Нет сомнения, что автор этой книги -- человек с литературным дарованием. Но что такое, собственно, литературное дарование? Это есть способность легко и свободно придавать литературную форму своим мыслям, чувствам и настроениям, независимо еще от их содержания. Случается очень часто, что люди с глубоким содержанием наделены этой способностью лишь в слабой степени, и тогда они мучительно ищут своей формы. И бывает наоборот; нередко собственно литературные способности даны судьбой людям с очень незначительным содержанием. Тогда форма ищет для себя содержания, по большей части, разумеется, чужого.
Господин Буренин чрезвычайно легко "владеет пером". Ему одинаково свободно даются и стихи, и проза, и в своих фельетонах, доставивших ему своеобразную известность, он мешает и то, и другое. Но если бы кто-нибудь задался целью отыскать в этой огромной (количественно) работе какую-нибудь руководящую нить, попытался бы определить,-- за что собственно г. Буренин воюет в литературе в течение трех десятков лет,-- то такой изыскатель оказался бы в чрезвычайном затруднении. В конце концов пришлось бы признать, что г. Бурении ратует всегда за... г. Буренина и самое большее еще -- за газету, в которой работает г. Буренин и которая сама стоит лишь за себя, ставя паруса по воле господствующих ветров... В молодости г. Буренин исполнял свою задачу довольно весело, иной раз не без остроумия пересмеивая своих противников и отыскивая смешные стороны в самых разнообразных направлениях, тем легче, что все они были ему одинаково чужды. С течением времени он перешел к сплошным ругательствам, выделявшимся уже не остроумием, а беззастенчивой грубостью. На расстоянии целых фельетонов он заменял прежний веселый шарж простым кривлянием, коверкая от чьего-нибудь имени русский язык и заставляя злополучных наборщиков набирать "шкажал" вместо "сказал", или "прифшкакивать" вместо "привскакивать". Повидимому, есть еще немало людей, которым это кажется забавным и остроумным. Несомненно, однако, что с литературной точки зрения это была элементарнейшая пошлость, совершенно недостойная уважающей себя печати... Вообще, если бы понадобилось охарактеризовать выдающуюся черту литературной деятельности г. Буренина, то пришлось бы сказать кратко: г. Буренин всю свою жизнь ругался. В молодости ругался порой не без остроумия, в старости -- с какой-то угрюмою злобой, порой переходящей в неистовство...
Впрочем, мы не будем более останавливаться на этом предмете, во-первых, потому, что предмет этот в деталях довольно неопрятный, а во-вторых, еще и потому, что, собственно, разбираемая книга давала бы к этому лишь косвенный повод.
"Театр" г. Буренина представляет в его литературной работе некоторое приятное исключение. Здесь он является в совершенно приличном виде, как будто и ему самому опротивело, наконец, "шкаживать" и "прившкакивать", ругаться и производить литературные дебоши.
Однако, как известно, исключения только подтверждают правило: за содержанием своих приличных произведений г. Буренину так же приходится отправляться в люди, как и за содержанием своей "сатиры". Его сатира -- шарж и пародия. Его "театр" -- переводы и пересказы. Из шести пьес разбираемой книги, только одна принадлежит самому г. Буренину. Это -- "Забава Путятишна". Содержание ее заимствовано из былин, причем г. Буренину принадлежит довольно ловкая сценическая компановка былинного сюжета, красивые стихи и разные изящные, на французский лад, разговоры былинных персонажей. Все это, разумеется, так же далеко от суровой поэзии былинного эпоса, как виньетка на конфектной коробке Эйнема далека от васнецовоких богатырей. Почему-то при чтении этой "Забавы Буренишны" нам представлялись все время не киевский двор, не Ставры, Добрыни и Ильи Муромцы,-- а обстановка какого-нибудь домашнего аристократического спектакля. "Княжна Зизи была превосходной Забавой, а почтенный князь NN., с его величавой наружностью, дал образцового Илью Муромца. Молодой барон X. был превосходен в роли заезжего веницейского рыцаря, а милые Коко и Вово (из "Плодов просвещения") не портили ролей Чурилы и Алеши Поповича".
