В No "Речи" от 16 декабря, в статье г. Базилевича, были обрисованы "порядки", царящие в псковской каторжной тюрьме. То, что отчасти описал г. Базилевич, глухо доносилось и ранее из-за мрачных стен этой тюрьмы, и, наконец, ужасающий режим разразился "естественными" последствиями: сто пять человек объявили голодовку, а начальство приняло против этого акта отчаяния свои обычные меры. Прежде всего трое зачинщиков подвергнуты порке.
Теперь предо мною номера двух местных газет: "Псковской жизни", газеты прогрессивного направления, и "Правды", органа местных "националистов". Вот что пишут в этих газетах, представляющих два противоположных течения псковской общественной мысли и зависящих всецело от дискреционной власти местной администрации.
"Псковская жизнь" сообщает лишь факты. Статья ее начинается словами: "Нами получено письмо из каторжной тюрьмы..."
В письме -- потрясающие дополнения, варианты и иллюстрации к тому, что оглашено в "Речи". Точнее называются имена, подробнее излагаются события: предатель, нарочно посаженный начальником тюрьмы в камеру, чтобы раздражать ее и провоцировать какие-нибудь эксцессы, называется Плохой. Душевнобольной, которого тот же начальник лечил собственными средствами, нарочноиудерживая его в той же камере, где он считал себя окруженным врагами,-- Клементьев. Несчастный в конце концов покончил самоубийством, но, по одним лишь показаниям бедного маниака, подстрекаемого провокатором, перепорото розгами восемь человек. Врачи констатировали острое помешательство Клементьева...
Заключенный Николай Иванов отказался в пасху принять "красное яичко" из рук, которые запятнаны такими "христианскими" делами. На всякий беспристрастный взгляд, заключенный Иванов проявил только более искреннее и правдивое отношение к трогательному пасхальному обычаю, чем его начальник. В пасху его не пороли, но затем... его высекли уже за то, что он "не смотрел в глаза своему начальству"...
Кроме того, старший надзиратель Брюмин, явившись к Иванову в одиночку с двумя другими надзирателями, набросились на него и стали избивать, причем один из них держал за ноги, другой давил горло, а Брюмин бил шашкой, пока вся постель не была залита кровью... Это говорит заключенный... Но он ссылается на свидетеля. И этот свидетель -- тюремный священник Колиберский.
В нашем распоряжении есть еще много других фактов, подобных этим и даже более ужасных. Но -- пока разве недостаточно и того, что огласили местные газеты?
По каторжной анкете, приводимой г. Базилевичем, по разным причинам, вроде указанных выше, ста тридцати заключенным было дано 5625 ударов розгами.
Пять тысяч шестьсот двадцать пять!..
Жаловаться?.. В той же псковской газете сообщается, что заключенные жаловались... Это был героизм: они излагали свои жалобы самому г. Хрулеву, и тут же стоял начальник тюрьмы. Господин Хрулев человек гуманный. Газета приводит две его чрезвычайно благодушные фразы, которые, повидимому, должны были бы утешить и тех восемь человек, которых пороли из психиатрических соображений, для пользы бедного маниака, и того Николая Иванова, которого в глухом каземате три человека (?!) душили за горло и заливали кровью. Первым, г. Хрулев сказал: "Дело прошлое, надо простить!" Второму: "Это было давно, надо забыть!.." {"Псковская жизнь" 3 дек. No 521.}
О, я, конечно, понимаю: это г. Хрулев только поддерживал престиж власти. Может быть... вероятно... скажем даже, наверное, наедине с г. Черлениовским г. Хрулев так же гуманно и мягко сказал свое "надо простить" и истязателю... Он только не принял в соображение, что есть вещи, которые не покрываются простым благодушием. У него просили справедливости, а не прекраснодушия. А отказ в такой справедливости доводит до крайнего отчаяния.
И вот после "ревизии" господина Хрулева сто пять человек решаются голодать, а тюремный начальник напутствует их... розгами... Жестокость всегда цинична!
Таковы известия псковской прогрессивной газеты. В Пскове есть еще газета монархистов "Правда". Передо мной номер 82-й этого националистического органа (от 14 декабря). Тут есть статья: "Россия, Америка и евреи", есть нападки на елецких "кадет", "втершихся в городскую думу", вообще все, что можно обычно встретить в органах этого рода. Но есть также статья о тюремных патронатах и затем, будто обведенная траурной рамкой, бросается в глаза заметка: "По поводу порядков в нашей каторжной тюрьме".
