Глава 1

29 марта 1859 года

Этим утром я подошла к зеркалу и стала внимательно себя разглядывать. Прошло много времени с тех пор, как я позволяла себе такую слабость, если это можно назвать слабостью. Черные волосы, прямые и жесткие, как лошадиная грива, угрожающе сдвинутые широкие черные брови, кожа, настолько смуглая, что, боюсь, нелестные замечания бабушки по поводу того, что по линии моей матери-итальянки в моих венах течет еще и мавританская кровь, верны. Разумеется, подобный цвет кожи никогда не позволил бы мне выиграть конкурс красоты в этой стране, где ценятся розовые лица и соломенного цвета локоны, да и черты лица, увы, не вселяли надежды. Я знаю, что бы сказал о них физиономист: брови слишком высоки и слишком широки для женщины, а нос и решительные, уверенные очертания щек и подбородка слишком тверды и выявляют непреклонность характера. Рот крупный, но выражает великодушие. Увы, такого рода благородство мало ценится здешними джентльменами - по крайней мере, не в своих дочерях и женах.

Черное платье с глухим воротом и длинными рукавами убивало смуглый цвет кожи, и, пока я хмуро себя рассматривала, мои зловещие брови сдвинулись, как два маленьких черных вороненка. Я ненавидела и сам черный цвет, и то лицемерие, которое он в данный момент отображал.

Да, моя бабушка умерла. Но она ненавидела меня со дня моего рождения. И как только я выросла настолько, чтобы понимать ее ненависть и причину ее, я вернула ей это чувство со всей свойственной мне решительностью, что было недостойно доброй христианки и не делало чести моему характеру. И если бы я была вольна сейчас в выборе одежды, я бы нарядилась в розовое с золотым.

Пока я невесело рассматривала свое отражение, десять твердых пальчиков прикрыли мои глаза и сладкий голосок пропел мне в ухо:

- Угадай, кто?

- Кто же еще может быть? - грубо ответила я и отбросила маленькие руки. За моим плечом в зеркале отразилось лицо Ады.

Она, должно быть, приподнялась на цыпочки, потому что обычно ее золотистая головка едва достигала моей переносицы. Попытка удержать локоны с помощью широкой черной ленты не увенчалась успехом - они непослушно выбивались, рассыпаясь каскадом воли и завитков. Цвет смерти, такой отвратительный для меня, только усиливал и подчеркивал деликатную бледность лица Ады, она выглядела моложе своих семнадцати лет. Ее голубые глаза выразили боль и любовь, а розовый ротик сложился в расстроенный бутон. Она выглядела милой, обаятельной и почти столь же разумной, как персидский котенок. И как всегда, чувство вины от моей грубости наполнило меня. Я повернулась и обняла ее.

- Ничего, милая Харриет. Я слишком неожиданно подкралась к тебе. Ты, наверное, думала о... нашей бедной бабушке...

У Ады легко меняется настроение: сначала обида и боль, и тут же приязнь и ласка.

- Ничего подобного. Если бы ты знала, что я думала о нашей бабушке, уверяю, мои мысли не вызвали бы твоего нежного сочувствия.

- Она была всегда добра, - пробормотала Ада, вытирая слезы кружевным платочком.

- К тебе - да, но тоже по-своему. Ты ведь ребенок ее любимой дочери, и похожа на того хорошо воспитанного молодого человека, которого она сама выбрала для твоей матери. В то время как я...

У Ады сверкнули глаза. Она испуганно зашептала:

- Харриет... Теперь, когда бабушка... ушла... О, мне всегда хотелось знать! Что твой отец сделал такого, что оскорбило ее на всю жизнь?

- Если тебе хочется знать, почему ты раньше меня не спрашивала?

- Но... но бабушка говорила, что этой темы касаться нельзя... Это было запрещено...

- Да, разумеется, хотя сама она говорила об этом часто, и все намеками и колкими замечаниями, которые еще хуже резкой прямоты! А ты никогда не осмелилась бы нарушить ее запреты, верно? Но... ну перестань плакать. Дорогая, прости меня! Я все тебе расскажу. Да там нет ничего особенного в этой истории, за исключением брака против воли старой властной леди. Это в ее глазах было вызывающим преступлением.

- Как ты можешь так говорить, когда она все еще...

Я рассмеялась, к ужасу Ады, и, наклонившись, потрепала ее по руке.

- Наши родители, насколько тебе известно, были братом и сестрой. - Я пыталась представить рассказ более понятным ей. - Они дети нашей бабушки. А мы с тобой кузины.

- Сестры, - мягко поправила Ада и, привстав со своего стула, быстро поцеловала меня.

- А теперь посиди спокойно, - я делано нахмурилась, - иначе ты не поймешь моей лекции. Мы с тобой кузины по крови, и более чем кузины, потому что любим друг друга. Мой отец был старшим и единственным сыном. Это был красивый веселый молодой человек, гордость бабушки, но, увы! Он унаследовал ее надменную гордость, так же как... скажем, ее красоту. Она уже организовала для него приличную партию, когда он, совершая кругосветное путешествие, встретил молодую крестьянскую девушку в Риме и женился на ней. Он не сказал своей матери ничего, пока брак не был оформлен официально, наверное, он знал, что она пойдет на все, чтобы не допустить этого неравного союза.

- Твоя мать, должно быть, была очень красива.

- Если верить словам бабушки, я похожа на нее. Значит, вероятнее всего, живость и очарование более, чем красота, привлекли моего отца.

Ада шутливо набросилась на меня с кулаками и поцелуями.

- Когда бабушка узнала об этом браке, она пришла в ярость. Она заявила отцу, что он не получит ни пении из той доли наследства, которую считал своей. Его отец, наш дед, оставил ему небольшую сумму, которая предназначалась к двадцатилетию сына. Поэтому молодые должны были жить на то, что заработают своими руками. Было заявлено, что, если он когда-нибудь покажется на пороге своего дома - так уведомила его любящая мамочка, - она прикажет слугам вышвырнуть его вон.

- Какой ужас! - Ада наклонилась вперед, щеки ее порозовели от возбуждения.

- Бабушка сражалась за все, что могло угрожать ее власти и высокому происхождению, - объяснила я с горечью, - ведь она никогда не уставала повторять, что ее мать в девичестве носила фамилию Невилль, и всегда твердила, что ее предки были королевской крови. Кстати, один из Невиллей действительно был однажды королем Англии, мои дорогие детки. - Я передразнила очень похоже интонацию голоса той, которая никогда больше не посмеет учить меня.

- Да, да, я знаю. Но так поступить с собственным сыном...

- Говорят, - вспомнила я, - что это сильно повлияло на нее. Именно после своевольного поступка и непослушания сына она стала такой злющей и замкнулась в себе. А он совсем не страдал. У него не было для этого времени. Климат Рима, такой здоровый летом, убийствен зимой. Отец умер вскоре после того, как я родилась.

- Значит, ты не помнишь его? Бедная Харриет.

- Как я могу оплакивать того, кто не оставил в моей памяти ни следа? - спросила я рассудительно. - Я помню мать, немного, правда, ее мягкий голос, певший сентиментальные итальянские песенки. И иногда взгляд вспыхивающих черных глаз и тяжелую смуглую руку - я была очень непослушным ребенком!

Ада неодобрительно покачала головой:

- Ты притворяешься, что ничего не чувству ешь, Харриет. Но я знаю, что ты гораздо лучше, чем хочешь казаться.

- Какие теплые чувства я могу испытывать к двум теням прошлого? Они ничего не сделали для меня, кроме того, что произвели на свет. Перед смертью мой отец, как любой благовоспитанный высокородный отпрыск, истратил все до последнего пенни из наследства деда. Моя мать тоже была не из тех, кто откладывает на черный день. Она была истинная дочь Италии - веселая, расточительная и эгоистичная. Один Бог знает, сколько раз мне пришлось выслушивать из уст бабушки, что она вытащила меня из того болота порока, в которое скатилась моя мать.

- Порока? - выдохнула Ада.

Я заколебалась, но только на одно мгновение.

- В Риме девушки из провинций одевались в национальные костюмы и стояли на ступенях испанского посольства, чтобы их наняли художники. Она работала натурщицей, позировала, когда мой отец встретил ее. И когда он умер, она вернулась к прежнему занятию.

Ада молчала, потрясенная. Может быть, мне не стоило рассказывать ей это. Я подумала о застывшем холодном теле, что лежало внизу, в библиотеке, со сложенными на груди руками в непривычном для нее жесте человечности. Бабушка была сейчас нисколько не холоднее и не дальше от меня, чем при жизни. И мой голос был спокоен и холоден, когда я продолжила:

- Когда бабушка узнала об этом от своих агентов в Риме, она послала их к моей матери. И мама продала меня им - за пятьдесят фунтов стерлингов. Она жила тогда с одним французским офицером и обрадовалась неожиданным деньгам. Моя бабушка неоднократно напоминала мне об этом материнском поступке. Ада, тебе никогда не приходило в голову, что будет с нами теперь? Неужели будущее не пугает тебя?

- Нет, почему оно должно меня пугать? Есть же бабушкины деньги. И мы их теперь получим.

- Может быть, - я удержала при себе сомнения на сей счет, - но как, где и с кем мы станем жить?

- Мне все равно, - беспечно сказала Ада, - пока ты со мной.

- Разумеется, я тебя не оставлю, - сказала я весело, - но придет время, Ада, когда ты отдашь предпочтение иного рода заботам и выберешь другого покровителя. Кого-то молодого, красивого, с усами, как у того молодого человека, который смотрел на тебя с таким восхищением в прошлый раз, когда мы гуляли в парке.

Она покраснела, засмеялась и запротестовала, но даже ее любовь ко мне не могла осветить и рассеять темный рой мыслей в моей голове. Конечно, она выйдет замуж, и скоро. Она так мила и скоро станет богатой!

Я стала расхаживать взад-вперед по комнате, что вошло уже в привычку, когда меня что-то сильно тревожило. Смерть бабушки была внезапной. Бабушка сидела, выпрямившись в кресле, и распекала Хэтти, горничную, за какую-то провинность, и вдруг ее лицо побагровело, речь стала бессвязной, и она упала вперед, лицом на ковер.

Прошло совсем мало времени. Я не успела еще привыкнуть к свободе, и, сидя в своей комнате, ждала, что вот-вот дверь распахнется без предупреждения и стука, и она приглушенным голосом спросит, почему я сижу, праздно сложив руки, в темноте. И мне не надо больше прятать свой дневник! Я уверена, что она находила его, как бы тщательно я его ни прятала. Раз или два, когда я с горечью описывала особенно неудачно прошедший день, я ловила на себе ироничный взгляд ее блестящих черных глаз. И все равно я почувствовала теперь свободу, когда эти черные насмешливые глаза закрылись навсегда. Мой дневник был для меня единственным благословленным выходом, там я выплескивала обиду и злость, которые никогда не смела высказать вслух.

Теперь дневник станет еще дороже: я смогу в нем писать сокровенное - как будто говорить с дорогим невидимым другом. И знаю, что этот друг никогда не станет попрекать меня. Я люблю Аду и с радостью умру за нее, если такая необходимость возникнет, но некоторые мои мысли не для ее ушей.

Разумеется, моя свобода - временное явление. Великая хартия вольностей, корни свобод Англии, написана мужчинами и для мужчин. Поэтому в нашей великой современной стране женщины и дети лишены свобод. И совсем скоро они - что-то пугающее смутно уже чувствуется - поработят меня и Аду. Деньги бабушки будут прибраны к рукам, кто-то из мужчин обязательно выберет наш дом, наших слуг и все прочее. Потом они выдадут замуж Аду за одного из своих. Я пообещала, что буду заботиться о ней всегда. Могла бы помочь, по крайней мере, выбрать более достойного среди множества дурных и глупых, которые будут претендовать на нее. Даже могла взять на себя обязанность распоряжаться ее деньгами. Но они не позволят мне этого. "Они" - чопорные, самодовольные джентльмены Англии. Я бы желала, чтобы Провидением они были стерты с лица земли, все до одного!

2 апреля

Эта ужасная старуха! Эта ведьма, злобная, мстительная карга! Я слишком хорошо воспитана, поэтому ограничусь скудным запасом бранных слов.

Мы присутствовали на "Оглашении Завещания" сегодня днем. Так торжественно, с большой буквы, именовал эту процедуру молодой мистер Патридж - отвратительный, самодовольный молодой человек, такой длинный и тощий, что напоминал фонарный столб в своих длинных черных брюках, и совсем не похожий на своего милого доброго отца, одного из самых близких друзей моей бабушки, к тому же - старинного семейного адвоката. Но старый мистер Патридж прикован к постели, у него случился удар, говорят, в связи с ее смертью, поэтому нам пришлось иметь дело с этим ничтожеством, его сынком. Для меня не стало неприятной неожиданностью, что бабушка оставила все "Семейное Наследство" полностью одной Аде. Я была не удивлена и не рассержена. Что вогнало в ярость (у меня даже затряслись пальцы), так это одно замечание, касавшееся меня лично. Я до сих пор помню каждое слово. И вероятно, никогда не забуду, до конца своих дней.

"Моей внучке Харриет я оставляю свою рабочую эбеновую шкатулку, с надеждой, что она займется с усердием ее содержимым, когда достигнет той жизненной стадии, которой она заслуживает. Я также рекомендую ей заботиться о моей дорогой внучке Аде, зная, что та никогда не позволит своей кузине нуждаться в деньгах".

При этих словах Ада стиснула мою руку и попыталась улыбнуться, глядя сквозь нахлынувшие на голубые глаза слезы. Она была ими переполнена, как цветок после дождя, с самых похорон. Я пишу это только для моего неизвестного читателя и признаю, что, разумеется, Ада никогда не позволит мне жить в нужде, но перспектива зависеть всю жизнь от другого человека, даже такого дорогого, кого угодно огорчит. Ада слишком добра и не поняла этот ядовитый укол в последней, худшей из всего завещания фразе. Я не стану ей указывать на это, зачем втирать соль в рану? Ту жизнь, которую я заслужила! Модистки, может быть? Или она имела в виду, что мне достаточно стать служанкой леди? Как она смела - и еще перед этим негодным молодым Патриджем, этим ничтожеством! Мне хотелось взять эту шкатулку и разбить ее об стену. Разумеется, я не стала этого делать. Недаром ведь я столько лет провела около своей бабушки.

На следующий день опять пришел молодой Патридж. У него были новости для нас. Как я и предполагала, представитель сильной половины человечества будет отныне нашим судьей и станет направлять наши бедные жизни. Правда, мне неизвестно, кто это будет. Если бы я могла, то выбрала бы старшего мистера Патриджа, милого доброго старика. Но поскольку мистер Патридж был серьезно болен, некому оказалось взять на себя ответственность за Аду и Харриет, и наши адвокаты были в затруднении.

- В тот день, - веско объяснял нам мистер Патридж-младший, - мы получили письмо от сына сводного брата вашей бабушки. Этот джентльмен - его имя мистер Джон Вольфсон - предложил взять на себя заботу о молодых леди. Мы, разумеется, навели о нем справки, и все наши источники отозвались о нем как о джентльмене состоятельном и знатном. Он остался единственным членом семейства, и, к большому нашему облегчению, мы приняли его предложение.

- Но... - Ада приложила кружевной платочек к губам, - я не знаю этого джентльмена. Харриет, ты когда-нибудь слышала о нем?

- Конечно, дорогая, и ты тоже. Ты помнишь бабушкино знаменитое генеалогическое древо? Мистер Вольфсон, должно быть, сын бабушкиного младшего брата. Его отец, вспомни, был женат дважды.

- Несчастливые обстоятельства, - перебил меня молодой Патридж. - Мистер Вольфсон объяснил, что его отец и ваша бабушка не разговаривали много лет - результат детской глупой ссоры. Но его положение в обществе безукоризненно.

- А он... добрый?

Если бы я задала такой вопрос, молодой Патридж поднял бы меня на смех, посчитав его абсурдным. Добрый? Действительно, зачем это нам, бедным девушкам, которые будут целиком зависеть от этого человека, выбранного именно с целью дать нам отеческую любовь и заботу? Но поскольку вопрос задала Ада и умоляюще посмотрела на молодого Патриджа своими голубыми, еще непросохшими от слез глазами, он даже соорудил подобие улыбки. Правда, это далось ему с трудом.

- Моя дорогая мисс Ада, разве есть такой человек на свете, который не будет добр к такому очаровательному и... - Здесь нахальный щенок поймал мой взгляд, закашлялся и смутился.

Мы должны отправиться в Йоркшир через неделю. Конечно, на сборы отпущен не такой уж большой срок, но, как верно указал молодой Патридж, чего нам было ждать? К тому же путь предстоял долгий. Но раз уж мистер Вольфсон живет в Йоркшире, а он с этих пор наш хозяин и властелин...

Скажу прямо: я боялась. Боялась будущего, боялась этого мистера Вольфсона. В глубине души я оставалась суеверной итальянской крестьянкой. Бабушка сказала бы именно так. А она всегда была права.

14 апреля

Я забросила свой бедный дневник. Даже сейчас я не могу уделить ему много времени, потому что позади меня в огромной кровати все еще спит Ада, но, как только она проснется, ей потребуется мое внимание.

В такую рань горничная еще не успела оживить огонь в камине, и в леденящем холоде мое дыхание вырывалось изо рта облачками пара, а пальцы одеревенели настолько, что я должна была останавливаться время от времени и растирать их, чтобы согреть, перед тем как обмакнуть перо в чернила.

Вид из окна тоже запечатлело мое перо. Мы находились высоко, очень высоко в этой респектабельной гостинице, над крышами города, и за коньками крыш и каминными трубами я могла видеть два шпиля-близнеца величественного собора, который был сердцем и центром Севера. Это была английская церковь и истинно английский город, но как все это странно выглядело. Оглядывая окрестности незнакомого города, я вспоминала, как далеко мы уехали от Лондона. Четыре сотни миль к северу и два месяца вернувшейся вновь зимы, ведь в Лондоне была весна, когда мы выехали, а здесь снежным покровом были выстланы улицы, крыши и шпили. Дальше, к северу, лежали нагромождения камня, куда более древнего, чем седые камни Йоркминстера - развалины Стены Адриана, построенной императором Рима, чтобы оградить молодую Британию от диких варваров. К востоку, невдалеке, находится море; к западу - мили и мили холмистой, покрытой вереском равнины, лишь изредка там Можно встретить невежественные деревни и обособленные фермерские усадьбы. И руины аббатств и замков. Только юг выглядел привлекательно и тепло.

Мы выехали из Лондона во вторник в суете и спешке, шел дождь, слышались всхлипывания горничных и кухарки. Первый день нашего пути Ада проплакала. Я сказала ей, что слышала о мистере Вольфсоне, но на самом деле мне был известен лишь факт его существования, не более. Как я ни старалась, напрягая мозг, я не могла припомнить, чтобы бабушка хоть раз упоминала его имя. Я имела смутное представление о вражде двух ветвей отцовского клана. Это само по себе было в пользу мистера Вольфсона - все, кто враждовал с моей бабушкой, становились сразу же моими союзниками.

В спешке и суете последних дней в Лондоне я все-таки нашла время и потихоньку постаралась разузнать кое-что о мистере Вольфсоне, и мои усилия были вознаграждены - всего-то лишь стоило заглянуть в путеводитель по Йоркширу. Мистер Вольфсон действительно, как и заявлял молодой Патридж, был известным землевладельцем, имел влияние в своей местности, и принадлежав шее ему Эбби-Мэнор считалось одной из самых элегантных построек в райдинге [1]. В путеводителе говорилось, что это поместье построено невдалеке от руин одного из аббатств, разрушенного Генрихом VII, скорее всего, дом и был построен из его камней, которые послужили основным материалом. В путеводителе была гравюра руин аббатства, и они выглядели очень живописно.

Но кажется, меня опять уводит в сторону моя фантазия. Главное сейчас для нас с Адой - это намек на характер нашего будущего покровителя, который я нашла в одном предложении на страницах этой полезной книги. Мы будем счастливее многих и многих туристов, желающих полюбоваться на развалины аббатства, потому что мистер Вольфсон не разрешает никому вторгаться в свои владения, которые включают и исторические руины!

Автор книги был явно в обиде на мистера Вольфсона, я же, наоборот, симпатизировала его недоброму отношению к любителям древностей. Если бы я владела этими руинами, я бы тоже старалась сохранить их для себя, чтобы без помех изучать каменные подвалы и монастырские своды без крыш, проводя часы в созерцании и размышлениях, чувствуя влияние старины и духа монахов, ведущих неторопливую размеренную жизнь. Или даже просто наслаждаться мыслью, что я владею тем, что является предметом жадного любопытства и желания иметь такое же чудо самим!

Мне кажется, что мистер Вольфсон не из тех, кто уступает. Я представляла мысленно его образ - желчный ядовитый старый джентльмен с седыми волосами и бакенбардами, который разгоняет непрошеных туристов, размахивая своей тростью. Но в то же время созданный моим воображением образ вызывал сомнение - если мистер Вольфсон является сыном младшего брата бабушки, он должен быть моложе моего отца. Ну что ж, скоро я все узнаю. Мы выезжаем в Эбби-Мэнор утром. Экипаж мистера Вольфсона уже здесь, нас об этом уведомил хозяин, когда мы прибыли в гостиницу прошлой ночью, как и то, что мы должны отправиться в путь завтра утром. До поместья от Йорка ехать шестнадцать часов на северо-запад. Итак, всего через шестнадцать часов мы все узнаем...

Если быть откровенной, мои усилия симпатизировать мистеру Вольфсону всего лишь притворство. Я уже его не люблю, еще не увидев, я стану его ненавидеть, не важно, какой он - седой и злой или красивый и ласковый. Он наш опекун и наш тюремщик. Этого достаточно, чтобы мне его не любить, так же как любого другого мужчину.

Позже

Запись эту надо бы датировать 15 апреля, потому что я пишу уже далеко за полночь, но я просто не смогу уснуть до тех пор, пока не изложу свои впечатления этого богатого событиями дня. Скажу сразу - мои опасения не оправдались.

Я сейчас сижу в комнате, со вкусом обставленной. Тяжелые бархатные портьеры опущены, они преграждают путь стуже от северного ветра, а в камине с красивой мраморной полкой наверху весело горит огонь. Новая кровать ждет меня, совсем новая, она уже приготовлена ко сну и накрыта стеганым теплым одеялом; на столе, за которым я сижу, есть перо, чернила и даже стопка писчей бумаги. Кровать, камин, комната - все мое. Комната Ады рядом с моей и тоже обставлена с элегантностью и удобством. Дверь, соединяющая наши комнаты, видимо, недавно прорублена и теперь открыта, чтобы Ада не испугалась ночью в незнакомом доме. Она мирно спит, и мне за нее спокойно. Но как все продумано было мистером Вольфсоном, я просто восхищена!

Мы покинули Йорк сегодня рано утром. Небо было прозрачным и бледно-голубым, предсказывая днем солнечную погоду, но было так холодно, что я и сейчас задрожала от воспоминания об этом. Больше я уже не высовывала головы из кареты за время всего нашего путешествия. Хотя посмотреть было на что - прекрасная холмистая страна, которая должна выглядеть очень живописно весной, а вовсе не унылая равнина, поросшая вереском, какой я ее представляла. Но сейчас земля была покрыта толстым слоем снега, и солнце отражалось в нем, слепя глаза. Голые деревья и кустарники выглядели такими одинокими. Вся местность определенно малонаселена. Ада, перед этим много и весело болтавшая, умолкла. Я почувствовала ее настроение, оно было схоже с моим. Но я испытывала еще и странное уныние, почти страх. Ясно, что наш новый опекун был человеком богатым и с хорошим вкусом. И все же мне казалось, что алое зарево от захода солнца приобретало смутные очертания зловещего огромного зверя и что мы стремительно неслись прямо к нему, в его когтистые объятия.

Я описываю это только затем, чтобы показать, насколько глупыми и безосновательными были наши страхи.

Первые огни, которые мы увидели, были фонарями на воротах, и тут же замелькали приятно освещенные желтые квадраты окон. Нас ждали - как только карета подкатила, из домика привратника выскочил человек и широко распахнул ворота. Карета подкатила к парадному подъезду, прямо к ступеням. Кучер открыл дверцу и помог сойти Аде. Я последовала за ней, и тут двери дома распахнулись, оттуда вырвался яркий желтый свет, и в дверях появилась мужская фигура. Ада схватила меня за руку, я почувствовала, как она дрожит.

Человек с фонарем спустился, и я поняла, что это лишь слуга. Мы поднялись за ним по лестнице. Нас окатило приятной волной тепла. Я лишь мельком успела заметить бархатные гардины на окнах и огромные зеркала, пока лакей помогал нам снять верхнюю одежду. Его голос и манеры говорили о том, что он прошел лондонскую школу. Высокий человек средних лет, он имел манеры сдержанного, хорошо вышколенного слуги. Его лицо застыло, как бесстрастная маска, но мне кажется, я заметила небольшую разницу в его отношении - а именно, как он принял сначала мое простое черное пальто, а потом бережно и почтительно - прекрасную соболью бабушкину накидку с плеч Ады. Никто из нас никогда не оспаривал права, кому носить ее, Ада любила меха, и они с бабушкой были почти одного роста.

- Меня зовут Уильям, мисс, - сказал слуга, адресуясь к Аде, - мистер Вольфсон ждет вас в библиотеке. Прошу вас следовать за мной.

Мы прошли за ним по длинному коридору, Ада крепко держала меня за руку, и я была рада этому. Меня нелегко унизить, но когда я шла за этим высокомерным лакеем, образчиком сильного пола, к такому же представителю этого пола, только хозяину, который теперь будет распоряжаться мной, я почувствовала себя маленькой, как Ада, - новое ощущение и малоприятное, надо сказать.

Я была удивлена, что наш опекун не встречал нас у двери. Потом решила, что он, должно быть, болен и стар. Опять передо мной появился образ старого, убеленного сединами джентльмена, дремлющего в кресле около камина с пледом на коленях.

В комнате, куда мы вошли, стоял огромный дубовый стол, заваленный бумагами, и за столом сидел человек. Его волосы не были седыми, они были похожи на светлый шлем, обрамлявший лицо, и, когда на них падал свет, в них вспыхивал серебристый отблеск. Длинные усы, прикрывавшие губы, и густые брови и ресницы были того же оттенка. Взор необычных сверкающих синих глаз был ясен, но холоден, как вода, которая замерзла, но все же сохранила способность отражать небо. На первый взгляд трудно было определить, сколько ему лет. Он мог быть любого возраста. Плечи и руки как у молодого, полного сил человека и лицо без морщин. Вот он улыбнулся, и сверкающий ледяной взор потерял свою холодность. Глаза его настолько меня поразили, что я почти не заметила очертаний рта, хотя что-то странное в нем я невольно отметила.

- Ада и Харриет, - произнес он и протянул к нам руки.

Мы робко взяли их в свои - каждая по руке.

- Простите, что встречаю вас сидя, - продолжал он, - но, как видите, это скорее из-за моего несчастья, а не из-за отсутствия вежливости.

Все еще держа наши руки, он как-то странно выдвинулся из-за стола, неподвижные голова и торс отделились и поплыли в сторону. Впрочем, когда он оказался вне прикрытия стола, все стало понятно. Все-таки нарисованный мною ранее образ был наполовину верен. Мистер Вольфсон сидел в инвалидном кресле, и действительно, хоть и не плед, но складки его длинной одежды покрывали его йоги до пола. И все равно трудно было сравнивать того инвалида-старика, которого я рисовала в своем воображении, с этим широкоплечим, очень сильным человеком. Когда же он приблизился, я поняла, что его золотистые волосы серебрились от седины, а лицо испещрено глубокими линиями, как от физических страданий.

- Садитесь, - сказал он, высвобождая наши руки и показывая на обитый бархатом диван, - я знаю, что вы устали и замерзли. Легкий ужин и в кровать? Я угадал? Может быть, все-таки посидите со мной во время ужина, я просто сгораю от нетерпения узнать вас поближе и хочу, чтобы вы поскорее освоились и почувствовали себя как дома.

Произнесенные слова были сами по себе очень добры, но тон! Он был так проникновенен и полон участия, так чаровал, что у меня слезы выступили на глазах. Мы повиновались, и скоро ревущее пламя камина прогнало совсем и холод, и усталость, и пришло чувство необыкновенного облегчения, снявшее напряжение ожидания, для меня ужин прошел как во сне. Только одну деталь из прошедшего вечера я не упомянула, но она подействовала на меня как струя ледяной воды. Мы пили потихоньку вино, предложенное нам, чтобы согреться, как сказал мистер Вольфсон. Поднеся к губам бокал, я уголком глаза заметила какое-то движение в тени огромного стола и замерла от ужаса.

- Я забыл вам представить двух важных членов нашего дома, - улыбнулся мистер Вольфсон и, протянув руку, щелкнул пальцами. Из тени показалось существо, вызванное хозяином.

Стакан выпал из моих рук и разбился на мелкие осколки. Существо оказалось собакой - но какой! Голова ее была на уровне груди мистера Вольфсона, когда она приблизилась к нему и послушно встала около его кресла. Шерсть короткая и серая, длинный пушистый хвост и удлиненный нос явно волчьи, и, когда она лизнула его пальцы в ужасной пародии на собачью преданность, я увидела, как в отблеске пламени блеснули длинные белые клыки.

- Мое дорогое дитя! - Мистер Вольфсон смотрел на меня с участием. - Мне очень жаль. Ты так боишься собак?

Я только сжалась в своем кресле. Вторая собака показалась из тени вслед за первой. Эта была потемнеее, но такая же огромная.

Ада протянула руку к ближайшей от нее собачьей морде.

- Харриет напугана, она боится собак с тех пор, как в детстве одна из них ее укусила.

- Вот как? - Мистер Вольфсон оглядел нас. - Боюсь, моя милая Ада, что Фенрис не ответит на твою ласку. Она и Локи совершенно безобидны, но воспитаны не как домашние звери.

Собака повернула голову и обнюхала руку Ады.

- Они действительно впечатляют. - Я наконец собралась с духом. - Как они неподвижны! Будто это статуи, а не живые существа. Что же они такое, если не домашние животные?

- Охрана. - На мгновение лицо мистера Вольфсона утратило выражение добродушного юмора.

Внезапно я заметила несомненное сходство между хозяином и его чудовищами. Он тоже имел необыкновенно прекрасные зубы - белые и длинные, как... Но это глупо, и я не стану писать...

- Мы живем в глуши, мои дорогие, а я беспомощный инвалид. Локи и Фенрис - моя защита, и очень эффективная.

- Вы... беззащитный инвалид?! - воскликнула я.

Это вырвалось у меня внезапно, и я покраснела, сама не ожидая от себя столь бурного протеста. Но мистер Вольфсон, кажется, остался доволен. Он рассмеялся и отпустил собак еле заметным движением руки. Они протрусили обратно за стол и исчезли из виду.