Одна черта этой "комедии" г. Буренина привлекла наше внимание: в последних действиях на сцену выступают "кабацкие голи". Они вместе с Ильей совершают на сцене разные великие подвиги, и за это князь (Красное солнышко) сажает их вместе с веницейскими рыцарями и прочими благородными персонажами за свой "княженецкий стол". При этом голи, чтобы потешить князя, затягивают песню:
Как у нас у голей-голюшки
Ничего нет, кроме волюшки.
Хор: Ой, жги, жги, говори!
Ничего нет, кроме волюшки.
Армяки на нас дырявые,
Да в нас, голях, души правые...
И хор опять подтверждает: "Ой, жги, жги, говори! Да в вас, голях, души правые"...
Признаемся, при этом нам стало немного страшно за благополучное окончание аристократического спектакля. Ведь "голи",-- думалось нам,-- это "босяки" того времени. И тотчас же из-за г. Буренина, приличного сочинителя красивых стихов, в нашем воображении вырисовалась угрюмая физиономия "неприличного" Буренина, Буренина-критика с его, многим еще памятными, грубейшими ругательствами по адресу г. Горького за его голей-босяков, у которых, к великому гневу критика, тоже "ничего нет, кроме волюшки" и порой все-таки оказываются "души правые". Ну, да разумеется -- это дело другое: г. Горький пишет то, что действительно думает о людях и о жизни, а ведь "голи" г. Буренина это только переодетые в известном "стиле" Вово и Коко.
Вообще, не следует только брать "в сурьез" разные мнения г. Буренина,-- и все, право, выходит очень мило. Кто, например, не помнит известной полемики, когда г. Буренин доказывал, что пора стихотворных переводов и даже самых стихов миновала и что даже чужие иностранные стихи лучше переводятся своей прозой. При этом покойный Надсон отстаивал противоположное мнение. Господин Буренин-критик ругался тогда так отвратительно, как никогда не ругался ранее. Можно было думать, что мнение о преимуществе прозаической передачи и негодности стихов и есть то "святая святых", для защиты которого г. Буренин выехал во всеоружии на литературную арену...
Но вот в "театре" г. Буренина мы находим стихотворную драму "Ожерелье Афродиты" с следующим примечанием: "Сюжет и некоторые сцены взяты из романа "Aphrodite" P. Louys". Итак, г. Буренин, ставящий вне законов литературного приличия всякого, кто защищает перевод стихами иностранных стихов,-- сам занимается переложением в стихи "сюжета и некоторых сцен" иностранного прозаического романа. Но и это противоречие разрешается довольно благополучно одним соображением: охота же принимать серьезно те или другие "мнения" г. Буренина! Тогда нужно было обругать Надсона и других поэтов, и г. Буренин высказал одно мнение. А теперь собственная склонность к стихотворной форме ищет подходящего чужого содержания и находит его в прозаическом романе P. Louys'a. Все совершенно понятно и просто.
Кроме упомянутых уже пьес, в книге есть еще перевод "Потонувшего колокола", "Женщины с кинжалом" (Шнитцлера) и две "Старые комедии любви". Подзаголовок к этим последним пьесам гласит, что они взяты "из Victor Mistifiguerros el Rojo". Мы незнакомы с испанской литературой и, признаемся, подумали, что этот Виктор Мистифигерос легко может оказаться Виктором Бурениным или хоть Алексисом Жасминовым, и что, таким образом, здесь мы все-таки встретимся с оригинальным творчеством. Но тотчас же разочаровались: одна комедия ("Мадонна Беатриче") опять заимствована из Боккаччио, а другая ("Фьяметта") носит пометку: "Orlando furioso" {Неистовый Роланд (итал.).}, песнь XXVIII...
Таким образом, выходит, что г. Виктор Буренин заимствует на этот раз у Виктора Мистифигероса, заимствующего, в свою очередь, у Боккаччио и Ариоста. Впрочем, если бы этот Мистифигерос оказался действительно мистификацией, если бы даже у Боккаччио и Ариосто не оказалось ничего подобного,-- то и тогда обе пьесы г. Буренина не могли бы считаться оригинальными: это опять переложение в хорошие стихи игривых анекдотов в испанско-итальянском стиле, за которые кому-нибудь другому ой как досталось бы от г. Буренина-критика; он ведь любит иной раз прикинуться блюстителем строжайшей нравственности...
