, в сравнении с этим -- сентиментальная идиллия и искусственная канитель. У Свешникова я выбрал черты живые, сильные и простые, как сама ужасная жизнь арестанта, высылаемого невесть за что и невесть к кому. Так как это касается петербургской моды, то я подумал, что это всего удобнее напечатать в Москве, и притом сразу, а не врастяжку. Всему я придал тон простого внимания к способу изложения простолюдина. Так мне казалось удобнее. Сущность содержания сама обнаружит, в чем дело.

Прошу Вас покорно взять эту рукопись в руки и прочесть ее сразу, что берет час времени, и притом очень интересно. Потом благоволите ответить мне: принимаете Вы ее в свой журнал или нет. Если она, сверх моего чаяния, Вам не понравится, -- то потрудитесь мне ее возвратить. -- Относительно гонорара, так как мой труд здесь только редакционный и компилятивный, -- я предоставляю Вам самим заплатить мне по Вашему усмотрению и справедливости. Свешникову же я уплачу сам за его материал. Не откажите мне ответить скоро.  Преданный Вам  Н. Лесков.

140  В. М. ЛАВРОВУ  14 июня 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Вукол Михайлович.

Письмо Ваше о "Спиридонах" получил. Я думаю, что это просто, но очень жизненно и потому интересно и, следовательно, стоит внимания. Свешников -- живой человек, и теперь шнырит по П<етер>бургу, доставляя и разнося книжонки. Написал он безусловно одну правду, а я ее средактировал и привел в литературный вид. "Суть" там вся свешниковская, а вкусовые специи подпущены мною, -- какие идут и какие надо. По моему мнению, Вы резонно сделали, взяв эту маленькую, но не безынтересную штучку.

В производстве у меня на столе есть роман не роман, хроника не хроника, а, пожалуй, более всего роман листов в 15--17. Сюжет его взят из бумаг и преданий о 30-х годах и касается высоких нашего края -- по преимуществу или даже исключительно со стороны любовных проделок и любовного бессердечия. "Натурель" он был бы невозможен и потому написан в виде событий, происходивших неизвестно когда и неизвестно где, -- в виде "найденной рукописи". Имена все нерусские и нарочно деланные, вроде кличек. Прием как у Гофмана. В общем, это интересная история для чтения, а в частности, люди сведущие поймут, что это за история. Главный ее элемент -- серальный разврат и нравы серальных вельмож. "Борьба не с плотью и кровью", а просто разврат воли при пустоте сердца и внешнем лицемерии. -- Я называю этот роман по характеру бесхарактерных лиц, в нем действующих, "Чертовы куклы". Живу я в П<етер>бурге и никуда не еду, потому что все переделываю и переписываю роман и желаю его кончить к августу. Замолвки о нем слышал до разъезда от Гайдебурова и от Шеллера в "Неделе" и "Живоп<исном> обозр<ении>". Слова никому не давал и не буду давать, пока не кончу. Роман делится на четыре части, каждая листа по 4 или немножко побольше или поменьше. Надеюсь, что это совершенно цензурно. Повторяю, роман по преимущ<еству> любовный, и все дело в московск<их> и петерб<ургских> великосветских "чертовых куклах" (курвах) изящной отделки под именами Помон, Неуд, Делли и т. д., упадающих перед герцогом, списанным известно с кого и не имеющим никакого иного имени, как "герцог". Потом тут в гарнире Брюллов (Фебуфис) и tutti frutti. Это все отдает то баснею и стариною, то вдруг хватишься и чувствуешь -- ведь это что-то свое. Так все и написано -- вроде "Серапионовых братьев" Гофмана. Глубоких или "проклятых" вопросов нет вовсе. "Много бо пострадах их ради".

Хотелось бы без лицемерия спросить: будет ли у Вас что-нибудь о Собрании моих сочинений. Это не для любопытства и не в виде тонкого намека, а некто Бибиков составил какой-то мой "литературный портрет". Я его не читал или не видал, но говорят, будто это сделано очень хорошо. Не посоветуете ли Вы этому молодому человеку прислать Вам его работу на просмотр. Он вначале ветреничал и писал плохо, а теперь все вдумывается и пишет лучше. До свидания.  Преданный Вам  Н. Лесков.

141  П. И. БИРЮКОВУ  9 июля 1889 г., Петербург.

Любезный друг Павел Иванович!

Фирма "Посредник" уклонилась от своего первоначального пути в издательстве. Она теперь сама покупает книги у Сытина и на подбирающийся товар поднимает цены с 5 коп. на 50 коп. (за картины). Это поставляет меня в затруднение, и я не могу понять: кому я жертвую моим авторским гонораром!.. Выходит, что пожертвования эти идут в пользу разживающегося купца, который, без сравнения, меня сытее и богаче, а у меня есть кого покормить и одеть... Отсюда выходит, что это становится не то какою-то наивностью и глупостью, не то просто эксплуатациею добрых чувств человека, отрывающего у себя свой заработок, долею которого надо бы делиться с теми, у которых нет никакой иной поддержки. Дело, поставленное в такое неясное и двусмысленное положение, не внушает мне более ни сочувствия, ни доверия к прямоте и ясности целей, преследуемых его сокрывшимися и стушевавшимися руковождями, и я считаю себя вынужденным от него отстать и более не буду давать моего согласия на издание моих сочинений бесплатно. Я сам издам, что захочу, и найду возможность предложить распространителям дешевле, чем Сытин, и притом еще получу заработок от этого издания. Заметьте, что 80 экз. "Данилы" и "Азы" на веленевой бумаге проданы в магазине "Н<ового> вр<емени>" в один день по 25 коп., и их можно бы продать 2000 по этой цене и дать по 1 коп. народу на простой бумаге. Все это остается у Сытина... Это штука довольно неуместная!

Так как я через Вас сошелся с издательством "Посредника", деятельность которого мне теперь стала непонятна и несочувственна, то я сообщаю Вам, что я не желаю, чтобы Сытин издавал мои книжки.  Искренно преданный Вам  Н. Лесков.

142  В. М. ЛАВРОВУ  12 июля 1889 г., Петербург.

"А на Москве не спешливы и грамати ссылаться не охочи..."

Здравствуйте! На Вашу записочку я ответил давно -- в тот же день, когда ее получил. От Вас же ответа нет, по обычаю. Это неудобно. Зачем Вы меня спрашивали о том: есть ли у меня что-нибудь готовое? Нужно Вам что-нибудь или не нужно? Что бы, кажется, взять да и сказать прямо... Так я ничего не понимаю. Оторвавшись от большой работы, написал рассказ листа в два, вроде "Азы" и по тем же источникам, под заглавием "Аскалонский злодей". Пошлю его Вам на сих днях, а Вас попрошу прислать мне (если можно) рублей 500 денег. Потом скажите мне просто по-приятельски, будете Вы что-нибудь писать по поводу выхода собрания моих сочинений или не будете? Это дело самое простое и нимало не щекотливое. Если будете, то прислать Вам экземпляр, или Вы это сочтете за стеснение критической свободы рецензента?.. По характеру моему мне все это представляется простым и нимало не щекотливым, но не знаю, как это у Вас? Пожалуйста, напишите словечко. О Бибикове говорить уже нечего. Я не знаю, что он написал, но знаю, что написанное он уже устроил. Это малец очень со смыслом.

Надежда Ив<ановна> Мердер читала мне два этюда из юношеских ее воспоминаний: "Madame Thomas" и "Maman". Оба очень и очень хороши. Я советовал ей послать их Вам, что она, должно быть, и исполнит. Пожалуйста, отвечайте и денег пошлите.  Преданный Вам  Н. Лесков.

Где теперь Виктор Александрович?

143  В. М. ЛАВРОВУ  20 июля 1889 г., Петербург.

Благодарю Вас, Вукол Михайлович, за скорый и притом теплый и приятный простотою своею ответ. По характеру своему, который мне изменять уже поздно, я только и почитаю себя в натуральном положении, когда ко мне относятся прямо и просто и тем мне открывают возможность таких же отношений. Это было возможно, и ничего неудобного в этом нет и теперь. Очень Вам благодарен. Экземпляр "собрания" пришлю Вам и Виктору Александровичу, и это мне доставит удовольствие. Когда В. А. приедет сюда, он и получит книги с надписью. Черкните: когда он приедет?

Как бы нам не разминуться. Я никуда не выезжал во все лето, но покушаюсь хоть немножко проветриться. А с Гольцевым и нужно и желательно видеться и говорить лицом к лицу. За обещанную статью в августе очень благодарен. Это очень важно в деле оповещения читателей и привлечения их к участию в подписке.

До сих пор дело идет очень нехудо (по-русски). У меня идет третья сотня подписчиков, а время глухое, и объявлений нигде еще не делано, кроме как в одном "Нов<ом> вр<емени>". С августа буду брать страницы у Вас, в "Р<усской> м<ысли>" и в "Историч<еском> в<естнике>", где публика грамотнее и меня более знает. Журналы хранят упорное молчание, из газет была статья только в одном "Нов<ом> в<ремени>", и та несправедливая, хотя и ласковая.

От Вас и от Гольцева жду справедливости и ничего кроме ее не желаю.

Роман еще в брульоне, но его уже можно считать готовым. "Аскалонский злодей" переписан, но я его опять еще раз измарал, все добиваясь простоты и соответственного старинному сказанию эпического стиля. Я с ним очень заморил себя, и он написан каденцированною прозою -- почти стихотворно, -- что идет легенде и дает ей особый колорит. Я надеюсь все домарать через неделю и тотчас же пошлю рукопись Вам без новой переписки. Лучше пришлите мне корректуру. По мнению слышавших, "Злодей" будто лучше "Зенона", который, кстати сказать, кажется пройдет здесь под иным, разумеется, заглавием. Словом, Вы можете быть уверены, что "Аскалонский злодей" не запоздает, если хотите для августовской книжки. Через неделю он будет у Вас непременно. В нем должно быть листа 3 или 3Ґ. Деньги нужны, и чем скорее пришлете мне 500 руб., тем это будет милее. Счеты наши, помнится, были таковы, что при возвращении "Зенона" я остался в долгу у Вас рублей на 200 с чем-то. (Велите справиться.) "Спиридоны" должны, кажется, покрыть этот долг, хотя я не знаю, как Вы найдете справедливым за них заплатить мне. Думаю, что сделаете безобидно, и ничего не указываю.  Преданный Вам  Н. Лесков.

Июльская книжка мною еще не получена. Если Вам все равно, -- пришлите деньги поскорее. Кланяюсь Гольцеву и Ремезову.

144  В. М. ЛАВРОВУ  6 августа 1889 г., Петербург.

Писание Ваше о "Злодее Аскалонском" мы сего числа получили, и то, что "Злодей" Вам и Виктору Александровичу понравился, -- смирению нашему в радость. "Теснить" Вас набором не намерен, но надо сделать нечто иное к удовлетворению моему желанию еще поработать над рукописью, -- что и Вам будет в пользу. Если теперь ставите "по пятибалльной системе -- 4", то после того, как я еще почерчу рукопись, может быть прибавите плюс, и это будет лучше. А потому, -- если нельзя набрать, то отдайте переписать экземпляр рукописи, и непременно на графленой бумаге и с широким полем. Затем мой черновой экземпляр оставьте у себя, а переписанный пришлите мне. Пусть он у меня побудет до тех пор, когда Вам понадобится давать набор. Я еще побьюсь, чтобы достичь большей простоты и образности в языке, и, может быть, достигну 4Ґ балла. Вам же это сделать нимало не трудно, и для издания полезно. -- Я ведь послал Вам рукопись, во 2-й раз переписанную, только потому, что не хотел брать денег, не дав Вам на них обеспечения. Иначе я бы еще раз ее дал переписать и еще бы раз ее помарал. Таков уж мой копоткий прием работать, и иначе я не могу работать. Прошу Вас усердно -- пришлите мне или набор, или же список, -- и это будет в пользу делу, а не для прихоти моей. Пожалуйста, не оставьте этой просьбы втуне и не считайте ее маловажною. "Аскалонский злодей" мил мне, и мне хочется над ним еще поработать, доколе возможно.

За статью очень благодарю и очень ею интересуюсь.

Мир и благоволение да будет над нами.  Преданный Вам  смиренный ересиарх Николай.

145  А. К. ШЕЛЛЕРУ  16 августа 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Александр Константинович!

Репин был у меня и я у него, и мы переговорили. Как же это кончить? За чем дело стало? Я хочу уехать проветриться. Надо все кончить, чтобы дело не стояло, а шло.

Прилагаю Вам листок с переменою заглавия. Пожалуйста, прикажите его подклеить к экземпляру повести. Объявлять ее надо под этим заглавием: "Гора". Репин это знает.  Преданный Вам  Н. Лесков.

146  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  5 сентября 1889 г., Петербург.

Простите меня, достолюбезный друг, что я, против своего обыкновения, замедлил ответом на письмо Ваше. Я хотел бы благодарить всех Вас за Ваше доброе ко мне отношение, но подоспела досада, которая не дает мне духа, чтобы говорить о чем бы то ни было весело и пространно: благодетельное учреждение арестовало VI том собрания моих сочинений, состоящий из вещей, которые все были в печати. Это том в 51 лист. Вы можете представить состояние моего духа и за это простить мне мое молчание. Я очень Вам благодарен и буду ждать личного с Вами свидания. Уезжать теперь некогда и не до разъездов. Какое терпение надо нашему бедному человеку!  Искренно Вас любящий  Н. Лесков.

Пожалуйста, скажите мой поклон Вуколу Михайловичу и Ремезову. -- В статье (его) очень много дельного, а еще более мне милого и утешительного.

147  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  5 октября 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Виктор Александрович!

Вчера получил от Вас письмо, которое Вы написали мне, "переговорив с своими коллегами", результатом чего вышла прибавка в расчете за "Аскалонского злодея". По правде сказать, Вы поступили и справедливо и дружески. "Аскалонский злодей" теперь перед Вами, и Вы можете убедиться, чего мне стоит вещь даже после того, когда она принята от меня редакцией, так что я мог бы о ней уже и не беспокоиться. Очень ценю Ваше дружеское участие и очень благодарен Лаврову. Прошу Вас сказать ему об этом и поблагодарить от меня. "Злодей", по моему мнению, лучше "Зенона", хотя они оба стильны в своем роде. Кстати прибавлю, что "Зенон" под иным заглавием пропущен к печати предварительной цензурой, весь и без всяких сокращений. Вот что делается в нашем благоустроенном государстве!.. В VI томе "толстопузые", говорят, все измарали, -- даже "Захудалый род", печатавшийся у Каткова в "Русск<ом> вестнике".  Ваш Н. Лесков.

148  А. С. СУВОРИНУ  9 октября 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

По обстоятельствам, касающимся издания, с которым надо предпринять что-либо решительное, я чувствую надобность с Вами видеться и говорить. Но я так болен, что Бертенсон безусловно запрещает мне всходить на лестницы и чем бы то ни было волноваться (у меня грудная жаба). При всем этом дело столь серьезно, что я хочу быть у Вас, несмотря на воспрещение врача, и прошу Вас назначить мне день и час, когда Вы можете уделить мне 10--20 мин. времени для делового переговора, без посторонних или при Алексее Петровиче.

Прошу Вас оказать снисхождение моему болезненному состоянию и устроить это свидание в эти же дни, когда я чувствую себя немножко полегче.  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

149  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  12 октября 1889 г., Петербург.

Любезный друг, кум и благодетель!

Посылаю Вам стихотворение Фофанова, которое висело у меня, прикрепленное на стенке над рабочим столом. Оно написано не одному Салтыкову, а вообще "отошедшим", и появилось в печати после смерти Андрея Алекс<андровича> Краевского. Мне оно очень нравится...

О происшествии с "Зеноном" я сказал Суворину, который возмутился этим и хотел говорить с "важным приставом".

О VI томе все еще нет официального ответа. VII готов. Здоровье плохо, но духом бодрюсь, а Вы же о господе превозмогайте, и мир божий да живет в сердцах Ваших. Смирения же нашего не испытуйте.  Старец ересиарх Николай.

150  А. С. СУВОРИНУ  13 октября 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

Больше всего оживляет меня Ваше участие. Его я не забуду и за него благодарю. А что выйдет, -- к тому отношусь спокойно и ничего хорошего не жду. Эти люди и злы, и подлы, и без вкуса. Я не схожусь с Вами во взгляде на них и очень боюсь, что я их понимаю верно. Но будем делать, что можно. Останавливаться нельзя, а, напротив, надо поспешать -- дать в этом году еще два другие тома, VII и VIII. Седьмой уже готов, а VIII Неупокоев видит возможность выпустить к декабрю, но ему нужно для этого Ваше приказание. Прошу Вас об этом, ибо это нужно, так как условлено с подписчиками, что на 1890 год останутся только три тома (в нынешних обстоятельствах это будут IX, X и VI). Иначе мы явимся не устоявшими в своем обещании, а это дурно влияет на публику. Будьте милостивы: повелите, чтобы VIII том немедленно начинали.

И еще: в виду заходивших толков о пропуске "Зенона", вырезанного в ноябре 1888 года из "Русской мысли", позвольте напечатать в газете прилагаемое известьице, которое имеет целью закрепить или фиксировать ходящие толки в их настоящем характере. Не откажите мне в этом. Маленькая реклама "Живописному обозрению", мне кажется, для "Нов<ого> вр<емени>" ничего не значит.  Преданный Вам  Н. Лесков.

151  В. М. ЛАВРОВУ  14 октября 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Вукол Михайлович!

Усердно прошу Вас переменить эпиграф у "Аскалонского злодея". Вместо тяжелых и малопонятных немецких строф прошу Вас поставить две выписочки по-русски из Лукреция и из Ломброзо. Пожалуйста, не упустите сделать это и обратите внимание на корректуру.

Листок с новыми эпиграфами здесь прилагается.  Преданный Вам  Н. Лесков.

152  А. С. СУВОРИНУ  20 октября 1889 г., Петербург.

А. Д. Неупокоев был у меня вчера вечером и передал мне, что Вы написали на марже обложки VII тома. Я ему ответил, что это хорошо и что пусть так и будет. Вообще я на все согласен, как Вы хотите. Я не думаю, чтобы вышло много хорошего, но разделяю Ваше мнение, что после известного Вам разговора -- лучше помолчать, Того же самого буду держаться и я. -- О заметке в "Петербургском листке" я узнал только вчера, и то благодаря Гайдебурову, который прислал мне эту вырезку. Я так болен, что мне все это сделалось как чужое. Я очень благодарю Вас за обещание защищать меня от обиды. Это мне очень полезно и делает честь Вашему сердцу. Просить за себя очень тяжело и иногда вовсе непосильно, но заступиться за другого -- иное дело. От этого человек с справедливостью в душе не станет удаляться. -- На большое письмо Ваше я мог бы ответить Вам многое и, может быть, показал бы, что Вы не во всем правы, но думаю -- для чего это делать? Что Вам многое не нравится в том, что я написал, -- нет ничего странного. Я писал 30 лет и, вероятно, написал много дурного. Люди, гораздо более меня одаренные, и те недовольны собою, и я собою очень недоволен. Много дурного. Но напоминать мне об этом часто, и в то время, когда печатается издание и претерпевает препятствия, а я болен болезнью, которая, вероятно, не пройдет, -- это мне кажется напрасно, жестоко и некстати... По-моему, это все равно что позвать человека к своему хлебу-соли и попрекать его или сказать: "Сядь ты где-нибудь так, чтобы я тебя не видел: я ведь едва сношу твое присутствие". Раздражение, которое Вы обнаруживаете, очень подобно этому, и я решительно не могу придумать ничего для того, чтобы дело шло иначе. Знаю одно, что я тут ни в чем не виноват. Укор Ваш за мое слово о "небоязни" признаю справедливым: я сказал сгоряча и не обдумавшись: я боюсь иметь боязнь. Писавши Вам, я позволил себе сказать так о равнодушии к утратам и разорению. Рисоваться мне этим не для чего. Я всегда работаю усердно, и много у меня отнимают: я стараюсь переносить это по возможности спокойно. Иначе было бы еще хуже, чем есть. Я много видел злого и привык к этому. Я думаю, что это довольно просто. Что есть "бог" во всю его величину -- это нам непонятно, "ибо длиннее земли мера его", но что он есть про мою нужду -- это мне ясно и понятно. Все это я как-то упомянул по порыву душевному, но, конечно, без всякого желания сказать Вам что-либо досаждающее. Я всегда стараюсь избегать этого со всеми людьми. Для чего же Вы сердитесь? Мы одинаково пожили на веку и мнений друг друга изменять не можем. Разве за это можно уязвлять человека?.. Что такое Добродеев и при чем он? Разве я не знаю, что он и что Суворин? Я только тогда и увидал Д--ва, когда Шеллер привез его ко мне заплатить мне деньги. Ранее я его и не знал и думаю, что значение таких людей в журналистике столь скромно, что о них говорить и не говорить -- это все равно. Если бы Вы сами не сказали мне (у меня), что "об этом стоило бы заявить", -- я не послал бы Вам и заметки. Послал потому, что Вы говорили. Вы передумали, -- и то хорошо, и я даже рад, что Вы передумали и что заметка не напечатана. В чем же тут досада, обида, раздражение? Как Вы можете это включать в "мелочи своей архиерейской жизни"?! Я считаю эти вещи за простые предположения сделать так или иначе и повторяю, что Вы сделали хорошо. -- Затем ничего больше не скажу, кроме того, что мне очень тяжело видеть раздражение во всех Ваших ко мне отношениях и что постоянство Ваше в этом настроении меня не обижает, но огорчает: я не хочу давать Вам лишнего повода смущать покой Вашей больной и самоистязующей души. Я все 30 лет дорожил миром и приязнью с Вами и никогда не искал от этого никакой корысти. Вы это знаете. Я ничего себе не выкраивал. Я помню две минуты в нашей жизни, когда мы пошли друг к другу... Вероятно, мы тогда не думали, что мы дурные, жестокие люди. Поэтому только я и не верю, когда мне говорят, что Вы меня "совсем не знаете". А поверить бы следовало и можно.  Ваш Н. Лесков.

153  С. Н. ТЕРПИГОРЕВУ  21 октября 1889 г., Петербург.

Во всех хитростех благоискусному и любвеобильному брату нашему, исоподинготу же Сергию, чищебнику же тамбовскому и козловскому и всея Русии пустобреху  Радоватися!

И шлем есьми твоему незлобию и братолюбию от своего недостоинства низкий поклон и благодарение, еже не возгнушался еси худости нашея и безумия же нашего не отринул еси. А быть к тому делу немощны, занеже нам на больших людях трудно, многих ради недостоинств наших. И тое нашу вину просим обычным твоим братолюбием покрыть и поносити нас токмо в меру своего усердия. Знатно бо нам стало, что к твоему утробию будут важные сочинители и скорописцы, с ними же нашему смирению во едину стать сести и беседовати вровнях за дерзновенное почитаем и того ради усердное шлем моление, -- о великий в хитростех брате, прелукавая глава, отче Сергие, -- имей ны яко же отреченны.  Смиренный ересиарх Николай.

154  А. С. СУВОРИНУ  7 декабря 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

Вчера был у меня по делу издания метранпаж Демьянов и сказывал, будто Вы желали поговорить со мною о VI томе -- "не сделать ли его X". Так ли это или нет? Я теперь могу прийти к Вам, но не хочу беспокоить Вас без надобности. -- VI том делать X очень трудно и, по-моему, не нужно. В этом я не вижу никакой выгоды ни для нас, ни для подписчиков. Можем ждать их "волокиты" до выпуска IX тома. Тогда только наступит пора безотложного решения с распределением материала на X том. В крайности я все-таки не буду совать вещей очень слабых, а напишу лучше для X тома статью "О себе самом" -- по существу, мои литературные воспоминания, которые могут быть интересны и могут вызвать толки. Такую статью меня вызывает написать "Deutsche Rundschau" {"Немецкое обозрение" (нем.).}, которую заинтересовали некоторые сообщенные ей переводы. Мне все равно надо ее написать. С нее и сделают перевод. А пока, мне кажется, нам надо позаботиться только о том, чтобы подписчики наши получили в этом (<1>889) году три тома, то есть V, VII и VIII, который теперь печатается (недопечатано 9 лист.). Окажите мне доброжелательство, -- прикажите, чтобы VIII том непременно был выпущен до нового года. -- Тогда мы будем исправлены в своих обязательствах и выжидание будет для нас удобно и, может быть, небезвыгодно.  Преданный Вам  Н. Лесков.

Если Вы действительно желаете переговорить со мною, то черкните, когда зайти к Вам; а то придешь не вовремя. -- Вы сердитый, а я больной, и ничего у нас хорошего не выходит. А поговорить и мне надо.

155  В. М. ЛАВРОВУ  7 декабря 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Вукол Михайлович!

Получил от Вас депешу о стихотворении Велички и писемце с вырезкою из "Русск<их> вед<омос>тей". О депеше говорить нечего: "на вкус товарищей нет". Нынче все очень спешат и не отделывают работ и тем себе много вредят. Я это им всегда говорю, но моим речам мало верят и вовсе их не слушаются. -- В "Русских ведомостях" кто-то уж слишком добр и ко мне снисходителен. "Аск<алонского> злодея" надо было еще потомить в горшке, и он бы упрел лучше. Теперь изо всего моего прологового запаса остается одна легенда -- всех лучшая, это "Оскорбленная Нэтэта" (по Прологу и по Иосифу Флавию). Сюжет живой, пестрый, страстный и нежный. Не знаю, как выйдет в деле. Есть жрецы Изиды, римляне, и боги (переодетые волокиты), и муж, и костер, и "оскорбленная Нэтэта" -- словом, целая опера или балет, но это все еще "в голове", хотя я, однако, мог бы, кажется, написать ее к февралю 1890 года. -- Об этой работе я говорил бы с Вами увереннее и охотнее, но Вы приступаете ко мне с требованиями романа, и приступаете "круто и узловато"... Тут иной разговор и не в одно слово. Роман написан, как Вы видели, только начерно. Положим, что и в таком положении романы печатают. Печатают их даже когда они еще только пишутся... Примеров таких. много. И я так печатал "Некуда" в "Библиотеке для чтения" и "На ножах" в "Русск<ом> в<естни>ке" у Каткова, но для этого требуется большое доверие со стороны редакции как к силам, так и к аккуратности автора. Имеете ли Вы ко мне такое доверие? Это надо знать, а знавши, надо подумавши принять такую обязанность. Могут случиться перерывы, но это ничего -- беда небольшая. Я успею отделывать и переписывать, но все это будет уже некоторая спешность -- чего я не люблю. Я еще очень слаб после тяжелой моей болезни. Роман я перечитал и хотел бы удержать его у себя еще с год. Это я и решился вчера написать Вам, думая лучше так разрубить нить, чем ее тянуть. Письмо Ваше изменило мое решение: я стал думать, что поступлю не дружески и не товарищески. Теперь я признаю за лучшее пройти пером первую, переписанную набело часть и пошлю ее Вам с тем уговором, чтобы между нами не было никакого стеснения: понравится -- печатайте, -- я буду готовить далее, а не понравится -- возвратите, и я об этом нимало не потужу, и тени гримасы с моей стороны не будет. Я его с удовольствием буду отделывать на свободе. Сюжет чисто любовный и чем далее, тем интереснее, но он прихотлив и довольно необыкновенен, хотя это все с настоящих людей и событий. Если начнете печатать, -- далее верьте мне, как верили Катков и Боборыкин. Другого исхода нет. -- Кажется, я Вам пишу ясно, открыто и дружески. Прошу Вас посоветоваться с "братиею" и отвечать мне так же просто, ясно, и чтобы все между нами шло дружно и хорошо. Я буду ждать ответа скорого.  Ваш Н. Лесков.

156  В. М. ЛАВРОВУ  Ночь на 8 декабря 1889 г., Петербург.

Я претерпеваю несносное давление с романом. Его просит и Цертелев. Мучение! -- Пошлю все-таки Вам, но давайте ответ скоро -- в три дня. Мне не миновать его отдать теперь. По-видимому, я справлюсь, хотя с трудом. Рискую один я, а не редакция. Он читаться будет, хотя меня, может быть, не будет удовлетворять. Пошлю первую ч<асть> 14 декабря. Ее можно разделить надвое -- на 14 глав, но лучше печатать целую. -- Ц. предлагает мне 300 руб. за лист. "Родина" тоже. Вы что скажете? Пожалуйста, пишите скорее и откровенно. Меня все это мучает. Я не могу нахваливать романа и не могу просить Вас мне верить, но поступаю по-товарищески. До 14-го есть время переписаться.  Ваш Н. Л..

157  А. С. СУВОРИНУ  9 декабря 1889 г., Петербург.

Очень рад, Алексей Сергеевич, что мы смотрим на вопрос о VI т<оме> одинаково. Как бы дело ни пошло, -- мы, во всяком случае, от выжидания ничего не потеряем. К Вам я зайду на сих днях. Жалею, что Вы вечерами сердиты и надо говорить с Вами утром, когда нет возможности говорить. И зачем это Вы выбрали по вечерам сердиться? Вечер -- это самое благобеседное время, а Вы его дарите гневу... Не во гнев милости Вашей молвить, -- в наши годы надо "сдабриваться": в этом возрасте "ласка души красит лицо человека". Я всегда сожалею, когда слышу о вашей сердитости. Что это такое, чтоб люди нас боялись, как беды какой? Как это себе устроить и для чего? А ведь Вы не можете же не чувствовать, что люди Вас боятся и оберегаются... "Конкуренции" в совпадении сюжета Вашего рассказа с "Аскал<онским> злодеем" не боюсь, во-первых, потому, что мой рассказ вышел и я деньги получил, во-вторых, потому, что я нимало не ревнив к своим работам, в-третьих, потому, что наши дарования очень разнородны и мы можем писать сряду и не повторим друг друга, а еще, наконец, -- мне Ваши дарования нравятся более, чем мои, и я люблю читать Ваши писания. Хорошо было недавно о женщинах, но еще лучше Буренин о Пыпине. Вот как надо писать, чтобы учить публику верному пониманию, но зачем это так редко и зачем в конце про жидов посажено ни к селу ни к городу?.. Зачем Вы не приняли Черткова и отчего не хотите напечатать перевод Л. Н. Т. "Суратская кофейня"? Ведь это и любопытно, и умно, и цензурно.

Пожалуйста, не рассердитесь, что я говорю с Вами о сердитости. Мне кажется, с нею очень беспокойно. С С. Н. Шубинским мы сердечно помирились, и я этому рад, потому что я люблю в нем многое хорошее, чего нет в очень многих. -- В 1890 году мне и Вам одновременно истекает 30 лет писательства... Длинный срок! Как бы Вас почествовать? Я должен умереть в 1889 году или в 4892. Есть такое показание. В 1889 было близко у этого, но, верно, отсрочено до 1892.

"Аск<алонский> злодей" окончен игрушечным образом. Я это знаю и знаю то, как бы надо было это разрешить в связи с житейской правдой: но Ключевский очень одобряет мой домысел и находит, что это "сделано в духе того времени". Это очень трудная и копотливая работа: я рад, что Вы ее теперь сами испытываете. Возьмите-ка вот за нее по пятиалтыннику за строчку, когда тут что ни слово, то чтение да розыски. Тут сколько с вас ни возьми, -- все "себе дороже стоит". -- Пишешь это, будто как Паганини иногда играл: "для кого-то одного в партере". Я очень жду, что Вы напишете: это не шутка, -- это трудно. А я в романе (который, собственно; скорее ряд картин, а не роман) сбился на тему "Татьяны Репиной".

Л. Н. отдал "Крейцерову сонату" не в "Русское богатство" и не в "Неделю", а в сборник, предпринимаемый в пользу бедствующего семейства покойного Сергея Андреевича Юрьева. Перепечатывать имеют право все... Ну, а если до истечения 10 лет право собственности перейдет к наследникам, и они "взочнут иск"?..  II. Лесков.

158  А. С. СУВОРИНУ  Ночь на 10 декабря 1889 г., Петербург.

Простите, что не сейчас Вам ответил. Письмо принесли при людях, и весь день всё люди. Черткова зовут Владимир Григорьевич (СПб., Выборгская стор., Ломанов переулок, дом Пашкова). -- Человек он искренний, тихий, но очень сильного и твердого характера, -- немножко фанатик. Личность очень достойная.

О "Кофейне" я, верно, напутал. Ч--ков говорил мне, что он "завозил" Вам этот перевод (из Б. Сент-Пьера), с тем чтобы Вы напечатали его в фельетоне, и спрашивал: как я думаю, напечатаете Вы или нет, "хоть без имени Толстого"? Я понял так, что перевод им оставлен у Вас, а теперь вижу, что, вероятно, Ч--ков держит его у себя до личного с Вами свидания. Эта вещица -- рассуждение о понимании божественной, творческой сущности. Оно очень любопытно и живо и, по-моему, -- совершенно цензурно. -- Покоя в Вашем положении быть не может, -- это правда, но пишете Вы все-таки очень хорошо -- сильно, образно и горячо. Рассказ лучше кончить "грехом". Это статочнее, но я ведь держался жанра и потому написал ближе к той развязке, какую дал Пролог. Писать эти истории очень трудно, но занимательно. Очень рад был бы, если бы Вы позвали меня прослушать рассказ, когда он будет написан. Я иногда бываю не бесполезным слушателем.  Преданный Вам  Н. Лесков.

P. S. Слыхали ли Вы, будто в Ак<адемии> худож<еств> открыто гнездо "юферастии"?.. Какова мерзость!.. А по компании судя, -- дело подозрительное.

159  В. М. ЛАВРОВУ  Ночь на 15 декабря 1889 г., Петербург.

Простите меня, отцы и братия: еще обману Вас на одни сутки. Сижу за рукописью не покладая рук, а работа вырастает, и ее оборвать невозможно. Готовясь печатать недосмотренное в рукописи, надо все стараться установить на место в первой части, чтобы не искать нитей после. У меня останутся недоправленными две последние главы, но самые для меня мучительные. О нездоровии своем я уже не говорю. Работа и забота о романе меня поглощает и заставляет забыть о себе. Роман начинает меня удовлетворять. Твердо уповаю, что 16-го, в субботу, я Вам первую часть вышлю. Рукопись измарана ужасно, но четко и толково. Читать, может быть, трудно, но в наборе затруднений не должно быть. Объем всего романа представляется мне около 10--12 листов. Название его "Чертовы куклы". Частей будет три или четыре, -- наверно еще не распределил. В первой части должно быть листа 3Ґ или 4. Она самая большая. Разделять его нельзя без ущерба для интереса повествования. Живые лица и имена их маскированы. Положения указаны только соответственные действительности. Место действия вовсе не названо. Приемы вроде комедии Аристофана "На облаках" или еще ближе -- вроде нашего "Пансальвина" или Хемницерова "Кровавого прута", но колорит и типы верные действительности (история Брюллова). Того, кто называется "герцогом", я иногда называю "высочеством", иногда -- "светлостью". Теперь мне трудно все это выследить и привести к однообразию. Прошу Вас ставить везде "светлость". Перерыв в феврале необходим. Иначе я не успею в сроки. К июню роман может окончиться. У Вас еще есть роман Виницкой, в котором, говорят, много достоинств, -- стало быть, Вам обходиться есть с чем. Перерыв дела не испортит, если роман интересен. Я делаю все, что может делать человек Вам искренне и доброжелательно преданный.  Н. Лесков.

Корректура будет мне необходима. Задержки за нею, по обыкновению, не будет. Так как рукопись должна прийти в Москву в воскресенье, то я ее адресую Вам на квартиру, в Шереметевский переулок. -- Всем кланяюсь. Виктора Александровича благодарю за присланную книжку.

160  А. С. СУВОРИНУ  25 декабря 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

Я глубоко тронут, потрясен и взволнован припискою, которую Вы сделали под Вашим сегодняшним рассказом. Волнение мешает мне говорить и о самом рассказе и о том, что я чувствую к Вам в эти минуты. Рассказ прелестен и по отношению к "Злодею" стоит как пушка к мортире: "Пушка стреляет сама по себе, а мортира -- сама по себе". Я Вам говорил, что Ваши дарования богаче моих, и особенно у Вас есть преизбыток гибкости, которая дает очень милый тон Вашим рассказам. В ней, то есть в этой гибкости, которою с Вами схожа Яковлева (Ланская), заключалась прелесть и привлекательность Ваших фельетонов былого времени. У меня ее нет или очень мало. Я, может быть, слишком торопился "определиться", а Вы легче меня сердцем и характером и сохраняете до сих пор некоторую неопределенность, а через нее и гибкость и живость. Я люблю Ваш талант и очень рад, что говорил об этом прежде этого случая, когда я чувствую себя растроганным Вашим заступничеством и слова мои могли бы показаться льстивыми. Но я уверен, что Вы знаете, что я не льстец и не искатель.; Я благодарю Вас за утешение в ином смысле -- не в литературном. Литературное значит меньше, чем жизненное... Я скорбел: как теперь свидеться и заговорить! -- а лишить себя этой возможности после 30 лет мне казалось ужасно!.. И именно как раз, как нарочно это в 30-й год... Это было мучительно. Ночь под р<ождество> Христово я читал до двух час<ов> письма Л. Н--ча "к разным лицам", и в том числе несколько раз перечитал письмо его к В<иктору> П<етровичу> по поводу затевавшегося протеста из-за Надсона, протеста, от подписания которого первый отказался я, и как раз по тем же соображениям, как и Толстой. Я же первый отказался и от "Сборников" на памятник Н--ну, и опять мы совершенно совпали в мотивах отказа с Л. Н--чем. Я читал и то, которое послано, и то, которое не было послано и известно только в черняке, и слезы много раз подступали у меня к горлу, и я любил В. П--ча и хотел бы просить и молить его о том же, о чем молил его Толстой... Я не говорю о несправедливости в суждениях, -- она, может быть, искрения, но я сожалею о старании "сделать человеку больно". Это, по-моему, ужасно, и когда это поймешь, то нет сил это переносить. Особенно ужасно "разъединить людей", которые уже видят "край жизни и плаванье злое кончают". Я не думал, что в эти же минуты что-нибудь подобное ощущаете и Вы... И подумайте теперь, как я сильно осчастливен Вами, и поверьте моей сердечной Вам благодарности.  Ваш Н. Лесков.

О значении Прологов надо бы потверже сказать. Пролога не священная и даже не церковная книга, а отреченная, так сказать "отставная". Притом там не все говорится о подвижниках, а часто подвижники говорят о "прилогах", то есть о случаях им известных, по-нашему -- рассказывают друг другу анекдоты... Разве это все свято и составляет "табу"? И разве я передаю Пролог? Вы правильно сказали: мы берем одни "темы". И разве христианке было логично идти по желанию мужа на чужое ложе? Нет, -- а язычнице это было логично, и она могла об этом рассуждать, а не прямо отбросить это по Павлу ("Муж не властен в теле жены"). Вот почему я оставил ее язычницею, с целомудренной натурою. Но все дело не в том, а зачем было усилие вредить мне, -- "делать больно", -- может быть, подложить дров в огонь костра, приготовленного для VI тома, что мне наносит тяжкий вред?.. Я не питаю к В. П. ни малейшей злобы и досады и сожалею о том, если я чем-нибудь мог вызвать в нем такое сильное раздражение. Во всяком случае, умышленно -- я ничего такого не сделал, да, кажется, и неумышленно не сделал.

"Данило" разрешен для народных книжек!.. Вот и уразумейте цензуру. И "Фигура" тоже. Этого я уж совсем не понимаю. Посылаю их Вам.

161  А. С. СУВОРИНУ  31 декабря 1889 г., Петербург.

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

По радушному зову Вашему полагал у Вас встретить Новый год, но внезапно последовал наезд родственников из Киева, и все дело смешалось: чтобы не огорчить их, надо встречать год "в родственном кружке". Простите мне, что не могу быть у Вас, не припишите это ничему иному, кроме причины мною объясняемой, и примите мой заочный привет, с желанием Вам всего доброго и успокоительного, ибо, по-моему, нет уже ничего дороже покоя, дарующего возможность "единобеседования с самим собою". У Вас же, -- Вы говорите, и это очевидно, -- в этом только и недостаток.

О том, что пишете, -- что "воздерживаешься от бранных слов, да вдруг и разбранишься", -- это правда. "Мужик год не пьет, а как черт прорвет, так он все пропьет". Ну, а все-таки год-то он прожил трезво, а то бы и года не жил. Себя совсем переделать, может быть, и нельзя, но несомненно, что намерения производят решимость, а от решимости усилия, а от усилия привычка, и так образуется то, что называют "поведением". Припомните-ка, каков был Л. Н--ч, и сравните -- каков он нынче!.. Все это сделано усилиями над собою и не без промахов и "возвратов на своя блевотины". Об этом нечто известно многим, да и сам он в одном письме пишет: "Только думаешь, что поправился, как, глядишь, и готов, -- опять в яме". Это согласно с Вами и ответ Вам. А если бы он не "поправлялся", -- то... каков бы он был с этим страстным и гневливым лицом?.. А он себя переделал и, конечно, стал всем милее и самому себе приятнее. Неужли это такая малость, что из-за нее не стоит и пытаться себя сдерживать? Я с этим не согласен и хоть часто бываю "в яме", но хочу по возможности из нее выбиваться. Л. Н. как-то говорил, что "никогда не надо оправдываться и возражать". Как я теперь понимаю -- это самая очевидная правда, и в нашем положении она нам многих истин дороже, потому что для нас это первая ступень, с которой надо начинать вылезать из "ямы". И это, кажется, не так трудно. Гете же писал, что он может молчать, "хоть бы его укоряли в воровстве серебряных ложек", а теперь взгляд на обязанности человека и на его достоинство еще благоприятнее молчанию, чем во время Гете. Я поступил дурно -- составил заметку, без которой очень бы мог обходиться, -- это подлило масла в плошку, и началось горение... человеку стало неприятно: "чего это он все вертится!.. Дай-кась, мол, я его..." Да с приговоркою: "не ходи вдоль лавки, не гляди в окно!.." И получилась во всяком разе неприятная и никому ни на что не нужная история, а виноват в ней всех больше я. Я не подал причины, но подал повод. Теперь мне это ясно, и я на себя очень недоволен. Желаю себе на Новый год, чтобы никогда подобного не повторять. -- Что о былинах пишете -- это правильно, но что об этом говорить -- только муть разводить. Л. Н. поступал с Прологами и с легендой Афанасьева "Родила баба двойню" так же, как и мы. В афанасьевской легенде нет почти ничего того, что написано в сказке "Чем люди живы": ни сапожника, ни дратвы, ни барина с крепким лбом. Но, повторяю, -- лучше обо всем этом замолчать и не спорить. -- Подписка у нас на Собрание очень недурна. Почали новую книжку билетов. Можно полагать, что имеем подписчиков около 600. По первоначальной смете это было близко к тому, чтобы издание окупилось. Уповаю, что оно и окупится, и благодарю Вас за оказанное Вами мне доверие. -- Портрет мой вышел никуда не годный, -- похож более всего на "Аскалонского злодея", и его приложить невозможно. Вчера послал заказ Брокгаузу и думаю, что это будет вернее и даже дешевле. Ваш портрет очень хорош. Я ожидаю себе обещанный Вами экземпляр.  Преданный Вам  Н. Лесков.

1890  162  С. Н. ШУБИНСКОМУ  16 января 1890 г., Петербург.

Достоуважаемый Сергей Николаевич!

Простите, что я замедлил отвечать Вам о Трубачеве. Дать экземпляр не штука -- особенно человеку, которого Вы рекомендуете, но у меня уже разобрали довольно этих экземпляров, и никто не напечатал статей, кроме "Киевлянина". Взяли экземпляры Михневич, Арс. Введенский и Бибиков, -- последний прямо с целью составить и предложить Вам мой "исторически-литературный портрет", как это делают нынче французы. Не сделали все эти господа ничего, а экземпляр стоит 20 рублей... Я хотел узнать от них: нет ли у них чего-либо уже готового. Арс. Введенский сказал, что он будет рад поместить у Вас статью в лист. Что Вы на это скажете? Если же он Вам удобен менее, чем Трубачев, то, пожалуйста, возьмите у Зандрока билет Трубачеву.  Преданный Вам  Н. Лесков.

163  С. Н. ШУБИНСКОМУ  <Январь 1890 г.>

От А. И. Введенского ответа нет. Согласны ли Вы будете доверить очерк Петру Васильевичу Быкову, основательности которого надо отдать все преимущества, особенно в историческом отношении, так как он составил всю мою библиографию? Лучше его никто не знает истории моих работ, и я рад бы был видеть очерк, написанный Быковым. Он на это согласен. Пригласите его к себе (адрес: Угол Коломенской и Кузнечного, 1/15, кв. 17).  Н. Лесков.

164  В. М. ЛАВРОВУ  13 марта 1890 г., Петербург.

Достоуважаемый Вукол Михайлович.

Так сильно я виноват перед Вами, что не знаю, как и оправдываться и каяться. На первое Ваше письмо я ежедневно собирался Вам отвечать и не отвечал, потому что болезнь и досаждения по поводу VI тома моих сочинений совсем меня расстроили до того, что я не был в состоянии ничего определить. Я весь изнервничался. Теперь вчера дело решено без всякого решения: никакой развязки не будет, и том останется под арестом без объяснений... Значит, 3 тыс. руб. пропало, и делай что хочешь. Вот под какими порядками приходится жить и еще работать самую нежную и нервную работу. Отсюда можете себе представить мое душевное состояние и в нем найдете извинение моей отупелости и неподвижности, вообще не свойственной и даже глубоко противной моему характеру. Наглая мерзость значительной подлости меня не побеждает, но исполняет равнодушием ко всему окружающему -- к себе самому и к любимому делу, В таком состоянии мне было тяжело написать Вам даже несколько строк, и теперь тяжело, но, однако, я себя преодолеваю и пишу.

"Рассказ кстати: по поводу "Крейцеровой сонаты" я начал и половину написал, но тут подошли неприятности, и работа выпала из рук. Завтра же примусь за нее снова, и о том, как пойдет дело, через неделю Вам напишу. Напишу и новые соображения о "Ч<ертовых> куклах", которые здесь очень нравятся и всех интересуют. Кажется, их можно будет продолжать.  Н. Лесков.

Всем кланяюсь.

165  А. С. СУВОРИНУ  13 апреля 1890 г., Петербург.

Я прочитал Ваш сегодняшний фельетон. Он мне очень нравится, за исключением одного небольшого места, в первом столбце. Почему это Вам "тоже не по душе" работа по евангелиям? Я думаю -- это просто так сказано... Или, может быть, это не "не по душе", а не по вкусу... Ваша душа очень много лучше, чем Вы о ней думаете, -- это по ней, ее надо жалеть и уважать за то, что Вы ей подваливаете под ноги и что она "яко добр жернов вся претирает". Толстой делает именно то, что теперь назрело: без веры жить нельзя, а верить в пошлости тоже нельзя. Очеловечить евангельское учение -- это задача самая благородная и вполне своевременная. "Не по душе" она только "торгующим благодатию", но Вам это говорить не пристало. Так мне это чувствуется. Я за Вашу душу, которая напрасно Вами оклеветана. "Душа по природе христианка" (Тертулиан).

Приходил благоприятель, нюхающийся с монахами, и сообщил, что старший из духовных цензоров был на днях у Лампадоносцева, и тот не утерпел и спросил его в разговоре:

"Не являлся ли к Вам Л<еско>в?"

Монах испугался и стал уверять, что он со мною "не знаком".

"Я спрашиваю: не приходил ли он просить о... своих сочинениях?"

"Нет, -- отвечал монах, -- да мы и ничего не можем сделать, потому что всё запретили по определению".

"Ну, конечно", -- отвечал Пбц. <Победоносцев> -- и тем кончился разговор, который вполне достоверен и достаточен для того, чтобы показать тон, данный тем, к кому я должен бы "явиться" и просить невесть о чем и выслушивать все, что вздумает сказать подлый и пошлый человек, стоящий на высоте бесправия.

Печатаем том X. -- Выпустим его в мае и затем станем подпечатывать том VI (с 16-го листа). Когда подпечатка будет готова (примерно к августу), тогда попросим запечатанный том распечатать; к 16-ти начальным листам присоединим то, что вновь подпечатаем, а отрезок (25 листов), -- чтобы опять запечатали и отдали на хранение, как это делается, -- на неопределенное время. Пусть пройдет 5--10 лет, и "Мелочи арх<иерейской> жизни" все-таки будут стоить по 1 руб. за экземпляр (2500 руб.). Поэтому их стоит сберечь.

Где?

Обыкновенно вырезки оставляют в той же типографии, где печаталось. Это так делается, но П. П. Коломнин этого не хочет; а я не хочу на него ни роптать, ни жаловаться и могу представить лицо, которое возьмет листы к себе и под свою расписку... Это не трудно, но трудно поверить, что Вы (Ваша душа) позволите, чтобы к числу моих обид прибавилась еще одна, исходящая от Вашего имени, -- чтобы меня гоняли с этими листами по городу и заставляли просить Вольфа превосходить Вас в снисходительности и деликатности к товарищу... Я не хочу и не могу этому поверить до тех пор, пока услышу это от Вас самих. -- Я Вас прошу, любезный друг и товарищ Алексей Сергеевич, повелеть Н. Ф. Зандроку, чтобы отрезки VI тома были приняты на хранение в кладовую, пока время изменит обстоятельства. Стыдно мне просить об этом другого человека!  Преданный Вам  Н. Лесков.

166  С. Н. ШУБИНСКОМУ  2 мая 1890 г., Петербург.

Достоуважаемый Сергей Николаевич!

Я прочел статью Арсения Иван<овича> Введенского в майской книжке "Историч<еского> в<естника>" и глубоко благодарен за нее и автору и Вам. Статья эта вполне справедлива, умна, благородна и благожелательна, а притом она строга и требовательна и не льстива -- что мне особенно дорого и приятно. Это первая статья, которую я прочел о себе, чувствуя в критике настоящую честность, искренность и ясное понимание. Я очень счастлив, что дожил до удовольствия прочесть о себе мнение человека искреннего и понимающего дело. Что он ставит мне в укор, то все правильно заслуживает замечания и укоризны, и он обидел бы меня, если бы отнесся ко мне снисходительнее. Словом: я очень рад, что Вы остановились на этой статье Введенского, и прошу Вас принять от меня глубокую за нее благодарность.  Ваш Н. Лесков.

167  П. И. ВЕЙНБЕРГУ  11 мая 1890 г., Петербург.

Достоуважаемый Петр Исаевич!

На почтенное письмо Ваше, в котором Вы спрашиваете моего мнения о том, что бы Вам взять в "Славянский сборник" из моих сочинений, откровенно и чистосердечно говоря, я думаю, что лучше бы всего совсем ничего не брать, так как я не только не партизан славянофильского настроения, но даже просто не люблю его. Но мешать Вашему намерению цитировать не могу и не усиливаюсь к этому. Скажу одно, что "Соборяне" уже трепаны и перетрепаны, и я не стал бы еще раз их трепать. Притом же Туберозов едва ли был в "природе", -- он не более как "плод моего воображения". Я бы на Вашем месте и для Ваших. целей взял бы или "Пигмея", или "Однодума", или "Боброва" (из "Кадетского монастыря"). Все эти очерки есть в I томе Собрания и отдельно в "Трех праведниках". Вы их всегда легко достанете на просмотр.

Достопримечательности моей жизни заключаются в том, что я родился 4 февраля 1831 года, Орловской губернии и уезда в селе Горохове; происхожу из дворян Орловской же губернии; воспитывался в Орловской губернской гимназии; служил в гражданской службе очень мало и увлечен в литературу Громекою в 1860 году. В литературе был постоянно руган. Впрочем, подробности обо мне собирал П. В. Быков для статьи, которая, кажется, должна появиться в следующем No "Иллюстрации". Я к этому ничего прибавить не могу. Быков знает об этом больше, чем я сам помню.  Преданный Вам  Н. Лесков.

168  А. С, СУВОРИНУ  11 мая 1890 г., Петербург.

В сегодняшнем фельетоне Вы едва ли были справедливы. Разве Лейкин не выразил жизни рыночного быта и мастеровщины? Разве Атава не выразил дворянского рассеяния и "оскудения"? Мельников не воспроизвел быта раскола и староверия, и я, хотя слабо, не передавал духовенства, богомолов и нигилистов?.. Пусть мы это делали хуже, чем Григорович, но, однако же, все-таки делали, -- и многим казалось, что мы делали это с хорошим знанием описываемой среды. Вы или увлеклись и ошиблись, или же не хотели быть беспристрастным. Лейкин, Атава и Мельников всегда останутся хорошими знатоками и описателями занимавшей их группы русских людей..  Ваш Н. Лесков.

169  С. Н. ШУБИНСКОМУ  2 июня 1890 г., Нарва.

Получил июньскую книжку "Историч<еского> вестника" и прочел отзыв Трубачева о "Горе". Покорно Вас благодарю за внимание и за ласку. Трубачев очень добр ко мне, но он не сказал мне лести и не оскорбил истины: "Гора" требовала труда чрезвычайно большого. Это можно делать только "по любви к искусству" и по уверенности, что делаешь что-то на пользу людям, усиливаясь подавить в них инстинкты грубости и ободрить дух их к перенесению испытаний и незаслуженных обид. "Гора" столько раз переписана, что я и счет тому позабыл, и потому это верно, что стиль местами достигает "музыки". Я это знал, и это правда, и Трубачеву делает честь, что он заметил эту "музыкальность языка". Лести тут нет: я добивался "музыкальности", которая идет этому сюжету как речитатив. (То же есть в "Памфалоне", только никто этого не заметил; а меж тем там можно скандировать и читать с каденцией целые страницы. Мне самому стыдно было на это указывать, а старшие этого не раскушали... А Трубачев это уловил... Это ему делает честь перед старшими.) Очень буду рад, если Тр. попомнит урок, полученный им от Скоробрешки, и освободится от льстивости и искательности. Он умеет читать, -- это уже кое-что обещает.

Прочел еще Сатина... Хорошо! Особенно низ 590 стр. Велят "отступать", то есть перестать драться, убивать и отнимать чужое, а он прется и лезет... Этот он-то и служит идеалом юноше и его руководствует... "Вот оно! Вот формула: так и должно быть: человек в бою принадлежит богу". -- Чем не философ и не христианин! Положил бы на землю книгу, в которой сказано, что "бога нет в боях", а "бог в мирных почивает", а на эту книгу положил бы головами автора и рядом с ним редактора, да обоих бы и отодрал "во славу бога браней".

Как Вам не стыдно поощрять в молодых людях такие идеи!

И это называется "бог сжалился надо мною -- я прозрел"!.. Полез к морде...

Эх, Сергей Николаевич, ей-право стыдно! Бог сжалился и научил драться... Эх, как гадко!.. Неужли Вам не противно?

Дай бог Вам "прозреть".  Любящий Вас  Н. Лесков.

170  В. М. ЛАВРОВУ  9 августа 1890 г., Усть-Нарва.

Достоуважаемый Вукол Михайлович!

Я получил здесь, на летнем своем пребывании, Ваше письмо, адресованное в Петербург. Все лето я старался быть в покое, чтобы поправить сколько возможно свое здоровье, и, кажется, немножко поздоровел, но писанием не занимался. Теперь собираюсь 15 августа назад в Петербург (Фурштадтская, 50, кв. 4) и там, вероятно, примусь за какую-нибудь работу. Готового у меня есть только небольшая сказка "О царе Доброхоте и о простоволосой девке". Она величиною в 1Ґ листа. Тотчас по приезде я ее отдам переписать и пришлю Вам до конца августа; а может быть, и сам лично привезу для того, чтобы поговорить о "Куклах" -- как с ними быть, или о другом, что мне хочется сделать. Думаю, что вернее всего я приеду сам. Напишите мне теперь (в П--бург). Застану ли я Вас в Москве во второй половине августа и нужна ли Вам сказка?

Кланяюсь Виктору Александровичу и Митрофану Ниловичу.  Искренно Вас любящий  Н. Лесков.

171  Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ  20 сентября 1890 г., Петербург.

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Мне очень совестно перед Вами за мою неисправность, а она все еще продолжается: я не могу в обещанный срок справиться с "Оскорбленной Нэтэтою". Это очень сложная и трудная вещь, для которой надо много читать и набирать мозаикою. Я болен и устал от работ этого прихотливого рода. О "Нэтэте" могу сказать только, что я ее постараюсь доделать и никому, кроме Вас, не предложу; но я не могу надеяться исполнить это в нынешнем году. Притом же меня оторвало от Прологовых тем нечто текущее и живое: меня интересуют заботы германского императора, которым я глубоко сочувствую, не стесняясь тем, что не ожидаю от них большой пользы в ближайшем будущем; но тем не менее это заботы великого значения, и его "почин дороже денег". Однако же он все-таки теперь ничего не сделает, и, кажется, можно видеть, почему именно он ничего не сделает?

В одной старой книге есть к этому прибаутка, взятая в сборник Л. Н. Толстым. Из этой темы и затей императора я смазал "Сказку о большом Доброхоте и о простоволосой девке".

Она цензурна, а объем ее около полутора листа. Намек ее сильно маскирован, так. что ничего личного нет. Она готова и переписана. Не хотите ли Вы ее получить в этом году вместо "Нэтэты", которой я скоро исполнить не могу, да и Вам, в журнальном смысле, "Доброхот" сослужит более службы, чем изнасилованная римлянка III века.  Готовый к услугам  Н. Лесков.

172  А. И. ФАРЕСОВУ  20 сентября 1890 г., Петербург,  вечером.

Достоуважаемый Анатолий Иванович!

Получил Вашу записочку и очень Вас благодарю за внимание и за память, но Вы знаете, какое у меня ненадежное здоровье... Я постараюсь быть, но обещаться не смею. Притом же я в разговорах не попадаю нынче в тон господствующих течений, и надо все спорить или делать вид согласия с тем, о чем не хотел бы и слышать. Это требует здоровых нерв, а не моих -- сильно подержанных. В субботу были у меня Ясинский и Бибиков. Первый, -- продли бог ему веку, -- был ко мне снисходителен, но второй не скрывал своих преимуществ в знаниях и литературном понимании и так меня припугнул, что я смирился и умолк, чтобы избегнуть согласия и не подвергаться еще более суровому обращению в собственном доме и при сторонних лицах... Вот ведь к чему ведут в наши дни "общения"... И в своем-то домашнем угле неспокойно, а на люди уж и глаза казать боязно. Ей-право, я не шучу. Что уж тут толковать, когда "иные люди в мир пришли" и идет "их царствие". Мне все кажется, что не о чем уже и толковать нам -- староверам. Всё мы знаем -- "на чем висит хвост", и лучше нам сидеть тихо по своим углам и молчать в согласии с тем, что мы почитали за истину; и другой истины не знаем, да, пожалуй, и не хотим.

Как я завидую Шеллеру, что он, при своей верности добрым идеям, может безнаказанно всех этих господ видеть и слышать! -- Какое это благополучие! Вчера опять был дебат о Шеллере. Опять злился. А потом о Л. Н. Толстом, что он "едва ли честный человек, а скорее рекламист". Тпфу ты, пропасти на них нет! Ну, "камо пойду от лица их и камо бежу?" Не сердитесь, друг любезный, если я не приду: я болен, и мне дорога неприкосновенность всего того, чем я жил и что теперь хотят втоптать в грязь. Заходите лучше ко мне, без счета визитами: мне у себя все-таки смелее. У меня на дому меня, кроме Виктора Ивановича, никто открыто не презирает. -- Поклон мой Вашей супруге.  Ваш Н. Лесков.

173  А. К. ШЕЛЛЕРУ  26 сентября 1890 г., Петербург.

Уважаемый друг Александр Константинович!

Из готовых и несколько сомнительных вещей у меня есть одна, наименее сомнительная, тщательно сделанная "Сказка о большом Доброхоте". Я ее уже много "присмирял", и присмирил до того, что более уже нельзя. Теперь, мне кажется, она может пройти. Ее я Вам и позволяю себе предложить, с тем условием, чтобы Сергей Емельянович распорядился ее набрать, прислал бы мне корректуру и, по выправке мною корректуры, сделал бы для меня два оттиска, а затем особый оттиск послал бы к цензору: но ни в каком случае не посылал бы ему рукопись, десять раз переписанную и опять сильно поправленную. Я полагаю, что Вы и Сергей Емельянович признаете это мое желание справедливым и удобоисполнимым. Обо всем остальном, вероятно, успеем поговорить после того, когда нам станет известно, что сделает цензор.  Искренно Вас уважающий и любящий  Н. Лесков.

P. S. За рукописью можете прислать, когда Вам угодно, -- но только лучше, чтобы она была у меня под рукою до тех пор, пока С. Е. найдет благовременным ее набирать. Пока она у меня, я все-таки от времени до времени к ней возвращаюсь. Она написана довольно трудною манерою и требует ухода в стилистическом отношении.

174  Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ  12 октября 1890 г., Петербург.

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Я получил Ваше письмо о "некоторых словах" и о цензорах, к которым питал и питаю глубокое и искреннее презрение, и говорить о них избегаю. Московские издания, однако, часто приводят меня в соприкосновения, которые мне всегда крайне неприятны. "Слов" нецензурных в сказке моей нет, но, может быть, есть мысли, которые не понравятся той или другой цензурной бестии, -- этого я не знаю, но на изменение мыслей согласиться не могу. Письмо Ваше, к сожалению, очень лаконично и неясно показывает дело. На вопрос в такой форме я отвечать Вам не могу. Потрудитесь приказать сделать набор и пришлите мне два экземпляра -- один чистый, сделанный полностью с рукописи, а другой с обозначением тех изменений или выпусков, которые Вы пожелаете сделать по требованиям цензурных чиновников. Тогда я буду ясно понимать, о чем идет дело, и тотчас же ясно Вам отвечу, и между нами не будет места ни для каких недоразумений. Без этого же я не могу дать Вам ответа и усердно прошу Вас прислать мне набор, сделанный полностию с рукописи. О том, что неотразимо, -- я, разумеется, спорить не стану.  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

175  Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ  23 октября 1850 г., Петербург.

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Я писал Вам, что не получил второго оттиска сказки. На другой день оттиск этот был получен, и я прошу извинить меня, что побеспокоил Вас неосновательно.

Сегодня отправил Вам заказною бандеролью выправленную корректуру. Она довольно помарана, и Вы мне это не вмените в вину... Я никак не могу воздержать себя от поправок и переделок, пока к тому есть какая-нибудь возможность, а типографский набор почему-то всегда обладает свойством обнаруживать в произведении такие недостатки, которых не замечаешь в рукописи, хотя бы и много раз переписанной. Сказка наша теперь, мне кажется, выиграла в своих литературных качествах, и оттиск, который у меня остался, теперь мне уже не удовлетворяет, и я усердно прошу Вас приказать прислать мне один оттиск сказки по исправлении присланной мною сегодня корректуры. Это уже не для поправок, а для меня самого. Пожалуйста, исполните эту мою просьбу.

Теперь о "Нэтэте", которую мне затерзал Маркс. Ему очень нравится название и фабула, удобная для иллюстрации, и он настойчиво просит снестись с Вами и предложить Вам другую работу вместо "Оскорбленной Нэтэты", а эту дать ему. Я не могу этого сделать без Вашего согласия, так как "Нэтэта" Вам обещана, но Маркс думает, что он может это уладить сношением с Вами через В. П. Клюшникова. Я не знаю, что в этом направлении сделано или еще будет сделано, но, с своей стороны, считаю данное Вам слово для себя обязательным и об этом на всякий случай Вам сообщаю. При этом "Нэтэты" все еще пока нет, а у меня есть вещь готовая и тоже не лишенная художеств<енного> букета, но современная и немножко "направленская" (антиханжеская). Для журнала, по-моему, это лучше небольшого, чисто художествен<ного> очерка. "Злоба дня" всегда найдет более отклика в сердцах читателей, которым ладон и кадило очень начадило. Однако то, о чем я пишу, может быть и не совсем под стать Вашему журналу, а может быть, я и ошибаюсь. Только не подумайте, пожалуйста, что я способен "позволить сманить себя". Если Вы не хотите отступиться от "Нэтэты", то я об этом и говорить не буду.  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

P. S. Моя готовая повесть называется "Полуношники" и имеет около 8 листов, -- разделять ее нельзя, то есть неудобно.

176  А. С. СУВОРИНУ  31 октября 1890 г., Петербург.

Простите мне, старый друг, неосмысленную фразу в спешно написанной к Вам записочке. Конечно, не думаю же я, что, кроме разговора об издании, мне с Вами и говорить не о чем! Это вышло от поспешности и от радости, что насчет издания уже не может быть тягостных для меня переговоров... Я этим досыта намучился и настрадался. Теперь я спокоен и рад, потому что дело себя оправдало и я снова никому не должен. А потому и простите мою обмолвку.

Благодарю Вас за желание меня видеть и зайду к Вам на сих днях. Я Вас видел в магазине, но видел, как Илья видел Егову, -- "задняя" Ваша, когда Вы уходили к Зандроку; а мешать Вашему разговору с Н. Ф. -- не хотел. Ходите хорошо -- бодро, не только шибче меня, но даже бойчее Авсеенки, который должен служить всем нам на зависть, ибо до сих пор еще "бегается"... Молодчина! Здоровье мое не восстановилось, но немножко поправилось, а главное -- я привык к болезни, которая возвышает меня в своем роде до сходства с Грозным. Смеялись над Ал. Толстым, что он заставлял Годунова убить Грозного на сцене взглядом, а со мною это возможно в действительности. Я живу -- читаю и даже пишу, но малейшее потрясение -- депеша, незнакомое письмо, недовольный взгляд -- тотчас же вызывают в аорте мучительнейшие боли, от которых надо лежать и стонать... Так и живу и пишу кое-что, всегда под сомнением: можно это или не можно? Скоро буду женить сына... Он у меня малый хороший, хоть и подурачился. Берет девушку добрую, скромную, хорошо воспитанную и с собственным куском хлеба про черный день. -- Рановато немножко -- ему 24, а ей 18, -- но ждать не хотят, ну и бог с ними: пусть женятся!  Ваш Н. Лесков.

P. S. Орлову вчера же написал, чтобы он сам изъяснил Вам все, что касается Паскаля. Это короче и лучше; а то еще чего-нибудь напутаешь.

177  А. С. СУВОРИНУ  2 ноября 1890 г., Петербург.

В статье о сожигании трупов (сегодня) несколько раз употреблено слово "поднос" -- в смысле совсем не соответственном, тогда как в русском языке есть для этого снаряда два очень точные и ясно определяющие слова: 1) сковорода и 2) противень (то есть сопротивляющийся огню). Последнее было бы особенно уместно и ясно. У него (то есть у снаряда) и вид-то кухонного противня, а не подноса.

178  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  23 ноября 1890 г., Петербург.

"Поумнел" положительно очень хорошая вещь. Побольше бы такой беллетристики. Честь и хвала Боборыкину: умно, положительно чрезвычайно интересно и весьма полезно. Недостаточки если и есть, то их надо искать и придираться. Я очень утешен этим литературным явлением. "Тартарен" этот мне не нравится. Это что-то на дыбе тянутое и мученое. Козлов молодцом со своим переводом. В рецензиях есть хорошие "хватки", как, например, об Агриппине.

На днях имел письмо от Льва Николаевича и отвечал ему, что приеду, кажется, вместе с Вами, а потом писал Марье Львовне о том же и добавил, что графиня Софья Андреевна, вероятно, получит от Г<ольце>ва письмо с вопросом: удобно ли будет, если мы с ним вместе приедем дня на три? Писал же я так, потому что Вы так говорили, а теперь прошу Вас поддержать мою линию и в самом деле графине написать, а об ответе ее мне сообщить. Я намереваюсь распределить время так, чтобы в Москве не останавливаться, так как это напрасная трата "кошеля и часу". Хотелось бы заехать за Вами, а для этого надо, чтобы точно условиться, что нравам московским, кажется, очень противно.

Н. Н. Ге очень сожалел, что ему не пришлось с Вами повидаться, а я жалею, что мне не довелось с Вами проститься.

Жму Вашу руку и кланяюсь супруге Вашей.  Н. Лесков.

179  Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ  30 ноября 1890 г., Петербург.

Усердно благодарю Вас, достоуважаемый Дмитрий Николаевич, за внимание к моим просьбам. Конечно, лучше сделать так, как Вы пишете. Пришлите мне дефектов и более ничего не пробуйте. Только пришлите дефектов побольше.

Встречена сказка публикою очень живо. Точно как я будто до сих пор ничего не писал. Очень любопытны толкования, -- что именно следует разуметь в этой сказке. Толкования самые разнообразные: "вкус бо ее отвечает желанию вкушающего". Провели Вы ее очень хорошо, поместив под "белое крыло ангела". Пока этим видением любуешься, -- измигул Разлюляй и проскакивает в подворотню.

"Полуношники" еще под сомнением у их автора. Я еще съезжу на сих днях к Толстому, -- ему почитаю, а потом надумаюсь, как быть. Я боюсь, что они Вам не к кадрили.  Ваш слуга  Н. Лесков.

180  А. С. СУВОРИНУ  5 декабря 1890 г., Петербург.

Я потому не писал Вам, Алексей Сергеевич, что знаю, как горячо и страстно Вы относитесь к делу, которое в данном случае, -- казалось мне, -- требует только выдержки и настойчивости с тем лицом, виновность которого очевидна. Я не хотел Вас беспокоить до тех пор, пока окажется, что без Вас уже нечего делать. Этим я Вас не отстранял и нимало не обидел. Впрочем, прошу извинения.

Что я ничего не утрачу в моем имуществе "при Вас", -- я в этом не сомневаюсь; но когда дело идет о Неупокоеве, то, -- уж извините меня, -- я желаю и буду говорить тем тоном, которым пристойно говорить с ним и о нем, доколе он таков, каков он есть... У кого только нет VI тома? (кроме меня). Что мне судить о чьей-либо прикосновенности или неприкосновенности, когда я знаю людей, покупавших VI том у букинистов, и последнее доказательство этому я имел еще вчера. Я несомненно знаю, что VI том брали, дарили, продавали и продают и что это делал не я и не с моего согласия. Вот непререкаемый и доказанный факт, который меня обижает и против которого я давно бы должен был что-нибудь делать, но я терпел и думал, что они по крайней мере помнят счет и не расстроят комплекта; но они так увлеклись, что и перед этим не остановились, -- вероятно надеясь, что "относительно обязанностей типографии не может быть никакого сомнения"... Об этом спорить нечего: факты налицо. Еще на днях VI том был предложен моему родственнику, печатающему свое сочинение в типографии Скороходова...

Может быть, Вы могли бы снести все это в полном спокойствии и в этом случае превзошли бы меня в благородстве и кротости, но я уж терпел, терпел нахальства этого типографского "хама", да, наконец, и не выдержал -- написал Коломнину, чтобы он напомнил ему о необходимости собрать комплект. Чем же можно заставить такую личность опомниться? Я думаю, одним указанием на опасность, которой он сам подвергается.

Более я ничего не сделал, и никакого моего "поведения" нет, и я воздержусь от ответа на все, что в Вашем письме есть резкого, дерзкого и несправедливого. Мое "поведение" я стараюсь уберегать от всякой обиды людям, и в отношении к Вам оно, во всяком случае, совершенно чисто и безупречно. Вы во мне сомневаетесь, а я в Вас нет, и в Петре Петровиче -- нет; а в том, кто сделал себя явно сомнительным, -- я сомневаюсь.  Ваш слуга  Н. Лесков.

181  А. С. СУВОРИНУ  14 декабря 1890 (св. Филимон),  Петербург.