21 апреля

Мы обследовали наш новый дом и его окрестности. Ада, которая всегда любила животных, отыскала в первое же утро сразу после нашего приезда конюшню. Я же, стыдно признаться, ленива по утрам и не сразу пошла туда, а когда присоединилась к Аде, она уже приобрела и лошадь, и кавалера. Изящная, коричневого цвета кобыла стояла уже оседланная и взнузданная во дворе конюшни. Кавалер был явно один из грумов - высокий темноволосый юноша, стройный, как и положено наезднику. Когда он помогал Аде сесть в седло и она сверху глянула на него, улыбаясь с невинной благодарностью, а ветер отбросил золотой локон на ее щеку, грум так и замер от восторга. Я не могла строго его судить, но поспешила к ним, как ревнивая старая дуэнья.

- Харриет, как ты поздно! Поспеши!

- Не торопись, Ада. Я знаю твою страсть к верховой езде. Но спросила ли ты позволения у мистера Вольфсона кататься на его лошадях?

- Простите, мисс, но мистер Вольфсон отдал мне нужные распоряжения, так что вы обе можете кататься верхом когда захотите, Памела - спокойная лошадь, и для вас найдется другая, такая же.

Я посмотрела на говорившего внимательнее. Он был еще моложе, чем мне показалось с первого взгляда, не старше Ады. Его высокие скулы и смуглая кожа казались чужеродными для Йоркшира, и предположение о присутствии чужеродной крови дало мне не очень приятное чувство родства с ним.

- Как тебя зовут? - спросила я.

- Дэвид, мисс.

- Он второй грум, - объяснила Ада, - но надеется стать первым, когда старый Адам уйдет в отставку.

- Как мило, - холодно произнесла я. - Дэвид, скажи, насколько безопасно для нас кататься по окрестностям?

- Мистер Вольфсон сказал, мисс, чтобы я или кто-нибудь еще из грумов ездил с вами. Но лошади смирные, вполне безопасные. Хотя мисс Аде навряд ли нужна смирная лошадь.

- Она ездит как амазонка, - улыбнулась я, - это мне нужна смирная лошадь.

И я получила ее - послушную старую кобылу по кличке Фанни. После чего мы втроем пустились в путешествие.

Руины аббатства, безусловно, доминировали во всем окружающем ландшафте. Они находились примерно в миле или двух от поместья, и, приближаясь к ним, я увидела, что они гораздо лучше сохранились, чем я ожидала. Я готова была обследовать их. Но Дэвид отказался:

- Здесь не совсем безопасно зимой, мисс. Пол ненадежен, в нем дыры и щели, сейчас их не видно под снегом и льдом. Можно провалиться. Когда земля очистится и можно будет увидеть, куда ступаешь, я вас привезу сюда.

У него был решительный тон, но я и сама поняла, что он прав. Руины подождут до весны.

27 апреля

Погода стояла по-прежнему холодная и ясная. Мне бы не хотелось, чтобы Ада каждый день пускалась в такие длительные верховые прогулки, во время которых я промерзала до костей и ужасно уставала. Не на что было смотреть - лишь снег да голые деревья. Мы не покидали окрестностей дальше близлежащей деревни Миддлхем. Она находится в трех часах пути от поместья, и Дэвид не рекомендовал ездить дальше. С рекомендациями Дэвида приходилось считаться. Он не был груб, никогда не проявлял неуважения, мне он даже нравился. Несмотря на юные годы и низкое положение, в нем было нечто такое, что заставляло прислушиваться к его словам и уважать его суждения. Мы виделись с ним подолгу, потому что Ада настаивала на прогулках и проводила почти все время на конюшне. Я, конечно, доверяю своей Аде, но...

Какое-то смутное предчувствие овладело мною, хотя понимаю в глубине души, что глупо писать об этом. Но я не могу забыть взгляда, которым они обменялись в то первое утро. И ведь он молод, а Ада не просто красавица, она очаровательна, мила и держится с ним дружелюбно. Я уверена, что Дэвид слишком умен, чтобы забыть свое место, и он очень гордый, а еще попросил поправлять его английский, хотя говорил гораздо правильнее, чем другие слуги. Он... что ж, я должна писать правду на этих страницах... Это не Дэвид меня беспокоит, а Ада, я не полностью доверяю ей. Ее добродетели - простота, искренность и доброта - как раз и вызывают опасения. У нее открытое любящее сердце, а Дэвид, безусловно, очень привлекателен. Оба любят животных, к тому же он умен всегда находит тему для разговора, и они болтают без умолку во время наших поездок, пока я трясусь в седле рядом и пытаюсь согреться.

Теперь перейдем к более приятным темам: наш опекун, мистер Вольфсон. Я называю его опекуном, хотя трудно думать о нем так. Сын сводного брата моей бабушки! Это делает его наполовину моим дядей? "Кузен" проще, надо спросить, могу ли я звать его так. По закону, скорее всего, между нами нет вообще никакого родства. Мы мало виделись со своим опекуном-кузеном, потому что, несмотря на инвалидность, он очень запятой человек. Наверное, забота о таком огромном владении и своем состоянии забирает почти все его время. Изредка к нему приезжают гости из Лондона или Йорка - по делам. Правда, пару раз мы с ним вместе ужинали.

Это любопытное представление - ужин с мистером Вольфсоном. В первый раз нас к нему проводил Уильям; в комнате никого не оказалось. Уильям усадил нас в своей обычной молчаливой манере. Я сначала подумала, что мы будем ужинать одни, но на главном месте во главе длинного стола я увидела еще один прибор. Наши места были справа и слева от хозяйского. Я лишь успела обменяться удивленными взглядами с Адой, как Уильям, промаршировав к дверям в другом конце комнаты, распахнул их. И тут появился мистер Вольфсон - его коляска и он сам. А сзади, как свита, как два верных стража, шествовали псы. Меня разрывали смех, ужас и... жалость.

Но как только наш кузен занял свое место во главе стола, все изменилось. Его инвалидное кресло было нужной высоты, так что создавалось полное впечатление, что он сидит на обычном стуле. Хозяин дома заговорил. Он, оказывается, блестящий рассказчик. Хотя и признался, что мало смыслит в музыке и живописи, зато очень начитан. Меня вначале поражало несоответствие: вот он сидит - такой красивый в своем вечернем костюме. Идеальный сельский джентльмен, а эта порода мужчин не славится стремлением к образованию. Ширина плеч и мощь рук говорили скорее о человеке действия, чем о мыслителе.

Постепенно наш разговор перешел в диалог. Ада читает очень мало, и поэтому просто наслаждалась едой, и я даже не пыталась вовлечь ее в оживленный обмен мнениями. Похоже, мистер Вольфсон обратил внимание на ее молчание. Все чаще и чаще он переводил взгляд с меня на нее, и я видела, что его забавляет контраст между внешностью Ады, безусловно получившей хорошее воспитание, и решительным нежеланием поддержать разговор. Поэтому он прямо спросил Аду, как она проводит время. Она поблагодарила его за любезность - предоставленную ей возможность ездить верхом.

- Восхищен вашей выносливостью, - с улыбкой сказал он, - вы правда ездите в такой холод?

Ада кивнула, но ее внимание отвлекла яблочная шарлотка, которую лакей поставил перед ней, поэтому ответила я:

- Ада может ездить на всем, что движется, даже в бурю и ураган. Ее смелость не поддается сомнению - она никогда ни перед чем не отступала.

Мистер Вольфсон посерьезнел.

- Все это очень хорошо, но я убедительно прошу вас быть поосторожнее.

- Вы очень добры, что так печетесь о нас, - безмятежно отозвалась Ада, - но вам совершенно не о чем беспокоиться, кузен, поверьте. С нами всегда ездит Дэвид.

- Дэвид? Ах да, этот цыганенок. Он вас сопровождает?

- По вашему приказу, кузен, - сказала я и, увидев его удивление, быстро добавила: - Разве это не ваш приказ?

- Нет, - прозвучал негромкий краткий ответ.

- Но тогда...

- Дэвид - превосходный слуга, - небрежно заметил мистер Вольфсон, делая легкий акцент на последнем слове, - он повиновался моим мысленным желаниям, угадывая их, хотя и не получал от меня устно инструкций.

- Он действительно цыган? - спросила Ада.

- Его мать из табора, который каждое лето останавливается на западном лугу. У них свои маршруты, как у животных, они свободны от морали и закона.

- А его отец?

- Сын одного из моих состоятельных арендаторов. Не морщите ваш прелестный носик, Ада, вы находите такую связь некрасивой? Вы и должны так думать. Но некоторые из цыганок обладают своеобразной красотой.

Он поймал мой взгляд и сразу замолчал, улыбка исчезла, он сделал серьезную мину, но мне не показалось, нет - он прищурил левый глаз и слегка подмигнул Аде.

- Чем меньше вы будете знать о таких историях, тем лучше для вас, моя дорогая маленькая кузина. Позвольте только сказать, что мать парня была красивой девушкой. Дэвид воспитывался у отца, и он обыкновенный йоркширец, отказавшийся от своих цыганских предков. Он женится на деревенской девице с розовыми щеками, и после смены нескольких поколений темная цыганская кожа исчезнет навсегда.

Он поднял бокал и поднес к губам, как бы ставя точку на этой теме, но я видела, как он внимательно следит за Адой поверх края бокала. К моему облегчению, она не попала в его ловушку. Она продолжала щебетать, хваля Дэвида и лошадей в одинаковой степени, и напряжение наконец покинуло мистера Вольфсона.

Итак, сердечко Ады нетронуто. Но со стороны мистера Вольфсона было неосторожно рассказать столь романтическую историю.

4 мая

Жизнь полна сюрпризов - звучит банально, но это правда. Мы унаследовали не только опекуна, но и целую семью! Подумать только, я об этом и не подозревала до сегодняшнего дня!

Со вчерашнего вечера зарядил дождь - не просто дождь, а ливень, с неба стеной извергался серый водопад воды, так что даже Ада отказалась от ежедневной прогулки верхом. Она легла отдохнуть после обеда, но меня одолевает беспокойство, я не могу спать днем. Поэтому я решила исследовать дом, пока она спит. Хотя дом новый, он огромен и беспорядочной постройки. Сегодня облака закрывали окна, и в доме воцарились мрачные сумерки. Я поднялась по лестнице позади библиотеки и очутилась в южном крыле. Роскошный ковер покрывал пол и полностью заглушал мои шаги. Поворачивая за угол, я внезапно столкнулась с человеком, совершенно мне незнакомым, он, согнувшись, сидел на подоконнике и читал книгу и выглядел при этом совершенно как у себя дома.

Я могла бы принять его за привидение, если бы не знала, что привидения не носят, брюк и галстуков с жемчужными булавками. От неожиданности я застыла с открытым от удивления ртом и так стояла, пока он не поднял глаза от книги. Кажется, он совсем не удивился, увидев меня, встал и протянул руку:

- Вы, должно быть, кузина Харриет. Добро пожаловать в Эбби-Мэнор. Я Джулиан.

Я пожала его руку и, хотя имя не прояснило мне ничего, позволила отвести себя к окну.

- Простите, я должна узнать, кто вы такой... Он снова улыбнулся, и я поняла, кто он. Улыбка у мистера Вольфсона немного другая - сверкающая, а у Джулиана - печально-меланхолическая, но тоже очаровательная, мне даже захотелось погладить его по голове. Сходство было очевидным.

- Понимаю. Мой отец еще не удосужился сообщить о моем существовании. Мои извинения, кузина. Вы приняли меня за привидение Эбби-Мэнор или за вторгшегося незнакомца?

- Почему вы извиняетесь? Мне кажется, что скорее...

Не мое дело критиковать его отца и своего опекуна. Я замолчала, немного смутившись. Случайно увидела обложку книги, страницы которой он придерживал пальцем, и нашла безопасную тему для разговора. Это было новое произведение мистера Теккерея. Бабушка никогда не позволяла нам читать Теккерея. Хотя сама упивалась им. Говорила, что его ирония не для юных леди. Разумеется, я находила припрятанные тома и прочитала их все, и теперь с удовольствием обнаружила, что Джулиан тоже любит его читать. Пока мы обсуждали книгу, я получила возможность рассмотреть его поближе. Сходство с отцом не было сильным, хотя те же, с серебристым отливом, волосы и ресницы, длинное бледное лицо. Но глаза у сына светло-голубые, а волосы почти соломенного цвета. Он представлял как будто блеклую копию своего энергичного отца. Впрочем, его мягкие манеры были притягательны. Мы говорили несколько часов, пока не стемнело. Я спохватилась, что пора вернуться к Аде. И опять он начал ненужные извинения, но к этому времени мы уже стали друзьями, так что я позволила себе вольность.

- Не понимаю, почему твой отец никогда не упоминал о тебе.

- Уверяю тебя, дорогая кузина, это совсем не удивительно. Мой отец недоволен обоими своими сыновьями и предпочитает считать, что я не существую. Но пусть это тебя не беспокоит. Меня совершенно не удручает его отношение. Он разрешает мне иметь мои книги, мое фортепьяно, карандаши для рисования. Чего еще можно желать? А теперь, когда вы здесь, я предвижу много часов приятного общения.

- Да... Но ты сказал - оба сына?

Джулиан рассмеялся мелодичным смехом:

- Бедная Харриет! Два таких кузена на твою голову! Да, брат Фрэнсис - грубая копия моего отца, в то время как я - его блеклая копия. У него есть воля, но он груб и бессердечен. Сейчас он в Эдинбурге. Изучает медицину, самую безобразную из всех наук. Отец хотел, чтобы старший сын стал наследником и джентльменом, но натуру Фрэнсиса привлекает все грубое и необузданное. И он упрям - если примет решение, ничто не убедит изменить его.

- Я всегда восхищалась врачами, - сказала я, - мне кажется, это самое высокое предназначение - залечивать раны, умерять боль...

- Как красиво ты выражаешься! Впрочем, кто я такой, чтобы судить ближнего, да еще своего брата?

Он снова улыбнулся, и я с трудом сдержалась, чтобы не обнять его.

7 мая

Сегодня мистер Вольфсон пригласил меня к себе. Он указал мне на стул и сразу перешел к делу:

- Вы находите жизнь здесь скучной, кузина Харриет? Разумеется, так и есть. Молодая женщина вашего ума - нет, кузина, не надо возражать и принимать такой недовольный вид. От другого мужчины это, может быть, был бы лицемерный комплимент, но я не вижу причин, почему леди не могут воспользоваться своим умом, дарованным им Богом. Ум, правильно использованный, только добавляет очарования женщине.

Блеск его ослепительной улыбки и взгляд синих глаз были так убедительны, что я согласилась бы в этот момент даже с тем, что у меня две головы, если бы он утверждал подобное. И под влиянием обстоятельств я подтвердила его предположения насчет скуки. Он кивнул с удовлетворением.

- Вы сказали мне как-то, что вы не наездница. Я знаю вас слишком хорошо, чтобы понимать, что ничего не делать целый день для вас утомительно.

- Я могу вышить вам бисером пару ночных туфель, - сказала я дерзко, - с анютиными глазками или веточкой резеды.

Откинув голову, он громко расхохотался:

- Я не это имел в виду. Вышивка, рисование, музыка - это занятие для пустоголовых молодых людей.

Глаза его вдруг стали мрачными и далекими, я почти читала его мысли. Он думал о своем сыне, моем кузене, Джулиане.

- Вы кое-что можете для меня сделать, Харриет. Если захотите. Я предлагаю это, частично чтобы занять вас, и частично потому, что нуждаюсь в вашей помощи.

- Разумеется, - сказала я, горя желанием угодить, - вы были так добры к нам...

- Не более, чем вы того заслуживаете. - Он опустил глаза, длинные пальцы задумчиво играли с подставкой для перьев. - По правде говоря, меньше, чем вы заслуживаете, Харриет, я плохой опекун, грешник, если говорить правду. Я солгал адвокатам вашей бабушки по поводу одной вещи. В этом доме нет ни одной леди, даже компаньонки. Вы заметили это сразу, я уверен. Почему вы не пришли ко мне с жалобой?

Сначала я не знала, что ему ответить. Он бросил на меня взгляд из-под ресниц, и я увидела, что, хотя его рот принял скорбное выражение, глаза его смеялись.

- Я заметила, - сказала я холодно, - и уже написала верховному судье Англии об этом обстоятельстве. Дорогой кузен Джон, после всего, после того, как вы проявили необыкновенную доброту...

- Мне не нравится имя Джон, - прервал он, - мои друзья, когда мы встречаемся, называют меня Вольф. [2]

- О боже, мне это совсем не нравится.

- Ну зовите меня как угодно, лишь бы дружески и неформально. Вы меня снова заставляете почувствовать себя молодым, Харриет. Если я не даю вам достаточно отцовской любви, мы можем решить вопрос о вашей дуэнье, компаньонке.

- Что касается этой проблемы, - быстро ответила я, - то она давно устарела, в наши дни и в нашем возрасте. Я считаю себя в какой-то степени дуэньей Ады.

- Вы поставили точку. - Он выглядел довольным. - Видите ли, после того, как моя дорогая жена умерла, я не мог выносить присутствия другой женщины в доме. Уильям ведет хозяйство достаточно хорошо, и у нас полно горничных, кухарок и прочих слуг. И все равно иногда я думаю, что нам не хватает женской руки. Не могли бы вы, моя дорогая, взять на себя обязанности моей дочери? Я был бы счастлив, если бы вы носили ключи от дома.

- Я буду польщена, - пробормотала я, - но у меня нет никакого опыта...

- Не думаю, что здесь потребуется много опыта. Любая хорошо воспитанная молодая леди знает, что это такое. От нее требуется лишь приказать. Уильям станет вашим посредником, и вам не придется даже совать ваш изящно выточенный носик на кухню. Но если вместо меня он станет спрашивать у вас распоряжений, это избавит меня от второстепенных и прибавит времени для других, не менее утомительных дел. Вы можете недоумевать, почему я не сделал такое предложение Аде. Она - милое дитя, и я горжусь ею. Но она как мотылек, у нее не хватит выдержки для такой работы.

- Вы правы. Но она еще научится... И должна научиться.

- Не обязательно, - его взгляд встретился с моим, глаза выражали серьезность и доброту, - моя дорогая девочка, я знаю о завещании вашей бабушки. Это было так похоже на нее, и я нахожу это безнравственным. Но мы должны считаться с фактами. Ада удачно выйдет замуж - так что ей никогда не придется самой вести хозяйство. Она, скорее всего, предложит вам вести хозяйство у нее, пока вы не встретите человека, способного оцепить вашу красоту, хотя и без наследства.

Никто еще никогда не разговаривал со мной подобным образом (признаться, сравнивать мне особенно было не с кем, бабушка отмахивалась от возможных претендентов, как от назойливых вредных сорняков, стоило им поднять голову). Я знаю, что мои щеки пылали, я даже чувствовала, как от них идет жар. Мои глаза опустились перед его пронзительным взглядом, и я потеряла дар речи. Мистер Вольфсон расценил это как сомнение.

- Такие мужчины есть. Но так как знатоки гораздо реже встречаются, чем глупцы, вам придется жить некоторое время с Адой, после того как она выйдет замуж. И тогда вам захочется вести ее дом хорошо, чтобы ее не обманывали слуги.

Я засмеялась, забыв о смущении. Так легко было представить, как Аду дурачит какая-нибудь толстая кухарка или мрачный управляющий.

- Вы правы, кузен. Я счастлива усвоить уроки сейчас.

Он сразу же позвал дворецкого и объяснил план действий. Завтра я начну привыкать к повой роли под руководством Уильяма.

Вот только это странное слово - "знатоки". Знатоки чего, скажете мне. Я просто дура. Смотрю в зеркало и вижу то же темное лицо с широкими угрюмыми бровями. Он просто хотел быть ко мне добр.

9 мая

Я устала, но переполнена чувством выполненного долга. Сегодня я играла роль домоправительницы. Мы с Уильямом обошли мое хозяйство. Уже от одного этого можно утомиться, настолько огромен этот дом. В нем дюжина служанок, краснощеких девушек, йоркширский акцент которых настолько силен, что можно подумать - они говорят на другом языке. Кухарка, прачки, горничная, лакеи, грумы, два кучера, доярка, пастухи, конюхи... Потребуются недели, чтобы я запомнила их имена!

Кухарка заинтересовала меня, потому что я понимала хотя бы половину из того, что она говорит. Она и выглядела как кухарка, миссис Беннетт - скорее дородная, чем толстая, и в ее карих глазах, несомненно, светились проницательность и ум. Она была со мной дружелюбна и любезна, особенно после того, как я отклонила ее предложение определять меню. Ее выбор меня вполне устраивал, так я ей и сказала. Если я захочу, чтобы она приготовила особое блюдо, я предупрежу заранее. А в остальном она станет, как и раньше, распоряжаться кухней по своему усмотрению.

Если честно, я думаю, что все же это будет для меня скучное занятие. Но я решила делать его хорошо, мне ненавистна даже мысль, что мистер Вольфсон посмотрит на меня так, как смотрит на Джулиана.

10 мая

После нашей встречи Джулиан отсиживался у себя в комнате почти неделю с легкой простудой, как он написал в присланной мне через Уильяма записке. Его отец редко обедает с нами, предпочитая, чтобы обед приносили ему в библиотеку. Мне кажется, что ему не очень-то хочется, чтобы каждый раз мы видели его физическую неполноценность. Ведь он не мог вставать, когда мы с Адой покидали столовую.

В этот вечер, когда мы спустились в гостиную, нас встретили приятные музыкальные аккорды. Ада, обожающая Шопена, поспешила вперед с радостным восклицанием. Мы нашли в гостиной за фортепьяно Джулиана. Он улыбкой нас приветствовал, не прерывая игры, пока не закончил балладу. Ему очень шел вечерний костюм. Он оказался высок и довольно худощав, и, когда склонился над рукой Ады, я невольно подумала о том, какую прекрасную пару они представляют. Но подозреваю, что его бледность вызвана недугами, в то время как хрупкая на вид Ада обладает отменным здоровьем. По просьбе Ады он исполнил для нас еще несколько пьес. Его игра великолепна, но немного бледна, меланхолична, меня скоро утомила печаль, и я попросила сыграть Бетховена. Он повиновался, играл прекрасно, но без огня. Когда Уильям объявил, что обед подан, Джулиан предложил нам обеим по руке, и мы отправились в столовую. Мистер Вольфсон уже сидел за столом. Он приветствовал меня и Аду с обычным радушием и свойственным ему шармом, Джулиана - сдержанно, но вполне вежливо. Но не успели мы начать обед, как он предпринял первую атаку.

- Твоя игра улучшилась, - сказал он сыну, - однако последняя пьеса выше твоих возможностей. Никогда больше не берись играть Бетховена.

Все это было сказано как будто очень мягко. Тем не менее, Джулиан вспыхнул так, что даже лоб, на который упала непослушная прядь, покраснел. Мистер Вольфсон продолжал в том же духе. Он редко обращался к Джулиану. Но когда обращался, то в одинаковой манере - спокойно, мягко, слова сами по себе вроде бы обыкновенные, но каждый раз в них содержался укол, завуалированный и тем не менее попадающий точно в цель. Развязка наступила во время десерта. Разговор перешел на лошадей - как обычно бывало в присутствии Ады, - и мистер Вольфсон сообщил, что у него есть новое приобретение.

- Прекрасное создание, у которого по какому-то капризу природы некоторые достоинства отсутствуют, и он не обладает чистокровностью арабских скакунов, но дикий и необузданный, как сама пустыня. Вы должны обещать, Ада, не ездить на нем, пока я не приручу его окончательно к седлу. Харриет и Джулиан, я знаю, не нуждаются в таком предостережении.

И опять - намек на трусость и изнеженность сына. На этот раз у Джулиана дрожали пальцы, когда он брал нож и вилку. Это становилось невыносимым, и я мучительно придумывала какую-нибудь нейтральную реплику, чтобы прервать затянувшееся неловкое молчание. Положение внезапно спасла Ада.

- О, я его видела, - воскликнула она с восторгом, - он просто прелесть! Черный как уголь и с такими чистыми линиями! Но он не опасен, кузен, вчера он взял кусок сахара из моих рук и...

- И у вас все еще все пальцы на месте? - Мистер Вольфсон покачал головой. - Кузина Ада, кузина Ада, я оказал вам плохую услугу, заняв вашего ангела-хранителя в домашнем хозяйстве. Ведь наверняка кузина Харриет не велела вам ходить одной на конюшни?

- Нет, - сказала я, чтобы спасти Аду от неминуемой лжи в мою пользу, - я не говорила ей, кузен. Боюсь, просто не подумала об этом.

- И почему Харриет должна? - воскликнула Ада. - Я и сама могла бы сообразить.

Она выглядела так мило и храбро, щеки ее разрумянились, и обычно спокойный взгляд зажегся огнем. Мистер Вольфсон смотрел на нее, я могу даже сказать - смотрел во все глаза, потом неожиданно расхохотался.

- Это самое бесхитростное оправдание из всех, что мне приходилось слышать, - еле выговорил он, смеясь. - Вы осмотрительны, Ада, не правда ли? И что же так привлекает вас в этих грязных конюшнях?

- Конечно же лошади, - ответила она тотчас же, - а теперь этот вороной. - Он та-а-акой красивый! Вы ведь позволите мне ездить на нем, кузен, когда его приручат?

- Разумеется, моя дорогая. - Кризис миновал, и мистер Вольфсон смотрел на Аду с явным удовольствием. - Но пока, Ада, вы должны обещать мне не кататься без сопровождения, и я не имею в виду грумов. Подождите, пока с вами не поедет Харриет. И... неплохая идея пришла мне в голову... Джулиан может ездить верхом... Не так хорошо, он вообще мало что делает хорошо...

Я не была удивлена, когда после этих слов Джулиан вскочил, отбросив стул. И взгляд, который он подарил улыбающемуся отцу, не был сыновним.

- Сядь, - холодно приказал мистер Вольфсон. - Ты поедешь с кузиной Адой, как только она пожелает ехать в твоей компании, понятно?

Джулиан продолжал стоять, глядя на отца не мигая. Потом его высокая фигура надломилась, и он опустился на стул.

- Да, сэр.

Я поймала взгляд Ады, и мы встали, чтобы покинуть столовую. Джулиан тут же вскочил, открыл нам дверь в гостиную. Он не смотрел на меня, и я видела, как он бледен. От ненависти или страха? Мы их оставили, и Бог знает, что происходило между ними, когда мы ушли.

15 мая

Я была настолько занята домашними хлопотами последнее время, что почти не встречалась с Адой наедине. Сегодня, когда я вошла в гостиную пить чай, я нашла там Аду. Сказав служанке, что сама буду разливать чай, я отослала ее. Как только служанка ушла, я спросила Аду, чем она сегодня занималась.

- Ездила верхом.

- А как тебе понравился наш кузен? - спросила я, полагая, что она, вероятно, каталась с Джулианом.

- Никак, - коротко ответила Ада.

- Как наездник - ты имеешь в виду?

- Ну да. Какая жалость. Он прекрасно сложен, такой молодой - я ожидала, что он будет хорошо ездить. Но он так нервирует лошадь, и она плохо ему повинуется.

- Ну, - я не сдержала улыбки, - если он не умеет ездить верхом, то об остальном можно не спрашивать. Наверное, это бесполезно.

Ада подумала над моим вопросом и откусила большой кусок бисквита. С крошками, прилипшими к верхней губе, она выглядела лукавым херувимом, который нашел коробку с лакомствами.

- Он кажется довольно приятным в общении, - сказала она и снова откусила кусок.

Я оставила тему о Джулиане. Не знаю, чего я ждала. Это первый "подходящий" молодой человек для сестры, но ни один мужчина не сможет очаровать ее, если он не любит лошадей. Какой же я становлюсь старой девой и сводней!

19 мая

Весна! Я и не замечала, что она пришла. Этим утром сразу после завтрака я переоделась в костюм для верховой езды. Я вспомнила недовольство мистера Вольфсона визитами Ады на конюшню без меня. Я уже была готова пойти за ней. Но не успела я покинуть комнату, как от хозяина последовал приказ. Я должна немедленно прийти в библиотеку. Там я обнаружила не его, а Уильяма.

- Мистер Вольфсон, мисс, просит вас поехать с ним на прогулку. Он ждет вас около парадного входа.

Говорить с Уильямом все равно что говорить с автоматом. Поэтому я не стала выражать удивление, несомненно мною овладевшее, может быть, с примесью удовольствия. Кивнув, я направилась на улицу. Опекун уже сидел в открытом экипаже и на первый взгляд выглядел как обычный джентльмен, собравшийся на прогулку: ноги прикрыты пледом, руки в перчатках держали поводья. Сиденье рядом с ним, вероятно, предназначалось для меня, и, только взобравшись туда, я поняла, в чем дело. Мое сиденье было единственным в экипаже. Мистер Вольфсон расположился в своей инвалидной коляске рядом с ним.

Увидев мой взгляд, он снисходительно объяснил:

- Колеса устроили механики специальным способом. Этот экипаж сделали для меня по заказу. Я не люблю, когда до меня дотрагиваются слуги.

- И ваше кресло само поднимается сюда?

- Нет.

Он сделал резкий жест кнутом в сторону одного из грумов. Тот приблизился к экипажу со стороны, где обычно бывают ступеньки, нагнулся и отстегнул странное приспособление. В развернутом виде оно представляло собой наклонный скат, но могло складываться и пристегиваться к ступенькам особенными петлями.

- Как остроумно! - воскликнула я.

- Приходится быть изобретательным, когда обладаешь физическим несовершенством. Я менее инвалид, чем вы могли думать, кузина.

- Я никогда не думала о вас как об инвалиде! - Это вырвалось у меня искренне.

- Тогда вы необычайно восприимчивы. Впрочем, я знал это и раньше.

Такое утверждение, похоже, не требовало ответа, и я промолчала. Стала смотреть по сторонам на окружающую нас сельскую местность. День был прекрасным - лениво тянулись по небу маленькие облачка, как барашки, пасущиеся на голубом лугу. Голые ветви деревьев уже окутывались легкой зеленой дымкой. Мы миновали ворота и быстро покатили вдоль главной дороги через поля.

- Весна здесь после суровой зимы очень хороша, - весело заговорил мистер Вольфсон, - приятно совершать прогулки в такое время.

- Куда мы едем? - Я откинулась назад с легким вздохом удовлетворения.

- У меня есть дело в Миддлхеме. Сама деревушка безобразна, но, поскольку вам нравятся развалины, там есть замок, который вас заинтересует.

- Мне доставляет удовольствие и сама прогулка. Я всегда предпочитала удобный экипаж седлу. О...

- Что такое?

- Ваша охрана. - Я, занервничав, посмотрела себе под ноги. - Не говорите, что вы их забыли.

Он бросил на меня искоса взгляд из-под длинных ресниц.

- Я не хотел вас расстраивать. - Топ был виноватый, как у провинившегося школьника.

Кнут дотронулся до заднего сиденья. Я думала, что там лежат какие-то вещи, покрытые попоной. Теперь я поняла, что очертания предметов более напоминают живых существ.

- Очень хорошо. - Я отвернулась, снова глядя вперед. Кажется, в глазах мистера Вольфсона мелькнуло одобрение, и мне показалось, что они потеплели.

Я сменила тему. Я не хотела разговоров о моей храбрости, которая имеет очень ограниченные пределы, или о его собаках. Было много других тем, тем более что окружающая картина была нова для меня и вызывала неподдельный интерес.