"Когда появилась в "Псковской жизни" первая заметка о порядках, установленных г. Черлениовским в местной каторжной тюрьме,-- пишет сотрудник газеты, подписавшийся буквою И.,-- мы ожидали, что по поводу изложенных в ней некоторых фактов последует если не опровержение, то какое-либо разъяснение из официальных сфер, тем более что в заметке сделаны были прямые ссылки на личность главного начальника тюремного управления и на его отношение к обнаруженным ревизией тюрьмы некоторым непорядкам...
Ни разъяснений, ни тем более опровержений не последовало... что дает нам известное право заключить, что большая часть данных, приведенных в письме арестанта, соответствует действительности... В настоящее время новым подтверждением служат факты, оглашенные "Жизнию" от 13 декабря".
Отсюда газета заключает, что начальник псковской тюрьмы, прибегая к описанным карательным и репрессивным мерам, "далеко перешел за пределы разумной и неизбежной строгости"...
До сих пор газета держится условно в пределах сообщения "Псковской жизни". Но дальше она говорит прямо от себя, что, по ее мнению, г. Черлениовский "...вполне заслуживает обращенные к нему не только со столбцов местной печати, но и со стороны всех знакомых с его тюремной деятельностью частных лиц обвинения в жестокости и полной бессердечности"...
Не принадлежа к категории лиц, "которые желали бы обратить наши тюрьмы в богадельни", автор статьи находит, однако, что "начальник тюрьмы все же должен смотреть на находящегося в его ведении заключенного... как на человека, а не как на бездушную, обреченную на безысходные страдания тварь, по отношению к которой допустимы всякие насилия и, что еще хуже,-- издевательства". Поэтому,-- заключает автор заметки,-- "мы объявляем себя всецело солидарными со взглядами, излагаемыми по поводу деятельности г. Черлениовского в местных газетах, и разделяем выражаемое ими чувство искреннего возмущения" {"Правда" 14 декабря 1911 г., No 82.}.
Итак, весь Псков знал о том, что жестокость тюремной администрации давно вышла за пределы "разумной строгости", что в тюрьме с заключенными обращаются не как с людьми, а как "с тварями". Ужасы псковского застенка, просачиваясь сквозь его стены, возбуждали в городе осуждение и негодование...
Не значит ли это, что мера истязательства переполнена? Эти ужасы вышли уже за пределы крайних политических разноречий, даже крайних политических страстей. Это мучительство и эти страдания заставляют смолкнуть политику, апеллируя ко всякому сердцу, в котором еще не вполне заглохло человеческое чувство, вызывая движение сочувствия и жалости даже к политическим врагам, чувство гнева и отвращения к таким союзникам...
Теперь Псков является ареной захватывающей и потрясающей трагедии. 15 декабря в "Псковской жизни" писали, что "голодовка в тюрьме продолжается. Некоторые из голодающих проявляют большую слабость... Тюрьму посетил жандармский офицер г. Злобин..." Этот ужас продолжает, значит, висеть над городом, объединяя общество в одном чувстве. Но что может сделать общество? Растерянная администрация предоставляет местной прессе кидать свои страшные обвинения... А в это время сто пять человек пытаются умереть, а тюремная администрация, быть может, опять розгами стремится возбудить в них охоту к жизни.
Верхотурье, Вятка, Пермь, Вологда, Зерентуй... Теперь Псков! Что это за ужасная "автономия истязательства" за этими каторжными стенами!..
1911
Примечания
Статья впервые напечатана в газете "Речь" 18 декабря 1911 года No 347. Включена писателем в девятый том полного собрания сочинений, изд. А. Ф. Маркса, 1914 г.
Псковская Центральная каторжная тюрьма была открыта в декабре 1908 года. В ней содержались тысяча уголовных и сто пятьдесят политических заключенных. По тяжести режима она считалась на первом месте среди всех тюремных централов. В Псков переводили "для исправления" заключенных из других тюрем.
В октябре 1911 года политзаключенным удалось передать на полю обращение "Ко всем социалистическим партиям в России и за границей". В прогрессивной печати началась кампания против истязаний заключенных в псковском централе. Статьи Короленко сыграли большую роль в этой кампании.
В декабре 1911 года в псковском централе возникла голодовка заключенных, выставивших ряд требований. Через четыре дня тюремное начальство уступило, и режим был несколько смягчен. В мае 1914 года снова была объявлена голодовка, в которой участвовало 286 человек. Социал-демократическая фракция Государственной думы внесла запрос о голодовке, но его рассмотрению помешала начавшаяся война.