От всего сердца благодарю Вас за критику. Я люблю Ваши мнения. В отзыве Вашем есть нечто сродное с отзывом Толстого. Только тот снисходительнее. Сказки скучно писать современным языком. Я начал шутя обезьянить язык XVII века и потом, как Толстой говорит, "опьянил себя удачею" и выдержал всю сказку в цельном тоне. Почему Вы не знаете "измигул" и "сутемень" -- это меня удивляет! А Горбунов, Пыляев и Максимов небось знают... Вы это прикидываетесь незнайкою. А сказка -- просто "штучка", которая художественна, смешна, но без замысла и вызывает улыбку и маленькое раздумье. А опытный писатель, как Вы и Толстой, вероятно почувствовали: "Тут поработано!" Мне просто хотелось дать хорошенькую штучку. Государство меня совсем не занимает.  Преданный Вам  Н. Лесков.

1891  182  Л. Н. ТОЛСТОМУ  4 января 1891 г., Петербург.

Досточтимый Лев Николаевич!

Получил я Ваши ободряющие строчки по поводу посланного Вам рождественского No "П<етер>б<ург>ской газеты". Не ждал от Вас такой похвалы, а ждал, что похвалите за то, что отстранил в этот день приглашения литературных "чистоплюев" и пошел в "серый" листок, который читает 300 тысяч лакеев, дворников, поваров, солдат и лавочников, шпионов и гулящих девок. Как-никак, а это читали бойко и по складам и в дворницких, и в трактирах, и по дрянным местам, а может быть кому-нибудь что-нибудь доброе и запало в ум. А меня "чистоплюи" укоряли, -- "для чего в такое место иду" (будто роняю себя); а я знал, что Вы бы мне этого не сказали, а одобрили бы меня, и я мысленно все с Вами советовался: вопрошал Вас: так ли поступаю, как надобно? И все мне слышалось: "двистительно" так и надобно. Я и дал слово Худекову дать ему рассказ и хотел писать "О девичьих детях" (по поводу варшавских и здешних детоубийств и "Власти тьмы"), а тут вдруг подвернулась этакая история с Мих<аилом> Ив<ановичем> Пыляевым. Я и написал все, что у нас вышло, без прибавочки и без убавочки. Тут с начала до конца все не выдумано. И на рассказ многие до сей поры сердятся, и Мих. Ив. смущают спорами, так что он даже заперся и не выходит со двора и болен сделался. Я ему Ваше письмо отнес и оставил для утешения; а одна купчиха ему еще ранее прислала музыкальную "щикатулку" -- "чтобы не грустил". Он и не грустит о пропаже, а надоели и мне и ему со спорами: "К чему это касающе и сообразное". Тут и подоспело от Вас подкрепление, за которое Вас и благодарю.

Под Нов<ый> год повреждал свое здоровье у Суворина шампанским вином и слышал от Алексея С<ергееви>ча о присланном ему от Ч<ерт>кова рассказе, сост<авленном> Вами по Мопассану. Ч--в пишет, чтобы "не изменять ни одного слова", а С<увори>н видит крайнюю необходимость изменить одно слово -- именно слово "девка", имеющее у нас очень резкое значение. Я думаю, что эту уступку надо сделать, и советовал С<увори>ну писать об этом прямо Вам, так как этак дело будет короче и есть возможность скорее сговориться. Положение Ваше в людях такое, как надо быть. "Ускоки" набегают и шпыняют воздух в Вашем направлении. Зато Вы помогаете и "карьерам". Так, например, гнилозубый Аполлон, как 1 No цензуры иностранной, дал "брату Якову" поручение составить доклад о Ваших сочинениях на англ<ийском> языке. "Бр<ат> Яков" трудился и гнусил: "Каково это мне: я должен его запрещать". И, разумеется, запретил. Тогда, "Аполлон" сказал ему, что это ему "в воспитание", и затем, чтобы утешить его, -- привел к нему Лампадоносца и Терция... И возвеселися Иаков, и теперь уже не смущается, и "стих" против Вас сочинил, и Никанора стихом же оплакал... И говорят, будто ему теперь "другой ход дадут". Страхов стал лепетать какой-то вздор. Влдм. Соловьев держит себя молодцом, и с ним приятно спорить и соглашаться. Меня все занимало, как теперь у нас, о чем ни заговори -- обо всем хотят судить "с разных точек зрения", -- и потому все выходит поганое чисто и чистое погано. А Вл. Сол<овьев> подметил у всех "три измерения": нигилистическое, православное и практическое. Александр Энгельгардт по одному из этих измерений оставил деревню, и живет здесь, и сидит у Головина (Орловского) и у Лампадоносца, и поступает на службу инспектором сельск<ого> хозяйства с большим жалованьем; а ходатай за него Лампадонос, у которого жена доводится Энг<ельгар>дту племянницей. И Менделеев "тамо же приложися", -- и примеры эти не останутся беспоследственны... Вспоминаешь Салтыкова: "Все там будем!!." Видеть Вас очень жажду и не откажу себе в этом; приеду один и с работою на 3--4 дня (если не стесню собой). Мне теперь хочется побыть с Вами вдвоем, а не в компании.  Любящий Вас  Н. Лесков.

Чистокровный нигилист А. Михайлов (Шеллер) ругает в "Живоп<исном> обозрении" Н. Н. Ге и напечатал картину, как "от<ец> Иоанн" исцеляет больную... А заметьте, что этот их "отец Иоанн" называется "Иван Ильич".

Усердно прошу сказать мой поклон графине Софье Андреевне, Татьяне Львовне и Марье Львовне. Я часто вспоминаю, как мне у Вас было хорошо.

Повесть моя еще у меня, и я не спешу, -- боюсь. Не переменить ли заглавия? Не назвать ли ее: "Увертюра"? К чему? К опере "Пуганая ворона", что ли?

183  Л. Н. ТОЛСТОМУ  6 января 1891 г., Петербург.

Цензура не пропускает рассказа "Дурачок", которого корректуру я послал Вам вчера. Пожалуйста, не посылайте этого оттиска Черткову, а оставьте его у себя.

Хотел бы знать о нем Ваше мнение.  Н. Лесков.

Цензор (Пеликан) сказал Тюфяевой, изд<ательнице> "Игрушечки", будто им не велено пропускать ничего, что пишете Вы и я, и обо всем "докладывать". Врет небось.

184  Л. Н. ТОЛСТОМУ  8 января 1891 г., Петербург.

Не надокучил ли я Вам, Лев Николаевич, своими письмами? Все равно -- простите. Чувствую тягость от досаждений, мешающих делать то, что почитаю за полезное, и томлюсь желанием повидаться с Вами, а этого сделать немедленно нельзя. От досаждений болею, а от болезни делаюсь излишне впечатлительным. Рассказ Ч<ерт>кову пошлите. Я согласился на дурацкие помарки цензора, и рассказ выйдет искалеченный, но все-таки выйдет. Пусть Ч<ерт>ков пробует искать с ним удачи, где знает. "Христос в гостях у мужика" запретили. Конечно, то же будет и с "Фигурой". Вероятно, то, что цензор сказал Тюфяевой, -- правда: "Ничего не будут пропускать"... Сегодняшняя статья в "Нов<ом> вр<емени>" подбавит к этому охоты и форсу... Повесть свою буду держать в столе. Ее, по нынешним временам, верно, никто и печатать не станет. Там везде сквозит кронштадтский "Иван Ильич". Он один и творит чудеса. На сих днях он исцелял мою знакомую, молодую даму Жукову, и живущего надо мною попа: оба умерли, и он их не хоронил. На днях моряки с ним открыли читальню, из которой, по его требованию, исключены Ваши сочинения. На что он был нужен гг. морякам? "Кое им общение?" "Свиньем прут" все в одно болото. Об Энгельгардте сказывают что-то мудреное, будто он "всех перехитрить хочет"... Не наше дело знать про хитрецов. Видел в "Посреднике" книжечку "Новый английский милорд Георг" в обложке, напоминающей настоящего "английского милорда" лубочного... А содержание доброе, хотя и неискусное. Это тоже "хитрость", но она мне понравилась... Иван Ив<анович> Горбунов уже прельстился этим и пишет "Еруслана", а мне захотелось написать "Бову-королевича", и с подделкою в старом, сказочном тоне... Что Вы на это скажете: делать или нет? Посмотрите, чем "Родина" начала: венец нового лета божией благости. Кланяюсь Вашим домашним.  Любящий Вас и благодарный Вам  Лесков.

185  Л. Н. ТОЛСТОМУ  12 января 1891 г., Петербург.

Досточтимый Лев Николаевич.

Был у Суворина и дал ему прочесть Ваше письмо, в месте, касающемся рассказа. Суворин был очень рад тому, что этим путем получилась развязка, которой напрасно ожидали от Ч<ерт>кова. Теперь рассказ пойдет на следующей неделе. Изменения будут только в том, что придется выпустить слово "похоть" и заменить слово "девка", имеющее специальное значение, -- словом "женщина". Что же касается заглавия, то мы его обдумывали втроем и остановились на предложенном мною названии по имени, то есть "Франсуаза". Это -- самое удобное, простое, краткое, скромное и "приличное". Кроме того, по этому имени легко будет и вспоминать произведение. Ваше имя нигде упомянуто не будет. Думаю, что все это сделано как следует. Заглавия вроде "Сестра" или "Ошибка", по-моему, были бы хуже, чем "Франсуаза".

Здоровье мое худо, а веселость, или, лучше сказать, желание шутить, нападает с досады. Смотришь, смотришь на всю окружающую благоглупость, да и сам задурачишься. Написал в самом архаическом "штыле" -- "Сказание о протяженносложенном братце Иакове, -- како изыде на ловитвы своя и усрете некоего льва, рыкающа при поляне, и осети его, и множицею брався с ним, и растерза его, и обрете нескудно злата, на нем же и опочи в мире со ужики свои". Там же есть "эпизода" о Вышнеградском, "како плакася, иже рекут его вора быти", и поэты возводят его на Геликон и низводят на землю освященного и с новым именем -- "Всевышнеградский". Смотрю, как "Иван Ильич" ходит к нам в больницу исцелять и всегда бормочет только над одною больною, а разом о всех почему-то не молится. Предложил этот вопрос "сестрам милосердия", и они смутились... Область же его все расширяется "милостью божиею" -- так, в день его юбилея, когда он (по отчетам хроникеров) съел подряд три обеда и "встал с удивительною бодростью", -- председатель общества трезвости, именитый законоучитель П<етер>бурга протоиерей Михайловский, ошибся мерою вина и, приняв на нутро более, чем можно главе трезвенных, -- не встал вовсе, а был изнесен на руках своих духовных детей, а Иван Ильич его от этого не исцелил, а теперь сам избран на его место, так как он не пьет иного вина, кроме мадеры братьев Змеевых в Кашине. Кроме же этих событий, современная жизнь у нас не являет ничего достойного внимания. Поездку к Вам опять должен отложить, так как получил известие из Киева, что 20 генв<аря> ко мне будут оттуда брат с племянницей. Вероятно, поеду тогда, когда они поедут назад через Москву, и я с ними до Тулы.  Преданный Вам  Н. Лесков.

В Конст<антиновском> воен<ном> уч<илище> дежурный офицер донес на юнкера, что тот "имел книгу "Мелочи архиерейской жизни". Юнкера посадили под арест.

186  Л. Н. ТОЛСТОМУ  20 января 1891 г., Петербург.

Очень благодарен Вам, Лев Николаевич, за Ваши письма. Они не писаны с тем, чтобы меня поддерживать и ободрять, а производят то и другое. Вы не ошибаетесь, -- жить тут очень тяжело, и что день, то становится еще тяжелее. "Зверство" и "дикость" растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества. И при этом еще какой-то шеренговый марш в царство теней -- отходят все люди лучших умов и понятий. Вчера умер Елисеев, а сегодня лежит при смерти Шелгунов... Точно магик хочет дать представление и убирает то, что к этому представлению не годно; а годное сохраняется... "Родину" я Вам послал для "хари", которая там была намалевана с подлейшими причитаниями. С Су<вори>ным говорил по Вашему поручению без всякого над собою насилия. Мы лично всегда хороши с ним, а о прочем он не осведомляется или спросит: "Не сердитесь, голубчик?" -- "Не сержусь, голубчик". Так "голубчиками" и разлетимся. Он очень способный и не злой человек, но "мужик денежный" и сам топит в себе проблески разумения о смысле жизни. Вас он очень любит; но ведь он же не может соглашаться с Вами и оставаться самим собою. Искренность, при которой человек не идет к лучшему, но сознает его достоинство и уважает лучшее, а себя порицает и "живет, не оставаясь на своей стороне", -- кажется им глупостью. Надо спорить и "рвать лытки" Т<олсто>му. Женщины чаще сознают правду и говорят: "Я так не делаю и не могу, но это -- дурно, -- надо бы так, как Т<олстой> говорит". Я считаю это за хороший шаг. "Кто не против нас, тот уже за нас"... В "Нов<ом> вр<емени>" много военных инженеров, и они иногда "обладают" над господином "вертограда словесного". А он думает, что они это "износят из сфер". Так и идет шат во все стороны. Притом Ч<ерт>ков пишет одному из этих "южиков" удивительные письма об одной из заповедей, и те его состояния не понимают и к нему не снисходят, а только суесловят и стараются придать всему характер какого-то уродства. Я говорил об этом Ч<ерт>к<ов>у, и Ге тоже; но он нас обоих за что-то взял в немилость, а Ваня Г<ор>б<уно>в здесь и собирается на днях ехать и заедет к Вам. Смотрите -- здоров ли Ч<ертков>? Или, лучше сказать: не больнее ли он, чем это кажется? Его поступки в дороге со мною и с Ге, а потом здесь с другими, и переписка теперешняя о "суррогате" заставляют быть к нему крайне внимательным. Он производит впечатление подстреленной птицы, которой не знаешь чем помочь. "Поша" пишет письма бодрые, и Ругин тоже. Про Анну Конст<антиновну> говорят, будто ей лучше, но ни воли, ни инициативы никаких нет. "Посредник" в великом запущении, и для чего это низведено в такое состояние, -- об этом нельзя перестать жалеть. 20 NoNo "Пете<рбургской> газеты" вышлю Вам завтра (сегодня воскресенье -- контора закрыта). "Дурачок" я знаю что плох. Повесть мою вчера взял у меня Влад. Соловьев, который непременно хочет меня "сосватать с "Вестн<иком> Европы", и того же будто желает и Стасюлевич. Я, с своей стороны, ничего против этого не имею и отдаюсь Соловьеву. Повесть эта, однако, по-моему, едва ли теперь где-нибудь пригодна. Впрочем, любопытно -- что из этого выйдет? Соловьев сам бодр, по обык<новению> несколько горделив, но очень интересен. Вчера он привез мне свою книгу "История и будущность теократии", т. 1-й, печ<атанный> в Загребе со множеством ужасных, а в иных случаях довольно остроумных опечаток. У него всего только 4 экз<емпляра>, но он, вероятно, снабдит Вас экземпляром. Я еще только разрезал и понюхал листы книги, но она меня уже страшно заинтересовала. Какая масса знаний в этом человеке! Очень любопытная книга. А кстати, -- он едет на сих днях в Москву. Он же не читал Вашей "Критики догматич<еского> богословия" Макария, и я не мог ее дать ему, так как ее все читают. Притом гектографированный экземпляр из рук вон плох. Не снабдите ли Вы С<оловье>ва лучшим экземпляром, а у него, быть может, возьмете его загребскую книгу. Поехать к Вам очень хочу, да все помеха: брат приедет 25-го да пробудет здесь дней 8--10... Очень это суетливо! Получили ли мою заметочку под заглавием "Обуянная соль"? В лит<ературных> кружках ее прочли со вниманием, и инженеры "Нов. вр." притишились. Хотел бы знать: не осуждаете ли за то, что отвечал? Много у меня досад и мало здоровья, а тут еще нанесло иметь дело с плутоватым купцом. Все "искушение".  Преданный Вам  Н. Лесков.

187  В. Г. ЧЕРТКОВУ  21 января 1891 г., Петербург.

Очень рад, Владимир Григорьевич, что Вас что-то в моих писаниях порадовало. Желаю, чтобы это получило возможность выйти в "широкую публику". Личные наши отношения, к сожалению, должны оставаться в том положении, в которое благоразумие заставило заключить их в виду Вашей противуобщественной склонности к подозрительности. Я не имею к Вам никакой неприязни, но возможность прежнего, задушевного общения у меня отнята, и это не самое худшее, что могло выйти при моем и Вашем характере. Худшее было бы то, что Вы скрывали бы свои подозрения, а я бы долго их не заметил и потом бы имел большое зло на себя за то, что смущал Вас. А теперь хорошо. Я даже не могу Вам посоветовать исправить в себе эту подозрительность, чтобы не подумать, что Вы подумаете, что я думаю заставить Вас думать, как не надо думать... Вон какая механика!.  Н, Лесков.

188  З. П. АХОЧИНСКОЙ  17 февраля 1891 г., Петербург.

Вчера я послал Вам старого хересу, какой мог найти. Во всяком разе, ему более 35-ти лет. Он лучше и полезнее той мадеры, которая Вам неприятна.

Посылаю рябчика и "Сочинения Пушкина", все в одном томе. Рябчика кушайте, а книгу положите себе прочесть от доски до доски. Это и приятно, и полезно, и необходимо, так как женщине, желающей занять художественное амплуа, нельзя щеголять всестороннею беспечностию насчет литературы -- особенно родной, и в лице ее самого главного и действительно великого представителя и поэта с мировою известностию. Вам нечего читать в журналах, где бездна чепухи и дребедени, а Вам надо давно познакомиться хоть с тем, что есть крупного; а у Вас, к величайшему стыду и горю Вашему, нет даже этой начитанности, и через это Ваши художественные способности не имеют крыл, -- в них нет полета, нет фантазии, а только леностное поползновение, с которым никогда и ничего нельзя достигнуть, и даже в общественном обиходе всегда предстоит неизбежная ретирада перед всякой более любознательной девушкой, уделявшей свое внимание литературе -- ибо в литературе есть царство мысли. Не отставайте ото всех, так как Вы и без того уже так довольно отстали от многих, что уже и не замечаете своего умственного вращения вне курса... Подумайте о себе: выздоровление есть великая пора для душевных переломов. Человек в эти минуты способен зорко видеть себя и может давать настроение в своем духе и целях. Для многих это было спасительно. Габриель Макс (Мах) уловил это в своей "Reconwalescentine" (Выздоравливающая). Вы, выздоравливая, о первом спросили -- о корсете... "Когда можно надеть корсет?"... Это ужасно; этого нельзя забыть, и в этом выразилась, как в фокусе, вся Ваша натура... Какой ужас!.. И возле Вас нет никого, кто бы мог Вам это указать и поворотить взгляд Ваш в себя в саму!.. Что такое художница без образованного ума, без облагороженного идеала, без ясной фантазии и без вкуса, развитого чтением истинно художественных произведений?.. Это не художница, а "мастеричка". С этим не стоит и возиться, и в Ваших руках все это теперь продумать наедине сама с собою и сделать в себе перелом, а дело друзей Вам на это указать и Вам напомнить о днях, которые Вы губили и губите в среде ничтожной и для образования художницы бесполезной и вредной. "Полюби тишину, слух душевный вперяя в высокие думы..." "Будь глух ко всему, что ничтожно..." Вспомните Моцарта, Бетховена, Мицкевича и Лебрень или Макса и... прокатитесь к Норденштрему, Ласточкину и Касаткину и к tutti-frutti... {Всем прочим (итал.).} Как тут уберечь в душе "огонь творения"; а что в искусстве можно без него сделать?!. Допросите себя: с кем Вы и где Вы и куда по этой покатости катит Вас Ваше безволье? -- Сделайте же над собою первую победу: прочтите всего Пушкина, потом Шекспира, а потом Викт<ора> Гюго. Это Вам необходимо даже для Вашего престижа при людях, имеющих образование.  Н. Лесков.

Опять -- четвертую работу со мною я должен был уступить не Вам, а другой художнице... Ну, не досада ли видеть, как Вы "подвизаетесь"!..

На меня можете сердиться сколько хотите, -- я желаю Вам добра.

189  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  18 марта 1891 г., Петербург.

Достоуважаемый Виктор Александрович!

Удовлетворяя своему желанию, я познакомился с Потапенко, а исполняя Ваше поручение, делал пробу привлечь его к сотрудничеству в "Рус<ской> мысли". Вот Вам мой отчет: Потапенко произвел на меня как раз такое приятное впечатление, какого я хотел, чтобы симпатии мои к нему не были нарушены: он умен, у него во всем чувствуется художественная простота и чувство меры, хороший вкус и благородство, чуждое искательства. Я думаю, что он может принять равнодушно хвалу и клевету и будет идти независимым путем. Словом -- он мне понравился более всех, кого я видел привходящими в литературный кружок за последние 25 лет. По поводу его появления в Петербурге можно радоваться, без боязни за то, что радость эта будет обманута и унижена. Возраст его лет около 30; темперамент горячий и впечатлительный, но не слабонервный. Работает он много и недостатка в работе не ощущает, а, напротив, имеет на нее очень большой спрос. Поэтому приглашение его написать "что-нибудь" для "Р<усской> м<ысли>" -- для него ничего особенно лестного не представляет. Платят ему здесь по 150 руб. лист и, вероятно, заплатят и дороже; а работать в том же городе, где живешь, конечно, удобнее, чем посылать работу вдаль. Но мне кажется, что Вы могли бы привлечь Потапенко с большою для себя пользою и с очень малым риском, если бы нашли возможным такую комбинацию, какую сделал Катков со мною, когда я писал "Соборян". У Потапенко есть желание написать роман, а я ему указал на то, как делали со мною, то есть давали мне аванс в течение трех месяцев и я сдавал редакции три печатных листа рукописи и так продолжал до конца романа; а окончательный расчет произвели по напечатании. Он нашел, что это для него было бы, может быть, удобно теперь, перед весною, чтобы летом заняться большою работою, и на этом разговор наш кончился. Обсудите это в самом темп-мажоре, и если найдете для себя подходящим, -- напишите мне или прямо самому Потапенко. Зовут его Игнатий Николаевич, а адрес его: Фонтанка, No 24, кв. 45.

Кстати: о рассказах Потапенко не делают отзывов "Нов<ое> вр<емя>" и "Р<усская> м<ысль>", и это его не смущает и не огорчает... Я был этим очень утешен. Это порука за то, что художник любит свое дело больше похвал, и это редкость при нынешнем попрошайничестве, которое стало уже просто гадко и подло.  Преданный Вам  Ник. Лесков.

190  Б. М. БУБНОВУ  27 марта 1891 г., Петербург.

Любезный друг Боря!

В переводе твоем находят хорошее, но указывают и довольно многие недостатки, заключающиеся по преимуществу в изобилии деепричастий и прозаических оборотов; но что самое главное -- это наличность множества переводов "Паризины", известных в печати. Представляется даже удивительным: почему ты взялся за перевод именно этого -- всех более переведенного произведения! Не можешь ли ты мне этого объяснить. Может быть, ты хотел добиться чего-нибудь такого, что тебя не удовлетворяло в переводе Михаловского и др. Или это так... просто -- "случайный выбор"?

Потом ответь ясно на вопросы:

1) Желаешь ли, чтобы перевод твой был напечатан там, где удастся его поместить?

2) Согласен ли на поправки в стихах? (что совершенно необходимо).

3) Доволен ли будешь всяким гонораром, какой дадут?  Н. Лесков.

191  Б. М. БУБНОВУ  3 апреля 1891 г., Петербург.

Любезный друг Боря!

Получив твое письмо с уполномочиями на помещение твоего перевода "Паризины", я отдал рукопись редактору "Иллюстрации" Александрову, прося его напечатать перевод твой в книжке их приложений, которые называются "Труд". Книжки эти выходят раз в месяц, и в этом журнале была напечатана моя, вероятно известная тебе, "Фигура". Александров обещал дать мне ответ скоро, и я его тебе сообщу немедленно.

Перевод Михаловского напечатан в издании Гербеля. Переводы Козлова знатоками считаются за отменно хорошие и образцовые. Я же в этом деле не судья. А что касается до "выбора пьес для перевода, то самое лучшее (по моему мнению) -- переводить то, что тебе понятно по духу поэзии и дается по форме стиха. Аверкиев перевел этой зимой "Гамлета", имеющего несколько переводов, но как аверкиевский перевод оказался всех совершеннее, то о нем говорят и его хвалят, но никто не спешит приобрести его для ыапечатания. То же самое, вероятно, выпало бы на долю перевода и всякой другой пьесы, имевшей уже переводы в печати, но кто любит дело, того это не должно останавливать. Я только не знаю: для. чего всё переводить стихи? Почему не переводить хорошую прозу? От стихов теперь везде тесно делается, и они составляют для журналов "бремя". Я поговорю с издательницей журнала "Иностр<анная> лит<ература>", -- нет ли у нее чего-либо ей желательного для перевода из поэтов, и тебе напишу.  Будь здоров.  Твой Н. Лесков.

192  Б. М. БУБНОВУ  12 апреля 1891 г., Петербург.

Редактор "Иллюстрации" обещал мне ответ "на сих днях", но еще не прислал его. Я опять ему напомню и тебе напишу. Надеюсь, что дело уладится. Указываю тебе на следующее: в последней книжке "Недели" есть хорошая (сведущая) критическая заметка о новой книге Балабиной -- переводы в прозе стихотворных легенд Оссиана, изданных Макферсоном. Они очень характерны, и переводы их трудны, и их мало. Обрати внимание на эту книжку и выбери что-нибудь у Оссиана и пришли. Большие вещи помещать трудно, пока имя переводчика неизвестно. Я всегда буду рад сделать тебе услугу.  Н. Лесков.

Макферсон по-английски есть у Уаткинса (Адмиралтейская площадь), а прозаические переводы Балабиной есть и в Киеве.

193  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  4 мая 1891 г., Петербург.

Достоуважаемый друг!

Поездка наша вместе не состоялась, потому что я был болен и расстроен до того, что не мог и писать. Вы мне это, пожалуйста, простите. Это отнюдь не значит, что я Вас мало люблю или мало дорожу сношениями с Вами; а это значит, что моя душа была невозможно отягощена впечатлениями, с которыми я не в силах был справиться и о которых нечего рассказывать. Как Вы съездили и где проведете лето? -- хотел бы знать. Но главное дело. Мне не хочется ничего посылать в "Р<усскую> м<ысль>", так как, по моему мнению, там худо понимают достоинство литературных произведений, а мне нет никакой нужды и никакой радости испытывать на себе их ответы и упражнения. Вы меня просили дать еще раз что-нибудь "Рус<ской> мысли", и я не хочу обойти Вашей просьбы. За это время я написал (небольшую повесть, в 5--6 листов, которую уже и продал здесь (и она у Вас не прошла бы), и еще "Воспоминания", тоже листа на 4. Воспоминания эти называются: "Нашествия варваров"; построены они по рассказам Жомини и представляют Ашинова, М--ву дочь, болгар и наших патриотов и борьбу с ними дипломатии. Эпизод веселый и смешной. Написано это так, как умею я и как пишу, -- ни лучше всего, ни хуже. Покупателя на это имею здесь в лице Шубинского и выгоды отдавать работу Вам никакой не имею, а, напротив, имею неприятность вспоминать старые неприятности и возможность ожидать новых в том же или в подобном роде, но я не хочу огорчить Вас и оставить втуне Ваше желание удержать связь мою с журналом, где Вы трудитесь. Поэтому я должен избрать такой путь, который был бы Вам удобен и для меня не унизителен и безопасен. Рукопись для предварительного прочтения и оценки я послать в "Рус<скую> м<ысль>" не могу, так как это не одобряется моими опытами из прошлого, и мне противно подумать об этом; но я сообщаю Вам, что вещь есть и что я готов уступить ее "Р<усской> м<ысли>", если редакция имеет ко мне столько же доверия, как и к другим, у кого принимает вещи недописанные или вовсе еще не написанные.

Мои воспоминания интересны, -- и это все, что я сам могу о них сказать, и они готовы. Если хотите их получить, -- потрудитесь сговориться об этом с триумвиратом и ответьте мне не позже 10 мая, с присылкою мне авансом 500 рублей. Тогда я в тот же день вышлю Вам совершенно готовую рукопись в Ваше распоряжение. Иначе я поступить не могу, так как не хочу рисковать там, где мне было оказано четыре раза самое нелепое отношение. И Вы, -- если захотите быть справедливым, -- сами, вероятно, найдете, что в этом условии нет ничего грубого и обидного для редакции, которая во всяком разе должна дать мне "сатисфакцию". Словом, иначе я не могу идти на реставрацию моих отношений с журналом, меня оскорбившим. То, что я даю, -- то такое, какое юно есть, и поправлять его некому, а надо его брать и печатать, как воспоминания Михайловского или работу Потапенко; Другого средства со мною сделаться нет, и обиды в этом для "Русск<ой> мысли" нет. Я предлагаю Вам все, что могу и как позволяет мне чувство моего доверия к тщательности моих работ.  Искренно Вас любящий  Н. Лесков.

Шубинскому я вычитал за Вас всю горькую правду при Фаресове и думаю, что Вы имели хорошего адвоката.

194  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  10 мая 1891 г., Петербург.

Любезный друг Виктор Александрович!

Вчера после обеда получил Ваше письмо и сегодня посылаю Вам рукопись. Более всего желаю, чтобы она не причинила Вам хлопот и забот. Потом благодарю Вас за сердечное и внятливое отношение к моему письму, которое при меньшей внятливости могло бы, пожалуй, показаться своенравной выходкой, -- чего во мне нет. Вы отлично поняли, почему я так сделал, и прекрасно поступили, чтобы сгладить отношения. Вы, конечно, не ошибетесь, что это не внушит мне ничего несоответственного по отношению к редакции, но упрочивает мою приязнь к Вам. Затем читайте и разбирайте. Здесь описана правда, смешанная с вымыслом и затушеванная, чтобы иметь право быть печатаемою. Указываю для Вас некоторые имена: "Цибелла" -- Новикова, "княгиня" -- Радзивилл, "баронесса" -- Икскуль, "Корабант" -- Комаров, "Редедя" -- сами знаете кто. События верны действительности. Деньги еще не получал. Варвару Леонидовну видел позавчера, а Варвару Андреевну -- вчера. Они здоровы, но грустны... Неужто бедняга В. А. так несчастна, как говорят! Что за страшная и ничем, по-видимому, не заслуженная участь! Или уж они обе из рук вон непрактичны. Соловьева видаю довольно часто, но и он отражает что-то грустное. Уехать на лето намереваюсь 25--29 мая. Летом адрес мой будет: "Нарва, Шмецк, No 4". В выборе времени печатания "Варваров" редакция, конечно, свободна поступить по своему усмотрению, но предупреждаю Вас, что в августе должна появиться моя повесть в "Вестн<ике> Европы", где она перейдет и на сентябрь. Так надо иметь в виду, чтобы не сходились в одно время две вещи одного автора в двух журналах. Для меня, конечно, это ничего, но для редакций это невыгодно. Стасюлевичу я тоже сообщил эти соображения. (Вижу Вашу улыбку: как я попал к Стасюлевичу! Ни я туда не ходил, ни он ко мне не приходил, а сторонний человек взял себе рукопись "почитать" и деньги привез.) На выпуски и сокращения в "Варварах" согласен, но надеюсь на Вас, что будете на сей счет скупы и нескороспешны. Если захотите разбить вещь надвое, то разделение надо сделать на обороте 30 стр. рукописи, на X главе. Данилевского, я думаю, можно оставить, или оставить одну букву Д., или как хотите. Кланяюсь Зашей супруге и Вуколу Михайловичу. Вчера здесь держался упорный слух, что Вы будто оставили участие в редактировании "Р<усской> м<ысли>". На чем это основано? К осени хочу отделать и прислать Вам и третью часть "Чертовых кукол". Вторая неудобна, а третья удобна и интересна. Поговорите же об этом в триумвирате и напишите мне. Я думаю, что это будет встречено с сочувствием. Их помнят и о них говорят. Напишите, как Вам это покажется. Так, может быть, и проведем все вразнобивку.  Ваш Н. Лесков.

На всякий случай посылаю Вам мое письмо к Влад<имиру> С<ергеевичу> Соловьеву. Оно мне очень нужно, и я прошу Вас переслать ему это письмо поскорее.

"Идолов" прочитал. Это очень умно, правдиво и очень ловко написано. Я со всеми положениями и взглядами автора согласен.

Прочтите в "Вестн<ике> Евр<опы>" на 202 стр. (март) стихотворение Жемчужникова "О глупом бесе". Это страшно!  Ваш Н. Лесков.

195  Б. М. БУБНОВУ  14 мая 1891 г., Петербург.

Любезный друг Боря!

Вчера получил твое письмо от 10 мая. Очень рад, что ты окончил помещение "Паризины" с Александровым и что ты доволен этим помещением. В самом деле, оно недурно для начала. Фофанов недавно только стал получать по 35 и наконец по 50 коп., а Величко за последние стихи в "Вестнике Европы" получил по 75 коп. А то. они всё тянули по 15 коп., и "Новое время" и сейчас не дает им более как по 15 коп. -- "нам-де стихи не нужны". Потом дальше увидим (если увидим), как тебе помогать. Понятия твои о поэзии достойны сочувствия и похвалы. Они совершенно верны, и их тебе "открыла не кровь и плоть". Я был не только обрадован, но растроган твоим хорошим рассуждением. У Бёрне есть такая глава: "для какого возраста человек готовится?.." Ничего нет глупее, как думать, что высший расцвет жизни будто в поре "парования", и притом какого? -- не парования по согласию в мыслях и стремлениях к достижению высших целей бытия, -- а по облюбованию бедр и "сосковой линии"... В этом смысле романы и поэмы носили фальшь в самом замысле, и это чувствовали Шопенгауэр, и Кант, и Маколей, и сам Гете. В этом и есть что-то глубоко противное и отвратительное для чувствительного духа и ума сколько-нибудь глубокого и проницательного. Мне было 29 лет, когда мы жили с Бенни и он мне на ночь переводил подстрочно Лонгфелло, без которого он не кончал дня. Это истинный поэт, без "стальной щетины", -- он "возносит дух" над низменностями обычных барахтаний. И я с тех пор знаю, что есть настоящая поэзия! Еще она есть у нежного Шелли. Сравни с ними восточного Гафиза, у которого "любовь (разнополовая страсть) -- выше всего", и ты почувствуешь разницу между "небом и землею". Но, однако, любовь есть величайшая и всемогущественная сила, и ее игнорировать нельзя: "она творит святых и героев".

Освобождая места, занятые в старину "силой" и "страстью любовною", -- их надо заместить "милосердием" и "любовью" в высшем смысле этого слова, -- "любовь по мысли" -- по сознанию превосходства ясности ума и благородства чувств, -- за чем можно и должно "подниматься (возноситься) и идти с этим в неумирающую жизнь добротолюбия". Байрон в переделке Алексея Толстого и говорит о "таком сердце" -- о такой, возвышающей женщине и о ее творческой, благодетельной любви. "О, если бы такое сердце я нашел! Я с ним одно бы целое составил звено той бесконечной цепи, которая восходит к божеству". Но "они" (женщины, которых он знал) -- его не "сближали с людьми, а разъединяли", и он их "потому возненавидел". У самого Байрона это сухо, зло и неясно, а Толстой прозрел эту неясность. И "такое сердце" (женщины, возносящей дух мужчины выше и объединяющей его с божеством) всегда должно быть и будет предметом думы поэта. Любовь, основ<анная> на этом, -- велика и священна, а все меры "по сосковой линии" уже стали уделом одной чувств<енной> низменности, до которой нет дела поэту. Когда ты думаешь так, как пишешь мне, -- тогда "с тобою бог, и ты был человек". Пусть тебя не смущает то, что есть, а ты служи тому, что должно прийти. "Готовь путь -- равняй стези надходящему спасению" с непоколебимой верою, что оно идет (или "грядет") и придет. Это и есть вера и "работа с верою". Я об этом был вызван написать. Прилагаю тебе вырезку. Гр. Лев Н. выписал 100 экземпляров этого No и все его раздавал. Ты, верно, не читал этой заметки, а она была вызвана гоготом "практиков" "Нового времени". Не надо смущаться тем, что "жизнь шлепает в своих туфлях". Пусть и "шлепает". Помни Гете: "Не всегда необходимо, чтобы истинное (сейчас) воплощалось: достаточно, чтобы оно духовно витало перед нами и вызывало согласие, -- чтобы оно как звук колокола гудело в воздухе-". Переводи Лонгфелло и присылай мне почаще. Как переведешь -- так и пришли. Это меня всегда будет живить и очень радовать; а я буду твои стихи пристроивать. Обнимаю и целую тебя.  Твой старый друг  Н. Лесков.

Не забудь мой адрес: Нарва, Шмецк, No 4.

196  Б. М. БУБНОВУ  22 мая 1891 г., Петербург.

В майской книжке "Недели" (1891 г.) окончена превосходная повесть Потапенко под заглавием "Генеральская дочь". Она замечательна и достойна внимания во всех отношениях, и между прочим -- в том, что тут есть настоящий поэтический тип и глубокое, поэтическое положение. В этом направлении было бы желательно видеть что-либо в стихотворной форме. Обрати внимание.  Н. Лесков.

197  Б. М. БУБНОВУ  16 июня 1891 г., Усть-Нарова.

Любезный друг Боря!

Появилось историческое воспоминание о Гоголе, которое кажется мне лживым с начала и до конца и во всех подробностях. Между прочим, там писано, что Гоголь, в последнюю свою побывку в Киеве, "купил жилет у Гросса", и из-за этого жилета пошла некая будто глупая история, выставляющая профессоров Киевского университета в очень пошлом виде, -- что совсем не отвечает характеру профессоров неволинской поры. А главное, что и покупка жилета "у Гросса" (по-моему) -- не могла происходить, так как Гоголь умер в Москве ранее, чем в Киеве появился Гросс. Я это очень хорошо помню, потому что в Киеве ранее процветал Червяковский, а потом Мирецкий и Вонсович, а Гросс появился всех их позже, -- должно быть, в 50-х годах, и даже в конце 50-х годов. Приблизительно я это знаю наверно, но мне хотелось бы себя проверить и притом быть точным в указании промаха лживого писателя. А потому прошу тебя: спроси дядю Михайла Степановича или еще кого-нибудь из "пребывающих" старожилов: когда именно просиял в Киеве портной Гросс, и напиши мне это как можно поскорее.

Что же ты не присылаешь мне стихов, чтобы я мог их читать себе и другим в холодке на берегу моря!  Искренно тебя любящий  Н. Лесков.

198  Л. Н. ТОЛСТОМУ  20 июня 1891 г., Усть-Нарова, Шмецк.

Добрый друг наш, Лев Николаевич.

Я теперь живу на Устье-Наровы, в тишине и одиночестве, и о том, что происходит на "широком свете", узнаю только по газетам. Из них я узнал, что к Вам ездил Суворин и что теперь во многих местах обозначается большой неурожай хлеба, угрожающий голодом. Тамбовское письмо Шелеметьевой взбудоражило дух мой до смятенья и слез, и я позволю себе беспокоить Вас просьбою написать мне, как Вы находите -- нужно ли нам в это горе встревать и что именно пристойно нам делать? Может быть, я бы на что-нибудь и пригодился, но я изверился во все "благие начинания" общ<ественной> благотворительности и не знаю: не повредишь ли тем, что сунешься в дело, из которого как раз и выйдет безделье? А ничего не делать -- тоже трудно. Пожалуйста, скажите мне что-нибудь на потребу.

Ивана Ильича бы, что ли, послали на "закатанные поля" помолебствовать или еще "покататься", как это делают в Орловской губернии. А кстати -- для уяснения характера деятельности Ивана Ильича прилагаю Вам копию с хранящегося у меня подлинного письма некой г-жи Боголеповой к фельетонисту "Нов<ого> вр<емени>" г-ну Терпигореву (Атаве). Посылаемая копия с боголеповского письма достойна того, чтобы ее приобщить к известному письму Х<ил>кова. Выясняется и деятель и его "антураж".

Суворин хорошо сделал, что сказал о "Мимочке". Это заставило многих с нею познакомиться и, может быть, над нею позадуматься. "Житель" еще лучше написал о "толстовцах". Это, мне кажется, -- самое умное, что появлялось в газетах (русских) по поводу Ваших идей, усвояемых людьми, которые Вас любят и находят удобство иметь Вас перед своими глазами. "Атава" же, должно быть, "возревновал" и написал глупость, полагая, что Вы оплакиваете участь Мимочкиного супруга. Пародии на эту тему, конечно, возможны очень разнообразные и, может быть, очень смешные, и "Мимочка" издали еще предречена в одной из библейских книг, приписываемых Соломону: "...и речет: ничто же сотворил".

Очень рад был бы я, если бы Вы мне ответили о голоде и о том, что по Вашему мнению полезно предпринять. Если это возможно -- пожалуйста, напишите.  Искренно Вас любящий и почитающий  Н. Лесков.

У меня есть листки с набросками, сделанными рукою русского учителя Ваших младших детей. Листки эти оставил мне Н. Н. Ге, и они у меня не утратились и не завалились, а я их сохраняю и очень ими дорожу, но не нахожу до сих пор удобного случая, чтобы воспользоваться ими для пользы дела. В таком виде, как это написано, -- печатать нельзя по цензурным условиям и потому, что тон местами не отвечает предмету и от этого утрачивает значение мыслей прекрасных, честных, острых и сильных и сопоставлений блестящих. Переделать это и пустить на кон ни с того ни с сего -- будет бесцельно... Надо подождать a propos чего-нибудь живого и подходящего. Я это и имею в виду, и "Житель" чуть не дал мне такого повода. Пожалуйста, скажите об этом автору заметок, которые мне принесли много удовольствия и радости и которыми я сам очень желаю воспользоваться, но только думаю, что это надо сделать вовремя и кстати.

Прочитал теперь Гелленбаха, который мне попался под руку перед выездом из Петербурга. Вы, кажется, о нем что-то и где-то писали? Нельзя ли указать: где именно? Пять лет тому назад он мне ничего не открывал, а теперь я извлек из него много отрады и утешения. Особенно это о врожденной интеллигентности... И все это точно как будто и знал и об этом думал и говорил, а между тем не знал и не говорил... Происходит не "узнавание", а только "припоминание" того, что знал, да позабыл в муках рождения своего "в этой форме бытия".

Поклон мой всему Вашему семейству. Видеться с Вами желаю и надеюсь. Здоровье же мое не дозволяет предпринимать поездок: судороги в сердце делаются внезапно, и тогда одного шага нельзя ступить. Душевное состояние хорошо, и беспокойств все становится меньше. С Вами совещаюсь всякий день и поминаю Николая Николаевича, Ругина и Пошу, и мне не скучно и не сиротливо, как бывало ранее, всю жизнь.

Адрес мой: Усть-Нарова, Шмецк, 4.

Шмецк -- это приморское селение между Гунгербургом и Меррекюлем. Очень тихо, воздух чистый, и сосновый лес на берегу.

199  Л. Н. ТОЛСТОМУ  12 июля 1891 г., Усть-Нарова, Шмецк.

Добрый друг наш Лев Николаевич.

Письмо Ваше о разноклёвах получил и усердно Вас благодарю, что Вы мне ответили. Суждения Ваши все мне по сердцу и по мыслям, а все-таки мучительно жаль тех, кого зобастые оклюют и оставят дохнуть. Однако я, разумеется, послушаюсь Вас и в затеваемый "сборник" не пойду. Так я хотел сделать и ранее, а теперь еще более в этом утвердился. Писать такое, как Вы говорите, в нашем положении очень трудно. Я бы хотел дать очерк о Цвингли -- сравнив его с Лютером. Там есть на чем показать: что следует разуметь в преломлении хлеба. Мистику-то прочь бы, а "преломи и даждь" -- вот в чем и дело. Однако враги того, кто говорил эту простую премудрость, делают честное слово невозможным.

Здоровье мое коварно. Называют мою болезнь Angina pectoris, а на самом деле это то, что "кол в груди становится", и тогда ни двинуться и ни шевельнуться. На "тело" я смотрю так же, как и Вы, но когда бывает больно, то чувствую, что это очень больно. Распряжки и вывода из оглобель не трепещу, и мысль об изменении прояснения со мною почти неразлучна. Духа стараюсь не угашать и считаю это всего выше и священнее. В том, что делаю дурного, -- не нахожусь на своей стороне и почитаю себя виноватым. С некоторою полнотою освободился только от зависти, от обидчивости и от опасений за будущее, что очень долго меня мучило. Вы мне сделали много неоценимого добра, и мне полезно все, что я о Вас слышу, даже когда Вас порицают и на Вас сочиняют злое. Я сейчас воображаю, как Вы все это "благоприемлете", и думаю: "Хорошо это: его, друга нашего, это не может трогать, а мы его через это только больше любим и сами поучаемся, как сносить зло". Теперь я уже не скучаю и о том, что не вижу Пошу и Рутина, разлука с которыми ранее меня очень огорчила. Тоже и не курю табаку, но "червонное вино" (как говорил дьякон Ахилка) пью умеренно "стомаха ради и многих недуг своих". Владим<ир> Соловьев говорит, что Вы ему это разрешили. Писать Вам часто желаю, но стыжусь отнимать у Вас время на чтение, а Вы, по доброте своей, еще мне отвечаете, -- и я не могу скрыть, что это мне очень дорого и мило. Жду к себе Влад. Соловьева; живу в одиночестве с девочкой-сироткой, которую кое-как воспитываю. Ей теперь уже 11 лет, и она отменно хорошо читает рыбакам "Суратскую кофейню". Есть тут и "тип" -- солдат Ефим, из рязанцев, который, по собств<енным> его словам, "пришел сюда к чухнам для обрусительного образования". Не работает ничего. Служил в гвардии и, "стоя на часах, продал в беспамятстве неизвестному сапоги". Был два года "на испытании в умственности и выпущен по безумию". Лицемерен, нагл и подл. Объявляет себя колдуном, который может "знать след лошади". Жил у моего хозяина, кузнеца, в сарайчике, и вдруг две лошадки хозяина ночью сбежали. Потом одна пришла, а другой нет. Ужасный плач был, и все сбились с ног, ходячи по лесам. Обруситель требовал 3 руб. "за показание следа". Чухны не верили ему, говорили: "покажи, а тогда дадим". Он не показывал. У нас же живут (или жили) рыбаки из-под Дерпта -- староверы, дед 92 лет, отец 56 и два внука, молодые парни: староверы, беспоповцы. Очень хорошие люди. Пошел один парень шестки вырубать и видит в лесном болоте тучу комаров и слепней, которые над чем-то вьются... Оказалось, что из болота торчит голова лошади, а сама лошадь вся в болоте утонула. Староверы настлали досок и вытащили лошадь. И все враз стали говорить, что это Ефим солдат нарочно спустил лошадей со двора и загнал их в болото, чтобы потом след указывать. За это его согнали со двора, то есть выгнали из сарайчика. Он ушел и сказал: "Ну, подожди же вы! Вы же меня будете знать!" И что же Вы думаете: поднялась буря, и из четырех рыбаков трое утонули -- два парня и отец, а 92-летний дед один остался жив!.. Ну, разумеется, его кое-как снарядили домой, а солдат Ефим и говорит мне: "Поняли, что я над ними сделал?.. Это я их опрокинул..." Чухны, не знаю, поверили или не поверили, но не стали его к себе пускать, а он "объявил измену" и "определился в церковь"-- стоять у двери и смотреть, чтобы с<укины> с<ыны> чухонцы "собаку в церковь не впустили". Вот "обруситель", которого лучше и не сочинишь, а он есть в натуре. Не описать ли его? Как думаете? Зла ведь от этого не будет, кажется.  Искренно Вас любящий и Вам благодарный  Н. Лесков.

Есть здесь приезжие из Москвы, с которыми есть кухарка, служившая некогда у известного "владыкина сына" протопопа "Гаврилки" -- пьяницы, взяточника и картежника. У нее есть сын, "шульер в карты", и он "в шульерство вник от владычнего сына и от протопопа Абросима, который теперь архиереем стал", а сына ее "за шульерство свели на высыл".

О протопопе же говорит: "Сколь он добр был: приедет пьяный и навзрыд плачет и все деньги дарит, -- все дарит, а проспится и назад вдвойне спрашивает. Даст двадцать рублей, а говорит: я тебе триста дал".

200  Л. Н. ТОЛСТОМУ  15 августа 1891 г., Шмецк.

Сейчас уезжаю из Шмецка на житье в Петербург (Фурштадтская, 50). Здоровье не поправилось и, очевидно, не может быть поправлено, но духовное мое состояние очень хорошо: я знаю, что я ничего не знаю и ни в каком деле не стою на своей стороне, но вижу нечто лучшее и полезное. Все лето читал Ваши писания, и они отлично пользовали мое сознание и дух мой. Был рад, получа от Вани Горбунова письмо, в котором он, между прочим, писал, что Вы обо мне вспоминали и говорили с ним. Мне очень радостно и полезно знать, что Вы считаете меня гожим для лучших дел, чем исключительная забота о личном счастье. Благодарю Вас за все добро, Вами мне уясненное и открытое. -- Вы мне подарили покой и уверенность в том, что "избавитель наш жив и силен восстановить нас из худости здешнего бытия".

Прилагаю описание чудес Ивана Ильича в Ярославле. Может быть, Вы не слыхали про это. "О господи!"  Преданный Вам и благодарный  Лесков.

201  А. К. ШЕЛЛЕРУ  31 августа 1891 г., Петербург.

Достоуважаемый Александр Константинович!

Окажите мне дружбу: пробегите препровождаемый при сем запас стихотворных опытов и, если можно, отберите из них, что удобно для помещения в "Живописном обозрении". Поэт этот юный человек и мой родственник, и потому я за него и ходатайствую перед Вами "по родству". Сделайте милость, дайте ему хлебнуть отравы типографских чернил! Он, конечно, малый хороший и очень любящий литературу. Может быть, из него со временем что-нибудь и выйдет. О гонораре, разумеется, нечего уславливаться: что дадите, то и ладно. Остальное, что останется от Вашего выбора, пожалуйста, пришлите мне. А я к Вам не кажу глаз потому, что все очень болен и не могу нигде показаться.  Глубоко Вас уважающий  Лесков.

202  А. К. ШЕЛЛЕРУ  3 сентября 1891 г., Петербург.

Простите мне мое замедление в ответе на Ваше письмо, уважаемый Александр Константинович. Оправдание мое в том, что я не "прихварываю", а тяжко страдаю мучительною болезнию, не позволяющею мне даже ответить на письмо. Не редкие дни, а месяцы сплошь я только страдаю. За это и простите мне все, что может показаться какою-нибудь с моей стороны виною.

Обещание свое помню, но я не в силах ничего писать и ни о чем не могу думать по литературе. Если же мне хоть немножечко полегчает, -- я сейчас же напишу для Вас небольшую вещичку, которая у меня помечена, когда я еще был здоровее. Вам первым и напишу.  Преданный Вам  Н. Лесков.

203  Б. М. БУБНОВУ  4 сентября 1891 г., Петербург.

Любезный друг Боря!

Александров не поставил твою "Паризину" в сентябрьскую книжку, как обещался. Это меня очень огорчило за тебя, тем более что ты был весьма скромен и терпелив. Я сам не могу выходить и еще более не могу вести каких бы то ни было разговоров и слушать вздорные объяснения, так как я знаю, что он сделал гадость. Но я выписал Величку и посылал к нему. Объяснения, конечно, вздорные -- "недостаток места". А результат тот, что "Паризина" пойдет в октябре, и, может быть, не вся сразу, а в двух NoNo. Все это из-за "недостатка места". Ко мне сам Александров постыдился и глаз показать.

Остальные твои стихи я отдал Шеллеру (Михайлову) в "Живописное обозрение", где и должно появиться то, что он выберет. Он хороший знаток и ценитель поэзии и сам пишет стихи. Как что-либо будет напечатано -- я тебе тотчас сообщу и пришлю No.

О поэзии твоей скажу тебе все то же: у тебя удивительно забитые темы, на которые очень трудно писать что-нибудь способное трогать разумное чувство. Все это точно от личной тоски и борьбы с какими-то мелкими дрязгами и докуками. Стоит ли об этом на весь мир плакаться? Еще Тредьяковский говорил:

Плюнь на скуку,

Морску суку,

Держись черни,

Но знай штуку.

Бери глубже, -- поднимай свой дух и дух читателя, а не плачь, як козак, нещаслывый тым, що полюбыв сиромаху.

Читал ли ты в августовской книжке "Русского обозрения" этюд из Шопенгауэра о "писательстве"? Прочти, если не читал. Посмотри в июльской книжке "Северного вестника" стихи Величко "из Омара Хаяма". Как он хорошо стал писать и как умно выбирает, что писать. Во втором отделе No IV и V просто превосходны.

Добросовестных и умных

Уважай и посещай --

И подальше без оглядки

От невежды убегай!

Если яд мудрец предложит, --

Не смущайся, смело пей!

Даст глупец противоядье, --

Вылей на землю скорей!

Какая прелесть! А No V еще лучше:

О, если я проник в храм твоего доверия, --

То слушай: дам тебе спасительный совет!

Любовию к тому, в чьей власти мрак и свет,

Молю: не надевай одежды лицемерия,

Плаща ханжи не надевай! и т. д.

Н. Лесков.

204  Л. Н. ТОЛСТОМУ  6 сентября 1891 г., Петербург.

Лев Николаевич!

Вероятно, Вы видели напечатанное в "Нов<ом> времени" извлечение из письма Вашего ко мне "о голоде". Я этого печатания не устраивал и им смущен. Дело вышло так: я прочитал Ваше письмо Ивану Ив<ановичу> Горбунову, а он попросил у меня с него копию и при этом сказал, что его вообще не надо скрывать, а надо сообщать людям, которые дорожат Вашими суждениями. Мы усмотрели и в самом письме Вашем как бы разрешение на это, выраженное в словах: "пишу это не для Вас, но для людей", и т. д. После этого я списал собственноручно копию с Вашего письма для Ив. И. Горбунова, но прежде чем успел его послать, был застигнут некиим Фаресовым (амнистированным лорисовцем), который очень дорожит всем, что от Вас к нам доходит. Я ему прочел о голоде, а он попросил у меня "списать" копию для себя. Я и дал, а через два дня увидел в "Нов<ом> времени" уже перепечатку из "Новостей"... Таков весь ход дела, и в нем моей вины столько, сколько я Вам объясняю. Вчера этот Фаресов был у меня и рассказывал, что он "не утерпел" и ко мне будто заходил, чтобы "посоветоваться", да я был болен, и тогда он поступил без моего совета... Вот и все. Я же его не укорял, потому что это уже было бы бесполезно, да, может быть, как оно вышло, -- так и хорошо: я бы своего согласия на напечатание, конечно, не дал, а письмо меж тем может зародить в головах думающих людей полезные мысли. Однако, тем не менее, весь этот случай меня конфузит, и я считаю необходимым рассказать Вам, как дело было и в чем тут моя вина, в которой я и прошу у Вас себе извинения и прощения. Я знал этого деятеля за скорохвата, но человека очень честного и искреннего, и имел достаточные основания ознакомить его с Вашими мнениями о нынешнем "модном событии", как иные называют голод. Я уверен, что Вы найдете в себе столько доброты, чтобы простить мне этот случай, но я хотел бы, чтобы Вы поверили мне, что и легкомыслия-то с моей стороны не было, а так... Фаресов, усматривая в своей фамилии букву "ф", -- вдруг пожелал скинуться "Фрейшицом" и сделал "волшебный выстрел". Прилагаю Вам при этом вырезку из No "Новостей", где появились выдержки из Вашего письма с послесловием "Фрейшица", написанным им (по его словам) "в цензурных соображениях". По сущности, это совсем ничего собою не представляет. Еще раз прошу -- простите меня, что все это случилось.  Преданный Вам  Н. Лесков.

205  Б. М. БУБНОВУ  <Середина сентября 1891 г.>

Посылаю тебе, любезный Боря, это письмо. Оно тебя должно успокоить за судьбу твоей "Паризины". И ты видишь тоже, что я твоих дел не оставляю в забвении. О других стихах, посланных в "Живописное обозрение", -- пока еще ответа не могу дать. Я ведь все болею и ни к кому не хожу, а Шеллер (Михайлов), говорят, тоже захворал. Но то самое, что он мне не возвращает твоих стихов, -- само по себе есть добрый знак: вероятно, он облюбовал из них хоть некоторые. Вообще сделаем, что возможно. А ты будь глубже в выборе тем... Посмотри-ка у этого Омара Хаяма -- что за родник поэзии! А ты все словно хохол у садочку -- одну свою вишенку отаптываешь!.. "Молю: не надевай одежды лицемерия, -- плаща ханжи не надевай!" -- "Жалкая страсть человека -- подобна собаке цепной: крик ее -- лай непристойный, докучный, без всякого толка... Дает она мнимый покой". -- "Зайца обманчивый сон!.." Именно все это "заячий сон", с одним закрытым глазом и хлопающими ушами от страха утратить все, чем владеешь. Кажи нам, что есть крепкого, -- за что можно удержаться, не делаясь жертвой случайностей и чужих прихотей, часто как раз рассчитанных на то, чтобы понизить в тебе "сына человеческого", которого ты обязан "вознести", и других к тому же склонить, и убедить, и "укрепить слабеющие руки". -- В тебе есть теплая и добрая душа, но отчего у тебя так мал полет и размах крыльев? Ты думай более! Мне кажется, что ты все думаешь, что более важна прелесть стиха, а не сила и ясность животворящей мысли... Это ведь ошибка. Зови к жизни тех, кои уже столь давно умерли, что даже "смердят". Иначе на что все искусства и в числе их поэзия! Скука только от всего этого.  Н. Л.

Мне лучше быть с тобой в бордели, в кабаке

И промышленьями заветными делиться,

Чем без тебя, мой бог, идти в мечеть молиться!

206  А. К. ШЕЛЛЕРУ  12 октября 1891 г., Петербург.

Достоуважаемый Александр Константинович!

Я послал Вам несколько стишков моего родственника Б<убнова> и просил Вас, если можно, что-нибудь из них напечатать. Посмотрели ли Вы на эти "опыты" и как их нашли? Мне очень совестно утруждать Вас моими докуками, но нельзя миновать этого... Пожалуйста, не посердитесь на меня и что-нибудь мне ответьте.

Там, помнится, есть кое-что возможное для печати и не худшее того, что печатается. А впрочем, я не буду ни в малейшей претензии, если Вы мне возвратите эти опыты. Мне только нужно отвечать на вопросы поэта.  Искренно Вас уважающий  Н. Лесков.

207  Б. М. БУБНОВУ  5 ноября 1891 г., Петербург.

Любезный друг Боря!

Я передам твои стихи в какую-нибудь редакцию, но не знаю, понравятся ли они, а мне они совсем не нравятся. Напечатать можно всё -- бумага стерпит, и печатаются вещи очень слабые, но зачем это и какое в этом удовлетворение для писателя? Денег тут -- грош, а славы и чести нисколько. Что это за доказательство того, "что часть меня большая от тлена убежит и будет жить?" Недоказанное верование ты подкрепляешь ничего не доказывающими мечтами своего воображения, как будешь сваливаться "серебром" с луны!.. Красотою это не поражает и нимало не убеждает в том, что существование нашего "умного" начала, вероятно, шло до того, как наши родители совокуплялись для нашего зачатия, и что потому можно верить, что оно продолжится и после того, когда тело наше, зачатое в яйце матери от семянных живчиков оплодотворившего ее самца, -- уже не будет существовать. И на эту тему бездна написано стихов очень хороших. Зачем же еще все ту же самую материю тянуть, и притом не с лучшего конца? Это вещи деликатные, рассуждая о которых легко сказать глупость или пустозвонство. Леопарди на это хорошо отвечал: "Я вечности не чувствую и с бессмертными не говорил". Вот и докажи ему вечность твоими мечтами о том, как ты станешь являться! По-моему, это не поэзия или по крайней мере -- не здоровая поэзия. У тебя есть способность слагать стихи, но ты -- мечтатель и даже -- дитя. От этого надо себя избавить. -- Очень рад, что имя, представляющее опасность для домашнего спокойствия, не произносится. Я действительно говорил с Колей два раза, что этого не надо касаться, но, может быть, он бы и сам это так сделал. Мы с ним друг друга, кажется, любим и, может быть, уважаем, но недалеко идем в согласовании наших взглядов; но, может быть, на этот раз я его немножко склонил к тому, что мне кажется более практичным, чем "киевский практицизм".

Андрей приедет ко мне в субботу, и я отдам ему твою записку. Он сходит и получит твои деньги, если они тебе еще не присланы. Перевод Андрея в Главное интендантство уже состоялся. Это очень приятно: убивать никого не нужно, и служба без карьеры и без отличий. Ему это очень нравится, а мне то нравится, что ему нравится. Незаметность -- превосходная вещь в жизни. Жаль только, что самое лучшее всю жизнь не видишь и узнаешь очень поздно, и потому-то драгоценно изречение: "Счастлив тот, кто умеет пользоваться чужим опытом" (не чужим умом, а -- опытом).

Я тебе когда-то писал про девушку Морозову -- племянницу Саввы Морозова, красавицу с 5--7 миллионами состояния. Я с нее кое-что зачертил в "Полуношниках" ("Вестник Европы", ноябрь), но в ней неиссякаемый кладезь для восторгов поэта. Она на днях приезжала сюда просить, чтобы ей позволили раздать миллион голодным, но непосредственно -- без попов и чиновников. Говорят, будто ей отказали. Она становится легендарною при жизни. Надо смотреть этих ангелов, которые сошли на землю и живут в нашей шкуре, а не тех, которые где-то в тумане фантазии.  Будь здоров.  Н. Л.

208  А. Н. ПЕШКОВОЙ-ТОЛИВЕРОВОЙ  Вечером 21 ноября 1891 г., Петербург.

Александра Николаевна!

Если Вы захотите посетить меня или мы встретимся, -- пожалуйста, не спрашивайте меня о моем здоровье и о "нашем Льве" и не говорите мне при мне, что я мало страдаю... Вы наносите мне этим ужасный вред и заставляете меня гореть на огненной сковороде по целым ночам. Как Вы не знаете несчастного состояния нервных больных, на которых все действует, -- взгляд, а не только слова! Пренебрегите, пожалуйста, тем, какой у меня "вид"! Пусть его смотрит полиция, Иначе я буду от вас прятаться, как прячусь от многих других, не умеющих снисходить к тяжким моим терзаниям, о которых со мною или при мне вспоминать не следует.  Н. Лесков.

209  М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ  11 декабря 1891 г., Петербург.

Милостивый государь Михаил Матвеевич.

Я получил с почты заказное письмо от Вас со вложенным там конвертом от покойного Ивана Александровича Гончарова. Долгом считаю известить Вас об этом получении.

Я хотел бы приехать к Вам и поблагодарить Вас за напечатание моей работы и за доставленный мне гонорар, но тяжкая болезнь лишает меня этой возможности. Извините меня и примите заочно мою благодарность и мое сожаление, что я некоторым образом был причиною к грубостям, выраженным за меня вашему изданию. Утешаю себя только тем, что я тут ничем не виноват. А впрочем -- и без вины виноватые порой прощенья просят. И я прошу его у Вас: простите!  Со всегдашним к Вам уважением слуга Ваш  Н. Лесков.

210  В. М. ЛАВРОВУ  14 декабря 1891 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович!

Я получил Ваше письмо, в котором Вы выражаете свои опасения по поводу имеющейся у Вас моей рукописи. Я этих опасений не разделяю, но и не позволю себе их оспаривать. "Все возможно в природе", и все вещи, которых Вы опасались, так же преблагополучно прошли в других изданиях -- не исключая даже "Ночи на острове Буяне", которая казалась у Вас кому-то "немысловною". Это Ваше дело разуметь как знаете. Но как рукописи нет надобности оставаться у Вас без цели, то я прошу Вас передать ее под расписку лица, которое будет за нею прислано от кн. Дм<итрия> Ник<олаевича> Цертелева. Я же постараюсь прислать Вам что-нибудь другое.  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

211  Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ  14 декабря 1891 г., Петербург.

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Я получил три дня тому назад письмо о присылке чего-нибудь вместо "Нэтэты", которая еще тоже не существует. А я болен и обещать ничего не могу, но у меня есть две работы, которые, кажется, могли бы у Вас пройти и сослужили бы Вам надлежащую службу. 1) "Женские типы по Прологу", очень любопытные картинки женских нравов (счетом 36). Это около 4--5 листов. Рукопись давно готова и вполне отделана, но лежит "страха ради". В ней нет ничего нецензурного, но если ее направлять в духовную цензуру (как "Мелочи архиерейской жизни"), то все равно к ней придерутся по злобе и глупости и ее не дозволят. -- 2) Есть в редакции "Русск<ой> мысли" мой очерк -- очень веселый и не без шпилечки, но совершенно цензурный (как я понимаю). Получив Ваше письмо, я тотчас же запросил "Р. м.": гож или не гож для них этот очерк. Запрос сделан с тем, чтобы дать Вам больший выбор. Сегодня я получил от Лаврова ответ, который при сем прилагаю Вам в подлиннике. Потрудитесь его прочесть. На это я сегодня же написал Лаврову, что я прошу его выдать устрашающую его рукопись под расписку того лица, которое явится за нею от кн. Дм. Н. Цертелева. Письмо это посылается Лаврову одновременно с сим. Надеюсь, что это -- самое удобное, что я мог для Вас сделать. Потрудитесь послать за моею рукописью и приступите к ее чтению без страха, памятуя, что "Р. м." так же обоялась "Полунощников", "Горы" и "Часа воли божией". По-моему -- моя работа, находящаяся в Москве, -- совершенно цензурна, и написана она так, что никого не задевает. Впрочем -- пошлите, возьмите, прочтите и сами с собой рассудите.

Более же у меня ничего нет, и я ничего не могу обещать по моей болезни.

Разумеется, я прошу Вас не замедлить ответом. У меня еще есть требования.  Преданный Вам  Н. Лесков.

212  Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ  14 декабря 1891 г., Петербург.

Уважаемый Дмитрий Николаевич!

Через малое время по отправке Вам письма -- получил с почты мою рукопись от Лаврова. Теперь буду ждать от Вас заказа: что делать, то есть посылать Вам эту страшноватую рукопись или нет. По-моему, она вполне цензурна, и печатать ее можно -- особенно при некоторых полезных в деле связях. А впрочем -- как себе хотите: другого у меня ничего нет, кроме обозрения Пролога ("Женские типы по Прологу" -- 36 женских характеристик. Тоже интересное). -- Потрудитесь мне без задержки ответить.  Ваш Н. Лесков.

213  Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ  18 декабря 1891 г., Петербург.

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Получил вчера второе Ваше письмо и думаю, что и Вы получили мое тоже второе, из которого должны были увидать, какое qui pro quo вышло с рукописью. Получив ее, я, разумеется, захотел ее почитать и почеркать, и потом отдал переписать, с тем что, пока получу Ваш ответ, и рукопись будет готова в новом экземпляре. Это, однако, так не вышло: Вы, "ко удивлению общенашему" (с Вл. С. С<оловьевым>), ответили, а рукопись еще не готова... За мною маленькая неустойка! Но Вы не сомневайтесь -- студент у меня аккуратнейший, и рукопись моя будет у Вас на праздниках, и, во всяком случае, до нового года. Вчера мы о ней рассуждали у меня (я, Влд. С. и Диллон), -- и Влд. С. хотел, чтобы я передал рукопись ему, а он привезет ее Вам, но Диллон говорил, что лучше ее послать, так как Вл. С. может замедлить отъездом, а Вам нужно печатать. Подоспевшее к концу нашей беседы Ваше письмо решило дело: я пошлю Вам рукопись по почте. Рукопись эту я назвал иначе, как было: она называлась "Нашествие варваров", а теперь будет называться "Заячий ремиз". Новое заглавие смирнее и непонятнее, а между тем оно звучно и заманчиво, что хорошо для обложки журнала. А переменить его было необходимо, потому что у тех, у кого была повесть с старым заглавием, есть обычай "советоваться" с теми, с кем отнюдь не надо советоваться. Стало быть, там заглавие уже замечено, и им опять махать перед глазом у них неловко -- это увеличит трудности их положения, и Вашего тоже.

Относительно "Женских типов по Прологу" Влд. С. . говорит, что мой запас "надо поделить", то есть одну работу отдать Вам, а другую -- Стасюлевичу. Я готов сделать и так и этак, то есть обе Вам отдать или "поделить". По-моему, они обе цензурны и обе "читательны", но "Заячий ремиз" -- веселее; а это не мешает "Р<усскому> обозрению", которое все идет "насупивши чело". Очень уж оно у Вас серьезно! По-моему, хорошо дать немножко передохнуть на неглупой шутке. А потому я "Ремиз" пошлю Вам, а "Женщин" Прологовых выдам головой Соловьеву. Пусть он их почитает и поступит с ними по своему благоусмотрению. Затем это все, мне кажется, теперь выяснено и улажено хорошо и с полным рачением к соблюдению Ваших интересов; а буде что не так, то Вы, пожалуйста, поступите опять "ко удивлению общенашему" и мне напишите. Я постараюсь сделать, как Вам пригожее.

К этому еще нечто о себе. Что бы Вам хоть словцом обмолвиться о Собрании моих сочинений! Конечно, я ищу не похвал и мирволенья, но ищу внимания, которое мне дарят только мои недруги и противоумысленники. -- Я ведь проработал 31 год... Неужели тут не о чем сказать слова?.. Талант ли у меня или не талант, но почему же он "больной"? Почему он не глупый, не неуклюжий, или, вернее всего, -- не непослушный? Был ли бы он здоровее, если бы я их слушался?  Преданный Вам  Н. Лесков.

214  М. А. ПРОТОПОПОВУ  23 декабря 1891 г., Петербург.

Милостивый государь Михаил Алексеевич!

Я прочел Вашу статью о моих сочинениях, и мне захотелось поблагодарить Вас за Ваш немалый труд -- все это прочесть, и за Ваше доброе желание -- быть справедливым. В последнем отношении Вы многого достигли, и если бы критики относились <так?> к авторам чаще -- дело бы шло лучше, чем оно идет при злобных поношениях. "Ошибки всем людям свойственны", и суровости может быть достойно только одно лицемерие, коварство или вообще заведомое криводушие. Этого во мне не было никогда, и Вы ошиблись, если где-либо Вам это показалось. Я, конечно, не стану полемизировать с Вами, как потому, что я этого не люблю, так и потому, •что я желаю водворения между мною и Вами отношений доброй приязни, а не пререканий; но критике Вашей (вообще мне приятной) -- недостает историчности. Говоря об авторе, "хотя не законченном, но самозаключившемся", -- Вы забыли его время и то, что он есть дитя своего времени. Мне просто надо было снять с себя путы, опутывающие с детства дворянское дитя в России. Я бы, писавши о себе, назвал статью не "больной талант", а "трудный рост". Дворянские тенденции, церковная набожность, узкая национальность и государственность, слава страны и т. п. Во всем этом я вырос, и все это мне часто казалось противно, но... я не видел "где истина"! Потом соприкосновение с превосходными людьми освободительной поры, которые жаловались, что "им мешали Белоярцевы". Я верил, что без этой помехи было бы достижимо лучшее. В этом моя ошибка, но не злоба. Райнер не "маньяк", а мой идеал. Лиза -- тоже. Она говорит (после его казни) -- "с теми у меня есть хоть общая ненависть, а с вами (родными) -- ничего!" "Некуда" искалечено, как ни одно другое произведение. Кроме обыкн<овенной> цензуры (де Роберти), корректуры марали Турунов, потом Веселаго и, наконец, чиновник из III отделения; а Вольф при втором изд. так обошелся, что хотел восстановить вымарки, но вместо того потерял или, может быть, даже скрыл от меня мой единственный экземпляр, собранный из коррект<урных> полос. Катков имел на меня большое влияние, но он же первый во время печатания "Захудалого рода" сказал Воскобойникову: "Мы ошибаемся: этот человек не наш!" Мы разошлись (на взгляде на дворянство), и я не стал дописывать роман. Разошлись вежливо, но твердо и навсегда, и он тогда опять сказал: "Жалеть нечего, -- он совсем не наш". Он был прав, но я не знал: чей я? "Хорошо прочитанное евангелие" мне это уяснило, и я тотчас же вернулся к свободным чувствам и влечениям моего детства... Я блуждал и воротился, и стал сам собою -- тем, что я есмь. Многое мною написанное мне действительно неприятно, но лжи там нет нигде, -- я всегда и везде был прям и искренен... Я просто заблуждался -- не понимал, иногда подчинялся влиянию, и вообще -- "не прочел хорошо евангелия". Вот, по-моему, как и в чем меня надо судить! Но Вы обо мне все-таки судили лучше всех прочих, до сих пор писавших. Все поносившие меня без пощады брали так же мелко и односторонне, как и хвалители. В Вашей критике есть трезвая правда и польза для меня самого. Есть замечания очень верные и прекрасные. За все это и благодарю Вас. -- Если бы я был здоров -- я бы сам пришел к Вам, но я очень болен, и Вы меня не осудите.  Искренно Вам признательный  Н. Лесков.