Мы поднялись на небольшой холм, и я ахнула от неожиданности при виде открывшейся перед нами панорамы. Осталась позади веселая пастушья страна с холодноватой, но пасторальной красотой. Насколько охватывал глаз, до горизонта простиралось пространство, плоское, покрытое пятнами ржаво-коричневой растительности. Я знала, что такая земля существует, но не могла и представить ее в действительности; пустота, убийственные цвета - все напоминало пятнистое поле после древней битвы.

- Торфяники, - сказал мистер Вольфсон, - смотрите не заблудитесь здесь, слышите, Харриет? Особенно ночью.

- Я вообще не хотела бы видеть эти места! Как они ужасны!

- Когда вырастут в полный рост папоротники и расцветут дикие цветы, этот суровый край приобретет своеобразную красоту. Но здесь полно опасных трясин, и, если сойти с дороги, можно заблудиться, очень легко попасть в "окно" и провалиться в него. Здесь на двадцать миль вокруг нет ни хижины, ни дома.

Я зябко завернулась в плащ.

Мистер Вольфсон завел такой интересный разговор, что мы незаметно миновали неприятный отрезок пути, и я с удивлением увидела возникшие внезапно перед глазами деревенские дома из серого камня. Мистер Вольфсон остановил лошадей возле гостиницы. Ее хозяин, даже не накинув верхнего платья, стоял на ветру, кланяясь непрерывно, и его фигура очертаниями напоминала оживший шар. Он нервно потирал замерзшие руки. Двое неотесанных слуг появились из дома, они быстро развернули скат, и я с интересом наблюдала, как мистер Вольфсон освободил нажатием кнопки стопор колес и съехал но скату на землю. Я так увлеклась этой картиной, что не смотрела по сторонам. Когда же я наконец оторвала взгляд от опекуна, то увидела, что над серыми домами возвышается массивная стена с зубцами и башнями.

- Скорее, скорее, - торопил мистер Вольфсон, - на улице слишком холодно, весна это или не весна. Я расскажу вам о замке Миддлхем за обедом, если Генри сможет подать нам удобоваримую еду.

Генри, хозяин гостиницы, разразился невнятной речью, его невообразимый акцепт усиливался от страха и желания угодить... Он провел нас внутрь в весьма приятное, хотя и простое помещение, с огромным каменным очагом во всю стену и пятнами копоти на потолке. Стащив с рук перчатки, я подержала озябшие руки у очага, но вскоре мое внимание переключилось от пламени на окно. Сквозь его тяжелые рамы я снова увидела впечатляющую стену замка.

- Сначала отобедаем, - сказал мистер Вольфсон. - Потом, пока я занимаюсь делами, Доддс, один из моих доверенных людей, пойдет с вами проводником, и вы сможете осмотреть эти руины. Мы должны выехать обратно в три часа, в открытом экипаже не стоит ездить в сумерках.

- Я знаю этот замок, - я повернулась к очагу, - просто забыла поначалу, что он находится именно здесь, вот и все. Я читала о нем в путеводителе по Йоркширу.

- А! Вот как. Что за усердная ученица! Как только вы узнали, что поедете в Йоркшир, вы бросились изучать его достопримечательности.

Я мгновенно почувствовала, что совершила грубый промах. Этот человек был колдуном, он читал мои мысли, как будто у меня была голова из стекла. Он знал, что я изучала путеводитель в поисках информации, но не о красотах Йоркшира, а о нем самом. Конечно же он прекрасно знал, что именно в этой дерзкой книге говорилось о нем.

За обедом нам прислуживал сам хозяин, ему помогала девушка, вероятно его дочь. Деревенские жители пугливы, как зайцы. Она появлялась на пороге и ждала, пока отец не возьмет из ее рук блюдо. Хозяин, несмотря на румяные щеки и жизнерадостный вид, кажется, боялся говорить в нашем присутствии, лишь один раз сдавленно осведомился, правится ли нам еда. Наконец мистер Вольфсон отослал его довольно бесцеремонно. Сказал, что мы справимся теперь сами. Наконец, когда обед был закончен, он вернулся к разговору о замке.

- Послушайте, Харриет, вообще-то это вы должны мне прочитать лекцию. Ваши познания почерпнуты совсем недавно, а мои устарели.

- Его называют замком Миддлхем, - начала я храбро и... замолчала.

Глядя вниз на свою тарелку, я лихорадочно подстегивала память, но, оказывается, мне абсолютно нечего было больше вспомнить из той книги. Негромкий смех заставил меня поднять глаза и взглянуть на мистера Вольфсона. Он смеялся негромко и от души, не в силах сдерживаться, и через мгновение я присоединилась к нему.

- Что ж, кузен, я сдаюсь, - сказала я, вытирая выступившие от смеха слезы, - вы знаете, зачем я читала эту книгу. Я не помню ни словечка, за исключением того, что там написано о вас.

- Не ожидайте слишком многого, - улыбнулся мистер Вольфсон, - от замка остался лишь остов, он был сильно разрушен во времена гражданских войн. Перед этим у него была череда очень интересных владельцев. Один из них был ваш собственный предок - Ричард Невилль, граф Уорвик.

- Уорвик - тот, что делал королей.

- Ни больше ни меньше. Вам это известно, потому что ваша бабушка любила утверждать, что происходит от этих Невиллей.

- Да. Но я не думала, что вы об этом знаете.

- Именно ваша бабушка раздувала и поддерживала вражду, а не наша ветвь рода, - в голосе прозвучали нотки досады, - мне все известно о ней. И о вас. И я считал своей обязанностью охранять ее, хотя она об этом не подозревала.

- Пожалуйста, продолжайте, - попросила я смиренно.

- Да... Итак, Уорвик Делатель Королей. Он, по моему мнению, один из самых выдающихся личностей в истории. Только вообразите, Харриет, за несколько лет в короткое время он возвел на престол и потом сменил двух королей. Если бы его не убили при Барнете... В битве с королем Эдуардом, которому он присягал на верность перед Богом. Это были грубые, варварские времена. Клятва значила не больше, чем в наши дни.

- Верность - чистая добродетель, а не местный обычай. Я понимаю, почему мужчина может восторгаться нашим предком. Но для меня есть нечто ужасное в такой надменности и высокомерной гордости. Он превратил Англию в кровавое поле сражений - не потому, что считал себя правым, просто из-за жажды власти.

- Я забыл, что вы женщина, хотя и умная, - холодно заметил мистер Вольфсон, - вам никогда не понять чувства гордости. Думаю, следующий владелец замка был и вовсе не в вашем деликатном вкусе. Это Ричард, герцог Глостер, впоследствии Ричард III.

- Горбун? Я помню маленьких принцев, запертых и плачущих в башне, наша учительница рассказывала, как их потом убил собственный дядя.

- Вы слышали лишь широко распространенную версию, по которой учат полуобразованные гувернантки, - сказал раздраженно мистер Вольфсон. - Ричард вовсе не был горбуном. Описания и портреты современников представляют его абсолютно без физических изъянов. И доказательств, что он убил своих племянников, тоже нет. Или кого-то еще. Эту клевету распустил Генри Тюдор, впоследствии Генрих VIII, после того, как был побежден Ричардом при Босуорте. Но думаю, вы мне не поверите.

- Я вам поверю. Только мы по-разному интерпретируем мотивы.

- Прочитайте книгу Бака о Ричарде в моей библиотеке, и тогда мы с вами сможем подискутировать. И примите совет - не называйте никогда Ричарда III горбуном здесь, в Миддлхеме. Он был наместником Севера со столицей в Йорке несколько лет. После Босуорта в местных архивах знаете что написано? После битвы, разумеется, когда Генрих Тюдор был у власти. "В тот день наш добрый король Ричард был безжалостно и жестоко убит, к великому горю горожан".

Слова громким эхом отразились от стен и повисли в воздухе, как древний плач. Мистер Вольфсон, как я уже упоминала, был превосходным рассказчиком. И обладал звучным голосом.

- Я никогда не слышала об этом. Но это случилось четыре сотни лет спустя после сражения на поле Босуорта. Вы хотите сказать, что йоркширцы, как слоны, никогда ничего не забывают?

- Вот именно. Кстати, - добавил он с усмешкой, - если вы упомянете о своем происхождении от Невиллей, они падут перед вами ниц. Невилли тоже были лордами Севера.

Лорды Севера. Фраза прозвучала гордо, как зов бронзовой боевой трубы, и продолжала звучать у меня в ушах, когда я стояла наверху высохшего рва и смотрела на нависшую громаду, где когда-то шли яростные сражения. Я почти ощущала зов крови, как будто уже когда-то побывала здесь и видела не развалины, потрескавшиеся и расколотые, а шумную жизнь исчезнувших веков.

Замок не казался зловещим при дневном свете, но пока я пробиралась вперед, подбирая юбки и цепляясь ими за острые выступы камней, мною овладевало чувство уныния. Ада сказала бы, что это мрачное место. Конечно, все развалины, вероятно, мрачные, но здесь витал дух трагедии, который не ушел с веками. Можно было назвать это роком - все знаменитые владельцы замка погибли насильственной смертью. Были жестоко убиты и испытали крушение надежд. Наконец молчание стало тяготить меня настолько, что я повернулась к своему угрюмому спутнику Доддсу и попыталась его разговорить. Но погода, замок и красоты Йоркшира - все эти темы потерпели фиаско, все, чего я добилась, было "а" или "да", из него ничего нельзя было вытянуть. Его нежелание говорить показалось вызовом. Я решила, что мистер Вольфсон прав, и у йоркширцев слишком длинная память.

- Невилль, - повторил вдруг он, искорка жизни загорелась на его каменном, изборожденном резкими морщинами лице, и с ужасным акцептом он произнес: - А! Это была ваша бабка, которая жила во времена моего отца.

- Да, - отозвалась я после того, как расшифровала значение его слов, - мать моей бабушки была из рода Невиллей. Она сама была урожденная Вольфсон. Ее отец женился дважды, и мистер Вольфсон, владелец Эбби-Мэнор, родился от второго брака.

- Да, так оно и было. Как долго пробудете в аббатстве, мисс?

- Пока не найду собственного дома. Мистер Вольфсон - мой опекун и опекун моей кузины.

- Опекун... Вы, значит, живете в аббатстве?

- Ну да.

Вдруг резкая гримаса перекосила лицо Доддса. Если бы дело было летом, я бы решила, что его ужалило какое-то насекомое. Потом его черты вернулись к прежнему невозмутимому спокойствию.

- Мой дед был грумом у вашей прабабушки.

- О, вот как.

Еще одна гримаса внутренней борьбы. Я уже подумала о плохом и решила закричать, позвать на помощь, когда он резко засунул руку в карман, вытащил какой-то предмет и протянул его мне. Я отшатнулась.

- Возьмите это, - проговорил он громким хриплым шепотом и с таким заговорщицким видом, что я невольно оглянулась по сторонам посмотреть, не шпионит ли кто-нибудь за нами.

- Возьмите, - повторил Доддс, разжимая кулак.

На его грубой ладони, почти затерявшись в се глубоких складках, лежала веточка засушенного растения, аккуратно завернутая в кусок ткани.

Я взяла ее. Она, безусловно, не могла причинить вреда. Когда веточка оказалась у меня в руках, широкие плечи Доддса утратили напряжение, он кивнул с явным чувством облегчения.

- Всегда носите с собой. Ночью тоже. Особенно по ночам.

Я сгорала от любопытства, но он не дал мне шанса расспросить его, приподнял меня и с такой скоростью переправил на ту сторону рва, что я, задохнувшись от неожиданности, лишилась дара речи. Потом он быстро пошел вперед, не давая возможности себя догнать...

Когда мы подошли к гостинице, мистер Вольфсон уже сидел в экипаже, проявляя явное нетерпение. Он бросил монету Доддсу, дергая одновременно поводья. Но неуклюжий Доддс не сумел поймать монету на лету, она упала на землю, и он все стоял, глядя под ноги, отыскивая взглядом деньги, когда мы тронулись в путь. Мистер Вольфсон говорил мало по пути домой, спросил только, как мне понравилось посещение замка. Кажется, его позабавил мой рассказ о странном поведении Доддса. Я хотела показать ему веточку, которую дал мне Доддс, но почему-то не нашла ее в кармане юбки. Наверное, выронила где-то.

Я зевнула четыре раза за последнюю минуту. Время ложиться спать.

Полночь

Загадка с собаками разрешилась. Я все видела сама. Сегодня я плохо спала. У меня иногда бывают такие бессонные ночи. Лунный свет свободно вливался в комнату, как вода через края кувшина. Я подошла к окну. Луна была полной, идеальной, словно полированный серебряный шиллинг. Под ее светом тени деревьев четко прорисовывались, даже самые тонкие ветки как будто были прочерчены искусным, остро отточенным пером. Вначале ничто не нарушало иллюзию застывшей картины. Вдруг появилось какое-то движение: из тени дерева, двигаясь в направлении входа, к дому перебежала одна из собак. Хотя того зверя, что появился сейчас из тени, трудно было назвать собакой. Шерсть казалась особенно густой, острый нос и острые уши - ничто не отличало это существо от настоящего волка, но только оно было огромным, величиной с годовалого бычка. Пока я наблюдала, затаив дыхание, оно остановилось и подняло голову к окну, как будто увидев меня. Это было невероятно, я понимала, что оно не может меня видеть, но сжалась за шторой, стиснув ткань повлажневшими ладонями. В неведомой игре света глаза существа вспыхнули яркими зелеными огнями - единственные цветовые пятна на черно-белом ландшафте. Затем выдвинулась еще одна тень, второй пес присоединился к первому. Они долго стояли, устремив горящие взоры на мое окно. Потом опустили морды и потрусили рядом вдоль фасада, как пара часовых.

Разумеется, бедные создания должны когда-то гулять. Но почему же я так испугалась их?..

Я не стала принимать лауданиум. Говорят, он вызывает фантастические сны и видения, а у меня сама действительность не уступит фантазии!

21 мая

Вообразите мое изумление, когда на следующее утро я обнаружила на туалетном столике Ады веточку засохшего растения, точно такого же, каким было то, что Доддс дал мне вчера в Миддлхеме. По крайней мере, мне оно показалось таким же. Сухое и бурое, с маленькими засохшими цветочками, которые, вероятно, были когда-то желтого цвета.

Когда я спросила Аду, откуда у нее это, она посмотрела на меня удивленно.

- А, вспомнила, - наконец сказала она, - Эльжбет дала.

Эльжбет - наша горничная, простодушная хорошенькая болтушка, такая полная, что, казалось, ее корсет готов лопнуть в любое мгновение. Она своим юмором и веселым характером возмещала умение убирать постели.

Ада, сосредоточенно сдвинув брови, вернулась к своему рукоделию, она штопала порванную кашемировую шаль. Разумеется, это была работа для Эльжбет, но ее шитье настолько грубое, что мы все-таки предпочитаем ее работе свою. Я постоянно и намеренно игнорирую подарок дорогой бабушки - рабочую шкатулку из черного дерева. Если у меня раньше и было намерение работать иглой, ее подарок навсегда разрушил это желание.

- Зачем тебе дала это Эльжбет? - настаивала я.

- О... Я не знаю... Что-то сказала... На удачу или на счастье, доброе здоровье... Что-то в этом духе...

- Ради бога, Ада, выслушай меня! Когда она дала тебе это?

Ада пожала плечами.

- Ну вот, я уколола палец, - сказала она с возмущением. - Что ты злишься, Харриет? Дай подумать. Это было вчера... нет... в четверг... о, я не помню.

- Не можешь точно вспомнить?

- Ну... Я отдала ей то платье - знаешь, из розового муслина, оно мне велико. Ей оно очень правилось. Потом она вернулась с этим цветком - Эльжбет называла это цветком, но это совсем на цветок не похоже, верно? И она сказала, что я должна все время носить его с собой. Несомненно, это одно из йоркширских суеверий, возможно, если положить веточку под подушку, я увижу во сне своего будущего жениха. - Она весело рассмеялась, потом вздохнула: - Боюсь, мне никогда не научиться рукоделию. Мои руки такие неловкие. Хорошо бы купить новую шаль. Как было бы замечательно - пройтись по магазинам! - Лицо ее посветлело. - Даже просто поехать в большой город.

- Я поговорю с мистером Вольфсоном. Может быть, он отвезет нас в Йорк.

Я не могла не думать, когда шла обратно к себе по коридору, что она права. У нас не было гостей, за исключением случайных деловых партнеров опекуна. Имение расположено очень изолированно. Но ведь должны же быть какие-то соседи? К тому же положение мистера Вольфсона обязывало иметь широкий круг знакомых. Думаю, объяснение следует искать в физической ущербности мистера Вольфсона. Он не потерпит никаких изъявлений сочувствия от посторонних.

22 мая

Я поговорила сегодня с мистером Вольфсоном по поводу нашей поездки в Йорк. К моему удивлению - ведь он исполнял обычно все наши прихоти, - ему эта идея не поправилась. Он сказал, что самому ему путешествовать трудно, а подходящего человека, который мог бы сопровождать меня и Аду в магазины и гостиницы, нет. Впрочем, он попросил, чтобы мы составили список необходимых вещей, и Уильям все для нас купит в следующую поездку, ведь он ездит в Йорк каждый месяц за товарами, которые нельзя достать здесь. Типично мужское предложение, подумала я, рассердившись.

- Типично мужское предложение, - вдруг повторил мои мысли мистер Вольфсон, усмехаясь и показывая свои великолепные зубы. - Ну, Харриет, на вашем лице можно все прочитать, у вас нет опыта притворяться, да и характер не позволяет лицемерить. Вы подумали: абсурд, чтобы дворецкий выбирал материю для платьев молодых девушек. Но вы скоро обнаружите, что Уильям на это способен. Напишите ему цвет и вид ткани, и он поразит вас своим вкусом. Мы можем найти в Миддлхеме портниху, которая сошьет вам платья.

- Хорошо, сэр.

- Я понимаю, что вы лишаетесь удовольствия самим выбирать вещи. Конечно, это несправедливо. Но в данный момент... Возможно, позже мы и устроим поездку по магазинам. Кстати, надеюсь, вы не станете покупать больше черного? Он не идет вам обеим.

- Но мне кажется, нельзя так быстро снимать траур.

- Если кто-то станет вас упрекать за это, скажете, что это я приказал. - И он снова подарил мне широкую, белоснежную улыбку. - Будьте эксцентричной и посылайте других к черту! Это гораздо интереснее, чем быть как все.

Я покинула комнату под его громкий смех.

Джулиан вернулся из очередной поездки. На этот раз он останется дома подольше, так он мне сказал.

29 мая

Джулиан в восторге от нашего общества, и последнее время старается как можно чаще бывать с нами. И в наше унылое существование это вносит свежую струю, потому что он абсолютно очарователен. Даже его явная неуклюжесть, когда он сидит в седле, притворна, потому что он совсем не такой уж неспособный, как о нем могут подумать.

Во вторник, в прекрасное теплое утро, мы все отправились на прогулку. "Все" - это Джулиан, Ада и я. Дэвид держал оседланными четырех лошадей, но Джулиан сказал ему небрежно, что нет нужды сопровождать нас. Я была рада, что лицо Ады при этом выражало полное равнодушие.

Мы поехали к развалинам старого аббатства, и впервые я получила возможность рассмотреть все как следует. Разрушенная монастырская аркада еще полна очарования. Низкое здание, которое все еще казалось нетронутым, как я подозревала, предназначалось для спален монахов. И когда я туда направилась, Ада вдруг отказалась следовать за мной. Она взглянула на черный квадрат входа, затянутый паутиной, на обрамлявшие камни скользкие лишайники и решительно покачала головой.

- Там могут быть пауки! - предупредила она меня, и Джулиан увел ее.

Там действительно были пауки, да еще какие. Я вошла в одну из келий. Хрупкие на вид, но всепроникающие побеги пробили себе путь между каменными блоками пола и захватили почти все пространство. На стене я увидела сохранившиеся блеклые краски, но не смогла составить представление об изображении. Я пообещала себе, что вернусь сюда с фонарем и... Дэвидом. Джулиан не станет пачкать свои рубашки и тонкое сукно костюмов, даже из желания угодить леди.

Башня, которую я вознамерилась исследовать, принесла очередное разочарование. Я попросту не смогла туда войти. Дверь была обита огромными толстыми досками, причем обшивка казалась совсем свежей. На двери не было видно ни замка, ни замочной скважины, я налегла плечом, но она не поддалась. Башня стоит как раз напротив коридора со спальнями монахов и, возможно, соединена с ними подземным ходом. Может быть, я попаду в нее через темный коридор, затянутый паутиной.

Я вернулась к Аде и Джулиану. Они мило болтали. Джулиан распростерся у ног Ады, напоминая изваяние молодого рыцаря на древних саркофагах. Он очень изящен, и его профиль - я уже и раньше это отметила - из породы настоящих Вольфсонов: нос сильно выдавался вперед, но был очень красиво и четко очерчен.

Когда я к ним присоединилась, Джулиан как раз рассказывал Аде об одной молодой леди, жившей в доме, где он часто бывал и останавливался. Описание было злое, но очень остроумное: он представлял жеманную молодую мисс, которая флиртует напропалую, насколько позволяют границы необходимого приличия. Ада хохотала, и я тоже. На обратном пути он расчистил стену с такими прекрасными изображениями, что даже Ада была поражена.

30 мая

Я узнала, что означает загадочная засушенная веточка. Это растение называется травой святого Джона, или хайперикум. Обычное растение... И его применяют... Нет, я все еще сержусь. От приступа гнева у меня дрожит рука, трудно писать. Но начну с самого начала.

Этим утром я направилась на кухню, чтобы предупредить миссис Беннетт об изменениях в меню. Ада выразила желание снова получить любимую яблочную шарлотку, и я забыла об этом сказать кухарке накануне. Вчера, когда мы обследовали старый замок, у меня сломался каблук, и мне пришлось надеть мягкие домашние туфли. Дверь на кухню в конце длинного, мощенного камнем коридора была открыта. И там громко, во весь голос, разговаривали трое - миссис Беннетт, Эльжбет и Мэри, еще одна прислуга, постарше Эльжбет. Они не заметили, как я подошла, и, стоя уже у самой двери, я услышала фразу, которая заставила меня замереть на месте. Мое нечаянное подслушивание хотя и было дурно, но вполне оправданно - меня буквально пригвоздили к полу услышанные слова. Вот эта фраза: "Он убил одну из овец Эйбеля прошлой ночью". "Он" - почувствуйте разницу, а не "оно", как полагалось, если бы речь шла о животном, а не о человеке. Голос принадлежал Эльжбет. Миссис Беннетт ответила. Я уже немного научилась понимать йоркширский выговор.

- Ну так ведь вчера ночью было полнолуние.

- Эйбель сказал ему, что не может прийти сеять до понедельника.

- Эйбелю надо было думать раньше, - возразила миссис Беннетт сварливо, - он ведь посылает собак, когда что-то не по нему.

- Посылает собак? - Это был не вопрос, а скорее полная сарказма констатация факта.

Миссис Беннетт рассердилась:

- Нечего опять распускать язык о суевериях. Тебе сказал проповедник...

- Подумаешь, проповедник!

- Он хороший человек, мистер Эблвайт.

- Иностранец! Если бы он родился и вырос здесь, около волчьего логова...

- Это был отец Эйбеля, он покалечил его, - вдруг сказала другая служанка, постарше, по имени Мэри, понизив голос, - подстрелил пса, когда тот прыгнул на него, услышал, как тот крикнул от боли, упал и уполз прочь.

- Знаю я эти россказни Эйбеля! Языческие суеверия! Как могло животное уйти, так тяжело раненное?

- Собака была на следующий день цела и невредима, но зато он...

- "Не позволяй жить ведьме! - так говорит Священная книга.

- Ведьме, но...

- Ну и колдунам, - и служанка понизила голос до шепота, - оборотням и перевертышам. Старуха Грэнни Прайс из Райпона, все знали, вывешивала шкуру ягненка на двери, разве они едва-едва не поймали ее прошлым летом? Вот тебе и проповедник! Если волк...

Я широко распахнула дверь и вошла.

Женщины смотрели на меня, как будто я была сама ярость с крыльями летучей мыши. Я таковой себя и ощущала. Даже ярость, в которую меня вгоняла бабушка своими выходками, не шла в сравнение с тем, что я сейчас чувствовала. Когда я наконец смогла говорить, голос мой звучал как чужой.

- Растение на столике мисс Ады. Что это?

Две служанки помоложе осели, как тряпичные куклы, брошенные на пол детской рукой. Кухарка была сделана из более прочного материала, но на ее лице обычная сдержанность тоже сменилась выражением, похожим на чувство, которое испытывали молодые. А они явно испытывали огромное облегчение.

- Оберег святого Джона, мисс, - выдохнула Мэри, - это... это для... чтобы охранять...

- В Италии используют чеснок. - У меня вдруг возникли смутные детские воспоминания. Женщины тупо смотрели, не понимая. - Зачем вы рассказываете эти вздорные истории? Сейчас в Англии девятнадцатый век, и вы не в развалинах замка на Балканах. Я еще могу понять этих глупых девушек, но вы, миссис Беннетт... Вы-то должны понимать. Вам не стыдно? Ваши нелепые суеверия сами по себе уже дурны, но такое жестокое отношение к человеку, который так печально наказан Провидением...

- А! Провидение!.. - Миссис Беннетт облизала пересохшие губы. - Мисс, я сожалею, что вы услышали. Вы знаете, я пыталась...

- Да, знаю. И приму это во внимание, когда буду рассказывать мистеру Вольфсону.

Тут у Мэри вырвался крик, негромкий, но полный такого ужаса, что заставил меня сделать шаг назад.

- О нет, нет, не говорите ничего, мисс! Прошу вас, вы не должны этого делать...

И вдруг она, бросившись вперед, прежде чем я успела остановить ее, тяжело опустилась передо мной на колени, ловя мою руку.

- О, мисс, прошу вас, умоляю...

Сначала я потеряла дар речи. А когда опомнилась, попыталась прервать это бессвязное жалостливое лепетание. Но ее ничто не могло успокоить, кроме слов, которых она ждала.

- Ладно. Обещаю, что не скажу ему. А теперь успокойся.

- Бог благословит вас, мисс.

- Неужели вы так испугались? - спросила я, подавляя гнев. - Потерять ваше место так много значит для вас?

- Потерять что, мисс?

Я вдруг осознала, какая пропасть разделяет меня и этих женщин.

- Что он может с вами сделать, по вашему мнению?

- Он отомстит, - вдруг сказала миссис Беннетт, - причинит вред.

- Тогда зачем вы здесь? - Я повернулась к ней, как к более понятливому оппоненту. - Если вы так его боитесь, зачем вы живете в его доме?

Рот ее сложился в упрямую линию.

- Когда он говорит: "Иди сюда", лучше повиноваться. Потому что можно дорого заплатить. Я не боюсь, мисс, я верная христианка, и зло не сможет побороться против...

- Замолчи!

Она отшатнулась от меня:

- Вы пообещали, что не скажете!

- Не скажу. Но если еще раз услышу подобные речи, если до мисс Ады дойдет хоть слово...

- Нет, мисс, она не услышит. Мы и вам бы не сказали, но...

Я повернулась, чтобы уйти, но внезапная мысль пришла мне в голову.

- Эти невежественные россказни, наверно, распространены по всему округу, дошли даже до Миддлхема. Вот почему Доддс дал мне такое же...

- Все знают, - угрюмо сказала Мэри.

- И он слышал? - продолжала я делать неприятные открытия. - Мистер Вольфсон знает, что о нем говорят?

- Он не любит замечать, - уточнила миссис Беннетт, - но он знает.

- И что он говорит?

- Ничего. Он смеется.

Я ушла, больше не в силах выносить их дремучую тупость. Я все еще сержусь. Хотя фокус моего гнева сместился. Если Ада вдруг услышит... Нет, я несправедлива к Аде. Если уж откровенно, у нее слишком мало воображения, чтобы испугаться древних суеверий. Конкретное, осязаемое физически зло может напугать ее, но не вымыслы. Эти женщины и добрая половина северного райдинга верят, что бедный мистер Вольфсон в сговоре с дьяволом. Они верят, что он, как старуха Прайс, которая обращалась в ягненка, может превратиться в одну из своих собак (интересно, а кто, но их мнению, занимает место второй?). И в таком виде бегает по округе ночами, атакуя собственность людей, досадивших ему чем-то. А его инвалидность объясняют раной, нанесенной оборотню.

Святые небеса, все выглядит еще страшнее, когда написано в дневнике. Зато я успокоилась. Надо поговорить с Эльжбет, если смогу пробиться сквозь толстую скорлупу йоркширского выговора. Мне жаль, что такая юная девушка уже настолько испорчена суевериями.

4 июня

Сегодня снова катались верхом с Джулианом. Он не только вызвал на соревнование Аду, но и, что меня крайне удивило, победил. Мы сидели на камнях среди развалин аббатства, когда вдруг появилась одна из собак. Именно появилась, это слово подходит как никакое другое, потому что иначе не опишешь это бесшумное возникновение, она как бы материализовалась перед нами из голубого воздуха. Впервые я увидела это животное без хозяина. Оно спокойно стояло чуть поодаль и смотрело на нас с серьезным, можно сказать, умным выражением. Джулиан, прищелкнув пальцами, позвал собаку, и она подбежала к нему, ступая осторожно в высокой траве. Он погладил большую лохматую голову и почесал за ушами, и эта громадина, это страшилище выразило удовольствие, у нее даже приподнялась верхняя губа, обнажив клыки в собачьей "улыбке". Ада тоже осмелилась погладить громадного пса, но, как и в прошлый раз, собака всего лишь терпеливо перенесла прикосновение, но никак не отозвалась на ласку.

- Как вам удалось приручить их, кузен? - спросила я с легкой досадой.

- Никакого колдовства! (Джулиан не мог себе представить, как я сжалась от такого ответа.) Я знал их с детства, когда они были щенками. Бедняги, - добавил он как будто сам себе, - они получали так мало ласки. С ними обращались как с неодушевленными предметами. Неудивительно, что они не отвечают на ласку такой нежной руки. Смелее, кузина Харриет. Попробуйте и вы.

- Нет. Мне еще пригодятся мои пальцы, все до одного.

- Они не тронут вас, их прекрасно выдрессировали.

- Знаю. Но я удивлена, что вижу только одного зверя, мне кажется, они никогда не покидают твоего отца.

При этих словах в памяти всплыло воспоминание о той ночи, когда пара этих зверей бесшумно патрулировала дом, но ответ Джулиана, небрежный и короткий, испугал меня.

- Он, вероятно, где-то поблизости.

- В экипаже? - Я обернулась, глядя на пустую дорогу.

- Нет. Он может передвигаться и самостоятельно. Правда, с трудом. - Джулиан сказал это с ожесточением, так не вязавшимся с нежными прикосновениями, которыми он гладил страшную собачью морду. - Он может ходить, если захочет.

И перевел разговор на старое аббатство, начав очередную прекрасную историю-фантазию о жизни монахов в те дни.

10 июня

Сегодня я сделала попытку поговорить с Эльжбет, если можно назвать это разговором: о ее глубокой вере в предрассудки и по поводу сплетен про мистера Вольфсона. Я не ожидала от нее ответа, равно как и выражения ужаса, охватившего ее при одном упоминании о предмете моего разговора. Ее ответная речь была бессвязной. Я поняла причину ее тревоги, дескать, мистер Вольфсон все равно узнает, что она разносит о нем слухи. Наверное, уже узнал. Я с трудом успокоила ее с помощью подарка - небольших бус - и отослала. Бесполезно пытаться обратить неразумную язычницу в свою веру, можно только показать ей на собственном примере, что есть чего бояться.