Нам не хотелось бы раздражать г. Буренина этим правдивым отзывом. Не хотелось бы, во-первых, потому, что раздраженный г. Буренин представляет зрелище далеко не эстетическое, часто даже прямо оскорбительное для человеческого достоинства... А во-вторых, еще и потому, что "театр" г, Буренина нравится нам гораздо более, чем его "Мертвые ноги" и тому подобные "произведения". Поэтому не в укор, а лишь в некое назидание позволим себе привести еще одно соображение. В драме "Ожерелье Афродиты" главная героиня Геро -- гетера и галилеянка. И, к удивлению, г. Буренин не останавливается на этот раз перед тем, что характеру еврейки приданы автором (Louys'ом) черты значительной глубины и возвышенности. Она не верит ни в себя, ни в любовь художника Олимпия. Чтобы поверить -- она заставляет Олимпия, рискуя жизнью, похитить ожерелье со статуи Афродиты. Когда он это сделал, она берет на себя его вину и умирает, счастливая и просветленная. В патетической сцене этой смерти она "склоняется на грудь к Олимпию и говорит постепенно замирающим голосом":
Мой возлюбленный, мой брат...
Ночь сошла... В покое
Дремлет мой зеленый сад,
И струится аромат
Нарда и алоэ...
Я цветами убрала
Одр благоуханный...
Я курильницы зажгла... и т. д.
Нам хотелось бы, чтобы г. Буренин представил себе более или менее живо, что какой-нибудь "критик", обладающий беззастенчивым стилем и склонностью к передразниванию, вроде г. Алексиса Жасминова,-- принимается "разделывать" это произведение ну хоть следующим образом:
Мой важлюбленный, мой брат...
Ночь шашла... В пакое
Шпит уш мой желевый шад...
Бррр... Не правда ли, какая гадость?.. А между тем -- ведь это прием, который должен быть хорошо знаком г. Буренину из собственной его многолетней практики.
Ну, так вот: можем пожелать г. Буренину, стихотворцу-переводчику, почаще и подольше разлучаться с г. Бурениным-критиком и с г. Алексисом Жасминовым и углубляться в тьму веков (к персонажам, с которыми он еще не успел рассориться), чтобы перелагать хотя бы чужие приличные сюжеты в свои хорошие стихи. "Театр" г. Буренина есть несомненно литература... К тому же хоть на время этих экскурсий в нижнем этаже "Нового времени" стало бы, пожалуй, несколько опрятнее...
1904
ПРИМЕЧАНИЯ
Рецензия впервые напечатана в журнале "Русское богатство" за 1904 год, кн. I, в отделе "Новые книги" и без изменений включена автором в девятый том полного собрания сочинений, изд. А. Ф. Маркса, 1914 г.
Буренин Виктор Петрович (1841--1926) -- поэт, драматург и публицист. До 70-х годов фельетоны Буренина имели налет либерализма, направлены были иногда против консервативной печати. В это время Буренин сотрудничал в "Отечественных записках", "Вестнике Европы", "Библиотеке для чтения". После 70-х годов Буренин резко изменил свою позицию, вошел в состав редакции "Нового времени", и с 80-х годов его творчество было целиком отдано борьбе против прогрессивных элементов в литературе и общественной жизни России.
Буренину принадлежат "Литературные очерки" (газета "Новое время" 20 июля 1879 года No 1217), в которых он подверг грубой критике первое художественное произведение В. Г. Короленко "Эпизоды из жизни искателя", напечатанное в журнале "Слово", кн. 7, за 1879 год. Свою статью Буренин использовал для нападок на революционно настроенную молодежь 70-х годов.
В письме к матери и сестрам от 30 июля 1879 года Короленко, находившийся тогда в административной ссылке в г. Глазове, Вятской губернии, писал: "Вчера прочитал в Новом времени рецензию Буренина... Правду сказать, меня она задела так мало, что, право, мне самому удивительно".
В том же письме Владимир Галактионович просил прислать ему оттиск рассказа "Эпизоды из жизни искателя" для сличения отдельных мест с рецензией Буренина, чтобы не приходилось "...недоумевать, откуда Буренин выдернул такие выражения, каких у меня вовсе не было. Якуб превращен в лакея, являются какие-то "стихотворения, смягченные (?!) цифрами" и т. д., которых совершенно нет в моей статье". По признанию Короленко, его интересовал не столько сам отзыв о его рассказе, "...сколько та сторона, которая так безобразно развернулась в рецензии Буренина". Здесь писатель имел в виду клеветнические и враждебные высказывания критика о передовой молодежи.