1892  215  А. С, СУВОРИНУ  4 января 1892 г., Петербург.

Усердно благодарю Вас, Алексей Сергеевич, на добром слове. За все хорошее и дурное -- благодаренье богу. Все, верно, было нужно, и я ясно вижу, как многое, что я почитал за зло, послужило мне к добру -- надоумило меня, уяснило понятия и поочистило сердце и характер. Я благодарю Вас, потому что как же принимать внимание в дар, не сказав благодарного слова? Во всем длинном прошлом поведение мое перед Вами без единого пятнышка. Это мне большая радость! Я любил с сочувствием говорить о Вас даже во всю пору моего злострадания, в костер для которого метнута и Ваша головня. Не знаю, чему я обязан, что это никогда и ни на минуту не подняло во мне ничего похожего на злобу. Ровным ко мне Вы не были и не могли быть, -- у Вас такой характер; и Вы, вероятно, когда-то получили на мой счет предубеждения, в которых я, может быть, виноват, а Вы их потом не захотели проверить. Я недавно пробегал нашу переписку. Замечательно, что Вы всё сердитесь, а я все уступаю и стараюсь смягчить Вас. Такие случаи бросаются в глаза, и мне было это радостью: я был "сын мира". Вы пишете про "вспышки". По отношению ко мне они, разумеется, не имеют значения, но они -- большой вред человеку. От нас ведь непременно ложится где-то тень, и наше будущее будет сообразно этой тени. Вспышки можно одолеть. Пошли это Вам милосердный отец наш. -- "Дебюты" мои меня не радуют и не печалят. Я пишу, потому что надо есть хлеб от своего труда. Если завтра я получу возможность заработать хлеб иначе, -- я не стану писать, -- "Вестника Европы" я не искал, и он меня тоже. И напечатать в нем что-то я не почитаю себе за честь. Я удивляюсь (искренно), что этакое пустое и незначительное обстоятельство могло вызвать столько шума и ожесточения! О В<икторе> П<етровиче> я уже не могу и говорить: я увидал что-то ужасное и скорее положил лист и не стал читать. (Я ведь очень тяжело болен.) Меня ужаснул весь этот шум из-за пустяков. Было время (10 лет тому назад), когда Ан<атолий> Ф<едорович> Кони заботился сблизить меня с "В. Е.", но я этим не пользовался; потом, года четыре назад, об этом говорил Гончаров, но я опять ничего не делал; а теперь случилось так, что зашел ко мне Влад. Соловьев и спросил; "Нет ли чего нового прочесть". Я ему дал рукопись, которая лежала у меня на столе. А он ее взял читать и потом (по его обыкновению), смеясь, сказал мне: "А я рукопись отдал С<тасюлеви>чу, и он Вас благодарит". Только всего и греха моего перед скромностью. Мне, конечно, было очень неприятно быть виновником такого беспокойства, но я решительно ничем не виноват. У меня очень много пороков, но я не честолюбив и не славолюбив, да и что тут за честь такая! Я, право, не вижу ничего себе особенно лестного и -- ей-право -- был более всего сконфужен оттого, что это представляли за что-то необыкновенное для меня... Я ничем себя не мню высоко. Мне кажется, что я в литературе занимаю такое место, какое занимал когда-то актер Зубров в труппе. Я -- некоторая пригодность, -- и только.  Ваш Н. Лесков.

Я бы непременно пришел к Вам, да мне нельзя идти на лестницу.

216  А. К. ЧЕРТКОВОЙ  4 января 1892 г., Петербург.

Уважаемая Анна Константиновна.

Я получил Ваше письмо, прочел его и благодарю Вас за то, что Вы его написали и прислали. Замечания и дружеские укоризны, которые я нашел в этом письме, вполне мною заслужены и правильны, и я их принимаю и надеюсь, что они мне послужат на пользу. Вы ведь, конечно, знаете, что я Вас люблю и уважаю несколько особенно -- имею к Вам какую-то, самому мне неясную, мистическую симпатию, и потому мне отрадно говорить с Вами и хочется быть с вами в согласии. И я хотел бы говорить в Вами обширно, а поговорю вкратце, потому что я очень болен, а предмет нашего разговора таков, что будет волновать меня. Поэтому если у Вас (по Вашему мнению) писано без последовательности, то у меня будет все без мотивов. -- Я никакой вражды к Вл<адимиру> Гр<игорьевичу> никогда не чувствовал и теперь не чувствую. Я знаю, что мы "одного духа", и ее сомневаюсь, что во всяком данном случае мы можем действовать сообразно одной цели и по одному образцу, и я люблю Вл. Г--ча и знаю, что в нем достойно любви и уважения. Сам я не только не лучше его, но я непременно хуже его (например, по запоздалости моего обращения и по сравнительной слабости моей борьбы с страстями), но я его считаю теперь за человека, склонного к подозрительности, и потому я непременно буду опасаться этой его черты; а при таком взаимном недоверии и остерегании себя друг от друга мы уже не можем пользовать один другого духовно, а непременно должны друг друга духовно портить. Можно повелевать своему разуму и даже своему сердцу, но повелевать своей памяти -- невозможно! Она все будет хранить то, что в ней отпечатано. Я уверен, что мы с Вл. Г. можем без всякого уговора действовать заодно, но беседовать нам трудно, а вместе пойти или поехать -- я с ним уже не считаю возможным, как для своей, так и для его же пользы. Я просто питаю страх к подозрительным людям и всегда уходил от них, чтобы не искушать их и не досаждать себе. По этой же форме отлились и отношения мои к Вашему мужу, которого, при всем этом, я нежно люблю и видел бы его с радостью, но... я всегда вспомню и вздумаю: "А не возбуждаю ли я опять в нем сомнений?!" -- То же чувствует к нему и друг наш Н. Н. Ге, с которым В. Г. повторил то же самое, что и со мной. Так вот Вы и скажите мне практически: что именно я должен сделать, чтобы получились бы такие отношения, какие Вы хотите восстановить между мною и В. Г--чем? Скажите просто, и в сердце моем есть столько любви к Вам и веры в Вашу искренность, что я пущусь на Баше слово и сделаю то, что Вы скажете. Думаю, что этим я кладу мое сердце в Вашу руку. Помогите же моей памяти...

Что над Л. Н. "смеются", это ничего. И над нами смеются, и я знаю, когда этому надо радоваться, и радуюсь, но... "если я знаю, что через это претыкается брат мой, -- лучше я этого не буду делать".  С братской любовью и уважением  целую Вашу руку.  Н. Лесков.

217  Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ  23 января 1892 г., Петербург.

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Очень сожалею, что Вы меня вчера не застали. Однако это -- совершенная случайность. Я почти не выхожу из дома, а в этот вечер мягкая погода выманила меня прокатиться. С утра до 2-х часов я никогда не выхожу из дома и с 6-ти вечера тоже бываю дома. Но вечерами я по большей части бываю слаб и ненадежен, а утром нервы мои спокойнее и я бодрее. На всякий случай я приготовлю Вам "Женские типы по Прологу", -- это любопытно и не острее статей Ключевского "Жития святых как исторический материал", но я уж и разобрать не могу теперь: "что льзя и то, чего не можно".  Ваш Н. Лесков.

218  С. Н. ШУБИНСКОМУ  18 марта 1892 г., Петербург.

Фельетон о балах очень хорош, то есть -- любопытен, обстоятелен и толковито написан, по обдуманному и ранее сочиненному в голове плану. В это ужаснейшее время разнузданного литературного neglige {Неглиже, небрежности (франц.).} и это уже заставляет радоваться или по крайней мере не создает повода к мучению для литературного вкуса, и за это Вам спасибо. А "дань своему веку" все-таки и Вами воздана!.. Где это Вы слыхали, что "рука" будто может "встряхивать болото"?.. Как может это переносить Ваше ухо и как такая нелепица может согласоваться в умопредставлении образованного человека? Рука Петра могла расшевелить застоявшееся болото и разворошить его, или освежить, или очистить, но... "встряхнуть болото". Вы только подумайте: как это так представить, что болото встряхивают!.. Как Вам это не стыдно так писать?!. Была грязная улица, но проехал генерал Ш<у>б<инский> и "встряхнул ее". Что за нелепость! Как это быть может?..

Вы не во всем "за обществом"-то поспевайте, а держитесь кое в чем и лучшего, чем то, что оно теперь одобряет и ободряет. А впрочем, как Вам угодно.

Сегодня и завтра (в четверг) ухожу из дома в 2 ч. непременно.  Преданный Вам  Н. Лесков.

219  С. Н. ШУБИНСКОМУ  23 марта 1892 г., Петербург.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Писавши Вам о Вашем фельетоне с похвалою его обстоятельному изложению, я все-таки, кажется, погрешил против тона дружелюбия, которого был обязан держаться. Ненавистные недостатки характера всё приводят меня к резким словам, о которых я после сожалею и стараюсь себя за них исправлять сознанием своей виновности. А потому, если в письме моем было что-нибудь неуместное, то простите мне это и верьте, что это было сказано не с худым намерением, а с хорошим; а только сам я очень нехорош, и через это у меня часто и хорошее нехорошо выходит.

Пожалуйста простите!  Преданный Вам  Н. Лесков.

220  Б. М. БУБНОВУ  21 мая 1892 г., Петербург.

Любезный друг Боря!

Письмо твое получил. Переводы из Оссиана пришли мне: я подумаю, как их устроить. Все равно -- пришли. О значении Оссиана думают разно, но более глубоких взглядов люди чтут его поэзию за самое ее свойство, а не судят о ней только "исторически". Я люблю Оссиана и нахожу его поэзию прекрасною. Так же она нравится Влад. Соловьеву. Но есть -- которым она не нравится. -- Писать я тебе советую продолжать: у тебя есть стих и чувства очень хорошего сорта. Библию прочесть надо. Там есть дивные книги, но не все. Читал ли ты брошюру Генри Друмонда (перевод Долгова) "Самое великое в мире"? Советую прочитать и потом еще и еще раз прочитать. В литературе совсем не "всё отрицания". Ты напрасно так огорчаешься на литературу. Являются вещи превосходные и оживляющие.

Очень рад, что жажда света в духе твоем не утоляется, а горит. "Кто ищет -- тот и найдет". Не дай бог тебе познать успокоение и довольство собою и окружающим, а пусть тебя томит и мучит "святое недовольство". Тогда будешь расти, а иначе "одебелеет и утучнится сердце твое, и будешь яко свиния в теплом кале", -- от чего и да сохранит нас живой бог, "живущий в движении естества".  Любящий тебя  Н. Лесков.

Выезжаю завтра. -- Адрес: Нарва, Шмецк, 4.

221  А. С. СУВОРИНУ  11 октября 1892 г., Петербург.

Здесь все Ваши письма, которые я от Вас получал и сохранил, а теперь желаю возвратить их Вам при себе. Прошу Вас не объяснять этого ничем иным, как моим желанием, чтобы при какой-нибудь случайности письма эти не попали в руки людей посторонних.  Н. Л.

222  А. С. СУВОРИНУ  12 октября 1892 г., Петербург.

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

Я послал Вам Ваши письма не в надежде получить за них от Вас благодарность. Мне ничего не нужно. Я болен ангиною, которая не шутит и не медлит, Я не хотел угнетать себя мыслью, что без меня станут делать из писанных ко мне писем такое употребление, какого я не хотел. Другие письма я мог бы сжечь и быть покоен, но с Вашими я не хотел этого сделать, потому что знаю, что есть толки, будто я вел записки и оставлю в них расплату с людьми, которые обходились со мною не с добром. А так как это ложь, то я послал Вам Ваши письма, чтобы Вы их уничтожили сами. Больше ничего. Благодарить меня Вам, конечно, не за что. О моих письмах тоже не заботьтесь: такое или иное отношение к ним для меня уже не имеет никакой разницы. Помню, что я всегда искал мира и берег его и другим не вредил. Словом -- это не важно. Мне важно то, чтобы знали, что я на Вас ничего не собирал, не составлял и составлять не намеревался и не буду. Мне ничего не нужно от Вас, а Вам от меня, но между нами все чисто. Вот и все.

Мяса не ешьте. Это дело в виду у всякого, кто захочет быть к себе внимательным. В Одессе одною умнейшею дамою написана чудесная книга для стола без убоины. Жаль, что все это так не скоро издается. Надо бы поднимать пищевые вопросы к предстоящей гигиенической выставке: Вы, бывало, хорошо чуяли, что своевременно... Подумайте-ка об этом не с рутинерами и с обжорами!.. Землю-то надо обратить в "рай" -- в "сад, насажденный богом" (умом). Этика пищи -- великий вопрос. Не должно быть голодных и обжор! Теперь 9/10 пищевых продуктов пропадает даром. Неужто это так и следует? -- Курить надо бросить. Я давно не курю и вина не пью, но привычка курить всех других сильнее. Но все равно -- надо бросить. Моя болезнь (ангина), конечно, неизлечима, но с тех пор, как я не ем мяса (теперь как раз год), -- я страдаю меньше, и могу читать, и иногда могу писать. Другое мне ничто не помогало. К вегетарианству я перешел по совету Бертенсона; но, конечно, при собственном моем к этому влечении. Я всегда возмущался "бойнею" и думал, что это не должно быть так.

То, что я Вам писал о нищете Соловьева-Несмелова, лежавшего в окровавленных лохмотьях, не было "шантаж". Если бы Вы тогда захотели узнать, что это было, -- Вы бы не сделали одного очень прискорбного дела, о котором надо жалеть. Меня же Вы не обидели. Такой укоризной меня обидеть нельзя.  Да будет мир в сердце Вашем.  Н. Лесков.

223  А. С. СУВОРИНУ  9 ноября 1892 г., Петербург.

Достоуважаемый Алексей Сергеевич!

Позвольте мне обратиться к Вам не как к редактору и издателю газеты, а как к товарищу по перу, который сам писал и рассказы по легендам. В "Русск<ом> обозрении", которое рвется превзойти "Гражданин", напечатана статья Георгиевского (не красноносого), в которой укоряют меня за "фальсификацию Пролога" по случаю рассказа "Пруденций". Это уже было раз сделано по другому поводу ("Аскалонский злодей") в "Нов<ом> вр<емени>", и Вы потом разъяснили в мое оправдание, что тема Пролога не обязательна к точному ее воспроизведению. Тема как тема, а я могу из нее делать, что нахожу возможным. Иначе на что бы ее и переделывать, а надо бы брать ее просто и перепечатывать... И вышло бы просто и глупо, как сам Пролог. Но профессор университета этого не понимает!.. А что касается "Пруденция", то я с ним думал долго и советовался о нем с Гончаровым, и прилагаю Вам при этом подливное письмо большого художника, из коего Вы увидите, что Гончаров тоже обдумывал мою тему Пруденция и находил ее невозможною в том виде, как она в Прологе. И я ею пользовался только как темою, а развил ее как умел -- свободно, и отчасти при содействии Гончарова. -- И вот это вина, это преступление против православия!.. Прочтите, пожалуйста, письмо Гончарова и возвратите его мне.

"Сказанием" это озаглавил Чертков, а у меня она названа "повесть", и я, конечно, мог ей дать любую развязку, так как я источника не указывал. Да хоть бы и указывал, то ведь исторические повести могут же отступать от исторического учебника. -- Что же это за придирки!.. И это профессора!  Ваш Н. Лесков.

224  Л. Н. ТОЛСТОМУ  4 декабря 1892 г., Петербург.

Многочтимый Лев Николаевич!

Ан<атолий> Ф<е>д<орович> Кони вчера прислал мне письмо, в котором просит совета, что ему прочитать, дабы приготовить себя к рассмотрению "во множестве поступающих дел о штундистах". Я продумал всю ночь и не мог остановиться ни на одном произведении, которое бы дало обер-прокурору основания судить о штундистах с сохранением к ним жалости и уважения, и из всего, что я знаю, мне наилучшим показалось старое магистерское исследование Ореста Новицкого "о духоборцах". Там именно есть основания, которые одинаковы у духоборцев, иконоборцев, молокан и штундистов. А разницы, между ними существующие, не делают различия в основах их веры, и потому все сектанты этого духа могут быть защищаемы на одной и той же почве. Книжка же Новицкого хороша тем, что она кратка, ясна и кодифицирована, а церковная злоба в ней умещена в местах очевидных и благопотребных. И потому я указал Кони на эту книжку по преимуществу.

Усердно прошу Вас дать мне короткий, но скорый ответ: не сделал ли я ошибки и не можете ли Вы мне указать, как я должен исправить то, в чем ошибся?

Пожалуйста, дайте ответ.  Преданный Вам  Н. Лесков.

1893  225  Л. Н. ТОЛСТОМУ  4 января 1893 г., Петербург.

Достоуважаемый Лев Николаевич!

Сегодня вошли ко мне Ваня Горбунов и Сытин и сказали, что Вы знаете о моем нездоровье и даже хотели приехать, чтобы навестить меня... Меня это ужасно взволновало и растрогало, и я сладко и радостно плакал. Я не хочу говорить Вам о моих к Вам чувствах. Вы человек проницательный, и не нужно Вам высказывать то, что в словесном выражении теряет свою сущность и усваивает нечто ненужное. Вы знаете, какое Вы мне сделали добро: я с ранних лет жизни имел влечение к вопросам веры и начал писать о религиозных людях, когда это почиталось за непристойное и невозможное ("Соборяне", "Запечатленный ангел", "Однодум" и "Мелочи архиерейской жизни" и т. п.), но я все путался и довольствовался тем, что "разгребаю сор у святилища", но я не знал, с чем идти во святилище. На меня были напоры церковников и Редстока (Засецкой, Пашкова и Ал. П. Бобринского), но от этого мне становилось только хуже: я сам подходил к тому, что увидал у Вас, но сам с собою я все боялся, что это ошибка, потому что хотя у меня светилось в сознании то же самое, что я узнал у Вас, но у меня все было в хаосе -- смутно и неясно, и я на себя не полагался; а когда услыхал Ваши разъяснения, логичные и сильные, -- я все понял, будто как "припомнив", и мне своего стало не надо, а я стал жить в свете, который увидал от Вас и который был мне приятнее, потому что он несравненно сильнее и ярче того, в каком я копался сам своими силами, С этих пор Вы для меня имеете значение, которое пройти не может, ибо я с ним надеюсь перейти в другое существование, и потому нет никого иного кроме Вас, кто бы был мне дорог и памятен, как Вы. Думаю, что Вы чувствуете, что я говорю правду. За одно ваше намерение посетить меня я Вам благодарен до слез, но мне лучше, и Вам не нужно обо мне думать. Приезд Ваш взволновал бы меня до чрезвычайности, и я истерзался бы, думая, как все это сойдет? За Вами бы бегали, о Вас бы писали, и получилась бы целая каша. Восхитительная радость моя видеть Вас была бы вся истерзана тревогою... Хорошо, что Вы не поехали. Напишите мне письмо такое, которое могло бы пользовать дух мой, подвергавшийся нападениям страха... Из ста ступеней до края я прошел наверно 86 и не имел определенного желания возвращаться опять к первой и опять когда-нибудь начинать те же 86 наново; страха ухода уже не было, но был какой-то бесконечный, суживающийся коридор, в который надо было идти и... был страх и истома ужасные. Я читал главы из книги "О жизни", читал, что есть об этом у Вас в других местах и у Сократа (в Федоне), и все-таки с натиском недуга суживающийся коридор приводил меня в состояние муки... Теперь меня согревает утешительная радость, которой дух мой верит: мне как будто сказано, что я уже был испытан и наказан страхом и что это уже отбыто мною и прошло, и после этого я буду избавлен от этого страха, и когда придет час, я отрешусь от тела скоро и просто. И эта уверенность меня радует. По болезненности моей я теперь все попадаю в этот круг мыслей и не могу из него выйти. Снизойдите к моему настроению и поговорите ко мне в этом духе, чтобы слово Ваше принесло мне разъяснение и утверждение о том, о чем я думаю. На дух мой болезнь имела благое влияние, -- я увидал еще свою черноту и, к ужасу, заметил, как много я занимался опрятностью других людей, вместо того чтобы себя смотреть строже. И многое, что казалось важным до этой болезни, стало совсем не важно. Рад, что могу писать Вам, и всем Вашим кланяюсь, а от Вас буду ждать утешения и посилья моему помявшемуся духу.  Преданный Вам  Н. Лесков.

226  Л. Н. ТОЛСТОМУ  10 января 1893 г. Петербург.  Воскресенье, вечер.

Горячо благодарю Вас, Лев Николаевич, за Ваше письмо. Оно принесло мне то, что было нужно: "у нее кроткие глаза", и Вы ее уже не пугаетесь и с нею освоились. Это имеет много успокоительного. Думать "о ней" я привык издавна, но с болезни моей овладел мною ужасный, гнетущий страх, -- я, кажется, просто боялся физических ощущений от того, что "берут за горло". Когда меня мучит ангина, я все помню и хочу овладеть собою: припоминаю "тернием окровавленную главу", вспоминаю кончину Филиппа Ал<ексеевича> Терновского (удивительную по благодушному спокойствию) и думаю о Вас, но боль все превозмогает, и я теряюсь от страданий и трепещу, что они могут достигать еще высших степеней мучительства. Умереть есть дело неминучее, и мучителен не шекспировский страх "чего-то после смерти". Это не страшно, но страшат муки этого перехода. Терновский (который очень любил Вас) умирал, претерпев множество унижений, лишений и угроз от мстительности Победоносцева, но все был весел и шутил. Умирая, он попросил карандаш и слабою рукою написал: "Одно печально в моей смерти, что Победоносцев может подумать, что он мог убить человека". Когда Лебединцев прочел, -- умирающий ему еще улыбнулся и вскоре отошел. И сколько людей исполняют это с достоинством, а страх все это может обезобразить, испортить. Вот где причина и место страха. Если можете, скажите мне что-нибудь на это, вдобавок к тому, что у нее "кроткие глаза". Ваши слова мне все в помощь. Мне стыдно приставать к Вам, но я слаб и ищу опоры у человека, который меня сильнее, -- не оставьте меня поддержать. Я, конечно, очень рад, что Вам не противно то, что я пишу. Когда я пишу, -- я всегда имею Вас перед собою и таким образом как бы советуюсь с Вами. "Импровизаторов" я писал сравнительно здоровый, а "Пустоплясов" при 39® жара в крови. Как я их написал -- и не понимаю! И все это наскоро, и кое-как, и в отвратительных условиях цензурности, при которой нельзя делать поправок в корректуре... Там есть вымарки очень бессмысленные, но вредящие ясности рассказа. А самый рассказ пришел в голову сразу (за неимением сюжета) после спора о Вас с Татищевым в книжной лавке. "Что бы оказали мужики, да что бы сказал он мужикам?" Я и сделал наскоро такой диалог в мужичьей среде на темы, с которыми лезут в разговорах о Вас. -- Третьего дня была у меня Люб<овь> Як<овлевна> и говорила, что ей цензор сказал, что "он все узнал", а узнал он то, что его "подвели", потому что "пустоплясы -- это дворяне, а на печи лежал и говорил Толстой"... Сытину теперь этого рассказа будто уже не позволят. Вот чем заняты!

"Сев<ерному> вестнику" желаю всякого успеха, но боюсь, что они с этим делом не справятся: задавит их "макулатура", которой они волокут большую груду и освободиться от нее не умеют. А потом их угнетает цензура, и они от нее тоже не избавятся. Письма Смирновой о Гоголе и о Пушкине будут иметь свое литературное значение для литературного круга, но читателя они не привлекут. Притом я боюсь, что оба писателя в рассказах Смирновой выйдут сентиментальными и не в большом интересе, а особенно Гоголь может выйти раскрашенным в те именно краски, которые надо бы с него по возможности сводить, а не наводить их гуще. Пока журнал под цензурою, ему, разумеется, будет хуже всех, которые издаются без цензуры, и потому работать в нем особенно трудно. Из Ваших 12-ти глав я читал 7. По-моему, все это нужно, и все хорошо, и все "на пользу". Не оставьте меня добрым словом.  Любящий Вас  Н. Лесков.

227  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  11 января 1893 г., Петербург.

От всего сердца благодарю Вас, Лидия Ивановна, что Вы меня навестили. Это очень мило с Вашей стороны и глубоко меня тронуло и обрадовало как за себя, так и за Вас и за род человеческий, которому нужны люди с жизнеспособными сердцами. Потом мне досадно, что я совсем не мог говорить с Вами, и я боюсь, что Вы не скоро зайдете ко мне во второй раз. Пожалуйста, знайте, что я чувствую сильное сродство с Вами и имею духовную потребность Вас знать и иметь с Вами умственное общение. Если Вам не тяжело подарить мне иногда часок Вашего времени, -- пожалуйста, навестите меня и знайте, что для меня с Вами приходит интерес к жизни и радость от встречи с разумением жизни. "Мимочкой" я, конечно, занят очень сильно и очень интересуюсь знать, какими сторонами Вы ее теперь поворачиваете к солнцу, но я не думал давать Вам советов... Я просто очень заинтересован. Читать до отделки своих работ никогда не следует, но просматривать отделанное с тем, в ком есть понимание дела, -- очень хорошо. Любой художник Вам скажет, что собственный глаз иногда (и даже часто) "засматривается" и не замечает, где есть что-то, требующее пополнения или облегчения. Иметь перед собою толкового слушателя -- это не значит подвергать себя опасности "перестать быть собою". Л. Н. читает свои вещи по рукописи, и Гоголь и Тургенев делали то же. "Мимочка" есть мастерское произведение, но ведь Ваве на Кавказе надо было положить какую-то черточку, которой не положено, вероятно, потому, что "глаз присмотрелся" и не замечал. Простолюдинов Вы описываете не так смело и бойко, как светских людей, но няньки в беседке все-таки превосходны, а армянин с Катею не получили от Вас всего, что им было нужно и что Вы могли им дать, вполне оставаясь "сама собою". -- Вам нечего бояться: у Вас ясный ум, прекрасно настроенное чувство и большой талант.  Дружески Вам преданный  Н. Лесков.

228  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  13 января 1893 г., Петербург.

Благодарю Вас за Ваш ответ и за обещание навещать меня, но скорблю, что Вы, должно быть, горды... Однако я буду стараться не бояться этого, хотя вообще я боюсь людей гордых. Двойственность в человеке возможна, но глубочайшая "суть" его все-таки там, где его лучшие симпатии. "Где сокровище ваше, -- там и сердце ваше".

О "Мимочке" я могу не говорить, но какое это лишение и зачем оно. Разве мы "кружева плетем", а не идеи на дьяволов. Ведь у нас есть общая идея, в преданности которой есть наше "сродство", и вот о способах служить этой-то самой идее и надо "не говорить"... Какой ужас. Мучительная, проклятая сторона, где ничто не объединяется, кроме элементов зла. Все желающее зла -- сплачивается, все любящее свет -- сторонится от общения в деле. Л. Н. много сделал, чтобы поставить это иначе, но я боюсь, что с ним это направление и пройдет...

Однако я в моей жизни так много перемучился за литературу и так много говорил о "Мимочке", что могу дать Вам обещание не говорить о ней более. Я скажу напоследях только одно: я хотел этой вещи занять такое место, чтобы она не только "нравилась" (как кружева), а чтобы она "жгла сердца людей", и Вы должны ее довести до этого.  Простите.  Н. Лесков.

Вчера я писал Льву Н--чу и сообщил ему, что Вы меня навестили, и что я был этим очень счастлив, и что Вы пришли ко мне, так сказать, "во имя его", стало быть он как бы был среди нас. -- Я ведь Вам не сказал, что он хотел приехать ко мне... Это меня очень взволновало, потому что имело множество таких сложностей, которых совсем не надо.

Когда я здоров, я ухожу гулять в 2 часа; до 2-х работаю, в 5 обедаю и потом во весь вечер остаюсь дома. Когда бы Вы ни зашли ко мне, я всегда буду этим очень обрадован.

Хотелось бы знать: могу ли я прийти к Вам, когда мне будет лучше? Я боюсь стеснить Вас своим визитом.

229  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  20 января 1893 г., Петербург.

Письмо Ваше прекрасно и дало мне прекрасные впечатления, за которые и благодарю Вас. Подвижность Вашей живой души приносит большую радость за "сына человеческого". Белинский говорил о женщинах, едва ли представляя себе лучшие образцы женского ума. Впрочем, он знал Ж. Занд. Послал бы Вам "критику богословия" Л. Н--ча, но Вы, может быть, пишете, и отрывать Вас не надо. Я ее нашел, и она к Вашим услугам: Вчера был у меня сын Л. Н--ча (Лев Львович, только что приехавший из Москвы) и рассказывал, как принято было мое извещение о встрече с Вами. Льву Л--чу очень хочется с Вами свидеться перед отъездом. Он придет ко мне проститься завтра, то есть 21 генв<аря>, в четверг, во 2-м часу дня. Я ему сказал, что я извещу Вас о его желании с Вами встретиться, чтобы еще ближе ознакомить с Вами отца по собственным, личным впечатлениям. Мы оба думаем, что Вы не найдете в этом ничего неудобного и придете ко мне завтра, во 2-м часу, чтобы познакомиться с сыном любимого и уважаемого Вами "великого человека" и нашего общего друга.

А "скучать" по Вас я склонен ежедневно.  Преданный Вам  Н. Лесков.

Нельзя ли дать мне знать: придете Вы или нет? Это нужно для того, чтобы не было никого постороннего.

Из тех, кого встретила на Кавказе Вава, кто-то (может быть, гувернантка актрисы) должны были открыть ей, что "в делах и вещах нет величия" и что "единственное величие -- в бескорыстной любви. Даже самоотвержение ничто по себе". Надо "не искать своего". В этом "иго Христа", -- его "ярмо", хомут, в который надо вложить свою шею и тянуть свой воз обоими плечами. Величие подвигов есть взманка, которая может отводить от истинной любви. И Скобелев искал величия. В Ваве надо было показать "поворот вовнутрь себя" и пустить ее дальнейший полет в этом направлении, в котором бы она так и покатилась из глаз вон, как чистое светило, после которого оставалась бы несомненная уверенность, что она где-то горит и светит, в каком бы она там ни явилась положении.

Прекрасный облик этот не обстановочная фигура вроде нянек и армянина, а это "перелом лучей света", и недоговоренность, незаконченность этого лица есть недостаток в произведении умном и прекрасном.

Я об этом всегда буду жалеть, если Вава нигде дальше не явится и не покажет: "куда ее влекли души неясные стремленья".

Я читал "Мимочку" четыре раза и, получив книжку от автора, прочитал еще в пятый раз. Повесть все так же свежа, жива и любопытна, и притом манера писания чрезвычайно искусна и приятна. "Мимочку" нельзя оставлять: ее надо подать во всех видах, в каких она встречается в жизни. Это своего рода Чичиков, в лице которого "ничтожество являет свою силу". Одно злое непонимание идеи может отклонять автора от неотступной разработки этого характерного и много объясняющего типа.

Я не нахожу в "Мимочке" никакого порока: по-моему, там все гармонично и прекрасно. Чтобы указать на какой-нибудь недостаток, надо придираться к мелочам и так называемым "запланным" фигурам (например, Кате не дано ничего характерного, хотя "сидит" она недурно). У Л. Н. горничная в "Плодах просвещения" совсем не естественная.

Убыло ли бы чего-нибудь "своего" в Гоголе, если бы он снял "шубу" с Чичикова, в которой тот ездит под "дождем" и смотрит, как ныряет в воде голый помещик Петух.

230  М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ  25 января 1893 г., Петербург.

Многоуважаемый Михаил Матвеевич!

Я так именно и думал, что Вы теперь мне пишете. Объяснение это очень важно и необходимо, но поставить его "предисловием" или снести "подстрочным примечанием" (как более нравилось Соловьеву) -- это, мне кажется, все равно. Потрудитесь дать объяснению такое место, какое Вы найдете более соответственным в редакционных соображениях.

Катков (сколько я помню) не печатал продолжения этого исследования не по цензурным причинам, а по другим соображениям. Статья, вероятно, была принята кем-нибудь из его помощников (может быть, Щебальским, который был очень непоследователен), Начало напечатали, и кто-нибудь указал К<атко>ву, что "предмет не подходит". Он, вероятно, посмотрел корректуру дальнейших глав и велел все вынуть, "чтобы не нарушать отношений" с теми, кто ему в это время становился нужен. Я думаю, что это было именно так, и в пользу этого есть убедительные наведения. В этих же бумагах были материалы, по которым тот же автор сделал для "Р<усского> в<естни>ка работы, но совершенно в ином направлении. А этот материал, где фокусы не укладывались в такую форму, был доставлен Асташеву, "как покровителю Сибири", собиравшему иногда "курьезы, касавшиеся ее управления".

Вы, пожалуйста, еще раз просмотрите это объяснение и поправьте все, что Вам покажется неудобным. А поставить его, мне кажется, лучше под строку. Впрочем, и это все на Ваше усмотрение.  Преданный Вам  Н. Лесков.

231  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  26 января 1893 г., Петербург.

Книги, которые Вы хотите читать, при сем Вам посылаю. "Критика", к сожалению, очень дурно гектографирована. Зато можете этот экземпляр держать долго. Это очень интересно.

Обхождение Ваше заприметил и помню. Вы его даже "потрогали за волосы", то есть спрашивали о его писательстве... Но в общем "все хорошо, что хорошо кончится". Вчера я получил письмо от Марьи Львовны, которая пишет, что они все Вами интересуются. Я им Вас немножечко живописал, как умел. Л. Н. еще в Москве, но скоро уедет с М. Л. в Ясную Поляну и в Бегичевку.

Печально подносить лекарство,

Сидеть и думать про себя,

слава богу, не нужно; но я не знал, что Вы только с этими целями сошли ко мне... Я думал об общении проще: общение с себе подобными людьми есть "благо человеку", и я высоко ценю все благо, как здоровый, так и больной.

Книги Толстого я всегда и всем даю охотно, так как я уважаю защищаемые в них идеи и ненавижу ложь, которую они назначены рассеивать. Брать у меня эти книги совсем не значит "одолжаться". Пожалуйста, берите!

Когда мне будет лучше, я надеюсь прийти к Вам, но забыл просить у Вас разрешения прийти в русском платье, так как я не могу надевать ни сюртука, ни фрака и последний давно подарил знакомому лакею. Боль сердца у меня не переносит никакого плотного прикосновения к груди.

Что такое Вы хотите сказать обо мне, -- мне из Ваших слов неясно. Я тоже застенчив и неловок, но в старости стал это побеждать, так как это выражает большое самолюбие, не расходящееся, впрочем, и с большою добротою, которую я в Вас чувствую и ей верю.  Преданный Вам  Н. Лесков.

232  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  27 января 1893 г., Петербург.

Я очень Вам благодарен, что Вы пришли ко мне познакомиться и дарите мне Вашею милою приязнью. Впечатления, которые я от Вас получаю, превосходны, и я ничем не в состоянии заплатить Вам за это (вскочите и топните). Толстым я о Вас писал ранее "инцидента", потому что вся семья хотела знать о Вас: какая Вы такая есть на свете? И это не пустое любопытство, а интерес к человеку, который делает хорошо хорошее дело. Мы Вас "прочитали и в содержании одобрили" и полюбили Вашу "душу живую". А поступки интересуют уже для полноты впечатления. Описал же я Вас кратко, но старательно и с большим к Вам почтением и дружелюбием. Агафьи Тихоновны там нет, и "не по поступкам поступания" тоже, а написано хорошо, вот и все. И все довольны, и Вам нечего просить "не рассказывать": Толстым-то и можно рассказывать, потому что там сами всё. говорят и притом всё понимают и, следовательно, всё умеют и могут простить и не осудить. Это ведь удивительное по простоте семейство (конечно, в лице отца, двух дочерей и сына "Левы"). Впрочем, я чту и саму графиню, которой "проходит меч в душу".

О "Соборянах" говорите правду: они "Вам ближе". Во всяком случае, теперь я бы не стал их писать, но я бы охотно написал: "Записки расстриги", и... может быть, еще напишу их... Клятвы разрешать; ножи благословлять; отъем через силу освящать; браки разводить; детей закрепощать; выдавать тайны; держать языческий обычай пожирания тела и крови; прощать обиды, сделанные другому; оказывать протекции у Создателя или проклинать и делать еще тысячи пошлостей и подлостей, фальсифицируя все заповеди и просьбы "повешенного на кресте праведника", -- вот что я хотел бы показать людям, а не Варнавкины кости! Но это небось называется "толстовство", а то, нимало не сходное с учением Христа, есть "православие"... Я и не спорю, когда его называют этим именем, во оно не христианство!

Что, когда о нас дурно говорят, это заключает в себе нечто справедливое, -- это я тоже так думаю, как и Вы, и тоже не сержусь. Но тот, кто говорит о нас дурно, -- не располагает к себе наше сердце. Это уж непременно так. А я хочу, чтобы Вы считали меня тем, что я есмь, -- человеком, Вам дружески преданным. Пожалуйста, зайдите!  Н. Лесков.

233  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  3 февраля 1893 г., Петербург.

Уважаемый друг!

Я хочу, чтобы Вы позволили мне называть Вас таким образом, потому что это отвечает тому, что Вы для меня есть: я Вас уважаю (без фразы), и питаю к Вам самое братское дружество, и с Вашей стороны чувствую дружелюбие.

Поручений уже нет, но надобность поговорить с Вами есть. Г<уреви>ч была позавчера у меня, и вот "томленье духа"... Как бы ей пособить? Подумайте! Я уж более не могу ничего дать скоро, а "яичко дорого к великому дню". Ах, зачем это всё люди на себя набирают!

Пораздумав долго и много, я нахожу, что "М<имочка>-вдова" для четвертого этюда, может быть, и хорошо. Надо знать груз, который покроет этот флаг; а это можете знать одна Вы. С общей же точки зрения надо к этому произведению предъявлять такое требование, чтобы эпопея "щипаной курицы" имела в конце заключительное значение в ясной формуле, вроде докончальной фразы в "Ревизоре": "Чего смеетесь?.. над собой смеетесь!.." Вы это можете сделать и должны это сделать, -- иначе "М" будет "медь звенящая"; а этого быть не должно. Поэтому я бы думал, что, дощипав ее до хвоста, надо встать и все перо с нее стряхнуть на головы тех, кому она теперь "забавна"... Надо, чтобы они увидали, что они ее уважали, ибо те, которых они уважают, ведь тоже из "Мимочек". Тогда это будет "эпопея", а не "этюды", и

Имя твое пронесется в Элладе.

Это-то меня и поставило в удивление: неужели Вы отдадите ей льготу во вдовстве?! Она должна истерзать людей тем, что из нее же еще выйдет или вождь, образец, пример и "тон".

Я думаю, что Вы меня понимаете и теперь уже более не обижаетесь за то, что я люблю работу, которую Вы делаете, и хочу ей той полноты, в которой она может оказывать полезное влияние на общество.

Очень благодарю Вас, что поручаете меня Христу. Это хорошо, и от Вас мне это очень приятно.  До свидания.  Н. Лесков.

234  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  28 февраля 1893 г., Петербург.

Очень сожалею, что Вы меня не застали. Варя к Вам ходила и, не застав Вас дома, не оставила Вам оттиск Вашего рассказа и адрес старшей Дементьевой. Она в Петербурге, на Надеждинской, в доме No 36, кв. 17. -- "Новенькая" очень мила. От такой вещи нечего больше и требовать. Все очень ласково, тепло и умно. Есть места очень веселые, которые будут помниться (например, "кто будет резать за столом").

Пожалуйста, не забывайте дружески преданного Вам  Н. Лескова.

P. S. Расставшись с Вами, я долго продумал о том, что говорил Вам о себе по поводу моего одиночества, и нашел, что Вы правее меня: действительно, мне "только так кажется", что я мог бы быть счастлив в семье. На самом деле центр моих симпатий все ложился бы за чертами семейственности. Хуже это или лучше? Или хорошо все, что дано? Верно, так. Эпиктет понимал это, когда говорил: "Твое дело хорошо сыграть свою роль на сцене мира, а пиеса написана не тобою".

Зачем Вы не хотите почитать мне "Мимочку"? Какое у Вас ужасное самолюбие!  Л.

235  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  3 марта 1893 г., Петербург.

Я очень дурно делал, что просил Вас о чтении, но я не знал о Вашей подозрительности и брал дело просто, по-мужски, как это делается. Я сожалею об этом и прошу меня простить. Много уж очень довелось мне раз просить у Вас снисхождения и извинения, но делать нечего. Пожалуйста, извините! Больше об этом никогда речей не будем вести.

Теперь здесь "старик Ге" -- старый и умный друг Льва Николаевича, "единого духа" с ним. Он очень хочет с Вами видеться и побеседовать и просил меня попросить Вас с ним встретиться, когда Вам можно (до 2-х часов дня). Он пишет здесь картину. Я обещал ему передать его просьбу Вам, но за исполнение ее не ручался. Он хороший и очень умный старик, стоящий любви и уважения, но поступайте, как Вы хотите.  Преданный Вам  Н. Лесков.

236  Б. М. БУБНОВУ  17 марта 1893 г., Петербург.

Не лучше ли бы было тебе, Боря, вместо перевода поэтов (в стихах) обратиться к переводу английских прозаических писателей, и именно к величайшему из них -- Томасу Карлейлю? Он ведь у нас переведен очень мало -- кажется, всего три сочинения: "Характеристики", "Герои" и "История французской революции"; а он весь велик, интересен и любим. Ты бы подумал об этом! Это ведь тоже и очень поэтический писатель-мудрец. И ты бы такими переводами принес пользу себе и людям, ищущим уяснения неотразимых вопросов в истории, философии и обыденной этике жизни. Я бы тебе это очень советовал вместо корпения над стихами. Стихи можно производить между делом, а главное дело в литературе все-таки должно быть -- содействие выяснению идей в сознании большинства людей. Это есть долг человека мыслящего, и в этом же кроется его удовлетворение; а также тут есть и заработок.  Преданный тебе  Н. Лесков.

237  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  29 марта 1893 г., Петербург.

Я давно не имел прямой вести из дома Т<олст>ых, а потому и не знаю: где кто из них теперь. Возможно, что Л. Н., а с ним и одна из дочерей, или даже обе они, -- уже в Ясной П<оля>не. Городское празднование ужасно. Впрочем, оба адреса (летний и зимний) действительны при всяком распределении семейства. Вся разница может заключаться только в одном дне промедления. Я бы, однако, теперь еще предпочел адресовать в Москву.

"Студент" очень хорош. По этому очерку умный редактор уже должен бы понять даровитость молодой писательницы. Гашет и М. Леви сейчас бы сделали опыт закрепостить себе такое дарование. Наши "кулаки" не додумались даже и до этого; а умеют только "мозжить".

В художественном отношении не нахожу ни одного замечания; а в корректурном два: 1) Малороссийская фонетика не позволяет говорить и писать "изогнувся". Там говорят и пишут "изогнувься".

Ганьзя рибко,

Ганьзя птычка,

Ганьзя цяця молодыця!

2) На 233 стр. карандашом поправлено "при этом". Выходит: "это уже удалось, и при этом"... Не много ли "этих"?

Благодарю Вас, что подарили Варе свою фотографию: мы рады Вам и всему, что может Вас напоминать.  Н. Л.

238  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  1 июня 1893 г., Меррекюль.

Уважаемая Лидия Ивановна!

У меня есть к Вам просьба, к которой я прошу у Вас "снисхождения по человечеству" и вразумительного слова. Не знаю, замечено Вами или нет, что в числе различных придирок ко мне со стороны критика Б<урени>на было не раз выражено, что я усиливаюсь как бы равняться с Л. Н. Т.? Так как Вы читаете "Новое время", то я думаю, что Вы этого не могли ее видеть. Ко всякой клевете в печати я давно приучен, но эта клевета была мне все-таки чувствительна, так как мне не хотелось играть пошлой роли в отношении Л. Н., но я понимал, что из уст Б--на это не опасно: он только и делает, что выискивает, чем бы человека обидеть, приписав ему что-либо пошлое и мало ему свойственное. Желание вспирать себя до несравнимой высоты он мог во мне сочинить без всякого повода с моей стороны. Потому это меня и не беспокоило. Спокойствие еще более было укреплено во мне тем, что никто из общих знакомых не замечал мне, что я стремлюсь в знаменитости и выравниваю себя по линии к Толстому. И я все думал, что никто не может видеть во мне того, чего во мне нет и чего я никогда не потерпел бы в себе. К утверждению меня в этом еще более послужили неловкие, но искренние слова "Нов<ого> вр<емени>", что я "следую за Т--м". Это и правда: я сказал и говорю, что "я давно искал того, чего он ищет, но я этого не находил, потому что свет мой слаб. Зато, когда я увидал, что он нашел искомое, которое меня удовлетворило, -- я почувствовал, что уже не нуждаюсь в своем ничтожном свете, а иду за ним и своего ничего я не ищу и не показываюсь на вид, а вижу все при свете его огромного светоча". Никто и никогда не слыхал от меня иного, и бог, имени которого я не назову напрасно, видит, что я не ищу никакой известности или так называемой "славы", которая мне и не дорога, и не мила, и не нужна. Если было что-нибудь в этом недостойном роде, то это было очень давно, и я с терзанием вспоминаю, как это ужасно и стыдно, и я думал, что теперь во мне этого уже нет... Я даже был в этом уверен, но, вероятно, я ошибаюсь; и во мне, вероятно, остается то самое, что я ненавижу, и чего я так избегаю, и чем ужасно огорчен и смущен. Открыли мне это Вы: раз Вы мне сказали: "Я боялась и вас, но вы... извините меня: вы все-таки не Т--ой..." Это меня ужасно смутило: я подумал себе: что это? зачем мне говорят, что я "все-таки не Т."? -- И я не мог ничего отвечать Вам, и Вы видели мое смущение и прибавили, что я "тоже" что-то значу, "но не то, что Т..." Я был поражен этими словами и долго думал: что могло их вызвать у умной и сердечной женщины, которая пришла навестить меня, больного? Это уже не критик Б--н, для которого не нужно ничего, кроме внутренней, самодовлеющей злобы... Без сомнения, должно же быть видно во мне что-то такое, что дает указания на мое высокое мнение о себе и о желании равняться с Т--м? Это меня мучило дни и ночи, и самым желательным объяснением я себе мог придумать, что, может быть, у Вас есть привычка сказать человеку что-нибудь колющее и досаждающее... Мне стало думаться, что это возможно, и я успокоился за себя и думал спросить Вас когда-нибудь, -- когда это будет удобно, чтобы Вам не показалось за обиду; а меж тем Вы предупредили меня, и в последнее наше свидание Вы опять мне сказали, чтобы я не думал о себе много... Это уже совершенно меня смутило: что же это может значить? Без сомнения, во мне есть что-то чрезвычайно противное и кидающееся в глаза своею претенциозностью! И отчего же мне никто этого не указал по-дружески, так, чтобы я мог это в себе исправить; а сам я этого не вижу и все так и буду носиться с этою мерзостью!.. Иначе, конечно, Вы не нашли бы никакой нужды напоминать мне о моей неважности, а сделали это только по доброте или потому, чтобы наказать мое самолюбие для моей же пользы. Но так это мне все-таки непонятно, потому что я не вижу (хочу, но не нахожу), в чем проступает наружу моя мучительная и противная ошибка! Прошу Вас об этом горячо, искренно и усердно: это мне нужно "паче поста и молитв", ибо я не хочу раздражать и смущать людей и затмевать последний свет в собственных глазах моих. Поступите со мною "по человечеству", как христианка: скажите мне, в чем грех мой, которым я вызывал у Вас слово.  Преданный Вам  Н. Лесков.

Умоляю Вас не забывать, что состояние души моей мучительно. Иначе бы я не стал писать к Вам этого письма.

239  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ!  8 июня 1893 г., Меррекюль.

Уважаемая Лидия Ивановна!

Надо начинать с того, чтобы "хвалиться своими чувствами", и я надеюсь иметь на этот раз перед Вами все преимущества, ибо мне несравненно легче любить и уважать Вас, чем Вам питать те же чувства ко мне. И я хорошо и полно пользуюсь выгодами моего положения: я уважаю в Вас то, что мне кажется прекрасным, и люблю Вас так, как мог бы любить "ангела" -- существо, которое много меня чище, выше и открытее богу. Чувство это мне мило, дорого и полезно, ибо я знаю, что Вы любите добро и зло не может с Вами уживаться. Во мне же любить нечего, а уважать и того менее: я человек грубый, плотяной и глубоко падший, но неспокойно пребывающий на дне своей ямы. Лучшего во мне ничего нет, а за это уважать нельзя. Когда Вы меня крестили и я с благодарностью и уважением поцеловал Вашу руку, как руку матери, сестры, христианки "ли ангела, я принял от Вас благословение, как дитя, а надлежало бы, чтобы прежде Вы приняли на себя бремя моих грехов -- выслушали бы мою исповедь, и тогда бы подняли свою руку, чтобы благословить меня... Л. Н. иногда так исповедуется с теми, к кому позовет дух, и это прекрасно; но я думаю, что если бы я мог сказать Вам, как я гадко жил, то Вы, быть может, не перекрестили бы меня, а осудили бы на епитимию, которой я не в состоянии еще исполнить, и тогда мне было бы еще тяжелее. Так Вы, пожалуйста, никогда не говорите, что Вы меня "уважаете", а вместо того не кидайте мне камня, когда я прошу у Вас хлеба... Я Вас прошу указать мне мой скрытый порок, вызывающий у людей известное проявление справедливого негодования, а Вы мне пишете, чтобы я не обижался и что я когда-то сам говорил о Т--м "с восхищением"... Ну что это за пустяки! Я нимало и ни за что на Вас не обижался, а Т. есть для меня моя святыня на земле -- "священник бога живого, облекающийся правдою". Неужто Вам опять показалось, что я могу его ревновать и желать сам при нем что-нибудь значить! Он просветил меня, и я ему обязан более, чем покоем земной жизни, а благодеяние его удивительного ума открыло мне путь в жизнь без конца -- путь, в котором я путался и непременно бы запутался; а Вы думаете, что меня можно обидеть, сказав мне: "А вы, однако, не Т.!" Я не только "однако не Т.", но я совсем не близок к нему, но его разумение мне понятно, и я, перечитав горы книг известного рода, нашел толк и смысл только в этом разумении и в нем успокоился и свой фонаришко бросил... Он теперь мне уже не годится: я вижу яркий маяк и знаю, чего держаться, а если не управлю, то это уже не от недостатка света, а от немощей глаз и рук моих. Недостатки, любя человека, надо ему их указывать любовно, и Вы мне раз указали одну мою ошибку, и я сейчас же ее почувствовал и решил ее оставить, и мне это было отрадно и полезно; другую Вы даже не высказали (портрет монаха), но я сам при Вас ощутил, что это дурно, и застыдился Вас и опять себя исправил. Так действует любовь, и я не боюсь говорить Вам, что Вас я люблю и уважаю очень, "как ангела", а Ваше самолюбие считаю чертовским, и оно мне "преогорчевает". Это гниль на хорошем плоде. Что же Вы не хотите сказать: чем я раздражал Вашу этику и эстетику и за что Вы давали мне "ассаже"? Не сказал же я Вам: "а вы, однако, не Сталь", или "вы еще не Жорж Санд"... Я Вам этого не сказал, потому что в Вас нет никакой фанфаронады, а во мне она, без сомнения, есть! И Вы ее видите и правильно гнушаетесь ею, но указать на нее мне не хотите... Такова Ваша любовь ко мне, мой жестокий ангел! Проясните лицо свое и обличите меня, чтобы я не таскал на себе "своего эфиопа". -- Место, где я живу, -- прекрасное, и моя маленькая дача -- превосходна. Тишина невозмутимая, и "лес -- в небо дыра". Если бы Вы приехали одна или с Л<ю>б<овью> Як<овлевной> Г<уреви>ч, -- я помещу Вас удобно и буду Вам очень рад. В конце июня или в начале июля ко мне хочет приехать Меньшиков, но если бы Вы и съехались, -- это меня нимало бы не затруднило, так как в двух шагах от меня есть комнаты в "салоне", на самом берегу моря. От Татьяны Львовны и я получил письмо, в котором между прочим писано о прекрасном (впечатлении, какое Вы произвели на Л. Н--ча. На письмах мне довольно писать: "Меррекюль -- Лескову". (Не скажите: "А вы, однако, не Гумбольдт". Но ведь тому писали "в Европу", а мне только в Меррекюль...) "Сев<ерного> вестн<ика>" я здесь не получаю. У них, кажется, не очень рачительно насчет порядка.  Преданный Вам  Н. Лесков.

240  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  9 июня 1893 г., Меррекюль.

Сейчас (10 час. утра) получил Ваше второе письмо (от 7 июня). Как Вам не стыдно говорить о том, будто Вы меня обидели! Разве я Вам это писал? Я хотел узнать: почему и за что люди совсем не сходного нрава преследуют меня тем, что я, "однако, не Т--ой"? Что же нибудь такое есть, за что ко мне с этим емлятся! Вот я это и хотел бы знать, и Вы это знаете, но не хотите мне сказать, по чувству какого-то ложного ко мне сострадания и снисхождения, и я через это все остаюсь во тьме и "таскаю на себе своего эфиопа"; и мне это тяжело, досадно и... противно. А Вы продолжаете давать мне "камень вместо хлеба" и извиняетесь да говорите о "прощении" с моей стороны!.. Или я ошибаюсь в Вашей доброте и искренности (чего я не думаю), или же верно то, что "у самых умных людей в голове что-нибудь в беспорядке". Вы очень умны, и потому общение с Вами очень полезно и приятно (я чрезвычайно люблю сильные женские умы, составляющие немалую редкость), но по самолюбию своему, полагающему свою печать на Ваше мышление, Вы беспрестанно склоняетесь думать, что все имеют такую же "содранную кожу" и что их сейчас надо поскорее смазать самаритянским елеем и сдать на тракте гостиннику. А это совсем не так: я дорожу встречею с Вами в вечности нашего бытия и хочу от Вас пользы душе моей, так как все духовное существо Ваше мне симпатично и дух мой чувствует Ваше превосходство и желает послушать Вашей дружбы. Вы говорите мне о том, что во мне дурно, и помогите мне исправиться, а не поливайте на меня бальзамом своего снисхождения, за которым я могу подразумевать, что Вы мне не верите и не относитесь ко мне с должной серьезностью, как к брату, которому уже осталось мало времени для того, чтобы выправлять свои кривизны. Церковная вера часто дает возможность такому равнодушию ютиться в сердце прекрасных людей рядом с любовью к богу. Это одна из ужасностей этого культа. Но на этом мы не приходим к соглашению и "для того оставим сие философам". В итоге остается то, что я на Вас не обижался и не обижаюсь, а Вы не хотите сказать мне: за что мне следует напоминать, что я, "однако, не Т--ой"? Язву-то свою осиную в меня впустили, а серьезно помочь не хочется, и выходит "дама", а не "сестра Лида" (в старом христианском романе). Жалею, что Вы еще так практически робки и бессильны, но ничего не могу говорить о "прощении". Бог все простит, а также и поп может все простить и за небольшую плату: ему ведь это недорого стоит и чужой души не жалко. Затем об этом кончено! -- "Шурочку" я прочел два раза и, себе не поверив, дал прочесть толковому человеку. По-моему, это -- первоучина, и притом ничем не выдающаяся и не дающая даже намека на талантливость автора. Особенно поражает несоразмерность в архитектонике и неясность (тусклость) идеи. Собираются танцевать и разбираются на пары почти на протяжении половины повествования -- что неинтересно и даже скучно, а потом поцеловались и будто расплевались... Прижал он ее, что ли, слишком сильно или, может быть, обслюнявил... Вздор какой-то! Я, конечно, понимаю, что понравилось тут в Ясной Поляне: вот-де как искра чувственности отшибает! Но только это ведь неправда: в том-то и беда, что она не отшибает, а зажигает! А этот именно как будто "усами под нос навонял", и вышло что-то в пошловатом роде: "и хочется, и колется". Извините, что говорю так прямо, как это мне чувствуется. Меньшикову очерк тоже не нравится. Запаха таланта я тут не чувствую, но она (Л<ю>б<овь> Як<овлевна>) умна и образованна и, наверно, может иметь успех в литературе, но только едва ли в художественном роде... Впрочем, не нацеловавшись и не наколовшись, трудно говорить об этом со знанием. "Нельзя, не видя океана, себе представить океан". В "Шурочке" есть сходство с теми рассказами молодого Льва, которые "Неделя" не печатает и думает, что делает тем ему дружескую услугу. Рубят они дерево не по себе. Эта "безделка", портившая своим недостатком все достоинства дочерей ц<аря> Никиты, есть величайшая бездна в мире. Черт бы иначе с ней не выступил на состязание с величайшими мужами мысли, если бы это так легко поддавалось, как думают наши милые, но неопытные мечтатели!.. К этому и искушенный ума приложить не в силах. Гайдебуров подергал носом туда и сюда и разобрал, что таких рацей разводить нельзя; а (помните) Н. Н. Ге ("Безешник") находил, что "это прекрасно". Эти люди начинают обнаруживать сильное сходство с старинными ортодоксальными нигилистами, у которых для оценки повести требовалось "общий вывод и направление". У молодого Льва это по крайней мере выдержано, а в "Шурочке" -- нет: только и кажется, что усами покололась, и целоваться охота прошла... Станем надеяться, что ловкий парень когда-нибудь это дело ей поправит! -- Посмотрите, пожалуйста, в июньской (No 6, < 1>893 г.) кн<ижке> "Недели" очерк Дмитрия Болконского "Конец". Это этюд очень реальный и сильный, хотя в середине есть что-то, отдающее "первоучиной", но этого редко у кого не бывает (и у Вас было). Кто это: Дмитрий-Болконский? Ведь это, без сомнения, псевдоним и, кажется, нам с Вами человек знакомый!.. Пожалуйста, прочтите и мне напишите свое мнение. А лучше бы сделали, когда бы взяли плед и подушку да приехали бы в Меррекюль без дальних сборов. Я хорошо Вас помещу и вполне корректно и буду Вам так рад, как будто Вы приехали по дружбе ко мне, а не потому, что у нас тут в самом деле очень хорошо. Пожалуйста, приезжайте! Энгели недавно переменили дачу и теперь живут от меня в двух шагах. Приезжайте, ядовитая дама!  Искренно Вас любящий и уважающий  Н. Лесков.

Варя и Елена Вас ожидают.

Вы вот всё убегаете соединения мыслей вкупе, а я ищу единомыслия, но, во всем подлегая величию ума Л. Н., я не могу принять их взгляда на отношение полов, как несогласное с требованием природы и задачею человечества -- совершенствоваться в целой цепи поколений, обязанных явиться по благословению: "множьтесь". Х<ристо>с не высказался о браке, но в его время брак был многоженный. Можно ли держать союз с тем, с кем ум и дух в полном разладе и дисгармонии? Природа этим возмущается, и она права, а они все, сколько бы их ни было, -- неправы.

241  Л. И. ВЕСЕЛИТ€КОЙ  13 июня 1893 г., Меррекюль.

Не знаю, серьезно или нет Вы сомневались в том, хорошо ли Вы сделали, что побывали в Ясной Поляне. Посылаю Вам полученное мною письмо Л<ьва> Л<ьвовича>, где есть упоминание о том -- какое впечатление получил от Вас Л. Н--ч. Может быть, Вам это будет интересно и даже приятно, а во всяком случае -- успокоительно, и Вы поймете мое желание сделать это для Вас известным. Письмо Л. Л. мне возвратите при свидании. -- Роман Баранцевича начинает меня интересовать, так как там есть усилие изобразить "толстовца", и для модели взят Пав<ел> Ив<анович> Бирюков; но делается это довольно неискусно и без достаточных знаний (напр., стр. 64, толстовец говорит даже о "силе и гордости будущей России..."). И у попов, и у патриотов, и у этих пересмешников все "гордость" в числе необходимых условий жизни христианского общества!.. В статье Волынского напрасно задет Протопопов (не к делу) и на 120 стр. сказано, будто "полуневежественная Обломовка не дала ни одного борца за теоретическую истину". А раскол?! А сожженный попами Курицин и его товарищ? А Косой и Матвей Башкин и вообще "религиозные вольнодумцы"? Неужели это не "борцы за теоретическую истину"? Льву Льв--у я написал о том, что мне кажутся неудачными его опыты разрешать вопросы "взаимного мужей к женам соизволения".  Пред<анный> Вам  Н. Лесков.

242  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  27 июня 1893 г., Меррекюль.

Однако я вчера нехорошо написал Вам, Лидия Ивановна, в ответ на вопрос Ваш о Л<ю>б<ови> Як<овлев>не. В простоте моего "сократического метода" была своего рода коварность, недостойная не только Вашей чистоты, но и моего недостоинства. Полагаться на Ваш разум мне очень легко и выгодно, а Вам пришлось бы при этом себя неволить и "совокуплять суетная и ложная". В ночи я все об этом думал, и мне стало стыдно, и я спешу поправить мою вину перед Вами (ибо надеюсь, что перед Лб. Як. мы еще не провинились). Теперь я думаю так, что нам совсем не надо ничего соображать и совокуплять, а надо сказать ей все прямо, как есть, и пусть она соображает -- как ей угодно поступить, имея в виду, что помещение в Меррек<юле> ей может быть устроено так же, как и Вам, и что я и, вероятно, Вы, конечно, будем счастливы (я -- непременно) ее видеть; а она и Меньшик<ов> -- оба очень умные люди и, конечно, знают, как встретиться. Лично они друг против друга ведь ничего же не имеют. А читать большое сочинение Толстого раньше всех в России, и в такой компании, как мы собираемся это сделать, -- есть (по-моему) слишком большое удовольствие, от которого больно отказаться, и груба было бы лишить этого такого милого человека, как Лб. Як--на, из-за единого подозрения, что, может быть, ей будет неприятно встретить М--ва или М--в будет стеснен при ней... А может быть, это совсем и не так! Я думаю теперь, что нам (с Вами) не следует останавливаться перед такими сложными соображениями, а с нашей стороны лучше верить в большие достоинства лиц, о которых мы думаем, и говорить с ними, не унижая себя глаголемою "неполной истиной". Оставим это церковным пастырям и учителям. От себя я усердно прошу Вас сказать Лб. Як--не полную правду, -- что есть у нас в соображениях, и добавить к тому, что я буду счастлив, если она приедет, и что свободы здесь найдется всем вволю. Мы сейчас осматривали с Варей NoNo в салоне: сейчас все занято, но 5-го очистится один No с окнами на море, цена 1 руб. 50 коп. в сутки, и No окно в лес, двойной -- 3. руб., и есть лишняя комната на даче у моего соседа (удобная). Мужчин же я помещу у себя обоих или по крайней мере одного. Прошу Вас только о двух вещах: не приезжать сюрпризом (без извещения) и брать с собою пледы и подушку. Затем будем радоваться о господе, как умеем: уложим себе "чин сокольничья пути", и Вы станете нам читать с Модестычем, а мы будем слушать то, что наш Лев почитает сам за "самое славное" свое сочинение, и будем при сем во имя его соблюдать умеренность в пище и питии, пребывая в любви друг ко другу о духе святе. Неужели это ничего не говорит сердцу и воображению боголюбезной сестры нашей Лиды! (которая, однако, сродни и Киту Китычу, ибо пока ее обидишь, -- она сама всякого сумеет обидеть). По-моему, Лб. Як--ну даже надо стараться привезть. Я ее и люблю и очень много сожалею, потому что она ведет дело денежное, а этого нет поганее на свете. Я хоть и не дорос до Вашего величия, чтобы сказать "мне деньги не нужны", но я всю жизнь считал заботы о деньгах "проклятием" и допускал их только в самом необходимом (как мне казалось) количестве. "Совокуплять" же их для "предприятий", и еще рискованных, как журнал, -- это положение адское! Увлекайте ее с собою, чтобы она очунела. Она умная, образованная и порядочная девушка во всех смыслах. Таких не много на свете, а у нас меньше, чем где-либо; а на плечах у лее лежит дело ужасной тяжести, и притом... "око ее не свободно"... Это грозит нехорошим. Вчера было письмо от Модестыча, который отличился перед нею: пришел, застал ее одну и сказал ей, что она -- "Мария на развалинах". (Каков!) А она его поправила и сказала: "Здесь идет созидание, а не развалины"... Я очень радуюсь, что Вы для лих что-то сделали, и Вы со временем почувствуете, что это сделано хорошо. Я не думаю, чтобы Вы, я или даже сам Л. Н. могли упрочить дело этого издания, в положении которого есть роковые вещи; но мы должны делами оказать дружескую помощь этой милой особе. Пусть мы не будем укорять себя, что "мы могли сделать, да не делали". Пусть не от нас будет в ее деле что-либо нежеланное.

До свидания, дорогой и уважаемый друг, -- не толстовка, не Титания и не что-либо иное, "еще можно есть изрещи на языке человеческом".

"Никто вас, Кита Китыч, не обидит, -- вы сами кого угодно обидите".  Н. Лесков.

P. S. Сейчас еще получил письмо от М--ва и буду ему отвечать в том же духе, как пишу Вам по отношению к Лб. Як--не.

Не горячиться и не сердиться, когда говорят о Т. пошлые люди, я тоже не умею. Это, может быть, и нехорошо, но я тут бессилен, Это, я надеюсь, бог простит.

243  А. И. ФАРЕСОВУ  28 июня 1893 г., Меррекюль.

Достоуважаемый Анатолий Иванович!

Позавчера получил Ваше открытое письмо, в котором Вы извещаете меня о своем добром намерении навестить меня в Меррекюле до 5 июля и спрашиваете: будет ли это благовременно? Прежде всего дружеское спасибо Вам за доброе желание приехать; а затем -- просьба: пожалуйста, приезжайте, но срок приезда измените. Причиною к этой последней просьбе служит то, что недели за две до этого условлено, что "в первых числах июля" ко мне приедут два гостя; а когда именно "первые числа" начнутся, -- я этого с точностию не знаю и сказать о том не умею. Во всяком разе, я буду ждать Вас к себе и -- просить Вас приехать тогда, когда мои ранее условленные гости погостят и отбудут. Тогда я Вам неупустительно напишу с моею покорной просьбою -- не пренебречь моею хатою и хлебом-солью. -- Пожалуйста, напишите мне: когда выходят в свет письма Энгельгардта? Я почему-то думаю, что о нем как будто должен написать что-то поправившийся Глеб Ив<анович> Успенский, -- и это было бы прекрасно. За диссертацию о Герберте автору присуждена премия митрополита Макария, как за "лучшее историческое сочинение". Ввиду запрещения высокопробных трудов Терновского и Голубинского это имеет очень большое, характеристическое значение, определить величину которого было бы достойным делом исторического журнала. Предтеченский и Городецкий, однако, отошли от дел сего мира, и за отшествие их поскорбел Петр Васильевич Быков. Сколько, в самом деле, русская земля теряет "полезных деятелей" такого сорта, что их во все времена все путные люди могли бы и не понять и не оценить!.. О господи! Доколе, о господи, будет идти это наглое и ничем не вынужденное литературное бесстыдство! Прав Л. Н. -- "лучше быть ругаемым".  Н. Лесков.

244  Л. Н. ТОЛСТОМУ  1 июля 1893 г., Меррекюль.

Высокочтимый Лев Николаевич!

Мы на днях приготовляемся читать Ваше последнее литературное произведение. Для того Хирьяков привезет ко мне в Меррекюль экземпляр рукописи, а 10 июля приедут сюда Веселитская и Меньшиков. Хотела быть тоже и Гуревич, да вряд ли будет, так как ей, кажется, неприятен Меньшиков, а его угораздило еще подогнать как раз к этому времени статью о Волынском в июльской книге "Недели". Будем, верно, читать Ваше рассуждение вчетвером, но никто из нас четырех не знает, представляет ли наш экземпляр последнюю, окончательную редакцию или после были сделаны Вами существенные изменения. Экземпляр же, которым владеет Хирьяков, привезен в Пб. еще по зиме этого года; а Лидия Ивановна говорит, что она после своей побывки у Вас в мае свезла окончание к Попову в Москву. Это меня приводит в смущение, и я думаю, что мы, пожалуй, будем читать Ваше сочинение в несовершенном его виде... Позвольте мне просить Вас или Татьяну Львовну написать нам (то есть мне: Меррекюль, 94), можно ли экземпляр, описанный зимою (примерно в феврале <18>93 г.), принимать за удовлетворительный, или сочинение подвергалось существенным изменениям до самого того времени, как Веселитская повезла его в Москву? Если же перемены сделаны не повсеместно, а только в заключительной главе, то и это знать будет полезно. А если Вы или Татьяна Львовна дадите ответ на эти мои строки сразу по получении моего письма, то этот ответ должен прийти в Меррекюль своевременно, то есть к самому нашему сбору, и поможет нам уяснить наши недоразумения. И Вы нам, пожалуйста, в этом не откажите! А мы, которые будем представлять самую первую группу русской публики, занятую чтением Вашего труда, будем замечать: какое это на нас произведет впечатление, и "аще обретем кая неудобовразумительная словеса", о тех Вам напишем и "худости ума своего не утаим".

Вам почтительно преданный и благодарный  Николай Лесков.

Адрес мой: просто -- Меррекюль.

245  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  2 июля 1893 г., Меррекюль.