Теперь по поводу бус. Мне показалось, что она отнеслась к ним более как к амулету, нежели украшению. Что-то принадлежащее мне, которую любит сам колдун. Может быть, бусы прогонят его, спасут от его немилости? О боже, я начинаю понимать ее мысли, думать как она, и это еще хуже.

Ну нет. Даже если бы я была настолько ненормальной, чтобы верить в привидения и сказки про оборотней, я никогда бы и мысли не допустила, что мистер Вольфсон способен причинить зло.

Глава 2

21 июня

Совсем недавно, еще несколько дней назад, я писала с сожалением, что у нас никто не бывает и мы живем вне всякого общества. Уже вернулся Уильям с покупками из Йорка. Мистер Вольфсон оказался прав - вкус дворецкого безупречен. Он привез, например, такой чудный розовый шелк... Впрочем, я отвлеклась. Среди нас теперь появилось новое лицо. Только что я жаловалась на отсутствие таковых, и вот со всей женской непоследовательностью заявляю, что обошлась бы с удовольствием без него. Сегодня утром, расчесывая волосы, я услышала, как подъехала карета. Я услышала мужские голоса внизу, но слов было не разобрать. Потом карета отъехала. Грубые оклики продолжались, пока не хлопнула входная дверь. Я вдруг ощутила, насколько тихо было всегда в доме. Джулиан обычно скользит, как тень, Уильям, сам образцовый слуга, научил и других слуг передвигаться неслышно, как он.

Естественно, я поспешила вниз. Достигнув круглого поворота лестницы, я увидела внушительную гору багажа, в беспорядке набросанную на ковре холла. Я немного встревожилась и замедлила шаги, и тут входная дверь снова распахнулась, влетел очередной чемодан и грохнулся поверх остальной кучи. И вслед за ним вошел человек, но я смотрела на багаж, потому что чемодан вдруг лопнул и оттуда вывалился человеческий череп с прекрасными, цвета слоновой кости, зубами.

Я невольно вскрикнула. Вошедший мужчина двумя прыжками достиг подножия лестницы и посмотрел вверх на меня. Потом перевел взгляд с моего лица на ужасный предмет, к которому были прикованы мои глаза, и разразился громовым хохотом. Я спустилась вниз, всем своим видом демонстрируя возмущение. И тут этот грубый молодой мужлан схватил меня за талию, приподнял и поставил рядом с собой и черепом.

- Пустите меня, - я пыталась отодрать его пальцы от своей талии, - как вы смеете?

- Самое неоригинальное замечание, - сказал неодобрительно мой захватчик. - Вас, кажется, заинтересовал Говард, вот я и спустил вас вниз поскорее, чтобы представить ему. А теперь, милочка, не будьте ханжой. После утонченных манер Джулиана мои объятия покажутся вам глотком свежего воздуха.

Он притянул меня еще ближе, словно хотел запечатлеть в памяти мои черты навсегда. Я в ответ тоже вызывающе его рассматривала. Я боюсь собак, неотесанные же молодые люди раздражают меня, но не пугают, даже если возвышаются надо мной, как башня, на добрых двенадцать дюймов. Как и у Джулиана, у молодого человека были светлые волосы, но по сравнению с тонкими чертами Джулиана его черты были грубее, нос выдавался вперед, как корабельный бушприт, надбровные дуги тяжелые. Рот, который сложился в гнусную ухмылку, был большой, с толстыми губами. Оскалившись, он показал набор зубов таких же сильных и белых, как у бедного Говарда, лежавшего на полу.

Затем ухмылка исчезла, брови сдвинулись.

- Боже правый, - произнес грубый тип, - вы ведь совсем не похожи на подругу Джулиана. Вы слишком... слишком... Нет, - продолжал он, все еще разглядывая меня, - вы не для Джулиана. Тогда почему...

Я читала о безобразных лицах, но всегда это относила к обороту речи, думая, что в жизни таких не бывает. Лицо незнакомца можно было сравнить с теми оборотнями, о которых говорили служанки - темное, грубое и плоское. Он заговорил низким глухим голосом:

- Этот гнусный старый...

Хотя я пишу для себя, но не могу воспроизвести здесь слово, которое последовало. Я даже не очень понимаю его значение. И все же достаточно, чтобы уловить смысл. Мне сначала стало жарко, потом холодно, и я решительностью вырвалась из его лап.

- Меня зовут Харриет Бартон. Я подопечная мистера Вольфсона, внучка сводной сестры его отца. Я собираюсь рассказать ему о ваших словах, и надеюсь, он натравит на вас обеих своих собак!

- Харриет, - повторил мужчина. Медленно же он соображает, прошла целая минута, прежде чем на его лице возникло понимание. Безобразные черты неуловимо преобразились, и теперь его лицо не могло напугать даже ребенка. - Но вы... Ада тоже здесь?

- Я больше не желаю с вами разговаривать. Спрашивайте мистера Вольфсона.

- Спрошу. - Он развернулся на каблуках и зашагал в библиотеку. Огромные картины в тяжелых рамах качались, когда он гулко топал мимо.

Я беспомощно стояла посреди холла, глядя на Говарда. Удивительно, как это имя подходило лишенному плоти черепу. Его ухмылка чем-то напоминала ухмылку хозяина. Я подавила в себе вспыхнувшее желание поддать его ногой. К тому времени я уже догадалась, кем мог быть этот грубиян, и реальность превосходила мои худшие опасения. Я повернулась и посмотрела в сторону библиотеки. Даже на расстоянии я слышала громкие выразительные голоса.

К несчастью, все двери дома сработаны из толстых дубовых панелей. И я почти не могла различить слов разговора - хотя разговором это назвать было трудно - такой крик стоял в библиотеке. Наконец он прекратился, и из библиотеки выскочил владелец Говарда в таком состоянии, что, кажется, не заметил меня. Я успела увидеть мистера Вольфсона, скорчившегося над своим столом, и то, что я увидела, заставило меня бросился прочь, вслед за ужасным кузеном. Я влетела в холл в тот момент, когда с улицы вошел Джулиан.

Он был в костюме для верховой езды, и с ним была Ада. Он, улыбаясь, смотрел на нее, и она весело смеялась, по-видимому, над очередной его выдумкой. Она была без шляпы, ветерок из распахнутых окон играл ее золотыми локонами, и они сверкали в лучах солнца. Они не заметили меня, я отступила назад в коридор, но зато я смогла увидеть выражение лица вновь приехавшего. Его глаза с Ады перешли на брата. Бедный Джулиан! Огромный, великанский рост пришельца и его агрессивность заставили молодого человека съежиться. Но меня восхитило, как быстро он оправился от шока при виде брата. Выпрямив топкую фигуру, он спокойно сказал:

- Здравствуй, Фрэнсис.

- Джулиан. - Фрэнсис не смотрел на Джулиана, его взгляд снова приклеился к личику Ады. - Не утруждайся представлять нас, брат. Я знаю - это кузина Ада. Не верьте тому, что слышали обо мне, кузина. Я не так уж и плох. Мне кажется даже, что мы станем добрыми друзьями.

Не знаю, как он добился этого, но как-то само собой получилось, что они с Адой направились вместе в гостиную, ее рука на его руке, а Джулиан остался стоять в проеме открытой двери. Наши взгляды встретились. Слова были не нужны. Мы мгновенно стали союзниками. Лето предстояло длинное и неприятное.

Позже, ночью

Теперь я знаю, почему мистер Вольфсон не расстается со своим инвалидным креслом. Бедный, бедный! Лучше бы мне не глядеть на то, что я увидела, но так уж случилось.

Я страдала бессонницей этой ночью. Ада давно уснула и видела сны, а я ворочалась, сбивая простыни на огромной кровати. Я надела шерстяной халат и стала ходить взад-вперед по комнате, надеясь вызвать утомление и сон. Какой-то звук в коридоре побудил меня подойти к порогу. В коридоре было темно, виднелась лишь одна свеча, она сильно раскачивалась, то поднимаясь вверх, то ныряя вниз. Свечу нес мистер Вольфсон. Это он шел по коридору, направляясь к себе в спальню, и он... ...Он напоминал гигантского краба, одна нога у него была много короче другой. Он раскачивался из стороны в сторону, вверх и вниз, и свеча пыряла вместе с ним, поэтому свет ее был так неровен и полосат. Но мистер Вольфсон передвигался на удивление быстро. Над согнутыми безобразными конечностями виднелись прямой торс и великолепная голова, как у античной статуи, которую переносят неловкие грузчики...

Пораженная, я сделала непоправимую ошибку. Вместо того чтобы немедленно ретироваться в свою комнату, я стояла как вкопанная, и, открывая свою дверь, он обернулся через плечо и увидел меня. Несколько мгновений он оставался неподвижным... Наконец... О боже, ужас и пафос этого момента! Он отвернулся и вошел к себе, дверь захлопнулась за ним. Как я смогу посмотреть ему в глаза завтра? Я никогда не заговорю с ним первая, я сделаю все, чтобы показать ему... Теперь уже не уснуть. Я приму капли и, надеюсь, не увижу кошмарных снов. Краб... Гигантский краб...

28 июня

Некоторые люди становятся лучше под благотворным действием окружающих. Но кузен Фрэнсис явно был не из их числа. Оставалось всего лишь несколько ошибок, которые он еще не совершил, презрев правила поведения в обществе, но ведь он и пробыл в доме пока всего лишь неделю. За эту неделю он старался покорить Аду. Он относился к ней как к новой игрушке или котенку - забавляясь, опекая, отчего можно было прийти в бешенство, по крайней мере, это бесило меня. Ада же совершенно невосприимчива ко всему, кроме прямого оскорбления. Сначала мне показалось, что он ей нравится. Его энергия, даже грубая сила должны были импонировать ее жизнерадостному духу. Но, увы, надеждам Фрэнсиса не суждено было сбыться - он упал в ее глазах навсегда и непоправимо, когда Ада обнаружила, что его совсем не интересуют лошади.

Я написала "надеждам", так я думаю, хотя и не уверена до конца, скорее всего, он действительно решил поухаживать за Адой. Она молода, богата, и, чего греха таить, любой рассудительный молодой человек захочет жениться на ней, но иногда мне казалось, что его чувства слишком преувеличены, направлены только на то, чтобы уязвить Джулиана, а не добиться благосклонности Ады.

Сегодня после обеда я пошла в гостиную и увидела там Фрэнсиса. Его лицо было необычно серьезно.

- Входите, кузина, - пригласил он меня, не вставая с места, - если, конечно, не боитесь.

Я вошла, задрав надменно нос, взяла книгу и села в уголке дивана. Это было ошибкой. Он моментально угнездился рядом. Я вдруг ощутила, какой он громадный.

- Где Ада? - был первый вопрос.

- Отдыхает. - Я упорно смотрела в книгу. - Она хрупкая девушка.

- Ада - хрупкая? Могу поклясться, что она обладает обезьяньей энергией.

- Жаль, что вы нашли ее столь изматывающей. Не надо прилагать столько усилий, чтобы выказывать свою симпатию к ней.

- Лопни мои глаза, - сказал он восхищенно, - это было прямым попаданием в печень. Вытащите свой кинжал, кузина, я сдаюсь.

- А ведь я всего-навсего еще одна хрупкая женщина.

- В то время как я... Как вы говорили? Сильный молодой человек. Это правда, Харриет, дорогая. Но я работал, как черт, всю зиму, и мне нужны развлечения. А чем можно себя занять в этом гробу?

- Сомневаюсь, что мои развлечения подойдут вам, - сказала я ехидно.

- Пожалуй, вы правы. Думаю, вы даже в шахматы не умеете играть.

- Почему вы так считаете? - Я бросила на него возмущенный взгляд.

Его глаза сузились от смеха, и я поняла, что попалась на его крючок. У него тоже блестящие голубые глаза, очень похожие на глаза отца, только золотистые ресницы не побелели от времени.

- Я часто играла с бабушкой.

- И проигрывали. Если то, что я слышал о вашей бабушке - правда. Давайте сыграем, я дам вам фору - своего коня.

- Это я вам могу дать своего. - Я захлопнула книгу.

- Тогда будем играть на равных. Но вы можете играть белыми. По крайней мере, так я докажу свою галантность.

Я взяла белые. Попытаться его уколоть, задеть - все равно что бросать об стенку резиновые шарики, они отскакивают и попадают вам прямо в лицо.

Бабушка часто твердила мне, что я могла стать неплохим шахматистом, если бы использовала мозги вместо эмоций. К моему удивлению, Фрэнсис оказался вдумчивым неторопливым игроком. Его осторожность удвоила мою смелость, и после пятнадцати минут игры я загнала в угол его королеву и смела ее с доски.

- Мне очень жаль, - пробормотала я, опустив глаза, чтобы скрыть свой триумф.

- О, не извиняйтесь. - И он сделал ход королевской пешкой.

Я до сих пор не могу понять, как это произошло. Три хода спустя я смотрела с недоумением, не веря своим глазам, на доску, на своего бедного беззащитного осажденного короля.

- Шах, - сказал радостно Фрэнсис, пока я изучала клетку за клеткой, чтобы отыскать спасительный ход, - и мат. Вам не следовало брать мою королеву, - сказал он добрым голосом и хотел было продолжать, чтобы объяснить свою игру, но я не стала слушать, мои уши пылали от оскорбления. Я уловила только одну последнюю фразу: "Всегда следите за черным конем", - и вихрем выбежала из гостиной.

2 июля

Обычно мы ужинали в обществе обоих кузенов, за исключением тех дней, когда Джулиан уезжал или испытывал недомогание. Но на этот раз в гостиной не было Фрэнсиса. Когда Уильям объявил, что ужин подан, я спросила Джулиана, куда подевался его брат. Он пожал плечами:

- Понятия не имею.

Наш первый сюрприз, и приятный, мы нашли в лице мистера Вольфсона, уже сидевшего за столом. Он предпочитает, чтобы мы не присутствовали при его церемониальном въезде в столовую, и занимает место заранее, дабы избежать неловкого для себя момента. Сегодня он ужинал с нами впервые с того дня, как в доме появился Фрэнсис.

- Я был так занят делами последнее время, что просто забывал об ужине, - сообщил он и спросил: - Где Фрэнсис?

Последовало неловкое молчание. Ада что-то пробормотала, а Джулиан ответил:

- Я не знаю, сэр.

- Очень хорошо. Не будем делать из этого выводы, верно, Харриет? Уильям, мистер Фрэнсис сегодня отсутствует. Мы не станем его ждать.

Но только мы приступили к мясному блюду, как Фрэнсис появился. Двери в дальнем конце столовой широко распахнулись. Одна створка ударилась об стену с такой силой, что могли обрушиться кусочки лепнины. В открытом проеме вырисовывалась освещенная сзади свечами гостиной, фигура Фрэнсиса. Он постоял неподвижно несколько мгновений, потом направился к столу крадущейся походкой, непохожей на его обычную громкую поступь. Мне не понравился блеск в его глазах. Но он вежливо поклонился мне, Аде, отцу и Джулиану, всем по очереди, и в это время я поняла, что эти поклоны просто шутовство.

- Прошу прощения у вас, леди, отец, брат. - Он явно имитировал манеры и голос Джулиана.

- Покиньте комнату, - приказал мистер Вольфсон.

- Не надо, отец, не расстраивайся так. Это тебе вредно. - Он указал пальцем на наливающееся кровью лицо отца и обвел медленным взглядом стол.

Джулиан занял кресло, на которое обычно садился Фрэнсис. Около Ады. Фрэнсис покачал головой.

- Нечестно, братец, - тихо произнес он, - с глаз долой - из сердца вон?

Несмотря на огромный рост и внушительные размеры, он мог передвигаться очень быстро. На этот раз его действия вызвали у нас общий возглас изумления. Он поднял стул, на котором сидел Джулиан, и вместе с братом отнес на шесть футов от стола. Потом, подхватив один из свободных стульев, сел рядом с Адой.

- Уильям, - провозгласил он, глядя на потерявшего дар речи дворецкого, - я не буду есть суп. Подай мне мясо, прошу тебя.

Я закрыла лицо ладонями и затряслась от смеха. Я не могла сдержаться - вид изумленного растерянного лица Джулиана и то, как он сидел у стены, держа в приподнятых руках вилку и нож, это было уж слишком. Но голос мистера Вольфсона меня сразу отрезвил.

- Немедленно уходи! - закричал он. - Как ты смеешь являться сюда в таком состоянии - и перед своими кузинами!

Фрэнсис не сдвинулся с места. Он улыбался застывшей улыбкой и пристально смотрел на Аду. Бедный Уильям в ужасе от происходившего стоял, как статуя, с блюдом говядины в руках. В ярости мистер Вольфсон попытался подняться. Плед, в который обычно бывали завернуты его искалеченные ноги, распахнулся и свалился на пол. Я вскочила.

- Фрэнсис, - быстро сказала я, - тебе лучше уйти к себе. Уильям, помогите ему. Он... нездоров.

Я не очень-то верила, что мои слова возымеют действие на этого грубияна. Нет, к счастью, он сам понял, что зашел слишком далеко. Он резко встал, так что стул отлетел в сторону, отвесил Аде церемонный поклон, потом мне, проигнорировал подставленную руку Уильяма и удалился.

Мистер Вольфсон снова опустился в свое кресло с еле слышным стоном. Лицо его было серого цвета, когда он потянулся к бокалу с вином. Его другая рука... Другой рукой он шарил под столом в поисках упавшего пледа. Меня пронзило острое чувство жалости. Это не могло быть только жалостью, чувство было слишком сильным. Я действовала не раздумывая. Встав на колени около его кресла, я подняла плед и тщательно укрыла ему ноги. При этом мне пришлось наклонить голову так, что она оказалась на уровне края стола, и рука мистера Вольфсона поднялась и медленно, мягко погладила меня по волосам.

- Благодарю, Харриет. - Голос был уже обычным.

Я вернулась на свое место. То же сделал Джулиан, и мы продолжили ужин.

Я могу простить Фрэнсису почти все, но он так страшно обидел своего отца.

8 июля

Прибыли цыгане - те, о которых упоминал мистер Вольфсон. Они проводят часть лета в его владениях. Он сообщил об этом сегодня за ужином. Ада тут же спросила, можем ли мы повидать их. Мистер Вольфсон сразу согласился. Признаюсь, я была чуть-чуть удивлена, принимая во внимание прежние его замечания о привычках цыган Но он знал, что мы будем под охраной своих кузенов, обоих. Фрэнсис согласился поехать с нами. Мне кажется, это не понравилось Джулиану.

9 июля

Я выйду замуж за высокого темного мужчину, буду путешествовать по воде и стану богатой! Как приятно услышать подобное тем, кто верит в предсказания. Особенно последнее обещание. Мне не очень нравятся темные мужчины, кстати. Но боюсь, что моя судьба предопределена, ведь всем известно, что цыганки частично ведьмы. И впрямь, старуха, которая предсказала мне это сегодня утром, выглядела настоящей ведьмой.

Когда мы спустились на завтрак сегодня утром, то узнали, что все уже подготовлено накануне вечером. Мы могли хоть сейчас отправиться к цыганам. Мы поехали сразу после завтрака, мистер Вольфсон отдал специальное распоряжение, а я на сегодня избавилась от своих обязанностей по дому. Мы пустили лошадей вольной рысью, день был прекрасный. За время езды, занявшей примерно час, Джулиан развлекал нас предсказаниями, имитируя говор цыган. Фрэнсис, ссутулившись над лошадиной шеей, был таким, как обычно бывает по утрам - угрюм и молчалив.

Издали табор казался живописным: разноцветные кибитки, лошади, пасущиеся на лугу, костер, на открытом огне приспособлен большой металлический чайник. Темные, странного вида люди лежали, сидели на траве вокруг костра. У некоторых мужчин был вид разбойников, они могли сойти за лондонских воров, если бы не темная кожа, платки на голове и золотая серьга в ухе. Женщины на расстоянии смотрелись очаровательно со своими красными и зелеными юбками, с монистами на шее из медных и золотых кружочков и длинными черными волосами. Все имели очень белые зубы, может быть, так казалось по контрасту с темной кожей и черными волосами. Дети игривы и застенчивы, как молодые зверьки, и все похожи друг на друга, как щенки из одного помета. Черные волосы, сверкающие черные глаза, тонкие руки и ноги, тела прикрыты рваными цветными тряпками. И над всем этим сборищем гам голосов - пение, ругань, крики - на странном языке, звучавшем как музыка.

Сначала я испытала неловкое чувство. Шум утих, как только цыгане нас заметили. Разноцветные фигуры напряженно замерли, и сорок пар черных глаз уставились на пришельцев. Но только на мгновение. Они вернулись к своим занятиям, но я чувствовала, что цыгане следят за нами исподтишка. Они гонимый народ, и, возможно, заслуженно возникло чувство, как будто за тобой следят не человеческие, а звериные немигающие глаза, которые пытаются предугадать следующее движение охотника. Куда заведут меня фантазии!

Из кибитки вылезла старуха. Хотя ее согнули годы и она хромала на одну ногу, голова ее была высоко и надменно поднята. Она подошла к тому месту, где мы сидели, и медленно присела четыре раза перед каждым из нас по очереди. Я увидела, как она стара. Странно, в ее волосах почти не было седины. Яркие черные глаза смотрели на нас из складок сморщенного лица. Вот они перешли на лицо Ады и остановились.

- А, красивая леди, - пропела она, - вы пришли к старой Мэриан, чтобы узнать свою судьбу? Только радость для такой милой и прекрасной, только радость. Садись, иди сюда, красавица, и дай Мэриан сказать тебе будущее.

Подумав, Ада рассмеялась и кивнула. Не ожидая ничьей помощи, она спрыгнула с лошади, оставив поводья. Один из цыган подошел и взял их. Он прошел очень близко от Ады, глядя на нее откровенно, во все глаза.

- Подождите минутку, кузина, - нахмурясь, сказал Джулиан.

- Зачем? Мы ведь за этим и приехали, не так ли?

- Верно, верно, - цыганка захихикала, - не слушай мужчин, маленькая леди. Пусть они следуют за тобой. Пойдем ко мне в кибитку, к старой Мэриан. Шар там, магический шар, который давно перешел мне от фараонов, шар расскажет все - настоящее и будущее.

Джулиан засмеялся, к нему явно вернулось присущее ему чувство юмора. Но все же он поторопился присоединиться к Аде.

- Веди нас, колдунья, - сказал он весело.

- Да, верно, я колдунья и есть, одна из тех проницательных женщин, что знает судьбу. Пошли, леди, и вы, господин Джулиан. Не доверяете старой Мэриан свою прекрасную леди?

И они направились к кибитке. Мы с Фрэнсисом пошли вслед за ними.

Мэриан изучала свой шар, склонив голову и держа на нем одну руку. Зловеще нахмурившись, подняла глаза, когда я стала подниматься по ступенькам, сзади шел Фрэнсис.

- Входите, леди, входите. Место есть, еще много места позади меня. Пробирайтесь туда. Господин Фрэнсис, вам лучше остаться там. Вы слишком большой для этого помещения.

Фрэнсис послушался и встал, опершись локтем на раскрытую створку дверцы. В кибитке действительно было тесно. Когда я снова посмотрела на Мэриан, та уже впала в транс. Ее темный профиль с крючковатым носом был как будто вырезан из дерева, а руки напоминали птичьи когтистые лапы, но мелькнуло неприятное предположение о заключенной в них немалой силе. Ада сидела спокойно, сложив руки на коленях, глядела на старуху с видом благовоспитанного ребенка, приглашенного на чай со взрослыми. Внутри фургончика было прохладно, он защищал от солнца, но воздух там казался душным. Солнечный луч падал на шар, но не освещал его изнутри, он казался матовым, по-видимому из-за слоя грязи. Ни один предмет не выглядел бы менее подходящим для оккультного действа. Но шар в солнечном свете притягивал взоры.

- Вот оно... - сказала старуха. - Оно наступает... Я вижу... Я вижу...

Голос ее упал... Я внимательно смотрела на шар. В какое-то мгновение мне показалось, что в нем действительно что-то движется, прямо в самом его центре, в глубине. Но мне только показалось. Шар оставался просто пыльным треснутым стеклом, ничего более. Я откинулась на спинку стула.

- Я вижу ее, - вдруг сказала Мэриан, и Ада вздрогнула. - Я вижу, как она идет легкой поступью, вижу ее головку с золотыми кудрями, она идет через залу. Она в белом, белые цветы на голове и в руках. Прекрасная леди в подвенечном наряде... Она улыбается, ее лицо светится любовью к нему... Его лицо пока неясно... Он настоящий джентльмен, своей сильной рукой он держит ее руку. Светлые волосы сияют золотом на голове... Его лицо... нет, оно не видно, оно повернуто к ней. Еще золото, много, много золотых кружочков, они падают к ее ногам пригоршнями... Богатство, любовь, счастье...

Руки со вздувшимися венами судорожно сжались. Тело старухи сотряслось в конвульсии.

- Богатство, любовь, счастье, - она заговорила уже своим нормальным голосом, - оно ушло, мое видение... Оно никогда долго не держится... Но я видела! Видела! Ты видела себя в подвенечном наряде в цветах, рука об руку с высоким светловолосым женихом?

Ада тряхнула головой. Рот у нее приоткрылся от изумления, но врожденное чувство здравого смысла не покинуло ее.

- Нет, я не видела, - с сожалением сказала она, - какой стыд! Неужели это действительно там было?

Братья засмеялись. Старуха с неприятной усмешкой посмотрела на них.

- А, эти неверящие ни во что... Но ничего. Ничего... Будущее покажет, оно придет ко всем, к ним тоже... А, другая леди! - Взгляд черных глаз обратился ко мне. - Теперь настал ее черед. Идите сюда, леди.

- А ты не хочешь, чтобы мы тебе посеребрили руку еще одной монетой? - спросил Фрэнсис, пока мы с Адой менялись местами.

- О да, да, шар не станет говорить без драгоценного серебра.

Джулиан бросил монету, она закрутилась по столу, и старческие пальцы хищно схватили ее.

Я не стану писать о том, что она мне наговорила, это было обычное гадание, старуха вещала усталым голосом, думаю, она истратила всю силу драматического таланта на Аду. Все это такая ерунда! Мы собрались уходить, и на прощание старуха почтительно осведомилась о мистере Вольфсоне. Мгновенный страх мелькнул у нее на лице, совсем как у деревенских жителей. Еще бы, такая искусная ведьма должна уважать своего повелителя, который служит самому сатане.

И еще кое-что произошло. Когда мы сели на лошадей и готовы были тронуться в обратный путь, Джулиан спросил у старухи:

- Ты видела уже Дэвида?

И тогда, тогда... Старуха обнаружила себя цыганской королевой. На мгновение мне показалось, что она возвышается на высоком троне и огонь пылает у ее ног.

- Нет!..

- Я передам ему твою любовь, - сказал Джулиан, смеясь, - твоему ненаглядному внуку.

Ада взглянула на меня, но я пожала плечами. Дэвид, стало быть, сын дочери цыганской королевы? Теперь нам стало известно, что родня обижена на него за то, что он их отверг. Но какое нам дело до этого!

Высокий светловолосый мужчина... Что за чепуха!

15 июля

Я только что ушла от Ады. Она успокоилась и заснула. Я бы тоже хотела уснуть. Ведь знаю, что нет причин для тревоги. Не понимаю, почему я так расстроилась. Фрэнсис сделал ей предложение. Я ожидала этого. Знала, что предложение неизбежно последует. Разве я не писала на этих самых страницах, что брак между Адой и одним из кузенов будет самым удобным выходом из положения? И цыганка говорила о высоком светловолосом женихе. Просто я не думала, что им будет Фрэнсис. Но он старший сын. И в свете принято женить сначала старшего, Ада такая прекрасная "партия" - кузены оба хотят ее. Но старший брат имеет право перед младшим первым испробовать свой шанс и добиться успеха.

Я находилась у Ады в комнате, прибиралась на ее туалетном столике, - она разбрасывает все как попало, и я не хотела, чтобы руки служанок касались ее безделушек и игрушек, - как вдруг она ворвалась вихрем на мою половину. Не обнаружив меня там, она тотчас прошла ко мне через соединяющую наши комнаты дверь. Она не плакала, но ее щеки были красными.

- Что случилось, Ада? - спросила я.

Слезы сначала закапали, потом полились ручьем, и, рыдая, она поведала мне о предложении.

- Что ты ему ответила?

- "Я глубоко благодарю за честь, кузен Фрэнсис, и польщена таким выражением ваших чувств, но в настоящее время..."

Она отбарабанила фразу из книги об этикете. Я никогда не думала раньше, когда мы изучали эту книгу, весело смеясь и подшучивая, что услышу из ее уст цитату при таких обстоятельствах.

- Очень хорошо, - я обняла ее, - не плачь, Ада. Он рассердился? Поэтому ты огорчена?

- Нет, - сказала она после некоторого замешательства, - он не был сердит. Он просто ущипнул меня за нос...

- Ущипнул за нос?

- Да. Но он не был невежлив, Харриет. Правда. Он был очень мил. И засмеялся мне вслед, когда я убежала.

- Но почему ты убежала? И если он не разозлился, то почему ты плачешь?

Ада задумалась. Слезы продолжали стекать, как струйки воды во время сильного дождя по стеклу.

- Я не знаю, - сказала она наконец. И, снова зарыдав, крепко меня обняла.

- О, Ада, успокойся! Он был несчастлив?

- Нет, я же сказала, он смеялся.

- Ты жалеешь, что отказала ему?

- Конечно нет! Харриет, почему ты допрашиваешь меня, как противная гувернантка, когда я так расстроена!

- Я пытаюсь, - объяснила я терпеливо, - понять, почему ты расстроена. Он не рассердился, ты не жалеешь, что отказала ему. Ты плачешь не из-за сожалений, испуга или симпатии. Тогда, ради бога, скажи, почему ты плачешь?

Глупо было сейчас пытаться добиться от Ады ответа, это не получится даже тогда, когда она спокойна, а если расстроена, и вовсе невозможно. Я так и не знаю, почему она рыдала. Наверное, потому, что Ада - это Ада.

Когда я уходила, она уже успокоилась и выглядела снова веселой. Сидела высоко в подушках и выглядела как любая другая девица с книгой в руках. Я дала ей одну из очаровательных новелл мисс Остин, которую она еще не читала. Интересно, может быть, она уже сожалеет, что отказала ему? Джулиан был бы для нее более подходящим мужем - мягкий, добрый, любезный. Но что, если ее привлекает больше грубая сила Фрэнсиса, и она сама этого не осознала? Она может еще и передумать. Надеюсь, этого не произойдет. Я не доверяю Фрэнсису. Человек такого поведения способен на все. Он, может быть, даже стал бы ее бить. Мужчины, склонные к выпивке, обычно поколачивают своих жен, насколько я знаю.

Позже

Фрэнсис невыносим!

Интересно, сколько раз я уже писала эту фразу? И сколько еще раз буду вынуждена ее писать снова? Этот человек просто превосходит сам себя - каждый раз он выкидывает какой-то трюк, и я думаю: ну вот, хуже он уже ничего не может придумать, но проходит время, и он поступает еще ужаснее.