Из Петербурга или из Гатчины в Меррекюль можно ехать утром (в 9 час.) и в обеденную пору (кажется в 4 часа). Выехав в 9 утра, приезжают в Нарву в 2 часа, переезжают на извозчике город до пристани (цена 30 коп.) и садятся на пароход "Нарва", который идет к Устью или в Гунгербург. Отходит в 3 часа. (1-й кл. -- 30 коп.; а 2 -- 20 коп.). Город Нарва очень характерен, а берега р. Наровы очень красивы. То и другое стоит видеть. В Гунгербурге встают (4 часа дня), берут извозчика, "карафашку", и едут в Меррекюль. (7 верст, по Гунгербургу 2 версты, по Шмецку 3Ґ и 1Ґ лесом. -- Цена по таксе одноконному экипажу -- 1 руб. Пароконный не нужен.) Приедете к нам около 5 час. веч. Извозчику в Меррекюле велите подвезти себя "к даче Бормана в лесу, рядом с сапожником". Тут найдете несколько своих покорных слуг, которые сделают вам одолжение, -- все будут знать, куда Вас проводить. Такой маршрут я считал бы для Вас за наилучший; но если гор. Нарва и берега Наровы Вас нимало не интересуют, то берите билет не до Нарвы, а до станции Корф (первая за Нарвою), и там на Корфе возьмете карафашку, которая прямо привезет Вас в Меррекюль (7 верст, цена 1 руб.), -- это скорее, но не увидите Наровы, -- что, впрочем, легко восполнить на обратном пути, когда следует и посмотреть порога (2--3 версты от города, цена 75 коп.). -- Выезжать из Петербурга или из Гатчины днем (около 4 час.) мне случилось только раз и не понравилось, потому что всюду приезжаешь как -то "не вовремя". Самое лучшее -- ехать утром. Комната для Вас будет нанята 8-го числа с утра там, где случится, не дороже 1 руб. в сутки. Но где именно это будет -- сейчас сказать невозможно. Как подъедете к нам, так Варя или Елена Вас и проводят. Труда это не может делать никому и никакого. Я сам не беру денег взаймы и ни у кого не прошу протекций, но этакой щекотливости, как у Вас, -- не понимаю! Стоит ли о чем говорить, -- что приглядят для меня комнату! Экое, подумаешь, одолжение! Так сразу и потеряете свою свободу!.. Ну, характерец! Кстати: не помните ли, у французов есть какая-то очень хорошая пословица, что если употреблять очень много "politesse", {"Вежливости" (франц.).} то может выйти... "qui manque de politesse". {"Невежливо" (франц.).} Не рассердитесь опять! О господи. А немножко уже опять что-то есть: на какой-то зубчик что-то заскочило. Ну да все равно делать нечего. Никто как бог! Июльские книжки журналов вчера прочел: в "В<естнике> Евр<опы>" есть Винницкая, и это. не без наблюдательности и не без таланта, но как-то, что называется у живописцев, "совсем не сделано". Коробчевский -- неискусно и бледно, мертво. Хороша статья Максима Ковалевского о Токвиле. Энгельгардт -- "невкусно подан". Евграф Ковалевский -- неважно. Обозрения прекрасны, особенно "Из общественной хроники". -- В "Сев<ерном> вестн<ике>" нынешний кусок Смирновой очень любопытен и приятен, ибо Пушкин тут ни разу не поставлен ниже положения, которое он должен был занимать. Некоторые суждения его тут опережали его время (например, о библии и так называемых "священных историях", но знакомство его с св. писанием было таково, что он считал книгу Иова за "еврейскую" книгу!.. стр. 279). -- Беллетристика "С. В." очень плоха, а редакции нет и в намеке. В обозрениях "Провинциальная печать" есть разговоры pro domo sua, {Для себя (лат.).} по поводу какого-то Маиашвили. (Это такая фамилия у писателя, который что-то сказал о Флексере!) А в статье г-жи Венгеровой "Новая утопия" никак не уловишь ни головы, ни хвоста, а зато в самом начале, на 249 странице, в четырех первых строках употреблено четыре раза одно слово: "Морис один... и вместе один... рассказывает одна в одной из улиц..." Это пехотные поручики даже так не пишут. Что же у них делают редакторы?! Бедная наша добрая знакомая! Неужто она думает, что это можно так вести журнал? О, как бы я был рад, если бы я ошибся, что все люди, собравшиеся у кормила этого судна, править не умеют! До свидания. Комнату Вам постараюсь нанять как можно похуже и буду думать, что Вы мне навсегда обязаны благодарностью и, конечно, с некоторою утратою самостоятельности.  А я пребываю к Вам благосклонный  смиренный ересиарх Николай.

Кн<ижка> "Недели" еще не пришла. Что это там такое!

246  А. И. ФАРЕСОВУ  2 июля 1893 г., Меррекюль.

Уважаемый Анатолий Иванович!

Я получил Ваше письмо и спешу ответить, что гости мои, по-видимому, будут у меня числа до 13-го. Я не замедлю своевременно написать Вам об этом. Помещение мое меня удовлетворяет, а здоровье позволяет молчать о нем. Г-жу Г<уреви>ч и Ф<лексе>ра я не могу не считать умными и образованными людьми, потому что я их знаю, и знаю, что они умны и имеют познания. Таких, как они, нельзя называть ни глупыми, ни невеждами; но не соглашаться с ними можно, и иногда это очень хорошо. Умные и образованные люди тоже не всегда свободны от заблуждений и ошибок, но если эти ошибки неумышленны и делаются не для корысти, то на них можно и должно указывать, но за них нельзя людей презирать и ненавидеть. То же и о Герберте, если он теперь не вошел во вкус и не стал соображать, где раки зимуют. Гл. Успенский, как я думаю, хорошо знал Экгельгардта; но оказывается, что он еще болен. Вашу статью я уже прочитал и готов сказать Вам о ней свое мнение. Она любопытна, но Вы как будто неловко отсортовали материал, и оттого статья напоминает блюдо, которое, как говорят, "невкусно подано". У Вас события, упоминаемые в письмах и рассказываемые в личных Ваших воспоминаниях, катаются и перекатываются из одного угла в другой, сбивают хронологию, и в конце концов читатель получает анекдоты, а не нравоописательный очерк, что читателю нужно. Не выходит портрета, нет "характера лица и времени". -- Я очень сожалею, что Вы не заставили себя подготовиться к этой работе, пробежав что-нибудь образцовее в этом роде, например характеристики Карлейля (Борис, Нокс и т. п.). "Видеть" человека очень важно, но иногда случается, что иным это и мешает: может казаться, что как знакомый человек виден Вам, так и другие его видят. И начинаются анекдоты. И оттого домашние люди часто не могут рассказать о своем семьянине, а чужой, который не пригляделся к нему, -- расскажет. В этой же книге есть статья Ковалевского (Максима) о Токвиле, где тоже воспоминания смешаны с письмами, но посмотрите, как письма-то врезаны в события! Все они на своем месте и в полном хронологическом соответствии, и читатель ведется последовательно, а не скачет туда и сюда. И как он воспользовался словами своего покойника для того, чтобы уяснить живущим их время и их положение! Начиная с 127 по 135 стр., он, представляя Токвиля, мимоходом вырисовал целую картину времени и массу отдельных лиц, не исключая даже Николая Павловича (134). Вы веем этим как будто пренебрегли, и это очень жалко; а лицо и материал письменный давали возможность Вам сделать статью отменного интереса. -- Аренсбург не равняйте с Териоками или Меррекюлем. Тамошние грязи считают не хуже сакских, и воздух там удивительно хорош.

Александре Адамовне мой низкий поклон. До свидания.  Н. Лесков.

247  А. И. ФАРЕСОВУ  7 июля 1893 г., Меррекюль.

Вам обижаться и не в чем, любезный Анатолий Иванович! Очерки этого рода -- очень трудно делать. Если бы Вы мне ранее прочитали Вашу работу, я, быть может, указал бы Вам ошибку в приеме и то, что знаю в этом роде за образцовое (Тэн, Карлейль, из наших Грановский: "Четыре характеристики"), но ведь и так цель достигнута: внимание общества привлечено. По моему мнению, надо было писать воспоминания и только подкреплять их местами из писем (как сделано у М. Ковалевского) или же написать воспоминания с подстрочными ссылками на письма; а письма напечатать ниже, отдельно. Теперь часто так делают, и это, мне кажется, не худо; а когда хронология путается и заднее колесо забегает за переднее, -- это нехорошо. Впрочем, редакция "В<естника> Е<вропы>" ценила материал и своевременность его появления, и потому тут "не всякое лыко в строку", а лишь бы в свое время лапоть был. Вам досадовать на себя нет причины. Повторяю Вам: написать очерк характерного лица -- дело очень трудное и "мастеровитое". Этого "тяп" да "ляп" не сделаешь; а вы делали дело наскоро и сделали его добросовестно. Чтобы по поводу Энг<ельгардта> нельзя было дать картины "его времени", с этим я не согласен, и много примеров могут доказать Вам противное; а Вы именно и позабыли, что есть превосходный способ "доказательств от противного"... "Это тебе, сударь, вина!" Изменять в дальнейшем ничего нельзя, потому что тогда обнаружится еще более беспорядок плана во всем сочинении. Оставьте как есть и будьте покойны, что польза в этом труде есть, а недостатки его заметят немногие.

Что касается г-жи Гуревич, -- мне всегда хочется говорить о ней с уважением: она умная, очень много и вполне основательно училась и предана не пустякам, а благородному делу, с которым трудно оборачиваться. Если она и не удержит своего издания, -- все-таки она достойна почтения. Девушек с таким настроением не много на свете. Ф<лексе>р возбудил против себя многих, и в июльской книжке "Недели" есть горячая и умная статья о нем Меньшикова ("Критический декаданс"), которая должна быть очень горька и Ф--ру и издательнице журнала. Стало быть, они за свои ошибки получают и уязвления и урон. Но все-таки их ошибки хотя и имеют вредные стороны, но они бескорыстны и не вызывают того негодования, какое рвется из сердца при виде подличания, растворяемого в радости, что это поощряется врагами литературы и нравится пошлым людям в обществе. Это надо различать.  Преданный Вам  Н. Лесков.

248  Л. Н. ТОЛСТОМУ  28 июля 1893 г., Меррекюль.

Высокочтимый Лев Николаевич!

Сердечно благодарю Вас за присланное Вами мне письмецо. Строки Ваши мне всегда очень дороги и многополезны, но я стыжусь их у Вас вымогать, потому что Вы "должны всем", а не одному кому-либо. Но когда Вы пишете ко мне, -- Вы делаете меня радостным. Новое сочинение Ваше мы читали в большой и интересной компании, но с "инцидентами" постороннего свойства, которые мешали если не серьезности, то пристальности чтения. Основательно я его читал до 8-й главы давно -- еще до болезни, которую перенес прошлою зимою; а потом теперь сам про себя прочел рано по утрам, когда мои гости спали, и, наконец, с усиленным вниманием читали его в третий раз, когда гости схлынули и у меня остался один Хирьяков, да явился обретенный Лидиею Ив<ановной> молодой поп Григорий Спиридоныч, отрекомендованный ею с той лестной стороны, что он есть "сын (ее) Спиридона Ивановича, до брака с Мимочкой". Я рассудил так, как судит брат наш "Николавра", Черниговский и Нежинский, то есть что "ежели сочинение написано и назначено для чтения, то его надо не скрывать под спудом, а ставить на свещнике и читать людям". И в согласии с сим добрым братом нашим я решился преступить запрету нашего "благочинного из Россоши" и принял сына Спиридона Ивановича к чтению. Поп оказался отличным чтецом и прекрасно прочитал все ваше сочинение вслух в три дня, вперемежку с Хирьяковым, а я уже только слушал и думал о том, что слушаю. Замечаний важных или даже интересных по оригинальности я не слыхал ни от кого. Самое веское, что доводилось слышать в этом роде, исходило от очень умного Меньшикова, которого Вы знаете и, -- как я слыхал от Льва Львовича, -- которого Вы признаете за человека, одаренного большими критическими способностями (что так и есть); но Меньшиков взял Ваш адрес и хотел писать Вам. Стало быть, мне передавать Вам его мнения не нужно. О первом же его впечатлении лучше всего можно судить по его письму ко мне, которое я послал Татьяне Львовне. Замечания попа (академиста, молодого, очень неглупого и не утратившего стыд) -- очень почтительны, но мало интересны. Все они напоминают недавний спор наших ученых медиков, при котором эти никак не могли отличать полезности одного оперативного инструмента от его "портативности". Самое справедливое в этих замечаниях есть "повторяемость" и "усиления"; но, по-моему, это неважно. Хотя жаль, что это есть в самом деле, так как по этим местам, конечно, и начнется гусевское обстреливание из Казани. Меня это не заботит: я знаю и говорю, что "Л. Н. наш -- туляк, и он торгует с запросцем, -- чтобы было из чего бедным уступить и чтобы за уступкою тоже еще хозяину сходно было". В написанном читаем "прификс" для тех, "иже хощут быти совершенны"; а в практическом применении ко всем возможна и уступка, для отстающих по слабости, -- и уступка есть, притом выраженная с такою ясностию, что никакому слабосилию не огорчительно. Так я понимаю и так говорю и нахожу, что это сочинение Ваше мудро и прекрасно сделано. Надо жить так, как у Вас. сказано, а всякий понеси из этого сколько можешь. А если писать иначе, по-ихнему, то трактат пойдет уже не о "полезности", а о портативности и о приспособительности. Это вовсе другое. Я же могу Вам сообщить от себя только одно фактическое замечание о так называем<ых> "духоборцах", о которых доносил Муравьев, что они не хотят брать в руки оружия. Покойный генер<ал> Ростислав Фадеев рассказывал мне, что эти люди сами себе будто нашли занятие и были "профосами" и по их примеру и другие тоже просились "дерьмо закапывать". И я видел раз у редактора "Историч<еского> вестника" копию с какой-то бумаги, где этот факт подтверждался, и я им воспользовался и ввел его в рассказе "Дурачок" (XI том, который я просил типографию послать Вам). Более я не могу ничего сказать Вам по поводу Вашего сочинения, которое, по моему мнению, должно принести людям большую пользу, если только у них есть уши, чтобы ими слушать, а не хлопать. Все то, что Вы думаете и выражаете в этом сочинении, -- мне сродно по вере и по разумению, и я рад, что Вы это сочинение написали и что оно теперь пошло в люди. Сын Спиридона Ив<ановича> ездил на сих днях в Петербург и по возвращении был у меня (еще при Хирьякове) и сказывал,. что он уже говорил в П<етербурге> с некиим "синодалом" о том, что прочитал, и что "на него нападали: зачем он это читал!" Но будто бы Янышев тоже сказал, что они "только полицией умеют ограждаться и что сие ненадежно". Лидия Ив<ановна> уехала, не дочитав рукописи далее 9-й главы, так как тут подъехала Л. Як. Г<уревич>, в большом раздражении на Меньшикова за статью, и сестре нашей Лиде надо было ее успокаивать и меня, больного, защищать, а потом увозить Л. Я. в Петербург и там ее еще допокаивать. А затем Лид<ия> Ив<ановна> хотела предпринять пешее (босиком) паломничество в Колпино, "к божией матери"; а меня просила дать ей список с Вашей рукописи, который я себе сделаю. Я ей отвечал, что копию ей дам, но не понимаю, зачем сна мучает себя, читая это сочинение; зачем хромать на оба колена: или Т<олстого> надо осудить и проклясть вместе с клянущими его, или "инфаму". Она мне вчера прислала превосходное письмо -- кроткое, но писанное, очевидно, в каком-то борении. О паломничестве босиком в Колпино не упоминает ни словом, но пишет: "не отговаривайте меня читать это сочинение: мне нельзя этого бояться, и уж, конечно, не из литературного любопытства я хочу, прочесть это. Я надеюсь, что Вы мне дадите Ваш экземпляр. Поручаю Вас Христу, который во всяком случае дал человечеству все, что возможно было дать ему, и дает ему еще своих толкователей. А все мы все-таки страшно далеки от него, и подойти к нему можно только любовью и чистотой сердца. И того и другого я только и прошу у бога -- для себя. А для Вас, например, прошу , и того и другого". Тут и все: и милая доброта, и приязнь, и шпилечка по моему адресу. А главное, здесь чувствуется какое-то "дыхание бурно" в собственной ее удивительной, чистой, смелой и роскошной душе. Как я рад, что Вы и все Ваши семейные ее полюбили. Простите, что я Вам наболтал много слов с малым толком.  Преданный Вам  Н. Лесков.

К писаниям я охоту не теряю, но все болею; а писать хотелось бы смешное, чтобы представить современную пошлость и самодовольство. О том, о чем Вы пишете, и писать не могу и не должен.

249  М. О. МЕНЬШИКОВУ  3 августа 1893 г., Меррекюль.

Достоуважаемый Михаил Осипович!

Сегодня я получил Ваше письмо, помеченное 1-м ч<ислом> августа. Сердечно Вас благодарю за добрые слова и за желание писать о моем XI томе. Мне было бы интересно слышать Ваше публичное суждение о моих работах, но Вы свое дело сделали, а остальное не от Вас зависит. Станем подражать совершенному, иже "и намерения целует". Искренно Вас благодарю за то, что дали себе труд читать и писать, и за то, что перенесли в этом деле незаслуженное досаждение. -- После того, что Вы мне говорили о главных течениях в семье Вашего принципала, я верю, что Вам нелегко и ему с Вами не совсем ловко, хотя думаю, что и разлучаться с Вами он не желает, да и Вам, при всей выгодности Ваших нынешних курсов на литературной бирже, надо его еще подержаться. Кроме одного "В<естника> Е<вропы>", все еще менее надежны, а и там "молодцы" берегут не хозяина и не дело, а самих себя. В "Р<усской> мысли" Вас ценят, но далеко они, и очень неискренни, а в "Ист<орическом> в<естнике>" замечают только Ваш "успех", но не имеют ни убеждений подходящих, ни вкуса, и притом там все проедено интрижливостью, как в "Нов<ом> врем<ени>", где поэтому и невозможно работать. Ввиду того, как Вы шли прошлою зимою, и я думаю, что в скором времени Вы получите в литературе спокойное и удобное для себя положение, которого Вы заслуживаете преимущественно по силе Ваших дарований и по прекрасному настроению Ваших чувств. Поверьте, что я ошибаюсь, но не часто и не в том, о чем я много думал, как о Ваших литературных силах. Вы должны быть бодры и смотреть вперед без боязни; а что до всего остального, то "сильному не нужно счастье: в борьбе таится наслаждение неистощимое" (Тургенев. "Помещик"). Борьба с "чиновником", может быть, скоро пойдет на убыль, но зато предстоит огромная борьба с общею пошлостью, которую развел чиновник до своего издыхания. Тут Ваше и дело, и дай Вам бог для этого поработать и в свое время сложить за этой работой свою умную голову.

Льву Николаевичу я тоже писал и, вероятно, в том же роде, как и Вы, -- а кстати я ему писал и то, что Вы имеете намерение ему писать (он ведь Вас очень отличает и любит). После Вашего отъезда я получил от него большое письмо, в котором он, между прочим, просит сообщить ему "замечания". Я и ответил, что из всего, что слышал, стоило бы сообщить мнения Ваши, но Вы сами ему будете писать, а я от общего содержания нахожусь в восхищении и радуюсь, что Л. Н. написал такое сочинение, и жду от этого большой пользы для тех, кто "хощет совершен быти", а что замечания "не хотящих быть совершенными" держатся около шероховатости да непортативности снаряда. А это не оценка: снаряд все-таки приноровлен для отличной цели, а в приспособительности его могут быть допущены свои приемы. По-моему, например, из этого можно бы сделать мастерской конспект и отменные иллюстрации. Ответа я еще не имею ни от Л. Н., ни от Татьяны Львовны. Вероятно, они еще застряли в Рязанской губернии, а мы им писали в Ясн<ую> Поляну. Из всех замечаний я ему сообщил одно фактическое о духовных христианах, которые испросили себе занятие "профосами" (или "прохвостами"), чтобы "пакость закапывать", Я указал, что уже и пользовался этим в рассказе "Дурачок", который я озаглавил "Прохвост", но цензура не снесла этого названия (рассказ вышел в детском издании). -- "Продукт природы" есть a propos, которые я очень люблю писать и которых можно бы много давать и всегда кстати, да негде было этого делать во всю мою жизнь. К сожалению, это писано слишком наскоро и до того, как я узнал о "неклюдовской скамейке". Там, где драли переселенцев, секут (или секли) на кресте. Из досок была сколочена буква Т, с кольцами на концах, и с этой Т растягивали человека... Пензенский исправник говорил: "Восписуемте распятого же за ны". Забыл тоже сказать о "вшивом спорте", как "пускают вошь на выгонки" с другою вошью. Столько уж этого вошеводства, что зуд делается от воспоминаний. Мне "Шурочка" кажется слишком искусственною. Распаленная чувственность, конечно, противна, но "девственные" натуры тоже не таковы. Надо бы брать св. Цецилию, или Дж. Элиот, или, еще лучше, есть у нас в деревнях такие дьяконские дочери, "вековуши", которые места младшим сестрам уступили, а сами позабыли: есть у них какой-нибудь пол, или они бесполые существа, рожденные "для пользы семейственной". У этих бывает девственная любовь (см. "Захудалый род").

250  М. О. МЕНЬШИКОВУ  28 августа 1893 г., Петербург.

Очень рад был я получить от Вас весточку, уважаемый Михаил Осипович! Простите, что не сразу ответил, потому что все еще дома не в порядке и писать не на чем. A propos можно писать, но будут ли их печатать? Они ведь все с заковыками, и притом такими, которых нельзя сглаживать, потому что всякое ослабление обращает их в карикатуру... Однако я попробую. Вот я на днях послал маленькую заметочку о Тургеневе в "Орловский вестник". Если она будет замечена и возбудит какой-нибудь говор, -- я скажу "апропо де бот" о "Культе мертвых". Тургенев-то ведь терпеть не мог "поповского воя и хныканья", а мы только этою "противностью" и знаменуем и выражаем свои к нему чувства... Нам пора отделаться и отделываться от этого мерзкого лицемерия, "пошлости и притворства. Кто-то, однако, захочет напечатать, что у Лит<ературного> фонда нет ни вкуса, ни находчивости, ни инициативы, как литераторы могут почтить память своего великого собрата. Я бы хотел загнать сюда под ноготь спицу, и повострее... "Неделя" это разве напечатает? То же и во множестве других случаев. Отчего Вы молчите о Тургеневе? Отчего не провести сравнения между огромными силами Л. Толстого и "благоустроенным" умом и талантом Тургенева? Это было бы очень блатопотребно... О Вас я и скучаю, и соболезную. Я помню свою молодую пору, когда мне было что говорить, но никогда не было к тому удобства. Теперь Вам все-таки лучше. Тяготение к сельской жизни мне кажется почтенным, но я думаю, что в литературе Вы нужнее; да и Вам самим не стерпеть устранения от нее. Циник Писемский говорил: "Это все равно, что гульба девке: выдай ее замуж, а она все на панель в сумерки спешит". Литература ужасно втягивает в себя человека с литературною жилкою; а она в Вас очень сильно бьется. О тем, что Л. Н. отвечал Вам, я слышал. Он Вас очень высоко ставит, и в самом деле способности у Вас редкие, и Вам не надо удаляться от литературных занятий.  Искренно Вас любящий  Н. Лесков.

251  М. О. МЕНЬШИКОВУ  5 сентября 1893 г., Петербург.

"Пределы критики" -- превосходно. Это, по обыкновению, очень умно и справедливо, но особенно тепло и благородно, и даже трогательно (например, 223 стр.). Очень радуюсь Вашим работам.

Читали ли: "Мимочка отравилась"? Где Вы живете теперь? Отчего не откликнетесь?

Павлу Александровичу скажите, что на сих же днях я ему пришлю первый "рассказ кстати" -- опять из меррекюльских этюдов (про своих и чужих). Будет он называться: "У свиного корыта". Если не понравится, -- пусть возвратит, но пока не знает, каков он, -- пусть побережет для него место на 1 лист.

О Б<урени>не я думал, что он умнее и что он не позволит высвистывать себя как индейского петуха, выкрикивающего на посвист; а он, оказывается, совсем дураслив делается... Вот тоже поучительность, до чего может доводить самомнение! Он не только изнахальничался и опошлел, но уже и не способен различать, что с ним делают. Эта нынешняя игра их имеет забавную и характерную "задницу" (по-сербски). Ясниц тут что "медиум" на спиритическом сеансе, а "дух-вещатель" это, конечно, Ноздрев, живущий в благородной душе Атавы... Тот заводит Ясница; Яс<ниц> свистит под его дудку, а знаменитый критик не видит, что из него делают шута, и на каждый посвист лопочет во весь голос, то краснея, то синея и "наливая соплю". Но впереди поражение ждет Ясница, ибо Б--н кончит тем, что изругает его по всем правилам своего искусства, и тогда мы увидим Ноздрева, которому все равно, кто бы кого ни обработал.  Н. Лесков.

252  А. И. ФАРЕСОВУ  16 сентября 1893 г., Петербург.

Достоуважаемый Анатолий Иванович!

Я получил Ваше взволнованное письмо, в котором Вы мне пишете, что писатель, которого я нахожу очень умным и хорошим знатоком своего дела, -- Вам не нравится и в Ваших глазах не имеет ровно никаких достоинств. Припоминаю, что я и ранее как будто слыхал уже о нем от Вас нечто подобное, и укоряю себя в том, что по рассеянности сделал Вам новое указание на этого человека. Сердиться за Ваше мнение не имею ни основания, ни причины. "Мнения свободны", и "так устроен свет, что где хоть два есть человека -- есть два, и взгляда на предмет". Почитать писателя малозначащим или многозначащим свободен каждый, но при столь резких несогласицах невозможно трактовать о данном лице или о данном сочинении... Это очевидно, и мы об этом писателе более говорить не будем, точно так же, как не говорим о "Палате No 6", которую я почитаю за прекрасное произведение, а Вы -- за очень плохое. Никогда не должно спорить о том, что представляется двум людям совершенно несхожим.

Желаю Вам поправляться. Александре Адамовне прошу передать мой поклон. Я тоже немножечко простудился и чувствую душевное угнетение и безмолвствую.  Н. Лесков.

253  А. И. ФАРЕСОВУ  17 сентября 1893 г., Петербург.

Ничего не могу сделать для перемены своих убеждений насчет литературного значения Меньшикова: признаю его за человека очень умного, с большим знанием литературы и с выдающимися способностями к разносторонней критике и анализу. Таково же, как мне известно, и мнение Л. Н. Толстого, но если бы Л. Н. имел, и не такое, а иное мнение, даже совсем противоположное и ближе подходящее к Вашему, -- это бы на меня не оказало влияния. Мне надо не быть самим собою, чтобы отложиться от моего собственного разумения; а этого сделать нельзя, и я должен оставаться при своем понимании, за которое Вы, конечно, вправе меня осудить. Но рассуждать об этом мы не можем, так как мы разно видим, и потому нам не на чем сговориться. Так это пусть и останется.

Про Золя я охотно слушаю, когда говорят о его таланте и его манере писания, но говорить о его уме и критическом чувстве -- мне кажется делом напрасным.

А вообще можно и должно держаться такого правила, что умных и даровитых людей надо беречь, а не швыряться ими как попало; а у нас не так. О нас Пушкин сказал:

Здесь человека берегут

Как на турецкой перестрелке.

Оттого их так и много! Меня, однако, литература больше терзает, чем занимает. Мне по ней всегда видно, что мы народ дикий и ни с чем не можем обращаться бережно: "гнем -- не парим, сломим -- не тужим".  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

254  М. О. МЕНЬШИКОВУ  18 сентября 1893 г., Петербург.

Уважаемый Михаил Осипович!

Посылаю записочку. Желаю, чтобы ее напечатали в газете. "Рассказ кстати" пишу, но он разрастается и меня мучит. Он будет листа в 2 с хвостикам, а Павел Александрович, кажется, таких хвостатых не любит... Будет он мяться, и захочется ему хвост "урезать", а сего ненадобе... А ко мне кучатся за работкою, и эта работка всем пригодна. А писана она a propos статей "Недели" о "Китайской стене". Называется же "Загон" и представляет картины того, что было "в загоне" при замкнутой китайской стене.

Пришли бы Вы, по дружбе, ко мне проведать меня да посоветовать мне: как быть с этою статьею? Не лучше ли ее отдать в "В<естник> Е<вропы>" или в "Р<усскую> м<ысль>", а для "Недели", может быть, напишется что-нибудь по"милиатюрнее".  Искренно Вас любящий  Н. Лесков.

255  М. О. МЕНЬШИКОВУ  11 октября 1893 г., Петербург.

Уважаемый Михаил Осипович!

Я Вам отдал рукопись, как человеку знающему толк в литературе, а получил письмо от В. Гайдебурова, которого литературности я не знаю. По болезни моей мне неудобно вступать в разговоры на письмах с человеком, который пишет к авторам, не удостоив даже дочитать данную ему рукопись. Посылаю Вам его глупое и неучтивое письмо, а рукопись мою прошу Вас возвратить Петру Алексеевичу Богословскому, который доставит Вам эту записку. Не позабудьте также и листочек, который я вчера послал Вам с посыльным.

Искренно Вам преданный и Вас уважающий  Н. Лесков.

256  Л. Н. ТОЛСТОМУ  Ночь на 16 октября 1893 г.,  Петербург.

Сегодня вернулась от Вас Л<идия> Ив<ановна> В<еселитская> и пришла меня навестить и долго и много о Вас рассказывала. По ее словам, она очень довольна своею поездкою, хотя опять с Вами не переговорила... Вот задача или незадача! Стасов от нас близехонько, и она к нему пойдет за синологом, а "кобеля потрясучего" кличут Виктором Петровичем. Живет он где-то в Поварском переулке, но No дома не знаю, и сам у него никогда не бывал. Ему можно писать в редакцию их издания (М. Итальянская, 18), но, впроч<ем>, Л<идия> Ив<ановна> послала в адресный стол за справкою и, вероятно, через два дня будет иметь возможность сообщить Вам его точный адрес. "О сем доволи". "Океан глупости", говорят, вывел Вас из терпения, и Вы хотите противопоставить этому отрезвление в немецком издании. Правда ли это? "Океан глупости" противен чрезвычайно, но благоразумно ли ставить свою ладонь против обезумевшего быка? Я ничего опасного не чувствовал в "Царстве божием" и теперь уверен, что сочинение это не может вызвать никаких нежелательных последствий; но писать протест и помещать его в немецком издании -- это значит сделать вызов, и не одному лицу, а всей орде... Я не отрицаю пользы и славы такого поступка, но я думаю, что тут есть опасность, которой, может быть, следует пренебречь, но которую непременно надо считать вероятною и даже почти неизбежною. Поступок такого свойства вполне Вас достоин, но... Вы, говорят, недавно читали Герцена, так у него есть сравнение, в котором есть полное сходство с тем, что будет: "Вы явитесь в положении человека, который старается войти в здание в то время, как все оттуда выходят". Мы стары, и нам дорожить собою много не стоит, но надо все-таки знать, чего можно ожидать? А ожидать, по-моему, следует того, что всякое мстивство Вам может быть произведено не только в согласии с "обществом", но, так сказать, как бы в удовлетворение его желаний... К тому, что в "Царстве б<ожием>" прежние читатели Ваши были подготовлены и освоены сочинениями, которые выходили ранее; но удар, направляемый в нынешнюю мету, произведет совсем новое и сильное впечатление. Вы без сравнения умнее меня и дальнозорче, но я все-таки хочу Вас просить "семь раз померить" то, что Вы хотите "отрезать". Но в принципе я Вам совершенно сочувствую. Если можно Вам об этом говорить со мною, то не пренебрегайте моим желанием знать: в каком фасоне это будет написано и в какое немецкое издание будет направлено? И почему именно в немецкое, а не в английское? Немецкое приводит целую ассоциацию идей, которые совсем неудобны у нас теперь, а за английскими изданиями держится репутация такая, что там находит себе место всякое благородное слово, которое нельзя у себя высказать.  Преданный Вам  Н. Лесков.

257  М. О. МЕНЬШИКОВУ  20 октября 1893 г., Петербург.

Я знаю, что делаю редакции затруднения вставками, и очень этим конфужусь, но фельетонный очерк должен отражать как можно полнее веяния минуты, и потому все, что в этом смысле картинно и характерно, то надо подать на блюде... Ведь это же и для редакции важно! Если только возможно, я прошу не оставить последнюю вставочку, а всунуть ее. Это все взято "с натуры", и все это бродит в обществе и дает живой колорит очерку "кстати". Пожалуйста, поставьте! Если затем необходима компенсация в виде лишения меня возможности просмотреть последнюю корректуру, то я уж лучше лишу себя этого, но вставочку прошу вклеить.  Николай Лесков.

258  А. И. ФАРЕСОВУ  26 октября 1893 г., Петербург.

Ап<остол> Павел сказал одному мужу: "Многие книги в неистовство тя прелагают". И, видно, что было древле, то есть и днесь. Вы очень сердитесь, так, что становится и "за человека страшно". Ни Гольцев, ни Протопопов не дураки и не неучи, а люди умные, образованные и с определенными взглядами известного политического направления. Они все вопросы рассматривают с точки зрения этого направления, у которого есть очень много сторонников высокой пробы умственной и нравственной. Во всяком разе, это направление, которое можно понимать и обсуживать. Каблиц же поступал со всеми вопросами как крыловская "Мартышка" с очками: "То их понюхает, то их полижет, то их на хвост нанижет". Он все вертел, а ничего не объяснил и не доказал, и говорить о нем всерьез как о выразителе чего бы то ни было, кроме ломанья, -- я не почитаю ни за возможное, ни за достойное затраты времени. По-моему, это такой был мыслитель, что изъяснять его нет никакой надобности и никакой пользы. "Книги его прелагали в неистовство". Да поможет бог всякому человеку избежать этого. У нас и без того много неистовых. Он кончил достойным себя образом: шулера мысли признали в нем свои родственные черты и позвали его к себе "на совет нечестивых", и... он пошел... Комическое положение!

Я надеюсь, что мы об этом мыслителе говорить больше не будем. Для меня это навсегда "Мартышка и очки", и притом мартышка довольно противная. Поздравьте и меня с глупостью.  Н. Лесков.

259  А. И. ФАРЕСОВУ  28 октября 1893 г., Петербург.

Мне трудновато, Анатолий Иванович, вести переписку о таких вопросах, как "массовый подъем" или "герои и героическое", (которые) имеют преимущества ясности и положительности. Об этом написаны горы, и в числе судивших об этом лиц есть Карлейль, Спенсер, Милль, Морлей и другие, при которых нельзя же упоминать о Каблице или выставлять в многозначащем роде свое мнение... Его иметь можно, но с ним надо быть очень скромным. Вопрос этот из тех, которые человек великого ума называл "проклятыми". Массу надо поднимать, но она не поднимается массою... Что делать с этим "проклятием"? Я этого не знаю, и не сержусь на это, и не хвалю тех, кто "съел бы" людей иного мнения; а Вы мне это приводите... Для чего, спрошу? Мне это и не нужно, и неважно, и неинтересно. Свинья все ест, а человек должен быть разборчив в том, для чего он открывает уста. Я желаю понимать Карлейля в его теории "героизма" и совсем лишним почитаю всякое знакомство с литературною жвачкою маленького и почти совсем ничтожного человека в области мысли, о котором я не знаю, для чего Вы писали. Когда же Вы выставляете наперед свое и его мнения в убийственном по своей трудности вопросе, -- я не нахожу ничего более пристойного, как привести слова Феста Павлу: "Книги в неистовство тебя приводят". И как иначе! Что я должен думать о том, что Вы уже который раз попрекаете Гольцева тем, что он "экс-профессор"!.. Разве Вы не знаете, почему он "экс"? Разве его выгнали за дурное дело?.. Разве честные и умные люди могут приводить такие попреки? Стыдно Вам это, Анатолий Иванович!  Н. Лесков.

260  А. И. ФАРЕСОВУ  29 октября 1893 г., Петербург.

Все это так бы можно пустить, но Вы не раз, а каждый раз на слове и на письме стегаете этого честно пострадавшего человека тем, что он "экс-профессор". Это очень нехорошо и не делает Вам чести. Но еще хуже то: зачем Вы тогда негодуете на отношения Ф<лексера> к Чернышевскому и Белинскому? Значит, Вы понимаете, что именно тут есть неуместного, но для себя Вы этим не стесняетесь. И за что? За то, что люди берут дело с другой стороны, чем юродивый К<абли>ц, и утверждают выводы, сделанные Белинским и Чернышевским! Вами просто овладевает "неистовство", и это самое лучшее, что можно сказать в Вашу защиту. Вы высказываете на людей подозрения -- что они думают, когда пишут... Кто же Вам дал такое право разъяснять чужие думы? И в чем Вы могли увидать черные замыслы в статьях Гольцева и Протопопова, где сказана одна фактическая правда, и как раз сходная с тем, что писали Бел., и Черн., и Карлейль, и все великое множество умных людей, которые знают историю и видят, что "масса инертна", а успехи делаются немногими, способными идти вослед "героев" (Один, Кромвель, Лютер, Магомет, Христос, Будда). О чем Вы спорите-то? Это ведь не то, что хорошо или нет участвовать в издании экс-шпиона? А если хотите знать мое мнение, то не посердитесь за него: я Вам скажу, что Вы не столько обнаруживаете любовь к истине, сколько любовь к шуму. Это вредно для истины и не поведет Вас к успеху в литературе. Совет Вам возможен один: меньше кидайтесь по верхам журналистики, где мало обстоятельности, а обратитесь к самостоятельным исследованиям. Почитайте хоть Гиббона. Иначе всё будете "шуметь" и не принесете делу пользы.  Н. Лесков.

261  А. И. ФАРЕСОВУ  30 октября 1893 г., Петербург.

Совершенно справедливо, Анатолий Иванович, что полемику о достоинстве суждений Каблица надо бросить. Еще бы лучше было ее не начинать, потому что человек этот как мыслитель -- только смешон и жалок. Вы процитировали много имен, и все они говорят и то и другое; а хоть бы они говорили ни то и ни другое, то всегда останется ясным, что "не все желудки способны варить одну и ту же пищу", и отсюда у Сократа, у Оригана и у Августина получили свои права учения "исотерическое" и "экзотерическое", то есть более полное и менее полное (для людей менее понимающих). Писемский шутя предлагал таких умников, как Каблиц, "посадить в пивную, чтобы там сказал: како верует?" Пустым делом мы с Вами занимаемся. А Гольцев и Протопопов не невежи, а люди, которые в литературе не говорят ничего к помрачению совести и понятий. Я кончил.  Н. Л..

262  Л. Н. ТОЛСТОМУ  1 ноября 1893 г., Петербург.

Высокочтимый Лев Николаевич!

Вчера мне случилось видеть "заведующего общежитием студентов" (зятя Бем), и он рассказал мне, как шли "беспорядки" из-за разномыслия в посылке депеш в Париж ("заведующий" этот -- такой, какой к этому месту сроден и нужен). Было так: хотели послать депешу очень немногие, а против посылки были все поляки, все немцы и "мелкие народны", то есть эсты, литвины, хохлы и евреи. Русские же партизаны делились по факультетам: юристы и филологи подписали в количестве 96-ти человек, а остальные не подписались. А естественники и математики все не подписались. Немцы отвечали прямо, что они "не хотят" посылать депеши; поляки вначале давали уклончивые ответы, но потам тоже стали прямо говорить, что "не хотят", мелкое "рассеяние уклонялось от ответов и от подписей. Окна действительно били, и междуусобная потасовка была начеку. Тогда и были приняты "меры", о которых рассказчик не сообщил, и затем депеша "от студентов" составлена и послана ректором Никитиным. Ответа на нее нет, и это "заведующий" объясняет тем, что в Париже не только знали о разномыслии студентов, но и еще того более: будто бы студенты через Берлин или другой заграничный город телеграфировали в Париж, что они этим празднествам не сочувствуют.

Сообщаю это Вам для Ваших соображений и еще раз повторяю, что "заведующий общежитием", зять Бемов (Барсов), -- человек, который удостоен своего поста по своим заслугам, но рассказ его я принимаю за верное и сам на него полагаюсь.

На торжестве Григоровича не был. Описания, вероятно, читаете. Письмо Ваше, говорят, было встречено с очень благородною серьезностью и напутствовано живым, как бы демонстративным рукоплесканием. Кони переселился ко мне в соседство и хочет "стучаться вечером", чему я, конечно, рад. Лидию Ив<ановну> видел вчера. Она пишет нечто для Гуревич. Я написал нечто для "Недели", и это уже набрано, но как-то пугает всех, и потому не знаю: выйдет это или нет. Называется это "Загон". По существу это есть обозрение. Списано все с натуры. Если выйдет это, то, пожалуйста, прочитайте и скажите мне: безвредно это или вредно. Мне не нужно похвал, а нужно проверять себя по суду того, кому верю. Не в том дело, мастеровито ли это, а в том: есть ли сие на потребу дня сего? Мне ведь тоже говорят и так и иначе; а я один, слаб и умом шаток. Обозреньице это читают в корректуре люди разные и кое-что мне возражают, что будто этого не надо бы; а другие говорят "надо"; и в числе этих редакция "Недели", а я сам уверен так, что это представить стоило, и вреда я ничему доброму не делаю. Посмотрите, пожалуйста, и Вы.  Преданный Вам  Н. Лесков.

263  Л. Н. ТОЛСТОМУ  2 ноября 1893 г., Петербург.

Высокочтимый Лев Николаевич!

В "Вестнике Европы" за ноябрь м<есяц> <18>93 года, в XV статье, начин<ая> стр. 393-й, под рубрикою "Иностранное обозрение" напечатаны очень дельные характеристики "океана глупости" и выражены мелкие замечания и соображения о "русских журналистах в Париже". Все это, конечно, суховато и в докторальном тоне, но справедливо и хорошо. Считаю не излишним на всякий случай указать Вам на это, так как Вы, кажется, "В<естни>ка Европы" не получаете. Во всяком случае, хорошо, что хоть откуда-нибудь послышался человеческий голос, а не одно повсеместное скотское блеяние наших "делегатов".

За день до юбилея Гр<игорови>ча сюда приезжал из Москвы Гольцев и был у меня прямо с поезда и планировал посетить того и другого и возгласить здравицу "кавалеру"; но я его более уже не увидал, так как ночью прилетели к нему ангелы и умчали душу его обратно в Москву, и так все, что он придумал сказать дорогому имениннику, осталось в нем... Сегодня он пишет мне уже из Москвы, что и там был визит его семейству и у его семейных опрашивали: "всегда ли он ночует дома и часто ли не ночует?" Гольцев очень обижен.

Суворин возвратился вчера утром (на другой день после производства Гр<игорови>ча в кавалеры). Я его не видел. Гайдебуров еще не показывает глаз. Может быть, ему будет немножко стыдно, так как я его уговаривал не следовать примеру пошлости и не ехать в Париж, и то же ему говорил Меньшиков, но он не послушал нас и Меньшикову сказал на словах, а мне даже написал, что "только посмотрит, а делегатом не пойдет и никаких оказательств делать не будет"... Есть такое его письмо, но и я и М<еньшиков> этому, конечно, не верили, и "Гайдебуров Павел себе чести сбавил". Сегодня в "Новостях" классический Модестов изъясняет серьезное значение образовавшегося "союза народов" и выводит рост русского общества... Очень пошло, но любопытно для объема профессорского понимания. Я теперь не беспокоюсь более о том, что написал для "Недели". Пусть посмотрят на этот "рост". Пока еще нет известий, выберется моя статья на свет. или не выберется.  Преданный Вам  Н. Лесков.

264  Л. Н. ТОЛСТОМУ  14 декабря 1893 г., Петербург.

Высокочтимый Лев Николаевич!

Покорно Вас благодарю за Ваши строки о моем "Загоне". Я очень люблю эту форму рассказа о том, что "было", приводимое "кстати" (a propos), и не верю, что это вредно и будто бы непристойно, так как трогает людей, которые еще живы. Мною ведь не руководят ни вражда, ни дружба, а я отмечаю такие явления, по которым видно время и веяние жизненных направлений массы. Но мне самому очень важно знать, что и Вы этого не порицаете. Я иду сам, куда меня ведет мой "фонарь", но очень люблю от Вас утверждать себя и тогда становлюсь еще решительнее и спокойнее. К сожалению, моих "a propos" негде печатать. Г<айде>б<уров> не только их боится, но еще и страх накликает, и я продолжать эту работу не могу. Тем, что Вы пишете по поводу флотских визитов, я заинтересован до крайности. Правда, что это как будто поздновато будет, но ничего: дельное слово свое возьмет.

Зима стоит мягкая и влажная, и это мне на пользу: я не испытываю таких мучений, каким подвергался в прошлом году. Поехать в М<оскву>, чтобы повидаться с Вами, очень желаю и надеюсь; а удобное время к тому только на святках, потому что я один ехать не могу (может сделаться припадок сердечной судороги), а сиротка моя свободна только на святках. А она знает мою болезнь и не теряется, а умеет делать, что надо.

Теперь в Москве должен быть наш очень умный Меньшиков, и Вы с ним, конечно, уже беседуете. Статьи его все очень хороши, а "Работа совести" -- превосходна. Я Вам писал о ней. Посылал я Вам тоже кое-какие вестишки как материал, быть может годный для занимающей Вас работы. Надеюсь, Вы получили все мои письма.

О Х<ил>кове я все знаю, и это отравляет мне весь покой. Хуже всего это -- как к этому относятся люди нынешнего общества, совсем потерявшего смысл и совесть. Говорят об этом очень мало и всегда -- вяло и тупо, и с таким постановом вопроса: "Это-де как смотреть -- с какой точки зрения". И всегда, разумеется, устанавливаются на такой точке, с которой родители "сами виноваты". Для меня это так несносно, что я со многими перестал говорить, чтобы себе и им крови не портить. И главное тут еще то, что мать Х<илко>ва начала это "с благословения Пержана", а Пержан что ни спакоcтит, то все "свято". Вот он когда cквитовалcя с Х<илко>вым за сцену в Сумах!.. Теперь, впрочем, все "mesdames" успокоены, что "по крайней мере деток очистят, а то они в чесотке". Не могу про это говорить более и удивляюсь нечеловеческому самообладанию дам и поэтов. Еще слышно, взяли детей у Паниной, которая тоже в церкви не венчана, и дети ее не обмокнуты. Я ее не знаю, но говорят, будто она женщина бойкая, пылкая и мстивая... Спаси ее бог от большой напасти. И вот, вообразите же, никто из "противленцев" не возвысит голос и с своей точки зрения не оценит, как это опасно -- отрывать детей от сердца матери. Тупость мешает это представить себе, а одно слово, что "отец И<оанн> благословил", -- все примиряет. "Так и надо". Я кипячусь и ссорюсь, и иначе не могу, и даже, кажется, не хочу иначе. У всех так и поперла поповская отрыжка. И даже те, от кого этого не ждал бы, -- все на одну стать сделались. Невыносимо грустно, мучительно и противно и в лад слова сказать не с кем, -- вот как живу. Удушливый гнев и негодование по крайней мере поддерживают дух и не дают места унылости.

Читаю всего более "Письма Сенеки к Люцилию", Не хожу ни к кому, потому что везде один тон. -- Одновременно с Вашим письмом вчера получил письмо из Москвы от "редакции Иогансона", у котор<ой> есть редактор, неизвестный мне Вас. Евг. Миляев, и ему вздумалось издать "сборник"... Он нацеплял "имян" и меня туда же тянет, но Вашим именем не хвастается... Верно, Вы смужествовали, и я последую Вашему примеру. Остепенять надо этих затейников, которые лезут, сами не зная куда и зачем.  Преданный Вам  Н. Лесков.

265  Л. Н. ТОЛСТОМУ  15 декабря 1893 г., Петербург.

Высокочтимый Лев Николаевич!

В последнем письме моем к Вам я оказал в одном месте, что Вы теперь, верно, уже беседуете с Мих. Осип. Меньшиковым. Это я написал потому, что М<еньшиков> совсем собрался ехать в Москву, и я уже пожелал ему счастливого пути и радостной встречи с Вами; а он вчера пришел ко мне неожиданно и объявил, что сборы его рассыпались и он не поедет за редакционною работою, которой теперь очень много. Я Вам это и пишу, чтобы объяснить соответствующее место в моем прошлом письме и не явиться перед Вами легкомысленником. -- Вчера получил известие от великосветской дамы (кн. М. Н. Щербатовой), что рассказы старой Х<илко>вой о заразной нечисти на детях Дм<итрия> Ал<ександровича> не подтвердились: чесотки нет; а цели для отобрания их две: 1) окрестить и 2) усыновить и укрепить за ними наследство. Обе эти цели встречают почти всеобщее одобрение, -- особенно вторая, то есть закрепление наследства. Говорят тоже, что будто "потом детей возвратят", но я думаю, что это "потом" будет очень не скоро. Вообще мероприятие это принято с ужасною тупостью ума и чувств. Есть даже "благословляющие" и уверенные, что "этим путем будет спасен и отец, который возвратится к богу". И это не у одних православных, а и у пашковцев. Ругин (Ив. Дм.), перешедший к пашковцам (он "уверовал в опасение"), вчера принес мне известие, что у них тоже радуются, что Дм<итрий> Ал<ександрович> "придет", и уже молились "за него и за Вас", -- чтобы и Вас б<ог> "привел". Слушаешь будто что-то из сумасшедшего дома. Было "пророчество" и на Марью Львовну -- что она тоже "придет" и "будет спасена", и т. д. -- Сентиментальное место у Жуковского о смертной казни я нашел: это в 6-м томе 6-го издания (1869 г.), начиная с стр. 611. -- Приспосабливаюсь этим воспользоваться. -- Происшествием с Х<илко>выми удручен до изнеможения сил и не могу, да и не хочу, приходить в иное состояние, ибо это почитаю теперь за самое пристойное. Какие рассуждения при такой скорби? Если все будет идти так, то лучше ни с кем не видаться, чем прилагать мученье к мучению. -- У Сенеки встречаю много прекрасных мест о "неделании", и все это изложено в восхитительной ясности. Вспоминаю Вас за этим чтением. Об ответах на мои письма никогда не прошу Вас, но если получаю Ваши строки, то бываю ими утешен и обрадован, а нередко и укреплен, -- в чем постоянно и сильно нуждаюсь.  Преданный Вам  Н. Лесков.

266  Л. И. ВЕСЕЛИТСКОЙ  21 декабря 1893 г., Петербург.

Уважаемая Лидия Ивановна!

Посылаю Вам "Стальную блоху". Если мы с Вами и раззнакомились, то это не мешает, чтобы у Вас была моя книжка, за которую притом я денег не платил и продавать ее не понесу. Примите ее, пожалуйста, по старой памяти и дайте Вашей маме -- почитать больному генералу, который, вероятно, найдет тут что-нибудь знакомое и, может быть, улыбнется. В наши с ним годы и это чего-нибудь стоит. -- В отношении нашей с Вами разлуки ничего не скажу, как то, что "все искреннее лучше всего неискреннего". И хорошим людям порою бывает друг с другом "тесно", и это так надо и оставить, пока покажется (если покажется) кому-нибудь по ком-нибудь "скучно". Я уже говорю всем, кто меня о Вас спрашивает, что я Вами презрен и покинут и вполне того стою, но умышленного рачения о сем не прилагал.

Желаю Вам всего полезного и доброго.  Н. Лесков.

1894  267  М. О. МЕНЬШИКОВУ  12 февраля 1894 г., Петербург.

Уважаемый друг!

Статья Ваша о моем XI томе вышла в тот день, когда у меня собирался консилиум и когда я был особенно взволнован. Я ее прочитал и не сразу мог ее оценить., Сразу я увидал только, что Вы человек смелый и искренний и ставите меня значительно выше, чем я в самом деле стою. Я был очень обрадован Вашею смелостию и искренностию, которые, к сожалению, встречаются очень редко. Потом я увидал, что эта милая мне по своей доброжелательности статья написана в самом деле как бы не Вашею рукою и даже в чуждом Вам тоне и манере... И мне стало и больно и смешно: раз во всю мою рабочую жизнь (за 35 лет) один только истинно умный, честный и мужественный человек захотел и решился говорить обо мне без "картавки", и тут надо было, чтобы у него "рука развелась"!..

"Это замечательно!" -- как говорят в "Первой мухе", но это и хорошо. Это почему-нибудь так надобно. Статья останется мне воспоминанием Вашей отваги и доброй ко мне приязни; она мне очень лестна, и в ней есть превосходные места о темпераментах; но она написана М<еньшико>вым больным или усталым, и в ней есть даже одна несправедливость против меня, и притом очень меня уязвляющая: выводя низкие типы нигилистов, я дал, однако, в "Некуда" Лизу, Райнера и Помаду, каких не написал ни один апологет нигилизма. Это нехотя замечали мои клеветники; а Вы этих лиц вовсе не отметили. И я, больной, все думаю, что это так было и надо. И мне все хочется обнять Вас и благодарить за Ваши добрые чувства и за отважную попытку поддержать меня, а на письме изложить все это трудно. Репину при трех попытках не удалось написать моего портрета, а Вам не задался литературный очерк обо мне. Значит, так и надо. Я хотел бы, чтобы Вы только верили, что я высоко ценю Вашу дружбу, люблю Вас и очень Вам благодарен за то, что Вы говорили обо мне с такою искренностью, какой я не позабуду.  Искренно Вам преданный  Н. Лесков.

268  С. Н. ТЕРПИГОРЕВУ  22 февраля 1894 г., Петербург.

Любезный друг Сергей Николаевич!

Очень тебе благодарен за внимание, и за приглашение к обеду, но быть не могу. Вот уже пять лет, как я нигде, кроме дома, ничего вкушать не могу. И это не потому, что так меня научила известная тебе Фермуфия, а потому, что я очень болен и не могу есть ничего, приготовленного для людей здоровых. Притом же и все сказанное тебе о моей поправке неверно и даже прямо ложно: я поправился настолько, что по совету Чудновского выезжаю среди дня на полчаса прокатиться, и от этого мне лучше; но затем, после этой прогулки, я возвращаюсь и лежу в молчании и тишине. Про такую поправку и говорить бы, думается, не для чего.

Читаю твои фельетоны и не то чтобы защищал их (ибо они не нуждаются ни в чьей защите), но часто их изъясняю и отстаиваю (ибо это бывает нужно). Пишешь ты однообразно, но верно и хорошо, и знаток быта это должен понимать; но ужасно видеть: для чего ты всегда гадишь роль "резонера", в которой выводишь себя!.. Зачем это он у тебя все ехидствует и ухмыляется и никак не может взять ни при одном случае тон иной, более достойный и соответствующий положению вещей и идей? "И истину царям с улыбкой говорить" уже стало пошло; а у тебя твой резонер уж и с исправником зубы точит!.. Что же это за манера? И выходят все очень хороши, кроме... тебя самого, от которого отдает чем-то семинарским и пошловатым. Неужто ты думаешь, что при каком-нибудь уважении к себе неглупый человек станет хихикать с таким исправником, а не поставит его просто на пристойное от себя расстояние, как ставят иногда и твоего сенатора и Баранова! Это тебе стыдно так писать и через это давать ложное освещение всей картинке, которая во всем остальном прекрасна. "Истины" пора говорить без улыбок, и это можно, а еще более -- это должно. Писатель не должен подавать пример отсталости в отношениях.

Очень хорош твой бр<ат> Симолин! И хорошо общество, где такой экземпляр возможен. -- Желаю тебе всех благ.  Н. Лесков.

269  А. К. ЧЕРТКОВОЙ  2 марта 1891 г., Петербург.

Вчера неожиданно получил от Вас, Анна Константиновна, прекрасное, доброе письмо и был им очень тронут и благодарю Вас за него. Все, что Вы написали, сродно и близко моему пониманию, и мне совершенно легко отвечать Вам на это. Без сомнения, я вполне уважаю и люблю Вас и Владимира Григорьевича, в котором есть много такого, что следует и любить и уважать, но я боюсь, что при сближении его со мною в нем опять пробудится его беспокойство, и "выйдет последняя вещь горше первыя" (так как и я теперь предубежден против него и могу впадать в подозрительность там, где для нее, может быть, нет и места). Но никакой неприязни к Вл. Гр. я не питаю, а, напротив, люблю его и находил бы удовольствие с ним видеться и беседовать. Если он будет в П<етер>б<урге> и застанет меня здесь, -- я усердно прошу его навестить меня, и, я надеюсь, мы с ним встретимся братски. Болен я был долго и очень тяжело, и теперь, конечно, не пользуюсь здоровьем, которое, без сомненья, непоправимо. Дух же мой порой бывает бодр, а иногда унывает и раздражается. Стараюсь содержать его в лучшем порядке, но далеко не всегда этого достигаю. Болея сами, Вы, вероятно, знаете, как это колеблется. Больной я почти постоянно был одинок и привык почитать это не за самое худшее. Люди приносили много суеты, до которой мне становится все меньше и меньше дела. В размышлениях своих о душе человеческой и о боге я укрепился в том же направлении, как и верил, и Лев Николаевич Толстой стал мне еще более близким единоверцем. Думаю и верю, что "весь я не умру", но какая-то духовная постать уйдет из тела и будет продолжать "вечную жизнь", но в каком роде это будет, -- об этом понятия себе составить нельзя здесь, и дальше это бог весть когда уяснится. Мне очень понравилась фантазия Короленки "Тени", присоединенная в конце к книжечке о Сократе. Я тоже так думаю, что определительного познания о боге мы получить не можем при здешних условиях жизни, да и вдалеке еще это не скоро откроется, и на это нечего досадовать, так как в этом, конечно, есть воля бога. Зимою я был смущаем не раз доходившими до меня вестями о том, что будто Л. Н. допускает сильные изменения в своих верованиях; и я огорчался и сожалел, что это породит смущение в других. Нечто такое и сталося, но потом я увидел, что это могло произойти от "ревности не по разуму", которую являют иногда то те, то другие. Позже это на меня навеяло усталость и раздражение, которых я испугался и почел за лучшее очень много сократить свою сообщительность и найти покой в тишине, "благого молчания". И я уклоняюсь от "ревнующих", и это мне дает покой; а к Л. Н. в сердце своем я питаю еще сугубую любовь и вполне с ним единомыслен в предметах веры, для чего и получаю себе в его словах уяснения и поддержку. Чувствую однако, что лучшее, поэтическое время духовной жизни прошло и теперь настала иная пора, когда надо делать, а мне говорить. Сюда по зиме приезжал Поша, и говорил он столько, что мне показалось, будто он говорил много и что это говорение стало уже не ко времени, и оно не полезно, а вредно; и мне это очень не понравилось, и я это ему, разумеется, сказал. Я бы лучше хотел, чтобы дело зрело в тиши, как семя, а не было уронено и доведено до смешного, и мне кажется, я понимаю положение и что я хочу полезного. Повестей Льва II и г-жи Гуревич я тоже не одобряю, несмотря на всю их строгую нравственность. Это само по себе болезнь.

Благодарю Вас за доброе письмо и кланяюсь Владимиру Григорьевичу.  Ваш Н. Лесков.

270  М. О. МЕНЬШИКОВУ  10 марта 1894 г., Петербург.

Уважаемый друг Михаил Осипович!

Очень Вам благодарен за то, что обещаете позаботиться о моем "глаголемом" Петруше. Я его знаю с детства его и смело рекомендую его в Ваше благорасположение. Он парень с толком, с характером и с очень теплой и нежной душою. Страстная любовь его к литературе очень велика, и он всегда стремился к этим занятиям. Для секретарства в редакции он человек очень пригодный и, по-моему, -- золотой (скор, точен, неутомим и толков).

За книгу Гильти премного Вам благодарен. Она действительно превосходна, и я начал читать ее уже во второй раз, и с огромным удовольствием и с согласием. А "Инхиридион", или "Руководство" Эпиктета, который (то есть Инхиридион, или Энхиридион) известен мне по переводу Григорья Полетики (напеч. в 1767 г.), у Гильти переведен весь, и этот перевод, конечно, во всех отношениях лучше старого перевода Полетики.

Если (может статься) Вы найдете достойным воспроизвесть перепечатанный сегодня "Нов<ым> временем" анекдот о Тургеневе, то не сочтете ли за полезное указать со ссылкою на меня, что это было в приемной у Дмитрия Андр<еевича> Толстого и штуку эту проделал дежуривший у него синодальный чиновник Петров, который вслед за тем проворовался и умер. Но важно то, что ему ничего не "попало", как переврал интервьюер, а что Дм. Толстой всегда смотрел "распределение приема" и, стало быть, видел, что тот своей хамской лапой поставил Тургеневу No после всех столоначальников (или делопроизводителей)... Это все вполне верно, и происходило это в бытность Толстого об<ер>-пр<окурором> синода и министром народн<ого> просвещения.

Не позабудьте пособить Петру Ильичу! Он, кажется, надул себя, бедняга!

Я возвышаюсь до чрезвычайности! Был у меня Третьяков и просил меня, чтобы я дал списать с себя портрет, для чего из Москвы прибыл и художник, Валентин Алекс<андрович> Серов, сын знаменитого композитора Александра Н<иколаевича> Серова. Сделаны два сеанса, и портрет, кажется, будет превосходный. Не найдете ли любопытным заглянуть? Проработает он еще с неделю и затем увезет портрет с собою в Москву.  Ваш Н. Лесков.

271  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  11 марта 1894 г., Петербург.

Уважаемый друг!

Письмо Ваше так меня тронуло, что я сейчас же хотел на него отвечать, но в это мгновение пришел некто, прилипчивый как банный лист, и я письмо Ваше спрятал к сердцу, где и проносил целую неделю. Простите! За слова приязни и участия сердечно Вас благодарю. Болен был очень, так что я сомневался в возможности "отсрочки", но она последовала; "яблонь вновь окопана", и садовник, вероятно, еще ожидает плодоношения... Теперь пока ползаю, как выходящая из окоченения муха, и кое-что делаю для "Русской мысли". Я это помню и "стараюсь". Прошу Вас об услуге: нельзя ли мне получить от Кушнарева (конечно, за деньги, только не за анафемские) экземпляр "Декамерона" без выпусков, сделанных ради русского пуризма? Или об этом надо просить Веселовского? В таком разе: где его адрес и как его звать? Но нельзя ли Кушнареву быть ко мне милостивее и уладить дело попроще?  Преданный Вам  Н. Лесков.

272  М. О. МЕНЬШИКОВУ  27 марта 1894 г., Петербург.

Усердно Вас благодарю, Михаил Осипович, что обороняете меня от озорства Шубинского. Сказанное сегодня очень хорошо и вполне довлеет злобе его. Больше ничего и не нужно. А для Вас скажу, что это за человек этот Шубинский (известнейший сплетник и интриган): он три года неотступно приставал ко мне, чтобы я дал ему что-нибудь, и делал это и при Суворине, и при Коломнине, и при Ефремове; а когда я ему ничего не хотел даже пообещать, -- он взял и выкинул вот эту штуку, которую я, однако, не почитаю для себя за вред, но почитаю за неприятность, потому что семинарист, руководимый этим генералом интендантского ведомства, могут написать что-нибудь в духе, противном тому, что я почитаю за благо и в чем хочу быть соединен симпатиями тех людей, которых я люблю и уважаю.  Очень Вам благодарен за дружескую услугу.  Ваш Н. Лесков.

273  М. О. МЕНЬШИКОВУ  8 апреля 1894 г., Петербург.

Уважаемый Михаил Осипович!

Посылаю Вам "писемце" очень милой дамы, которая пишет мне про Вас. Прочитайте. Это любопытно и приятно.

Прочитал я Вашу статью о старых и молодых писателях.

Совершенно верно, что к молодым предъявляются требования несправедливые.

Я это однажды уже высказал (за Чехова и Короленко), и именно в этом же самом духе и направлении. Не знаю только: кто же это из старых писателей их унижает? Мне кажется, что это делает только один из критиков, которому я и отвечал и тем его обозлил. И Григорович и Боборыкин очень хвалят Чехова! Вообще молодым их положение досталось легко и без боя (если не считать г. Буренина, который не одних "молодых" унижает).

На кого и на что именно Вы указываете в стороне "стариков", мне, к сожалению, неясно, и мне досадно будет, если и другие старики не окажутся проницательнее меня.

Жаль и то, что Вы оставили совсем необозначенным: в каком бы настроении надо было писать, чтобы выходило "то, что нужно"! Что до меня, то я давно себе это решил и покоен: я смерял мои силы и окинул глазом работу, и увидал как раз то, что видел Каульбах: "Вижу, что в храме торгуют и что торговля мешает быть в храме тому, что должно быть там". И понял я, что прежде всего надо выгнать торгующих в храме и вымести за ними их мусор, и тогда, когда горница будет подметена и постлана, -- придет в нее тот, кому довлеет чистота, и нет ему общения с продающими и покупающими. И я взял метлу и все выметаю мусор и гоню к выходу торговцев, и почитаю это за мое дело, которое я умею и могу делать, тогда как другого, большего, я не умею делать и если бы взялся за него, то сделал бы его худо и не принес бы даже и той пользы, которую, может быть, принес, поталкивая торговцев и выбрасывая их помёты за церковный порог. О деятельности своей я думал так и так ее и веду, и ничего более крупного и полезного я делать не умею и не могу; а по тону -- и не обязан и не должен. Вы в этой статье не ясны и едва ли вполне справедливы.  Преданный Вам  Н. Лесков.

274  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  10 мая 1894 г., Петербург.  С 15 числа -- Меррекюль.

Уважаемый Виктор Александрович!

Благодарю Вас от души за содействие к получению бесцензурного "Декамерона", благодарю и Ивана Николаевича Кушнарева за подарок этот. Очень ему признателен. Посылаю сегодня в редакцию давно обещанную рукопись. Называется она "Зимний день". Содержание ее живое и более списанное с натуры. Как я чувствовал "Некуда", -- так будто предощущал и "сологубовское сосьете". Счетом это будет теперь уже восьмая вещь из всех мною Вам предложенных и напечатанных потом в других изданиях (8-я потому, что в страстную субботу "Пет<ербургская> газ<ета>" напечатала "Сошествие во ад", оттиск которого Вам посылаю). Посмотрите эту брошюрку: там любопытно, как наслояется легенда о воскресении. По-видимому, все это шло путем шантажа с архиереем. Это меня и интересовало и теперь многим кажется очень замечательным. Что такое у Вас видели "невозможного" в этом этюде, -- решительно не понимаю. Был у меня <1 сл. нрзб.> М. А. Протопопов и имел со мною разговор о деле постороннем, но касалась речь и его разлада с "Русской мыслью". Как это сугубо жалко! Неужто тут ничего нельзя поправить! Он, положим, шероховат и не покладист; против этого и слов нет, но и у Вас тоже хороши редакционные приемы... "Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке"... А тоже не много, кажется, кем неглижировать осталось! Мне очень жаль, что Прот. нет у Вас более. Нельзя ли как-нибудь попосредничать к реставрации его в журнале? Я бы очень об этом постарался. Справьтесь о получении рукописи "Зимний день".  Н. Лесков.

275  М. О. МЕНЬШИКОВУ  18 мая 1894 г., Петербург.

Усердно благодарю Вас за присланный пакет из Венгрии. Кому-то нужен мой портрет и подпись. -- Нахожу себя в долгу перед Вами ответом на одно письмо, но не отвечал на него потому, что не могу отвечать. Оказывается, что у меня была ошибка: я думал, что мы гораздо солидарнее, чем это выяснилось, а спорить напрасно. "Благое молчание ни в чем не вредно". А потому и покроем все оное "благим молчанием".

Отчего Вас, а не Гайдебурова звали в комитет? Они не имеют права, да и не имели и привычки призывать лиц, не имеющих официального редакторского значения. Это бывало при "Незабвенном", но давно вывелось и казалось уже невозможным. Неужто опять реставрируют! И кто же, и с кем!.. Зачем Вы позволили им осуществить это вожделение? Я этим, признаться, смущен. Что Вам-то за дело выслушивать их "внушения", да еще "строжайшие"? Мне думается, что Вам совсем не надо было ходить к ним.

Я остаюсь в городе до 23-го, а потом уезжаю в Меррекюль. На всякий случай, адрес мой просто Меррекюль и ничего более. От Л. Н--ча имел письмо вчера. Там все благополучно.  Искренно Вам преданный  Н. Лесков.

276  В. М. ЛАВРОВУ  26 мая 1894 г., Меррекюль.

Многоуважаемый Вукол Михайлович!

Сегодня я получил Ваше письмо, в котором Вы пишете, что пришлете мне сюда, в Меррекюль, Ваши переводы с польского языка. Я очень благодарю Вас за этот приятный подарок, так как я не все эти переводы читал, а очень хочу их прочесть; а в городе на это никак не устроишься. Усердно Вас благодарю за это. Что же касается наших отношений, то они никогда не мешали мне быть вполне расположенным к Вам и к Вашему изданию, которому я желаю доброго успеха, и очень рад, если могу ему пособлять в этом.

Теперь, кстати, просил бы Вас о двух вещах:

1) Чтобы контора сообщила мне сюда: как стоят мои счеты с журналом?

и 2) Чтобы Виктор Александрович дал мне помощь -- отыскать адрес московского художника Валентина Александровича Серова, который постом этого года написал мой портрет для П. М. Третьякова. Я выехал из Пб--га, не снявши с себя удовлетворительной фотографии, а имею необходимую надобность послать портрет "Венгерской иллюстрации", которая просит об этом. Я прошу Серова прислать мне фотографию с того портрета, который он написал. Можно ли этого достичь или нет? Пожалуйста, помогите мне все как можете, чтобы я не выходил перед чужими людьми манерником и кривлякою, которому будто хочется, чтобы его просили, а он будет ломаться. Если Серова нет в Москве, то нельзя ли мне сообщить адрес Третьякова.  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

277  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  4 июня 1894 г., Меррекюль.

Сегодня получил от Вас, уважаемый Виктор Александрович, письмо "со шпилечкой" (как говорил лихой памяти м<итрополит> Филарет). Решил последовать тому мудрецу, который "на свой счет ничего неприятного не принимал". С какой стати, взаправду, подумал я, будто это я "сплетничаю"! Я мир люблю и люблю попробовать водворить мир, если это возможно. Я знаю по опыту, что множество неладов возникают именно от недоразумений, которые не могут устранить стороны заинтересованные, а человек посторонний может принести пользу. И он тогда называется не "сплетник", а миротворец, и он "блажен" даже тогда, если на него сердятся и обижаются. А Вам могу сказать с Луцием: "Мой милый, не суди так строго!" М. А. П<ротопоп>ов, которого я видел раз в жизни, парень неуживчивый и угловатый; а вы, братцы мои, -- русские мыслители, -- с своим (...) "стилем" в деловых письмах и всякого-то человека не успокоите, а приведете в "три волнения". Я его, впрочем, не оправдываю, но жалею, что его не будет в журнале, потому что он все-таки пишет занятно и довольно умно, а порою и очень умно. Но если он Вам не к масти, то, разумеется, говорить о нем нечего. А я так думаю, что у него очень велик "павлин в голове", а Ваши старцы сели за ставцы и не хотят подумать, что у человека бывает "головное воображение" и оно потом проходит. Вы вот Каткова не любите, и это хорошо: а зачем Вы не замечаете, сколько у вас на хозяйстве есть катковского духа! Так он отбил от себя Тургенева, Писемского, Марка Вовчка и проч. Все это было по недоразумениям старцев, которых нельзя было достать из-за ставцов. И этим иногда можно достичь того, что совсем не в пользу изданию. -- Корректуру в половине июля прошу прислать, и непременно в двух экземплярах. Я ведь ужасный копун и все должен себя выправлять да разглаживать. Я написал для барышни в "Зимнем дне" сценку, которая мне нравится, и я ее должен вставить. Это из того, что говорил Н. Н. Ге, и это образно и важно для "духа времени". Другая рукопись теперь уже совсем готова, но пусть она полежит у меня до корректур "Зимнего дня". Тогда они придут к Вам вместе. Усердно благодарю Вукола Михайловича за его книжки, которые я получил и читаю.

Посылаю Вам свою карточку, отпечатанную в Петербурге с негатива, сделанного Бем здесь в Меррекюле. А "сплетником"-то все-таки не считайте, а сочтите "миротворцем", и не судите строго, и катковского приема в сношениях "огробайтеся". Пр--ва надо жалеть, и нельзя не жалеть! Видите, чай, куда его "головной. павлин"-то затащил! Если бы надо было выщипнуть перо-другое и у своего павлина, лишь бы не допустить человека до такого якшательства, я бы, кажется, не почел это для себя ни за какое унижение.  Ваш Н. Лесков.

278  В. М. ЛАВРОВУ  28 июня 1894 г., Меррекюль.

Многоуважаемый Вукол Михайлович!