Вот что случилось сегодня. В доме было жарко и душно, потянуло на свежий воздух. Мне захотелось сходить в розовый сад. Фрэнсис был там. Он сидел, развалясь на одной из мраморных скамеек, раскинув руки по сторонам. Я повернула назад, намереваясь убежать, но он был намного проворнее меня.

- Кузина Харриет!

Я скоро возненавижу свое имя, так противно оно звучит в его устах. Он выпростал свои длинные ноги из-под скамьи и, протянув руки, направился ко мне.

- Кузина Харриет, а вы выйдете за меня?

Ударение на "вы" было очевидным. К сожалению, я всегда предпочитаю открытый бой отступлению. Я повернулась к нему в ярости:

- Фрэнсис, вы грубиян! Что вы сделали с Адой!

- Сделал? - Он удивленно поднял брови.

- Она у себя наверху просто проплакала глаза, - сказала я возмущенно.

- Ада всегда плачет, когда не знает, как поступить, - сказал он холодно, и я замерла от удивления - ведь он был прав. Я никогда не думала об этом. - Вы не верите мне, - грустно продолжал он, - но подождите. Я сейчас объясню. Я не могу, чтобы такое ужасное подозрение запятнало мою безупречную репутацию. Ну-ка, садитесь сюда. Я покажу представление от начала до конца, и вы рассудите, правильно ли я поступил.

Этот негодяй взял меня за плечи и усадил на скамью с такой силой, что у меня клацнули зубы. Его руки сразу взяли мои, захватили в плен. И в то же время он тяжело опустился на одно колено.

- Дражайшая кузина Ада, прошу прощения, Харриет, мое теплое к вам отношение не могло ускользнуть от вашего внимания и последнее время переросло в глубокое чувство, более сильное, нежели любовь кузена. Ада... Харриет, я люблю вас! Простите меня, если я обидел вашу скромность, но я не могу более сдерживать порыв своего сердца. Ада... Харриет, я люблю вас! Сделайте меня счастливейшим человеком на свете - согласитесь быть моей невестой!

Он стоял на колене, глядя на меня снизу вверх широко раскрытыми глазами. Я выдернула руки.

- Фрэнсис, не будьте идиотом, - возмутилась я, - вы этого не говорили.

- Говорил. - Он сел рядом со мной, одну руку положил на скамью за моей спиной. - Ничего нельзя найти в моих словах такого, к чему можно придраться, а? Ничего, что вы могли бы выбросить из моего объяснения, верно? Может быть, не очень убедительно, надо было вложить больше чувства, да?

Я не ожидала, хотя могла предположить, что он собирается делать, но едва ли смогла бы остановить его. Одной рукой, которая уже была за моей спиной, он обхватил меня за плечи, оплел как канатом, а второй обвил талию, и не успела я опомниться и понять, что происходит, как он уже впился в мои губы.

Это было впервые после того, самого первого и последнего поцелуя в музыкальной школе миссис Палмер, но тот мальчик поцеловал меня только в щеку. Я не могу описать поцелуй Фрэнсиса. И нет желания это делать. Мне он нравился. Нравился! Господи, какое неподходящее слово!

Бабушка оказалась права. Я истинная дочь своей порочной матери. Я не люблю Фрэнсиса. Я его не одобряю, значит, мне вообще просто нравятся мужчины, иначе я бы никогда не ответила на его поцелуй с таким бесстыдством, а стала бы вырываться из рук этого наглеца и негодяя, которому отказала моя кузина всего час назад!

Я не могла дышать, но каким-то образом не задыхалась, мои ребра сдавило, и пуговицы на его костюме врезались в мою кожу, но я ничего не замечала. Но вот я вспомнила Аду - и мои ребра заныли, я сразу ощутила нехватку воздуха, с силой вырвалась и вскочила.

Он тоже поднялся, как на пружине. И даже в состоянии смятения я увидела, что он поражен не меньше моего. Потом я не торопясь произвела следующие действия, пока он просто стоял и смотрел на меня. Смотрел, как я поднимала руку, заводила ее назад, чтобы попасть точно, и ударила его по лицу изо всей силы. Звук хлесткой пощечины прозвучал в тихом саду роз как пистолетный выстрел, а моя рука заныла, как будто я била по камню, пришлось даже поднести ее ко рту и подуть. Фрэнсис даже не шевельнулся. Рот его приоткрылся, а лицо приняло сосредоточенное выражение. Потом он потянулся ко мне. Но тут во мне заговорило чувство разума. Я ловко увернулась от его рук и убежала. Он не преследовал меня.

16 июля

На следующее утро, когда я спустилась вниз, Фрэнсис уже сидел за столом и завтракал. Это было само по себе необычно, и я сразу насторожилась, ожидая возможного повторения вчерашнего нападения или еще какой-нибудь каверзы. Он приветствовал меня со спокойной отстраненной любезностью. Никто бы не смог придраться ни к его словам, ни к манерам. Если я не ошибаюсь, он много пил вчера ночью. Я начинаю узнавать признаки. Возмущенное молчание, пожалуй, будет лучшим ответом.

17 июля

Иногда я думаю, что чувства Ады действительно слишком бедны и поверхностны. Она совершенно забыла о своем отчаянии и слезах из-за предложения Фрэнсиса. Я хотела узнать, не испытывает ли она сожалений. Хотя не имела ни малейшего желания рассказывать ей о моей встрече с Фрэнсисом в саду роз. Но во мне тлело подозрение: а что, если... вдруг когда-нибудь, потом, она все-таки проявит по отношению к нему теплые чувства?

Теперь уже нет никакой необходимости рассказывать ей мою историю. Все ясно - он ей безразличен. Она не питает к нему никаких чувств. Равно как и ни к кому другому. Она не только отказала Фрэнсису, но объявила ему, что не примет и предложения его брата!

- Он спросил меня, правится ли мне кто-нибудь, - сказала Ада, - это ведь естественно, не так ли? А Джулиан единственный, кто может на это претендовать.

Какая смесь невинности и здравого смысла! Постоянно забываю о том, что она всего на два года моложе, хотя чувствую себя намного старше в ее присутствии.

22 июля

Сегодня после обеда мистер Вольфсон пригласил меня к себе в библиотеку. Мы поговорили некоторое время о ведении домашнего хозяйства, но я видела, что он совершенно не за этим меня позвал. Он плохо выглядел.

- Харриет, - сказал он резко, оборвав меня посередине доклада о постельном белье, - Фрэнсис не обидел вас каким-либо образом?

Мне показалось, что подробности нашего тет-а-тет среди розовых кустов ясно отпечатались на моем лбу.

- Нет, почему вы спрашиваете? - как можно небрежнее поинтересовалась я.

- Фрэнсис меня огорчает давно, - сказал мистер Вольфсон серьезно, - ни стремлений, ни самоконтроля... Бог знает, что он собирается делать со своей жизнью.

- Но ведь он изучает медицину. В Эдинбурге. И это оправдывает его, может быть, именно медицина - назначение и цель в жизни.

- Не знаю, чем он занимается в Эдинбурге. Этот город предлагает много других занятий, поинтереснее, чем медицина. Но хватит об этом, - отрывисто сказал мистер Вольфсон, - я просто хотел знать, прилично ли он себя ведет по отношению к вам. Он возвращается в Эдинбург в сентябре, Харриет, так что стисните зубы - если это выражение можно применить к леди - и терпите до осени.

Я уверила его, что нет нужды в стискивании зубов, и он перевел разговор на более приятные темы. Мы продолжили нашу былую дискуссию. Опекун зачитал мне вдохновенные цитаты Бака в защиту короля Ричарда, и, хотя я горячо оспаривала заключения, он, казалось, наслаждался больше всего самим процессом наших дебатов, и его не огорчало мое несогласие. Час пролетел незаметно, нас прервал Уильям, явившийся с почтой. Вероятно, в ней содержались дурные вести. Лицо мистера Вольфсона стало серьезным, я извинилась, и он меня отпустил. Я взяла к себе наверх книгу Бака, чтобы наедине прочитать и понять, почему его так защищает мистер Вольфсон.

Он очень действует на меня своими убеждениями, и, пожалуй, может привести примеры в защиту самого хозяина Зла.

1 августа

Я еще дрожу, хотя все произошло несколько часов назад. И подумать только, я еще недавно жаловалась на скуку и слишком обыденную жизнь. Попытаюсь теперь написать все по порядку. Получен пренеприятнейший жизненный опыт.

Началось все утром, когда я тихо постучала в дверь Ады после завтрака. Веселым голоском Ада пригласила меня войти. Она стояла перед зеркалом, падевая шляпу с длинным пером и напевая. У нее явно отсутствовал музыкальный слух, но я не могу винить ее за это. Она пела, радуясь чудесному утру. Окна были широко открыты, и воздух вливался в них свежей струёй вместе с золотистым светом, ароматом роз и тимьяна.

- Не могу пристегнуть, - Ада, нахмурясь, смотрела на свое отражение, - помоги мне, Харриет, пожалуйста.

Я пристегнула булавку на шляпе и не могла удержаться, чтобы не погладить золотые локоны.

- Послушай, Ада, куда ты собралась? Ты же обещала без меня не ездить на прогулки! Я сейчас занята, но если ты подождешь час...

- Ждать? В такое благословенное утро? Приезжай когда сможешь, дорогая. Я буду тебя ждать в руинах аббатства. Я просто не могу сидеть в комнате в такую чудесную пору.

- Ты едешь не одна?

- Нет, нет. - Ада повернулась ко мне и легонько ущипнула за щеку. - Не будь похожей на старую сварливую леди, Харриет, ты слишком для этого молода и красива. Как можно уныло рассуждать в такой чудный день? Со мной едет Джулиан.

- О! Ну тогда...

- Встречаемся на развалинах через час, Харриет.

И в комнате сразу стало темнее, когда она ушла.

Дела отняли у меня больше часа, время тянулось медленно, меня охватило нетерпение. Как будто передалось желание Ады поскорее выйти из дому в этот летний день. Я не так уж стара и мудра, чтобы меня не трогала прекрасная погода. Я тоже предпочла бы наслаждаться прекрасным летним днем, уединившись где-нибудь в саду с книжкой. Но... но! Я, разумеется, не одобряю слишком строгих правил хорошего тона, низводящих женщину до позиции неразумного ребенка, но тем не менее согласна, что нехорошо оставлять молодую девушку наедине и надолго с молодым человеком, который претендует на ее руку и сердце (миссис Примм. "Книга хороших манер", стр. 1). Поэтому я со вздохом надела свой костюм для верховой езды и спустилась во двор.

Мое настроение не улучшилось от вида Фрэнсиса, тоже собиравшегося куда-то ехать, хотя наряд на нем был явно неподходящий: измятая белая рубашка с закатанными рукавами и с распахнутым на груди воротом, открывавшим бронзово-загорелую грудь. В наши дни полагается иметь бледно-розовую кожу, по, признаюсь, мне больше правится золотистый загар - разумеется, не на Фрэнсисе, хотя контраст его смуглой кожи и светлых волос впечатляет. Впрочем, он выглядел сейчас скорее как работник, а не как джентльмен. Вид у него был спокойный и довольный. Мне показалось, что глухой воротник платья меня душит.

Фрэнсис, увидев меня, раскрыл глаза в преувеличенном удивлении.

- Кузина Харриет, кого я вижу! Что могло оторвать вас от ежедневных обязанностей?

- Я еду кататься. - Я кивнула старому Адаму.

- Какое счастье для меня. Я просто был в отчаянии, предвкушая одинокую и длинную прогулку.

- Можете ехать, незачем меня ждать.

Он приблизился и, понизив голос, сказал:

- Следите за своей речью при слугах, моя дорогая. Вы хотите, чтобы половина райдинга сплетничала о нашей ссоре?

- Не похоже, чтобы это волновало вас.

- О, меня - нет. Я думал только о вас. У них поговорка в этих местах: "Милые кузен с кузиной бранятся - только тешатся". Вы и опомниться не успеете, как они нас обручат. Дело в том, - продолжал он весело, - что я ищу Аду. Куда она уехала? Вы знаете?

Я решила, что надо быть спокойной и выдержанной, даже если он будет вызывать на ссору, нельзя, право, уподобляться ему.

- Она уехала с Джулианом, - сказала я, - и мы должны встретиться на развалинах. Если хотите, можете поехать со мной.

- Одна, без гувернантки?! Разве это безопасно, кузина?

Он был несносен. Я повернулась к нему спиной, чтобы не сорваться и не нагрубить. Адам уже оседлал высокого чалого для Фрэнсиса и клал седло на мою небольшую кобылку. Его старческие дрожащие руки были так неловки и медлительны, что мне хотелось накричать на него, но ведь это не помогло бы стать ему моложе и проворнее.

- Где сегодня Дэвид? - спросила я его.

Старик что-то пробормотал, а Фрэнсис перевел:

- У него выходной. Наверное, он проводит время со своими дикими родственниками. О да, разве вы не слышали? Он просил прощения у своей бабки и был принят обратно. Трогательно, не так ли?

И, как будто чувствуя мое нетерпение, шагнул вперед и быстро пристегнул мое седло огромными ручищами. Я проигнорировала протянутую им руку и самостоятельно вспрыгнула на лошадь. Это было глупо и по-детски, и я немедленно об этом пожалела. Мы молча бок о бок выехали из ворот.

- Меня беспокоит Дэвид. Вы заметили, что он плохо выглядит? - сказал Фрэнсис.

- Заметила, - я была рада переменить тему на нейтральную, - не могу представить, что с ним творится.

- Не можете?

- Нет. Я вчера дала ему бутылочку тоника. Кажется, это не помогло.

- Бутылка тоника! Вы разве забыли, что в доме есть доктор!

Я забыла! Или, правильнее сказать, никогда о нем не думала как о враче. Мое представление о врачах связано с образом мистера Беллоуза, бабушкиного доктора, у которого были длинные седые бакенбарды.

- Пожалуй, вам надо было бы его осмотреть, кузен.

- Я уже предложил. Но Дэвид утверждает, что с ним все в порядке. Знаете, мы вместе росли.

Это было сказано между прочим, но что-то в его словах тронуло меня. Лошади неторопливо трусили рядышком.

- Не думаю, что...

- Вы не думаете о многих вещах.

- Почему вы всегда со мной так... так...

- Стараюсь вас поддеть? - Знакомая лукавая улыбка сразу вспугнула появившиеся у меня проблески симпатии. - Мне нравится, как вы на все реагируете, кузина. Вот от Ады ничего не добьешься, она просто раскроет свои пустые голубые глаза и уставится на меня молча.

- У Ады глаза не пустые!

- По сравнению с вашими - пустые. У вас глаза - зеркало вашей души, кузина. И надо вам сказать, вам должно быть стыдно за те мысли, что иногда вспыхивают в их черной глубине. А может быть, мне нравится вас поддразнивать потому, что в гневе вы прекрасны. Глаза в пол-лица и щечки как маков цвет.

Я метнула на него сердитый взгляд, готовясь осадить лошадь, но он не смотрел в мою сторону, все комплименты были произнесены голосом тихим и даже скучным, и я решила, что это был просто еще один повод вывести меня из себя.

- Как вы думаете, что происходит с Дэвидом? - вернулась я к прежней теме.

Он пожал плечами. Я не могла не заметить игру мускулов на его спине и на руках под топкой рубашкой и снова пожалела, что такой образец мужской силы и здоровья может быть таким ленивым и безразличным.

- Как я могу знать, не осмотрев его? Он всегда был упрям, как проклятый мул. И единственный способ его продиагностировать - связать и сесть на него верхом, чтобы удалось нащупать пульс; но такие методы навряд ли приняты в медицине. - Он поднял поводья. - Поехали, Харриет. Хватит бездельничать. Ну, кто быстрее?

Его конь, радуясь, что его больше не удерживают поводья, рванул вперед. Я последовала за Фрэнсисом, но с осторожностью, рассердившись за его дерзость. Мы оказались около руин буквально за несколько минут, но двор, заросший дикой травой и вьюнами, был пуст.

- Они еще не прибыли? - спросил Фрэнсис, когда я остановила лошадь рядом с ним.

Странно, но его голос звучал с несвойственной ему тревогой, и я сразу подумала, что, может быть, его безразличие напускное и отказ Ады причинил ему боль. Возможно, он любит ее.

- Они где-то здесь, - ответила я. - Ада любит навещать черного коня на восточном пастбище.

- Какого еще коня?

- Вороного, Сатану. Ваш отец перевел его туда из конюшни после того, как жеребец пытался лягнуть одного из грумов. Дэвид единственный может с ним справиться, и он иногда разрешает Аде гладить его.

- Мы теряем зря время. Куда еще они могли поехать?

- Не знаю! Почему вы пытаетесь напугать меня?

- Господи, мне абсолютно наплевать, испуганы вы или нет. Могли они снова поехать в цыганский табор? Ада, похоже, была в восторге от той старой грязной ведьмы.

- Могли. Одна Ада, конечно, побоялась бы, но с Джулианом...

- Мой братец так же бесполезен, как грудной ребенок. Поехали.

Я поймала его за рукав, когда он поворачивал лошадь.

- Подождите, Фрэнсис. Чего вы боитесь? Цыган?

- Я ничего не боюсь, - нетерпеливо ответил он. - Но Ада всегда пунктуальна, никогда никуда не опаздывает. Если ее здесь нет, значит, случилось нечто непредвиденное. Вы едете со мной или нет?

У меня не было времени для ответа, потому что он уже скакал по полю. Я последовала за ним. Достигнув первых деревьев, мы услышали женский крик. Ужас и расстояние изменили его, но это кричала Ада. Я, во всяком случае, узнала голос мгновенно и пустила лошадь в галоп. Когда я выехала на опушку, Фрэнсис был уже там. Солнце пробивалось сквозь густую листву, освещая зеленоватым неясным светом развертывающееся на поляне действие и его игроков. Мне сначала, очевидно с перепугу, показалось, что людей там около сотни. На самом деле их было всего с полдюжины - оборванных и темнокожих. Я увидела Джулиана, он согнулся, потому что его, заломив ему руки за спину, удерживали два злодея, так что светлые волосы закрывали лицо кузена. Ада боролась с двумя другими.

Я натянула поводья, резко остановив Фанни, и в это время Ада зубами впилась в грязную темную руку, державшую ее. Человек с золотой серьгой в ухе, откинув голову, охнул от боли. Я оглянулась на Фрэнсиса и с удивлением увидела, что он замер на лошади и не думает слезать. Он находился за огромным старым дубом, и бандиты еще не заметили его. Руки его свободно держали поводья, а лицо озаряла многозначительная ухмылка. В это время на сцену ворвался новый персонаж. Это был Дэвид. Он как тонкая черная молния метнулся из-за деревьев прямо к Аде.

Все произошло быстро, стремительностью нападения ему удалось ошеломить и повалить одного из злодеев на землю. Но второго цыгана, почти такого же огромного, как Фрэнсис, с повязанным на голове красным платком, не так-то легко было одолеть. Цыган оттолкнул Аду, чтобы расправиться с Дэвидом, и, вытащив дубинку, ударил его по непокрытой голове.

Дэвид осел на землю. И тут Фрэнсис наконец-то пришел в движение. Дернув поводья, он выехал на середину поляны. Этого оказалось достаточно. Высокий цыган с красным платком на голове вытаращил глаза на всадника, потом быстро взвалил упавшего товарища на плечо, крикнул что-то повелительно остальным, и все разбойники растворились среди деревьев. На поляне остались только мы. Я подбежала к Аде. Но она, казалось, не видела меня. Ее широко открытые голубые глаза были устремлены на Дэвида, тот лежал лицом вниз, и солнечный луч падал на его темный затылок.

- Не трогай его. Ада, - донесся голос Фрэнсиса, когда она протянула руку к Дэвиду.

Его властный тон подействовал - Ада повернула к нему побелевшее лицо. Фрэнсис опустился на колени около Дэвида и начал осматривать голову юноши. Его пальцы окрасились кровью. Я отвернулась, сглатывая дурноту страха.

- С ним все в порядке, - спокойно произнес, Фрэнсис. - Проклятье, Харриет, что вы стоите! Маленькая дурочка падает в обморок. Подержите ее, видите, я занят.

Я подхватила Аду, с облегчением заметив, что щеки ее розовые, хотя глаза закрыты.

- Что я должна делать?

- У вас есть платок или нижняя юбка, чтобы оторвать полосу? От таких ран на голове очень много крови.

- Вот мой носовой платок.

Он с отвращением взглянул на маленький квадратик с кружевом.

- Это на полминуты. Возьмите мой карманный нож. Разрежьте свою нижнюю юбку или юбку Ады.

Я стала заворачивать верхнюю юбку, но пришедшая в себя Ада оказалась проворнее.

- Дай мне нож! - сказала она и, вырвав нож из моих рук, в одно мгновение нарезала полосы и отдала их Фрэнсису.

Он, не глядя, не благодаря, начал бинтовать голову Дэвида.

И только тогда - о, как непростительно! - я вспомнила о Джулиане. Я поспешила к нему, испытывая угрызения совести. Он сидел, держа согнутую в локте руку другой рукой и склонив голову.

- Они ранили тебя? - глупо спросила я. - Джулиан, прости меня. Фрэнсис, идите сюда. Он ранен.

- Что случилось, брат? - спросил мягко Фрэнсис.

- Моя рука... - пробормотал тихо Джулиан.

- Ты хочешь, чтобы я занялся твоей рукой, брат? - опять спросил Фрэнсис.

Если бы кто-то предложил мне помощь таким тоном, я бы отказалась. Даже если бы все мои кости были переломаны, все до единой.

Я всегда знала, что в Джулиане много скрытой силы. Он поднял голову, глядя прямо в насмешливые глаза брата. Его лицо было бледным, в полосках грязи. Губы растянулись в гримасе боли так, что обнажились зубы. Но глаза были как у мистера Вольфсона, когда тот бывает в гневе.

- Нет, благодарю тебя, брат. - Голос упал до шепота, кажется, больше от ненависти, чем от слабости. Хотя я не была уверена.

Я переводила недоуменно взгляд с одного на другого, на улыбающееся лицо Фрэнсиса, на его руки, теперь праздно опущенные вдоль туловища, вспоминая, как недавно они ловко и искусно исследовали голову Дэвида. Хотя я иначе представляла себе руки хирурга - не такими большими и грубыми, хоть и знающими свое дело.

- Вы не собираетесь помочь ему? - спросила я.

- Он не нуждается в моей помощи. - Фрэнсис резко отвернулся и пошел к повозке. Потом крикнул через плечо: - Приведите мою лошадь, Харриет, а Джулиан сядет на лошадь Ады, потому что его собственная убежала.

Я не в силах была слова вымолвить. Хотя могла бы многое сказать, но меня душила ярость.

- Ничего, Харриет, - Джулиан все еще нянчил свою руку, пытаясь мне улыбнуться, - мне лучше потом поехать к старому мистеру Гарту в Миддлхем. Если поможешь мне забраться на лошадь.

Он попытался было встать, но сразу же опустился обратно на землю, прикусив нижнюю губу от боли. Я сняла свой шарф. Этот плотный белый шелк прекрасно подходил для перевязи. Джулиан наклонил голову, чтобы я могла завязать концы сзади, на затылке, и, когда снова ее поднял, я увидела его улыбку. Я не могла удержаться, чтобы не отвести с его лба спутанные светлые волосы. Он повернул голову так, что губы коснулись моей руки.

- Спасибо, Харриет. А теперь попробуем еще раз.

Повозка проскрипела мимо нас, Фрэнсис вел осла, упрямое животное явно нуждалось в этом, оно бы предпочло вообще не двигаться с места. Я оглянулась, Фрэнсис отдал нам шутливый салют и ухмыльнулся. Ада даже не посмотрела в нашу сторону. Ее голова склонилась над Дэвидом.

Джулиан выжидал, когда они выедут в открытое поле и скроются из виду.

- Ну вот и все, - весело произнес он, хотя и сжал при этом зубы. - Если бы мне еще удалось сесть на лошадь.

И вдруг внезапно, без видимых причин, мои глаза наполнились слезами. Они потекли по щекам, горячие и соленые, щипали мне глаза, и я не хотела, чтобы Джулиан заметил их, поэтому не поднимала головы, не отвечала, лишь тупо смотрела на его галстук. Но он сразу догадался.

- Харриет...

Его пальцы гладили мои волосы. Очень нежно, прикосновения его не были похожи на грубые ласки больших рук того, кто отказался облегчить страдания брата.

- Этот дьявол... - пробормотала я, и голос прервался всхлипыванием, громким и безобразным.

Рука Джулиана переместилась с моей головы на щеку, он приподнял мою голову. Я ничего не видела сквозь белесый туман слез, но почувствовала, что Джулиан улыбается.

- Твое благословенное участие... - тихо сказал он.

Это прозвучало довольно пошло, и вдруг, вне всякой логики, меня покоробило.

- Тебе лучше скорее показаться доктору Гарту, - сказала я холодно, - я не верю, что Фрэнсис сможет правильно тебя лечить. Пойдем, Джулиан, попробуем посадить тебя на лошадь.

Джулиан уселся верхом гораздо быстрее, чем я думала. Здоровой рукой ухватившись за седло, он справился с задачей легче, чем я предполагала. Впрочем, я всегда знала, что он гораздо сильнее, чем кажется с виду, хотя, наверное, все думают, что он слаб и изнежен, - все, кроме меня. Мы двинулись шагом, малейшая неровность на дороге заставляла Джулиана стискивать зубы от боли. И во время этого медленного шествия в моей голове прорастали семена подозрения и ужасные мысли рождались одна за другой.

- Я хочу рассказать тебе, что произошло, - начал Джулиан, когда мы ехали через открытое поле.

- Потом расскажешь, сейчас ты слаб.

- О, я уже вполне сносно чувствую себя, Харриет, за несколько дней отлежусь. Обещан это время приглядывать за Адой.

- Конечно. Я и всегда это делаю. Но почему...

Лицо Джулиана стало очень серьезным.

- Эти люди, как ты можешь догадаться, из табора. Я узнал Таммаса, их главаря, и двух других. Ты понимаешь, что это значит?

- Нет...

- Эта шайка пользовалась покровительством моего отца в течение многих лет. Им не очень-то были рады остальные. Цыгане не глупы, и они понимают, что гнев отца немедленно обрушится на них за такое обращение с его подопечной, даже если бы он не стал их сурово наказывать за меня. Но за Аду... Почему они так рисковали вызвать его гнев?

- Я думаю, выкуп...

Джулиан презрительно фыркнул, прямо как его братец.

- Какой выкуп, когда половина Йоркшира села бы им на хвост? Не говоря о моем отце. Он... он тяжелый человек, Харриет. Не нашлось бы ни одного крестьянина во всем райдинге, который осмелился бы укрыть их, и они это знают. Подумай, Харриет.

Лошади брели еле-еле, потому что мы их не понукали, а потом и совсем встали. Я смотрела на Джулиана, и тревога возрастала. Его слова были слишком многозначительны. Он ответил мне ясным спокойным взглядом, забыв о боли и поврежденной руке.

- Я надеялся, что ты сама придешь к этому выводу. Может быть, он и абсурден. - Джулиан пожал плечами. - Они смогли бы, возможно, неделю скрываться от погони. За неделю обвенчали бы Дэвида и Аду и добились бы того, чтобы этот брак был доведен до конца.

Меня как будто хлестнули по лицу.

- Но... но твой отец такой брак аннулировал бы, и Дэвида посадили бы в тюрьму! - крикнула я.

- Если бы отец смог найти их, да. Но если Ада не заложница, а добровольно пошла...

- О нет, Джулиан!

- Она любит этого негодяя. Ты не видела ее лицо? Я замечаю давно, как он смотрит на нее... Харриет, я не виню ее, она молода и наивна, легко поддается чувствам, и в этом заключена опасность.

- Ада никогда не пойдет на такое!

- А! Ты не уверена, не так ли? Я же не говорю, что она хладнокровно обдумала побег. Но если ее украдут, и Дэвид явится к ней спасителем, когда она будет сидеть, съежившись, в грязном фургоне цыганского табора... И они могут избежать погони. А старая карга Мэриан пожмет плечами. Похищение? А, очень жаль. Но мужчина, укравший Аду, - отступник, они бежали вдвоем, мы клянемся наказать их, если они вернутся. Девушки здесь нет, можете обыскать, джентльмены... если хотите.

- Ада не сможет, - горячо возразила я, - провести жизнь в грязном цыганском таборе.

- А это и не нужно, - мрачно сказал Джулиан, - через год она появится со своим мужем, и мой отец не сможет аннулировать брак. Будет слишком поздно.

Я поняла, что он деликатно умалчивал о главном подозрении, и меня обдало волной ужаса. Я отчаянно уцепилась за соломинку.

- Но ведь это Дэвид спас ее! Он был тяжело ранен при этом.

- Пытался спасти - точнее сказать. Но не достиг успеха, верно? А что может быть романтичнее раненого героя? Это верный путь победить ее сердце и выиграть. Его рапа не была тяжелой - ты слышала, что сказал Фрэнсис.

Я молчала, расстроенная, моя последняя надежда улетучилась. Джулиан легонько хлопнул по крупу лошади, заставляя ее идти быстрее.

- Я могу ошибаться, - сказал он тихо, - но присмотри за Адой, кузина.

Я проследила, чтобы Джулиана усадили с удобствами в коляске и отправили в Миддлхем и пошла искать Аду. Она сидела у себя в комнате за туалетным столиком все еще в измятом и рваном костюме. Бедная маленькая шляпка со сломанным перышком валялась рядом.

- Ада, - воскликнула я, - почему ты не позвала служанку помочь тебе?

- Фрэнсис сказал, что он поправится, - услышала я в ответ, - он уже открыл глаза и узнал меня.

Мне надо было сдерживаться и быть с ней поласковее, но после того, как Джулиан наговорил мне всяких ужасов, я вышла из себя. Я упала на колени, схватила сестру за плечи и затрясла так, что ее волосы упали на лицо.

- Ада, ты не понимаешь, что говоришь. Этот юноша тебе не пара. Он слуга... Тебе не приходило в голову, что он сам спланировал похищение?

- Дэвид? - Глаза ее устремились на меня, и искры зажглись в голубой глубине. Это должно было послужить мне предупреждением, но я была слишком взволнована, чтобы заметить тревожный знак.

- Да, Дэвид! - И я вылила на нее теорию Джулиана почти в тех же словах, которые употреблял он.

- Как ты смеешь?! - крикнула Ада. - Как у тебя язык повернулся говорить такое про Дэвида? Когда он лежит серьезно раненный из-за меня? Когда он рисковал своей жизнью, чтобы спасти меня? Никогда больше не произноси таких слов, Харриет, или... или я возненавижу тебя! Я тебя уже ненавижу!

Я смотрела на нее, оцепенев от ужаса. Я видела и раньше, как она сердилась, например гневалась на извозчика, который ударил лошадь, но такой она предстала передо мной впервые. Я с трудом ее узнавала, хотя она все равно оставалась прекрасной.

- Ада, - сказала я умоляюще, и при звуке моего голоса искаженные черты бело-розового лица успокоились и снова приняли прежнее выражение.

Она бросилась на пол рядом со мной, обвила меня руками, и мы через секунду сидели, крепко обнявшись, и плакали, как двое глупых детей.

- Харриет, дорогая, прости меня, - плача, говорила Ада, - как я могла грубо разговаривать с тобой? Ведь я очень тебя люблю... Прости меня, дорогая, любимая Харриет. Но... Ты ведь не думаешь на самом деле так, верно?

- Я... Я не знаю...

- Он никогда бы так не поступил, - прошептала Ада около моего плеча.

- Я хочу спросить тебя кое о чем, милая Ада. Посмотри на меня.

Ада послушно подняла голову, но вопрос уже отпал сам собой, когда наши взгляды встретились. Румянец окрасил щеки, шею и лоб девушки, и она спрятала лицо на моей груди.

- Пообещай мне одну вещь, - сказала я спокойно, хотя и испытывая отчаяние, - ты ведь не бросишь меня, Ада? Ты не убежишь, не поставив меня в известность?

- Нет. - Ответ прозвучал глухо, но твердо... Я не сомневалась в ее искренности. - Харриет, любимая. Я никогда тебя не оставлю. Но... О, как же я несчастна!

Я держала ее в объятиях, утешая, гладя по спутанным волосам, пока она плакала. Она знала правду: ее мечтам не суждено сбыться, и, едва расцветут цветы надежды, они будут растоптаны. А я знала, что должна убить ее мечты, если у нее не хватит сил и духу сделать это самой. Не знаю, кто из нас двоих был более несчастен.

Я ушла, уложив ее в постель. Села за свой письменный стол и начала воспроизводить события минувшего дня. Теперь, когда рядом нет Джулиана, его теория уже не кажется мне столь убедительной. Конечно, Дэвид любит Аду. Я была слепа, не замечая этого, а Ада, благодаря событиям сегодняшнего дня, обнаружила свою ответную любовь к Дэвиду. Но сам он не мог планировать такой дьявольский замысел.

А может быть, все было по-другому. Я подумала об этом, когда утешала Аду, держа ее в своих объятиях. Заговор существовал, но Дэвид мог не знать о нем. Я не могла забыть взгляд и выражение лица Фрэнсиса, когда он спокойно сидел на лошади в тени деревьев и смотрел на Аду, которая борется с двумя злодеями, на Джулиана, беспомощного, с вывернутыми руками. Он как будто знал. И не был удивлен, не пришел в ужас. Он ожидал подобное. А как он мог знать, если сам не спланировал похищение? Просто мы прибыли раньше, мы вмешались в события.

Если Фрэнсис задумал причинить Аде вред, тогда он нашел себе удобное алиби - он взял меня с собой как свидетеля. Святые Небеса, разве он не поджидал меня во дворе? Он мог услышать, как Ада договаривается о встрече со мной. Но его план не пошел по-задуманному. Мы прибыли слишком быстро. И Фрэнсис сначала не вмешивался, был безучастным свидетелем, не зная, что ему теперь предпринять. А когда увидел, что перевес на нашей стороне, решил принять облик героя.

Да, да, могло и так быть. Фрэнсис ненавидит брата. Он, может быть, хочет жениться на Аде, но не из-за ее очарования и красоты - он слишком груб, чтобы оценить ее достоинства, а просто ради денег, и, когда она отказала ему, он придумал способ получить ее. Клянусь, с сегодняшнего дня я не спущу глаз с Ады.

19 августа

Я на некоторое время забросила свой дневник. Не было желания писать. Просматриваю страницу за страницей и понимаю, что все прошедшее лето было сплошным провалом.

Сегодня мне нечаянно удалось услышать два разговора. Первый состоялся утром. Мистер Вольфсон закрылся в библиотеке с каким-то посетителем, приехавшим очень рано из Миддлхема. Я понятия не имела, что у хозяина гость. Ничего не подозревая, я спустилась вниз по поводу домашних дел. Гость как раз уходил, он стоял в открытых дверях, и поэтому так случилось, что я услышала несколько фраз.

В.: Ничего пока нельзя сделать. Продлите срок до ноября.

Гость: Это вам дорого обойдется.

В.: Дьявол вас побери, я знаю. Молодой идиот не пострадает, уверяю вас.

Гость: Но как вы предполагаете...

В.: Это мое дело. А теперь уходите.

Гость, не возражая, вышел и увидел меня, застывшую посередине холла. От неожиданности он отступил назад, но быстро оправился и прошел мимо с легким поклоном. Он был высок, модно одет, но взгляд, искоса брошенный на меня, показался мне хитрым, хотя, возможно, этот человек не заслуживал такого суждения.

Я прошла в библиотеку и поговорила о делах с мистером Вольфсоном. Он был, как всегда, ласков и много шутил. Разумеется, я не стала упоминать услышанный разговор, хотя мне было любопытно до крайности. Очевидно, мистер Вольфсон имеет вексель какого-то бедного молодого человека и хочет дать ему дополнительное время для уплаты долга, даже рискуя все потерять. Как это на него похоже.

Второй подслушанный разговор полностью изменил приятное впечатление от первого. Я была наверху в коридоре этим же утром рядом с комнатой Джулиана. Дверь была прикрыта, не говоря уж о том, что оба брата кричали во весь голос.

Они, наверное, уже давно бранились, и я попала лишь на заключительную часть ссоры. Как бы мне хотелось прийти на пять минут раньше и услышать то, что вызвало такую бурю.

- Ты не сделаешь этого! Я тебе не позволю!

Я не сразу поняла, что это кричал всегда такой тихий Джулиан. Второй голос я узнала сразу.

- И каким образом ты собираешься меня остановить?

Джулиан понизил голос, и я услышала только "не один". На это Фрэнсис разразился восклицаниями, выражавшими крайнюю досаду и раздражение.

- Я тебя честно предупредил, Джулиан! Ты ползучий гадкий трус, но ты мой брат!

К счастью, его походка была такой же громкой, как и голос. Я услышала его шаги по ковру и поняла, что надо прятаться, и как можно быстрее. Я рванула ручку и заскочила в соседнюю комнату, быстро закрыв за собой дверь. В панике я совсем забыла, что у братьев комнаты расположены рядом.

Не кто иной, как Говард, подсказал мне, что я нахожусь в апартаментах Фрэнсиса. Называется - из огня да в полымя! Череп возвышался на стопке книг на письменном столе. У меня не было времени рассматривать Говарда, хотя его белый оскал привлекал внимание своей чудовищной, но дружеской ухмылкой. Я думала лишь о том, что скажет Фрэнсис, если увидит меня здесь.

Слышно было, как дверь комнаты Джулиана открылась и захлопнулась. Притвориться, что я проверяю результаты уборки? Можно, но не избежать сарказма Фрэнсиса, я ясно представила набор его комментариев. Укрыться можно было под кроватью или в гардеробной. Но что, если он останется в своей комнате на несколько часов? И найдет меня в самом неудобоваримом виде?

Однако опасность миновала. Шаги прогремели мимо двери.

Выждав несколько минут, я решилась выйти и сломя голову пробежала в свою комнату. Почему-то у меня сложилась уверенность, что они говорили об Аде.

Я никак не могу избавиться от мысли об участии Фрэнсиса в эпизоде с цыганами. И имею на это убедительные доводы. Но что-то не сходится. Я чувствовала себя как перед надвигающейся грозой, когда воздух застоен, становится душно, нечем дышать и нервы напряжены. У меня это чувство не впервые, я и раньше ощущала нечто подобное и всегда относила за счет депрессии. Нет, дело не в нервах. Зло витает в доме. Дом, показавшийся поначалу раем, стал источником заразы. Что случилось, что изменило его? Неужели возвращение Фрэнсиса?

10 сентября

Заброшен мой бедный дневник. События, конечно, происходили, но не было ни малейшего желания их описывать. Сомнений нет, я была права - атмосфера в доме все сгущается, и не я одна это чувствую.

Несчастье Ады вполне понятно. Хотя, надо сказать, она пытается справиться с собой. Дэвид уже вышел на работу. На его голове все еще белая повязка, что прибавляет романтизма его живописной фигуре. Он очень похудел за время болезни, это трогательная худоба. Он проводит много времени с жеребцом по кличке Сатана, я слышала от слуг, что Дэвид просто чудеса творит, покоряя этого зверя, но храбрость его граничит с безумным безрассудством, как будто он намеренно хочет сломать себе шею.

Не знаю, сколько это продлится. Даже несмотря на то, что Дэвид столько времени проводит на пастбище с Сатаной, они с Адой видятся почти каждый день. Лучше бы они этого не делали. Но я не могу заставить себя рассказать мистеру Вольфсону о несчастной молодой паре.

Услышав о нападении цыган, мистер Вольфсон сначала пришел в ярость. Я редко видела его в таком гневе. Он клялся всякими словами, что отомстит ему, наверное имея в виду главаря банды. И была удивлена, услышав от одной из служанок, что цыган отослали прочь, выгнали грубо, но не преследовали. Когда я спросила об этом мистера Вольфсона, он пожал плечами и с сожалением произнес:

- Ничего нельзя было поделать, дорогая. Участники похищения удрали давно, а старуха клянется, что разгневана на них не меньше моего. Ты бы видела ее, Харриет. Это было как хорошее представление - она рыдала, ползала на коленях, клялась всеми своим богами, потрясала руками. Не исключаю, что она говорила правду.

Джулиан? Тот оправился очень быстро, но был необычно тих и молчалив, слишком покорен, даже для него. Он больше не заговаривал со мной о прошлом деле, но не спускал глаз с Ады. Мне кажется, он по уши в нее влюблен.

Фрэнсис пьет постоянно. Несколько раз в неделю он ездит в Миддлхем и быстро возвращается. Он держит бутылки у себя в комнате, и слуги сплетничают об этом. Я от него держусь подальше, насколько это возможно, и надо признаться, он не делает попыток приблизиться - ни ко мне, ни к Аде. Если бы я была романтична, то решила бы, что он топит угрызения совести в вине, но надо иметь слишком сильное воображение, чтобы приписать такое Фрэнсису. День за днем я жду, что он объявит о своем отъезде, уже сентябрь, и он должен скоро отбыть. Я жду этого, как избавления от тяжкой болезни. Как только он уедет, мы вернемся к прежней спокойной уютной жизни.

15 сентября

Фрэнсис все еще здесь. Мне начинает казаться, что он не уедет никогда. Если это случится, мы все сойдем с ума. Сегодня произошла еще одна страшная ссора между ним и отцом. Возможно, были и другие, о которых я просто не знала. Но на этот раз их голоса разносились по всему дому. У меня не было желания прислушиваться. Схватка между ними подобна встрече двух ураганов.

Если Фрэнсис будет продолжать в том же духе, то просто убьет своего отца. Но почему мистер Вольфсон не отошлет его? Может быть, это не в его силах?

18 сентября

Сегодня от Джулиана я услышала пугающие новости: оказывается, цыгане все еще в наших краях. Он осторожно упомянул об этом за обедом (Фрэнсис не присутствовал). Я не могла сдержать разочарования и досады.

- Нет причин для тревоги, - сказал мистер Вольфсон, бросив ужасный взгляд на бедного Джулиана, который, казалось, готов был прикусить свой язык, - вероятно, забрел медник или случайный попрошайка.

- О, разумеется, - подхватил с излишним энтузиазмом Джулиан, - слугам все бродяги со смуглой кожей кажутся цыганами.

Мистер Вольфсон переменил тему, а я с тревогой посмотрела на Аду. Она, кажется, совсем не испугалась. Она настолько погрузилась в свое несчастье, что ее мало что трогает.

21 сентября

На этот раз все зашло слишком далеко! Надо действовать, и немедленно! Но как? Я не могу пойти к его отцу. Будет взрыв, который уничтожит или потрясет все основы семьи.

Сегодня в доме настолько сгустилась атмосфера вражды, что отец и братья еле сдерживались. Обстановка накалялась. И после ужина при первой возможности я вышла в сад. Воздух был свеж и ароматен, дул легкий ветерок. На западе виднелись последние полосы заката - розовые, светло-золотые и розовато-лиловые, на краю небесного свода краски переходили от светло-голубого к темно-синему. Яркая звезда одиноко глядела сквозь черные очертания елей. Постепенно небо стало бархатно-синим. Нервы мои успокаивались. Он скоро уедет, говорила я себе, напрасно я себя взвинчиваю. Все должно вот-вот кончиться.

И тут высокая темная фигура выдвинулась из-за темных сосен. Ужасна была неожиданность нападения после умиротворения, начинавшего охватывать мою душу, я не могла пошевелиться от страха, даже потеряла голос. Потом, опомнившись, все-таки повернулась, чтобы бежать, и открыла рот, чтобы крикнуть. Но опоздала. Слишком долго стояла без движения. Человек одним прыжком настиг меня. Одна рука обхватила меня, второй он зажал мне рот. Как только он до меня дотронулся, я узнала его. Сначала я испытала громадное облегчение и перестала сопротивляться - пока не поняла, что причин для спокойствия чет. Воздуху не хватало, стало трудно дышать. Когда он ослабил немного пальцы, которыми зажимал мне рот, я опять хотела крикнуть, он же вновь стиснул меня так, что заныли ребра, и хотя я не потеряла сознания, но лишилась всякой способности к сопротивлению. Мои ноги оторвались от земли, и я почувствовала, что меня несут в темноту елей.

Он постоял немного, как будто в нерешительности. Потом начал опускать меня на землю, и тут я снова принялась сопротивляться.

- Проклятье, - буркнул Фрэнсис невнятно, - если будешь продолжать в том же духе, я могу причинить тебе боль.

Я хотела сказать, что он уже ее причинил, но его пальцы снова зажали мне рот.

- Давай поговорим спокойно.

- Ты... ты возбужден... - сказала я глупо. Я не собиралась кричать, было так приятно снова свободно дышать.

- Пьян, ты имеешь в виду. Не надо высокого стиля. Но не настолько пьян, как бы хотелось.

- Ты совсем сошел с ума?

- Нет, просто сожалею.

- Фрэнсис, что ты собираешься делать?

- А какого дьявола ты подумала... - Он вдруг замолчал, в тишине слышен был учащенный стук моего сердца. Он рассмеялся. - Будь я проклят... Ты подумала... Впрочем, должен признать, это дьявольски хорошая идея. Хотя я планировал небольшую приятную беседу, но это не сработало. Вижу теперь, что беседы не получится. Тогда я продолжу похищение, моя прелесть. Заброшу тебя на плечо и уволоку в свою берлогу, а потом вернусь за Адой.

- Ада? При чем здесь Ада?

Он снова начал смеяться, его так рассмешили мои слова, что я с трудом разобрала сквозь смех его слова:

- Я чем-то похож на турка, понимаешь. Люблю разнообразие.

- Фрэнсис, прошу тебя... Ты сам не понимаешь, что творишь... Ты просто не в себе... то есть пьян. Отпусти меня, и я никому ничего не скажу.

- И моему отцу?

- Никому на свете. Его это ранит.

- Ранит его, а? А ты не хочешь этого?

- Никогда.

- Как трогательно... - И снова последовало молчание, а мое сердце от возродившейся надежды забилось спокойнее. - Нет, - вдруг сказал он резко.

- Фрэнсис...

- Нет. Если я сейчас не возьму тебя, то никогда не смогу этого сделать. Будет слишком поздно. Я себя выдал, и в другой раз ты не подпустишь меня близко...

Он держал меня, не сознавая свою силу. Я не могла даже стоять на собственных ногах, только беспомощно клонилась к нему на грудь, пришпиленная его длинными ручищами.

- Харриет, пойдем со мной. Не могу же я тащить тебя силой, и я не хочу причинить тебе боль. Пойдем со мной. Обещаю, ты не пожалеешь. Я все тебе объясню...

Его губы неловко мазнули по моей щеке, и я ощутила сильный запах алкоголя. Я была совершенно беспомощна. Даже головой не могла двинуть, она была крепко прижата к его плечу. Зная, что сопротивление бесполезно, я смирилась.

- Фрэнсис, не надо... Дай мне время...

- Нет времени, - сказал он мне на ухо. - Он не позволит мне. Он меня остановит любым способом.

- Я тебя остановлю! - вдруг раздался рядом другой голос, полный драматизма.

Я видела лишь зыбкую тень, но это, конечно, был Джулиан. Кто еще мог прийти за мной, увидев, что ночь наступила, а я не вернулась из сада?

- Довольно, брат, - холодно сказал Джулиан. - Харриет, ты не пострадала?

Все еще пребывая в железных объятиях Фрэнсиса, я умудрилась пролепетать несколько слов, которые, по-видимому, означали отрицание. Потом прошипела:

- Фрэнсис, пусти меня сейчас же!

Я почти физически ощутила ход его мыслей. Он мог побороть двух таких, как Джулиан, но для этого надо было освободить меня. А я сейчас же побегу с воплями о помощи. И он принял решение.

- Я прошу прощения, Харриет. - Он опустил меня, и ноги мои, наконец, коснулись земли. - Боже мой, вы, наверное, неправильно поняли мою шутку. Меня подвело мое чувство юмора...

- Оно непростительно, - процедила я сквозь зубы, - и я не...

- Вы не... что? - вежливо осведомился он.

- Я... ничего.

Он сыграл на моем нежелании поднимать шум. Как много Джулиан смог услышать, я не знала, но вряд ли что видел - было слишком темно. Я подошла к нему.

- Благодарю тебя, Джулиан, - я старалась говорить спокойно, - пойдем в дом.

Я оставила своего освободителя в холле и отправилась к себе.

Что же мне теперь делать?

22 сентября

Я ничего не стану предпринимать. Наверное, я сошла с ума. Могло ли это быть лишь одной из "шуток" Фрэнсиса? Когда я его встретила на следующее утро за завтраком, он посмотрел мне прямо в глаза и спокойно приветствовал, как будто вчера ничего не произошло. Я не могу понять, что все это значит. Надо сделать над собой усилие и просто забыть обо всем.

26 сентября

Сегодня мы впервые почувствовали, что лето закончилось. Погода до сих пор стояла ясная и теплая, что необычно для этой части страны, насколько мне известно. Но когда я проснулась, небо было затянуто серыми тучами и резкий ветер срывал желтые листья с деревьев. Такая погода вполне соответствовала моему настроению. Как бы мне хотелось, чтобы мистический ветер пронесся и сорвал все мертвые листья мыслей, облепившие мою голову!

Я решила совершить прогулку, пребывание в доме стало невыносимым. О цыганах ничего не было слышно, а больше бояться было некого. Я решила прокатиться до руин, надеясь, что древние развалины успокоят мое беспричинное волнение и тревогу. Прогулка пошла мне на пользу - первая часть ее, по крайней мере. Холодный ветер, казалось, вымел паутину мрачных мыслей из моей головы, у меня улучшилось настроение. Рано или поздно абсурдная привязанность Ады сойдет на нет, Фрэнсис уедет в Эдинбург. И тогда мы с мистером Вольфсоном возобновим наши приятные беседы в библиотеке, а там и Ада с Джулианом...

Я грезила наяву и не заметила, как лошадь взобралась на холм и прошла к воротам через густую траву. Она прекрасно знала мой любимый маршрут. Умное животное остановилось, и я увидела, что во дворе уже кто-то есть. Фрэнсис сидел на большом камне у противоположной стены. Он был погружен в собственные мысли и меня не заметил. Его отношение ко мне в последнее время было безупречно - он был почти ласков со мной. Но тем не менее я не хотела встречи с ним наедине.

Неожиданно перед нами появилась одна из собак. Я уже не боюсь их, знаю, что они не тронут меня. Фрэнсис нагнулся и поднял камень.

- Убирайся отсюда, зверь! - крикнул он.

Собака остановилась. Она смотрела немигающим взглядом, который был вполне осмысленным, почти человеческим, переводя его с лица Фрэнсиса на его руку с камнем. Пасть широко раскрылась. Из нее вывалился язык - собака-волк как будто усмехалась. Потом повернулась и не мешкая больше удалилась через проем, ведущий к подвалам.

Тут все и случилось - неожиданно и быстро. Стена из трех-четырех каменных блоков прямо над головой Фрэнсиса пришла в движение. Я издала сдавленный вопль. Он заставил Фрэнсиса вскочить и повернуть голову в мою сторону. Никогда не забуду его взгляд, когда он увидел меня, наверное, на моем лице застыла гримаса немого страха. Я не могла предупредить его словами, да и времени не было. Но все-таки сумела поднять руку, и этот жест помог ему узнать причину моего ужаса. Он взглянул наверх, и тут же камни рухнули. Мне показалось, что обрушилась вся стена.

С проворностью, которой я от него никак не ожидала, он бросился на землю и откатился в сторону, что и спасло ему жизнь. Одновременно раздался грохот, но из-за поднявшегося облака пыли я ничего не могла видеть. Я нашла его по другую сторону груды камней. Он сидел на земле и смотрел на меня, по-видимому не узнавая от перенесенного шока. Но слава богу, кажется, он не был ранен. Потом он с трудом поднялся на ноги, держась за один из ближайших камней одной рукой, и я увидела, что его левая рука повисла.

- Я здесь, - быстро сказала я, голос мой задрожал от радостного облегчения, - это Харриет, Фрэнсис. Я помогу тебе добраться домой.

Мне кажется, он меня не видел, потому что дико оглядывался по сторонам, как будто искал кого-то. Но когда я дотронулась до него, тут же схватил меня за руку.

- Ну-ка, возьми меня за кисть двумя руками и держи крепко, как можешь.

Я повиновалась машинально, но когда он дернул руку, отпустила, боясь, что ему будет больно.

- Проклятие! - воскликнул он. - Держи и не отпускай! Дергай!

Он зло оскалился, и мне ничего не оставалось, как исполнить приказ. Послышался хруст, кость встала на место, и мне стало дурно, пальцы мои разжались. Фрэнсис, шатаясь, сделал шаг назад, прислонился к стене, медленно сполз по ней и сел на землю. Из уст его посыпались проклятия. Я поняла по его ругани, что ему лучше. И впервые задумалась о случившемся. А подумав, испугалась.

- Фрэнсис, - я подошла ближе, - кто-то столкнул эти камни.

- Неужели?

Я не обращала внимания на его сарказм, у меня были достаточно серьезные опасения.

- Нам надо скорее уходить отсюда.

- Дай дух перевести.

- Нет, нет, не время. Он может вернуться, он может попытаться...

- Нет, пока ты здесь.

Тем не менее он поднялся и отправился за лошадью. Потом обследовал место за стеной. Там, разумеется, никого не было. В густой траве не осталось ничьих следов.

- Тебе говорил Джулиан, что в окрестностях снова появились цыгане? - спросила я по дороге домой.

- Нет, но я знаю.

- Было очень неблагоразумно ездить одному.

- Почему, какого дьявола?

- Месть...

Он фыркнул:

- За что?

- Ты им испортил план похищения Ады.

- Ерунда.

- Но, Фрэнсис, если не цыгане, то кто мог это сделать?

- Харриет... - Он поймал меня за рукав, остановив лошадь.

- Что?

Мы смотрели друг на друга. От его хмурого проницательного взгляда у меня опять сильнее забилось сердце. Я почувствовала, что нахожусь на самом краю открытия, и сейчас он скажет мне правду о загадках и тайнах, окружавших нас последнее время.

- Мой отец... - начал он.

- О, Фрэнсис, ты разбиваешь мне сердце! Почему ты так недобр к нему?

Он долгое время молчал, потом неприятная гримаса исказила его черты, и он отпустил мою руку.

- Становится холодно, - сказал он наконец, - почему мы стоим здесь?

Мы вернулись в поместье. Слуги отнесли Фрэнсиса в постель, и я послала за доктором в Миддлхем.

Думаю, цыгане здесь все-таки ни при чем. Скорее всего, у Фрэнсиса есть личный враг. Или это был несчастный случай? Пожалуй, так. Если же нет, тогда то, что я видела сегодня, - явная попытка убийства.

1 октября

Тучи сгущаются, как написал бы романист. Но не стоит шутить по этому поводу, то, что случилось сегодня вечером, - еще один источник для тревоги. На этот раз это был Джулиан. Он тоже выбрал сад с розами. Интересно, знал ли он, что Фрэнсис делал Аде предложение именно там? Бедная Ада просто вне себя. Она плакала, отказав Фрэнсису, а Джулиан довел ее почти до истерики. Разница лежит в отношении к ней братьев. Фрэнсису было все равно. Джулиан, по словам Ады, был просто раздавлен.

- Он был так несчастен, - всхлипывала она.

Пора что-то предпринять. Если так будет продолжаться, мистер Вольфсон обо всем узнает. Он наверняка одобрил бы брак между Адой и Джулианом. Но несмотря на доброту к ней, может рассердиться, обнаружив, что Ада влюбилась в грума. Звучит ужасно, но ведь это правда.

И я должна поговорить с Дэвидом и Джулианом. Убеждена, что выход будет найден.

2 октября

Ни один из моих планов не сработал. Наоборот, ситуация еще ухудшилась. Беда обрушилась со всей силой.

Уильям принес весть, что зовет мистер Вольфсон. В этом не было ничего необычного - мистер Вольфсон всегда его присылает, когда хочет видеть меня. Но на этот раз время было необычным, как и то, что обязательно должна была явиться и Ада.

Я не догадывалась, о чем пойдет речь. Разумеется, любовные объяснения моих кузенов мелькнули у меня в голове, и я подумала, что мистер Вольфсон узнал о предложениях обоих. Но здравый смысл подсказывал, что это не так; в отчаянии Джулиан мог рассказать отцу об отказе Ады, но вряд ли выдал бы ее любовь к Дэвиду. Признаюсь, меня разбирало любопытство. Но я и понятия не имела, что произойдет на самом деле.

Мистер Вольфсон, как всегда, сидел за столом. По выражению его лица ничего нельзя было угадать. Он был любезен, спокоен и улыбался Аде очень ласково. Я не сразу заметила присутствие Джулиана. Почему он так бледен? Он выглядел как побитый пес. Когда я поймала его взгляд, он, подняв брови, словно хотел о чем-то предупредить, но я ничего не поняла. Тут заговорил мистер Вольфсон, и я все внимание переключила на него.

- Мне жаль слышать, Ада, что ты больна. Я знаю, что есть вещи, которые крайне тебя тревожат, и мне больно думать, что ты не доверяешь мне. Ты знаешь мое желание сделать тебя счастливой. Чем я могу помочь тебе? - Мистер Вольфсон выждал, потом снова мягко проговорил: - Я уверен, что Джулиан и Харриет поймут, если ты захочешь поговорить со мной наедине.

Ада покачала головой и крепко ухватилась за мою руку.

- Очень хорошо, - мистер Вольфсон передвинул пресс-папье на своем столе, - тогда продолжаю. Тебе скоро исполнится восемнадцать, Ада, время подумать о браке. Признаюсь, как отец, я надеялся, что ты выберешь одного из своих кузенов. Ты думала об этом?

- Нет! - воскликнула Ада.

- Ты имеешь в виду, что не думала об этом или что твое решение было не в пользу кузенов?

- Я против... - Она не смотрела на него. - Прошу вас, пожалуйста, кузен Джон... Я не могу... Я не хочу сейчас выходить замуж...

- Сейчас или позже, это тебе решать. Но ты должна понять, Ада, что я не молод и не очень крепкого здоровья. Что будет с тобой, когда я уйду? Твои адвокаты, конечно, присмотрят за твоим состоянием, но кто присмотрит за тобой? Я был бы счастлив, если бы смог устроить твою жизнь прежде, чем... покину тебя.

На моих глазах выступили слезы. Но Ада сидела как каменная и молчала.

- Можешь ты выбрать одного из своих кузенов? - продолжал мистер Вольфсон чуть более жестким тоном.

- Нет... нет!

Лицо мистера Вольфсона утратило мягкость. И я не могла за это винить его. Он и так был слишком терпелив, а она упряма, как малое дитя.

- Ты заставляешь меня действовать по-другому. Ада.

Он тронул колокольчик на столе, которым обычно вызывал Уильяма. Когда дворецкий появился, он сказал коротко:

- Давай его сюда.

И я сразу поняла, что сейчас произойдет, и не удивилась, увидев Дэвида, которого тяжелая рука Уильяма втолкнула так, что грум пролетел до середины комнаты. Ада посмотрела на него и быстро отвела взгляд. Но и этого взгляда было достаточно - он был как признание.

- Давайте решать, - мистер Вольфсон презрительно скривил губы, - Ада, ты страдаешь от одного из самых постыдных чувств. Я выгоню этого слугу немедленно. Но сначала хочу, чтобы он сказал тебе, что никогда не надеялся и не смел подумать о тебе таким образом, каким, совершенно очевидно, думаешь о нем ты. - Его глаза стали как голубой лед.

Парень выглядел как загнанная в угол лиса. Глаза его бегали, пальцы судорожно мяли кепку. У меня даже появилась надежда, что Ада, увидев своего избранника в таком невыгодном свете, придет в себя. Но она вдруг посмотрела прямо в глаза Дэвида, и - произошло чудо. Вот подсказка для любого скучного поэта, когда-либо писавшего о любви. Плечи юноши распрямились, тонкие руки перестали нервно двигаться. Его глаза встретились с глазами Ады, и между ними как будто прошел луч света.

- Я не могу этого сказать. Сэр, я говорю правду. Я хотел бы, сэр, очень хотел. Вижу, что был не прав, я уеду прочь. Я бы никогда не причинил ей вреда, клянусь Небесами, - добавил Дэвид в порыве красноречия, - я молюсь, чтобы она была счастлива, сэр.

В наступившей тишине стук пальцев мистера Вольфсона по столу прозвучал как раскаты грома.

- Так ты желаешь ей счастья, - произнес он ровным голосом, и затем вдруг последовал яростный взрыв: - Ты, неблагодарный щепок! Ты уберешься прямо сейчас - с позором, без рекомендаций. Если ты снова появишься в пределах моих земель, я натравлю на тебя собак. Уильям, вышвырни отсюда этого негодяя. Сейчас же, слышишь меня?

Ада вскочила и бросилась к Дэвиду. А тот, забыв о благоразумии, боролся с Уильямом. Это была ужасная и жалкая сцена. Единственным, кого она совершенно не трогала, был Джулиан, молчаливый и бледный, он продолжал молча сидеть в углу.

Уильям наконец выдворил Дэвида из комнаты. Звук захлопнутой двери, похоже, сломил сопротивление Ады - она обмякла в моих руках, и мне пришлось опустить ее на пол. Мистер Вольфсон тяжело дышал, лицо его налилось кровью, стало багровым и безобразным, и я побоялась, что его хватит удар.

Тут открылась дверь, и вошел Фрэнсис. Запах алкоголя доносился аж за десять футов. Он оглядел нас с видимым удовольствием и покачал головой.

- Встретил только что гладиаторов у входа, - провозгласил он, - это не спортивно, отец. Уильям поборет двух таких, как Дэвид. И Ада в обмороке. Наверное, была та еще сцена. Жаль, что пропустил. Дайте ее мне, Харриет.

И впервые Джулиан опередил брата. Он нагнулся, поднял Аду и сказал спокойно:

- Ты опоздал, Фрэнсис.

Тот отошел, равнодушно пожав плечами.

Слез и истерики, которых я ждала, не последовало. Ада даже слишком тиха. И когда я пишу эти строчки, я знаю, что она лежит сейчас, глядя на полог кровати, и не видит его. Как бы мне хотелось, чтобы она никогда не встречала Дэвида.