Сегодня я получил письмо от Третьякова, что он пришлет мой портрет работы Серова Вам в редакцию, а Вы поручите фотографу, что с него снять, а потом отошлите опять портрет Третьякову или куда он укажет. Сделайте милость, примите это под свою благопопечительную опеку и сделайте так, как Вас просил: то есть пошлите один хороший оттиск в Буда-Пест, в редакцию "Венгерской иллюстрации", а две дюжины кабинетных сделайте для меня и пришлите их мне в Меррекюль. Если портрет будет доставлен Вам в раме, то, может быть, следовало бы сделать и фотографии с рамою и с обозначением ("С масл. портр. художн. Серова, 1894 г."). Пожалуйста, обдумайте это с фотографом и исполните дружески и хозяйственно.

Работа для Вас сделана, и переписана, и опять перемарана. Пришлю ее вместе с возвращением корректур "Зимнего дня", которых ожидаю в половине июля в Меррекюль. Переписчица здесь очень плохая и к тому же еще немка, а притом еще и чернила ужасные и иных нет. Рассказ с содержанием, но вполне смирный, так что можно эту отчаянную рукопись набирать, а читать и в наборе. Она совсем смирная.

Кланяюсь Вам, Гольцеву и Ремезову.  Ваш Лесков.

(22® в тени!!!) Не люблю этого!

279  В. М. ЛАВРОВУ  20 августа 1894 г., Петербург.

Корректуры во второй раз получил вечером вчера, 19 августа; просидел за ними ночь и сегодня, 20-го, их возвращаю. Поправки сделал очень небольшие и соображаясь с условиями верстки, но поправки эти необходимы, и я всепочтительнейше и всеусерднейше прошу приказать, чтобы они были тщательно внесены, и затем уж пусть бог нас простит, а люди читают. Не сердитесь на меня за корректуры... Что мне с собой делать, когда я весь свой век такой копун был с работою! Но Ваше издательское дело от того ведь не проигрывает, что работу делают поаккуратнее; а в картинках щекотливого свойства всякая светотень значит много. Пожалуйста, исправьте все по этой, сегодня возвращаемой, корректуре. Новый этюд пришлю на сих днях. Надо опять переписать.  Ваш Н. Лесков.

280  Л. Н. ТОЛСТОМУ  21 августа 1894 г., Петербург.

Высокоуважаемый Лев Николаевич!

Перед самым отъездом из Меррекюля, где дышать очень легко, и переездом в Петербург, где дышать трудно, я получил Ваше дорогое письмо с ответом на мои недоразумения о том: писать или нет о друге нашем И. Н. Ге. А до тех пор Стасов мне еще раз написал об этом самом, да потом побудил к тому общую нашу приятельницу Елиз<авету> Меркур<иевну> Бем. Я все отпирался, потому что не понимаю, зачем нужно такое сотрудничество?! Другое дело "сообщить письма", но зачем же нужно, чтобы мы писали, а Вл<адимир> Вас<ильевич> наши писания вписывал в свое сочинение? Право, куда ни толкнись, повсюду находишь какую-то беспорядочность, суету и сутолоку... Я должен повидаться со Стасовым и добиться от него толку: что такое он затевает? Сначала речь шла о "сборнике" (еще мало их!); а во втором письме он уже говорит о "статье", которую он напишет для какого-то журнала и в эту статью вкрапит то, что сообщали ему лица, которых он запросил о Ге... Это мне совсем не представляется ни удобным, ни справедливым. Я не противоречу Вам и думаю, что о Н<иколае> Н<иколаевиче> все мы можем написать, "не повторяя друг друга", но, кажется, гораздо лучше, чтобы мы сделали это "выведенные на свободе", каждый за свой собственный страх... На что же нам писать "под редакциею" хотя бы даже и Влад. Вас. Стасова? По-моему, это совсем лишнее стеснение и повод к несогласиям и спорам. Этого мнения я не вижу возможности изменить, хотя после письма Вашего и готов попробовать сочинить нашему другу "похвальное слово" за его преимущества в деле служения "свободному" и освобождающему искусству. Но тут-то я и должен буду впадать в тот тон, который мил Стасову не будет, тем более что за последнюю гостинку Ге в Петербурге он со мною много говорил о стасовском национализме и порицал его за его крайности, "сбивавшие людей с толку". Из Вашего письма я, однако, не вижу, что Вы дадите свою работу о Ге как составной элемент для статьи Вл. Вас., и я полагаю даже, что Вы этого не сделаете, и что делать этого не надо, и что Вл. Вас. что-нибудь путает и представляет себе обещания в ином смысле, нежели они ему выражены. Но если я ошибаюсь, а не Стасов и Вы пойдете только как вкладчик в стасовскую статью, тогда я ему напишу письмо, в котором изложу только то, что найду сообразным этой стеснительной и неприятной форме сборной характерности одного характера. Пока же это не разъяснится, я буду думать, что ошибается С<тасо>в и что и Вы и я можем подать свой голос прямо от себя. Мне было бы очень полезно это узнать, и, если это Вас не затруднит, я усердно прошу об этом. -- Здоровье мое, без сомнения, непоправимо (ангина не излечивается), но сравнительно сносно. По кр<айней> мере так было в сосновом лесу, на скалах и над морем. Я пользуюсь облегчением с жадностью и много читаю и немало пишу, только все "вдоль", без отделок, и теперь, может быть, стану обрабатывать. В Меррекюле нестерпимо тянуло под солнце, в лес и на Удргасскую скалу, переименованную у нас в скалу "пренепорочной Лидии", так как она тут и жила как русалка и чуть ли не слетела раз отсюда в море и пришла вся мокрая по шею. Она прожила в Меррекюле 18 дней и пела в церкви 7-й No "херувимскую" и "многая лета". Одновременно был там и Меньшиков и херувимскую с многолетием слушал. Л. Ив. все та же, как и была, а М--в как будто "прелагается" -- все томится по "положительным верованиям", а этого рода томления и тоска, по моему наблюдению, ведут на тот путь, которым пошел Алехин и Ругин и сойдут еще многие, без различия их умственных средств. Я иногда их "отпрукиваю" и, по совету Нила Сорского, "сдергиваю с облак за ноги, дабы могли зрети землю и иметь суждение с разумом растворенное", но слово мое не искусно и не сильно, а порывы желающих найти "приют веры" очень сильны, и никакое "растворение в разуме" им не мешает производить смущение в умах.

Имя Ваше беспрестанно на устах у людей, особенно у людей того сорта, из которого состоит приморский дачник, но это не для того, чтобы искать света и уяснять себе свое положение в "земной эпизоде", а прямо для спора и для кривляний. Со мной были Ваши сочинения, которые я наиболее читаю: "Евангелие", "О жизни" и "Царство б<ожие>", но я их в нынешнее лето уже прямо не давал никому, потому что читают не для пользы, а для глупых разговоров, ничего не выясняющих, кроме глубокой погруженности людей во мрак самодовольной пошлости. "Катехизис" был бы очень потребен, но, без сомнения, вы не преувеличиваете трудности такого сочинения... Конечно, оно очень трудно, но зато оно и очень нужно... Вам бы надо собрать все силы, чтобы попробовать это сделать. Думаю, что Вы сами видите, что без этого как будто недостает того камня, который может стать в своде замком. Но если бы Вам это и не так казалось, то Вы тут не авторитет, ибо "со стороны дело виднее..." А "со стороны" смотря, и видно, что это нужно; и именно это, а не что-нибудь другое. По крайней мере я это вижу с ясностью, которой яснее не может быть самая очевидная вещь. Ничто (кроме пересказа евангелия) не потребно столько, как катехизическое изложение, во что христианин может верить, "содержа веру с разумом растворенною". Разум позволяет молить бога, чтобы Вам было дозволено и внушено это сделать. Читали ли Вы "Лурд"? Противная манера письма и много легкомыслия в суждениях, но вещь (по-моему) все-таки очень полезная. А главное, критик (мало-мальски смышленый) имеет большое раздолье высказать по поводу этого сочинения очень полезные суждения (например, "Командор"). Все-таки земля является "станциею" и "эпизодом" в жизни духа, "облеченного в кожаную ризу". И что тут канючить о продлении мучительного пребывания, когда конец его есть очевидное избавление от мук в страдающем теле. И Меньшиков мог бы об этом писать, но он и сам едва ли не ищет чуда.  Преданный Вам Н. Лесков.

281  Л. Н. ТОЛСТОМУ  28 августа 1894 г., Петербург.

Покорно Вас благодарю, Лев Николаевич, за то, что Вы мне разрешили мои недоумения насчет того, как я могу писать о Ге. Я, признаться, и не думал, чтобы Вы намечали как-нибудь иначе, и особенно так, как представляет это себе Вл<адимир> великий. В том все и горе, что как дойдет дело до воспоминаний о человеке, жизнь и деятельность которого представляют собою интерес и поучение, наперебой этому является суетность востюминателей, и дело на этом очень много теряет. Вы и Ваши дочери отдали бывшие у Вас письма Ге... Я никак не решился бы сказать, хорошо Вы это сделали или нет; но сам я так не поступил бы. Я знаю все хорошие стороны Стасова и очень его уважаю, но думаю, что он все-таки всего более то, что сказал о нем Щербина, то есть "служебный якобинец", и таких теплых нежных тонов, какие были в Ге, он не может усвоить и не в состоянии их воспроизвесть. Он, без сомнения, захочет "раззолотить главу" Н<иколая> Н<иколаевича>, но накладет всю эту позолоту на своей амальгаме. Я сожалею, что за это взялся именно Вл<адимир> Вас<ильевич>, и утешаюсь только тем, что другие проворные люди сделали бы это еще хуже. Из таких один (Фаресов), писавший в "Вестнике Евр<опы>" об Энгельгардте, совсем уже изготовился строчить о Ге и отравлять мне вечерние часы рассказом о добытых им "материалах" (то есть письмах от Костычева), после чего я должен ему что-то советовать. А что же можно советовать людям, которые собираются писать о человеке, водившемся верою, не только не содержа в себе никакой веры, но даже почитая это за излишнее и смешное. Вот это и будут таковы первые два "воспоминания" о Ге -- людей, с которыми у него не было общего в самом главном. Фаресов не понимает в этом ничего, но он уже побывал в ред<акции> "В<естника> Евр<опы>", и Пыпин сказал ему, что их это интересует. Стало быть, воспоминания явятся Ф--ва в "В<естнике> Евр<опы>", а Стасова в "Сев<ерном> в<естни>ке". По крайней мере так мне говорил вчера Флексер, который был у меня еще раз вчера вечером опять с этим же Фаресовым и говорил, что Стас<ов> ждет моего вклада... Что за напасть, право! А я самого Ст<асова> еще не видал и боюсь, что, заговорив с ним, стану горячиться, а это мне беда. Но, во всяком случае, я "вклада" делать не могу, потому что я с В<ладимиром> В<асильевичем> во множестве вещей не согласен, особенно после того, как он егозил с Аданшиным альбомом и втравил в это достопочтенную Надежду Васильевну. Потом в хохлатчине поднимаются "враги" Ге, которые знают за ним что-то такое, что желают "обличить"... Мне это передала жена Хирьякова; на сих днях возвратившаяся из Чернигова. Неловкие воспоминания могут все это раззудить и вызвать дрянные речи, которых бы не надо. И потому, думается, пусть уж делается то, что заделано (Стасов и Фаресов) и чего остановить нельзя; а мне и Вам торопиться не для чего, а очень благоразумно повременить, так как очень может быть, что нам еще доведется сказать слово кстати по поводу чьих-либо неверных суждений. Так по крайней мере мне кажется лучше.

В вашем маленьком письмеце стоят слова, что Вы "очень цените мои мнения". Мое к Вам почтительное и любовное отношение не позволяет мне видеть ни в одном Вашем слове чего-нибудь похожего на так называемую "любезность", и потому я и эти слова Ваши принимаю всерьез, а мне от них конфузно... Какую цену могут иметь мои мнения перед Вашим умом? Разве цену толкового читателя. Если это так, то это верно: понятливость во мне есть, а люблю я то самое, что и Вы любите, и верю с Вами в одно и то же, и это само так пришло и так продолжается. Но я всегда от Вас беру огня и засвечиваю свою лучинку и вижу, что идет у нас ровно, и я всегда в философеме моей религии (если так можно выразиться) спокоен, но смотрю на Вас и всегда напряженно интересуюсь: как у Вас идет работа мысли. Меньшиков это отлично подметил, понял и истолковал, сказав обо мне, что я "совпал с Толстым". Мои мнения все почти сродные с Вашими, но они менее сильны и менее ясны: я нуждаюсь в Вас для моего утверждения. Но как толковый читатель, и притом вполне согласный и сильно Вам сочувствующий, я, конечно, могу себе позволить сказать Вам, что думаю и что чувствую. И вот потому и теперь я говорю: завязать узел катехизисом есть мысль превосходная и дело очень важное. Кроме Вас и Филарета, этого никто сделать не в состоянии. Филарет свое сделал, а теперь сделайте Вы. Я понимаю, что это дело ужасной трудности и даже для Вас, и несмотря на то, что Ваши средства мне кажутся исполинскими, я все-таки не уверен, что это непременно выйдет хорошо в лучшем виде, но почти уверен, что оно все-таки выйдет хорошо и будет очень полезно. Вот потому мне и не жаль, что Вы трудитесь над этим очень трудным, но и очень важным делом. Помогай Вам бог: это очень нужно, и Вы не должны отменять себя с этой работы, так как ее, кроме Вас, некому сделать. -- Измена, и ослабление, и шат идет по всей линии. Удивительно! "Положим маску снять, -- зачем снимать рубашку?" Прибыл Ругин от Поши... Что говорит, так именно уши вянут. В чем они "разочаровались" и кто их очаровывал? Какие всё пустые слова и пустые заботы! Думается, что этого совсем могло бы не быть. То, что Вы вычитали и изъяснили, никакого зачарования не имело, а ставило в свете вопросы до сих пор затененные, и отчего, если это у десяти человек не отбило смысла и разумной веры, -- отчего остальным понадобилась такая чехарда?.. Но дело великое сделано: людям дано в умы верное направление. Это Ваша бессмертная заслуга. Надо бы, пожалуй, сократить споры... Мне кажется, они совсем не полезны. Искренно стремящимся к вере все ясно, и как они верят, так и жить могут. Меня споры умаяли до устали.  Преданный Вам  Н. Лесков.

1) Не прошло ли у Вас незамеченным, что у ап. Павла есть указание на обязанность родителей "собирать имения детям"? Это во 2-м посл. к Коринф., гл. 12, ст. 14.

2) Известно ли Вам, что на старом языке у нас "наследство" называлось "задница"? Это встречается два раза в примечаниях к "Истории" Карамзина (506): "тяжати о задницю". По изъяснению Петрова, "Опыт словаря древних речений" (1831 г.), это значит: "иметь спор о наследстве".

282  Л. Н. ТОЛСТОМУ  12 сентября 1894 г., Петербург.

Усердно благодарю Вас, Лев Николаевич, за большое удовольствие и пользу, которые я получил на сих днях от Ваших трудов. На днях я прочитал "Патриотизм и христианство", критическую статью о Мопассане и перевод превосходного письма Мазини. Впечатление от всего этого полное, радостное и полезное. О патриотизме и христианстве я думал точно то же, но в изъяснении "безнравственности" патриотизма Вы дали мне новые определения и доказательства, которых я не мог себе выбрать и составить. В первой половине статья читается тяжеловато: чувствуются длинноты, и видно, где они заключаются: это выписки из газет, которые очень долги и не всегда оправдываются необходимостью. Если читает чтец не особенно "мастеровицкий", то слушатели просто начинают "нудиться" на этих обширных выписках, и это потом вредит всему впечатлению превосходной второй половины. Я прочел "про себя" два раза да присутствовал три раза при чтении вслух, и всё выходили одни и те же результаты: выписки очень длинны, и их бы очень полезно было сократить, оставив только важнейшие места. Так это кажется мне и другим, а как Вы когда-то писали, что хотите знать о впечатлениях, то я Вам и пишу это. Критическая статья о Мопассане чрезвычайно хороша. Этот могучий человек мне всегда представлялся птицею с огромными и сильными крыльями, но с вытрепанным хвостом, в котором все правильные перья изломаны: он размахнет широко, а где сесть, не соразмерит. Все сказанное Вами о нем очень верно, и статья написана так, как бы и надо писать критики, не только для того, чтобы дать людям верное понятие об авторе, но чтобы и самому автору подать помощь к исправлению своей деятельности. Мопассану, впрочем, это не принесло бы пользы, потому что, как ни вертите, он все-таки смаковал разврат и, конечно, был убежден, что "с бабой думать нечего". Я не чувствую в нем нравственности... Письмо Мазини -- это один восторг и упоение. Очень хорошо сделали Вы, что обрели его и подали в русском переводе. Из "Патриотизма" "Новым временем" было взято нечто удобное им на потребу (как Вы было расплакались от умиления), а оттуда бы надо было взять бесценное по силе место о том, что делают люди, потому что "это не важно". Ах, какое это "пронзительное" и великое указание! То не важно и се не важно, а меж тем все это делают, и выходит целая картина с своей атмосферою, и затем, если кто этого же уже не хочет делать, то это уже важно! Все забывают, что "общественное мнение" представляет собою каждый из нас. Я хотел бы сделать вытяжку из этого места, но не знаю, где с нею приткнуться... И последняя... "Р<усская> жизнь" сменила людей "нового общ<ественного> мнения", которые, впр<очем>, уходя, разжаловались по-старому. А в "Неделе" за сентябрь месяц на 246 стр. 2-го отдела уже прямо читаем, что "Россия это непочатый угол всякого добра" и "русскому беллетристу предстоит будущность", если он "отрешится от стремления обличать бессильное ничтожество", а станет давать "положительные идеалы".

Скатертью дорожка!

Хочется думать однако, что это делается искренно и без особенно дурных побуждений, ибо это делается без сомнения во вред себе, так как читатель, приученный к тихонькому протесту, вероятно не удовольствуется этим новым курсом.

Если пробудем здесь до зимы, то хочу Вас видеть для моей пользы душевной и обольщаюсь надеждою съездить к Вам в Москву.  Ваш Н. Лесков.

283  Л. Н. ТОЛСТОМУ  19 сентября 1894 г., Петербург.

Мне очень стыдно за глупые слова, которые я написал Вам о Мопассане. По поводу Вашей статьи о нем я принялся за него наново и перечитал все, с хронологическою последовательностью по времени писания. Вы совершенно правы: он рос, и кругозор его расширялся, и то, что он дал, есть дорогое достояние. Моя погудка о несоответствии силы крыльев с рулевою силою хвоста этой могучей и дальнозоркой птицы никуда не годится. Но так как я до сих пор читал Мопассана урывками и не знал времени появления тех и других произведений его пера, то думаю, что и для такого мнения, какое я имел, есть основание; а как такого рода мнения неверны, то надо радоваться, что Вы, Лев Николаевич, написали Вашу критическую статью об этом достойном любви писателе. Благодарю Вас, что Вы дали мне возможность проверить свои понятия и исправить их.

Очень интересуюсь тем политическим сочинением, которое выпустила о Вас г-жа Манассеина. У меня был Стасов и молол, что Вы ему об этом писали, но он книги не видал; я болен и не могу ее разыскивать, да и не знаю ее заглавия; писал Люб<ови> Як<овлевне> Гуревич, чтобы она нашла, но она не спешлива; вчера просил Лидию Ив<ановну>, но и эта ничего не знает, А я был, есть и, кажется, буду всегда нетерпячий и не могу успокоиться, пока пойму дело. Я эту даму видел раз в жизни у поэта В. Величко, и она мне показалась какою-то ужасною... Крайняя материалистка, которая все требовала: "Дайте мне твердую положительную веру с устойчивым основанием". Потом она перешла к своей дружбе с Лампадоносцем и окончила тем, что при его благодати получила развод с старым мужем и вышла за нового, молодого и очень глупого. И вот теперь она, значит, поднесла ему еще свое последнее "мерси"... Я очень хочу прочесть эту книжечку и, может, мог бы кое-что ответить. Если у Вас эта брошюра без надобности, то нельзя ли сообщить ее мне; а я ее возвращу Вам. Иначе, я боюсь, что долго ее не достанешь.

Литературная затея Стасова, по-моему, нехороша: это будет какой-то ворох чего попало, без всякой определенной и ясной цели. Особенно жалка возня с письмами и с датами: "В котором году вы виделись?", "Где об этом говорили?", "Молился ли он богу?" и т. п. Не знаю, каковы были письма Николая Николаевича к Вам и девицам Татьяне Львовне и Марии Львовне, но письма его ко мне были маловажны для биографии. Это были шутливые отписки, иногда совсем шалости, даже с шутовскими подписями: я его "благословлял" как "священно-ересиарх", а он как "Николавра". Что тут вписывать в статью!.. Нет, это не надо. Потом Владимиру Васильевичу хочется, чтобы я написал, что Николай Николаевич говаривал "о художниках", и между прочим о Репине, А он о них говорил много (особенно когда сидел у меня во время писания Серовым с меня портрета), но зачем же все это выволочь на общее позорище и для обиды многих? Вл<адимир> Вас<ильевич> просит, чтобы "и о нем, что говорилось, -- и то написать"; но уж это совсем было бы из "волшебного цирульника". Я ничего этого делать не стану, а постараюсь дать указание: чем Ге был полезен как художник и в чем ему следует подражать. А это, думается, только и надо. -- Лидия Ив<ановна> вчера говорила, что она что-то переписывала из Вашего катехизического труда и что это было очень хорошо. (Значит: ясно и понятно для разума и благоприятно для религиозного чувства.) Не могу ли я выпросить у Вас хоть что-нибудь из этого труда для того, чтобы получить о нем хоть частное понятие? Меня ничто так не интересовало, как это Ваше сочинение, и притом я болен и тороплюсь ознакомиться со всем, что манит дух мой к свету. Если можно будет, то не пришлет ли мне что-нибудь из этого для прочтения Татьяна Львовна? Я прочту и сейчас же возвращу. Уехали ли Хилковы за границу? Вчера был у меня Петр Ге. В то же время случилась m-me Бем, и говорили скоро и беспорядочно.  Н. Л.

Ваше упоминание о разговоре с художником (в статье о Мопассане) очень замечено в их среде и произвело впечатление, как "зерно, падшее на камень". Я раз, после известия о кончине Ге, говорил в этом роде с 73-летним Шишкиным, и он говорил утром: "Вы мне ночь испортили: я до утра не спал", и опять делает то же самое, даже без надобности, так как "его часть -- сосна". Теперь их подкрепил еще Менделеев, и они, приведя это имя, считают, что все кончено и нечего стыдиться.

<Приписка к приложенному письму Л. Я. Гуревич к Лескову.>

Из настоящего письма увидите, что книжки Манассеиной нам присылать уже не надо, так как Гуревич ее нашла, но если есть какая-нибудь возможность дать мне ознакомиться с катехизисом, то об этом очень прошу.  Ваш Н. Лесков.

284  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  14 октября 1894 г., Петербург,

Увидел вчера меня Григорович и побег прочь борзо, а подошел Суворин и стал сказывать страхи, которые ему про нас тот лгун говорил, похваляючись своим заступлением. И мне это показалося дивно! Неужто не мне, а ему надо было написать: что такое содеялось?! Выписал я сегодня к себе Модеста Ив<ановича> Писарева и рассказал ему, что надо бы сказать чиновникам, не в извинение (ибо извиняться не в чем), а в пояснение. Это ведь смеху достойно! "Новый курс", разумеется, "таможенная война" и вступление в состав правит<ельства> лиц иного пошиба, а не событие нынешней поры. Это только и надо было указать. Никакой "бестактности" не было, а если бы она была, то уже не Г<ригорови>ч бы от нее защитил. Его репутация известна. Зачем же вы это все-таки делали? Теперь же, пожалуйста, напишите, и так просто, чтобы я мог понять своим простым умом:

1) Успокоены ли вы за "Зимний день"?

2) Когда вы пускаете в набор мой второй рассказ, у Вас находящийся?

Этот совершенно невинен, как беззубое дитя, но все-таки мне необходимо исправлять его в корректуре, и я очень боюсь, как бы он не вышел в свет без моего просмотра в печати. Пожалуйста, имейте в виду, что это совершенно невозможно, а корректуры я не задержу более одного дня.

Я рассчитываю, что этот рассказ пойдет, вероятно, в одной из последних книжек 1894 года, и тогда для начала 1895 года у меня есть рассказ, позабористее "Фефёл", но тоже вполне спокойный. Называется он "Дикая фантазия". Объем листа 2--3. Он уже переписывается, но я о нем еще никому не говорил и первым пишу вам; а вы мне ответьте: надо вам или не надо? Но, пожалуйста, ответьте просто и ясно, и еще скоро.  Любящий Вас  Н. Лесков.

285  И. В. ЛУЧИЦКОМУ  20 октября 1894 г., Петербург.

Уважаемый Иван Васильевич!

Простите и Вы меня, что промедлил ответом на Ваше письмо от 24 сентября: я болен и хотел сказать Вам что-нибудь определенное. Кажется, я буду в состоянии написать для сборника киевских студентов маленькую историйку о том, "как я украл девушку". Это будет идти к роду нынешних целомудренных рассказов, но с содержанием более жизненным и с сюжетом, взятым с натуры. Объемом это будет, вероятно, около печатного листа. Желание написать это для студенческого сборника я имею большое, но все-таки прошу помнить, что я очень болен, что болезнь мне часто подкидывает сюрпризы. Однако я сделать работу хочу и буду об этом стараться. Утвердительнее этого я уже ничего прибавить не могу. А так как я Вам пишу заглавие того, что думаю сделать, то Вы по этому заглавию можете судить, что рассказ будет тихий и чисто бытовой, а потому не представляющий никаких опасностей в цензурном отношении. Напишу же его, вероятно, как обыкновенно пишу, и редактировать его нечего, а потому попросите, пожалуйста, Н. И. Кареева прислать ко мне за рукописью на святках.

Очень рад, что мы с Вами познакомились хоть на письмах. Если будете в Петербурге, -- удостойте навестить меня. Нас ведь не велика область, чтобы нам не интересоваться друг другом. О Сикорском слыхал, но не читал его. Впрочем, "им имя легион". У Вас же их особенно много. Студентам усердно прошу передать мое сердечное сочувствие.  Ваш Николай Лесков.

286  В. А. ГОЛЬЦЕВУ  16 ноября 1894 г., Петербург.

Уважаемый Виктор Александрович!

Рукопись "Фефёл" сегодня Вам возвращаю. Она опять сильно исправлена, но все-таки находится в таком удовлетворительном состоянии, что набирать с нее вполне удобно. Я очень рад, что она у меня побывала и я мог ее свободно переделывать. Это очень важно, когда автор отходит от сделанной работы и потом читает ее уже как читатель... Тогда только видишь многое, чего никак не замечаешь, пока пишешь. Главное, вытравить длинноты и манерность и добиться трудно дающейся простоты. Теперь я удовлетворен и покоен. Корректуру лучше прислать на один день, но если спешите, то и не надо. Вещь это совсем смирная. Повесть "С болваном" еще раз прочту по чистовой рукописи и пришлю Вам к половине декабря. Если хотите, можете начинать с нее новый год. В ней листов 6--7. По черновой рукописи трудно сказать в точности о размере. По архитектуре она удобно делится и пополам и натрое. Сообщите мне: как Вам удобнее, -- я так ее и размечу. Вам это сделать труднее. В повести есть "деликатная материя", но все, что щекотливо, очень тщательно маскировано и умышленно запутано. Колорит малороссийский и сумасшедший. В общем, это легче "Зимнего дня", который не дает отдыха и покоя. Если бы не совпавшие обстоятельства, он бы надоел. Литература молчит. "Игра с болваном" не так дружно "жарит и переворачивает", как говорят о "З. дне"; в разговорах литературных хвалят "З. день". И прошел он все-таки молодцом: вы, братцы, показали, наконец, мужество! Дай бог его Вам еще более.  Ваш Н. Лесков.

287  В. М. ЛАВРОВУ  20 ноября 1894 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович!

Три дня тому назад я послал Вам рукопись "Фефёл" в таком виде, как надо набирать, и писал Виктору Александровичу, что корректуру, пожалуй, можно мне и не присылать; но теперь прошу мне отдать это слово назад... Я такой копун и пачкун, что не в силах самого себя не поправлять, и прошу Вас немедленно приказать, чтобы корректуру "Фефёл" тоже прислали мне непременно. Усердно Вас об этом прошу и без этого быть не могу! Отвечаю Вам за то, что я не продержу у себя корректур более чем один день. Можете на меня положиться. А пока прилагаю лист, на котором написана вставка. Пожалуйста, пошлите ее в типографию, чтобы ее набрали и тиснули на отдельной полосе и прислали мне, -- я ее вставлю на то место, где ей надо быть.  Преданный Вам  Н. Лесков.

288  И. В. ЛУЧИЦКОМУ  24 ноября 1894 г., Петербург.

Уважаемый Иван Васильевич!

Благодарю Вас за добрые строки, которые Вы мне написали. Я в Киеве давно не был, да и не тянет меня туда, несмотря на то, что город этот мне очень нравится по красоте и по воспоминаниям юности; но с давних пор в нем преобладает такое настроение, с которым я стараюсь не сходиться. Спешу Вам написать, что в намерениях моих произошла перемена, и я, кажется, дам для сборника не то, что задумал, а другое. Вместо маленького рассказа, который, конечно, прошел бы незаметно и не принес бы пользы сборнику, я дам Вам бытовую заметку "кстати" по поводу речи сенатора Кони о браках. Это теперь "кстати", и потому, может быть, вызовет к себе внимание и сочувствие. Этим я теперь и занялся и Вас об этом уведомляю и прошу Вас принять то, что я в силах дать при моем нездоровье. Я уверен, что это сослужит свою службу лучше, чем рассказ среднего значения. Заглавие: "Конические сечения в браке" (по поводу речи сенатора Кони).

Анат<олий> Федор<ович> Кони знает, что я буду писать Вам.  Ваш Николай Лесков.

289  С. Н. ШУБИНСКОМУ  15 декабря 1894 г., Петербург.

Как Вы намерены адресовать свое поздравление Марксу и в какой день его пошлете? Пожалуйста, черкните мне об этом, а то я недоумеваю.

А еще важнее -- как поздравить Михаила Марковича Шершевского? Это мне очень хочется сделать неупустлтельно. Обозначьте мне, пожалуйста, его адрес и его день.  Преданный Вам  Лесков.

16 <декабря>. Возвещенное Вами "литературное" обещание над Григоровичем уже исполнено. Бедный болтун! Прихвачен и Лев Толстой, но этого жалеть нечего: его не проберешь. Космат. "И местечка, где они, даже не почешет".

Я еще перелистовал "Ниву" и все искал там добрых семян для засеменения молодых душ и не нашел их: все старая, затхлая ложь, давно доказавшая свою бессильность и вызывающая себе одно противодействие в материализме. Как бы интересно было прочесть сколько-нибудь умную и сносную критику изданий этого типа, которые топят семейное чтение в потоках старых помой, давно доказавших свою непригодность к лицемерию. Не могу себе уяснить, что тут можно почтить поздравлением?! Разве то, что, может быть, можно бы издавать и хуже этого... но, может быть, и нельзя. Впрочем, по "Игрушечке" судя, -- можно.

Жена и дочь Мих<аила> Марков<ича> нашлись очень хорошо! Это делает им честь. А то всё одни пошлости.

290  С. Н. ШУБИНСКОМУ  17 декабря 1894 г., Петербург.

Очень благодарю Вас за ответ. Я, конечно, пошлю депешу и поздравлю с "благополучным успехом предприятия". Я только не мог себе уяснить: в который из трех дней надо это послать? По правде сказать, это и теперь мне неясно. -- Что касается общих суждений, то, конечно, жизнь всякого человека "бедственна", и когда он прожил много лет, не сделавши много бед другим, то его есть с чем поздравить; но это очень пустое дело, которым стыдно занимать людей. Похвалять же из "вежливости" в литературе нельзя: хвалы достойно только то, что ведет к лучшему, способствуя очищению совести и уяснению понятий, способствующих освобождению общества от привычек, созданных невежеством и самолюбием. Такие издания были, есть и их будет еще более, ибо "разум не спит" и у. "науки нрав не робкий, -- не заткнуть ее теченья никакой цензурной пробкой". -- Вы должны бы помнить, кажется, "Рассвет" Кремпина... Всломните-ка и посравните его с "Нивою" или "Игрушечкою" и всем сему подобным дерьмом, которое Вы, однако, хотите почему-то ставить выше совершенно равной им "Родины", Это нехорошо.

О Мих<аиле> Марковиче я давно слышал от Фаресова, который составлял адрес для его приветствия женщинами-врачами. Но, помнится, это готовилось на 18-е число; а теперь пишут о 20-м! Он талантливый человек, -- стало быть, он "рука божия", посланная в мир исполнить что-то хорошее и серьезное. Такого надо поддерживать, чтобы он шел бодрее и чувствовал, что на него смотрят: то ли он делает, что нужно Отцу нашему? Это никакого сравнения не имеет с "благополучным изданием" листов, от которых получен доход себе. Говорить рядом стыдно! А главное, -- это "жена и дочь"!.. Я весь взволнован благородным и в высшей степени грациозным их поступком!.. Никто еще так умно и красиво не нашелся, как эти две женщины, -- и его надо поздравить не столько с юбилеем, сколько с такою женою и дочерью. -- Я уже очень давно примечал эту необыкновенную девочку в Шмецке и все думал: "Эта что-то разведет в уме!" Вот она и разводит: где себя ни покажет, -- все у нее отмечено умом и прямым, здоровым, смелым чувством, которому противно плестись рутинной стежкой. Она меня сильно обрадовала, как я давно, давно не был рад.  Никол. Лесков.

291  А. Н. ПЕШКОВОЙ-ТОЛИВЕРОВОЙ  <1894 г.>

Вы меня уже и не удивляете. Соловьев-Н<е>см<елов> пошел разъяснить Вам, что теперь не время говорить о Льве Толстом, но Вы таки свое прете!.. О чем же Вы меня просите? О том ли, чтобы я написал, чем Т. велик как человек-мудрец, очистивший сор, заполонивший христианство? Я это хотел бы написать, но этого теперь нельзя, и я не стану делать унизительных и глупых опытов. А чтобы говорить банальщину о его таланте, -- это детям не нужно и это не только Толстому, но даже и мне непристойно. Затем еще можно бы сказать о его житье в старое его время (если это стоит), но для этого надо подождать "Дневник Берса" в "Царь-колоколе". Что же теперь-то можно написать? Разве нарочитую глупость, и ее-то я должен подписать!.. "Благодарю, -- не ожидал!" Но я этого не сделаю. Кстати, я вчера получил оттуда письмо: Л. Н. писал письмо в "Правительственный вестник", и там ему отказали поместить его строки!.. И вот в это-то время Вы как забрали что в голову, с тем и лезете! "Тешь мою плешь: сери в голову". Извините, -- хороша пословица.  Н. Л.

1895  292  А. С. СУВОРИНУ  2 января 1895 г., Петербург.

Многоуважаемый Алексей Сергеевич!

Я опять получаю от Вас газету, которой давно не нахожу возможным ничем быть полезным. Знаю, что экземпляр этот Вас не обременит, и ценю Ваше внимание и благодарю Вас.

А к рему и маленькая просьба: ко мне опять приступают по поводу исполняющегося на днях 35-летия... С этим заходили и еще к кому-то, и очень может быть, что зайдут к Вам.

Я всеусерднейше прошу Вас знать, что я ничего не хочу и ни за что ни на чей зов не пойду, а у себя мне людей принимать негде и угощать нечем. Вы окажете мне одолжение, если поможете тому, чтобы меня оставили в покое и, пожалуй, даже в пренебрежении, к которому я, слава богу, хорошо привык и не желаю его обменивать на другие отношения моих коллег, ибо те отношения будут мне новы и, может быть, менее искренны. Старику лучше, то есть спокойнее, придержаться уже старого и хорошо знакомого. Я уверен, что Вы не усумнитесь в искренности и в твердости моего отказа и скажете это, если к Вам отнесутся с какою-нибудь затеею в этом роде.  Преданный Вам  Николай Лесков.

293  С. Н. ШУБИНСКОМУ  3 января 1895 г., Петербург.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Очень может быть, что к Вам обратятся с какими-нибудь предложениями по поводу исполнения 35 лет моих занятий литературою. Сделайте милость, имейте в виду, что я не только не ищу этого (о чем, кажется, стыдно и говорить), но я не хочу никого собою беспокоить, и не пойду ни в какой трактир, и у себя не могу делать трактира. А потому эта праздная затея никакого осуществления не получит, и ею не стоит беспокоить никого, а также и меня.  Преданный Вам  Н. Лесков.

294  М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ  8 января 1895 г., Петербург.

Извините меня, глубокоуважаемый Михаил Матвеевич, что я не сразу чиню исполнение по Вашему письму. Рукопись была готова, а я все не слажу с заглавием, которое мне кажется то резким, то как будто малопонятным. Однако пусть побудет то, которое я теперь поставил: то есть "Заячий ремиз", то есть юродство, в которое садятся "зайцы, им же бе камень прибежище". Писана эта штука манерою капризною, вроде повествований Гофмана или Стерна с отступлением и рикошетами. Сцена перенесена в Малороссию для того, что там особенно много было шутовства с "ловитвою потрясователей, або тыих, що трон шатають", и с малороссийским юмором дело как будто идет глаже и невиннее. Может быть, лучше всего назвать именем героя или "болвана", то есть "Оноприй Перегуд из Перегудова: его жизнь, опыты и приключения". Если вещь Вам нравится, то о заглавии сговоримся.

Мне надо напечатать XII том. Нельзя ли, чтобы меня навестил кто-нибудь из типографского начальства? Я ведь не не хочу, а не могу сам поехать и взойти на лестницу!  Ваш покорный слуга  Н. Лесков.

295  М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ  8 февраля 1895 г., Петербург.

Многоуважаемый Михаил Матвеевич!

Есть поговорка: "пьян или не пьян, а если говорят, что пьян, то лучше спать ложись". Так и я сделаю: "веселую повесть" я не почитаю за такую опасную, но положу ее спать... Это мне уже за привычку: "Соборяне" спали в столе три года. "Обозрение Пролога" -- пять лет. Пусть поспит и эта. Я Вам верю, что поводы опасаться есть, и, конечно, я нимало на Вас не претендую и очень чувствую, как Вы хотели мне "позолотить пилюлю". Подождем. Возможно, что погода помягчеет.  Искренно Вам преданный  Н. Лесков.

ПРИМЕЧАНИЯ

Как отмечалось в примечаниях к десятому тому настоящего издания, переписка Лескова за годы 1881--1895 сохранилась значительно лучше, нежели его переписка за предшествовавшие годы. Объясняется это, во-первых, тем, что писатель, находясь, по выражению А. Н. Лескова, "в зените чтимости и на закате дней", значительно распространил круг своих корреспондентов. Расширяется в эти годы также круг изданий, в которых участвует Лесков. К нему, известному писателю и признанному мастеру литературы, обращаются за советами, помощью, поощрением. Существенную роль в переписке Лескова начинает играть Л. Н. Толстой и близкие к нему люди -- Чертковы, П. И. Бирюков и др. Все это, во-вторых, приводит к качественному изменению содержания переписки Лескова: кроме текущих литературных дел, обсуждения очередных собственных и чужих произведений, все чаще затрагивает он также вопросы политики, проблемы мастерства, касается этических, религиозных и философских проблем.

Большой мастер художественной литературы, Лесков был вместе с тем мастером эпистолярного ("письмовного") жанра. Особенности языка и стиля, насыщенность этих писем фактами, представляющими интерес для широкого советского читателя, делают особенно затруднительным их отбор. Печатаемые здесь 295 писем составляют лишь часть из сохранившихся в настоящее время писем Лескова 80--90-х годов. При отборе их пришлось вовсе отбросить письма семейные, наиболее интересные и содержательные отрывки из которых были опубликованы А. Н. Лесковым в его книге (отдельные цитаты из семейных писем использованы в примечаниях). Почти вовсе исключены из настоящего тома письма "учительные", проповеднические -- учительство и проповедь никогда не были самой сильной и примечательной стороною таланта Лескова; с образцами же его проповедничества читатель в достаточной степени познакомится по тем отдельным письмам, которые печатаются в настоящем томе. Наконец, исключены письма сугубо делового характера.

Составитель тома старался, по возможности, представить эпистолярное наследие Лескова за годы 1881--1895 со всеми его психологическими оттенками и характерными чертами (чего стоят хотя бы четыре письма Лескова к Суворину, написанные в течение одного: дня, 11 марта 1887 года!); стремление представить письма Лескова без нарочитой редакторской ретуши объясняет наличие в настоящем томе, несмотря на сделанные выше оговорки, писем "учительных", деловых, равно как и писем, в которых писатель бурно и резко выражает владевшие им сугубо временные чувства раздражения, возмущения, негодования и т. д.

1

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

...статья готова -- статья "Дворянский бунт в Добрынском приходе"-- "Исторический вестник", 1881, No 3, стр. 357--390.

2

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Письмо вызвано появлением в самый канун похорон Ф. М. Достоевского (умер 28 января 1881 года) бесподписного его некролога в "Петербургской газете" (1881, No 25, 30 января), которого авторство было досужей сплетней приписано Лескову. При большой сложности и обоюдной запутанности взаимоотношений Лескова и Достоевского сплетня эта, исходившая из редакции "Нового времени", была особенно неприятна писателю.

Лейкин, Николай Александрович (1841--1906) -- писатель-юморист; близкий сотрудник "Петербургской газеты". По припоминанию А. Н. Лескова, Лейкин и Н. С. Лескову называл действительного автора статьи (А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 292).

...некоторый портрет в рассказе "Островитяне" -- по-видимому, образ художника Истомина, включивший в себя черты К. П. Брюллова и отчасти С. К. Зарянко (см. наст. изд., т. 3, стр. 586--587).

...весь гонорар за "Леди Макбет". -- Повесть Лескова "Леди Макбет нашего уезда" (позднее -- "Леди Макбет Мценского уезда") была напечатана в журнале Достоевского "Эпоха", 1865, No 1, стр. 39--80. Как рассказывает А. Н. Лесков, "очень нуждавшийся тогда Лесков не раз просит -- и непосредственно и через Н. Н. Страхова -- выдать ему, до последней крайности необходимый, гонорар. Уплата отлагается, время тянется, нужда растет. Но самого Достоевского не достигнуть. В конце концов вместо необходимых на житье денег выдается вексель на полтораста рублей" (А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 290).

...как сделал по поводу Малины... -- Имеется в виду австрийский подданный А. Малина, который прибыл в Россию преподавателем латинского и греческого языков, скрываясь от уголовного преследования на родине за многоженство. Лесков посвятил ему серию статей "Неуловимый многоженец (Из истории брачных затруднений)" ("Новое время", 1880, NoNo 1703, 1707, 1710 и перепечатка в "Газете А. Гатцука", 1880, No 50, стр. 838--843) и "Поправки и объяснения к статьям о Малине" ("Новое время", 1880, No 1717).

3

Печатается по автографу (ГПБ). Впервые опубликовано в книге А. Лескова "Жизнь Николая Лескова", стр. 400.

Письмо касается предложения Шубинского написать статью для апрельской книжки "Исторического вестника" на общеполитическую тему, в связи со смертью Александра II 1 марта 1881 года.

4

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Затевая с 1881 года издание еженедельной газеты "Русь", И. С. Аксаков обратился к Лескову с просьбой о сотрудничестве: "Нет ли у вас чего-нибудь готового, только не в роде "Мелочей", а вот в роде помещенного Вами в "Историческом журнале" <"Историческом вестнике"> рассказа о праведниках кадетского корпуса. Наконец, если у вас есть повесть, даже роман не чересчур длинный, -- то и это могло бы быть помещено в моей газете. Впрочем, вы сами знаете, что мне нужно, знаете и то, что помещение в моей газете эта не все равно, что помещение в журнальных низинах, называемых фельетонами, ни даже в "Церковно-общественном вестнике" ("Исторический вестник", 1916, No 3, стр. 792--793; автограф -- ЦГАЛИ). Последние слова, вместе с какими-то аналогичными замечаниями в следующем, не сохранившемся письме Аксакова, вызвали резкую отповедь Лескова. 7 января 1881 года он писал Аксакову: "Я пишу как умею и всегда -- как чувствую. Я плохой христианин, но молю бога паче всего не отнять у меня этого состояния моей души. Я никогда не осмеивал "сана" духовного, но я рисовал его носителей здраво и реально и в этом не числю за собою вины. Я не хочу быть "тенденциозным", -- довольно сделано и без меня в этом роде. Если мне действительно дана некоторая способность рисовать духовных, как Островскому купцов, -- зачем я не имею права служить моим даром литературе правдиво? Хорошо ли, дурно ли, -- я с своими малыми силами дал несколько типов духовенства, которые считаются далеко не худшими, и не дал ни одной карикатуры. Сколько "идеальных" есть на все количество типичных, -- я не разбираю и не считаю. Я пишу то, что ясно складывается и формируется у меня в голове... В одних "Мелочах архиерейской жизни" я погрешил (по неведению), представив архиереев, как писал мне один умный владыка, -- "лучше, чем они есть на самом деле". Вместе с тем Лесков обещал своему корреспонденту написать нечто, "сотканное из одного русского "прекраснодушия", с китайскою или строгановскою раскраскою -- без теней. Это легче всего выудить не в духовенстве. Я сделаю все, что могу, но мучусь мыслию, что буду видеть не один тип, а два: мой вымысел и действительность в лице Вашем. От этого я буду путаться, как конь на мундштуке, и напишу хуже, чем могу писать, когда ищу изобразить одну правду..." (ИРЛИ). Отвечая на это гневливое послание, Аксаков (10 января 1881 года) оправдывался, что вовсе не требует "положительных или добродетельных попов и архиереев": "Все дело в качестве и в мере иронии". "Ради бога, -- продолжал он, -- не стесняйте своей свободы как художника и не пишите для меня нарочно: знаю наперед, что от этого выйдет хуже. Пишите, как Вам бог на душу пошлет. Напишете "Соборян" -- прекрасно, "Запечатленного ангела" -- отлично, "На краю света" -- превосходно, "Трех праведников" -- обрадуете несказанно. Видите, какой выбор!" ("Исторический вестник", 1916, No 3, стр. 793; текст исправлен по автографу ЦГАЛИ).

В результате этой переписки Лесков отдал в "Русь" серию очерков "Обнищеванцы" (Религиозное движение в фабричной среде. 1861--1881)" ("Русь", 1881, NoNo 16--21, 24, 25) и "Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе (Цеховая легенда)" ("Русь", 1881, NoNo 49--51).

У Ахматовой же на днях выйдет такая же легенда... под заглавием "Леон -- дворецкий сын..." -- См. т. 7 наст. издания, стр. 60, и примечание на стр. 508.

Ахматова, Елизавета Николаевна (1820--1904) -- беллетристка и переводчица. В 1885 году Лесков напечатал в "Историческом вестнике" (1885, No 4, стр. 255--256) заметку: "Как заступаться за литературных дам" -- по поводу несправедливой и обидной статьи Скабичевского в "Новостях" об изданиях Е. Н. Ахматовой.

Был некто полковник Саврасов из севастопольцев... -- По-видимому, речь идет о полковнике Михаиле Николаевиче Саврасове (1825--1886), шуйском воинском начальнике. О службе его смотрителем виленской тюрьмы сведений нет; комендантом Шлиссельбургской "тюрьмы государевой" он не был (да и восстановлена она была лишь в 1884 году).

Гельфман, Геся Мееровна (1855--1882) -- революционерка-народница. В 1881 году была привлечена к суду над "первомартовцами" -- революционерами, казнившими Александра II; приговорена к повешению, но из-за ее беременности приговор не был приведен в исполнение. В Шлиссельбургской крепости не находилась; умерла в тюремной больнице после родов.

...посмотрите... статью "Благонамеренная бестактность". -- В "Историческом вестнике" Лесков напечатал одну за другой две статьи, близко между собою связанные: "Заказная литература (Несколько замечаний по поводу образцовой народной книжки)" (1881, No 10) и "Благонамеренная бестактность" (1881, No 11). Обе статьи посвящены осудительному разбору потока книг "для народа", выпущенных царским правительством (или при его содействии) в связи со смертью Александра II.

Рачинский, Сергей Александрович (1836--1902) -- профессор-ботаник Московского университета; по выходе в отставку -- деятель народного образования, пропагандист широкого привлечения духовенства к начальному народному образованию и организации церковно-приходских школ.

5

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...благодарю Вас за деньги... -- гонорар за "Левшу".

...Вы просили за меня Кокорева... -- Об этом эпизоде см. т. 10 наст. издания, письма 67--70; ср. также А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 303--306.

...Суворин и Буренин в тогдашнем их настроении... -- то есть в те годы (60-е -- начало 70-х годов), когда оба они работали в прогрессивной печати, когда Суворин, в частности, -- по определению Ленина, -- был "начинающим либеральным и даже демократическим журналистом, с симпатиями к Белинскому и Чернышевскому, с враждой к реакции" (Сочинения, т. 18, стр. 250).

...Есть в моей жизни такой анекдот... -- О нем упоминает А. Лесков ("Жизнь Николая Лескова", стр. 427--430).

...острил в сатире Минаев. -- Лесков ошибся: приведенная им строка -- неточная цитата из сатирической "Думы романтика". А. Иванова-Классика:

И, дойдя до чрезвычайности,

Устремили очи все туда,

Потому, достигнув крайности,

Нам деваться было Некуда

6

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Я ничего не пишу в "Новостях"... -- В газете "Новости" Лесков довольно оживленно сотрудничал во второй половине 1878 и первой 1879 года. Возобновил сотрудничество в 1883 году, после объединения "Новостей" с "Биржевой газетой".

Гриппенберг, Александр Эдуардович (ум. в 1890 г.) -- директор-распорядитель акционерного товарищества писчебумажных фабрик "Игнеройс", издававшего "Новости" в 1881--1882 годах.

Пассек, Татьяна Петровна (1810--1889) -- писательница, редактор-издатель детского журнала "Игрушечка" (1880--1889), в котором принимал участие Лесков ("Христос в гостях у мужика", "Коза"). Лескову принадлежит статья-некролог о Т. П. Пассек: "Литературная бабушка" -- "Всемирная иллюстрация", 1889, No 15, стр. 265--267.

...трудно отказать и Лейкину... -- В "Осколках", издававшихся Н. А. Лейкиным, Лесков напечатал рассказ "Дух госпожи Жанлис. Характерный случай (Из литературных воспоминаний)" (1881, No 49, стр. 387--390; No 50, стр. 399--402). См. т. 7 наст. издания, стр. 79--92.

Суворин действительно запасся от меня маленьким пустяком, озаглавленным "Иллюстрация к статье Аксакова об упадке духа". -- Подобная статья в "Новом времени" не появлялась.

Гатцуку я написал... -- В "Газете А. Гатцука" в 1881 году рассказ Лескова "святочного содержания" не появлялся.

Катков на меня никогда не сердился по поводу "Соборян". -- Сводку данных о публикации "Соборян" см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 268--276, и наст. изд., т. 4, стр. 518--525.

С Катковым мы разошлись по поводу "Захудалого рода"... -- См. об этом наст. изд., т. 5, стр. 577--578, и т. 10, стр. 387--388.

...Толстой со мною был превосходен... -- Об отношениях Лескова с министром Д. А. Толстым см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 428--431.

Статью Влад. Соловьева... -- По-видимому, статью В. С. Соловьева "О духовной власти в России", опубликованную в "Руси", 1881, No 56, и вызвавшую негодование официальных сфер: Победоносцева (вероятно, его следует подразумевать под "верующим мирянином"), Тертия Филиппова ("раб божий Тертий") и др.

7

Печатается по сохранившейся копии с автографа (Государственная публичная библиотека Академии наук УССР). Впервые опубликовано в газете "Русская молва", 1913, No 81, 3 марта.

Филипп Алексеевич. Терновский (1838--1884) -- доцент по кафедре церковной истории Киевского университета и профессор русской истории Киевской духовной академии. Человек большой моральной чистоты, далекий от какого бы то ни было политического радикализма, Терновский на протяжении многих лет находился на подозрении у высших церковных кругов только за то, что "написал диссертацию, в которой нашлись признаки якобы иноисповедных учений", что на многие вопросы истории церкви глядел не глазами митрополита Филарета, Победоносцева и прочих мракобесов. "Талантливого и трудолюбивого ученого после этого и свели в гроб" ("Русский архив", 1904, No 5, стр. 107).

Заочно познакомившись с Терновским, Лесков очень с ним сблизился. В Терновском видел он человека близкого себе "по духу", перенесшего почти одновременно с ним "одинаковые гонения несправедливых людей". В том же письме к Ф. Г. Лебединцеву (28 мая 1884 года), откуда взяты последние слова, Лесков писал: "Для литературы из трагедии Терновского желательно бы сохранить хоть одно самое существенное. У меня есть его письма. Переписка между нами шла деятельная до тех пор, пока обоих нас придавило бесправие, и руки опали от всего. Думаю, что кто же нибудь пожелает сохранить этот милый и чистый облик среди профессоров банконсиственного настроения... Кто же это будет сей? И кто столь превосходно пишет, чтобы все взять на себя одного и, может быть, погубить хороший материал? Не позволите ли мне просить Вас сообщить кому уместно мое мнение, что книгу о Терновском, может быть, лучше было бы составить не так, чтобы один кто собрал и объединил все, что знают многие. А напротив, -- не лучше ли сделать так, как издал Михневич книжку о Якушкине, то есть собрать воспоминания многих и не резюмировать их. Это гораздо живее и интереснее и ходче идет в продаже. Пусть всякий вносит свой взгляд и свою субъективность, а читатель сам резюмирует. Это, без сомнения, живее однотонной канители, и, повторяю, это русской ленивой публике более нравится. Печатать, разумеется, надо без цензуры. Я охотно и безвозмездно дам и копии с писем и отдельный очерк моих личных воспоминаний с моею подписью. Вообще я прошу не отстранять меня ни от какого предприятия, имеющего задачею поставить имя Терновского на вид" ("Исторический вестник", 1908, No 10, стр. 171--172).

Предположение Лескова не было осуществлено. Не сохранились и письма, о которых упоминается в приведенном письме. Что же касается писем самого Лескова к Терновскому, то, как свидетельствует в рукописной заметке проф. С. Т. Голубев (ГПБ АН УССР), их было около двадцати. Однако большую их часть следует считать погибшей; уцелело только девять писем (два в оригинале, семь в копиях) и одна телеграмма.

Им не надобно звона гуслярного... -- неточная цитата из стихотворения А. К. Толстого "Пантелей-целитель" (1866).

...не уполномочите ли меня приютить статью где инде? -- Под статьей (выше -- "рукопись"), по-видимому, разумеется присланная Лескову Терновским рукопись "Из автобиографии Ф. Ф. Исмайлова (род. 1794, ум. 1861). Жизнь в доме генерала от артиллерии П. М. Канцевича (с 29 сентября 1828 г. по конец 1840 г.)". Материалом рукописи Лесков воспользовался для очерков "Картины прошлого" ("Новое время", 1883, No 2461, 4 января; No 2469, 12 января; No 2475, 18 января; No 2483, 26 января, и "Новости", 1883, No 19, 21 апреля; No 26, 28 апреля; No 38, 10 мая; No 40, 12 мая).

...что вышло с дневником Аскоченского. -- О В. И. Аскоченском см. наст. изд., т. 7, примечание к стр. 177. Его "Дневник" ("С предисловием и объяснениями Ф. И. Булгакова") печатался в "Историческом вестнике", 1882, NoNo 1--9.

Балабухи -- семейство богатых киевских помещиков-предпринимателей.

"Киевская старина" ведется не без умения и не без удачи. -- С января 1882 года в Киеве начал выходить журнал "Киевская старина", специально посвященный истории и этнографии Украины. Редактору журнала Ф. Г. Лебединцеву Лесков писал (7 сентября 1882 года): "Журнал, по моему мнению, ведется умно и талантливо. Выбор статей хороший, скучного немного... Направление правдивое. Это очень приятно..." ("Исторический вестник", 1908, No 10, стр. 164). В 1883 году Лесков опубликовал "Печерские антики" (см. наст. изд., т. 7).

"Пономарь Лампадоносцев" -- то есть К. П. Победоносцев.

...со времен "Кирилла Терлецкого"... -- Имеется в виду статья О. И. Левицкого "Южнорусские архиереи в XVI--XVII в. I. Кирилл Терлецкий" -- "Киевская старина", 1882, No 1. Епископ луцкий и острожский Кирилл Терлецкий получил печальную историческую известность многочисленными преступлениями, пьянством, буйствами и развратом, соглашением с папским престолом и т. п. Разглашение этих качеств православного "князя церкви" вызвало возмущение Победоносцева.

Хотел послать заметку на статью кн. Голицына... -- По поводу статьи князя Н. С. Голицына "Почаевская Успенская лавра в конце июля 1855 года" ("Киевская старина", 1882, No 6, стр. 365--380) Лесков напечатал статью: "След ноги богородицы в Почаеве. Заметка по поводу статьи кн. Н. С. Голицына" ("Исторический вестник", 1882, No 10, стр. 227--236).

Филаретов, Михаил (в монашестве Филарет) (1824--1882) -- ректор Киевской духовной академии, затем епископ уманьский и рижский; духовный писатель и проповедник.

Арсений (Москвин Федор Павлович, 1795--1876) -- митрополит киевский и галицкий.

8

Печатается по копии с автографа (ГПБ АН УССР). Впервые опубликовано в газете "Русская молва", 1913, No 81, 3 марта.

В погоню за письмом, вчера Вам посланным... -- Письмо не сохранилось.

...книги я получил... -- то есть экземпляры "руководства по церковной истории" Терновского "Греко-восточная церковь в период вселенских соборов" (Киев, 1883).

Тузов, Игнатий Лукьянович (ум. в 1916 г.) -- издатель и книгопродавец книг преимущественно духовного содержания.

Оглоблин, Николай Николаевич -- киевский книгопродавец и издатель.

Заявление на последней странице... -- объявление о продаже вместе с новой книгой Терновского также первого ее выпуска: "Три первые века христианства", вышедшего в Киеве в 1877 году.

Отзыв напишу... -- Отзыв Лескова о книге Терновского в печати неизвестен.

9

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

...письмо Аменецкого... -- Содержание письма неизвестно.

Статью "Синодальные персоны" я был бы очень рад получить назад... -- Статья Лескова "Синодальные персоны. Период борьбы за преобладание (1820--1840)" -- была опубликована в "Историческом вестнике", 1882, No 11. Желание Лескова вызвано было, очевидно, какими-то сомнениями Шубинского в цензурности статьи либо намерением его произвести сокращения или изменения в тексте.

...статья по письму Самарина написана... -- Статья эта -- "Русские деятели в Остзейском крае. Свои и чужие наблюдения, опыты и заметки" -- была опубликована в "Историческом вестнике", 1883, NoNo 11, 12. Самарин, Юрий Федорович (1819--1876) -- общественный деятель и публицист-славянофил. В 1849 году, находясь на службе в Риге, написал "Письма из Риги", в которых выступал против насильственного присоединения к православию эстонцев и латышей. "Письма" быстро распространились в списках и вызвали правительственные репрессии против их автора.

Суворов, Александр Аркадьевич, князь (1804--1882) -- в 1848-- 1861 годах генерал-губернатор прибалтийских ("остзейских") губерний.

Филарет (Дмитрий Григорьевич Гумилевский, 1805--1866) -- архиепископ черниговский, богослов и историк церкви.

Платон (Николай Иванович Городецкий, 1803--1891) -- митрополит киевский и галицкий (с 1882 г.).

О письмах Филарета Дроздова писать не могу. -- Имеется в виду книга "Филарет, митрополит московский. Письма его к родным, 1800--1866 гг.", М., 1882.

10

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

От Ф. А. Терновского получил одно преинтересное предложение для журнала... -- По-видимому, речь идет о статье по поводу книги К. Н. Леонтьева "Наши новые христиане"; см. примечание к письму 14.

Дубнов, Семен Маркович (род. в 1860 г.) -- историк еврейского народа. Рецензии С. М. Дубнова в "Историческом вестнике" в 1882--1883 годах не появлялись.

11

Печатается по копии с автографа (ГПБ АН УССР). Впервые опубликовано в газете "Русская молва", 1913, No 81, 3 марта.

...о ней что-то навараксал Ив<ан> Дм<итриевич> Белов... -- В "Историческом вестнике", 1883, No 1, опубликована рецензия И. Б--ва на докторскую диссертацию В. О. Ключевского "Боярская дума древней Руси" (М., 1882). Белов, Иван Дмитриевич (ум. в 1886 г.) -- педагог-историк и беллетрист.

...о Вас имеют досадительное понятие по книге о "Леванде". -- Речь идет о подготовленной Ф. А. Терновским книге -- "Киево-софийский протоиерей И. В. Леванда, биография и неизданные проповеди, речи и письма" (Киев, 1879).

Это блистательно исполнил датчанин Брандес... -- Датскому критику Георгу Брандесу (1842--1927) принадлежит многотомное критическое исследование "Главнейшие течения европейской литературы XIX века" (6 томов, 1872--1890), известное Лескову по ряду откликов, пересказов и извлечений в русской повременной печати.

Ваш Исмайлов все гостит у Пятковского... -- то есть в редакции журнала "Наблюдатель", издававшегося Александром Петровичем Пятковским (1840--1904), историком литературы и журналистом.

...статья об Исмайлове... идет 1 ноября. -- По-видимому, Лесков первоначально предполагал напечатать свою обработку части воспоминаний Ф. Ф. Исмайлова в "Историческом вестнике", однако, не сойдясь с Шубинским, отдал ее в "Новое время" и "Новости".

Кирпичников, Александр Иванович (1845--1903) -- профессор Московского, Харьковского, Одесского университетов по кафедре истории западноевропейских литератур. Неоднократно выступал со статьями в "Историческом вестнике".

...подобный опыт Пыпина... -- Вероятно, имеются в виду статьи А. Н. Пыпина "Изучения русской народности", печатавшиеся в "Вестнике Европы", 1881, NoNo 8, 9, 11, и 1882, NoNo 4, 6, 7, 11, 12. Пыпин, Александр Николаевич (1833--1904) -- историк литературы, журналист-либерал.

Тэн, Ипполит (1828--1893) -- французский буржуазный историк, литературный и художественный критик, философ. Его произведения многократно переводились на русский язык.

Костомаров, Николай Иванович (1817--1885) -- историк. Ссылка на него разъясняется в письме Лескова к Ф. Г. Лебединцеву от 12 ноября 1882 года. Сообщив Лебединцеву о подготовляемых для "Киевской старины" "Печерских антиках", Лесков писал: "Я думал дать вам анекдотик или "нечто" в четверть или пол-листа и потому ни слова не говорил о цене. Что бы ни заплатили, все было бы хорошо "по-приятельски". Но работка вышла великонька (листа два с половиною -- три). Тут дело становится иначе, и я могу сделаться только так, как Н. Ив. Костомаров, то есть по-приятельски предложить Вам цену много уменьшенную, но все-таки цену определенную. Наши гонорары не секрет: мне платят от 200 до 250 рублей за лист. Н. Ив. Костомаров из своего гонорара (125 р.) назначил вам заплатить ему 80 р. (кажется, так?). Считая долгом служить вашему изданию, которое мне мило, а доходов еще не имеет, я ограничиваюсь тем же гонораром, на котором вы сделались с Н. Ив. Это все, что я могу сделать по дружбе к изданию и по расположению к издателям, ибо литература для меня не свободное художество, а ремесло. Удобно ли и выгодно ли это вам? Прошу ответить скоро и, как говорят офицеры, "совсем франшман". Помните, что я не историю даю, а просто веселую штучку, кое-что, "пель-мель с горошком". Нужно ли это вам?... Мне кажется, что я делаю все, что может сделать по приязни и доброжелательству человек рабочий, а вы свои соображения имейте, и сделаемся во всяком разе по-приятельски" ("Исторический вестник", 1908, No 10, стр. 166--167).

Проект Тертия о школах читал. -- Т. И. Филиппов, бывший в то время помощником государственного контролера, усиленно стремился занять пост министра народного просвещения либо обер-прокурора синода. Он рассчитывал, что представленный им в 1882 году и, по настоянию Победоносцева, не получивший дальнейшего движения проект организации церковно-приходских школ послужит началом дальнейшего его возвышения.

12

Печатается по копии с автографа (ГПБ АН УССР). Впервые опубликовано в журнале "Украiна", 1927, кн. 1--2, стр. 188--189.

...оттиск реферата. -- Имеется в виду реферат Терновского, читанный в собрании Церковно-археологического общества 18 октября 1882 года, "Собрание церковных древностей на Афоне, в Дрездене и Берлине" -- "Труды Киевской духовной академии", 1882, No 2.

Петров, Николай Иванович (1840--1921) -- профессор всеобщей литературы Киевской духовной академии, автор множества работ по истории русской и украинской литератур, обзоров собраний рукописей и церковных древностей и т. д. Его рецензия (подписанная инициалами Н. П.) на книгу Терновского опубликована в "Историческом вестнике", 1883, No 2.

Ф. Г. Лебединцеву статью изготовил. -- "Печерские антики".

"Жидотрепание" -- статья Н. И. Костомарова "Жидотрепание в начале XVIII в." -- "Киевская старина", 1883, NoNo 1, 3.

Видали ли Вы гравюру... -- Лесков имеет в виду сатирическую гравюру 40-х годов XIX века, изображавшую обер-прокурора синода Н. А. Протасова (1798--1855), митрополита петербургского Антония (Рафальского, 1782--1848) и др.

13

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Лесков был избран "старшиною" "Пушкинского кружка", объединявшего многих петербургских писателей, художников, артистов и пр. в октябре 1882 года, и, таким образом, отказался от "всяких должностей" по нему менее чем месяц спустя. Непосредственная причина отказа неизвестна. Во всяком случае, Лесков продолжал бывать в "кружке", неоднократно выступал в нем с чтением своих произведений (А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 481).

14

Печатается по автографу (ГПБ АН УССР). Впервые опубликовано в журнале "Украiна", 1928, кн. 2, стр. 111--112.

Письмо посвящено большой статье Терновского о митрополите Филарете ("Митрополит Филарет. Его научное и общественное значение" -- "Новое время", 1882, NoNo 2466--2467), привлекшей к себе внимание общественности и вместе с тем послужившей непосредственной причиной всяческих невзгод ее автора. Написанная на основании писем и дневника Филарета в связи со столетием его рождения, статья Терновского очень убедительно рисовала "святителя" как человека невежественного, карьериста и подхалима, не останавливавшегося ни перед чем для достижения собственных честолюбивых замыслов. Статья была заказана Терновскому еще в августе, через Лескова же: вместе с уцелевшими письмами Лескова к Терновскому сохранилась телеграмма, отправленная из Петербурга 27 августа 1882 года и гласящая: "Суворин просит вас поскорее написать в Вашем духе оценку Филарету Дроздову по случаю столетия, до двух фельетонов газеты. Лесков". Лескову, несомненно, принадлежит и самая мысль заказа Терновскому данной статьи.

Впечатление, произведенное статьей Терновского, Лесков так описывал в письме к Ф. Г. Лебединцеву от 22 января 1883 года: "Статья нашего Филиппа Алексеевича дала ему сразу огромную известность, массу симпатий, но и несколько мерзостных врагов. Три дня как я вне себя: писать ему или нет? Но лучше напишу вам. Товарищ и любитель Филиппа Алексеевича, некто А<ннин>, был очезрителем, как Тертий <Филиппов> явился к Лампадоносцеву с номерами "Нового времени", и, кладя их на стол, сказал:

-- Полюбуйтесь!

Тот сделал жалкое лицо и протянул: "Знаю".

-- Что же вы сделали?

-- Ничего.

-- Неужели этот негодяй до сих пор еще не выгнан?

Лампадоносцев промолчал.

-- Он должен быть выгнан!

Тот опять промолчал.

Далее мой послух не знает, что было. Шубинский и Суворин говорят, что дать знать об этом Терновскому надо, но что похвальбу Тертия можно считать за вздор, и бояться нечего. Прошу вас сказать ему, как найдете удобнее" ("Исторический вестник", 1908, No 10, стр. 168--169).

Ламанский, Владимир Иванович (1833--1914) -- профессор Петербургского университета -- славист. Был близок к реакционным кругам.

Субботин, Николай Иванович (1830--1905) -- профессор Московской духовной академии, "специалист" по расколу, ставленник Победоносцева и Каткова.

Пишите и присылайте о Толстом и Достоевском. -- Терновский предлагал выступить в печати с возражениями на книгу К. Н. Леонтьева "Наши новые христиане" (М., 1882) -- книгу, по выражению Лескова, "пропитанную ядом", но встретившую "кое-где весьма дружественную поддержку". Как явствует из следующих писем Лескова к Терновскому, статья была написана, но признана редакцией "Нового времени" и самим Лесковым неудавшеюся; Лесков основательно переделал ее и опубликовал под своей подписью в виде двух связанных между собою статей: "Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи (Религия страха и религия любви)" -- "Новости и Биржевая газета", 1883, No 1, 1 апреля; No 3, 3 апреля и "Золотой век. Утопия общего переустройства (По поводу новой книги Леонтьева "Наши новые христиане")" -- "Новости и Биржевая газета", 1883, No 80, 22 июля; No 87, 29 июля.

Об университетском уставе все в глубокой тайне. -- Речь идет о подготовке нового университетского устава, уничтожавшего многие права университетов; устав был введен в жизнь с 1884 года.

Любимов, Николай Алексеевич (1830--1897) -- профессор-физик, реакционный публицист, ближайший сподвижник Каткова.

Бунге, Николай Христианович (1823--1895) -- профессор политической экономии, академик. Занимал ряд высоких постов по министерству финансов, председатель комитета министров.

Рейтерн, Михаил Хриетофорович, граф (1820--1890) -- министр финансов (1862--1878), член Государственного совета, считавшийся "либералом".

...вдвоем исполнить его уж куда ж бы мило. -- Совместная поездка Лескова и Терновского на север не осуществилась.

Даниловские доживальщики -- обитатели старинных раскольничьих скитов на севере России.

Пругавин, Александр Степанович (род. в 1850 г.) -- публицист, этнограф и историк, исследователь сектантства. По политическим убеждениям -- либерал.

Немирович-Данченко, Василий Иванович (1844--1928) -- беллетрист, автор многочисленных романов и путевых очерков.

Майнов, Владимир Николаевич (1845--1888) -- этнограф.

Что "Елисея" приписали, -- это хорошо. -- Здесь и дальше речь идет о "Печерских антиках", подготовленных к печатанию в "Киевской старине".

15

Печатается по копии с автографа (ГПБ АН СССР). Впервые опубликовано в журнале "Украiна", 1927, кн. 1--2, стр. 189--191.

Аннин, Павел Абрамович (1842--1911) -- чиновник синода, ученик и почитатель Терновского.

Лесгафт, Петр Францевич (1837--1909) -- профессор-анатом. В 1871 году был уволен из Казанского университета за выступление против нарушения университетской автономии.

Модестов, Василий Иванович (1839--1907) -- профессор римской словесности; в 1880 году был уволен из Петербургской духовной академии за активное противодействие "классическим" реформам Д. А. Толстого.

...четверостишие (экспромт) Буренина... -- Экспромт этот не сохранился.

16

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Письмо отражает недовольство Лескова редакцией "Исторического вестника" в связи с задержкой печатания "Русских деятелей в Остзейском крае" и отказом Шубинского напечатать подготовленный Лесковым отрывок из воспоминаний Исмайлова, помещенный затем в "Новом времени" и "Новостях".

...тупице Майкову... -- Майков, Леонид Николаевич (1839-- 1900) -- историк литературы и фольклорист; академик.