На следующий день

Когда я проснулась на следующее утро, первая мысль была об Аде. Я подошла к ее двери. Но каково же было мое удивление, когда ручка не повернулась. Я поняла, что дверь заперта! Меня охватил страх. Из комнаты не доносилось ни звука.

Я постучала и услышала, как чей-то голос произнес мое имя. Это не был голос Ады, я узнала Агату, новую служанку.

- Мисс Харриет, - громко прошептала она.

- Пусти меня немедленно!

- Не могу, мисс. Не смею.

- Но почему?

- Приказ мистера Вольфсона, мисс.

Я ворвалась в библиотеку, даже не постучав. И как всегда, при виде опекуна мои жалобы замерли у меня на устах. Он выглядел печальным и озабоченным не меньше моего.

- Жаль, что тебе пришлось таким образом обнаружить истину, Харриет, - произнес он прежде, чем я успела заговорить.

Я села в кресло, на которое он указал - на свое обычное место рядом с ним, и его рука сразу дотянулась и накрыла мою дрожащую руку, лежавшую на коленях.

- С Адой все в полном порядке, - начал мистер Вольфсон. - Разумеется, она полна жалости к себе. Однако в таком состоянии, как сейчас, она способна на любую глупость. Разве ты будешь отрицать, что существует опасность, если ей предоставить полную свободу? Даже если она не осмелится на побег, то постарается поддерживать связь с этим парнем. Печальная романтическая любовная история найдет подкрепление в тайных записочках и секретных свиданиях. Ада должна прийти в себя. И сделает это быстрее, если будет изолирована от источника заразы. Она должна осознать, что заставляет страдать всех нас от своего упрямства.

Голос его был так ласков и проникновенен, что я чувствовала себя как несчастная маленькая сиротка. Мистер Вольфсон полностью и окончательно меня подчинил.

- Бедняжка Харриет, - тихо сказал он, - твое несчастье меня больше расстраивает, чем сама Ада, потому что чувство твое чисто и бескорыстно. Но это ненадолго, моя дорогая девочка. Она скоро сдастся. И как только даст мне слово, я сразу верну ключ от ее комнаты.

Я бежала от его сочувствия, как от гнева. Не знаю, что думали обо мне слуги, когда я поднималась по лестнице, словно слепая, ничего не видя сквозь пелену слез. Я провела у себя в комнате целый день, прислушиваясь. Он ведь не просил меня дать слово не разговаривать с Адой. Но я чувствовала себя связанной, потому что не спрашивала разрешения на это. Он прав, конечно. Он всегда прав.

15 октября

Ада все еще взаперти у себя в комнате. Никогда не думала, что она продержится так долго. Я вижу ее почти каждый день с улицы. Она подходит к окну и смотрит вниз, и я, несмотря на ледяной ветер, иногда хожу час и больше, чтобы только взглянуть на нее. Это стоит того - увидеть, как она помашет рукой или улыбнется. Агата уверяет, что Ада вполне здорова. Она ест, по крайней мере. Я сама готовлю подносы с едой и потом проверяю, как она ела.

Фрэнсис все еще здесь. Я его почти не вижу. Он избегает меня, как и я его.

Наша с Джулианом дружба, основанная на разделяемой грусти, растет. Он любит Аду, хотя никогда не говорит прямо, но его бледность, измученное лицо и беспокойное блуждание вокруг дома весьма убедительны. Он думает о ней, страдает даже больше, чем я, потому что его страдание усугубляется ее любовью к другому.

29 октября

Вчера я просила разрешения у мистера Вольфсона поговорить с Адой. Я была убеждена, что смогу уговорить ее. Он был добр, но тверд - он чувствовал, что она слабеет, но не здоровьем, нет. Постепенно сдается. И скоро все кончится. И что свидание со мной только укрепит ее сопротивление. Он выглядит больным и приобрел нервную привычку вертеть в пальцах различные предметы. Покидая его, я сказала упавшим голосом:

- Надеюсь, вы правы. Но так тяжело ждать.

- Ожидание - самая тяжелая вещь на свете, - согласился он.

Глава 3

31 октября

Я видимо, ошиблась в дате - не могло пройти всего два дня после моей последней записи в дневнике. Календарь лжет, потому что здесь уже не осень, а настоящая зима. Деревья стоят голые, ветви гнутся под сильным ветром, небо блекло-серое, кругом лежит снег, резко белея на фоне темных елей.

Я мерила шагами свою комнату уже несколько часов подряд. Я должна опять ждать, а ожидание - самая тяжелая вещь на свете. Я вернулась к дневнику в надежде, что он, как было ранее, успокоит меня и придаст сил. Хотя может показаться, что нет более абсурдного занятия сейчас, чем это. Надеюсь, что когда-нибудь эти записи станут важным доказательством, что те безумия, которые здесь совершались, были на самом деле. Вот именно - безумия. События настолько неслыханные, что мне самой трудно в них поверить.

Кризис разразился сегодня во второй половине дня. Я пошла на утреннюю прогулку как обычно. Гуляя вдоль фасада, я смотрела на окна Ады - занавески были отдернуты, но так и не заметила ее личика, и маленькая ручка не помахала мне в знак привета. Такое случалось и раньше. Но почему-то меня охватило неприятное предчувствие. Силен, наверное, мой инстинкт, раз он часто преобладает над здравым смыслом.

После обеда я снова постучала в ее дверь. Ни звука в ответ. Я заглянула в замочную скважину, но с той стороны был вставлен большой ключ, как и раньше. Тогда я взяла ручку, которой писала, и попыталась вытолкнуть ключ. Я уже была почти уверена, что Ада больна и умирает, лежит на огромной кровати, бледная и тихая.

Ключ выпал под моими неловкими, но настойчивыми усилиями, и громко, как камень, стукнулся о не покрытый ковром пол. Я заглянула в свободное теперь отверстие, уверенная, что увижу там самое плохое.

Комната была чисто прибрана и выглядела нежилой. На туалетном столике пусто. Ни щетки для волос, ни зеркальца, ни флакона духов, ничего.

Когда прошла первая волна паники, я попробовала порассуждать. Нечего и пытаться добыть с пола упавший ключ. Дверь (и как это я раньше не замечала?) была толстой, как тюремная, и в степс подогнана точно и прочно, как секретная панель. Ни малейшей щели, даже внизу. Я выбежала в коридор. Дверь из коридора в комнату Ады тоже была заперта. Упав на колени, я приложила глаз к замочной скважине. Теперь я увидела кровать. Пустую, аккуратно заправленную, накрытую покрывалом, сверху лежали подушки, полог раздернут и привязан по сторонам шнурами.

Я знала, что надо делать. Но боялась. Не его, пока еще не его, боялась узнать правду, которая превзойдет мои самые худшие опасения. Еще тлела надежда, что найдется объяснение случившемуся. Сейчас наверняка последует неприятная сцена, но я должна все узнать. Он был в библиотеке. Я постояла у двери, сжимая руки, пытаясь унять их дрожь. Я не должна выказывать страх, что бы ни случилось. Это сразу лишит меня всех преимуществ неожиданного вторжения. Мой первый стук был жалкой попыткой - так, едва слышно, не стучат, скорее скребутся слуги. Сравнение придало мне немного храбрости, и, подняв руку, я громко стукнула по двери.

Знакомый глубокий голос разрешил войти. Он смотрел на меня с доброй понимающей улыбкой, как всегда. Но улыбка исчезла, едва он увидел мое состояние - белое лицо и испуганный взгляд.

- Что случилось, Харриет? Ты не больна, дорогая?

Я пыталась подобрать слова, чтобы деликатнее выразить свое состояние, но как только я открыла рот, с моих губ слетела единственная фраза:

- Что вы сделали с Адой?

Если он накричит на меня, я отвечу тем же. Если изобразит неведение, фальшивое удивление, я все ему выскажу. Вместо этого, он рассмеялся. И я сразу почувствовала себя глупым наивным ребенком.

- Я должен был догадаться, что ты все узнаешь. Несмотря на мой запрет не вступать в контакт с ней, - спокойно заговорил он, - иди сюда и садись, Харриет. Придвинь стул ближе. У меня такое чувство, что понадобится усилие, чтобы убедить тебя. И ты поймешь, я уверен, мы ведь всегда так отлично понимали друг друга, нельзя, чтобы сейчас наша дружба потерпела поражение.

Я сделала, как он просил, в последний раз. Этот странный гипнотический взгляд всегда подавлял мою волю, как будто невидимой нитью соединяя нас.

- С Адой абсолютно все в порядке, - продолжал мой опекун с тем же хладнокровием, - но она упряма и непослушна.

- Она любит Дэвида, - сказала я и сама удивилась своим словам.

- Да, любит, - сухо согласился мистер Вольфсон, - так дитя тянется к блестящему ножику, но мы же не даем ему в руки такую опасную игрушку. Ты согласна, не правда ли? Разве можно разрешить Аде, чтобы эта любовь, как ты называешь, получила продолжение? Ты будешь с легким сердцем считать цыганское отродье своим кузеном? Видеть рядом с Адой неотесанного деревенщину, который станет мужем, хозяином ее состояния и ее самой?

- Что вас больше заботит - состояние или она сама?

- То и другое. - Мистер Вольфсон бросил вдруг на меня такой страшный взгляд, что я отпрянула. - Если бы другой человек задал мне подобный вопрос, я бы ударил его. Харриет, Харриет, я мечтал о твоем разумном и участливом сочувствии к моему поступку. Ты должна выказать дух разума, который всегда восхищал меня в тебе. Скажи, что ты согласна со мной.

Взгляд, улыбка, вкрадчивый голос - я чувствовала, что слабею.

- Конечно, я согласна. Она не может выйти за него. Но... любовь...

- Хорошо, пока этого достаточно.

Он взял мои руки в свои. Я позволила ему, потому что была слишком несчастна и подавлена, чтобы сопротивляться. И знала его ответ на мое последнее, чисто женское возражение.

- Любовь. Это большое слово, Харриет. Ты уверена, что понимаешь его значение?

- Нет. Действительно, я никогда...

- Никогда? Я и забыл, как ты юна и неопытна. Харриет, существует много видов любви. Той, которую тебе рисует воображение, просто не существует, разве только в мыслях молоденьких наивных девушек. Ада думает, что влюблена. Ты веришь, что такая любовь продержится хотя бы год в браке с человеком, у которого с ней ничего общего - ни воспитания, ни умения вести себя в обществе, ни знания мира, в котором она выросла?

Голос его стал низким, он странно звучал, как будто я слышала его издалека. Я сидела, нагнув голову, глядя на длинные мускулистые руки, державшие мои, и мое сердце так стучало, что, казалось, должны были вздрагивать рюши на платье.

- Разумеется. Любовь между мужем и женой основана на общности класса и воспитания. Любовь проявляется в браке со временем. Ада не способна на подлинную страсть, Харриет. Она не похожа на тебя.

Господи, помоги мне, подумала я, сидя неподвижно, как будто загипнотизированная его голосом и прикосновением рук. Он все еще держал мои руки в своих, и теперь я вдруг ощутила, как он незаметно, мягко, но настойчиво притягивает меня к себе. Я была безвольна, как глупая тряпичная кукла, и чувствовала, как поддаюсь. Теперь я клонилась к нему, меня удерживали только его руки, и ощущала в себе ужасный огненный поток... Голос продолжал обволакивать, убаюкивать... И вдруг последняя фраза дошла до моих ушей, она сразу вернула меня в реальный мир: "После того, как она проведет с ним ночь или две..." На мой затуманенный мозг эти слова подействовали как ледяной душ. Сразу вернулась ясность сознания, и мир предстал таким, каким был на самом деле, магия его гипнотического, лениво растягивающего слова голоса была разрушена. Я как будто вернулась издалека и поняла, что пытаюсь высвободить руки, которые он не хотел выпускать.

- С ним? - Голос мой вдруг перешел на крик. - Где? И с кем?!

- Конечно же не с грумом. - Он смотрел на меня пронзительно.

- С вашим сыном... Фрэнсисом... Вы что, с ума сошли, придумав такое?

- Следите за вашей речью, моя дорогая.

- Хотелось бы мне знать другие слова, чтобы выплеснуть вам в лицо и сказать, насколько низко вы поступаете. Да это убьет ее! Она только дитя, она ничего не знает...

- Она думает, что знает достаточно, чтобы мечтать об объятиях конюха. Уж объятия моего сына явно предпочтительнее этого. Черт тебя возьми, Харриет, перестанешь ты драться со мной? Ты только сделаешь себе больно. Совсем не в моих планах погубить эту девицу. Отнюдь нет. Несколько дней и ночей с моим послушным отпрыском - и она будет рада вступить в респектабельный брак. Они составят очаровательную пару, ты не думаешь? И весь огромный мир сплетников так и не узнает, что они опередили брачную ночь на несколько дней.

Он действительно искренне хотел этого. Он действовал и думал как негодяй, совершенно не считая себя таковым, и я не могла бороться с этим злом с помощью ответного зла. Кажется, я кричала и рыдала, потому что позже увидела на своем лице полосы от слез. Но я не ощущала ничего - ни слез, ни боли в запястьях, когда вырывалась из его железных пальцев. Я чувствовала, что меня пододвигают ближе, вместе с моим стулом. Я сползла на пол и так и осталась стоять на коленях у его ног, тогда захват перешел выше, с запястий на предплечья, он прижал их к своим ногам одной рукой, а вторую поднял и с силой хлестнул меня по лицу два раза.

- Вот так, хорошо, - спокойно произнес он. И правда, меня отрезвили пощечины, мой непрерывный крик сразу оборвался. - Это основное средство против истерики. Я о тебе был лучшего мнения, Харриет. Но должен признать, что твой дух сопротивления мне ближе, чем хныканье Ады. Ты успокоилась или повторить дозу лекарства?

Я тряхнула головой, отводя с лица упавшие локоны.

- Дайте мне встать!

- Нет, нет, еще нет. Боюсь, ты набросишься на меня.

- Если бы я могла...

- Ты можешь, разумеется. Но ты не забыла про моих маленьких питомцев, Харриет?

- Нет. Я их не боюсь.

Он засмеялся приглушенным отрывистым смехом, трудно было назвать смехом эти звуки, странные звуки, так непохожие на его обычный смех. Я никогда не слышала ничего подобного и молюсь, чтобы не услышать их снова, потому что теперь знаю, что они означают. Даже тогда, в том состоянии, я сразу почувствовала, как нечто страшное, полное опасности вошло в комнату, прежде такую мирную. Я взглянула на его лицо и увидела лицо Волка. Губы растянулись к ушам в пародии человеческой улыбки, длинные белые зубы стали удлиняться и заостряться. Цвет глаз вылинял, они были пустыми и бесцветными. Значит, правы старые женщины, рассказывающие об оборотне. Но их бедное воображение рисует просто безвредную сказочку по сравнению с реальностью, потому что они не видели зверя так, как увидела я. Я не делала попытки сопротивляться, когда эти ненормально удлинившиеся руки от расширившихся, преобразившихся плеч подняли меня как ребенка и заключили в свои объятия.

Очевидно, мне было больно, но я почти не чувствовала ни силы рук, державших меня как в капкане, ни каменной твердости плеча, к которому прижимался мой затылок. Если бы он знал, что не было причин к принуждению, - даже если бы он убрал руки, я все равно осталась бы сидеть на его коленях, глядя как безумная в гипнотическом трансе на его лицо. Я видела, как его черты задрожали, как будто в нем шла внутренняя борьба. Я пыталась закрыть глаза, чтобы не видеть эти непрерывно меняющиеся очертания, но они приближались, ближе, ближе, и вот его лицо заполнило собой все.

Не знаю, как долго это продолжалось, сколько пройдет времени, когда я смогу забыть это объятие, которое сейчас помню каждым нервом своего тела. Но самое худшее... Я должна написать об этом! Я должна смотреть правде в глаза, чтобы бороться с ней. Худшим было то, что, когда одна часть меня плакала, кричала от немого душераздирающего протеста против этого объятия, другая... Этот конфликт внутри меня самой потрясал больше всего - отвращение и сопротивление боролись с моими собственными низменными инстинктами.

- Харриет, - произнес он хрипло, когда его губы оторвались от моих, - ты всегда удивляла меня, моя дорогая. Вероятно, это твоя итальянская кровь говорит в тебе? Если бы я не знал слишком хорошо методы воспитания твоей бабушки, я мог бы подумать, что это не первый твой опыт... Какая жалость, что не ты наследница, мы решили бы мою проблему без всей этой суеты. И я не позволил бы моим ничтожным сыновьям замещать меня, будь уверена.

Он снова нагнул голову ко мне, но я отвернулась, так что его губы только скользнули по моей щеке. Его объятия теперь ослабли, он держал меня одной рукой, а другой гладил волосы, шею и лицо. Вероятно, оскорбительная уверенность этих прикосновений пробудила меня к жизни, выведя из гипнотического сна. Я хочу надеяться, что это пробудились остатки моей благопристойности. Я вскочила так быстро, что его рука схватила воздух.

- Не обольщайтесь, - я старалась сдерживаться, - мне не нужны ни вы, ни ваши сыновья. И Аде тоже. Вы думаете, что я беспомощна. Но есть же закон в этой стране, чтобы защищать беспомощных.

- Конечно, - сказал он мягко, - все, что тебе нужно - найти того, кто будет заниматься твоим делом. Есть магистрат в Райпоне или, даже лучше, в Йорке.

- Тогда я отправляюсь в Йорк.

- Пешком? Без денег? - Он засмеялся. - Зачем бороться, идти против собственной природы, Харриет? Ты меня принимаешь за идиота? Ты думаешь, у меня не было опыта с женщинами, чтобы я не смог понять, что ты...

- Замолчите! - Освобождение придало мне храбрости. - Почему бы нам не поговорить спокойно? Вы не нуждаетесь в ее деньгах...

- А, вот именно, что нуждаюсь. Все это, - он обвел широким жестом богато обставленную комнату, - увы, лишь фасад, моя дорогая. Мое состояние ушло, наследство жены истрачено - и даже признаюсь в том, что состояние одного молодого человека, у которого я был доверенным лицом, тоже растаяло. Так как подопечный юноша достигнет через несколько месяцев своего совершеннолетия, теперь это даже не вопрос богатства или бедности для меня - вопрос лишения свободы и тюрьма. Ты думаешь, - он почти рычал, - что хныканье глупой девчонки остановит меня на пути к собственному спасению? Я должен завладеть деньгами Ады. Когда она выйдет за моего сына - ее состояние будет у меня в руках.

Слова его, как острый нож, обрезали ту единственную нить надежды, которая удерживала меня на краю пропасти. Оказывается, его низость и злодейство были реальны, имели практическую и очень вескую причину. Невозможно удержать и уговорить его.

Одним мощным движением рук он послал вперед коляску, прямо на меня, но я повернулась и выбежала, захлопнув за собой дверь. Он не преследовал меня. Зачем столько хлопот, зачем утруждать себя? Все, что ему надо, - только подождать, и, без сомнения, его чудовищное самолюбие говорило, что ждать придется недолго.

Я подошла к окну и увидела, как из дома вышел Уильям. Он подошел к Адаму и принялся что-то говорить ему, а старик все время кивал. Уильям... Как много ему известно о тайных делах мистера Вольфсона? Он был правой рукой хозяина, и все же я подозревала, что Уильям слишком умен, чтобы позволить себе быть замешанным в грязном деле. Но в таком случае могу ли я обратиться к дворецкому за помощью? Я смотрела на его негнущуюся спину, невозмутимое лицо и решила - нет. Уильям, возможно, и поверит мне, но не станет помогать. Мне некому довериться. С этой неприятной истиной я столкнулась лицом к лицу. Но по какой-то странной причине это возымело обратный эффект, придав мне уверенности. Если я не могу никому довериться, я должна полагаться только на себя. Надо бежать из этого дома. Это самый первый и необходимый шаг. Потом я разыщу Аду. Мы попытаемся добраться до Миддлхема. Если Дэвид там - я знаю, у него там живет тетка, - он позаботится об Аде. С какой бы радостью теперь я вручила ее ему!

Я ясно вижу сейчас все маленькие странности, случайности, которые прежде игнорировала или неправильно истолковывала. Цыгане не были орудием Дэвида - они действовали по приказу Вольфсона. Ведь он столько раз твердил мне снова и снова о том, что они зависят от него! Дэвиду, наверное, удалось подслушать разговор о заговоре, когда он посещал табор, примирение с родней, очевидно, состоялось нарочно, вызванное этими подозрениями. Не он один не доверял Вольфсону. Подумать только, ведь вся округа боялась его, испытывала темный страх перед ним, пока я витала в облаках, убаюканная его лестью. Хозяин гостиницы в Миддлхеме и его робкая дочь, старый Доддс, который съежился, чтобы в него не попало монетой, брошенной рукой Вольфа. Они все боятся его и имеют на то причины. Один Бог знает, какую жестокость он допускал и какое давление оказывал на них.

Но если мы даже доберемся до Миддлхема, то вряд ли получим там укрытие. Вся деревня так запугана Вольфом, что, если он выедет на площадь и потребует выдать своих сбежавших подопечных, они это сделают. Кстати, с этой площади каждый день отправляется в Йорк карета. Если бы мы могли сесть в нее! А уж в большой северной столице наверняка найдутся люди, которые предоставят нам убежище. Есть же закон в нашей просвещенной Англии против зла, замышляемого против невинных.

В романах, которые я читала, тайком беря их из библиотеки, все героини, которым угрожает опасность, бегут из замка ночью. Это плохой выбор, ведь ночью все двери заперты на засовы и замки, караульные не спят, и любое движение вызовет подозрение. А ведь есть еще собаки!

Итак, я должна бежать днем, как только представится удобный случай. А пока надо собрать вещи - теплый плащ, прочные тяжелые ботинки и пару украшений - и, конечно, мой дневник. Я не могу позволить Вольфсону найти его! Но сначала я взломаю дверь в комнату Ады. У нее должны быть деньги.

Позже

Успех! Я умелый вор. Маленькое приключение подняло мой дух, это хороший знак.

Все оказалось просто. Как глупо было с моей стороны не подумать об этом раньше. Ключ от моей двери подошел к двери, соединяющей наши комнаты. И сразу отрезвила мысль - другие ключи могли подойти точно так же и к моему замку. Надо уходить скорее.

Я сидела около одного из окон в комнате Ады. Это был прекрасный пункт наблюдения. Несколько минут назад к входу подкатила карета. Из нее вышел человек, который был похож на клерка адвокатской конторы или мелкого брокера. Его тотчас принял хозяин, и они заперлись в библиотеке.

У меня возникло искушение поговорить с приезжим, но, скорее всего, он сочтет меня безумной или обратится к моему опекуну за разъяснением. Я должна помнить - никому нельзя верить.

Я нашла жемчуг Ады и около трех фунтов. Это уже кое-что, но мало для солидного подкупа. Если бы у меня было пятьдесят фунтов и лошадь, я бы уверилась в успехе. Почти все вещи сестры на месте. Нет серого шерстяного платья и собольей накидки. По крайней мере, она тепло одета. Не могу сказать, что еще исчезло. Возможно, кое-что из белья.

Наконец-то гость уходит! Он повернулся, держа шляпу в руке, и с кем-то говорит. Да, это Вольфсон собственной персоной. Выехал в своей коляске. Карета на Йорк из Миддлхема отбывает в семь, скорее всего, клерк торопится туда. А вот и Уильям. Вольфсон с ним говорит. Не может быть... Не смею надеяться. Уильям входит в дом за своим хозяином. С трудом верю, но это так. Уильям приказывает подать экипаж. Я вижу, как выводят гнедых. И карета подъезжает из-за угла к подъезду.

Он уже здесь, Вольфсон, в своей коляске, на нем теплый плащ с накидкой и цилиндр. Руки в перчатках крутят колеса коляски, и грум расстегивает скат, чтобы хозяин въехал на свое место в экипаж. Собаки с ним, я даже подалась назад, увидев их, и в это мгновение Вольфсон обернулся и взглянул прямо на окна, за которыми я прячусь. Его глаза! Мне захотелось упасть на пол, чтобы там укрыться от этого взгляда. Наконец он отвернулся, и мое дыхание стало выравниваться. Он отъезжает, торопится, я никогда не видела раньше, чтобы он использовал кнут, но лошади, по-видимому, хорошо с ним знакомы. Теперь у меня есть шанс - пока я совсем не пала духом.

Той ночью

Все прошло, свершилось и закопчено. Я испытываю слабое утешение - конец усилиям, которые оказались выше моих возможностей и сил. Ведь я всего лишь "только женщина". А он - он больше, чем любой мужчина.

Великий побег начался достаточно гладко. Я спустилась вниз тепло одетая, в плащ с капюшоном, как будто для послеобеденной прогулки. Я все еще думала о деньгах, которых у меня было недостаточно, когда внезапно меня озарило, что кабинет мистера Вольфсона открыт. И пуст. У него там были деньги, я часто видела их - в жестяной коробке с замком. Мелкая наличность для домашних расходов. Я чувствовала, что способна взломать жестянку голыми руками.

Пригодилась кочерга; один сильный удар - и замок сломан. В коробке лежала кучка банкнотов и серебро. Я засунула их в свой ридикюль и уже собралась бежать, как мысль о том, что надо скрыть следы своего взлома, меня остановила. Сломанная жестяная коробка для денег на каминной полке едва ли останется незамеченной. Я сунула ее обратно в ящик стола. И тут увидела на дне ящика письмо, скрытое ранее под коробкой. Письмо длинное, на жесткой бумаге с красной восковой печатью, адресованное на мое имя - мисс Харриет Бартон. В какой-то сумасшедший миг я подумала, что это послание от Вольфсона, что он предвидел мои действия и оставил язвительное, обвинительное письмо, потому что обо всем уже знал заранее. Но тут же увидела, что это не его почерк, небрежный, черными чернилами, а скорее женский, узкие наклонные буквы казались знакомыми, но не пугали. Подняв письмо, я увидела кое-что еще. Печать была сломана.

Я схватила ридикюль с драгоценным содержимым и направилась к боковому выходу, к двери на конный двор. Дом казался вымершим, странно притихшим. Я не встретила ни души.

Около конюшни стояли Адам и один из грумов. Времени терять было нельзя. Глубокий вдох - и я вышла на мощеный двор, громко захлопнув за собой дверь. Адам посмотрел в мою сторону. Что-то в его манерах и отсутствии всякой реакции подсказало, что я на один шаг опередила мистера Вольфсона. Я услышала как бы со стороны свой голос, произнесший небрежно:

- Седлай мою кобылу, Адам, - и про себя не могла не восхититься своим самообладанием.

Адам был стар и ужасно медлителен, мои руки так и чесались от нетерпения оттолкнуть его и самой все сделать. Но я не показала виду, что меня обуревают подобные чувства. Наконец подпруги подтянуты, можно ехать. Я уже направлялась к лошади, как вдруг из-за угла дома с южной стороны появился всадник. Увидев золотистый ореол волос и знакомый фамильный профиль с выдававшимся вперед орлиным носом, я испытала приступ удушья, хотя тут же поняла, что всадник не сам Вольфсон и не Фрэнсис, а Джулиан, который отправлялся наносить визиты.

Моей первой реакцией была радость. Почему я не подумала раньше о Джулиане? Он подъехал прямо ко мне, и его лицо озарилось улыбкой, неотразимой, как всегда. Я знала теперь точно, что ему ничего не известно о злодействе отца. Я почти уже открыла рот, чтобы сказать ему... Ведь с его помощью я наверняка добьюсь успеха... Не знаю, что меня остановило... Нет, знаю. Тот факт, что он тоже Вольфсон, один из сыновей Волка. Я не могу здесь доверять никому - и ему тоже.

Я забыла, что лицо - зеркало души. Джулиан сразу заметил мое состояние и сочувственно спросил:

- Что случилось, Харриет? Ты больна?

- У меня болит голова, - пробормотала я, - прогулка на свежем воздухе...

- Воздух слишком холодный для прогулки, - сказал он решительно, - лучше приляг и отдохни, кузина. Я пошлю к тебе прислугу с чашкой горячего крепкого чаю.

Он обнял меня за плечи и повел к дому. Он и раньше так делал, не только со мной, обнимал и Аду, но те объятия были дружескими, братскими, никто бы не мог найти в них ничего предосудительного. Сейчас же своим прикосновением он напомнил мне своего отца. Я сдерживалась изо всех сил, чтобы не вырваться из его поддерживающих рук.

Пока мы шли к лестнице, Джулиан продолжал говорить слова сочувствия, предлагая свои услуги. У него есть капли. Доктор давал ему. Я должна их принять. И горячий кирпич в постель не помешает... Я едва слышала его. И как только он отправился за слугами, я помчалась к входной двери.

Благополучно обогнув дом, я бросилась со всех ног прочь от поместья. Понадобился почти час, чтобы покрыть расстояние между домом и старым аббатством. Земля была неровной, я дважды падала, в последний раз больно поранив руки. Пришлось сделать петлю, потому что аббатство было на юге, и я подходила к нему осторожно, прячась за камнями и деревьями.

Со времени, как я покинула дом, мною руководил голый инстинкт, как у животного, страх и отчаяние гнали меня вперед, тревога переполняла меня, и я старалась не думать, что предпримет Джулиан, когда обнаружит, что я исчезла. Наверняка он попытается разгадать мой план.

Я знала, что, даже если прекратить поиски Ады, которые, скорее всего, окажутся безрезультатными, я не добегу до Миддлхема засветло. Мне придется идти всю ночь, но это невозможно из-за мороза. Мой желудок был пуст, я забыла сегодня про обед, и с собой не было возможности ничего взять, даже если бы я подумала об этом заранее. И все же я решительно отмела прочь предательскую слабость. Я пойду так далеко, как смогу, может быть, наткнусь на чей-то коттедж, где найду укрытие и лошадей. Если нет, буду идти, пока не упаду. Гибель была предпочтительнее того, что ждало меня в поместье.

И поскольку время теперь не имело значения, я решила поискать сначала в руинах. Ведь они - как это раньше не пришло мне в голову! - идеальное укрытие. И уж, конечно, самым подходящим местом были бывшие кельи монахов.

Я притаилась за толстым стволом дерева, осторожно поглядывая оттуда на зловещие груды серых камней. Стояла такая тишина, что я слышала стук собственного сердца. Ни ветерка в морозном воздухе, птицы давно улетели на юг, насекомые, сверчки и маленькие зверьки спят в своих норках. Я говорила себе, что тишина мне на руку, я смогу услышать приближение врага. Но тишина пугала, из-за нее окружающий мир казался заколдованным силами зла, как будто опутавшими саму природу.

Я колебалась, боясь выступить из-за дерева на открытое место, отделявшее меня от... Чего? Я думала об Аде, видела, как она бьется в руках Фрэнсиса. Вольфсон всегда недооценивал ее, она никогда не была напуганным кроликом, она будет сражаться со своим врагом не на жизнь, а на смерть. Но ее девичья сила ничто по сравнению с мощью Фрэнсиса. Он человек взрывного темперамента, ее сопротивление приведет его в ярость, он может ее ударить или даже...

- Нет! - произнесла я громко, хотя вокруг не было ни души. Он этого не сделает. Он ее не тронет. Я обхватила руками голову, как будто пытаясь прогнать страшные видения.