...как Вы, историк, могли сказать, что полтора листа из глухой поры 30-х годов -- "много"? -- Шубинский отказался поместить в "Историческом вестнике" "очень любопытную" статью Лескова по: запискам Исмайлова -- "Сеничкин яд в тридцатых годах", "о притворщиках русского патриотизма". "Суворину она не годится по: направлению, и я должен ее отдать Нотовичу или Оболенскому. Мне ее очень жаль" (письмо Шубинскому от 25 января 1883 года; А. И. Фаресов. "Против течения", стр. 160).

...Вы... считали дрянным и мертвым самого живого и прелестнейшего из современных исторических писателей -- то есть Ф. А. Терновского.

Вы сдали с рук записки редкостного интереса... -- записки Ф. Ф. Исмайлова.

17

Печатается по автографу (ГПБ АН УССР). Впервые опубликовано в журнале "Украiна", 1928, No 2, стр. 112--113.

Письмо является ответом на запрос относительно увольнения Лескова от службы без прошения; см. "Письмо в редакцию" на стр. 221 и примечание к нему.

Хрущов, Иван Петрович (1841--1900) -- чиновник министерства народного просвещения, позднее -- попечитель Харьковского учебного округа.

Авсеенко, Василий Григорьевич (1842--1913) -- беллетрист, в начале 80-х годов -- чиновник особых поручений при министре народного просвещения.

Голубинский, Евгений Евсигнеевич (1834--1912) -- церковный историк, автор многотомной "Истории русской церкви", вызвавшей преследования со стороны Победоносцева и синода. Лесков был убежденным почитателем Голубинского (см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 434, а также наст. изд., т. 10, письмо 121).

Статья действительно Вам не задалася. -- См. выше, примечание к письму 14.

Майков, Аполлон Николаевич (1821--1897) -- поэт. Его "записочка" к Лескову не сохранилась.

Кони, Анатолий Федорович (1844--1927) -- председатель Петербургской судебной палаты, позднее сенатор и член Государственного совета. Прогрессивный общественный деятель, литератор.

18

Печатается по копии с автографа (ГПБ АН УССР). Впервые опубликовано в журнале "Украiна", 1927, кн. 1--2, стр. 191.

Философова, Анна Павловна (1837--1912) -- деятельница женского образования. Почему ее фотография была отослана Лесковым Терновскому, не установлено.

19

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

20

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

...мою записку о расколе -- составленную по поручению министра народного просвещения А. В. Головнина записку Лескова "О раскольниках города Риги, преимущественно в отношении к школам" (СПб., 1863, отпечатано 60 экземпляров). В "Историческом вестнике" "записка" не была перепечатана, однако в результате ознакомления с нею Шубинского появилась статья Лескова "Народники и расколоведы" (см. стр. 34 наст. тома).

...добудьте мне, пожалуйста, "Отеческие записки"... -- то есть "Отечественные записки", 1883, No 4, в котором напечатано "Письмо Постороннего" (Н. К. Михайловского) по поводу решения Лескова прекратить печатание романа "Соколий перелет" (см, "Письмо в редакцию" на стр. 222 и примечание к нему).

"Южнорусское разноверие", кажется, придется запродать Нотовичу. -- В газете О. К. Нотовича "Новосги" подобная статья не появлялась.

21

Печатается по копии с автографа (ГПБ АН УССР). Впервые опубликовано в газете "Русская молва", 1913, No 81, 3 марта.

...цели наши согласовать нельзя... -- Речь касается планов совместной поездки в летнее время.

Тем я задавать не мастер... -- Первая из названных тем касается одного из памятников полемической литературы начала XVIII века. Вторая является вариантом упомянутого в предыдущем письме "Южнорусского разноверия".

...о статье Вашей... -- по поводу книги К. Н. Леонтьева о Толстом и Достоевском; см. письма 14, 18.

Атилла (ум. в 453 г.) -- предводитель гуннских племен, возглавивший кровавые, опустошительные набеги на Галлию и Италию. С этим связано возникновение поговорки, о которой упоминает Лесков.

...а ему шпильки... -- В "Письме Постороннего" относительно лесковского "Сокольего перелета" Михайловский, в связи с заявлением Лескова о невозможности в создавшихся политических обстоятельствах разрабатывать сколько-нибудь значительные общественные темы, вспоминает Суворина и Буренина, сочинивших совместно и поставивших на сцене драму "Медея". Уход в античность двух писателей, "барахтающихся в самом водовороте текущей жизни, со всеми ее многочисленными шипами и немногочисленными розами", оказывается для критика примером, подтверждающим тезис: "У нас нет и не может быть общественного романа, написанного правдиво, хотя он мог бы и должен бы был быть".

"Государственная утопия Леонтьева" -- очевидно, статья Терновского и Лескова "Золотой век. Утопия общего переустройства (По поводу новой книги Леонтьева "Наши новые христиане")", появившаяся в "Новостях"; см. примечание к письму 14.

Феофан -- Ф. Г. Лебединцев.

Письма Жуковского небезынтересны, а личность его очень стоит внимания. -- По-видимому, Терновский, по поручению Лебединцева, спрашивал мнения Лескова о возможности публикации в "Киевской старине" писем В. А. Жуковского к М. А. Максимовичу, архив которого был приобретен редакцией журнала.

22

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

У него нет "Старины" и стихотворений Лермонтова в переводе Висковатова. -- В журнале "Русская старина", 1879, т. XXVI, стр. 353--358, П. А. Висковатов опубликовал 17 стихотворений Лермонтова, сохранившихся в немецких переводах Ф. Боденштедта. Возможно, впрочем, что Лесков и Шубинский ошиблись, приняв за публикацию Висковатова статью В. К. Шульца "Критический обзор стихотворений Лермонтова в переводах французских писателей, 1845--1875 гг." -- "Русская старина", 1882, тт. XXXIV--XXXV, 1883, тт. XXXVII, XXXIX.

Минаев, Дмитрий Дмитриевич (1835--1889) -- поэт-демократ, переводчик. О его отношениях с Лесковым см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 479--480.

Курочкин, Николай Степанович (1830--1884) -- поэт-сатирик.

Короленко -- служащий конторы "Исторического вестника".

Заметка о Марко Вовчке была моя... -- Это письмо утверждает авторство Лескова в бесподписной и беззаглавной заметке относительно "Очерков из украинской литературы" Н. И. Петрова, печатавшихся в "Историческом вестнике", 1880--1883 ("Новости и Биржевая газета", 1883, No 104, 16 июля, в отделе "Русская летопись"). В заметке этой Лесков высказывает сомнение относительно возможности обучения М. А. Маркович (Марко Вовчка) в Орловском институте благородных девиц, так как институт этот, "сколько нам известно, есть учреждение совершенно новое". Вместе с тем автор заметки особенно акцентировал значительную роль в литературном и общественном образовании писательницы ее мужа, А. В. Марковича. "В очерке, касающемся Марьи Александровны Маркович как малороссийской писательницы, -- писал он, -- может быть, было бы интереснее отметить, что в это самое время, когда она жила девицею в Орле у своих родственников, в Орел был прислан под надзор губернатора, князя П. И. Трубецкого, студент Киевского университета Афанасий Васильевич Маркович, известный малороссийский патриот и народолюбец. Находясь под надзором, Маркович служил помощником правителя канцелярии орловского губернатора, при правителе Порохонцеве. Маркович был коротко принят в доме Мордовцевых, где у всех тогда жили сильные малороссийские симпатии, доставлявшие в свое время повод беспокоиться местному жандармскому полковнику из поляков, г. Н--ну. Афанасий Васильевич попал в Орел в ссылку по так называемой "костомаровской истории" и был очень интересным лицом, -- особенно для любителей малороссийского быта и малороссийской речи. Кроме своего интересного политического положения, Афанасий Васильевич сосредоточивал в себе много превосходных душевных качеств, которые влекли к нему сердца чутких к добру людей, приобретали ему любовь и уважение всех, кто узнавал его благороднейшую душу. Литературное образование его было очень обширно, и он обладал уменьем заинтересовывать людей литературою. В общем отношении он принес в Орле пользу многим. Этот-то замечательный молодой человек встретил Марью Александровну Вилинскую, которая, кроме своей несомненной природной даровитости, обладала также и прекрасной наружностью. Афанасий Васильевич полюбил молодую красавицу, и они сочетались браком -- девица Вилинская стала г-жою Маркович, из чего потом сделан ее псевдоним Марко Вовчок. Вскоре имени этой молодой дамы суждено было "расти", а имени Афанасия Васильевича -- "малитися", но в сумме влияний благоприятных раскрытию душевных сил и таланта Марка Вовчка -- Афанасий Маркович, по мнению многих, имел немалое значение. Во всяком случае, он значил, конечно, гораздо более, чем Орловский институт, который привлечен сюда Н. И. Петровым совершенно напрасно. Впрочем, профессор Петров, или редакция "Исторического вествика", вероятно, не пренебрегут нашим замечанием и, может быть, не сочтут за лишнее разъяснить: есть ли какое основание считать Марко Вовчка орловскою институткою?" Безмерно почитая А. В. Марковича, Лесков склонен был преуменьшать личные качества характера М. А. Маркович; отсюда -- резкость его высказываний о ней как о человеке.

Пассек, Александр Вадимович -- студент; в 1859 году увлекся М. А. Маркович и уехал с нею за границу.

Бенни, Карл -- врач; будучи студентом Парижского университета, познакомился с М. А. Маркович, вместе с нею возвратился в Россию в 1862 году.

М. А. теперь в Харькове... -- В 1883 году М. А. Маркович, вышедшая в середине 70-х годов замуж за М. Д. Лобача-Жученко, проживала в Ставрополе.

Владелец "мартьяновской улицы" -- Петр Кузьмич Мартьянов (1827--1899), поэт-юморист, беллетрист, мемуарист; сосед Лескова по даче в Озерках.

...к отсутствующему из дома хозяину Вашей квартиры -- то есть к самому Шубинскому. Здесь, как и в ряде других писем, Лесков, иронизирует по поводу обыкновения адресата принимать посетителей лишь в строго отведенные для приемов дни и часы.

23

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

"Подкузьмич", "солдат" -- П. К. Мартьянов.

Карповичи -- Евгений Петрович (1823--1885), литератор, историк и беллетрист, и его жена, Адель Иосифовна (ум. в 1894 г.).

Максимов, Сергей Васильевич (1831--1901) -- беллетрист и этнограф.

Михневич, Владимир Осипович (1841--1899) -- журналист, постоянный фельетонист "Новостей" ("Коломенский Кандид").

Работаю нынче для Вольфа... -- Имеется в виду "рождественская история" "Неразменный рубль" -- "Задушевное слово", 1883, No 8, стр. 140--147.

Имя (если угодно) ставьте... -- в списке сотрудников "Исторического вестника".

...где рецензийка о книге "Государственное учение Филарета"? -- Рецензия в "Историческом вестнике" не появилась и опубликована А. Н. Лесковым лишь в 1939 году ("Оживленная память" -- "Антирелигиозник", 1939, No 6, стр. 33--36). В "Новостях" были опубликованы две статьи, написанные совместно Терновским и Лесковым; см. письма 14 и 18 в наст. томе.

24

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Нотович, Осип Константинович (1849--1914) -- журналист и драматург, редактор газеты "Новости".

Розенгейм, Михаил Павлович (1820--1887) -- поэт.

Краевский, Андрей Александрович (1810--1889) -- журналист, издатель газеты "Голос" (1863--1884). Слухи о продаже "Голоса" и превращении его из умеренно-либеральной газеты в консервативно-охранительную не оправдались: в 1883 году вышло 43 NoNo, в 1884 году -- только No 1; затем газета прекратилась.

Цион, Илья Фаддеевич (1842--1912) -- профессор-физиолог, реакционный публицист.

Была работка, подходившая Вам... -- "Путимец"; см. наст. том, стр. 45--70.

А не хотите ли Вы взять работку у Сергея Максимова? -- вероятно, статью С. В. Максимова "В немшонной стране. Из воспоминаний о Сибири" -- "Исторический вестник", 1884, NoNo 2, 3.

Видел нашего "старичка-Милючка" -- то есть Милюкова Александра Петровича (1817--1897); см. о нем наст. изд., т. 10, стр. 534.

Григорий Петрович -- Данилевский.

25

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 57--58.

...любопытно то, что Лев Толстой сделал... -- 28 сентября 1883 года Толстой, вызванный в суд в качестве присяжного заседателя, отказался от исполнения обязанностей присяжного по религиозным убеждениям. Об этом сообщалось во многих газетах (см., например, "Новое время", 1883, No 2734 и др.).

Гей, Богдан Вениаминович -- сотрудник редакции "Нового времени", ведал политическим и иностранным отделами.

...напечатана... у Аксакова, с заглавием -- "Снедаемое слово (О клятве богом)" -- "Русь", 1882, No 46.

Хрещатицкий, Ростислав Александрович (род. в 1841 г.) -- казачий генерал, командир бригады.

26

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 58.

Письмо по содержанию связано с предыдущим письмом к Суворину и является, по-видимому, ответом на просьбу написать о Толстом статью для "Нового времени".

27

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Гатцук, Алексей Алексеевич (1832--1891) -- журналист, издатель "Газеты А. Гатцука".

По-моему, это клад для исторического журнала. -- Повестями из приобретенной рукописи Лесков не воспользовался для собственных беллетристических произведений.

28

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Я послал Вам вчера письмо о деле... -- В письме к Шубинскому от 7 февраля 1884 года Лесков писал: "Некоторый важный сановник пожелал продиктовать мне свои воспоминания из царствования имп. Николая, а другое властное лицо доверило мне секретные бумаги с тем, чтобы как одними, так и другими материалами воспользовался непременно я сам и обработал бы их собственноручно". Сообщая, что и диктант и бумаги уже обрабатываются им, Лесков предлагал адресату совместно просмотреть их и сообщал: "Первый этюд из них под замашем "Слуги воли монаршей" (особенные доверенные государя Николая) у меня готов, и я хочу послать его в воскресенье Аксакову, так как он отвечает его правильной мысли, что неисполнение "воли монаршей" при Николае было хуже, чем когда-либо". Ни в "Руси", ни в "Историческом вестнике" этот "этюд" не появлялся.

...письмо об обедах. -- Можно предположить, что Шубинскому было поручено пригласить Лескова на редакционный обед "Нового времени", отмечавшийся по високосным годам, 29 февраля.

...против авторов "Медеи" -- то есть А. С. Суворина и В. П. Буренина; см. примечание к письму 21.

29

Печатается по автографу (ГИМ). Впервые опубликовано в "Щукинском сборнике", вып. VIII, М., 1909, стр. 193.

Михаил Иванович Пыляев (1842--1899) -- историк-бытописатель. Лесков неоднократно помогал ему в обработке собранных материалов и подготовке к печати очередных его книг.

...озаглавил повесть "Огненный гранат"... -- Первоначальное название повести "Александрит. Натуральный факт в мистическом освещении" -- "Новь", 1885, No 6, стр. 290--297 (из цикла "Рассказы кстати").

В Праге вспоминали Вас часто. -- Летом 1884 года Лесков ездил лечиться в Мариенбад; на возвратном пути провел несколько дней в Праге, где и был задуман "Александрит". 4 августа Лесков возвратился в Петербург; см. А Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 503--508.

30

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Владимир Григорьевич Чертков (1854--1936) -- друг и последователь Толстого, хранитель и издатель литературно-философского его наследия, основатель издательства "Посредник", организованного для пропаганды толстовских идей. Сохранилось 49 писем Лескова к Черткову; значительная их часть посвящена деловым вопросам; мы публикуем здесь лишь письма, представляющие общественно-исторический интерес.

31

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 343--344.

О П. К. Щебальском см. наст. изд., т. 10, стр. 535. В конце 1883 года Щебальский был назначен редактором газеты "Варшавский дневник" и, в этой связи, возобновил переписку с Лесковым, прервавшуюся было в 1878 году.

"Еженедельное обозрение" -- литературная и политическая газета, издававшаяся в 1884--1887 годах И. В. Скворцовым, в Петербурге.

Писательница, пишущая под псевдонимом В. Крестовского -- Надежда Дмитриевна Заиончковская (1825--1889).

...юбилей Литературного фонда. -- В 1884 году отмечалось двадцатипятилетие существования Литературного фонда.

"Расточитель" -- пьеса Лескова, поставленная на сцене в ноябре 1867 года; см. наст. изд., т. 1.

...в Казани вышла книга... -- Лесков называет книгу неточно; действительное название книги А. Попова "Типы духовенства в русской художественной литературе за последние 12 лет" (Казань, 1884).

...в изданном томе писем Ф. Достоевского он говорит даже о какой-то моей "гениальности"... -- В письме к А. Н. Майкову от 18(30) января 1871 года Достоевский, в связи с романом "На ножах", писал: "Много вранья, много черт знает чего, точно на луне происходит. Нигилисты искажены до бездельничества, -- но зато -- отдельные типы! Какова Ванскок! Ничего и никогда у Гоголя не было типичнее и вернее. Ведь я эту Ванскок видел, слышал сам, ведь я точно осязал ее! Удивительнейшее лицо! Если вымрет нигилизм начала шестидесятых годов, -- то эта фигура останется на вековечную память. Это гениально! А какой мастер он рисовать наших попиков! Каков отец Евангел! Это другого попика я уже у него читаю. Удивительная судьба этого Стебницкого в нашей литературе. Ведь такое явление, как Стебницкий, стоило бы разобрать критически, да и посерьезнее" ("Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского". СПб., 1883, стр. 243--244). Упоминая дальше о печатном "лукавстве" Достоевского, Лесков мог иметь в виду его статью "Смятенный вид" ("Гражданин", 1873, No 8, 19 февраля) по поводу "Запечатленного ангела" и последовавший за нею обмен язвительными репликами ("Русский мир", 1873, No 87, 103; "Гражданин", 1873, No 18].

Недавно еще "Нов<ое> время"... обозвало меня "фарисеем". -- В "Новом времени" (1884, No 3049, 24 августа) Лесков был назван "фарисеем" за его заметку "Пустозвон Питча о Тургеневе" ("Новости", 1884, No 232, 23 августа), по поводу фельетона "Нового времени", 1884, No 3046, 21 августа. Еще раньше, в "Маленькой хронике" "Нового времени" (1884, No 3000, 6 июля) были напечатаны претендовавшие на едкость и остроумие замечания в связи с поездкой Лескова за границу.

32

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

4 сентября 1884 года Лесков обратился к Шубинскому со следующим предложением: "Один из старых кадет I корпуса сделал мне милый подарок, снимок с ретушированного силуэта бригадира Боброва, о котором мы говорили в "трех праведниках". Прилагаю Вам этот портрет "бригадира" и "царя кадетских пирогов". Не захотите ли Вы его награвировать и приложить к "Историческому вестнику"? Приложение, кажется, было бы милое и очень любопытное, а кадет I корпуса еще много на свете" (А. Фаресов. Против течений, стр. 169). Предложение это, имевшее в виду лесковский очерк "Кадетский монастырь. Из рассказов о трех праведниках" ("Исторический вестник", 1880, No 1, стр. 112--138), пришлось по вкусу Шубинскому и вызвало письма 32 и 33, а затем появление заметки "Один из трех праведников. К портрету Андрея Петровича Боброва" -- "Исторический вестник", 1885, No 1, стр. 80--85.

Феоктистов, Евгений Михайлович -- см. о нем наст. изд., т. 10, стр. 570. В 1882--1895 годах был начальником Главного управления по делам печати.

33

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

О Костомарове глубоко скорблю. -- Н. И. Костомаров в январе 1884 года был сшиблен на улице упряжкой лошадей и тяжело хворал вплоть до самой своей смерти, 7 апреля 1885 года. Упоминание о нем в письме Лескова вызвано, по-видимому, распространившимися слухами об ухудшении состояния здоровья историка.

34

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

В последний раз как Вы писали мне... -- См. примечание к письму 4.

Стал я заготовлять... фантастический рассказец... -- "Рассказец" этот в "Руси" не появлялся, но был опубликован в составе цикла "Рассказов кстати": "Александрит. Натуральный факт в мистическом освещении" ("Новь", 1885, No 6).

Теперь ищут "главу Климента"... -- очевидно, мощи русского митрополита Климента Смолятича, возглавлявшего русскую церковь в 1147--1154 годы.

35

Печатается по автографу (ГПБ). Впервые опубликовано в книге: А. Фаресов. Против течений, стр. 170--171.

Замечание Ваше о заглавии -- неверно. -- В следующем, недатированном, письме к Шубинскому Лесков предлагал еще заглавие "Дурной пример", замечая при этом: "Я всегда готов уступить во всем требованиям редакции и умею их понимать и ценить. Но Вы, простите за чистосердечие, владеете каким-то секретом... выводить нервных людей из последнего спокойствия. -- Что такое там нужно "усмирять" -- усмиряйте. Кажется, и так все смирно" (А. Фаресов. Против течений, стр. 171). В конце концов статья появилась под заглавием "Подмен виновных. Случай из остзейской юрисдикции" -- "Исторический вестник", 1885, No 2. Первоначальная редакция статьи, под заглавием "Политический гросфатер в Вейсенштейне", сохранилась в ЦГАЛИ.

36

Печатается по тексту первой публикации -- в статье А. И. Яцимирского "Друзья русских самородков" -- "Русская мысль", 1902, No 7, стр. 155--156.

Алексей Ермилович Разоренов (1819--1891) -- сын крестьянина, владелец мелочной лавки в Москве, поэт-самоучка, участник кружка поэтов-суриковцев. Большинство его произведений не увидело света, но одно стихотворение, положенное на музыку, сделалось широко известным -- "Не брани меня, родная".

Не знаю, знаком ли вам следующий случай из жизни нашего историка Карамзина. -- Рассказанный дальше анекдот относится к числу распространенных и неоднократно упоминается в литературе.

Глинка, Федор Николаевич (1786--1880) -- русский поэт-декабрист.

37

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Отрывок письма сохранился среди лесковских писем, адресованных С. Н. Шубинскому, однако и по содержанию и по тому письма совершенно очевидно, что оно скорее всего было адресовано А. С. Суворину и перекликается с рядом аналогичных высказываний Лескова в письмах к Суворину.

38

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.;

Я... написал статейку, кажется, не совсем глупую. -- Статья о Толстом в "Новом времени" не появилась.

39

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

С посланными Вам статьями поступите как хотите. -- Из двух статей, о которых идет речь, известна судьба одной -- "Бракоразводное забвение (Причины разводов брачных по законам греко-российской церкви)": ома была напечатана в "Историческом вестнике", 1885, No 12, стр. 509--524, но затем вырезана оттуда по требованию цензуры и заменена вклейкой с оповещением "От редакции" -- о том, что "набранная и уже отпечатанная в декабрьской книжке "Исторического вестника" статья Н. С. Лескова "Бракоразводное забвение" не могла быть помещена. Поэтому все указания на статью г. Лескова, сделанные на обертке, в "Содержании XXII тома" и в "Указателе личных имен" должны считаться недействительными". По-видимому, причиной задержки и уничтожения статьи Лескова было то, что она, касаясь вопросов церковных, не прошла предварительно духовной цензуры. Об этом Лесков упоминал в недатированном письме к Шубинскому (начало декабря 1885 года): "Статьи "церковно-исторические" отнюдь не суть "статьи духовного содержания". Это было два раза разъясняемо сенатором по поводу двух разбирательств. "Духовные" это догматические, а не исторические. Я все-таки думаю, что Вы не отстояли того, что могли отстоять. Теперь о всем, касающемся церковной истории, остается молчать", (А. Фаресов. Против течений, стр. 175).

Имею к Вам и просьбу... -- О "душевном расстройстве" Лескова "из-за неудачного сына", то есть Андрея Николаевича Лескова (1866--1953), подробно рассказано в квиге последнего, стр. 521--533.

40

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Острогорский, Виктор Петрович (1840--1902) -- педагог, составитель школьных пособий по истории русской литературы.

Женщина, жившая с Пальмом -- Ольга Александровна Елшина, беллетристка, детская писательница (псевдоним -- Антонина Белозор). Лесков много помогал ей -- организуя для нее сбор общественных средств исправляя на первых порах ее литературные упражнения, помогая продвинуть их в печать, давая практические советы литературного порядка и т. д. В ИРЛИ сохранилось 15 писем Лескова к Елшиной; большая часть их посвящена внелитературным темам, однако иногда писатель касается вопросов, сохраняющих интерес и посейчас. Так, в письме от 16 июня 1886 года, в связи с написанной Елшиной повестью, Лесков пишет: "Повесть не перебелена а пересерена с черного начерно и списана не в тетрадь, сшитую в одно целое, как все рукописи, подаваемые от авторов, а она написана на листках, один от другого отдельных, и даже на полулистке... Я в жизнь мою не отдавал рукописей в таком непристойном виде и не могу этого сделать. Редакции довольно сберечь одну тетрадь, но 14 клоков она беречь не обязана и не будет виновата, если их растеряет... В таком растрепе Тургенев не решился бы послать рукопись, а Вы молодое начинающее лицо... И разве Вы не понимаете, что рукопись опрятная и четкая облегчает труд чтения и подкупает легкостью чтения в пользу самого содержания. Скверная же рукопись -- затрудняет чтение, расхолаживает впечатление и, наконец, сердит читающего и настраивает его против вас... Вы так любите то, "что принято", -- как же Вы не знаете, что принято писать четко и красиво?.. Ведь это "азбука приличий". Кое-как написанный клок всегда поведет за собою всё кое-как". И дальше: "И вообще я никогда и ничего кое-как делать не люблю и не стану. Это ведет только к потере доверия, после чего ни для чего не удастся сделать. Не советую Вам так работать. Помните, что блюдо должно быть не только свежо и вкусно, и красиво подано. Мне очень жаль, что я это должен сказать Вам, но, быть может, это послужит Вам на пользу. Помните Гоголя: "много раз марать", и Тургенева: "всегда самому тщательно переписывать"... А то "скоро кошки зачинаются, да слепы родятся". Простите за глупую пословицу, в которой очень много относящегося к нынешнему литературному коекакничанью. Не идите этим путем -- он уморит с голоду. Марайте рукопись вдоль и поперек, несколько раз переписывайте, и отдавайте рукопись щеголеватую, а не золотушную замухрышку с желваками".

В письме от 8 июня 1886 года интересны замечания относительно работы Лескова над подготовкой произведений Елшиной к печати. Он сообщает, что "полоскал и гладил Вашу рукопись. Вещица вышла прехорошенькая. Я кое-что посгладил, кое-что усилил кое-что объяснил, а иное снял со сцены. Были неудобные каламбуры, например; "Ты говоришь, что даешь мне много, но разве я тебе мало давала?.." Это нельзя... В разговорах прислуги были идиомы народной речи, совсем неудобные для орфографии русского языка. Это надо допускать с большим чувством меры, -- иначе читателю придется "учиться понимать по-печатному". "Он говори", "она говори" вместо "он говорит", "она говорит" -- нельзя писать. Это смешивает две формы одного и того же глагола и делает речь не столько образною, сколько уродливою. Мало ли чего не коверкает чернь. Этого нельзя всего в литературу вводить. Левитов это пробовал, но все это выплюнуто и осмеяно по заслугам. Рукопись исправлена любовно и тщательно и послана 6-го числа в Петербург -- с рекомендацией и с напутствием. Надеюсь, что дело уладится и Вы, ко времени съезда с дачи, вероятно, будете с деньжонками. Заглавие я еще раз переменил, надписав: "Материнские тайны" (Глава из девичьего дневника)". Псевдоним написал женский и, по моему вкусу, очень хороший, то есть простое и памятное русское имя и фамилию" (ИРЛИ; ср. А. В. Багрий. Литературный семинарий. Вып. II. Баку, 1927, стр. 27--28).

Пальм, Александр Иванович (1822--1885) -- писатель-беллетрист; в молодости -- участник собраний у Петрашевского.

Они буквально без приюта. -- При содействии Суворина, Лесков напечатал в "Новом времени" несколько открытых писем с призывами к пожертвованиям в пользу "маленькой Лиды": "Печальная грамотка о маленькой Лиде" (1885, No 3497, 21 ноября), "Ответ Анониму" (1885, No 3500, 24 ноября), "Письмо в редакцию" (1885, No 3514, 8 декабря), "Мирская лепта для маленькой Лиды" (1885, No 3521, 15 декабря), "О деньгах маленькой Лиды" (1886, No 3550, 15 января), "Приславшим 120 р. Лиде" (1886, No 3626, 3 апреля). В результате хлопот Лескова в течение нескольких месяцев было собрано около двух тысяч рублей. Издание литературного сборника, о котором упоминает Лесков, не состоялось.

41

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Цензурные стеснения -- запрещение "Бракоразводного забвения"; см. примечание к письму 39.

Суворин меня очень обрадовал... -- Рассказ Суворина "Трагедия из-за пустяков" ("Новое время", 1885, No 3531, 25 декабря) повествует -- от лица некоего полковника -- о помещице Ильменевой, которая при неожиданном возвращении мужа спрятала своего любовника в нише с платьем, где тот и задохнулся. Для того чтобы избавиться от трупа, молодой женщине пришлось доверять свою тайну лакею Якову; последний, по словам Ильменевой, "не только обирал меня, не только заставил заступаться перед мужем и обкрадывать мужа и моих детей, но заставил меня сделаться его любовницей!" В отчаянии Ильменева отравила Якова, а труп его скрыл влюбленный в молодую женщину рассказчик-полковник, в свою очередь ставший любовником Ильменевой.

42

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Соловьеву нельзя не ответить. -- "В "Новом времени" полемические статьи Лескова против В. С. Соловьева не появлялись. Возможно, Лесков возражал на статью Соловьева "Государственная философия в программе министерства народного просвещения" ("Русь", 1885, No 9), полемизируя, таким образом, не только с автором статьи, но и с редактором "Руси" И. С. Аксаковым.

Часовщик Эриксон. -- Заметка Лескова о нем неизвестна и, по-видимому, не была опубликована. О нем говорится в повести Лескова "Отцовский завет" ("Задушевное слово", 1887, NoNo 1--7, 9--12, 14).

43

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Судя по упоминаемому в письме "Календарю", письмо относится к 1887 году (ср. письмо 57}: в оригинале Лесков, по-видимому, ошибочно написал год.

Прилагаю Вам статью о календаре графа Льва Толстого... -- Имеется в виду "Календарь с пословицами на 1887 год", изд. "Посредника". Толстому принадлежит в нем выбор и составление пословиц, а также статьи к каждому месяцу. Цензурное разрешение книги было получено 7 января 1887 года, вышла она в свет в последней декаде января. Статья. Лескова в "Новом времени" не появилась и опубликована ("Календарь графа Толстого") в "Русском богатстве", 1887, No 2, стр. 195--207. О "Календаре" Лесков упомянул также в бесподписной заметке "О пьесе и о народном календаре графа Л. Н. Толстого" ("Петербургская газета", 1887, No 15, 16 января). Возможно, что появление этой заметки побудило Суворина отказаться от помещения еще одной, хотя бы и значительно более распространенной, статьи Лескова по тому же вопросу.

44

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...знаменательный для Вас день... -- десятилетие "Нового времени".

45

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 59.

Письмо является ответом на не дошедшее до нас послание Суворина к Лескову, написанное в связи с празднованием десятилетия существования "Нового времени" и содержащее обзор отношений с Лесковым за двадцать пять лет их знакомства.

Новые тетрадки Льва Толстого -- вероятно, гектографированные экземпляры произведений Толстого "Исповедь" и "В чем моя вера?".

...напечатайте-ка прилагаемую заметочку... -- то есть открытое письмо Лескова "Об авторе пасквильных акростихов" ("Новое время", 1886, No 3596, 4 марта). В письме Лесков имени Д. Д. Минаева не называет, хотя очевидно имеет его в виду. "Так как нет ничего тайного, что не сделалось бы когда-нибудь явным, то и имя путавшего нас пасквилянта (приписывавшего свое сочинение то Лескову, то Фету. -- И. А.) без сомнения когда-нибудь будет названо, а друзья и единомышленники этого поэта, вероятно, найдут в том для себя своего рода честь и удовольствие".

46

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...на них люди указывают... -- А. М. Скабичевский несколько раз глухо упоминал об этико-философских сочинениях Толстого в своих литературных фельетонах в "Новостях".

Розенберг, Петр Львович (ум. в 1899 г.) -- знакомый Лескова; см. о нем А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 465--466. Упоминание о нем в данном письме не поддается расшифровке, равно как и дальнейшее упоминание о "железнодорожниках".

Щебальский Аксакова терпеть не мог... -- Весь абзац написан по поводу появившейся в "Новом времени" (1886, NoNo 3616, 3619, 3621) обширной некрологической статьи о П. К. Щебальском, умершем 20 марта 1886 года.

47

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Записка к Шубинскому -- одна из нескольких, адресованных к нему и к Суворину и посвященных хлопотам по устройству в печати какой-то заметки барона А. Э. Штромберга, соседа и доброго знакомого Лескова.

48

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Богданович, Евгений Васильевич (1829--1917) -- генерал; составитель и издатель -- на казенные субсидии и всякого рода подачки -- охранительно-"патриотических" брошюр и листовок.

Григорович, Дмитрий Васильевич (1822--1899) -- писатель. Упоминая о нем, Лесков имеет в виду его деятельность в Обществе поощрения художеств по организации художественных выставок и т. п.

...форма "памятных листков". -- Короткие записки к знакомым Лесков писал иногда на небольших листках с печатным заглавием "Для памяти". Эту форму обращения Шубинский счел для себя обидной.

49

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Письмо посвящено вопросам издания книг произведений Лескова в связи с получением Сувориным концессии на организацию книжных киосков на станциях железных дорог. Список книг Лескова, изданных Сувориным, см. в библиографических указателях Быкова и Шестерикова.

Тузов, Комаров, Истомин -- петербургские книгопродавцы и издатели.

...связки "Странника" -- экземпляры "Очарованного странника", СПб., 1874, издание газеты "Русский мир".

Алексею Алексеевичу -- Суворину, сыну издателя "Нового времени", ведавшему книготорговой деятельностью предприятия отца.

"Очарованного странника"... надо издать в одном томе с "Левшою"... -- Издание это не состоялось. В 1887 году Суворин издал три тома "Повестей и рассказов" Лескова: второй том был занят "Очарованным странником".

Так и книгу "О женщинах" можно было заморить. -- Книга К. А. Скальковского "О женщинах", изданная Сувориным, пользовалась большим успехом и выходила многими изданиями.

Вишневский, Федор Васильевич (1838--1917) -- поэт и переводчик (псевдоним "Черниговец"). По сообщению А. Н. Лескова, "добродушный, но острый" Вишневский был частым гостем Лескова и "щедрее всех сыпал никем не записывавшимися экспромтами и каламбурами" ("Жизнь Николая Лескова", стр. 476).

50

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

20 мая 1886 года Лесков предложил Шубинскому новую свою повесть -- "Повесть о боголюбезном скоморохе", -- сообщая, что повестью "доволен": "Перечитал и изучил для нее немало и воспроизвел картину столкновения благородного сердца с фетишизмом и ханжеством". "Повесть вышла в роде Толстого (Льва), но более в роде Флобера "Искушение св. Антония". Ответом на выраженное Шубинским желание познакомиться с рукописью повести явилось настоящее письмо. "Повесть" была опубликована под заглавием "Скоморох Памфалон. Восточная легенда" в "Историческом вестнике", 1887, No 3, стр. 481--526; см. наст. изд., т. 8, стр. 174--231, и примечание на стр. 579--585.

51

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Работы для Вас сделал две... -- Относительно "Повести о скоморохе" см. примечание к письму 50. Вторая статья, упоминаемая здесь, появилась в печати с измененным заглавием: "Загробный свидетель за женщин. Наблюдения, опыты и заметки Н. И. Пирогова, изложенные в письме к баронессе Э. Ф. Раден. С предисловием и послесловием Н. С. Лескова" ("Исторический вестник", 1886, No 11, стр. 249--280). По справедливому замечанию А. Н. Лескова, в статье этой Н. С. Лесков выступает "ярым противником признанных им общественно опасными, в корне ошибочными, суждений Толстого" (А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 597), Вскоре эти взгляды на Толстого претерпевают решительное изменение.

Раден, Эдита Федоровна, баронесса (1823--1885) -- приближенная великой княгини Елены Павловны, вела обширную переписку по вопросам народного образования, организации женского труда и пр.

Елена Павловна (1806--1873) -- великая княгиня, жена брата Николая I Михаила Павловича, урожденная принцесса Виртембергская. В ее ведении находился ряд благотворительных учреждений, Русское музыкальное общество и пр. Среди либеральной общественности пользовалась репутацией убежденной сторонницы "великих реформ 60-х годов".

Грог, Константин Карлович (1835--1897) -- один из помощников великой княгини Елены Павловны по управлению благотворительными учреждениями, впоследствии член Государственного совета.

Семевский, Михаил Иванович (1837--1892) -- историк, редактор-издатель журнала "Русская старина".

В невольном долгу, образовавшемся на мне от запрещений... -- Имеется в виду запрещение статьи "Бракоразводное забвение"; см. примечание к письму 39.

"Россия" -- литературно-художественный журнал, выходивший в 1887--1890 годах в Москве, под редакцией Г. И. Пашкова. В журнале этом Лесков не принимал участия; упоминание о нем в письме к Шубинскому вызвано, вероятно, полученным приглашением.

Мои "Соборяне" переведены... -- то есть переведены на немецкий язык.

52

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Стану писать. -- Упоминаемая статья не была написана, и никаких ее следов не сохранилось.

Купил... заметки "о помилованиях". -- На основании этих "заметок" была начата статья "Помилованные преступники. Любопытный материал, незамеченный в жару полемики но судебным вопросам", остановившаяся на первой странице (рукопись в ЦГАЛИ).

...не найду рукописи "об архиерейских хиротониях". -- Еще в начале 1885 года Лесков написал статью "Архиерейское наречение и хиротония" и тогда же переслал ее Шубинскому, сообщая в сопроводительном письме: "Это так же любопытно и так же безызвестно, как "чин" коронации, с которым мы познакомили публику и сделали ей тем удовольствие... Все это вполне цензурно, серьезно и любопытно" (А. Фаресов. Против течений, стр. 172--173). Объявленная в "Историческом вестнике", статья эта была запрещена цензурой и сохранилась в черновике (ЦГАЛИ). Не теряя надежды когда-нибудь ее опубликовать, Лесков разыскивал при случае дополнительные рукописные материалы.

Коломнин, Алексей Петрович (1848--1900) -- зять Суворина, юрист, ведал делами издательства.

Ахилла -- действующее лицо "хроники" Лескова "Соборяне".

53

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...моя сироточка девочка... -- Варя Долина, воспитанница Лескова; см. о ней А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 488--497.

Посылаю Вам статейку... -- Поездка Лескова в Аренсбург дала ему повод для нескольких статей о пароходных неполадках; "Одичалые мореплаватели" ("Новое время", 1886, No 3783, 10 сентября, No 3785, 12 сентября); "Еще об одичалых мореплавателях" (там же, No 3797, 24 сентября), "Выигранная кампания" (там же, No 3803, 30 сентября). В письме к Суворину имеется в виду последняя из названных статей.

Нотович, Осип Константинович -- редактор газеты "Новости"; см. о нем примечание к письму 24.

Худеков, Сергей Николаевич -- редактор-издатель "Петербургской газеты".

...не найдете ли Вы для себя желательным и удобным., чтобы я писал мои "Наблюдения, опыты и заметки" одному Вам... -- Предложение это встретило поддержку Суворина, однако не было осуществлено. Причина этого заключается, во-первых, в том, что Лесков по многим существенным вопросам решительно расходился с позицией "Нового времени". Во-вторых, в редакции "Нового времени" сторонним авторам было почти невозможно преодолеть сопротивление наличных сотрудников; даже Чехову, которого настойчиво привлекал к сотрудничеству и горячо поддерживал сам Суворин, пришлось испытать активное недоброжелательство основных сотрудников газеты.

54

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Начну с Л. Толстого. -- Лесков говорит о работе над статьей "О рожне. Увет сынам противления" ("Новое время", 1886, No 3838, 4 ноября). В статье использованы житейские примеры, приведенные и в настоящем письме.

Болгаре меня утешают. -- В августе 1886 года князь болгарский Александр Баттенбергский, под влиянием растущего в стране недовольства его антирусской политикой, вынужден был отказаться от престола. Русское правительство прислало в Болгарию барона Н. В. Каульбарса, который повел себя так глупо и бестактно, что вызвал широкое недовольство выдвигавшимися им от имени российского правительства кандидатами на болгарский престол; в конце концов на болгарский престол был избран Фердинанд Кобургский. Говоря о Nemesis, о "презрении к умам", об "унижении", Лесков имеет в виду первоначальные дипломатические выступления Каульбарса в Болгарии.

Фаддеев, Ростислав Андреевич (1824--1883) -- генерал, военный историк и публицист. Упоминание о принадлежащем ему "хорошем анекдоте" не поддается расшифровке.

Чехов хорошо вырабатывается. -- Возможно, поощрительный отзыв Лескова вызван только что прочитанным рассказом Чехова "Тяжелые люди" ("Новое время", 1886, No 3810, 7 октября).

55

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

...статью о Толстом... -- См. примечание к письму 54.

56

Печатается впервые по автографу (ИРЛИ); датируется предположительно по упоминанию о суворинском издании "Горя от ума" -- роскошно изданной книге с предисловием самого Суворина "Горе от ума" и его критики" (СПб., 1886).

Гарусовский список -- список "Горя от ума", положенный в основу издания комедии под редакцией, с примечаниями и объяснениями И. Д. Гарусова (СПб., 1875). Суворин в своей статье отметил ряд неточностей Гарусовского списка, лишающих его всякого серьезного значения. Позднейшие текстологи, в общем, придерживались того же мнения; см., например, Полное собрание сочинений А. С. Грибоедова, издание Академии наук, т. II, СПб., 1913, стр. 248--256.

57

Печатается по автографу (ИРЛИ). Полностью публикуется впервые.

"Сельский вестник" -- еженедельное бесплатное приложение "для волостных правлений", выходившее при "Правительственном вестнике". Замечание Лескова имеет в виду официальный характер "Сельского вестника", на столбцах которого, очевидно, было немыслимо ожидать какого бы то ни было сочувствия идеям Толстого.

...что я сказал о Толстом... -- в статье "О рожне. Увет сынам противления"; см. примечание к письму 54.

...его "Винокур" (с немецкого) и "Коготок" есть вещи скучные... -- Предполагаемому источнику пьесы Толстого "Первый винокур" Лесков посвятил специальную статью ("Новости", 1886, No 156; см. наст. том, стр. 132--133). "Коготок увяз -- всей птичке пропасть" -- второе название драмы "Власть тьмы".

58

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...я могу не идти не только на обеденное бахвальство по Пушкине, но и на молитвенную комедию о нем... -- Имеются в виду общественно-официальные чествования памяти Пушкина в связи с пятидесятилетием его смерти.

Я хотел бы прочесть "Скомороха" по корректуре... -- Повесть "Скоморох Памфалон" была опубликована в мартовской книге "Исторического вестника". См. также примечание к письму 49.

"Федор и Абрам" -- повесть Лескова "Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине" ("Русская мысль", 1886, No 12).

Ориген из Александрии (около 186--254) -- раннехристианский богослов и философ. Константинопольский вселенский собор (553) признал его писания еретическими.

Иустин (около 105--166) -- раннехристианский богослов и философ-лолемист.

...от вашего покойного отца... -- Григория Ивановича Черткова. Чертков, Т. И. (1828--1884) -- генерал-адъютант; в течение многих лет ведал особым комитетом "по устройству и образованию войск".

...могло быть сделано вашей матушкою -- Елизаветой Ивановной Чертковой.

...для моего сына... -- то есть для Андрея Николаевича Лескова..

...Вашей супруге -- Анне Константиновне Чертковой.

59

Печатается по автографу (ЦГИАЛ). Публикуется впервые.

...застал Вашу присылку -- произведения Толстого, запрещенные цензурою.

...видел когда-то, но только не помню когда" -- неточная цитата из стихотворения А. К. Толстого "По гребле неровной и тряской" (1854).

Конфуций (Кун-цзы, 551--479 до н. э.) -- китайский философ, создатель прогрессивного для своего времени этико-политического учения.

Эпиктет (около 50 -- около 138) -- римский философ-стоик.

Марк Аврелий (121--180) -- римский император, философ-стоик.

Дело со "Скоморохом" в некоей надежде спасения. -- Письмо Лескова фиксирует заключительную стадию цензурных мытарств лесковской повести: после каких-то решительных возражений общей цензуры дело перешло в цензуру духовную. Сохранился отзыв члена Комитета духовной цензуры архимандрита Тихона, который, видимо, имеет в виду Лесков. В отзыве этом (3 февраля 1887 г.) читаем: "Изложенное в статье повествование имеет легендарный характер и составлено, как надобно полагать, на основании древнерусского письменного Киевского пролога, относящегося к XV веку, в котором, между прочим, есть рассказ из жития пр<еподобного> Феодула епарха. Повествование еще не окончено, и предлагаемая статья представляет одну половину его; но то, что изложено, само по себе не содержит ничего вредного или противного духу учения нравственного христианского, и повествование в художественном отношении имеет своего рода достоинство. Напрасно только автор придал название статье "Боголюбезный скоморох", которое не может быть одобрено уже по самому сочетанию слов; а также вводит в повествование пр. Феодула, в житии которого, по сказанию Четьи Минеи, не упоминается подобного изложенному в статье рассказа и, кроме того, встречаются места, заключающие в себе указания, неприложимые к подвижничеству святого, например: "Он (Феодул) все молчал, вперяя ум в молитву, или читал на память три миллиона стихов Оригена и двести пятьдесят тысяч стихов Григория, Пиерия и Стефана". В виду этого статья может быть дозволена к выпуску в свет только в том случае, если автор изменит заглавие ее и сделает нужные исправления в указанном и ниже на той же странице другом подобном местах, не вводя, однако, в повествование личность пр. Феодула" (ЦГИАЛ, ф. 797, дело С.-Петербургского комитета духовной цензуры, 1887, No 1743, лл. 1--1 об.).

60

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Прилагаю статью... -- Статья не была напечатана в "Новом времени", и в настоящее время невозможно установить о уверенностью, чему она была посвящена. Равным образом не может быть расшифровано последующее упоминание Лескова о двух других своих "статейках".

...я прослыл зверем... -- намек на памятные Суворину сплетни в кружке графини Салиас ("Сальясихи"), будто бы Лесков истязал психически больную первую жену свою Ольгу Васильевну.

"Николай Палкин" -- статья Л. Толстого о Николае I; написана в 1886 году и тогда же стала распространяться в гектографированном виде.

...письмо к какому-то Штанге... -- письмо Толстого к Александру Генриховичу Штанге (1854--1932), организатору кустарных артелей, народовольцу, отошедшему от политической деятельности под влиянием Толстого. 17 ноября 1886 года Штанге участвовал в общественной манифестации в связи с двадцатипятилетием смерти Н. А. Добролюбова; был подвергнут за это полицейским преследованиям, против которых протестовал, потребовав гласного суда над собою, если он в чем-нибудь виноват. Об этом своем письме Штанге сообщил и Толстому, который в начале декабря 1886 года писал ему: "Ваш поступок не может вызвать ни в одном добром и не спутанном ложными традициями человеке ничего, кроме самого горячего сочувствия; мне же он представляется особенно радостным".

Манасеин -- Николай Авксентьевич Манассеин (1834--1895) -- в 1885--1894 годах министр юстиции.

...удивляюсь В. П... -- то есть Буренину; имеется в виду его статья по поводу "Власти тьмы".

Милютины -- Дмитрий Алексеевич (1816--1914), военный министр, проведший военную реформу начала 70-х годов; Николай Алексеевич (1818--1872), государственный деятель, один из ближайших участников крестьянской "реформы" 1861 года.

Соловьев, Яков Александрович (1820--1876) -- сенатор, деятель подготовки крестьянской "реформы" 1861 года.

61

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Письмо продолжает полемику с Сувориным относительно общественного значения деятельности Толстого и о последних его произведениях, в частности -- о драме "Власть тьмы".

"Черный передел" -- народническая организация, образовавшаяся в 1879 году после раскола партии "Земля и воля". "Чернопередельцы" отвергали террор, отстаивали пропаганду в народной массе. Говоря о "переходе из "Черного передела" в Ясную Поляну", Лесков, возможно, имел в виду А. Г. Штанге, в связи с его письмом к Толстому, о котором упоминал накануне, в предыдущем письме к Суворину.

62

Печатается по автографу (ЦГИАЛ). Публикуется впервые.

Чрезвычайно рад я, что Вы выяснили вопрос о праве собственности рассказов Л. Н. -- 7 марта 1887 года в газете "Русские ведомости" (No 64) было опубликовано следующее заявление издательства "Посредник": "В виду частого обращения к нам с просьбами о разрешении для перепечатки или перевода произведений Льва Николаевича Толстого, изданных нами, мы считаем нужным объявить, что все изданные "Посредником" произведения Л. Н. Толстого, на основании желания самого автора, составляют общее достояние и потому свободны от всякой литературной собственности".

63

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Вишневский мне написал... -- Ф. В. Вишневский (Черниговец) обратился к Лескову с просьбой (неопубликованное письмо от 21 февраля 1887 года; ЦГАЛИ): "Восстановите мои гонорарные права на мою статью (помещенную в "Новом времени". -- И. А.) "Логика войны". Я отметил ее переводом, а между тем она целиком моя, вместе даже с французским эпиграфом, мною же придуманным. Сделал это я затем, что на мысль француза скорее обратят внимание, кому следует, чем на мысль какого-то Черниговца. А между тем, если сочтут ее за перевод, то я потеряю чуть не половину". Письмо это Лесков переслал Шубинскому и получил ответ, что "статья Вишневского рассчитана как оригинальная..." (там же). Еще до получения ответа от Шубинского Лесков написал и самому Суворину; это, очевидно, и вызвало его недовольство.

Об изданиях Толстого я с Вами согласен. -- См. примечание к письму 62.

Я очень рад, что Толстой написал Буренину... -- В 1886--1887 годах на столбцах "Нового времени" Буренин выступил с рядом злобных статей о поэте С. Я. Надсоне, умиравшем от туберкулеза; в статьях содержались недостойные выпады по поводу личной жизни поэта, перемешанные с намеками, будто бы болезнь Надсона -- лишь притворство для получения общественных пособий, и пр. В связи с этими статьями значительная группа литераторов подготовила письмо-протест и предложила Толстому также подписать его. Толстой от подписи отказался, но написал Буренину особое письмо с призывом взвесить и переоценить свои выступления против Надсона. "Если справедливо обвинение против вас, то вы знаете лучше всех и одни вы знаете: есть ли это случай только неосторожности обращения с оружием слова, или легкомыслия, последствия которого не обдуманы, или дурное чувство нелюбви, злобы к человеку. Вы единственный судья, вы же и подсудимый и знаете одни, к какому разряду поступков принадлежат ваши статьи против Надсона". В ответном письме Буренин пытался защититься ссылкой на то, что его статьи о Надсоне являлись ответом на выступления против него самого Надсона. В начале марта Толстой прислал Буренину второе письмо, которое собственно и имеет в виду Лесков. Оно очень коротко: "Благодарю вас за ваше, разъяснившее мне многое, письмо и за укоры, которые вы мне делаете. Они совершенно справедливы" ("Литературное наследство", кн. 37--38, 1939, стр. 239--246).

Гр. Скоробрешко -- Г. П. Данилевский.

Благоволите... принять от меня томишко моих рассказов... -- "Рассказы кстати", (СПб., 1887), изданные Вольфом.

64

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Бертенсон, Лев Бернардович (род. в 1850 г.) -- врач, знакомый Лескова. После настоящего письма к Суворину в "Новом времени" (1887, No 3963, 12 марта); была помещена в "Хронике" следующая заметка: "Н. С. Лесков с 26 февраля тяжело занемог вследствие простуды, и болезнь его угрожала принять весьма серьезные последствия. Теперь больной поправляется, благодаря энергической врачебной помощи Л. Б. Бертенсона".

Рядом известие о Гатцуке. -- А. А. Гатцук умер 23 октября 1891 года.

Психопат Вишневский -- Иван Гаврилович Вишневский, персонаж рассказа "Старинные психопаты" (см. наст. изд., т. 7, стр. 448).

Иванов, Михаил Михайлович (род. в 1849 г.) -- музыкальный критик, сотрудник "Нового времени".

65

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Старое письмо Вам посылаю. -- Письмо не сохранилось.

Хорошо, что напечатали Бразоля -- статью Е. Л. Бразоля.

66

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Раз, когда я жил летом в Ревеле... -- вероятно, в 1870 году.

Базунов, Александр Федорович (ум. в 1899 г.) -- петербургский книгопродавец и издатель. Через его лавку производились расчеты с петербургскими сотрудниками "Русского вестника".

Гезен, Август Матвеевич (1817--1892) -- чиновник министерства внутренних дел по ведомству иностранных исповеданий.

Шувалов, Петр Андреевич, граф (1827--1889) -- в 60-х годах остзейский генерал-губернатор, в 1866--1874 годах -- шеф жандармов, прозванный за всевластие Петром IV и Аракчеевым II. Примирение с ним было необходимо Каткову для того, чтобы обеспечить себе его содействие в проведении гимназической реформы ("классической") начала 70-х годов.

67

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Есть на свете богатый барин... -- О хлопотах Лескова по устройству в "Новом времени" статьи барона Штромберга см. также письмо 46 в наст. томе.

"Трехполенный Панин", "трехпрогонный Муравьев", "Муханов на Висле" и т. п. -- Панин, Виктор Никитич (1801--1874) -- министр юстиции, член Государственного совета; тупой и ограниченный реакционер. Прозвище "трехполенный" намекало на его очень высокий рост. Муравьев, Михаил Николаевич (1796--1866) -- член Государственного совета; душитель польского восстания 1863--1864 годов и прогрессивного общественного движения после каракозовского выстрела (1866). Будучи министром государственных имуществ, часто разъезжал по России с ревизиями, обставляя эти разъезды с большой пышностью, за что и получил прозвище "трехпрогонный". Муханов, Николай Алексеевич (1802--1871) -- сенатор, член Государственного совета, в 60-х годах -- товарищ министра иностранных дел. Прозвище связано с его деятельностью в Польше.

Гамма -- псевдоним Григория Константиновича Градовского (1842--1914), либерального публициста.

Писарев, Модест Иванович (1844--1905) -- драматический актер, театральный критик и общественный деятель.

Короленко вышел уже "полным изданием". -- Имеется в виду книга первая "Очерков и рассказов" (М., 1886) В. Г. Короленко. Книга отнюдь не открывала собою "полного издания": следующая, вторая книга вышла лишь в 1893 году.

Вольф, Маврикий Осипович (1826--1883) -- издатель и книгопродавец.

Новый Вольф предпочел издать Боборыкина... -- Наследник М. О. Вольфа Алексей Маврикиевич Вольф издал собрание сочинений П. Д. Боборыкина в двенадцати томах (СПб., 1885--1887).

Пересмотрел своего Панталона... -- то есть "Скомороха Памфалона".

Так же он подстаринен в "Видении св. Антония", и в "Агриппине", и в Вашей "Медее". -- Лесков имеет в виду повесть Г. Флобера "Искушение святого Антония", а также пьесы В. Буренина "Смерть Агриппины" и А. Суворина и В. Буренина "Медея".

68

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Письмо является ответом на не дошедшие до нас высказывания Суворина по поводу рассказа "Интересные мужчины" из книжки Лескова "Рассказы кстати" (см. предыдущие письма).

69

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

"Дешевая библиотека" -- обширная серия беллетристических книг современных и классических авторов, затеянная Сувориным в середине 80-х годов. "Дешевая библиотека" пользовалась большим читательским спросом. В 1887 году в составе "Библиотеки" были изданы три томика "Повестей и рассказов" Лескова (кн. 1 -- "Скоморох Памфалон" и "Спасение погибавшего"; юн. II -- "Очарованный странник"; кн. III -- "Запечатленный ангел").

70

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в книге "Письма Толстого и к Толстому. Юбилейный сборник". М., 1928, стр. 64--65.

Настоящим письмом открывается обширная переписка Лескова с Л. Н. Толстым, сохранившаяся далеко не полностью: уцелели 49 писем Лескова к Толстому и 6 писем Толстого. Об отношениях Лескова к Толстому и "толстовству" см. А. Лесков. "Жизнь Николая Лескова", стр. 594--613 и наст. том, стр. 635--636.

71

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

...издание "Дешевой библиотеки"... -- См. примечание к письму 69. "Кадетский монастырь" в первую книжку "Повестей и рассказов" Лескова не вошел -- был запрещен цензурой (см. письмо 73).

У меня есть 175 экз. "Соборян". -- Вероятно, речь идет об издании: "Соборяне. Старгородская хроника (Роман). Третие тиснение". СПб., 1878. Далее упоминается книга Лескова "Смех и горе. Разнохарактерное potpourri. Из пестрых воспоминаний полинявшего человека". СПб., 1880.

Л. Н. Толстой говорил... -- Встреча Толстого с Лесковым состоялась 25 апреля 1887 года в Москве.

Редакция "Русской мысли" чрезвычайно хлебосольна. -- Во время пребывания Лескова в Москве в апреле 1887 года состоялось личное его знакомство с редакцией "Русской мысли", сотрудничество в которой открылось напечатанном "Сказания о Феодоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине" (1886, No 12). В последующие годы Лесков оживленно сотрудничал в "Русской мысли" и дружески сошелся с основными членами редакции журнала В. М. Лавровым и В. А. Гольцевым. Упоминание ниже о "разброде" и "семибоярщине" в редакции журнала очень образно характеризует действительное положение вещей: орган московского либерализма, редакция "Русской мысли" часто и охотно твердила о своем сочувствии прогрессивной литературе; вместе о тем, однако, она пуще всего боялась возможных упрекав со стороны цензурно-административных органов в "революционности" и потому охотно предоставляла на страницах журнала место писателям, которых ни в малейшем "либерализме" упрекнуть было невозможно. Отсюда в письме Лескова упоминание писателей самых противоположных направлений. Эта особенность "Русской мысли" дала повод Г. Успенскому назвать ее "телятным вагоном", а Салтыкову-Щедрину -- "свиным хлевом".

Рассказ "Вешатель" сдам... -- Рассказ под таким названием в "Историческом вестнике" не появлялся.

72

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

73

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Зандрок, Николай Филиппович -- заведующий магазином "Нового времени".

Рассказ для Вас почти готов. -- Рассказ Лескова "Бытовые апокрифы (По устным преданиям об отцах и братиях). Инженерные бессребреники (Из истории о трех праведниках)" был напечатан в "Русской мысли", 1887, No 11, стр. 119--175. По этому поводу Лесков 5 октября 1887 года писал Шубинскому: "Я без вины виноват пред Вами и должен представить в том объяснение. Между тем временем, как я писал к Вам с предложением работы, и тем, как получил Ваш ответ, прошло много дней. В это время был здесь редактор "Русской мысли" и просил у меня работки. Не получая от Вас уведомления, я думал, что Вам предложенная мною работа ("Инженеры бессребреники") не нужна или не подходит, и дал ее Лаврову. Затем, через неделю, я получил от Вас письмо и записку на 150 рублей. Это поставило меня в затруднение, из которого я старался выйти, но не успел в этом, и мне теперь не остается ничего иного, как сказать это Вам и возвратить при сем Вашу записку на 150 руб., которых я не брал и взять не должен. Работу же для Вас я сделаю другую" (А. Фаресов. Против течений, стр. 185). И еще в письме к Шубинскому от 7 октября 1887 года; "Относительно Вашей мне укоризны за отдачу рассказа в другой журнал Вы несправедливы. Я Вам сказал не сочинение, а простую правду: дело вышло в недоразумении по поводу неполучения от Вас ответа. Я думал, что имена Брянчанинова и Чихачева, как монахов, показались Вам неудобными. Никакие иные соображения о "сребрениках" места не имели, и вообще это не в моем нраве. Впрочем, Вам и убытка никакого тут нет, так как я напишу Вам другой рассказ, вероятно не хуже того, который уступил другой редакции" (ГПБ).

Асташев, Вениамин Иванович (1837--1889) -- генерал.

"Приказ" о них пошел в Данию... -- то есть на подпись Александру III, гостившему в Дании у родителей своей жены.

Вера... выходит замуж. -- Падчерица Лескова, Вера Михайловна Бубнова (1861--1918) в 1887 году вышла замуж за З. А. Макшеева, впоследствии душеприказчика Лескова.

74

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Сегодняшняя статейка о Каткове... -- бесподписная статья (по-видимому, Суворина) "Святая Русь и грешная Франция" ("Новое время", 1887, No 4162, 30 сентября), посвященная разбору брошюры князя Н. Голицына "Теории Каткова". В статье Катков характеризовался как человек, не преклонявшийся перед аристократами и не стремившийся им подражать.

Богданович, Евгений Васильевич. -- См. о нем примечание к письму 47.

Статейка о гимназии в Аренсбурге -- "Темнеющий берег". Статья не была напечатана в "Новом времени" и по рукописи опубликоваиа в наст. томе, стр. 164--170.

75

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Это знают Тизенгаузен, Кушелев, Пиллер, Контакузен... -- Тизенгаузен и Пиллер фон Пильхау -- фрейлины императрицы Марии Александровны, жены Александра II. Кушелев -- генерал-адъютант. Контакузен, граф Сперанский -- шталмейстер.

"Зерцало" -- "Юности честное зерцало", сборник петровской эпохи, содержавший правила хорошего тона для юношества.

...Пекарский не нужен... -- то есть двухтомный труд П. П. Пекарского "Наука и литература при Петре Великом" (СПб., 1862); второй том содержит подробное "описание славяно-русских книг и типографий".

С Андреем я засуетился по неопытности. -- В связи с необходимостью срочно отправить А. Н. Лескова к месту его службы в Новгородской губернии, Лесков обращался к Шубинскому с просьбой продать ненужное ему теплое военное пальто.

...Вы уже напечатали "Странника"... -- "Очарованный странник" вышел в "Дешевой библиотеке" Суворина.

76

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Настоящее письмо открывает переписку Лескова с Вуколом Михайловичем Лавровым (1852--1912), издателем и переводчиком, возглавившим (с 1882 г.) "Русскую мысль". Из этой переписки сохранилось 31 письмо Лескова и 5 писем Лаврова. Содержание переписки ограничено вопросами сотрудничества Лескова в "Русской мысли"; в ряде писем сообщаются интересные сведения о творческой истории отдельных произведений Лескова.

"Челядь". -- Рассказ под таким заглавием в "Русской мысли" не появлялся. Не была опубликована также рецензия Лескова на сборник "Досуги Марса".

Был у меня С. Н. Терпигорев... -- Произведения Терпигорева в "Русской мысли" не появлялись.

77

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

78

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Возвращаю Вам корректуру "Бессребреников" с добавкою предисловия. -- Предисловие это не вошло в последующие перепечатки повести; см. наст. изд., т. 8, стр. 588--589.

...на декабрь пришлю маленький рождественский рассказ... -- Обещанный рассказ в "Русской мысли" не появился.

79

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...на "Жидовина" обращено неблагосклонное внимание... -- Речь идет об издании: "Оказание о Феодоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине" (М., 1887). "Неблагосклонное внимание" на брошюру обратил Победоносцев; в результате некоторое время спустя синод признал ее "крайне вредною", и сам Победоносцев в личном письме к Феоктистову просил, "чтоб не дозволялось вновь издавать ее" ("Литературное наследство", кн. 22--24, 1935, стр. 537).

У меня много его писем. -- Письма Терновского к Лескову не сохранились.

80

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Бурнашев, Владимир Петрович (1809--1888) -- журналист, публицист, автор популярных книг для детей и взрослых. Открытого письма Лескова о Бурнашеве в "Новом времени" не было; в No 4201 появилась о нем небольшая бесподписная заметка. Статью о Бурнашеве ("Больной и неимущий писатель") Лесков напечатал в "Петербургской газете", 1887, No 323. Кроме того, его памяти Лесков посвятил статью "Первенец русской литературной богемы" ("Исторический вестник", 1888, No 5, стр. 534--564).

81

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

У меня есть... рассказ "Пугало"... -- См. наст. изд., т. 8, стр. 5. По-видимому, Суворин согласился выпустить "Пугало" отдельной книжкой, так как 12 ноября 1887 года Лесков писал ему: "Рассказ "Пугало" пришлю Вам через магазин". По неизвестным причинам издание не осуществилось.

82

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

"Святочный рассказ" -- "Грабеж" ("Книжки "Недели", 1887, No 12, стр. 1--52).

Гайдебуров, Павел Александрович (1841--1893) -- публицист, редактор-издатель газеты "Неделя" и ежемесячного приложения к ней.

83

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Таганцев, Николай Степанович (1843--1921) -- сенатор, в конце 80-х годов председатель Литературного фонда.

...мне нужно место для одной большой статьи... -- Статьи о Литературном фонде Лесков не написал.

Кобеко, Дмитрий Фомич (1837--1914) -- историк, член Государственного совета, директор Публичной библиотеки.

Утин, Евгений Исаакович (1843--1894) -- либеральный адвокат, публицист и литературный критик.

84

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

85

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Александра Николаевна Пешкова-Толиверова, (1842-- 1918) -- детская писательница, издательница (после смерти Т. П. Пассек) журнала "Игрушечка". Близкая знакомая Лескова, Пешкова-Толиверова крайней непосредственностью характера и неумением организовать дела -- свои и чужие -- почти неизменно раздражала писателя. Сохранившиеся его письма к ней (ИРЛИ) исполнены раздражения и злости; эти же настроения явственно звучат также в наиболее содержательных письмах, введенных в настоящий том.

Я... вычитал в древнем Прологе рассказ о ручном льве святого Герасима. -- "Восточное сказание" Лескова "Лев старца Герасима" напечатано в "Игрушечке", 1888, No 10.

86

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...об окончании мною обозрения Пролога... -- О большой работе Лескова, составляющей пересказ и обработку наиболее интересных проложных повестей, неоднократно упоминается в дальнейших письмах писателя к разным лицам. Работа эта предлагалась для опубликования "Русской мысли" и "Русскому обозрению", велись переговоры о ней также с Сувориным и Шубинским. Тем не менее рукопись не была опубликована при жизни Лескова и не сохранилась.

...я хочу напечатать образчик этого труда... -- В "Новом времени", 1888, No 4286, 3 февраля, и No 4347, 5 апреля, были напечатаны "две легенды по старинному Прологу": "Совестный Данила" и "Прекрасная Аза". К первой легенде -- очевидно, для сведения цензуры -- было сделано следующее авторское примечание: "При обозрении книг древних Прологов, о целью определить содержащийся в них повествовательный материал, которым нынче интересуются, я нашел в этом старинном источнике ровно сто тем или "прилогов", более или менее удобных для литературного воспроизведения. Из них здесь предлагается для образчика два свободные пересказа, -- один в духе простонародных рассказов Л. Н. Толстого, а другой -- в ином роде. Лица, выведенные в обоих сказаниях, или "повестях", отнюдь не почитаются за святых, а истории их в старое время предлагались только как занимательное и назидательное чтение -- "с целью наказания духовного". Это просто "рассказы о благочестных и нечестных людях" (см. "Великое Зерцало", М., 1884). Читатель не должен забывать, что такие легенды отнюдь не имеют за собою в наше время церковного авторитета, а, напротив, они даже подвергались насмешке со стороны теологов, так, например, Феофан Прокопович в духовном регламенте прямо называет их "бездельными и смеху достойными повестями". Из сборников, имеющих отношение к "Великому Зерцалу", заимствовали некоторые сюжеты Шекспир, Боккачио и наш Гоголь, повесть которого "Вий" возникла, очевидно, из легенды, помещенной в "Великом Зерцале" под заглавием "Как демоны волшебницу извлекоша из церкви, в ней же погребена бысть" (см. исследование Владимирова по истории русской переводной литературы XVII в., изд. Общества истории и древностей, М., 1884, стр. 93)".

87

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Верочка -- дочь А. Н. Пешковой-Толиверовой, Вера Сергеевна Чоглокова.

Отец Пэтр -- Петр Богословский; окончивший духовную семинарию, но не ставший священником, П. Богословский работал переписчиком у Лескова и у других лиц, по его рекомендациям.

88

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

О переписке Лескова с Иваном Александровичем Гончаровым (1812--1891) см. статью Лескова "Замогильная почта Гончарова" (стр. 214 наст. тома) и примечание к ней.

...две мои приятельницы... -- по-видимому, дочери тетки Лескова Натальи Петровны, бывшей замужем за М. А. Страховым. О переводе ими очерка Гончарова "Слуги старого века" сведений нет.

Вогюэ. -- См. наст. том, стр. 636.

89

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Статья в "Нови" -- статья Виктора Русакова (С. Либровича), "Случайные встречи с И. А. Гончаровым" -- "Новь", 1888, No 7, стр. 137--144. Гончаров был возмущен статьей, так как автор ее предал гласности факты его повседневного житейского обихода, которые Гончаров считал лишенными какого бы то ни было общественного интереса.

...благодарю Вас за внимание к легенде -- "Совестный Данила"; см. примечание к письму 86. Положительным отзывом Гончарова о "легенде", как и не дошедшим до нас отзывом Толстого, Лесков воспользовался в недатированном письме к Суворину (по-видимому, середина февраля 1888 года) для определения возможностей продолжения печатания проложных повестей в "Новом времени" и "Историческом вестнике". "Л. Н.. и Гончаров, -- писал Лесков, -- очень довольны нашим "Совестным Данилой". Мне это приятно было слышать, особенно от Гончарова, после того что я наслушался от "присных", -- чем, думаю, и Вам надоедали. Боже мой! что это за пошлые требования! Чего такого они хотят "особенного"? И все это чтобы подгнести и "подложить под нозе". Надо этого, что ли? -- У меня руки опустились от изложения второй легенды "о прелестнице" ("Прекрасная Аза". -- И. А). Я так не могу, не умею и не хочу работать, -- я не желаю ничего навязывать из деликатности и прошу Вас сказать мне так искренно, как всегда говорим друг другу: интересно ли Вам дать и вторую легенду "о прелестнице". Если Вам это надоело и "шмели гудят", то, пожалуйста, не деликатничайте со мною на этот счет. Легенде о прелестнице будет предшествовать этюд "о соблазнительных женщинах по Прологу". Самая легенда -- очень невелика. Я ее передавал Гончарову, и мы ее пообсудили и нашли наивною, но "полезною" для людей "распутной свободы". Вывод критич<еского> этюда будет совсем оригинальный и, думается, неслыханный, но верный" (ИРЛИ).

90

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Посылаю Вам рассказ -- "Лев старца Герасима"; см. примечание к письму 86.

91

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...рукопись "Сошествия" получил. -- "Сошествие во ад (Апокрифическое сказание)" было опубликовано несколько лет спустя в "Петербургской газете", 1894, No 104, 16 апреля.

Я пишу для Вас... -- В 1888 году Лесков не печатался в "Русской мысли". Упоминаемый здесь же сюжет "Фортинбрас и Оберон", вероятно, не был осуществлен.

Бахметьев, Николай Николаевич (1847--1909) -- журналист, секретарь редакции "Русской мысли". В 1888 году судился за подлоги и был сослан в Сибирь. В ходе следствия, действительно, настаивал на вызове, в качестве свидетеля, М. Е. Салтыкова. 27 февраля 1888 года последний писал по этому поводу В. М. Соболевскому: "Зачем оказалось нужным свидетельство мое -- я недоумеваю, ибо видел Бахметьева всего один раз, когда Юрьев прислал его ко мне для переговоров о передаче "Р<усской> мысли" подписчиков "Отеч<ественных> зап<исок>". Конечно, я к следователю не явлюсь и пошлю докторское свидетельство" (Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). Полное собрание сочинений, т. XX, М, 1937, стр. 349--350).

92

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Посылаю Вам... экземпляр "Захудалого рода" -- то есть для издания в "Дешевой библиотеке". Сувориным повесть не была издана и спустя год вошла в состав уничтоженного цензурою шестого тома Собрания сочинений Лескова.

Чаев, Николай Александрович (род. в 1824 г.) -- беллетрист и драматург.

"Катехизис" и "Исповедание" для Вас списывается. -- Речь идет о штундистской рукописи, попавшей в руки Лескова и скопированной им для себя и для Суворина. Оценке этих рукописей посвящено письмо Лескова к Суворину от 9 марта 1888 года (ИРЛИ).

93

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Посылаю Вам заметочку... -- Как явствует из письма 94, заметка Лескова, опровергавшая какие-то измышления В. Русакова (Либровича) (см. примечание к письму 89), не была опубликована. Однако еще до посылки Гончарову своих возражений Лесков уже ответил Либровичу в бесподписной заметке "Литературный грех" ("Петербургская газета", 1888, No 38, 8 февраля).

94

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

95

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Судя по дате появления в печати "Прекрасной Азы", письмо относится не к марту, а к апрелю 1888 года. Дата на оригинале Лескова ошибочна.

Наконец она сегодня только вышла. -- "Прекрасная Аза" напечатана в "Новом времени", 1888, No 4347, 5 апреля; послесловие см. в наст. изд., т. 8, стр. 597--598.

96

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 60--61.

Письмо посвящено статье Суворина (А. С--н) "Смерть Ивана Грозного. Картина К. Е. Маковского" -- "Новое время", 1888, No 4330, 19 марта.

Маковский, Константин Егорович (1839--1915) -- русский живописец, автор многих исторических картин.

Ирина -- Ирина Федоровна (1563--1603) -- жена царя Федора Ивановича, сына и наследника Ивана Грозного.

Забелин, Иван Егорович (1820--1908) -- историк и археолог, автор большого труда "История русской жизни с древнейших времен" (2 тома, М., 1876--1879), который, собственно, и имеет в виду Лесков.

...типический взгляд Кабанихи... -- Кабаниха -- персонаж пьесы А. Н. Островского "Гроза".

У меня есть этюд головы "боярышни"... -- Вероятно, Лесков имеет в виду одну из работ Зинаиды Петровны Ахочинской (Тихоцкой); о ней см. примечание к письму 132.

97

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 61--63.

"Монашеские острова". -- "Путевые заметки" Лескова "Монашеские острова на Ладожском озере" печатались в газете "Русский мир", 1873, NoNo 206--208, 219, 220, 224, 226, 227, 232, 233, 236. Включены в книгу "Запечатленный ангел", СПб., 1874, в серии "Библиотека современных писателей", издававшейся А. Базуновым.

Что Вы спрашиваете о Дамаскине?.. -- Как явствует из следующего письма, Суворина интересовал игумен Валаамского монастыря Дамаскин (Демьян Кононов, 1795--1881). Лесков же здесь пишет об Иоанне Дамаскине (конец VII в. -- ок. 754), византийском поэте и богослове, утверждавшем главенство церкви над светской властью (о нем написана поэма А. К. Толстого "Иоанн Дамаскин").

Исаак Сирин -- христианский писатель V века.

"Маргарит" -- сборник "Слов" Иоанна Златоуста; к ним, в русских переводах, добавлялись оригинальные беседы и поучения на разные случаи.

"Великое Зерцало" -- сборник занимательных рассказов и поучений, составленный в средние века католическими проповедниками и в XVII веке переведенный в Москве и на Украине.

...в Москву к Буслаеву ездить. -- Обширным собранием старинных рукописей Ф. И. Буслаева неоднократно пользовался Лесков.

Вчера приходил Полонский... -- "Прекрасная Аза" была посвящена Якову Петровичу Полонскому.

Книгу Крамского взял... -- то есть составленную В. В. Стасовым книгу "Иван Николаевич Крамской, его жизнь, переписка и художественно-критические статьи" (СПб., 1888).

Ледаков, Антон Захарович -- художник, товарищ И. Н. Крамского по Академии художеств.

Булгаков, Федор Ильич (1852--1908) -- искусствовед, редактор "Нового времени".

Лейкснер, Отто (род. в 1847 г.) -- немецкий поэт и искусствовед. В издательстве Суворина вышла его двухтомная книга ("культурно-исторический очерк") "Наш век", СПб., 1887.

Заметку о скотах опять Вам посылаю. -- Заметка не была опубликована и, по-видимому, уничтожена.

98

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 63--65.

Чехов милый юноша, он, может быть, в каком-нибудь увлечении. -- По-видимому, Чехов в беседе с Сувориным советовал ему переиздать очерки Лескова о Валааме.

Я... описывал "старца Иону"... -- В статье "Унизительный торг"-- "Исторический вестник", 1885, No 5.

Васильчикова, Екатерина Алексеевна -- "всевластная" жена киевского, подольского и волынского генерал-губернатора И. И. Васильчикова.

...как современные дуры веруют в Ивана Кронштадтского. -- Иван Кронштадтский -- священник Иван Ильич Сергиев (1829-- 1908), объявленный почитателями своими чудотворцем и "святым". См. наст. изд., т. 9, стр. 604--605.

...при содействии "церквина сына Тертия" -- Т. И. Филиппова.

Солдатенков, Козьма Терентьевич (1818--1904). -- купец-старообрядец, издатель, собиратель старинных рукописей.

Владимиров, Петр Владимирович (1854--1920) -- профессор истории русской литературы Киевского университета.

Феофан -- Феофан Прокопович (1681--1736).

"XIX век" еще не получил... -- Вероятно, речь идет о книге О. Лейкснера "Наш век"; см. примечание к письму 97.

Неужели Гаршин не стоил траурной каемки... -- В. М. Гаршин умер 24 марта 1888 года.

Скобелев, Михаил Дмитриевич (1843--1882) -- генерал, получивший широкую известность в ходе покорения Средней Азии и во время русско-турецкой войны 1877--1878 годов.

...я Вам дам "Пасхальную ночь в аду"... -- по-видимому, рассказ "Сошествие во ад"; см. выше, примечание к письму 91.

99

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Настоящее письмо в основной своей части посвящено полемике с друзьями В. М. Гаршина, затеявшими издание литературного сборника, посвященного его памяти. Об этом в "Новом времени" (1888, No 4354) появилось "Письмо в редакцию", за подписями А. Герда, А. Плещеева, Я. Абрамова, П. Морозова. В письме говорилось: "Друзья и товарищи В. М. Гаршина, желая почтить его память добрым делом, которое было бы связано с именем покойного, предприняли издание литературного сборника, доход от которого будет употреблен с указанной целью". Под свежим впечатлением от этого "письма" Лесков 12 апреля 1888 года писал Суворину: "Северяне" (т. е. лица, близкие к редакции журнала "Северный вестник". -- И. А.) у Вас печатают письмо о "сборнике Гаршина", с назначением его "на доброе дело"... Это новость. Третьего дня я дал письменный ответ, что я отказываюсь от участия, ибо я "не сочувствую культу мертвых и не дам моего труда на камень, пока слышу просьбы живых о хлебе". Я думаю, что этим оскорбились, хотя письмо мое было очень вежливое и кончалось готовностью участвовать, если будут собирать не на камень. -- Сегодня читаю в "Нов<ом> вр<емени>" новость... Какое, однако, "доброе дело" на чужой счет?! Какие все это глупости! Как бы хотелось написать об этих товарищеских кривляньях и о "культе мертвых". Дал бы я им занозу прямо через бесстыжие очи в разжиженные мозги, болтающиеся в их сентиментально-глупых башках. Первое "доброе дело" -- не беспокоить никого без крайней надобности. У Гаршина не осталось сирот, а одна вдова 27 лет с медицинским дипломом... Кому это будут помогать? или просто хочется суетиться? -- Чем и когда Г<аршин> был обижен? Он не нес никакой несправедливости, а прожил свою короткую жизнь в "любимчиках" -- с 3000 рублей жалованья в о<бществе> ж<елезных> дорог и 200 р. гонорара с самого начала. Чего еще было нужно? -- "Литературный фонд", смею сказать, есть учреждение фальшивое и, может быть, вредное. Наши старцы бесприютны, наши сироты без опекунов. Это бы надо делать. Дом бы надо купить да приютить бескровных, а к сиротам назначить кураторов и иметь сведения о том, что делают с сиротками. Вон Лиду Пальма обирают ежемесячно на 25 рублей и Европеус одевает ее в лохмотки, которые где-нибудь выпросит, а мать Лиды, по удачному выражению одного горячего человека, представляет "... мать" и 25 рублей Лиды дает пропивать своему... сыщику. Отчего нет кураторов при сиротах? Отчего не разбить это пошлое учреждение? Вот и собирайте! А пойдет все свинье под хвост" (ЦГАЛИ; "Письма русских писателей к А. С. Суворину", стр. 67--68). Письмо Лескова к Пешковой-Толизеровой развивает мысль о том, что Литературный фонд не занимается тем, чем ему надлежит заниматься.

Мордовцев, Даниил Лукич (1830--1905) -- русско-украинский писатель, автор многих исторических романов.

Соловьев-Несмелое, Николай Александрович (1847--1901) -- литератор, детский писатель.

Смайльс, Самуил (род. в 1816 г.) -- английский писатель-моралист. В последние годы жизни Лесков интересовался его произведениями.

Касьян того и гляди перекинет кого-нибудь... -- Согласно народным верованиям, "Касьян", то есть високосный год, отмечается повышенной смертностью..

Кущевский, Иван Афанасьевич (1847--1876) -- беллетрист, сотрудник некрасовских "Отечественных записок".

Решетникова, Серафима Семеновна -- вдова писателя Ф. М. Решетникова; Лескову приходилось хлопотать об устройстве произведений ее мужа.

Бурнашев, Владимир Петрович (1809--1888). -- О хлопотах Лескова по устройству его дел см. примечание к письму 80.

...сборник в пользу нуждающейся "литературной бабушки Татьяны Петровны" -- Т. П. Пассек.

100

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 70--72.

Письмо является ответом на несохранившееся покаянное послание Суворина о том, что он как издатель и критик уделял недостаточно внимания Лескову-писателю.

Анатолий. -- Здесь и дальше текст оригинала поврежден. Можно думать, что речь идет об Анатолии Федоровиче Кони.

Андреевский, Сергей Аркадьевич (1847--1920) -- адвокат, поэт и критик-эстет.

...таится наслажденье... и далее -- цитата из поэмы Тургенева "Помещик" (строфа XXIV).

...повесть Боборыкина "У плиты"... -- напечатана в "Вестнике Европы", 1888, No 4. Боборыкин, Петр Дмитриевич (1836--1920) -- беллетрист.

..."У пристани" Смирновой... -- Повесть С. И. Смирновой была опубликована первоначально в "Отечественных записках", 1879, NoNo 10--12, а затем была издана Сувориным отдельно (СПб., 1880)}..

"Пустой барабан" -- очевидно, первоначальное название одного из рассказав Толстого.

101

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 72--74.

...благодарю Вас... за экземпляр Радищева! -- Суворин выпустил "Путешествие из Петербурга в Москву" А. Н. Радищева (СПб., 1888) в количестве 99 экземпляров -- для узкого круга библиофилов.

Получилось письмо от Л. Н. об "Азе". -- Письмо Толстого к Лескову по поводу "Прекрасной Азы" неизвестно. В письме к П. И. Бирюкову (возможно, Лесков имеет в виду именно его) от 14 апреля 1888 года Толстой писал: "Лескова легенду прочел в тот же день, как она вышла. Эта еще лучше той (то есть "Совестного Данилы", -- И. А.) Обе прекрасны. Но та слишком кудрява, а эта проста и прелестна. Помогай ему бог" (Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 64, М., 1953, стр. 161).

Какая жалость, что в книге Радищева есть ошибочная буква! -- В инициалах Радищева было напечатано: "А. И.", вместо правильного: "А. Н."

Об участии в сборнике Гаршина... -- О подготовлявшемся сборнике памяти Гаршина см. примечание к письму 99. В цитированном письме к П. И. Бирюкову Толстой писал (14 апреля 1888 года): "Получаю я письма о сборнике для Гаршина. Помогите мне, милый друг, в том, чтобы не обидеть людей. Не говоря уже о том, что нет никакого повода и причины составлять сборники и собирать на что-то деньги по случаю смерти Г<аршина>, я-то никак не могу быть в этом участником, несмотря на мою большую любовь к Г.".

Назарьева, Капитолина Валерьяновна (1847--1900) -- писательница. Принимала участие в организации сборника памяти Гаршина.

Покойная Александра Алексеевна -- дочь Суворина А. А. Коломнина (1858--1885).

Покойный Вас<илий Маркое> -- вероятно, Василий Васильевич Марков (1834--1883) -- поэт, критик, публицист.

Арапов, Александр Николаевич -- московский дворянин, известный своими чудачествами.

Афросимов -- по-видимому, Н. Е. Афросимов. См. о нем наст. том, стр. 13--14.

Вел. кн. Николай и Владимир. -- Николай Николаевич (1831-- 1891) -- великий князь, сын Николая I. Владимир Александрович (1847--1909) -- великий князь, сын Александра II.

У меня очень болен сын... -- то есть А. Н. Лесков; см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 546--549.

102

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 74--77.

Потом было предложение Мартынова... -- Петербургский книгопродавец и издатель Николай Гаврилович Мартынов (3843--1915) выпустил одиннадцатитомное издание сочинений Григоровича в 1884--1889 годах. Вскоре издание было повторено.

Панафидин, А. С. -- петербургский книгопродавец и издатель.

Кашпирев, Василий Владимирович (1836--1875) -- историк, редактор-издатель журнала "Заря"; см. о нем наст. изд., т. 10, стр. 537--538.

...статейки для "Православного обозрения"... -- В "Православном обозрении", издававшемся в Москве священниками Н. Сергиевским и Г. Смирновым-Платоновым, Лесков сотрудничал в 1875-- 1876 годах.

Курочкин, Василий Степанович (1831--1875) -- поэт и переводчик, редактор "Искры".

Василевский, Ипполит Федорович (род. в 1850 г.) -- фельетонист (псевдоним "Буква"), редактор юмористического журнала "Стрекоза".

Баталин, Иван Андреевич (род. в 1844 г.) -- журналист.

Ниль-Адмирари -- псевдоним Льва Константиновича Панютина (1831--1882), поэта-сатирика.

103

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927; стр. 79--80.

...у Вас позабыты очень важные люди... -- в издававшемся Сувориным большом настольном календаре.

Ключевский, Василий Осипович (1842--1911) -- историк, профессор Московского университета.

Антонович, Владимир Бонифатьевич (1834--1908) -- историк, профессор Киевского университета. "Старшим" Лесков его называет, желая отличить от А. Я. Антоновича, также профессора Киевского университета, экономиста, сделавшего быструю карьеру по министерству финансов.

Промышленность у Толя и у Гагарина (в географич. словаре) представлена ужасно жалко... -- Имеются в виду "Настольный словарь для справок по всем отраслям знания" под ред. Ф. Толля (3 тома, СПб., 1863--1864) и "Всеобщий географический и статистический словарь", составленный князем С. П. Гагариным (М., 1843).

..."как на турецкой перестрелке" -- цитата из стихотворения Пушкина "Гусар".

104

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 80.

П. В. Быков составил... "библиографический указатель"... -- Об этом см. наст. том, стр. 238--239, письмо в редакцию -- "Товарищеский подарок".

105

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, стр. 80--82.

...читать о Сирии и Египте... -- в связи с работой над проложивши повестями.

Почитайте что-нибудь другое. -- Лесков послал Суворину, вероятно, какие-то издания о вреде спиртных напитков и табака, выпущенные толстовским "Согласием против пьянства". Толстовцы, очевидно, подразумеваются под "людьми не от мира сего".

Шабельская, А. -- псевдоним Александры Станиславовны Монтвид-Толочиновой (род. в 1845 г.), беллетристки. Лесков имеет в виду ее роман "Три течения", печатавшийся в "Северном вестнике", 1883, NoNo 1--5.

Пока же начнем с крупнейшего и более нравящегося публике... -- Окончательный состав Собрания сочинений разнится от намеченного в этом письме: роман "На ножах" вошел в томы восьмой и девятый, во второй том вошли "Праведники", "Однодум", "Пигмей", "Кадетский монастырь", "Инженеры бессребреники", "Левша" и другие рассказы, в третий том -- романы "Обойденные" и "Островитяне", и т. д. Проложные повести составили том десятый издания; в него вошли только семь опубликованных ранее рассказов.

Коломнин, Петр Петрович -- служащий издательства "Новое время".

...конец к "Котину" допишу в корректуре -- то есть последнюю главу повести, отсутствовавшую в журнальном тексте; см. наст. изд., Т. 1, стр. 261.

106

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 65--66.

Гизелер, Иоганн-Карл (1793--1854) -- профессор церковной истории в Геттингенском университете.

Гагвнбах, Карл-Рудольф (1801--1874) -- профессор богословия в Базельском университете.

У меня же есть копии казенной переписки... -- Материалами этими Лесков воспользовался для рассказа "Антука" -- "Книжки "Недели", 1888, No 10.

107

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 67--69.

Покорно Вас благодарю за письмо Ваше от 17 июля... -- Письмо это не сохранилось.

"Месяцеслов" Косолапова -- книга Ив. Косолапова "Месяцеслов православной кафолической церкви", Казань, 1874; изд. 2-е -- Симбирск, 1880.

...я имею такой план... -- Изложенное далее содержание задуманного рассказа об "обозном палаче" не совпадает с написанным вскоре рассказом "Антука".

108

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Какова эта "мать", про то нечего и толковать. -- В не дошедшем до нас письме Суворина, на которое отвечает Лесков, по-видимому затрагивался вопрос о незавидной роли "матери-церкви" в общем нестроении.

...развод в<еликого> к<нязя> Николая Константиновича... -- Племянник Александра II, великий князь Николай Константинович (1851--1894) за кражу драгоценностей был выслан в Среднюю Азию и женился там на дочери какого-то чиновника.

Исидор (Яков Сергеевич Никольский, 1799--1892) -- митрополит петербургский, новгородский и финляндский.

Это дело хуже сербского. -- Имеется в виду крупный международный скандал в связи с объявлением сербским королем Миланом Обреновичем о расторжении своего брака с королевой Натальей.

...мне дорого было одно... -- Можно предположить, что данное письмо связано с попыткой Лескова при помощи Суворина "протащить" в печать свою запрещенную цензурой в 1885 году статью "Бракоразводное забвение".

Печатаете ли Вы ст<атью> Флиса? -- В августе -- сентябре 1888 года Лесков напечатал в "Новом времени" серию статей, посвященных проказе и прокаженным на острове Эзель (ныне -- Сааремаа): "Культ прокаженных (Кустарные курорты на Эзеле)" -- "Новое время", 1888, No 4492, 31 августа; "О прокаженных" -- "Новое время", 1888, No 4498, 6 сентября; "О проказе, о пирате, о мщении одичалых, о Бироновом носе" -- "Новое время", 1888, No 4521, 29 сентября. На эти статьи отвечал аренсбургский аптекарь Роман Флис ("Еще о проказе" -- "Новое время", 1888, No 4541, 19 октября): Продолжение полемики было прекращено Сувориным; см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 550--552.

Мейн и Подвысоцкий -- киевские врачи.

109

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Переписка Лескова с Карлом Андреевичем Греве (род. в 1854 г.), педагогом, антропологом по образованию, началась в середине октября 1888 года, когда писатель получил от него предложение перевести ряд произведений Лескова на немецкий язык, для выходившего в Ревеле (Таллине) журнала "Nordische Rundschau". В ответном письме (16 октября 1888 года), Лесков выражал сомнение, все ли из его произведений известны будущему переводчику, и предлагал ему обратиться к В. А. Гольцеву, "который имеет библиографию моих сочинений, все эти сочинения более или менее знает и знает также мои взгляды и желания. Вы с несомненною для себя пользою можете переговорить с ним обо всем, касающемся этого дела, и что он Вам скажет и на чем Вы, с ним положитесь, то я приму для себя как обязательное, и на том кончим". (ИРЛИ).

...Получил смутное и неопределенное известие о постигшем этого человека неблагополучии. -- Гольцев был арестован 10 октября 1888 года за то, что принял бежавшего из ссылки "политического преступника", обратившегося к нему в поисках работы.

Эккарт наполнил выписками из меня 1/3 своей книги... -- См. об этом примечание к статье "Народники и расколоведы на службе", наст. том, стр. 622.

110

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Ремезов, Митрофан Нилович (1835--1901) -- член редакция "Русской мысли".

111

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Дейблер -- ревельский (таллинский) книгопродавец, издатель газеты "Nordische Rundschau".

112

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 399--400.

...то, что Вы мне пишете о "Зеноне", -- мне очень неприятно. -- Повесть Лескова "Зенон златокузнец" (впоследствии "Гора"), предназначавшаяся для ноябрьской книжки "Русской мысли", была оттуда изъята редакцией и втайне от автора направлена в духовную цензуру, которая усмотрела сходство между патриархом в "Зеноне" и митрополитом Филаретом и запретила повесть. См. об этом наст. изд., т. 8, стр. 600--603.

Эберс, Георг-Мориц (1837--1898) -- немецкий египтолог и исторический романист.

Масперо, Гастон (1846--1916) -- французский египтолог.

...читали Вы "Антука"... -- Об этой повести см. письма 105, 107 в наст. томе.

"Аскалонский злодей" -- напечатан в "Русской мысли", 1889, No 11.

113

Печатается по автографу (ГИМ). Впервые опубликовано в "Щукинском сборнике", вып. VIII, М., 1909, стр. 194--195.

Заглавие надписал: "Старчики и юродцы". -- Статья Пыляева под таким названием неизвестна. Упоминаемая далее книга Пыляева "Старая Москва" была выпущена отдельным изданием.

Опахальщик, который во всем каверзит -- вероятно, Суворин или Шубинский.

114

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Цензурное преследование мне досадило до немощи. -- В связи с предположением Суворина издать проложные повести отдельной книгой Победоносцев писал (28 мая 1888 года) начальнику Главного управления по делам печати Феоктистову: "Опасаюсь, как бы тут не было кривляний по книге, имеющей церковное значение. Прикажите -- не признаете ли нужным? -- присмотреть за этим кому следует". 12 июня 1888 года Победоносцев добавлял, что "одна из этих историй" -- "Сказ о Феодоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине" -- "на днях признана синодом крайне вредною" ("Литературное наследство", кн. 22--24, стр. 534, 537). В ответном письме Феоктистов успокаивал своего корреспондента: "Относительно книги Лескова будьте спокойны. Приняты меры" ("К. П. Победоносцев и его корреспонденты", т. I, кн. 2, М., 1923, стр. 851).

115

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

116

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Анна Ивановна -- А. И. Суворина (урожденная Орфанова), вторая жена А. С. Суворина.

Берсье, Эжен (1805--1889) -- французский проповедник и богослов.

...в нем очень много дурного. -- "Самокритический" тон настоящего письма вызван не дошедшим до нас письмом Суворина, в котором последний комментировал письмо Лескова (114).

Ничипоренко, Андрей Иванович (1837--1863) -- сотрудник "Колокола" и участник "Земли и воли" 60-х годов. В 1862 году арестован по обвинению в сношениях с Герценом и Огаревым; умер в тюрьме. Проживая перед арестом в Петербурге, довольно близко сошелся с молодым Лесковым.

Воскобойников, Николай Николаевич (1838--1882) -- журналист, в начале 60-х годов -- сотрудник "Библиотеки для чтения".

Семейные горести Ваши я все помню... -- то есть трагическую и таинственную смерть первой жены Суворина, Анны Ивановны (1840--1873), покончившей самоубийством, самоубийство его дочери, Александры Алексеевны Коломниной (1885), смерть сына Владимира (1887).

Вы сделаете то лицо, которое Крамской написал... -- И. Н. Крамской написал портрет Суворина в 1876 году. При большом жизненном сходстве с оригиналом, портрет, по отзывам печати, очень выразительно характеризовал "душу" оригинала, хитреца-стяжателя.

...яко же и Иафет покры тело Ноево... -- В библии рассказывается о том, как Ной, упившись вином, лежал обнаженный. Сын его Хам насмеялся над отцом, сыновья же Сим и Иафет прикрыли наготу Ноя.

117

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Посылаю Вам No "Новостей" с напечатанным письмом П. В. Засодимского. -- "Новости", 1888, 5 декабря.

Житель -- псевдоним Александра Александровича Дьякова (1845--1895), сотрудника "Нового времени", в прошлом революционера-народника.

118

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

119

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...как Давид с Урием... -- В библии рассказывается, что царь израильский Давид, полюбив красавицу Вирсавию, послал ее мужа Урию в сражение, где он и был убит.

120

Печатается по копии из архива А. Н. Лескова. Публикуется впервые.

Раб божий Ивантий -- Иван Иванович Горбунов-Посадов (1864--1920), толстовец, сотрудник издательства "Посредник".

"Пермете сортир" (франц.) -- разрешите выйти.

Вы знаете их "московскую волокиту"... -- Сохранилось несколько писем Лескова к Гольцеву и Лаврову, отражающих "томление духа" писателя по поводу закулисных махинаций с "Зеноном". Так, 20 ноября 1888 года он писал Гольцеву: "Сейчас (сумерки 19 ноября) был у меня Вк. Мх. (Лавров. -- И. А.) и передал мне, в какое положение поставлен "Зенон". Это положение, без сомнения, есть вполне безнадежное. Меня крайне удивляет ожидание чего-то выиграть здесь, когда проиграно в Москве. Известно ведь, что Ф<еоктистов> имеет ко мне особую ненависть, и притом сугубую, так как притеснением меня он доставляет удовольствие П<обедонос>цеву и Т. Ф<илиппову>. Следовательно, ожидать хорошего просто смешно и наивно" ("Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 400--401). Несколько дней спустя, 29 ноября, Лесков писал ему же: "Накануне своего отъезда из Петербурга Вк. Мхл. Лавров прислал мне Вашу депешу, из которой я увидал только, что Ф<еоктисто>в сделал сношение с Москвой, но в чем оно заключается, -- Вам в то время было неизвестно. Это мучительно и унизительно" (там же, стр. 401). "Что же Вы теперь узнали, -- читаем дальше в том же письме, -- и что мне скажете? Я сам уже ничего и соображать не могу и жду от Вас с нетерпением известия полного, ясного и без обычной "мягковатой волокиты". Пожалуйста, -- будьте милостивы, не замедлите известить меня" (там же, стр. 402). Наконец, 21 декабря Лесков обращается к Лаврову, отвечая на несохранившееся сообщение последнего, написанное накануне. "Я ждал его, -- пишет Лесков, -- давно и с большим и с очень понятным нетерпением. Тревоги Ваши не могут сравниться с моими тревогами, тем более что Вы все-таки знаете хоть что-нибудь из того положения, в каком находится дело, а я ровно ничего не знаю. Я понимаю условия письменных сношений, но никак не могу понять: почему Вы не желаете сообщить мне: от кого теперь зависит дело и что о нем говорят Вам? Ведь это, во всяком случае, не государственная же тайна и не такой секрет, которого нельзя доверить бумаге. Мне, конечно, все интересно, и всякое известие лучше полной безвестности, в которой я нахожусь здесь, со всех сторон осаждаемый вопросами. Будьте милостивы, -- явите мне сострадание и напишите что-нибудь фактическое. Я с своей стороны ничего не предпринимаю, чтобы не сделать какой-нибудь бестактности" (ЦГАЛИ). Отчаявшись получить из редакции "Русской мысли" какие-нибудь определенные сведения по почте, Лесков и поручил Бирюкову выяснить возможно подробнее обстоятельства всего дела.

121

Печатается по копии из архива А. Н. Лескова. Публикуется впервые.

Ваше письмо... -- Письмо Бирюкова к Лескову не сохранилось. В нем, между прочим, содержалось сообщение, что с Гольцевым о судьбе "Зенона" беседовал Толстой (1 января 1889 года Толстой записал в своем дневнике о посещении Гольцева).

...сказали Фите... -- то есть Феоктистову.

Рихтер, Александр Александрович (1837--1898) -- видный чиновник министерства финансов.

Воронцов -- вероятно, Илларион Иванович Воронцов-Дашков (1837--1916) -- министр императорского двора, один из наиболее близких к Александру III придворных.

Я хочу написать такой романчик. -- Имя героя этого ненаписанного романа связывает его с прерванным романом "Соколий перелет".

122

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

123

Печатается по копии из архива А. Н. Лескова. Публикуется впервые.

С художником Ильей Ефимовичем Репиным (1844--1930) Лесков познакомился и особенно близко сошелся в 1888--1889 годах. Осенью 1888 года, задумав написать портрет Лескова, Репин столкнулся с категорическим нежеланием писателя позировать. Отвечая на несохранившееся письмо Лескова, Репин 26 сентября 1888 года писал: "Меня очень удивили мотивы, по которым Вы не желаете допустить существование Вашего портрета. Ничего подобного я предположить не мог и не могу и теперь. Не я один, вся образованная Россия знает Вас и любит, как очень выдающегося писателя с несомненными заслугами, как мыслящего человека в то же время... Да что на эту тему писать... Уж Вы простите, не мне, грешному, объяснять Вам Ваше значение в русской литературе и русской жизни. Это значение большое, оно есть, и мы его, если бы даже и пожелали, не можем не признавать. Портрет Ваш необходим, он будет, несмотря на Ваше нежелание его допустить; он дорог всем искренно любящим наших деятелей.

Что же касается каких-то нападок на Вас, когда-то бывших, как Вы пишете, то я о них первый раз слышу, и это, вероятно, какие-нибудь шавки из подворотен шавкали на Вас... Стоит обращать внимание и волноваться при воспоминании о шавках! Шавка не может не шавкать, она ни на что, кроме пинка, и не претендует за это и, вероятно, была бы очень удивлена, если бы ей сказали, что такой-то крупный писатель все еще не может успокоиться, вспомнив, как она неожиданно бросилась на него из грязной подворотни вся в грязи; она брызнула на него грязью, на сапоги и панталоны...

Право, Вы делаете так много чести какому-то темному и совсем неизвестному шантажу против Вас, что мне даже обидно" (И. Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям. М., 1950, стр. 37). В результате уговоров Репина Лесков позволил сделать с себя два карандашных наброска. Кроме того, художник иллюстрировал ряд проложных повестей Лескова ("Гора", "Совестный Данила", "Прекрасная Аза", "Лев старца Герасима"). Из оживленной переписки Лескова с Репиным сохранилось лишь два письма художника и семь писем Лескова.

Фофанов, Константин Михайлович (1862--1911) -- поэт. Репин был восторженным поклонником поэзии Фофанова; в 1888 году написал его портрет.

124

Печатается по копии из архива А. Н. Лескова. Публикуется впервые.

Матэ, Василий Васильевич (1856--1917) -- художник-гравер.

125

Печатается по копии из архива А. Н. Лескова. Публикуется впервые.

"Не тратьте силы -- спущайтесь на дно!" -- цитата из распространенного украинского народного анекдота.

В ответном письме, 19 февраля 1889 года, Репин писал: "Как я Вам благодарен за Ваше письмо, глубокоуважаемый Николай Семенович! В нем столько содержания, что я перечитывал его по нескольку раз вчера и сегодня. Ваша особенная манера писать, к которой я никак еще не приспособился, несколько замедляла чтение, по содержимое вознаграждало. И живые сюжеты кротких штундистов с чиновным духовенством, и Ваше горячее негодование на новые поветрия интеллигенции и др. -- все это так энергично и искренно, хотя и кратко выражено в письме Вашем.

Ваше негодование на "оподление" справедливо: оно произошло от того, что вытравлены лучшие, даровитейшие силы, настало царство посредственности. Но я убежден, что народится поколение более даровитых, след<овательно>, и более возвышенных духом натур, они с презрением отвернутся от всего пустозвонного хлама; сильный ум потребует другой пищи и других развлечений. Идеи же, настоящие, глубокие идеи, как высшее проявление разума, всегда незыблемо будут стоять в интеллектуальном мире, как звезды на небе, и везде будут влечь к себе лучшие сердца, лучшие умы.

А знаете ли, я должен Вам признаться, что я и в "Запорожцах" имел идею. И в истории народов и в памятниках искусства, особенно в устройстве городов, архитектуре, меня привлекали всегда моменты проявления всеобщей жизни горожан, ассоциаций; более всего в республиканском строе, конечно. В каждой мелочи, оставшейся от этих эпох, виден, чувствуется необыкновенный подъем духа, энергии; все делается даровито, энергично и имеет общее широкое гражданское значение.

Сколько дает этого материала Италия!! И до сих пор там сильна и живуча эта традиция... И наше Запорожье меня восхищает этой свободой, этим подъемом рыцарского духа. Удалые силы русского народа отреклись от житейских благ, и основали равноправное братство на защиту лучших своих принципов веры православной и личности человеческой. Теперь это покажется устарелыми словами, но тогда, в то время, когда целыми тысячами славяне уводились в рабство сильными мусульманами, когда была поругана религия, честь и свобода, это была страшная животрепещущая идея. И вот эта горсть удальцов, конечно даровитейших людей своего времени, благодаря этому духу разума (это интеллигенция своего времени, они большею частью получали образование) усиливается до того, что не только защищает Европу от восточных хищников, но грозит даже их сильной тогда цивилизации и от души хохочет над их восточным высокомерием" (И. Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям. М., 1950, стр. 42--43).

126

Печатается по копии из архива А. Н. Лескова. Публикуется впервые.

Письмо является полемически заостренным ответом на возражения Репина в его приведенном выше письме от 19 февраля 1889 года.

Шишкин, Иван Иванович (1832--1898) -- живописец-пейзажист. Репин в том же письме сообщал; "Шишкин жаждет Вас видеть -- Ваш давнишний читатель и поклонник".

127

Печатается по копии из архива А. Н. Лескова, Публикуется впервые.

Приветствую большой и несомненный успех Ваших произведений. -- На 17-й выставке "Товарищества передвижных художественных выставок" были выставлены четыре картины Репина. Лесков особенно отмечает две из них: "Николай Мирликийский избавляет от смерти трех невинно осужденных в городе Мирах Ливийских" ("Св., Николай") и "Портрет А. К. Глазунова". Кроме них были выставлены портреты М. С. Щепкина и А. П. Бородина.

...ввиду цены "Фрины". -- В 1889 году в Петербурге была устроена выставка картин художника Генриха Ипполитовича Семирадского (1843--1902); картина "Фрина" была приобретена министерством императорского двора за громадную сумму в 30 тысяч рублей.

128

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Черкасский, Владимир Алексеевич, князь (1824--1878) -- общественный деятель -- славянофил, представитель дворянской консервативной фронды.

...издайте "Князей Протозановых" в "Дешевой библиотеке"!.. -- "Захудалый род" вошел в шестой том Собрания сочинений. В "Дешевой библиотеке" издан не был.

129

Печатается по тексту журнала "Литературная учеба", 1936, No 5, стр. 159.

В. М. Саянов, опубликовавший письмо, выразил предположение, что оно адресовано Анне Михайловне Евреиновой, издательнице (в 1885--1890 годах) журнала "Северный вестник". А. Н. Лесков а рукописных своих заметках высказывал по этому поводу сомнение (вряд ли Лесков, относительно мало знакомый с А. М. Евреиновой, стал бы писать ей так запросто, без обращения и надлежащего "титулования") и, в свою очередь, предположил, что письмо было направлено А. Н. Пешковой-Толиверовой, передано последней неустановленному лицу, о котором шла речь в письме, и таким образом отделилось от основной массы писем, адресованных А. Н. Пешковой-Толиверовой.

130

Печатается по автографу (ГИМ). Впервые опубликовано в "Щукинском сборнике", вып. VIII, М., 1909, стр. 195. В подлиннике письмо датировано так: "12, воскр<есенье>"; датировка уточнена на основании следующих двух писем -- Репину и самой Ахочинской.

Статью Вашу отдал переписывать -- то есть одну из глав будущей книга "Старый Петербург", печатавшейся отдельными фельетонами в "Новом времени".

Ахочинская, Зинаида Петровна -- см. примечание к письму 132.

Боткин, Михаил Петрович (1839--1914) -- художник и искусствовед.

На выставке... -- Художественной выставке в Академии художеств.

Рэно -- французская артистка. Ее портрет писан Ахочинской в мастерской художника Зичи.

Боголюбов, Алексей Петрович (1824--1896) -- художник-пейзажист и маринист. В его мастерской в Париже занималась Ахочинская. 18 марта 1889 года ("ночью") Лесков писал Ахочинской: "Когда получите эту записку, утром 19-го числа, пошлите купить номер "Петербургской газеты". В No 19-го марта будет упомянуто об этюде с мастерской Боголюбова, и упомянуто хорошо. А потом будет сказано и о портрете Рэно. Желаю, чтобы это доставило удовольствие Вам и Вашим родным" (ЦГАЛИ).

131

Печатается по копии из архива А. Н. Лескова. Публикуется впервые.

...не приняли у нее портрет Т. П. Пассек!.. -- Об устройстве портрета незадолго до того скончавшейся Т. П. Пассек Лесков много хлопотал. По его инициативе портрет был опубликован во "Всемирной иллюстрации", 1889, No 1055, 8 апреля, стр. 265, -- при статье самого Лескова "Литературная бабушка".

...видел подмалевок моего портрета... -- работы Ахочинской.

Полонская куда шустрее. -- Полонская, Жозефина Антоновна (1844--1920), вторая жена поэта, была художницей и скульптором. В письме к Ахочинской от 18 марта 1889 года Лесков ставит адресату в пример ее настойчивость в достижении поставленной цели. "Жозефина Ант<оновна> Полонская, -- пишет он, -- терпела много неудач и при страшном прилежании работала без успеха до 32 лет... А теперь она зарабатывает около 2 тысяч рублей в год. Чего еще женщине надо? Надо только не унывать и долго не собираться, а работать как можно больше" (ЦГАЛИ).

Макшеева, Вера Михайловна -- падчерица (а не племянница) Лескова.

...посмотреть портрет баронессы Икскуль. -- В письме к Ахочичской от 18 марта 1889 года Лесков писал: "У Полонского на вечере была баронесса Икскуль. Портрет поразительно схож, и оборот выбран превосходно" (ЦГАЛИ).

132

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые. Датируется приблизительно -- по связи с письмами 130, 131.

Зинаида Петровна Ахочинская (1861--1933) -- художница-дилетантка. Обучалась живописи в Париже, по возвращении в Россию познакомилась с Лесковым через В. М, Макшееву. Знакомство продолжалось почти до самой смерти писателя. Сохранилось 17 писем Лескова к Ахочинской (ЦГАЛИ); в настоящее издание введены лишь наиболее значительные из них по содержанию.

...знает "мужественную Лаудан-"... -- Лаудан -- подруга Ахочшской по Парижу, с которой последняя предполагала открыть в Петербурге художественную мастерскую.

Бубнов, Николай Михайлович (1858--1929) -- пасынок Лескова, позднее профессор-историк Киевского университета.

"Азу" Вам заказываю -- то есть рисунки к "Прекрасной Азе" для отдельного издания повести (рисунки не были выполнены).

133

Печатается по автографу (ЦГАЛИ}. Публикуется впервые.

...в соединении с "Дровоколом". -- Лесковская "Повесть о богоугодном дровоколе" была напечатана в газете "Новости и Биржевая газета", 1886, No 109, 22 апреля.

Величко, Василий Львович (I860--1903) -- поэт, знакомый Лескова. Человек, очень реакционно настроенный, Величко, конечно, не подходил для изданий "Посредника" и в них не печатался. Сохранилось письмо (недатированное) Величко к Лескову, с благодарностью "за хлопоты о моих малых делишках, а наипаче за деликатную заботливость о моей авторской амбиции, которая мне, конечно, подороже гонорара, как бы я ни был материально стеснен. Если не имеете чего-либо в виду для моих вещиц, то не откажите прислать их мне по почте" (ЦГАЛИ).

134

Печатается по автографу (ЦГАЛИ}. Публикуется впервые.

135

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Гатцук, Владимир Алексеевич (род. в 1863 г.) -- юрист, издатель, составитель сборника русских сказок.

136

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Раздражительный тон письма (отвечающего на раздраженное же письмо Черткова) вызван крайней медлительностью "Посредника" в осуществлении своего намерения издать проложные повести.

К немцам твоим не поеду... -- то есть на остров Эзель, в Аренсбург.

Сакья-Муни -- одно из имен Будды.

...быть "бодисатвой". -- Согласно учению одного из ответвлений буддизма -- ламаизма, бодисатвами называются люди, обладающие богатырской и чудодейственной силой духа.

Сегодня читал корректуру статьи Л. Н. "Об искусстве"... -- Отправленная в "Русское богатство" статья "Об искусстве" не удовлетворила автора при чтении им корректуры и была оставлена. В переработанном виде была опубликована, под заглавием "Что такое искусство?", в журнале "Вопросы философии и психологии", 1897, кн. 5; 1898, кн. 1.

137

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в книге "Письма Толстого", стр. 74--75.

...мой маленький новый рассказ "Фигура". -- Рассказ Лескова "Фигура" опубликован в журнале "Труд", 1889, No 13.

...о родоначальнике украинской штунды... -- Штундой именуются рационалистические религиозные секты, пытавшиеся "обновить" православие путем использования ряда положений протестантизма.

Сакен -- граф Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен (1789--1881), генерал, участвовал в обороне Севастополя в качестве начальника севастопольского гарнизона. В лесковском рассказе он упоминается как "Ерофеич", "что и теперь еще всё акафисты читает". Это -- несомненное использование распространенной "Севастопольской песни", сочиненной при участии Л. Н. Толстого и ходившей под его именем: в ней поминается "Сакен-генерал", который "всё акафисты читал богородице".

Не-Гайдуков -- П. И. Бирюков (см. наст. том, стр. 195--199).

...выписки из М. Арнольда. -- Арнольд, Мэтью (1822--1888) -- английский поэт, критик, историк. Можно полагать, что Лескову были доставлены выписки (в русском переводе) из книги Арнольда "Литература и догма" (1877), которую очень ценил Толстой.

138

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в книге "Письма Толстого", стр. 76.

...письмо Ваше о "Фигуре". -- Письмо не сохранилось.

...я их попробую навести при внесении рассказа в V том собр<ания> моих сочинений... -- "Фигура" вошла в седьмой том Собрания сочинений; в текст рассказа были внесены лишь незначительные стилистические исправления.

...я о нем ничего не знал... -- Возможно, что Толстой в письме указал Лескову на свою "песню", и упоминание в рассказе об "акафистах" явилось, таким образом, результатом совета Толстого.

139

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Свешников, Николай Иванович (1839--1899) -- букинист, автор интересных "Воспоминаний пропащего человека" ("Academia", 1930). Упоминаемая в письме рукопись его, обработанная Лесковым, была опубликована в "Русской мысли", 1889, No 8, под названием "Спиридоны-повороты".

140

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...у меня на столе есть роман не роман, хроника не хроника... -- роман "Чертовы куклы", опубликованный (в незаконченном виде) в "Русской мысли", 1890, No 1. О замысле романа и его осуществлении см. наст. изд., т. 8, стр. 627--631.

Прием как у Гофмана. -- Гофман, Эрнст-Теодор-Амадей (1776-- 1822) -- немецкий писатель-романтик.

Шеллер, Александр Константинович (1838--1900) -- беллетрист (псевдоним -- А. Михайлов), в 80-х годах -- редактор "Живописного обозрения".

...списанным известно с кого... -- с Николая I.

Брюллов, Карл Павлович (1799--1852). В образе Фебуфиса из "Чертовых кукол" воспроизведены некоторые черты портрета и характера Брюллова, а также отдельные факты его биографии.

...будет ли у Вас что-нибудь о Собрании моих сочинений. -- В "Русской мысли" была помещена статья М. Протопопова "Больной талант" (1891, No 12); см. примечание к письму 214.

...некто Бибиков составил какой-то мой "литературный портрет". -- Имеется в виду, по-видимому, Виктор Иванович Бибиков (1863--1892), беллетрист и журналист. Статья его о Лескове в печати не появлялась.

141

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

142

Печатается по автографу (ЦГАЛИ}. Публикуется впервые.

...написал рассказ листа в два... -- "Аскалонский злодей (Из сирийских преданий)" ("Русская мысль", 1889, No 11).

Мердер, Надежда Ивановна (1839--1906) -- беллетристка; писала также под псевдонимом "Северин". Упомянутые Лесковым ее "этюды" были опубликованы в "Историческом вестнике", 1890, NoNo 2, 3.

143

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...была статья только в одном "Нов<ом> в<ремени>"... -- бесподписная статья в No 4761, 2 июня 1889 года. В статье, автором которой, по-видимому, был Суворин, интересно одно припоминание: "Я помню, как покойный Некрасов, прочитав "Запечатленного ангела", жалел о том, что автора этого рассказа по разным либеральным соображениям радикальная журналистика оттолкнула, не дает ему хода в литературе, старается дискредитировать его талант в мнении читателей".

144

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

145

Печатается по тексту книги А. И. Фаресова "Александр Константинович Шеллер (А. Михайлов). Биография и мои о нем воспоминания", СПб., 1901, стр. 137.

Письмо посвящено публикации в "Живописном обозрении" повести "Зенон златокузнец" -- под измененным заглавием "Гора". См. об этом наст. изд., т. 8, стр. 600--607. Повесть была иллюстрирована в журнале Репиным.

146

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 402--403.

...благодетельное учреждение арестовало VI том собрания моих сочинений... -- О цензурном запрещении шестого тома Собрания сочинений Лескова см. наст. изд., т. 6, стр. 667--669, и А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 576--581. Как убедительно показал А. Н. Лесков, материальные убытки, причиненные автору этим запрещением, в конце концов оказались относительно небольшими: 850 рублей.

147

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 403.

В VI томе "толстопузые", говорят, все измарали... -- Письмо написано еще до окончательного решения участи запрещенного тома. "Захудалый род" был разрешен к изданию. 5 октября 1889 года Лесков писал своему врачу Л. Б. Бертенсону: "Попы толстопузые поусердствовали и весь VI том мой измазали. Исчеркали даже роман "Захудалый род", печатавшийся у Каткова... Вот каково "муженеистовство". Это то, что Мицкевич удачно называл "kaskady tyranstwa"... Какие от этого облатки и пилюли принимать надо?.. Что за подлое самочинство и самовластие со стороны всякого прохвоста!" ("Русская мысль", 1915, No 10, стр. 90). А на подаренном Бертенсону экземпляре запрещенного тома Лесковым была сделана следующая надпись: "Божиим попущением книга сия сочтена вредною и уничтожена мстивостью чревонеистового Феоктистова подлого ради угождения Лампадоносцеву" (там же).

148

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...при Алексее Петровиче -- Коломнине.

149

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 403--404.

Посылаю Вам стихотворение Фофанова... -- "Уходят старые глашатаи свободы".

...после смерти Андрея Алекс<андровича> Краевского. --- А. А. Краевский умер 8 августа 1889 года.

...хотел говорить с "важным приставом" -- то есть с Феоктистовым. Лесков использует распространенное четверостишие из сатирического стихотворения Б. Н. Алмазова "Похороны "Русской речи", скончавшейся после непродолжительной, но тяжкой болезни" (1862):

Важен, толст, как частный пристав.

Жертва злобной клеветы,

Пал великий Феоктистов

С двухаршинной высоты.

150

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Неупокоев, Аркадий Ильич (1848--1906) -- управляющий типографией Суворина.

...позвольте напечатать в газете прилагаемое известьице... -- В "Новом времени" никакого "известьица" о предположенном напечатаиии "Зенона" (в "Живописном обозрении") не появлялось.

151

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...прошу Вас переменить эпиграф у "Аскалонского злодея". -- Текст первоначального эпиграфа к "Аскалонскому злодею" не сохранился.

Лукреций, Тит Кар (ок. 99 -- 55 до н. э.) -- римский поэт и философ-материалист.

Ломброзо, Чезаре (род. в 1836 г.) -- итальянский врач-психиатр.

152

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...на марже -- на полях книги.

...письмо Ваше... -- по поводу большого же письма Лескова от 17 октября 1889 года (см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 579--580) с изложением многих претензий к Суворину.

Укор Ваш за мое слово о "небоязни" признаю справедливым... -- Имеются в виду следующие слова из письма Лескова к Суворину от 17 октября 1889 года: "Я не боюсь потерять ничего (подчеркнуто дважды. -- И. А.), да и не боюсь никого, кроме того, кого боится Бисмарк (то есть бога. -- И. А.). Это уж так я привык и таким издохну" (ИРЛИ).

Добродеев, Сергей Емельянович -- издатель журнала "Живописное обозрение".

153

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: А. В. Багрий. Литературный семинарий, вып. II, Баку, 1927, стр. 28--29.

154

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...мои литературные воспоминания... -- Воспоминания не были написаны Лесковым. Можно высказать предположение, что приступом к ним является неоконченная рукопись "Памятные встречи (Отрывки из воспоминаний)", хранящаяся в настоящее время в ЦГАЛИ.

155

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...депешу о стихотворении Величии... -- См. в наст. томе письмо 133.

...остается одна легенда... -- Историческая повесть "Оскорбленная Нэтэта" не была закончена Лесковым. Сохранившиеся отрывки ее опубликованы в "Невском альманахе", вып. 2. Пг., 1917, стр. 145--186.

Иосиф Флавий (ок. 37 -- ок. 95) -- иудейский историк и писатель, автор труда "Иудейская война", который был использован Лесковым для своей повести.

Роман я перечитал... -- "Чертовы куклы".

156

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Цертелев, Дмитрий Николаевич, князь (род. в 1852 г.) -- поэт, редактор журнала "Русское обозрение" (1890--1897), в котором Лесков напечатал несколько своих произведений.

"Родина" -- "еженедельная газета общественная и литературная"; в 1889 году редактором ее был А. А. Каспари. Лесков в газете участия не принимал.

157

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

"Конкуренции" в совпадении сюжета Вашего рассказа... -- О рассказе Суворина "Аскалонская верность" см. письмо 160 и примечание к нему.

Зачем Вы не приняли Черткова... -- Написанный в январе 1887 года рассказ Толстого "Суратская кофейня" был опубликован в "Северном вестнике", 1893, No 1. Чертков пытался склонить Суворина к напечатанию рассказа в "Новом времени", имея в виду распространенность газеты, а также учитывая, что таким образом легче будет провести рассказ через цензуру.

...сбился на тему "Татьяны Репиной". -- Драма Суворина "Татьяна Репина" вышла отдельной книжкой (СПб., 1889) и шла на сценах Петербурга и Москвы. Говоря о "теме" драмы, Лесков, очевидно, подразумевает не сюжет ее -- личную трагедию артистки, отравившейся на сцене после громадного своего сценического успеха, -- но ту проблематику ее (отношения художника и "толпы", значение искусства, соотношение искусства и жизни), которая звучала на сцене в речах и репликах одного из действующих лиц, журналиста Адашева. Эти вопросы были особенно близки в это время Лескову, перекликались с "Чертовыми куклами", над которыми писатель напряженно работал.

Л. Н. отдал "Крейцерову сонату"... в сборник, предпринимаемый в пользу бедствующего семейства... Юрьева. -- В действительности "Крейцерова соната" была напечатана, с цензурными сокращениями, в двенадцатом томе Собрания сочинений Толстого (М., 1891).

158

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

159

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...вроде нашего "Пансальвина"... -- Имеется в виду памфлет на Потемкина -- "Пансальвин, князь тьмы".

Хемницер, Иван Иванович (1745--1784) -- баснописец.

Виницкая-Будзианик, Александра Александровна (род. в 1847 г.) -- беллетристка. В 1890 году в "Русской мысли" ее произведения не появлялись.

160

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Я глубоко тронут, потрясен и взволнован припискою, которую Вы сделали под Вашим сегодняшним рассказом. -- В No 4967 "Нового времени" (1889, 25 декабря) был напечатан рассказ ("предание первых веков христианства") Суворина "Аскалонская верность", сопровожденный следующим примечанием автора: "Рассказ этот основан на том же сказании "Прологов", которое послужило темою для произведения Н. С. Лескова "Аскалонский злодей". Рассказ мой был начат, когда я не знал о существовании этого последнего произведения Н. С. Лескова и прочел только тогда, когда кончил свой рассказ. Много начитанности, труда и таланта вложил в свою повесть Н. С. Лесков. Моя задача была легче, ибо я почти не касался бытовой стороны, которой, напротив, Н. С. занялся с особенною любовью. Если читатель, знакомый с "Аскалонским злодеем", найдет досуг для прочтения моей переработки, он увидит, что в двух рассказах на одну и ту же тему нет ничего общего, кроме темы, Я не разделяю мнения В. П. Буренина, что легенды "Пролога" будто бы незачем обрабатывать, не разделяю не только потому, что в этом сам я повинен, но и потому, что легенды эти, обработанные искусно, могут преобразиться в такие прекрасные вещи, как "Аза" того же Н. С. Лескова, который и открыл этот новый источник для рассказов на нравственные и религиозные темы. Автор". Взволнованность Лескова объясняется не только лестной (особенно в устах скупого на похвалы Суворина, склонного больше к скептически-ироническим оценкам и высказываниям, чем к безоговорочным похвалам) оценкой его труда, но также тем, что это была непосредственная хозяйская отповедь на злостный "Критический очерк" Буренина ("Новое время", 1889, No 4964) по поводу "Аскалонского злодея" и напечатанного в том же "Новом времени" лесковского "письма в редакцию" "Об Иродовой темнице" (см. наст. том, стр. 242).

Яковлева (Ланская), Надежда Владимировна -- беллетристка.

...письма Л. Н--ча... по поводу затевавшегося протеста из-за Надсона... -- См. об этом примечание к письму 63. Письмо Толстого к Буренину, о котором упоминает Лесков, в двух вариантах -- см. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 64, М., 1953, стр. 15--19.

"Муж не властен в теле жены". -- Лесков неверно передает цитату из Первого послания апостола Павла к коринфянам. В нем говорится (глава 7, ст. 4): "Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена".

...зачем было усилие вредить мне... -- Имеется в виду статья Буренина по поводу "Аскалонского злодея".

161

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Я ожидаю себе обещанный Вами экземпляр -- вероятно, особый, "подносной" экземпляр Собрания сочинений либо экземпляр запрещенного шестого тома.

162

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Трубачев, Сергей Семенович (1864--1907) -- сотрудник "Исторического вестника", историк литературы и критик.

Михневич, Владимир Осипович (1841--1899) -- журналист.

Введенский, Арсений Иванович (1844--1909) -- литературный критик. Его статья о Лескове ("Современные литературные деятели. Николай Семенович Лесков"); была напечатана в "Историческом вестнике", 1890, No 5, стр. 393--406; см. письмо 166.

Бибиков, Виктор Иванович -- см. о нем примечание к письму 140.

163

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Быков, Петр Васильевич -- см. о нем примечание к стр. 239. О Лескове напечатал небольшую статью во "Всемирной иллюстрации", 1890, т. XLIII, стр. 333--334, и некролог в "Новом времени", 1895, No 6819.

164

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

"Рассказ кстати: по поводу "Крейцеровой сонаты" я начал... -- Рассказ был опубликован уже после смерти автора ("Нива", 1899, No 30); см. наст. изд., т. 9, стр. 32--49 и 600--601.

165

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Тертуллиан (ок. 160 -- ок. 222) -- раннехристианский богослов, почитался как один "из отцов церкви".

Приходил благоприятель, нюхающийся с монахами... -- Возможно, подразумевается Шубинский.

...подлый и пошлый человек, стоящий на высоте бесправия -- Феоктистов.

166

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Я прочел статью Арсения Иван<овича> Введенского. -- См. примечание к письму 162.

167

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Петр Исаевич Вейнберг (1831--1908) -- поэт, переводчик, литературно-общественный деятель. С Лесковым был знаком с начала его деятельности, однако близко никогда не сходился. Переписка между ними была очень скудна и случайна.

"Славянский сборник" -- неосуществившееся литературное предприятие Вейнберга.

168

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

169

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

...прочел отзыв Трубачееа о "Горе". -- Рецензия С. Т--чева на отдельное издание "Горы" напечатана в "Историческом вестнике", 1890, No 6, стр. 679--681.

Прочел еще Сатина -- то есть. "Отрывок из воспоминаний" А. Д. Сатина "Как я выучился держать себя в сражении" -- "Исторический вестник", 1890, No 6. Сатин, Аркадий Дмитриевич (1834-- 1892) -- военный моряк, автор нескольких статей мемуарного характера.

170

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Готового у меня есть только небольшая сказка "О царе Доброхоте и о простоволосой девке". -- Об этой сказке неоднократно упоминается в последующих письмах Лескова к Лаврову и Д. Н. Цертелеву. В конце концов она была напечатана, с цензурными купюрами и с измененным заглавием ("Час воли божией") в "Русском обозрении", 1890, No 11; см. наст. изд., т. 9, стр. 5--31, 595--597.

171

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: А. В. Багрий. Литературный семинарий, вып. VII, Баку, 1928, стр. 24--25.

"Оскорбленная Нэтэта". -- О замысле этой незаконченной легенды см. примечание к письму 155.

...меня интересуют заботы германского императора... -- Молодой германский император Вильгельм II, вступивший на престол в июне 1888 года, на первых порах многоглаголиво возглашал о своих стремлениях к "реформам", в частности проявлял заботы о рабочем вопросе, о народном образовании и пр. (созыв международной конференции по рабочему вопросу, подготовка международной школьной конференции и др.). Эти "либеральные" мероприятия вскоре сменились откровенно и последовательно реакционной политикой Вильгельма.

...прибаутка, взятая в сборник Л. Н. Толстым. -- См. об этом наст. изд., т. 9, стр. 598--599.

172

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Анатолий Иванович Фаресов (1852--1918), "раскаявшийся" народник-семидесятник, превратившийся вскоре в благополучного обывателя и усердного сотрудника "Исторического вестника", "Вестника Европы" и других благонамеренных изданий, познакомился с Лесковым в конце 80-х годов и вскоре облюбовал для себя удел грядущего биографа писателя. На протяжении двадцати с лишком лет он напечатал о Лескове много статей и целую книгу ("Против течений", СПб., 1904), не утративших значения до сих пор, благодаря массе опубликованных в них писем самого писателя, писем разных лиц к нему, записей беседных высказываний и т. п. По близости своей к издательству Маркса, Фаресову удалось заполучить также часть архива Лескова, впоследствии приобретенную у него А. Н. Лесковым и в настоящее время переданную в ЦГАЛИ. Следует, впрочем, отметить, что публикации Фаресова чрезвычайно небрежны и неточны; сплошь да рядом публикацию лесковского текста он подменяет собственным пересказом, не выделяя его каким бы то ни было способом.

Ясинский... был ко мне снисходителен... -- Отношения Лескова с Ясинским отличались взаимною "нетерпячестью", о характере которой можно судить по воспоминаниям И. И. Ясинского ("Роман моей жизни". Л., 1926, стр. 194--202) и по его роману "Лицемеры" ("Наблюдатель", 1893, NoNo 1--4). См. также примечание к статье Лескова "Нескладица о Гоголе и Костомарове" в наст. томе.

173

Печатается по тексту книги А. И. Фаресова "А. К. Шеллер (А. Михайлов)", стр. 137--138.

Сергей Емельянович -- Добродеев, издатель "Живописного обозрения". См. о нем примечание к письму 152.

174

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Я получил Ваше письмо о "некоторых словах"... -- очевидно, о желательности отдельных замен и исправлений (из цензурных соображений) в посланной Цертелеву сказке "о большом Доброхоте".

175

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: А. В. Багрий. Литературный семинарий. VII. Баку, 1928, стр. 25.

...о "Нэтэте", которую мне затерзал Маркс. -- А. Ф. Маркс предполагал напечатать повесть Лескова "Оскорбленная Нэтэта" в "Ниве", с иллюстрациями художницы Е. М. Бем.

Клюшников, Виктор Петрович (1841--1892) -- реакционный беллетрист, редактор журнала "Нива".

176

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...видел, как Илья видел Егову... -- Лесков имеет в виду библейское предание о пророке Илье (Третья книга Царств), который общался с богом и получал от него повеления, не видя его.

Смеялись над Ал. Толстым... -- Подразумевается последняя сцена трагедии А. К. Толстого "Смерть Иоанна Грозного".

Скоро буду женить сына... -- В 1891 году А. Н. Лесков женился на Ольге Ивановне Лаунерт (род. в 1872 г.), с которой разошелся в начале 1900-х годов.

Орлову вчера же написал... -- А. И. Орлов составил популярную биографию Паскаля (М., 1889--1891). Переговоры с Сувориным, очевидно, должны были касаться издания этой книга.

177

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

178

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 404.

"Поумнел" положительно очень хорошая вещь. -- Повесть Боборыкина "Поумнел" напечатана в "Русской мысли", 1890, No 10--12.

"Тартарен" -- "Тартарен из Тараскона", роман Альфонса Додэ.

Ге, Николай Николаевич (1831--1894) -- художник, сблизился с Лесковым в конце 80-х годов, на почве общего для них увлечения идеями Толстого.

179

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Пришлите мне дефектов -- то есть дефектные листы журнала со сказкой Лескова "Час воли божией", вместо отдельных оттисков.

180

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...моему родственнику, печатающему свое сочинение... -- Н. М. Бубнову (пасынку Лескова), печатавшему свою диссертацию "Сборник писем Герберта, как исторический источник" (3 тома, СПб., 1888--1890).

181

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...благодарю Вас за критику. -- Как явствует из дальнейшего, Суворин написал Лескову письмо по поводу сказки "Час воли божией".

182

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 77--79.

Получил я Ваши ободряющие строчки... -- по поводу рассказа Лескова "Под рождество обидели (Житейские случаи)" -- "Петербургская газета", 1890, No 354, 25 декабря. Письмо Толстого не сохранилось, однако сущность его оценки явствует из параллельных высказываний писателя в письмах к другим лицам. Так, В. Г. Черткову он писал 17 января 1891 года: "Какая прелесть! Это лучше всех его рассказов". Позднее Толстой включил рассказ, в своей обработке, в "Круг чтения". Сохранился также валик с записью чтения Толстым этого рассказа для детей яснополянской школы (см. М. Поляновский. Живая речь Л. Н. Толстого -- "Литературная газета", 1940, No 47).

..."двистительно"... -- из реплик Второго мужика в пьесе Толстого "Плоды просвещения".

...о присланном ему от Ч<ерт>кова рассказе... -- "Франсуаза".

Гнилозубый Аполлон -- Аполлон Николаевич Майков (1821 -- 1897), поэт, исполнявший, начиная с 1889 года, обязанности председателя комитета цензуры иностранной. По воспоминаниям А. Н. Лескова, к Майкову "отношение отца было почтительно-холодное. Он ценил его поэтическую форму, но не мог простить ему ни его чиновного генеральства, ни его сухой манеры генерала от литературы" ("Вестник литературы", 1920, No 7 (19), стр. 6).

"Брат Яков" -- Я. П. Полонский, который также служил в комитете цензуры иностранной.

...и "стих" против Вас сочинил... -- стихотворение Полонского "После чтения "Крейцеровой сонаты".

...и Никанора стихом же оплакал... -- Стихотворение Полонского на смерть архиепископа Никанора (Бровковича, 1826--1890) неизвестно.

Страхов стал лепетать какой-то вздор. -- По-видимому, имеются в виду полемические выступления Николая Николаевича Страхова (1828--1896), критика и философа, по поводу статей Владимира Соловьева о книге Н. Я. Данилевского "Россия и Европа".

Энгельгардт, Александр Николаевич (1832--1893) -- профессор-химик, был в 1870 году выслан из Петербурга и, поселившись в Смоленской губернии, занялся сельским хозяйством. О своих занятиях и наблюдениях написал "Письма из деревни" (в "Отечественных записках" и отдельно) -- книгу, которую высоко ценил Ленин. Слух о поступлении Энгельгардта на государственную службу не подтвердился.

Головин, Константин Федорович (1843--1913) -- реакционный беллетрист и критик (псевдоним -- К. Орловский).

И Менделеев "тамо же приложися"... -- Дмитрий Иванович Менделеев (1834--1907) после вынужденного ухода из Петербургского университета был назначен членом Совета торговли и мануфактур.

Видеть Вас очень жажду... -- Поездка к Толстому в январе 1891 года не состоялась.

Чистокровный нигилист А. Михайлов (Шеллер) ругает... Н. Н. Ге. -- "Нигилистом" Лесков называет Шеллера за то, что в его романах неоднократно выводились (с большим сочувствием) "люди шестидесятых годов". В бесподписной заметке редактировавшегося Шеллером "Живописного обозрения", 1891, No 1, стр. 13, по поводу выставки передвижников писалось: "На этой же выставке фигурировала несколько дней приобретшая печальную известность картина Ге "Христос перед Пилатом". В свое время мы подробно писали про эту картину, служащую наглядным примером, до какого искажения, художественного и исторического, может дойти извращенная фантазия художника". В том же номере журнала помещен рисунок С. Верещагина "Посещение больной о. Иоанном Сергиевым"; о нем также упоминает Лесков.

А заметьте, что этот их "отец Иоанн" называется "Иван Ильич". -- Лесков обращает внимание своего корреспондента на совпадение имени и отчества Иоанна Кронштадтского и героя повести Толстого.

Повесть моя еще у меня... -- "Полунощники".

183

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 83.

Цензура не пропускает рассказа "Дурачок"... -- Этот рассказ Лескова был напечатан в журнале "Игрушечка", 1891, No 1.

Пеликан, Александр Александрович (1848--1915) -- цензор Петербургского цензурного комитета.

Тюфяева -- А. П. Пешкова-Толиверова (ее фамилия по второму замужеству).

184

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 84--85.

Рассказ Ч<ерт>кову пошлите -- то есть рассказ "Дурачок" для издания в "Посреднике". Издание не состоялось, возможно потому, что рассказ не понравился Толстому. Об этом он писал (17 января 1891 года) Черткову, поясняя, что в рассказе этом "нет искренности".

"Христос в гостях у мужика" запретили. -- Этот рассказ Лескова был напечатан в "Игрушечке", 1881, No 1, и предполагался к выпуску отдельной книжечкой в "Посреднике". Издание было осуществлено в апреле 1891 года.

Сегодняшняя статья... -- статья некоего Евгения Львова "Замена иудейской печати фарисейскою" ("Новое время", 1891, 8 января), в которой повествовалось, что в борьбу "кагальных мужей еврейского совета" вовлечена часть русской печати, задача которой -- "возбуждать симпатии к евреям и мирить с их явною равноправностью русское общество".

Повесть свою... -- "Полунощники".

Об Энгельгардте сказывают что-то мудреное. -- А. Н. Энгельгардт хлопотал о правительственной субсидии для продолжения своих опытов по минеральному удобрению почвы.

Книжечка "Новый английский милорд Георг" -- книжка А. Юрьевой "Новая повесть о приключениях английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики-Луизы". М., 1891. Издавая эту и подобные ей книжки, руководители "Посредника" стремились вытеснить из народного обихода пошлые и безграмотные повести и сказки, распространявшиеся лубочными издателями.

Горбунов -- И. И. Горбунов-Посадов. "Еруслан" им не был написан, как и "Бова-королевич" -- Лесковым.

Посмотрите, чем "Родина" начала венец нового лета... -- В No 1 журнала "Родина" был помещен портрет Победоносцева.

185

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 86--88.

...дал ему прочесть Ваше письмо, в месте, касающемся рассказа. -- Письмо Толстого к Лескову не сохранилось. Речь в нем шла о рассказе "Франсуаза", напечатанном в "Новом времени", 1891, No 5366, 5 февраля, без подписи.

"Сказание о протяженносложенном братце Иакове". -- Шуточное "сказание" это, посвященное Полонскому, не сохранилось.

Вышнеградский, Иван Алексеевич (1831--1895) -- министр финансов. Намек Лескова имеет в виду слухи об обогащении Вышнеградского игрой на бирже -- беспроигрышной, в его положении.

...ходит к нам в больницу... -- Последние годы жизни Лесков жил в доме (Фурштатская ул., No 50), где помещалась женская больница "Общины сестер милосердия во имя Христа спасителя".

...в день его юбилея... -- 12 декабря 1890 года отмечалось тридцатилетие "деятельности" Иоанна Кронштадтского.

Михайловский, Василий Яковлевич (1834--1910) -- протоиерей, автор религиозно-нравственных брошюр и листовок.

186

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 90--92.

...за Ваши письма. -- Упоминаемые здесь письма Толстого к Лескову не сохранились.

Елисеев, Григорий Захарович (1821--1891) -- публицист, один из редакторов "Отечественных записок" после смерти Некрасова.

Шелгунов, Николай Васильевич (1824--1891) -- публицист, революционер и демократ. Скончался 12 апреля 1891 года.

"Родину" я Вам послал... -- Портрет Победоносцева в "Родине" (см. примечание к письму 184) сопровождался подхалимской характеристикой его как "одного из замечательных государственных людей". "Опытный государственный ум, -- писалось дальше, -- обширная начитанность, глубокие знания, определенность и твердость убеждений дают Константину Петровичу право всюду занимать первое и видное место".

В "Нов<ом> вр<емени>" много военных инженеров... -- Лесков имеет в виду ближайших сотрудников газеты В. К. Петерсена и A. Н. Маслова (А. Бежецкий), крайне недоброжелательно к нему относившихся.

"Поша" -- П. И. Бирюков.

Руган, Иван Дмитриевич -- один из последователей Толстого.

Вчера он привез мне свою книгу... -- большой мистический труд B. С. Соловьева "История и будущность теократии (Исследование всемирно-исторического путл к истинной жизни)", т. 1, Загреб, 1887.

Он оке не читал Вашей "Критики догматич<еского> богословия" Макария. -- Имеется в виду трактат Толстого, написанный еще в 1881 году, запрещенный цензурою и обращавшийся в списках и гектографированных оттисках. Макарий (Булгаков, 1816--1882) -- митрополит московский, духовный писатель и богослов. Его "Догматическое богословие" имело широкое распространение.

Получили ли мою заметочку под заглавием "Обуянная соль"? -- Заметка эта была напечатана в "Петербургской газете", 1891, No 12; в ней Лесков полемизировал с критиками его рассказа "Под рождество обидели".

187

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Данное письмо является образцом сложной и обоюдно заостренной "при" между Лесковым и Чертковым, о которой писатель упоминает походя в письме к Толстому 20 января 1891 года.

188

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Макс, Габриель (род. в 1840 г.) -- чешский художник-мистик.

Лебрень, Шарль (1619--1690) -- французский художник, основатель и первый директор французской Академии художеств.

Норденштрем, Ласточкин -- знакомые З. П. Ахочинской.

...четвертую работу со мною... -- то есть иллюстрирование книжек Лескова для "Посредника".

189

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 405.

Потапенко, Игнатий Николаевич (1856--1929) -- писатель. В первой половине 90-х годов оживленно сотрудничал в "Русской мысли" (рассказ "Шестеро", повести "Клавдия Михайловна" и "Подвальный этаж", романы "Любовь", "Смертный бой" и др.).

190

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 359.

Переписка Лескова с его пасынком Борисом Михайловичем Бубновым (1860--1904) охватывает очень незначительный период времени (1891--1893; одно письмо Бубнова относится к 1888 году) и почти целиком посвящена попыткам пристроить в печать переводы Бубнова из английских поэтов. Более широкий интерес представляют высказывания Лескова в письмах по различным литературным вопросам, а также его размышления по вопросам философско-этическим. Сохранилось 33 письма Лескова к Бубнову, опубликованных в сборнике "Шестидесятые годы"; письма Б. М. Бубнова (кроме двух -- в ЦГАЛИ) не сохранились.

"Паризина" -- поэма Байрона. Существует во многих русских переводах, перечисление которых см. в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 376.

Михаловский, Дмитрий Лаврентьевич (1828--1905) -- переводчик Байрона, Шекспира, Лонгфелло и других английских поэтов. "Паризину" не переводил.

191

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 358.

Переводы Козлова. -- Имеются в виду переводы ряда поэм Байрона ("Дон-Жуан", "Чайльд-Гарольд" и др.). Козлов, Павел Алексеевич (1841--1891) -- поэт и переводчик.

Аверкиев, Дмитрий Васильевич (1836--1905) -- драматург, искусствовед, беллетрист. Его перевод "Гамлета" появился в печати в "Русском обозрении", 1895, NoNo 1--4.

192

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 359--360.

В последней книжке "Недели" есть хорошая (сведущая) критическая заметка... -- Лесков имеет в виду заметку о книге "Поэмы Оссиана, Джемса Макферсона. Исследование, перевод и примечания Е. В. Балобановой". СПб., 1890 ("Книжки "Недели", 1891, No 4).

Балабина -- Балобанова Екатерина Вячеславовна (1847-- 1918) -- историк литературы, преподавательница Бестужевских высших женских курсов в Петербурге.

Макферсон, Джемс (1736--1796) -- английский поэт, автор получившей широчайшую известность поэтической мистификации -- "Песен" шотландского барда (сказителя) Оссиана.

193

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 406--407.

Поездка наша... -- к Л. Н. Толстому.

...я написал небольшую повесть... -- "Полунощники".

Воспоминания эти называются: "Нашествия варваров"... -- Как явствует из письма 194, рукопись "Нашествий варваров" была доставлена в редакцию "Русской мысли", но в печати не появилась -- "по цензурным условиям и потому, что живы были еще лица, выведенные в этих воспоминаниях" ("Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 406). Местонахождение рукописи в настоящее время неизвестно.

...по рассказам Жомини... -- вероятно, барона Жомини; Александра Генриховича (1814--1888), дипломата, видного чиновника министерства иностранных дел, историка.

...потрудитесь сговориться об этом с триумвиратом... -- то есть с основными членами редакции "Русской мысли" -- В. М. Лавровым, М. А. Саблиным и М. Н. Ремезовым.

...как воспоминания Михайловского... -- Воспоминания Николая Константиновича Михайловского (1842--1904), критика и публициста, печатались в "Русской мысли", начиная с марта 1891 года. Печатание растянулось на несколько лет.

...работу Потапенко. -- См. письмо 189.

194

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 407--409.

Новикова, Ольга Алексеевна (1840--1922) -- реакционная публицистка; сотрудничала в английских газетах.

Икскуль фон Гильденбанд, Варвара Ивановна, баронесса -- светская дама-благотворительница.

Комаров, Виссарион Виссарионович (1838--1907) -- реакционный публицист, в 1876 году начальник штаба сербской армии при главнокомандующем Черняеве.

"Редедя" -- сами знаете кто. -- По-видимому, Лесков, вслед за Щедриным, назвал именем летописного князя касогов генерала Михаила Григорьевича Черняева (1828--1898), участника завоевания Средней Азии, а в 1876 году -- командующего сербской армией в ее борьбе с турками.

Соловьева видаю довольно часто... -- то есть Владимира Сергеевича Соловьева. Он был тем "сторонним человеком", который свел Лескова с "Вестником Европы".

Данилевского, я думаю, можно оставить... -- вероятно, Григория Петровича Данилевского, беллетриста.

К осени хочу отделать и прислать Вам и третью часть "Чертовых кукол". -- Вторая и третья части романа Лескова в печати не появлялись; рукопись их не сохранилась. См. наст. изд., т. 8, стр. 627--631.

Посылаю Вам мое письмо к Влад<имиру> С<ергеевичу> Соловьеву. -- Письмо не сохранилось. В нем Лесков, по-видимому, касается упоминаемой ниже статьи Соловьева "Идолы и идеалы" ("Вестник Европы", 1891, NoNo 3, 6).

Жемчужников, Алексей Михайлович (1821--1908) -- поэт.

195

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 361--362.

Вчера получил твое письмо от 10 мая. -- Письмо находится в ЦГАЛИ.

Я был не только обрадован, но растроган твоим хорошим рассуждением. -- Бубнов пренебрежительно отзывался в своем письме о "поэтах любви и воспевания красот любимых предметов".

Берне, Людвиг (1786--1837) -- немецкий публицист-демократ. Лесков ссылается на его отрывок "Из дневника", однако неточно передает мысль Берне. Последний пишет: "Для какого же возраста предназначает нас рождение? Для какого возраста подготовляем мы себя?.. Для всех возрастов! Да, так должно было бы делаться, но так не делается. Мальчик приносится в жертву юноше, юноша -- мужу, муж -- старику" и т. д.

"О, если бы такое сердце я нашел!.." -- неточная цитата из "Дон-Жуана" А. К. Толстого.

Я об этом был вызван написать. -- Имеется в виду рассказ "Под рождество обидели".

Помни Гете... -- Цитата взята из книжечки "Изречения в прозе Гете". СПб., 1885, стр. 3.

196

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 362.

...превосходная повесть Потапенко... -- Повесть "Генеральская дочь" была напечатана в "Книжках "Недели", 1891, NoNo 3--5.

197

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 362--363.

Появилось историческое воспоминание о Гоголе... -- См. наст. том, стр. 652--653.

...профессоров неволинской поры. -- Неволин, Константин Алексеевич (1806--1855) -- профессор-юрист; в 1835--1843 годах был преподавателем, а затем ректором Киевского университета.

...дядю Михайла Степановича... -- М. С. Савицкого, брата жены Лескова Екатерины Степановны, киевского старожила.

198

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 104--106.

...к Вам ездил Суворин... -- Суворин посетил Толстого в Ясной Поляне в начале июня 1891 года и по возвращении рассказал об этой поездке в своих "Литературных заметках" ("Новое время", 1891, 7 июня).

...большой неурожай хлеба, угрожающий голодом. -- Летом 1891 года в печать, несмотря на всяческие цензурные препятствия, начали проникать сведения о громадном недороде, постигшем восточные губернии Европейской России и захватившем правительство врасплох. Под давлением передовой общественности правительство оказалось вынужденным допустить общественную инициативу в организации борьбы с голодом. В борьбе с голодом принял участие Толстой.

Тамбовское письмо Шелеметьевой... -- Тамбовская помещица Е. П. Шелеметьева, иногда выступавшая в качестве беллетристки, напечатала большой очерк о наступающем голоде в "Новом времени" (1891, No 5495).

Пожалуйста, скажите мне что-нибудь на потребу. -- Толстой ответил Лескову большим письмом, отрывки из которого опубликовал Фаресов в газете "Новости", 1891, No 244. Полностью письмо Толстого см. в Полном собрании сочинений, т. 66, стр. 11--12.

Ивана Ильича бы, что ли, послали... -- то есть Иоанна Кронштадтского.

...прилагаю Вам копию... -- Посланное Толстому письмо "некоей Боголеповой" не сохранилось.

Хилков, Дмитрий Александрович, князь (1858--1914) -- последователь Толстого. 1 августа 1890 года написал Толстому большое письмо с описанием посещения его Иоанном Кронштадтским; письмо получило широкое распространение в списках, одним из которых владел Лесков.

Суворин хорошо сделал, что сказал о "Мимочке". -- На повесть Л. И. Веселитской-Микулич (о ней см. ниже, примечание к письму 227) "Мимочка на водах" ("Вестник Европы", 1891, NoNo 2, 3) Суворину указал Толстой "как на вещь талантливую и написанную, вероятно, женщиной". Суворин написал о ней большую статью в "Новом времени", 1891, 7 июня.

"Житель"... написал о "толстовцах". -- Имеется в виду фельетон А. А. Дьякова, писавшего под псевдонимом "Житель", "О толстовцах"-- "Новое время", 1891, 16 июня.

Атава... написал глупость. -- Фельетон Атавы (С. Н. Терпигорева) "Еще по поводу "Мимочки на водах" ("Новое время", 1891, 9 июня) посвящен вопросу, "достоин ли сочувствия и участия" муж Мимочки, генерал Спиридон Иванович, которому она изменила "на водах".

Прочитал теперь Гелленбаха... -- то есть книгу немецкого философа Людвига фон Геллелбаха (1827--1887) "Человек, его сущность и назначение с точки зрения индивидуализма" (СПб., 1895).

199

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 108--110.

Письмо Ваше о разноклёвах получил... -- В письме к Лескову 4 июля 1891 года Толстой писал: "... дело все в разделении хлеба, который был у людей. Если этот хлеб, который был и есть теперь, или ту землю, или деньги, которые есть, разделили так, что остались голодные, то трудно думать, чтобы тот хлеб или деньги, которые дадут теперь, -- разделили бы лучше. Только новый соблазн представят те деньги, которые вновь соберут и будут раздавать. Когда кормят кур и цыплят, то если старые куры и петухи обижают -- быстрее подхватывают и отгоняют слабых, -- то мало вероятного в том, чтобы, давая больше корма, насытили бы голодных. При этом надо представлять себе отбивающих петухов и кур ненасытными. Дело все в том, -- так как убивать отбивающих кур и петухов нельзя, -- чтобы научить их делиться с слабыми. А покуда этого не будет, -- голод всегда будет".

...в затеваемый "сборник" не пойду. -- Лесков, действительно, не принял участия ни в одном из литературных сборников, доход с которых предназначался на помощь голодающим.

Цвингли, Ульрих (1484--1531) -- швейцарский религиозный реформатор, отстаивавший подчинение церковных дел интересам бюргерства, нарождавшейся буржуазии.

Лютер, Мартин (1483--1546) -- немецкий религиозный реформатор, пытавшийся сочетать религиозную реформацию с сохранением феодальных отношений.

Есть тут и "тип"... -- Этот "тип" (Ефим Дмитриевич Волков) был обрисован позднее Лесковым в рассказе "Загон" ("Книжки "Недели", 1893, No 11). См. наст. изд., т. 9, стр. 356.

200

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 114--115.

Был рад, получа от Вани Горбунова письмо... -- Письмо не сохранилось.

Прилагаю описание чудес Ивана Ильича в Ярославле. -- "Описание" (газетная вырезка, приложенная к письму) не сохранилось.

201

Печатается по тексту, опубликованному в книге А. И. Фаресова "Александр Константинович Шеллер (А. Михайлов)", стр. 138.

...пробегите препровождаемый при сем запас стихотворных опытов... -- Б. М. Бубнова.

202

Печатается по тексту, опубликованному в книге А. И. Фаресова "Александр Константинович Шеллер (А. Михайлов)", стр. 139.

203

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 365--366.

Еще Тредьяковский говорил... -- Далее неточная цитата стихотворения Василия Кирилловича Тредиаковского (1703--1769) "Песенка, которую я сочинил еще будучи в московских школах, на мой выезд в чужие края".

Этюд из Шопенгауэра о "писательстве" -- подборка высказываний немецкого философа-идеалиста Артура Шопенгауэра (1788-- 1860) "О писательстве и о слоге" ("Русское обозрение", 1891, No 8).

204

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 115--116.

Относительно публикации Фаресовым письма Толстого к Лескову см. наст. том, примечание к письму 198. Письмо Толстого вызвало ряд газетных откликов и, как писал Михайловский, "многих, и в том числе и почитателей гр. Толстого, неприятно поразило, надо сказать, извилистостью своей мысли и своею доктринерскою черствостью" ("Русская мысль", 1892, No 1). Лесков откликнулся на это выступление Михайловского заметкой в "Петербургской газете", 1892, No 19, 20 января (подпись: "Н."), где писал: "Г. Михайловский налегает на Льва Толстого за жестокие чувства, выраженные будто в его частном письме, попавшем в печать при злополучном участии слишком поспешного постороннего лица и газеты, которая была слишком невнимательною к своему праву оглашать попавший в руки редакции список с частного письма, не предназначенного для печати. Но ведь г. Михайловскому, надеемся, должно быть известно, -- даже не может не быть не известно, что упоминаемое письмо Л. Н. Толстого к одному литератору напечатано в "Новостях" не в целом виде, а с очень значительными и весьма существенными исключениями важных мест и мыслей, и что исключения эти сделаны не Л. Н. Толстым и не литератором, к которому письмо было писано, а сделаны эти вымарки произвольно и бесправно -- или редактором "Новостей", или тем лицом, которое сочло себя вправе доставить список с письма в "Новости" для его опубликования". Еще раньше, в бесподписной заметке "Голодные харчи Толстого" ("Петербургская газета", 1891, No 305, 6 ноября), приводилась запись беседы с некиим "литератором" (то есть Лесковым), к которому было адресовано письмо Толстого и который подчеркивал собственную непричастность к публикации.

...пожелал скинуться "Фрейшицом"... -- то есть "волшебным стрелком": Лесков каламбурно обыгрывает название оперы Вебера.

205

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 366.

Посылаю тебе... это письмо -- письмо к Лескову Ф. Ф. Александрова от 9 сентября 1891 года, с уведомлением, что перевод "Паризины" будет напечатан в октябрьской книжке "Труда".

"Молю: не надевай одежды лицемерия..." -- Здесь и дальше цитаты (не всегда точные) из напечатанных в "Северном вестнике", 1891, No 7, переводов В. Л. Величко из Омар-Хайяма.

206

Печатается по тексту, опубликованному в книге А. И. Фаресова "Александр Константинович Шеллер (А. Михайлов)", стр. 139.

В ответном письме Шеллер сообщал о своем намерении напечатать несколько стихотворений Б. М. Бубнова в ноябрьских номерах "Живописного обозрения" и просил, чтобы автор сам пришел в редакцию. Однако стихи напечатаны не были.

207

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 368--369.

...часть меня большая от тлена убежит... -- неточная цитата из стихотворения Г. Р. Державина "Памятник".

Леопарди, Джакомо (1798--1837) -- итальянский поэт-романтик.

Очень рад, что имя, представляющее опасность для домашнего спокойствия, не произносится -- имя женщины, с которой сошелся Бубнов, несмотря на противодействие родных. Этому вопросу посвящен ряд неопубликованных писем Лескова к Б. М. Бубнову.

Я действительно говорил с Колей -- Н. М. Бубновым. См. о нем выше, примечание к письму 132. Вопреки заявлению настоящего письма, его отношения с Лесковым были обоюдно весьма холодными и даже враждебными.

Андрей -- А. Н. Лесков. Б. М. Бубнов прислал ему доверенность на получение гонорара за перевод "Паризины".

Я с нее кое-что зачертил... -- Отдельные черты Варвары Алексеевны Морозовой переданы Лесковым в образе купеческой дочки Клавдиньки из "Полуношников".

208

Печатается впервые по автографу (ИРЛИ).

Выразительный комментарий к настоящему письму см. в книге А. Лескова "Жизнь Николая Лескова", стр. 591--593.

209

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 355.

С Михаилом Матвеевичем Стасюлевичем (1826--1911). умеренно-либеральным профессором-историком, издателем умеренно-либерального "Вестника Европы", на протяжении многих лет Лесков не имел никаких отношений -- ни литературных, ни личных. Всячески подчеркивая либеральную репутацию своего журнала, Стасюлевич упорно отвергал попытки общих знакомых порекомендовать замечательного беллетриста журналу, почти всегда страдавшему от отсутствия художественно полноценного материала. В свою очередь, и Лесков не скупился на едкие выпады по адресу Стасюлевича и его журнала -- и в печати и в личной переписке. Тем значительнее оказываются попытки редакции "Вестника Европы" привлечь Лескова к участию в журнале, наметившиеся в начале 90-х годов; существенную роль в этом сыграл B. С. Соловьев, однако его вмешательство не имело бы успеха, если бы в самой общественной позиции писателя и в отношениях к нему прогрессивных и либеральных кругов не произошел сдвиг (см. вводную заметку к комментариям наст. тома). Участие Лескова в "Вестнике Европы" оказалось случайным: Стасюлевич напечатал "Полунощников", статью "Сибирские картинки XVIII века", однако отказался от помещения наиболее характерных для Лескова последних лет его литературной деятельности произведений -- "Зимний день" и "Заячий ремиз": они оказались слишком резкими для "либерального", но вполне благонамеренного журнала.

Я получил с почты заказное письмо от Вас... -- См. примечание к статье "Замогильная почта Гончарова" в наст. томе.

...поблагодарить Вас за напечатание моей работы... -- "Полунощники" напечатаны в "Вестнике Европы", 1891, No 11--12.

...я некоторым образом был причиною к грубостям, выраженным за меня вашему изданию. -- Вероятно, имеется в виду отрицательный отзыв о "Полунощниках" И. Залетного (псевдоним И. А. Гофштеттера) в "Русском богатстве", 1891, No 11, стр. 162--164.

210

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...опасения по поводу... моей рукописи. -- Речь идет о рукописи "Заячьего ремиза".

211

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

"Женские типы по Прологу". -- Эта работа предлагалась и другим редакциям ("Русская мысль", "Исторический вестник"), но безуспешно.

Есть в редакции "Русск<ой> мысли" мой очерк -- "Заячий ремиз".

212

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Содержание письма объясняется предыдущим письмом к Цертелеву и примечанием к нему.

213

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: А. В. Багрий. Литературный семинарий, вып. VII, Баку, 1928, стр. 25--26.

Диллон, Эмилий Михайлович (1854--1933) -- ученый-востоковед, публицист; в 80--90-х годах жил в России, преподавал в Харьковском университете, посылал корреспонденции в английские влиятельные газеты.

...она называлась "Нашествие варваров"... -- Работа над повестью свелась не только к перемене заглавия, но также к освобождению ее от многих политических намеков, первоначально в ней бывших. См. наст. том, письмо 193.

Талант ли у меня или не талант, но почему же он "больной"? -- Эта реплика имеет в виду только что появившуюся статью М. А. Протопопова о Лескове -- "Больной талант"; см. примечание к следующему письму.

214

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликована в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 381.

Настоящее письмо к критику Михаилу Алексеевичу Протопопову (1848--1915) написано Лесковым по поводу статьи "Больной талант", напечатанной в "Русской мысли", 1891, No 12, стр. 258--297. Об этой статье Лесков писал В. А. Гольцеву (20 декабря 1891 года): "Статья очень хорошая, обстоятельная, ясная и справедливая. Лет 15--20 назад многие его замечания помогли бы мне избежать множества ошибок, о которых я, конечно, сожалею. Но есть и несправедливости -- например, о Райнере и Лизе в "Некуда". В их словах он мог бы найти сочувствие автора тогдашнему протесту, а он их-то и не заметил. И название "Больной талант" не метко. У меня был "тугой рост". Я долго ходил на помочах -- боялся, и со страху говорил по-детски. А зла у меня не было, и я всегда был независим и искренен. Замечание его о переломе с момента "хорошо прочитанного евангелия" очень верно. Тут я увидел неправды тех, от кого ранее ждал правды, и, бросив помочи, пошел на своих ногах, и иду так. Произошло не "выздоровление", а "возраст". Впрочем, статья очень хорошая, и положительно самая лучшая из всех, какие я о себе читал. Вы бы очень обязали меня, если бы написали мне адрес Протопопова, прибавя и то, как его зовут. Я хочу его поблагодарить" (сборник "Памяти В. А. Гольцева". М., 1910, стр. 250--251).

Говоря об авторе, "хотя не законченном, но самозаключившемся"... -- перифраза следующего замечания Протопопова: "Деятельность г. Лескова хотя не кончена, но заключена, для нее наступает история, и о ней можно судить sine ira".

Белоярцевы, Райнер, Лиза -- персонажи романа "Некуда".

215

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

"Дебюты" мои меня не радуют и не печалят -- вероятно, дебют в "Вестнике Европы" ("Полунощники").

Ан<атолий> Ф<едорович> Кони заботился сблизить меня с "В. Е.". -- С. А. Рейсер сообщил рассказ А. Ф. Кони, "как однажды, когда он рекомендовал Стасюлевичу, испытывавшему в это время недостаток в беллетристическом материале, воспользоваться рассказом Лескова, последний ответил: "Что вы! Лескова я печатать в "Вестнике Европы" не буду" ("Шестидесятые годы", стр. 356).

Зубров, Петр Иванович (1823--1873) -- актер Александринского театра (с 1850 года).

216

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...над Л. Н. "смеются"... -- вероятно, в связи с запрещением цензурою статьи "О голоде" (в журнале "Вопросы философии и психологии"), а затем появлением ее в "Книжках "Недели", 1892, No 1, со значительными цензурными купюрами.

217

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...не острее статей Ключевского... -- то есть его книги "Древнерусские жития святых как исторический источник" (М., 1871).

218

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

219

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

220

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 370--371.

Друммонд, Генри (1851--1897) -- английский естествоиспытатель и богослов. Его брошюра, о которой пишет Лесков, пользовалась большим успехом в Англии; русское издание: М., 1892.

"живущий в движении естества" -- возможно, неточная цитата из оды Державина "Бог":

Живый в движенья вещества.

221

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Возвращенная Суворину пачка его писем к Лескову, вероятно, была затем уничтожена: по крайней мере ее нет в составе большого архива Суворина в ЦГАЛИ.

222

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге "Письма русских писателей к Суворину", стр. 85--86.

Мяса не ешьте. -- К этому времени Лесков стал убежденным вегетарианцем и всячески пропагандировал вегетарианство (см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 613--619).

223

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Письмо вызвано появлением в "Русском обозрении" (1892, No 10) статьи Г. П. Георгиевского (1866--1938) "Апокрифическое сказание", или литературная фальсификация", посвященной разбору легенды Лескова "Невинный Пруденций" ("Родина", 1891, NoNo 1--6, и отдельно: М., 1892). Сопоставляя лесковскую легенду с соответствующей легендой Патерика, Георгиевский констатировал, что Лесков передал последнюю "неверно", "придав рассказу свою собственную тенденцию и отбросив из него все, что говорит или напоминает о церкви и ее исконных установлениях и порядках". В результате, продолжает Георгиевский, "слово от Патерика из благочестивого и строго церковного "слова" превратилось в тенденциозный набор пустых фраз грубого материализма".

...не красноносого... -- то есть не Александра Ивановича Георгиевского (1830--1911), председателя ученого комитета министерства народного просвещения, многолетнего недоброжелателя Лескова.

...прилагаю Вам при этом подлинное письмо большого художника... -- Письмо Гончарова к Лескову по поводу "Невинного Пруденция" не сохранилось.

224

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 122.

Ан<атолий> Ф<едорович> Кони вчера прислал мне письмо... -- Обращение Кони (бывшего в это время обер-прокурором сената) к Лескову было вызвано усилением борьбы царского правительства и официальной церкви с религиозным инакомыслием. См. об этом воспоминания А. Ф. Кони "На жизненном пути", т. I, СПб., 1912, стр. 538--569.

Новицкий, Орест Маркович (1806--1884) -- профессор философии Киевского университета. Лесков имеет в виду его диссертацию "О духоборцах" (Киев, 1832; изд. 2-е: Киев, 1882). Отвечая на не дошедшее до нас письмо Толстого, Лесков в письме от 9 декабря 1892 года уточнял свои суждения об этой книге: "У магистра Новицкого... обстоятельно изложена история рационализма и основания, по которым русск<ие> религиозн<ые> рационалисты уходят от общения с церковниками. Никто этого не сделал с лучшею основательностью и краткостию (и наивностию), как Орест Новицкий, книга которого уничтожена, а его Ник<олай> Павл<ович> хотел "на шкуру выворотить", но позабыл это сделать и сделал профессором" ("Письма Толстого", стр. 123). Сообщение об уничтожении книги Новицкого не соответствует действительности.

225

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 126--128.

Сытин, Иван Дмитриевич (1853--1936) -- издатель. В 80--90-е годы отчасти находился под влиянием Толстого, принимал деятельное участие в работе "Посредника".

...чтобы навестить меня... -- 1 января 1893 года Лесков писал об этом А. Л. Волынскому: "Хотите слышать о прекрасном? Слушайте: Лев Николаевич позавчера собрался ко мне, чтобы навестить меня... Успокоительное известие его остановило. Зная его нелюбовь к Петербургу и нежелание быть здесь ни для чего, что я чувствовал при этом известии и... как я заплакал. Рад однако, что не поехал" (А. Л. Волынский. Н. С. Лесков. Пгр., 1923, стр. 217--218).

Я читал главы из книги "О жизни"... -- Книга Толстого под этим заглавием была выпущена в 1888 гаду в Москве, но запрещена цензурой, уничтожившей весь тираж. Однако некоторая часть тиража уцелела и распространялась нелегально. В 1889 году отдельные главы книги печатались в газете "Неделя" (NoNo 2--4), под заглавием: "Мысли о жизни. Страх смерти". Возможно, именно этой публикацией и пользовался Лесков.

...в Федоне... -- то есть в диалоге Платона "Федон" -- о предсмертных беседах Сократа с друзьями.

226

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в книге "Письма Толстого", стр. 129--131.

Горячо благодарю Вас, Лев Николаевич, за Ваше письмо. -- Письмо это не сохранилось. В нем, очевидно, речь шла о смерти и страхе смерти; там же было выражение, которое повторяет Лесков: "у нее кроткие глаза" (о смерти).

Лебединцев, Феофан Гаврилович (1828--1888) -- редактор "Киевской старины".

"Сев<ерному> вестнику" желаю всякого успеха... -- В первой книжке "Северного вестника" за 1893 год, кроме "Пустоплясов" Лескова, напечатан также рассказ Толстого "Суратская кофейня". С начала 1893 года начинается сближение Лескова с редакцией журнала, его издательницей Л. Я. Гуревич, постоянным критиком журнала А. Л. Волынским и другими сотрудниками.

Письма Смирновой о Гоголе и о Пушкине. -- В "Северном вестнике" (1893--1894) печатались так называемые "Записки" Александры Осиповны Смирновой (1809--1882), бывшей фрейлины императорского двора, близкой знакомой многих выдающихся писателей 20--50-х годов. Как ныне установлено, "Записки" эти в действительности были сочинены дочерью Смирновой, Ольгой Николаевной. Публиковались они в переводе с французского, осуществленном Л. И. Веселитской (см. примечание к следующему письму).

Из Ваших 12-ти глав я читал 7. -- Вероятно, имеется в виду книга Толстого "О жизни", упомянутая в письме к Толстому 4 января 1893 года.

227

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями. Л., 1929, стр. 166--167.

С Лидией Ивановной Веселитской (литературный псевдоним: "В. Микулич", 1857--1934) Лесков познакомился в январе 1893 года, уже после того, как высоко оценил две написанные до тех пор части "Мимочки" -- лучшего произведения писательницы. Знакомство быстро перешло в дружбу пожилого Лескова с молодой, начинающей писательницей; этапы этой дружбы отчетливо видны из публикующейся ниже переписки. Сохранилось 35 писем Лескова (ИРЛИ); и 3 письма Веселитской (ЦГАЛИ).

От всего сердца благодарю Вас, Лидия Ивановна, что Вы меня навестили. -- О первом своем посещении Лескова Веселитская подробно рассказала в своих воспоминаниях (В. Микулич. Встречи с писателями. Л., 1929, стр. 162--166).

228

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 167--168.

Вчера я писал Льву Н--чу и сообщил ему, что Вы меня навестили... -- В письме к Толстому от 12 января 1893 года Лесков писал: "А Вы мне вчера принесли радость: я не был знаком с Лидией Ив<ановной> Веселитской (автором "Мимочки"), а повесть эту читал раз пять и восхищался ею; и думал когда-нибудь написать автору, но боялся: будет ли это кстати. Познакомиться с нею была моим желанием, а вчера она пришла ко мне сама и обрадовала меня чрезвычайно. А первые ее слова ко мне были такие: "Я знаю, что. Вы больны и что Вы любите Льва Николаевича, и я пришла к Вам". Так имя Ваше собрало двух, и вы были с нами третий. Лид. Ив. -- моя соседка и обещала навещать меня. "Мимочку" в третьем виде (то есть третью часть трилогии. -- И. А.) до печати показать не хочет. Я этого не держусь: по-моему, рукопись надо читать (только не зложелателю и не пересмешнику), и из этого чтения я всегда видел пользу. (Не понимаю, как слышавшие "Мертвые души" не видели того, что Петух ныряет в пруде с удовольствием, а Чичиков едет в шубе!..) Веселитская, мне кажется, из всех женщин, которых я видел, всех умнее и искуснее в обращении с идеями. (Она ведь писала Вам.) Наружность ее милая, скромная и высокопорядочная, но с каким-то роковым знаком несчастия... Какое-то такое (не красивое, но милое) лицо, которому непременно как будто надо все страдать и терпеть... На вид ей 32--34 года, и она испытала, должно быть, очень большое семейное несчастие и живет у своих родных, а не с мужем" ("Письма Толстого", стр. 132--133).

229.

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 168--169 (со значительными купюрами).

Вчера был у меня сын Л. Н--ча -- Лев Львович Толстой (1869--1945), беллетрист.

И Скобелев искал величия. -- Скобелев, Михаил Дмитриевич (1843--1882) -- генерал, получивший широкую известность во время присоединения Средней Азии и особенно во время русско-турецкой войны 1877--1878 годов.

230

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 355.

Письмо связано с публикацией в "Вестнике Европы" (1893, No 3) статьи Лескова "Сибирские картинки XVIII века". Статья основана на материалах, которыми отчасти воспользовался в свое время писавший по истории Сибири Вакх Васильевич Гурьев (1830--1890); ему принадлежит статья "Исповедный штраф в Сибири в течение прошлого XVIII века", начатая печатанием в "Русском вестнике" (1882, No 1), но не законченная. Стасюлевич, которому кто-то указал на нее, предположил, что незаконченность статьи -- результат цензурного вмешательства, и забеспокоился... В результате Лесков дал к своей статье пространное предисловие, посланное вместе с настоящим письмом.

Асташев, В. И. -- генерал, сибирский золотопромышленник, подаривший Лескову материалы, использованные им для своей статьи.

231

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 169.

"Критика"... дурно гектографирована. -- Работа Толстого "Критика догматического богословия" распространялась нелегально в рукописях и гектографированных оттисках.

Обхождение Ваше заприметил... -- с Л. Л. Толстым.

Вчера я получил письмо от Марьи Львовны... -- Письмо не сохранилось.

Печально подносить лекарство... -- цитата из первой главы "Евгения Онегина".

232

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 169--170.

Агафья Тихоновна -- персонаж комедии Гоголя "Женитьба".

233

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 170--171"

Г<уреви>ч была позавчера у меня, и вот "томленье духа"... -- При издании "Северного вестника" Л. Я. Гуревич столкнулась со многими трудностями материального порядка.

"М<имочка>-вдова". -- "Четвертого этюда" Веселитская не написала.

234

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 171.

"Новенькая" очень мила. -- Рассказ Веселитской "Новенькая". Из воспоминаний детства" был напечатан в журнале "Мир божий", 1892, No 7.

Эпиктет (ок. 50 -- ок. 138] -- римский философ-стоик.

235

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге; В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 171--172.

236

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в сборнике "Шестидесятые годы", стр. 375.

Карлейль, Томас (1795--1881) -- английский реакционный историк, философ и поэт. Его произведениями Лесков очень увлекался, начиная с середины 70-х годов. "Характеристики" -- вероятно, "Исторические и критические очерки" (М, 1878) -- статьи о Вольтере, Дидро, Мирабо, Калиостро и др. "Герои" -- "Герои и героическое в истории" (был ряд изданий).

237

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 172--173.

"Студент" -- рассказ Веселитской. Впоследствии вошел в сборник ее рассказов (СПб., 1898).

Гашет и М. Леви -- французские издатели; инициал имени второго из них назван Лесковым неверно: следует Кальман Леви.

Малороссийская фонетика. -- Замечания Лескова об украинской фонетике ошибочны и неверны по существу. Здесь, как и в других случаях (например, в "Заячьем ремизе"), Лесков пытался фиксировать звучание украинских слов так, как, казалось ему, он слышит их без всякой ориентации на какую бы то ни было наукообразность своих записей.

238

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 173--175.

239

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге; В, Микулич. Встречи с писателями, стр. 175--176.

Сталь, Анна-Луиза-Жермен (1766--1817) -- французская писательница, романистка и критик, пропагандировала идеи Просвещения.

Меньшиков, Михаил Осипович (1859--1918) -- см. о нем примечание к письму 249.

Гумбольдт, Александр (1769--1859) -- немецкий естествоиспытатель и путешественник. Известность его при жизни была так велика, что, по уверению шутников, он получал письма, адресованные так: "Европа. Гумбольдту".

240

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 177--178.

"Шурочка" -- рассказ Л. Я. Гуревич.

Кто это: Дмитрий Болконский? -- Под этим псевдонимом выступал в 90-х годах Дмитрий Андреевич Усов, беллетрист.

241

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встреча с писателями, стр. 178.

...Вы... побывали в Ясной Поляне. -- Веселитская приезжала в Ясную Поляну 12 мая 1893 года (см. ее книгу "Встречи с писателями", стр. 12--56).

Посылаю Вам полученное мною письмо Л<ьва> Л<ьвовича>... -- Письмо Л. Л. Толстого не сохранилось. В письме к нему от 15 мая 1893 года Л. Н. Толстой так отозвался о Веселитской: "Очень умная, скромная и чуткая женщина" (Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 66, М., 1953, стр. 323).

Роман Баранцевича начинает меня интересовать... -- "Семейный очаг" -- "Северный вестник", 1893, NoNo 1--6.

В статье Волынского... -- "Ответ "Вестнику Европы" -- "Северный вестник", 1893, No 6, стр. 114--123.

Курицын-Волк, Иван -- дьяк, был в 1504 году сожжен, вместе с товарищами, в клетке, по обвинению в еретичестве.

Косой, Феодосий -- монах Белозерского монастыря, в 1554-- 1555 годах был привлечен к суду церковного собора за еретичество. Бежал в Литву, где продолжал выступать с критикой основных догматов православия.

Башкин, Матвей Семенович -- русский вольнодумец XVI века. Выступал с критикой основных догматов православной церкви, освободил своих крестьян. Вместе с Феодосием Косым был объявлен еретиком и сослан в монастырь.

242

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 181--183.

Настоящее письмо послано вслед за письмом от 26 июня 1893 года, в котором Лесков выражал сомнения, стоит ли Веселитской и Меньшикову приезжать в Меррекюль одновременно с Л. Я. Гуревич и А. Л. Волынским (Флексером), особенно имея в виду, что предполагалось прочесть кое-что из религиозных произведений Толстого. "Читать вместе, вчетвером, и еще с таким много-хитростным литературным критиком, как М<еньшиков>, -- писал Лесков, -- это превосходно и для всех нас преполезно и препохвально. Такие трудные вещи так и надо читать, чтобы не увлечься в одну какую-нибудь сторону, а осматривать и ослушивать ее с четырех сторон. -- На вопрос Ваш: ловко ли приглашать к чтению Люб<овь> Як<овлев>ну? -- откровенно скажу: не знаю! Вы у нас такая умница, что всего безопаснее на Вас и положиться. Я могу удовольствоваться, повторив совет Сократа: "Поступай как знаешь, -- все равно будешь раскаиваться". М<еньшико>в очень умен, сердечен и прям, но сходится очень неохотно и трудно; душа и сердце у него, мне кажется, прекрасные, но внешность и манера обхождения его многих к нему не располагают. Флексера он, кажется, "не обожает" и где-то его потрогал (в июньской кн<ижке> "Р<усской> мысли" его очень потрогали). Я не думаю, чтобы Лб. Як--не приятно было видеть М--ва, и сильно опасаюсь, что при ней М--в будет нем как рыба; а мы трое (или, по крайней мере, я и Модестыч <А. М. Хирьяков; см. примечание к письму 244>), потеряем превосходного собеседника... Но, может быть, это выйдет и не так. А во всяком случае: "Поступай, как знаешь, -- все равно будешь раскаиваться" (ИРЛИ; ср. В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 180--181).

...которая, однако, сродни и Киту Китычу... -- В комедии А. Н. Островского "В чужом пиру похмелье" жена купца-самодура Тита Титыча Брускова Настасья Панкратьевна на его вопрос: "Смеет меня кто обидеть?" -- отвечает: "Никто, батюшка, Кит Китыч, не смеет вас обидеть. Вы сами всякого обидите" (д. II, явл. 5).

...сказал ей, что она -- "Мария на развалинах". -- Игра слов, имевшая в основе своей известные слова, приписывавшиеся римскому полководцу Каю Марию (156--86 до н. э.), изгнанному в Карфаген и велевшему людям, присланным пленить его, передать Сулле, что они видели Мария на развалинах Карфагена. Слова эти неоднократно использовались художниками в качестве сюжета для исторических картин.

243

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

,..ко мне приедут два гостя... -- Веселитская и Меньшиков.

...когда выходят... письма Энгельгардта? -- то есть посмертное издание отдельной книгой писем "Из деревни" А. Н. Энгельгардта.

...поправившийся Глеб Ив<анович> Успенский... -- Г. И. Успенский психически заболел в 1892 году и был помещен в больницу. В начале 1893 года ему стало легче, он съездил в Нижний Новгород, но затем снова почувствовал себя больным и был вынужден возвратиться в больницу, почти не покидая ее до самой смерти.

За диссертацию о Герберте... -- В 1893 году Н. М. Бубнову была присуждена академическая премия митрополита Макария за книгу "Сборник писем Герберта как исторический источник" (СПб., 1888--1890).

Ввиду запрещения высокопробных трудов Терновского и Голубинского... -- Лесков ошибается: формально труды Ф. А. Терновского и Е. Е. Голубинского по истории церкви не запрещались, однако авторы их находились у представителей официальной церкви "на сильном подозрении" в исповедании "еретических" мыслей.

Предтеченский, Андрей Иванович (1832--1893) -- профессор-историк Петербургской духовной академии, редактор журналов "Христианское чтение" и "Церковный вестник".

Городецкий, Митрофан Иванович (1846--1893) -- историк и публицист. Статьи П. В. Быкова о нем и Предтеченском см. в "Новом времени", 1893, NoNo 6174--6175, 6199.

244

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 133--134.

...Ваше последнее литературное произведение -- "Царство божие внутри нас".

Хирьяков, Александр Модестович (1863--1937) -- литератор, последователь Толстого. В письмах к Веселитской он упоминается по отчеству ("Модестыч").

Попов, Евгений Иванович (1864--1938) -- близкий знакомый и последователь Толстого, сотрудник издательства "Посредник".

Позвольте мне просить Вас или Татьяну Львовну написать нам... -- Ответное письмо Толстого неизвестно. Сохранился отрывок письма к Лескову от 10 июля 1893 года (см. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 66, М., 1953, стр. 366), но в нем о "Царстве божием" не упоминается.

245

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 183--184.

...в "В<естнике> Евр<опы> есть Винницкая... -- то есть начало повести А. А. Винницкой "Без мужей".

Карабчевский, Николай Плагонович (1851--1920) -- адвокат, беллетрист. В "Вестнике Европы", 1893, NoNo 6--8, печаталась его повесть "Господин Арсков".

Ковалевский, Максим Максимович (1851--1916) -- буржуазный историк и социолог. В "Вестнике Европы", 1893, No 7, напечатана его статья "Токвиль в его воспоминаниях, письмах и разговорах".

Энгельгардт -- "невкусно подан". -- Речь идет о статье А. Фаресова "Воспоминания об А. Н. Энгельгардте" -- "Вестник Европы", 1893, No 7, 8.

Ковалевский, Евграф Петрович (род. в 1865 г.) -- деятель народного образования. В "Вестнике Европы", 1893, No 7, напечатана была его статья "Поездка на польдеры".

...нынешний кусок Смирновой... -- то есть так называемых ее "Записок"; см. примечание к письму 226. Лесков, по-видимому, очень бегло просматривал "Северный вестник", так как место, на которое он ссылается ниже, не дает повода для каких бы то ни было недоразумений. Пушкину здесь приписываются рассуждения о народности, сводящиеся к тому, что "я не могу перестать быть русским, не чувствовать как русский, но я должен заставить понимать себя всюду, потому что есть вещи общие для всех людей. Библия -- еврейская книга, а между тем она всемирна; книга Иова содержит всю жизнь человеческую" и т. д.

Бедная наша добрая знакомая! -- Л. Я. Гуревич.

246

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге А. Фаресова "Против течений", стр. 244--246.

То же и о Герберте... -- то есть о диссертации Н. М. Бубнова.

Вашу статью... -- "Воспоминания об А. Н. Энгельгардте"; см. примечание к письму 245.

...не исключая даже Николая Павловича -- то есть Николая I.

Александра Адамовна -- жена Фаресова.

247

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге А. Фаресова "Против течений", стр. 246--249.

Грановский, Тимофей Николаевич (1813--1855) -- был признанным мастером исторических характеристик. Лесков упоминает его книгу "Четыре исторические характеристики" (М., 1851).

...горячая и умная статья о нем Меньшикова... -- "Критический декаданс" -- "Книжки "Недели", 1893, No 7.

248

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 135--138.

Сердечно благодарю Вас за присланное Вами мне письмецо. -- Должно быть, письмо от 10 июля, дошедшее до нас лишь в отрывке (см. примечание к письму 244).

Молодой поп Григорий Спиридоныч -- Г. С. Петров (род. в 1868 г.), публицист, "специализировавшийся" "а вопросах религии и морали. За свои выступления был лишен сана. Рекомендация Веселитской имела в виду совпадение отчества Петрова с именем мужа Мимочки, героини трилогии Веселитской.

...брат наш "Николавра", Черниговский и Нежинский... -- то есть Н. Н. Ге, проживавший на хуторе в Черниговской губернии, близ Нежина.

...нашего "благочинного из Россоши"... -- то есть В. Г. Черткова, жившего в это время у себя на хуторе, в Воронежской губернии, неподалеку от станции Россошь.

...начнется гусевское обстреливание из Казани. -- Профессор Казанской духовной академии Александр Федорович Гусев (1842-- 1904) неоднократно выступал с полемическими брошюрами и статьями, "опровергавшими" религиозное инакомыслие Толстого.

...о которых доносил Муравьев... -- В конце первой главы сочинения Толстого "Царство божие внутри нас" приводилась "никому почти в России не известная выписка из дневника Ник. Ник. Муравьева-Карского, не пропущенная цензурой" -- о нескольких крестьянах, сданных в солдаты, но отказавшихся служить; они были присланы в Кавказскую армию "для приведения... к настоящим мыслям". "Их уже несколько раз кнутом секли и сквозь строй гнали, но они отдают себя охотно на самые жестокие мучения и на смерть, дабы не служить", -- писал Муравьев. Муравьев-Карский, Николай Николаевич (1794--1866) -- генерал, в 1855 году командовал взятием турецкой крепости Карс.

Фадеев, Ростислав Андреевич (1824--1883) -- генерал, славянофильствующий публицист.

...и ввел его в рассказе "Дурачок"... -- Герой рассказа "Дурачок" Панька "пошел служить со своим дурачеством и провел всю войну в "профосах" -- "за всеми позади рвы копал да пакость закапывал".

Янышев, Иоанн Леонтьевич (1826--1913) -- духовник царской семьи.

...или "инфаму" -- то есть гадину (франц. infame). Лесков пользуется здесь выражением Вольтера, который называл так официальную церковь.

249

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Как явствует из ряда отзывов о Михаиле Осиповиче Меньшикове (1859--1919) в предыдущих письмах, Лесков относился к нему с большим сочувствием, даже любовью, склонен был считать его одним из наиболее близких себе "по духу" людей. Действительно, в своих литературных выступлениях в "Неделе" Меньшиков рекомендовал себя либеральным критиком и публицистом с несомненным эстетическим чутьем, последователем толстовских идей -- все это не могло не привлекать к себе Лескова. Позднее, с конца 90-х годов, Меньшиков становится постоянным сотрудником "Нового времени" и своими писаниями в этом органе справедливо заслуживает самые презрительные отзывы прогрессивной и революционной печати. В. И. Ленин назвал его "верным сторожевым псом царской черной сотни" (Сочинения, т. 17, стр. 67).

...Вы свое дело сделали, а остальное не от Вас зависит. -- По-видимому, Меньшиков сообщал Лескову о каких-то препятствиях (цензурного свойства?) появлению статьи. Возможно также, что речь шла о статье "Художественная проповедь", появившейся несколько месяцев спустя ("Книжки "Недели", 1894, No 2).

...Вашего принципала... -- Гайдебурова, издателя "Недели".

..."сильному не нужно счастье: в борьбе таится наслаждение неистощимое"... -- неточная цитата из поэмы Тургенева "Помещик" (строфа XXIV).

"Продукт природы" есть a propos, которые я очень люблю писать... -- Рассказ Лескова "Продукт природы" напечатан в сборнике "В путь-дорогу" (СПб., 1893); см. т. 9 наст. издания, стр. 340--355.

Мне "Шурочка" кажется слишком искусственною. -- См. наст. том, письмо 240.

Св. Цецилия -- по преданию, юная римская патрицианка, принявшая христианство и приговоренная к смерти. В средние века Цецилия была признана святою.

Джордж Эллиот -- псевдоним Мари-Анны Эванс (1819--1880), английской писательницы-романистки.

250

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...я на днях послал маленькую заметочку о Тургеневе в "Орловский вестник" -- "Тургеневский бережок" (Письмо в редакцию) -- "Орловский вестник", 1893, No 228, 26 августа.

"апропо де бот" -- кстати (франц. a propos des bottes).

Отчего Вы молчите о Тургеневе? -- в связи с десятилетием смерти писателя.

О том, что Л. Н. отвечал Вам, я слышал. -- Письмо Толстого к Меньшикову от 3 августа 1893 года см. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 66, М., 1853, стр. 375.

251

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

"Пределы критики" -- статья Меньшикова в "Книжках "Недели", 1893, No 9.

Читали ли: "Мимочка отравилась"? -- В "Вестнике Европы", 1893, NoNo 9, 10.

Павлу Александровичу... -- Гайдебурову.

Будет он называться: "У свиного корыта". -- Как явствует из дальнейших писем к Меньшикову, речь идет о рассказе "Загон".

252

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

...писатель, которого я нахожу очень умным... -- Меньшиков; см. также письмо 253.

253

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

254

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

"Рассказ кстати" -- "Загон" ("Книжки "Недели", 1893, No 11). Упоминая о том, что рассказ написан a propos статей "Недели" о "Китайской стене", Лесков имеет в виду статью Меньшикова "Две правды" ("Книжки "Недели", 1893, NoNo 4, 5) с размышлениями о подлинной сущности понятий либерализм и консерватизм.

255

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Письмо касается каких-то недоразумений с печатанием "Загона", впоследствии улаженных.

П. А. Богословский ("отец Пэтр") -- переписчик Лескова.

256

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 151--152.

Сегодня вернулась от Вас Л<идия> Ив<ановна> В<еселитская>... -- Веселитская была в Ясной Поляне в начале октября 1893 года. Вероятно, под свежим впечатлением от ее посещения Толстой 19 октября читал повесть "Мимочка отравилась".

Стасов, Владимир Васильевич (1824--1906) -- критик-искусствовед. В октябре 1893 года Толстой обратился к Лескову с просьбой порекомендовать ему какого-нибудь знающего синолога (китаеведа) в связи с задуманной книгой "о китайской мудрости". 10 октября 1893 года Лесков отвечал по этому поводу: "Синологов теперь я лично не знаю, и думаю, что и вопрошать их, о чем Вы пишете, было бы напрасно. Это люди совершенно равнодушные к духу учений и знают разве только историческую сторону предмета. Все их дело, как у экономок: разложить принятое белье по сортам, в подлежащие ящики комода; а все прочее их нимало не интересует. Об этом я могу говорить с "достаточным основанием". Был тут и жил по соседству со мной "добрый китаец" из посольства, который говорил немножко по-русски и любил рассуждать о вере (мы часто гуляли вместе в Таврическом саду), и он был почитатель Лао-цзы и удивлялся: как западные религиозные люди "начинают с конца", то есть с определенных представлений о боге, а не с того, чтобы разъяснить себя самого и натуру и в свете этого понимания прозревать дальнейшее умом, освобожденным от мимотекущего обмана! Я думаю, что, быть может, он и подвинул меня читать все, что я мог находить из творений Конфу-цзы и Лао-цзы; но я этого китайца не видал уже 2 или 3 года..." ("Письма Толстого", стр. 148--149). В связи с этой просьбой Толстого и возникло предположение встретиться со Стасовым, который, обладая широкими знакомствами, мог порекомендовать нужного и сведущего человека.

Виктор Петрович -- Буренин.

"Океан глупости" -- демонстративное посещение Тулона русской военной эскадрой, знаменовавшее франко-русское сближение. Толстой посвятил этой демонстрации статью "Христианство и патриотизм", появившуюся, в соответствии с настоящим письмом Лескова, в английской газете "Daily Chronicle".

257

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

В письме идет речь о рассказе Лескова "Загон".

258

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге А. Фаресова "Против течений", стр. 235--237.

Письма 258--261 посвящены полемике с Фаресовым по поводу книги И. Юзова (Каблица) "Основы народничества. Социологические очерки"; второй том книги незадолго перед тем вышел вторым дополненным изданием (СПб., 1893) и вызвал ряд критических отзывов. Фаресов в беседе с Лесковым, возможно по поводу смерти Каблица (4 октября), "выразил ему свое несогласие со статьями Гольцева и Протопопова в "Русской мысли"; это вызвало гневные отповеди писателя.

Каблиц, Иосиф Иванович (псевдоним: Юзов; 1848--1893) -- публицист, один из теоретиков позднего народничества.

"Многие книги в неистовство тя прелагают". -- В "Деяниях апостолов" (гл. 26, ст. 24) эти слова говорит Павлу правитель Фест (ср. в письме 259).

...шулера мысли признали в нем свои родственные черты и позвали его к себе "на совет нечестивых", и... он пошел... -- Фаресов дает следующий комментарий к этим словам: "Лесков подразумевает здесь одно частное собрание славянофилов-журналистов, куда приглашен был и О. И. Каблиц. Последний, однако, никогда не принадлежал к ним и очень скоро разошелся с ними" (А. Фаресов Против течений, стр. 236).

259

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге А. Фаресова "Против течений", стр. 237--238.

Спенсер, Герберт (1820--1903) -- английский буржуазный философ и социолог.

Милль, Джон Стюарт (1806--1873) -- английский буржуазный философ и экономист.

Морлей, Джоя (род. в 1838 г.) -- английский литератор и политик.

...Вы уже который раз попрекаете Гольцева тем, что он "экс профессор"!.. -- В феврале 1881 года В. А. Гольцев был утвержден доцентом Московского университета по кафедре энциклопедии права. Прочитанный им курс привлек внимание широких кругов студенчества, но одновременно побудил правительство позаботиться об устранении Гольцева. Под настойчивым давлением начальства он был вынужден подать летом 1882 года в отставку и более к преподавательской деятельности не возвращался. В своей книге Фаресов уверяет, что "во избежание лишнего раза упоминать фамилию Гольцева" он в личной беседе с Лесковым "назвал его "экс-профессором" без всякой задней мысли, сохраняя уважение к лично знакомому мне В. А. Гольцеву" (А. Фаресов. Против течений, стр. 235). Как явствует из письма Лескова, подобная "оговорка" случалась не однажды...

260

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано в книге А. Фаресова "Против течений", стр. 238--239.

...зачем Вы... негодуете на отношения Ф<лексера> к Чернышевскому и Белинскому? -- А. Волынский на страницах "Северного вестника" выступил с серией статей по истории русской критики, в которых пытался "развенчать" публицистические тенденции русской передовой критики. Статьи Волынского, составившие впоследствии книгу "Русские критики. Литературные очерки" (СПб., 1896), вызвали много полемических откликов и протестов в печати.

Один -- верховное божество в религии норманских племен.

Кромвель, Оливер (1599--1658) -- выдающийся деятель английской буржуазной революции XVII века.

261

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге А. Фаресова "Против течений", стр. 240.

262

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 156--157.

Зять Бем (то есть художницы Е. М. Бем) -- Николай Григорьевич Барсов (1851--1902), помощник инспектора студентов Петербургского университета.

...как шли "беспорядки"... -- "Беспорядки", то есть студенческие волнения, в Петербургском и некоторых других университетах были вызваны протестами прогрессивно настроенного студенчества против устанавливавшегося русско-французского военного сотрудничества и празднествами в Тулоне по случаю посещения Франции эскадрой русского флота. Толстой упоминает об аналогичном протесте студентов Московского университета в статье "Христианство и патриотизм".

Никитин, Петр Васильевич (1849--1916) -- профессор греческой литературы, ректор Петербургского университета, академик.

Торжество Григоровича -- чествование Д. В. Григоровича по случаю пятидесятилетия его литературной деятельности, 31 октября 1893 года.

Письмо Ваше... -- письмо Толстого к Григоровичу от 27 октября 1893 года (см. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 66, М., 1953, стр. 409).

Она пишет нечто для Гуревич. -- В "Северном вестнике", 1894, NoNo 1--4, был напечатан большой рассказ Веселитской "Зарницы".

263

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 158--159.

...ночью прилетели к нему ангелы... -- Гольцев был арестовал жандармами ("ангелами") и выслан обратно в Москву.

Суворин возвратился вчера утром... -- из Тулона, где он вместе с некоторыми другими журналистами (в том числе и Гайдебуровым) "представлял" русскую печать.

...после производства Гр<игорови>ча в кавалеры. -- В связи с юбилеем Григорович был награжден орденом Святослава 1 степени.

Классический Модестов -- профессор римской литературы Василий Иванович Модестов (1839--1907). В "Новостях", 1893, 2 ноября, было напечатано его письмо редактору газеты О. К. Нотовичу, с изъяснением радости по поводу сближения между "официальной Россиею" и "Франциею, главною представительницею и носительницею западной образованности".

264

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 160--162.

Покорно Вас благодарю за Ваши строки о моем "Загоне". -- В письме к Лескову от 10 декабря 1893 года Толстой писал: "Уже давно следовало мне написать вам, да сначала не прочел вашей вещи, о которой хотелось писать вам, а потом некогда было. -- Мне понравилось, и особенно то, что все это правда, не вымысел. Можно сделать правду столь же, даже более занимательной, чем вымысел, и вы это прекрасно умеете делать. -- Что же вам говорили, что не следует говорить? нечто то, что вы не восхваляете старину. Но это напрасно. Хороша старина, но еще лучше свобода" (Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 66, М., 1953, стр. 445).

"Работа совести" -- превосходна. -- Статья Меньшикова под этим заглавием (по поводу статьи Толстого "Не делание") напечатана в "Книжках "Недели", 1893, No 11, стр. 192--238. Письмо Лескова к Толстому о ней неизвестно. Суть его впечатлений от этой статьи в записи Фаресова звучит так: "Готов и третий раз читать эту статью. Такая деликатность в ней. У нас давно так не писали. Я только у Маколея встречал почтительность к великим людям и почтительное молчание даже перед их ошибками и недостатками. Великих людей так мало у нас, что не велика услуга помолчать, если они что-нибудь и не так делают. Не надо ослаблять критикою их благотворное влияние на общество. Шестидесятые годы, свергая авторитеты, приучили каждого посредственного человека панибратствовать с именами, делающими честь нашему отечеству. Вот ведь какая нежность у этого Меньшикова к Л. Н. Толстому. Прелестная статья! Давно я не читал ничего подобного" (А. Фаресов. Против течений, стр. 211). Толстой также нашел статью "прекрасной".

О Х<ил>кове я все знаю... -- В том же письме Толстой спрашивал Лескова: "Слышали ли вы о Хилкове, о том, что его мать, по высочайшему повелению, приехав с приставом в место его ссылки, увезла его детей? Я не описываю подробней, потому что вы, верно, всё знаете". Дети были отобраны за то, что Хилков не крестил их по христианскому обряду; крещение их было совершено Иоанном Кронштадтским ("Пержаном"), и дети были передали на воспитание матери Хилкова.

Вот он когда сквитовался с Х<илко>вым за сцену в Сумах!.. -- В 1890 году Иоанн Кронштадтский приезжал к Хилкову в Сумский уезд Харьковской губернии "вразумлять" его. Посещение это получило широкую известность благодаря рассказу о нем в письме Хилкова к Толстому 1 августа 1890 года, распространявшемся в списках.

"Письма Сенеки к Люцилию" -- "Избранные письма к Люциллию" в издании "Дешевой библиотеки" (СПб., 1893). В библиотеке А. Н. Лескова сохранился экземпляр этой книжки с многочисленными читательскими пометами Лескова.

...Вашим именем не хвастается... -- В нескольких письмах к Толстому, не вошедших в настоящее издание, Лесков касается дела, "которое, мне кажется, стоит содействия или противудействия и которое мне причиняет досады и, кажется, угрожает профанациею для дел милосердия и сострадания. Я говорю о литературных сборниках, от которых мне нет покоя и которые обыкновенно начинают свою песню с того, что называют себя пришедшими -от Вас и имеющими будто бы Ваши обещания... Я давно опасался, что тут есть некоторый "грех" -- по крайней мере грех легкомыслия и суетности, но теперь знаю нечто худшее, а именно, что книжки-кулаки пользуются суетливостью сборщиков и входят с ними в сообщества, при которых сборщики для них обирают писателей, а потом все выручаемое за сборники остается у тех мастеров издательского дела, которые употребляют сборщиков как кровососок, Я был и остаюсь недругом этого дела, где корыстные люди научают людей легкомысленных заводить затеи для обирательства рабочих людей и нищих, нуждающихся в мирском пособии" ("Письма Толстого", стр. 140).

265

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 163--164.

Приспосабливаюсь этим воспользоваться. -- Статьей В. А. Жуковского "О смертной казни" (1850) Лесков воспользовался в повести "Заячий ремиз" (см. наст. изд., т. 9).

266

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: В. Микулич. Встречи с писателями, стр. 197--198.

267

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Статья Ваша о моем XI томе... -- статья Меньшикова "Художественная проповедь" в "Книжках "Недели", 1894, No 2.

268

Печатается впервые по автографу (ИРЛИ).

"И истину царям с улыбкой говорить" -- цитата из стихотворения Державина "Памятник".

Баранов, Николай Михайлович (1837--1901) -- генерал, нижегородский губернатор. Упоминания о нем связаны с подготовкой промышленной выставки в Нижнем Новгороде, при ближайшем участии Баранова.

289

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

Письмо связано с попыткой А. К. Чертковой примирить Лескова с Чертковым. Попытка осталась безрезультатной.

Мне очень понравилась фантазия Короленки "Тени"... -- Историческая "фантазия" В. Г. Короленко о Сократе "Тени" была напечатана в "Русской мысли", 1891, No 12, и затем перепечатана в издании "Посредника", вместе с очерком о Сократе (М., 1894).

Повестей Льва Н... я тоже не одобряю... -- то есть беллетристических писаний Л. Л. Толстого.

270

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...о моем "глаголемом" Петруше -- П. А. Богословском.

...перепечатанный сегодня "Нов<ым> временем" анекдот о Тургеневе... -- о том, как И. С. Тургенев был поставлен чиновниками Д. А. Толстого последним в ряду "представлявшихся" министру.

Третьяков, Павел Михайлович (1832--1898) -- собиратель картин и основатель Третьяковской галереи.

Серов, Валентин Александрович (1865--1911). Портрет Лескова его работы находится в Третьяковской галерее.

Серов, Александр Николаевич (1820--1871) -- композитор и музыкальный критик.

271

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 409.

...кое-что делаю для "Русской мысли" -- очерк "Зимний день".

...экземпляр "Декамерона" без выпусков... -- Имеется в виду сделанный академиком Александром Николаевичем Веселовским (1838--1906) перевод "Декамерона" в двух томах (т. I -- М., 1891; т. II -- М., 1892). Так как издание предназначалось для широкого читателя, некоторые места, щекотливые с точки зрения современной морали, были в нем выпущены, однако 100 экземпляров было напечатано полностью, без пропусков. Один из таких экземпляров и желал приобрести Лесков. Кушнарев, Иван Николаевич (ум, в 1896 г.) -- издатель, выпустивший "Декамерон".

272

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Усердно Вас благодарю... что обороняете меня от озорства Шубинского. -- Речь идет о статье М. О. Меньшикова "Художественная проповедь" ("Книжки "Недели", 1894, No 4). С Шубинским в это время у Лескова отношения были резко враждебны.

Ефремов, Петр Александрович (1830--1907) -- библиограф и библиофил.

Семинарист, руководимый этим генералом интендантского ведомства... -- то есть Шубинским. Установить, кого из сотрудников "Исторического вестника" имеет в виду Лесков, не удалось.

273

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Прочитал я Вашу статью о старых и молодых писателях -- "Старые и молодые таланты" ("Книжки "Недели", 1894, No 5).

...только один из критиков... -- Буренин.

Каульбах, Вильгельм (1805--1874) -- немецкий художник.

274

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 409--410.

Посылаю сегодня в редакцию давно обещанную рукопись -- "Зимний день". До этого рукопись очерка побывала у издателя "Вестника Европы" Стасюлевича, который, возвращая ее, писал автору: "Это -- отрывок из Содома и Гоморры, и я не дерзаю выступить с таким отрывком на божий свет" (А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 563).

"Сологубовское сосьете" -- группа знакомых великосветского повесы графа Александра Владимировича Соллогуба, арестованных вместе с ним по обвинению в подделке завещания миллионера В. И. Грибанова. Материалы процесса отчасти были отражены в "Зимнем дне"; см. об этом А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 562--563; наст. изд., т. 9, стр. 630--631.

"Пет<ербургская> газ<ета>" напечатала "Сошествие во ад" -- в No 104, 1894, 16 апреля.

"Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке" -- цитата из стихотворения Пушкина "Гусар".

275

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

Отчего Вас... звали в комитет? -- в С.-Петербургский цензурный комитет.

Это бывало при "Незабвенном"... -- то есть при Николае I.

276

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

277

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 411--412.

278

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.  279

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

280

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 172--175.

...писать или нет о друге нашем Н. Н. Ге. -- В связи со смертью Н. Н. Ге (2 июня 1894 года) В. В. Стасов задумал написать пространную его биографию, для которой обратился за воспоминаниями о покойном художнике к Толстому, Лескову и ряду других лиц. 1 августа 1894 года Лесков писал по этому поводу Толстому: "О друге нашем Н. Н. Ге я, кажется, не могу писать и Стасову еще не отвечал. Я часто говорю здесь о Ге с Шишкиным и Волковым и все раздражаюсь и убеждаюсь в огромных превосходствах Ге над всеми людьми его среды. Если писателю нелегко протереть себе глаза и начать видеть, "где свет", то кольми паче сим, последователям Александра и Деметрия, делавшим статуэтки и храмы Дианы Ефесской. Я бы на это и налег и даже на сем камени стал бы строить память Ге, но это раздразнит Александров и Деметриев, да и самому Стасову будет не по носу табак" ("Письма Толстого", стр. 170).

Алехин, Митрофан Васильевич (1857--1935) -- художник, в 1892 году помогал Толстому в борьбе с голодом в Бегичевке. Позднее отошел от Толстого.

Нил Сорский (Майков, 1433--1508) -- русский церковный деятель, проповедовавший "нестяжание".

"Лурд" -- роман Эмиля Золя "Лурд" (1894).

281

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 175--178.

Вл<адимир> великий -- В. В. Стасов.

...он все-таки всего более то, что сказал о нем Щербина... -- В эпиграмме "Наше время" поэт Николай Федорович Щербина (1821--1869) писал о Стасове:

Когда стал чином генерал

Служебный якобинец Стасов...

...писавший в "Вестнике Евр<опы>" об Энгельгардте. -- См. примечание к. письму 245.

Костычев, Павел Андреевич (1847--1895) -- агроном, приват-доцент Петербургского университета, затем директор департамента земледелия, близкий знакомый Н. Н. Ге. Статья Фаресова о Ге в печати не появлялась.

Пыпин, Александр Николаевич (1833--1904), -- историк литературы, член редакции "Вестника Европы".

...а Стасова в "Сев<ерном> в<естни>ке". -- Биография Н. Н. Ге, составленная Стасовым, была напечатана в "Северном вестнике", 1895, NoNo 1--3, а впоследствии, в распространенном виде, выпущена "Посредником" отдельною книгой (М., 1904).

...он егозил с Аданшиньш альбомом... -- Во время пребывания во Франции русской эскадры, по инициативе журналистки Жюльетты Адан, морякам были преподнесены подарки от "женщин Франции". Сестра В. В. Стасова Надежда Васильевна (1823--1895) организовала ответный адрес и подарок Ж. Адан; Стасов к этому отношения не имел.

...в хохлатчине поднимаются "враги" Ге... -- Речь идет о каких-то семейных и узко местных сплетнях, не получивших дальнейшего распространения и отражения в печати.

Меньшиков это отлично подметил... -- в статье "Художественная проповедь" (см. примечание к письму 272).

282

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 179--181.

"Патриотизм и христианство". -- Статью свою "Христианство и патриотизм" Толстой закончил еще в марте 1894 года и тогда же решил не печатать ее ни в подлиннике, ни в переводах. Несколько позже, однако, он разрешил английский ее перевод. Лесков знакомился со статьей в рукописи.

Критическая статья о Мопассане -- предисловие Толстого к роману Мопассана "Монт-Ориоль", выпущенному в переводе Л. П. Никифорова "Посредником" (М., 1894).

Перевод превосходного письма Мазини -- сделанный Толстым и напечатанный в "Книжках "Недели", 1894, No 9, перевод письма итальянского патриота и революционера Джузеппе Мадзини (1805-- 1872) о бессмертии.

"Р<усская> жизнь" сменила людей "нового общ<ественного> мнения"... -- В августе 1894 года большинство сотрудников редакции газеты "Русская жизнь" покинули ее из-за расхождений с редактором-издателем А. А. Пороховщиковым.

283

Печатается по автографу (Толстовский музей). Впервые опубликовано в сборнике "Письма Толстого", стр. 182--184.

Манассеина, Мария Михайловна (ум. в 1903 г.) -- женщина-врач, активно выступала в печати по общественным, педагогическим, медицинским вопросам. Лесков имеет в виду ее направленную против Толстого откровенно реакционную книгу "L'anarchie passive et le comte Leon Tolstoj" (Париж, 1895).

...она... получила развод с старым мужем. -- Первый муж М. М. Манассеиной -- врач-общественник и прогрессивный общественный деятель Вячеслав Авксентьевич Манассеин (1841--1901).

...письма его ко мне были маловажны для биографии. -- Письмами Н. Н. Ге Лесков не поделился со Стасовым; после смерти писателя они, по-видимому, утрачены. Не осуществил Лесков также своего предположения написать краткие воспоминания о Ге.

...она что-то переписывала из Вашего катехизического труда... -- •В апреле 1894 года, гостя в Ясной Поляне, Л. И. Веселитская переписывала "Катехизис" Толстого, над которым он в то время работал.

Ге, Петр Николаевич -- сын художника.

Ваше упоминание о разговоре с художником... -- Толстой писал об исповедуемой некоторыми художниками и осуждаемой им "теории", согласно которой "художник может или должен изображать то, что истинно, то, что есть, или то, что красиво, что, следовательно, ему нравится, или даже то, что может быть полезно как материал для "науки", но что заботиться о том, что нравственно или безнравственно, хорошо или дурно, не есть дело художника".

Менделеев, Дмитрий Иванович (1834--1907). -- В 1894 году Менделеев был избран действительным членом Академии художеств.: Упоминая о нем, Лесков, вероятно, имел в виду его работы над изобретением и усовершенствованием бездымного пороха, что после глубоких теоретических его изысканий могло показаться писателю отходом от "настоящей" науки.

Из настоящего письма... -- Лесков прилагает письмо к нему Л. Я. Гуревич от 19 сентября 1894 года, с сообщением, что ей удалось добыть на два дня "злополучную книжку Манассеиной", "после поисков по всем решительно подходящим книжным магазинам, куда она, оказывается, еще не дошла".

284

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 412.

Письмо посвящено каким-то окололитературным сплетням и подозрениям вокруг только что вышедшего "Зимнего дня". Высказывалось, в частности, подозрение, что в упоминании о "новом курсе" следует видеть намек на тяжелую предсмертную болезнь Александра III и чаяния грядущих политических перемен.

Писарев, Модест Иванович (1843--1905) -- артист Александринского театра, хороший знакомый Лескова.

Когда вы пускаете в набор мой второй рассказ, у Вас находящийся?-- "Дама и фефела" ("Рассказы кстати. Из литературных воспоминаний" -- "Русская мысль", 1894, No 12).

...у меня есть рассказ, позабористее... -- Рассказ этот ("Дикая фантазия", с подзаголовками "Полунощное видение", "Признания госпожи Гого", "Страдания, опыты и приключения госпожи Гого") при жизни писателя не появлялся в печати и сохранился в шести вариантах в рукописи (ЦГАЛИ). Опубликован А. Н. Лесковым в "Литературном современнике", 1934, No 12.

285

Печатается по автографу (ГПБ АН УССР). Впервые опубликовано в журнале "Украiна", 1928, кн. 2, стр. 113--114.

Профессор всеобщей истории Киевского университета Иван Васильевич Лучицкий (1845--1916) обратился к Лескову с приглашением принять участие в литературном "Сборнике в пользу недостаточных студентов университета св. Владимира" (СПб., 1895). Вопреки упорному своему нежеланию сотрудничать в предприятиях подобного рода (см. примечания к письму 264), Лесков на этот раз согласился, однако из-за нездоровья не написал обещанного рассказа. См. также письмо 288.

Кареев, Николай Иванович (1850--1935) -- профессор Петербургского университета, непосредственно наблюдавший за печатанием киевского сборника.

Сикорский, Иван Алексеевич -- профессор Киевского университета, крайний реакционер.

Впрочем, "им имя легион" -- реакционно настроенным профессорам в Киевском университете.

286

Печатается по автографу (ЛБ). Впервые опубликовано в журнале "Голос минувшего", 1916, No 7--8, стр. 413.

"С болваном" -- одно из первоначальных названий повести "Заячий ремиз".

287

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Публикуется впервые.

288

Печатается по автографу (ГПБ АН УССР). Впервые опубликовано в журнале "Украiна", 1928, кн. 2, стр. 114.

...я дам Вам бытовую заметку "кстати" по поводу речи сенатора Кони о браках. -- "Заметка" не была написана.

289

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

Маркс, Адольф Федорович (1838--1904) -- издатель. Поздравление ему предназначалось в связи с двадцатипятилетием журнала "Нива".

Шершевский, Михаил Маркович (ум. в 1910 г.) -- врач.

290

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

"Рассвет" -- "журнал наук, искусств и литературы для взрослых девиц", издававшийся в 1859--1862 годах Валерианом Александровичем Кремпиным (ум. в 1889 г.).

291

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые. Датируется приблизительно, по связи с упоминанием о "Дневнике Берса" ("Воспоминания о гр. Л. Н. Толстом", Смоленск, 1893; вышли в начале 1894 года).

292

Печатается по автографу (ИРЛИ). Публикуется впервые.

...ко мне опять приступают по поводу исполняющегося на днях 35-летия... -- См. об этом письма в редакции "Об обеде Н. С. Лескову" и "Дружеская просьба" в наст. томе, стр. 228 и 244.

293

Печатается по автографу (ГПБ). Публикуется впервые.

294

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: А. В. Багрий. Литературный семинарий, вып. II, Баку, 1927, стр. 33; ср. "Шестидесятые годы", стр. 356.

...чтобы меня навестил кто-нибудь из типографского начальства? -- Двенадцатый том Собрания сочинений Лескова предполагался к изданию в типографии Стасюлевича.

295

Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано в книге: А. В. Багрий. Литературный семинарий, вып. II, Баку, 1927, стр. 33; ср. "Шестидесятые годы", стр. 356.

В примечаниях к настоящему тому (а отчасти и ко всему изданию) использованы материалы собрания и архива А. Н. Лескова, в связи с чем редакционная коллегия Собрания сочинений Н. С. Лескова и составитель настоящего тома выражают глубокую благодарность Анне Ивановне Лесковой.