Я уже хотела двинуться дальше, как вдруг услышала какой-то Громкий звук. Он заставил меня рухнуть на землю, припасть к ней и лежать без движения. Наконец я поняла, что это было, -  всего лишь отдаленное ржание лошади. Сначала я подумала о Джулиане, потом о Вольфсоне, который мчится за мной в своем экипаже... Звук повторился... Кажется, мне знакомо это ржание. За руинами, за рядами деревьев, я увидела черное пятно, настолько черное, что оно блестело, как крыло ворона, в краснеющем отблеске заката. Я уронила голову на сжатые руки и вздохнула свободнее. Это не была лошадь Джулиана или гнедые Вольфсона - это был Адин любимый, с дурным нравом. Сатана, отправленный с отъездом Дэвида на дальние пастбища.

Потом я увидела дымок. Не удивительно, что я не заметила его раньше. Он был почти незаметен - светло-серый на бледном сереющем небе, больше движение воздуха, нежели очертания. На вид дымка пробудил меня к жизни. Здесь кто-то был. Огонь не разжигают, чтобы отогреть норы кроликов или согреть ледяные камни.

Пустой проем, ведущий к подвалам, был пугающе темен. Я увидела, что паутина, обычно закрывающая вход, исчезла. Это означало, что кто-то входил сюда. Кто? Интересно, пауки умирают зимой? Нелепая мысль, но она меня немного подбодрила, и я вступила в темноту без колебаний. Внутри все же проникал слабый свет, он проходил долгий путь, слабея постепенно - через толстые решетки на окнах, через пустые помещения, через полу открытые двери. Я постояла, пока глаза не привыкли к полумраку. Никого не было в коридоре справа от меня. Двери подвальных комнат выглядели точно такими же, как в последний раз. Теперь надо было просмотреть каждую келью, все до одной.

Я начала с левого коридора и прошла не более десяти футов, как наткнулась на густой слой паутины, ее мягкая масса окутала лицо. Раньше я бы закричала от испуга и отвращения, сейчас же просто машинально смела ее с лица, думая только о том, что эта паутина означает, - уже очень давно никто не проходил здесь. Теперь моей целью стал коридор с правой стороны. Первые несколько подвалов были пусты. Дверей или не было вовсе, или они болтались на полусгнивших петлях.

Пятая келья отличалась от остальных. Я сразу поняла, что нашла то, что искала. Дверь прочно сидела на месте, более того - была закрыта засовом и цепью, поблескивала свежим металлом, ее прочно запирали снаружи. Наверху, над дверью, было небольшое зарешеченное окошко. Я встала на цыпочки, пытаясь заглянуть внутрь.

В комнате было темно в этот предзакатный час. Маленькое единственное оконце пропускало солнечный луч, но он настолько терял свою силу, проходя через толстый слой грязи, паутины и толстые решетки, что умирал, не добравшись до углов тесного каменного подвала. Мое внимание приковал один угол, всматриваясь в него до рези в глазах, я увидела низкую кровать. На кровати кто-то лежал, накрытый с головой одеялом, очертания фигуры были бесформенны.

Мои руки тряслись, когда я отодвигала засов. Ада лежит здесь одна, больная, без сознания, может быть, умирающая... Я забыла, что Фрэнсис может находиться поблизости. Засов скользнул в сторону без усилий, я распахнула дверь и вошла. Издали невозможно было разглядеть, кто лежит, одеял было несколько, они накрывали лежавшего с головой, но на подушке я заметила прядь золотых волос. Я отогнула одеяла, дернула вниз... На кровати лежала не Ада. Это был Фрэнсис. Лицо покрыто коркой грязи и засохшей крови, длинные глубокие царапины на щеках и на лбу, как будто его проволокли лицом вниз по кустам ежевики. Искалеченная рука подвязана к телу грязными полосками материи. Щеки и подбородок в щетине, глаза закрыты, дыхание вырывалось неровными толчками.

Я охватила все с одного-единственного взгляда, но мой мозг отказывался верить. Я смотрела с отстраненным интересом на собственные руки - вот они отвели спутанные волосы с его лба и глаз, поправили одеяла, обернув их вокруг его плеч, потрогали щеки. Мое тело знало лучше, что нужно делать, но в это отказывалось верить мое упрямое сознание. Открытие потрясло меня и вытеснило все остальное из головы. Ады не было, как будто она не существовала совсем, даже злоба и угрозы Вольфсона отступили и были забыты. Я ни о чем больше не думала, только много позже мне пришло в голову, что я могла найти тогда другие объяснения состоянию Фрэнсиса. Царапины могли сделать ногти Ады. Если не было другого оружия, она защищалась голыми руками, а может быть, нашла железный прут и сломала ему руку - как это похоже на нее! А потом наложила повязки, перед тем как бежать на болота, куда угодно только не обратно в дом.

Словом, я ни о чем не думала. Я только видела его здесь - раненого и больного, и только это имело значение в тот момент. Я произнесла его имя и, наклонившись, коснулась губами его губ. Он пошевелился, а я отпрянула назад, пораженная лихорадочным жаром, исходившим от него. Глаза его открылись, но он не видел меня. Его неповрежденная рука потянулась ко мне, и я взяла ее в свои руки.

- Ада, - произнес он еле слышно, и я нагнулась, чтобы слышать. - Ты еще здесь? Беги... Маленькая дурочка... Пока он не пришел...

Он сразу обессилел. Тяжелые веки закрылись. Я встала на колени рядом с кроватью, начала растирать его руку машинально, чувствуя, как зимняя стужа проникает мне в самое сердце. Он любит Аду. Он не смог удержать слова, вырвавшиеся в бреду, они оправдали его, но и выдали его чувства. Его раны получены, когда он ее защищал. Он пытался спасти ее, спасти от своего отца, от...

Мое озарение и его появление совпали идеально, но ведь он всегда любил драматические эффекты. Едва правда дошла до моего сознания, как раздалось мягкое деликатное покашливание от двери позади меня. Я обернулась, уже зная, кого там увижу. Ведь в одиночку, даже обладая своей страшной силой, Вольфсон никогда не смог бы похитить Аду и заточить ее в потайное место. Он говорил о своем сыне. И я, святая простота, сама назвала имя сына - Фрэнсис, что наверняка позабавило Вольфсона - о, еще как позабавило! Позволить мне думать, что речь идет о Фрэнсисе. Может быть, он даже вынашивал некий план, по которому на Фрэнсиса падет вся вина, а Джулиан предстанет благородным рыцарем-освободителем. Один Бог знает, что у опекуна было в планах, никому не дано проникнуть в глубину этого изощренного злодейского ума.

Потому что все время это был Джулиан, а не Фрэнсис. Сейчас он стоял, изящно прислонившись к косяку, и улыбался мне.

В следующие несколько секунд я перебрала три отчаянных варианта действий, отбрасывая их один за другим. Он стоял, загораживая единственный выход отсюда. Я, конечно, покрупнее Ады, но не сильнее ее. И уж никак мне не сравниться с Джулианом. Не было нужды умолять его, и нечем было пригрозить и напугать.

Разумеется, это Джулиан - с его любовью к роскоши, которая делает жизнь столь приятной, его "джентльменским" отвращением ко всякого рода труду, его страхом перед властным отцом и даже его симпатией к отвратительным сторожевым псам. Все указывало на него, как на злодея, а все, что я знала о Фрэнсисе, должно было исключать его из участников преступления. После случая с Дэвидом, когда я видела уверенные бережные руки хирурга за работой, я должна была поверить, что Фрэнсис никогда не откажет в помощи раненому. Джулиан и не был ранен, просто притворился, как он бы притворился и позже, явившись "спасать" Аду. Не удивительно, если он надеялся уговорить ее выйти за него, потому что это был бы для нее единственный путь избежать грязного цыганского плена.

Со своей приятной, ничего не значащей улыбочкой он протянул мне руку. Я поколебалась, но недолго. Бороться с ним бесполезно и унизительно. Я положила безвольную руку Фрэнсиса ему на грудь и поправила грязные одеяла. Это сделала бы любая женщина на моем месте из милосердия, но при этом улыбка Джулиана стала шире и многозначительнее. И тогда меня пронзил страх, я поняла, что совершила непоправимую ошибку. Как долго он стоял в дверях, наблюдая за моими действиями? Я не знала. Но кажется, он понял правду.

Но что сделано, то сделано, и я сказала:

- Позволь мне остаться, Джулиан. Ему нужна помощь. Он умрет, если...

- Да, здесь промерзаешь до костей, - весело согласился он, - здесь не место для тебя, кузина, с твоей ужасной головной болью.

Он смеялся. Я отступила назад, чтобы напасть на него. Увы, ему стали ясны мои намерения - тем более что я и не старалась особенно скрывать их. Он выпрямился. Потом вытянул правую руку, и я увидела в ней хлыст для верховой езды.

- Ну, кузина, неужели ты так плохо думаешь обо мне? - Увидев выражение моего лица, он показным жестом уронил хлыст на пол и показал пустые руки. - Я не причиню тебе вреда, Харриет, даже если ты набросишься на меня. Я просто заключу тебя в крепкие, но безобидные объятия. Ну же, иди сюда, кидайся на меня. Будет забавно.

- Джулиан, последний раз прошу, разреши мне что-то сделать для твоего брата. Я не стану сопротивляться и не убегу. Я сделаю все, что ты захочешь.

- Вот как? - Он окинул меня оценивающим взглядом. - Мы обсудим такую возможность позже, кузина. А сейчас тебе предстоит долгое ожидание. Ты проведешь его с удобствами, хочешь того или нет.

Предложенная рука была белой и нежной, как у девушки, но я знала ее силу. Не было смысла тратить слова, я уже и так достаточно унижалась. Я пошла прямо на него, надеясь, что вид у меня не жалкий, в последний момент он посторонился, и я вышла с высоко поднятой головой и ноющим от боли сердцем.

Как бедна наша речь, как трудно словами описать мое состояние. Я чувствовала накатывающую дурноту. Дурнота или сердечная боль - все это ощущение собственной слабости. Но тем не менее я решила при первой же возможности бежать.

Он не дотронулся до меня ни разу, но я чувствовала затылком его дыхание, так близко он шел за мной, роняя небрежно слова:

- Направо... Теперь вверх по ступенькам...

Мы ни разу не вышли на поверхность. Было темно, он хорошо знал дорогу, в отличие от меня. И я вынуждена была идти туда, куда он меня направлял - в башню. Она действительно соединена с подвалами. В конце коридора оказалась дверь. Ее отремонтировали, петли смазали и сделали новый запор (наверное, Вольфсон уже давно спланировал все, пока я восхищалась им, как наивный годовалый бычок, которого волокут на бойню).

Башня производила впечатление очень древней, надо полагать, она выстояла века еще до того, как сюда пришли монахи и возвели вокруг свои строения. Ступеньки узкие и покатые, вырезанные в толще каменных стен, и на каждом повороте маленькая площадка, вымощенная камнем, на которую выходила единственная дверь.

Все время путешествия по темному коридору и тускло освещенным ступеням башни я чувствовала присутствие еще кого-то, за спиной Джулиана, и иногда могла даже слышать осторожное постукивание по камню. На последней площадке я обнаружила, что не ошиблась. Джулиан встал рядом, и я, повернувшись, увидела зверя, его немигающий взгляд зеленых глаз и длинную морду. Я в страхе повернулась к двери, она была единственным спасением. В насмешливой пародии на любезность Джулиан распахнул ее передо мной и посторонился, пропуская вперед. Собака осталась на пороге и с пугающим выражением, почти человеческим, несвойственным животным, заглядывала внутрь. Джулиан опустился на колено, и зверь повернулся к нему, их головы соприкоснулись. Джулиан что-то говорил ему, а тот, навострив уши, внимательно слушал.

Джулиан поднялся.

- Надеюсь, тебе здесь будет удобно.

Я вдруг ощутила, что в комнате тепло. В большом очаге горел огонь, была даже какая-то мебель, на столе бутыль с вином и накрытое блюдо.

- Боюсь, тебе придется прождать несколько часов, - продолжал Джулиан, - здесь есть еда и вино, они поддержат твои силы, я не хочу, чтобы ты страдала, и не хочу воспользоваться твоей слабостью.

- Ты не воспользуешься ею...

- О... ты об этом... - усмехнулся он, и его сходство с отцом стало еще сильнее. - Харриет, умоляю, не суди меня, пока тебе не станут известны все факты. Я знаю, о чем ты думаешь, но даю слово чести, ты неправильно оцениваешь многие важные вещи. Попробуй мыслить логично. Тебе никто не причинит вреда, твои безопасность и счастье - самое важное на свете для меня. Отдыхай, выпей вина. Еще до наступления утра ты узнаешь всю правду, и, я уверен, твои предубеждения сразу испарятся.

Он обладал магическим воздействием, как и его отец, который мог околдовать кого угодно. Я опять почти поверила ему, но вспомнила Фрэнсиса, одного в ледяном подвале. Никакие доводы, ничто на свете не могли оправдать этого медленного и явного убийства. Но я уже достаточно поумнела, чтобы не высказать это вслух. Джулиан, казалось, был удовлетворен. Он уже почти закрыл за собой дверь, но вдруг остановился, как будто внезапно о чем-то вспомнив.

- Так как ты не в тюрьме, дверь не будет заперта. - Он ждал моей реакции, но я, уже зная его подлинную сущность, молчала, не давая ему возможности обнаружить вспыхнувшую вдруг надежду, чтобы он не мог уничтожить ее. - Я, разумеется, оставлю здесь Локи, - продолжал он, - за дверью. Для твоей безопасности.

На этот раз он закрыл дверь и больше не входил. И вовремя, я не смогла бы больше сдерживаться, ноги подкашивались. Некоторое время я пыталась себя успокоить, решив поверить Джулиану. Положим, у него собственный план, и его отцу об этом плане неизвестно. Возможно, он не помогает отцу, а обманывает его. Но я так и не смогла себя убедить. Однако какая забота о моем удобстве! Это пугало даже больше, чем остальные угрозы.

Я так ослабла от голода, усталости и страха. Я должна поспать - но разве можно уснуть? Пустой желудок требовал пищи. Кусок баранины и ломоть хлеба - грубая еда. Я налила вино в бокал и вдруг испугалась. Что, если еда и вино напичканы снотворным? Я не знала, какую цель преследовали они, если заточили меня сюда. Надо было остерегаться. Что, если Ада тоже здесь, в этой мрачной башне? Ни звука не доносилось из-за дверей, расположенных ниже по лестнице. Я пробовала стучать в пол каблуком, мне вторило гулкое эхо, но ни звука не доносилось в ответ. Впрочем, полы такие толстые, что это ничего не доказывало.

Огонь постепенно умирал. Тени наполнили маленькую комнату, клубились по углам, как темный туман. Я сидела низко пригнувшись перед очагом и писала последние строчки при свете красных угольев.

Мне просто отвратительна собственная наивность. Я испытываю сильную досаду, вспоминая себя прежнюю. Как я могла быть настолько слепа, я, которая всегда воображала себя такой проницательной - ни минуты сомнений, ни намеков знаменитой "женской интуиции"... Наверняка где-то на страницах дневника мною записаны события, явно указывающие на то, что я не смогла вовремя распознать и увидеть...

Позже

Разгадка находилась там, где я искала. Теперь я легко нахожу ее признаки в написанном, но ничего нет бесполезнее, чем сожаления о прошлом, если они не способствуют предотвращению собственной глупости.

То, что я искала, не дало бы ключ к разгадке, не указало бы путь, что делать дальше, как не было магического слова или руководства к тайному древнему ходу из башни, ведущему на болота, который по счастливому совпадению находился бы здесь, в этой самой комнате. Самого малого замечания, которое я забыла, хватило бы, чтобы вывести меня к спасению. К несчастью, в жизни так не происходит. Я не настолько ослеплена страхом, чтобы не вспомнить малейший намек на спасительный путь, если бы он был.

Я сидела на полу около очага, чтобы согреться последним теплом и иметь возможность читать. И вот, когда я пошевелилась, поменяв положение, потому что сидеть было неудобно, что-то захрустело в кармане моего платья. Я извлекла из него сложенный лист бумаги и вспомнила про письмо, найденное в ящике стола Вольфсона. Письмо, адресованное почему-то мне. Впрочем, теперь это меня не удивило, я уже ничему не удивлюсь после всего, что произошло сегодня.

Еще тогда, в библиотеке, у меня создалось впечатление, что почерк мне знаком. И теперь, рассматривая его в угасающем свете углей, я поняла, чей это почерк. Мурашки поползли по спине от страха перед охватившим меня чувством сверхъестественного. Мне было страшно читать письмо. В нем говорилось...

Но, пожалуй, я перепишу его целиком, чтобы оставить себе копию:

"Моя дорогая Харриет!

Если моим распоряжениям последуют, а я надеюсь, что так и будет, ты получишь это письмо через шесть месяцев после моей смерти. Времени пройдет достаточно, чтобы привести в исполнение задуманный мною план.

Возьми шкатулку, которую я тебе оставила по завещанию. Ты не часто ею будешь пользоваться, но сейчас возьми ее и выдвини верхний ящичек для ниток. Под ним тонкая деревянная перегородка, отделяющая верхний ящик от нижнего. Она не закреплена прочно, как может казаться на первый взгляд. Тайник открывается нажатием кнопки в виде наперстка, которая находится на середине задней стенки шкатулки. Когда нажмешь на наперсток, услышишь слабый щелчок и увидишь, как в центре перегородки выдвинется полоска, приподними ее, и вся перегородка поднимется на полдюйма. Выдвини ее. В узком пространстве под ней ты найдешь мое второе завещание. Оно полностью соответствует закону и датировано двумя неделями позже, чем первое. Это мое единственное, имеющее силу завещание, по которому я делаю тебя наследницей своего состояния.

Ты, вероятно, будешь удивлена, во-первых, почему я тебе не оставила сразу наследство и, во-вторых, почему делаю это в такой необычной манере. Я не привыкла объяснять свои действия и поэтому скажу лишь, что надеялась таким способом устроить жизнь обеих своих внучек. А это значит, чтобы они вышли замуж, и вышли за достойных мужчин.

Что я имею в виду под достойными мужчинами? Ваши мужья должны иметь высокое положение в обществе и быть состоятельными. Но для такого джентльмена главное достоинство, которым должна обладать невеста, - это деньги. Только в глупых романах юноши из богатых и знатных семей женятся на гувернантках и горничных. При всей своей красоте, самое большое, на что может рассчитывать Ада, - это стать женой нуждающегося учителя или викария, как только станет известно, что у нее нет ни гроша. Я не могу позволить, чтобы в таком положении оказалась моя внучка, потомок королей Англии. Мужчинам не составит труда заметить и выбрать Аду, и временно она будет устроена, хотя внешние приличия не позволят сыграть свадьбу, пока не пройдет положенный срок траура по мне.

Я могла бы отложить письмо на год или два, пока Ада действительно не выйдет замуж, но некоторые соображения заставили меня поступить именно так, чтобы ты узнала правду раньше. Ада может выйти за какого-нибудь расточительного обольстителя, который станет проматывать ее состояние, решив, что оно теперь в его собственности. Или ты, со своим страстным темпераментом, который я пыталась научить тебя контролировать, свяжешься с каким-нибудь нищим дураком, не зная, что ты будешь обладать состоянием и сможешь сделать лучшую партию. Или возникнут другие проблемы - я не могу предвидеть все.

Ты не опубликуешь это завещание, пока Ада не выйдет замуж. Это мой приказ. Деньги, которые я оставляю, сами по себе немаленькие, но их недостаточно, чтобы разделить между вами поровну и привлечь этой половиной состоятельного мужа с высоким положением в обществе. Но ты сможешь использовать наследство в свою очередь, после Ады. Я доверяю тебе, ты должна выделить Аде приличное состояние и уговорить ее мужа благоразумно довольствоваться меньшими, чем он ожидал, но все же неплохими деньгами. Остальное - твое. И я уверена, ты позаботишься о моем наследстве, если не совсем так, как бы это сделала я сама, то по крайней мере так, чтобы не опозорить нашу фамилию. Я наблюдала за тобой много лет. Я хорошо знаю тебя, твои привычки, знаю твои как положительные, так и отрицательные качества, унаследованные от испорченной матери, которую я презирала. Я постаралась их исправить, и льщу себя надеждой, что мне удалось по возможности это сделать, к тому же в тебе много сходства со мной.

Думаю, ты не обманешь моих надежд, даже если они пойдут вразрез с твоими собственными. И я узнаю о том, как ты поступила, не сомневайся. Я всегда была доброй прихожанкой церкви и не думаю, что мой характер изменится в будущей жизни. И я не прощу, если ты нарушишь мой приказ. Остаюсь любящая тебя бабушка,

Франсес Бартон"

Значит, она все-таки любила меня, а не ненавидела. Я рада узнать об этом именно сейчас. Я почти улыбалась, читая последние мрачные угрозы письма. Однажды мы ходили на спиритический сеанс к одной из бабушкиных подруг. Производимые там манипуляции, безусловно, были подстроены, но думаю, я никогда не решилась бы присутствовать на еще одном таком сеансе, если бы ослушалась бабушкиной воли. Кто знает... Если существует для кого-то возможность перейти грань, отделяющую от потустороннего мира, это наверняка будет под силу бабушке. Ее план, такой рассудительный и властный, продиктован гордостью, граничащей с безумием, но он был продиктован любовью к нам. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что ее так искусно составленный план погубит меня.

Потому что это была западня. Вольфсон прочитал письмо, поскольку я нашла его вскрытым. Это объясняет его поспешный отъезд, ему надо собрать своих собратьев по заговору и рассказать об изменениях. Это объясняет, почему я здесь, почему меня поместили с комфортом и почтительно относятся. Он знает, что я, а не Ада его будущая добыча.

Я стараюсь изо всех сил успокоиться, но если бы сейчас мои пальцы не держали перо, то я расцарапала бы себе лицо от отчаяния. Как будто сама ухмыляющаяся судьба действует против меня всеми известным видами оружия... Даже время выбрано как нельзя лучше...

Потому что раньше я могла бы охотно поменяться местами с Адой. Я понимаю ее отчаяние, когда, полюбив, боишься заговорить с любимым из-за условностей, да еще не имея качества, которое Вольфсон назвал "страстной натурой". Я могу противостоять Вольфсону, грубо плюнуть ему в лицо, как делала моя мать, и вызвать своим поведением его на поступки самые непоправимые. Он не сможет принудить меня силой, как принудит Аду. Но он может заставить меня сделать это, пользуясь моей любовью к ней.

Если я откажусь от брака, который позволит Вольфсону присвоить наследство бабушки (у замужней женщины нет своей собственности, гласит закон нашей благочестивой Англии), он просто порвет второе завещание и выдаст Аду за Джулиана. И добьется своей цели. Разница лишь в том, что раньше я не могла спасти ее. Теперь могу - просто надо будет сказать ему "да". Ее счастье - против моего, один вызывающий отвращение брак - против другого, такого же. Имея перед собой выбор, я не смогу отдать ее на милость нежного садиста Джулиана.

И потом, есть еще Фрэнсис. Вольф пока не знает, что его бунтарь-сын - еще одно орудие против меня в его руках. Но скоро узнает. Эти проклятые ледяные голубые глаза читают мои мысли. И Джулиан, я уверена, тоже все понял. Они без колебаний используют Фрэнсиса для достижения цели, как и Аду.

Я смогу согласиться. Я должна, ведь его единственная цель - деньги.

Я не боюсь Джулиана, его насмешливое глумление, как разновидность зла, только приведет меня в ярость, и он не подвержен влиянию моего очарования (которое весьма сомнительно). Если он осмелится когда-нибудь дотронуться до меня, я раздеру его красивую физиономию в клочья. Но это будет не Джулиан.

"Как жаль, что не ты наследница", - сказал тогда Вольф, и я вспомнила выражение его лица, когда он держал меня в объятиях... Это письмо - ответ на его молитвы. Я не знаю, кому или чему он молится. Все было плохо до сих пор, но теперь...

Я не могу, не смогу сделать это. Нет, ни за что, ведь Фрэнсис... О боже, дверь...

Я с трудом могу прочитать последние, малопонятные, кое-как нацарапанные строчки. Но оставлю их такими, как есть.

Прошло примерно с полчаса, как я написала последние отчаянные фразы. Я была на грани истерики, любой выбор для меня был равно ужасен. Как выбор между повешением и утоплением. В своем перевозбужденном лихорадочном состоянии мне слышались за дверью шаги, даже рычание собаки. Я вскочила на онемевшие ноги, швырнула перо на страницу - там осталась огромная клякса - и бросилась бежать, сама не зная куда. Я даже не думала, что собираюсь делать, но вдруг обнаружила, что стою у окна и отрываю доски голыми руками, не чувствуя при этом боли от царапин и заноз. Если бы я смогла их оторвать...

Я не знаю, что бы я сделала тогда. Потому что, как только оторвалась первая доска под моей яростной атакой, кое-что произошло. Все исчезло вокруг. Осталась темнота, и я не ощущала ничего, даже собственного тела. Я вышла из своего тела, плавая в темноте обнаженная и совершенно одинокая. Потеря сознания? Возможно, но вдруг внезапно, как будто распахнулся занавес, я увидела на сцене бабушку. Она сидела в своем кресле, как часто я видела ее в жизни - маленькая сухонькая женщина в кружевном белом капоре, черные глаза пронзительно смотрят из-под нахмуренных редких бровей, презрительная усмешка играет на увядших устах. Ее губы двигаются, и я знаю, что она говорит со мной, но не слышу ни звука.

И вдруг видение исчезло. Я вновь в холодной башне, стою у окна, мои руки сжимают каменный подоконник, а боль в израненных пальцах заставляет меня громко заплакать. Только ли боль вывела меня из беспамятства? Я не знаю. Но почувствовала, что во мне произошли изменения. Я все еще испытывала страх, но не тот, бессмысленный, панический, который заставил меня вскочить и бежать, как преследуемое животное, разрушая себя. Моя мысль работает четко, руки спокойны. Если видение послано мне из другого мира или просто вызвано состоянием моего возбужденного мозга, оно достигло намеченной цели в любом случае. Я знаю свою бабушку, как и она меня. Она бы не стала падать в обморок от страха, если бы какой-то негодяй пытался властвовать над ней. Она не искала бы пути к собственному уничтожению как единственный выход, чтобы тем самым оставить других отвечать за последствия. Она боролась бы до последнего вздоха и применила бы всю изобретательность ума.

Я выберусь из этой башни. Как? Пока не знаю, но я должна это сделать. Доски на окне прибиты слабо, они поддаются моим усилиям, а руки мои изранены и болят, но я сумею все-таки выбраться через окно. Оно находится в сорока футах над землей. Мне не удастся слезть по стене вниз - камни слишком гладкие, подогнаны вплотную. Но попытаться стоит. Если упаду вниз - это меня не убьет, внизу кусты, хотя, вероятно, колючие. Впрочем, все это несбыточные надежды. Окно будет последним выходом, если я не придумаю ничего другого.

Я снова прощупала все стены, камень за камнем и каждую доску пола. Нет, единственный выход отсюда - через дверь. А за дверью - жуткая собака-волк. Я испытываю смертельный страх перед ней. Она не убьет меня, я слишком драгоценна для хозяина, чтобы меня убивать, но зверь сможет задержать меня, схватит и не отпустит, если я стану пробираться мимо. Я не боюсь того, что он может сделать со мной, - я просто боюсь его самого.

Но тем не менее надо выйти. Как его обмануть? Вряд ли это невозможно. Значит, я должна убить его. Смело сказано. Как убить? Чем? Я вытряхнула содержимое сумки, оно лежало на полу передо мной - платок, нюхательная соль, деньги и капли...

Как я раньше не подумала об этом! Но времени осталось так мало... Когда вернется Вольф? Я не знала, насколько сильно действует лауданиум и сколько его нужно, чтобы усыпить такого огромного зверя. Я просто вылила все содержимое пузырька на кусок баранины, оставленный мне на обед Джулианом. Самое страшное - открыть дверь. Он чуток необычайно - и необычайно умен. Я могу понять суеверные страхи деревенских жителей, когда они говорят об этом звере как о человеке. Он вскочил, как только я дотронулась до дверной ручки, оскалил чудовищные зубы, но не издал ни звука. И я поверила вдруг, что сказки деревенских - чистая правда, и это сам Вольф передо мной в образе собаки-волка.

Я застыла на несколько мгновений, встретившись глазами со звериным взглядом. Потом швырнула мясо в щель и захлопнула ее. Я не смогла набраться храбрости и посмотреть, схватил ли он кусок. Прошло минут пятнадцать. Съел или нет? Сколько времени понадобится, пока он уснет? Я не могла больше ждать. Вольф может явиться в любую минуту.

Еще десять минут. Я спрячу дневник перед тем, как выйти. Когда-нибудь его найдут. Если случится худшее, по крайней мере кто-нибудь на этом свете узнает, что с нами произошло. Все. Пора. Я прислушалась. За дверью тихо. Я иду. Боже, помоги мне и всем бедным душам, которым предстоит биться против темных сил.

Глава 4

17 апреля 1860 года

Сегодня, когда я сижу у себя в комнате и делаю вид, что шью, пришел один из рабочих и попросил встречи со мной. Я слышала, как он произнес слово "хозяйка" и как холодно его поправил Уильям - "миссис Вольфсон". По крайней мере, Уильям не изменился. Он так и не впустил рабочего, и тот вынужден был сказать ему, зачем пришел. Вскоре появился Уильям и передал мне, брезгливо держа двумя пальцами, находку - грязную, покрытую пылью и паутиной книгу, в которой я сразу узнала свой старый дневник.

Я почти не думала о нем с той ночи - неужели прошло всего шесть месяцев? Нет, буду честна. Вид любого предмета, который мог вызвать воспоминания, повергал меня в состояние, близкое к панике, - это меня, которая так раньше гордилась своим самообладанием! Все были необыкновенно чутки ко мне, так что иногда это даже меня сердило, когда я видела, как они перешептываются и поглядывают на меня с тревогой. Но не очень сердило, я вообще не испытываю теперь никаких сильных чувств. Уильям, начисто лишенный воображения, не связывал маленькую грязную книгу с моими "нервами". Он протянул мне дневник, сохраняя хладнокровие и невозмутимый вид. И я взяла его с таким же, смею надеяться, спокойным видом. И только когда дворецкий покинул комнату, меня стала бить дрожь.

Мой муж никогда не позволил бы мне дотронуться до дневника, не говоря о том, чтобы читать его. Но ведь он и не подозревал о его существовании, как и о некоторых событиях, происшедших со мной полгода тому назад, поэтому ему не пришло бы в голову следить, чтобы дневник не оказался у меня, - как он следил, чтобы ко мне не попали другие, опасные для здоровья предметы, и следил не без успеха (я наблюдала за ним потихоньку, когда он считал, что я ничего не замечаю).

Итак, я сидела в своем удобном кресле с рукоделием на коленях, правда, я мало преуспела в шитье. Оно свалилось на пол, когда я взяла книгу в красной, измазанной грязью обложке. Она была спрятана до сих пор, скрыта от глаз посторонних на выступе над окном башни в той комнате. Видимо, сегодня рабочие начали уборку комнаты и увидели мое имя - девичье имя на обложке, тисненное золотыми буквами.

Книга пахла пылью. Запах пыли и прикосновение к дневнику вернули меня к событиям тех дней, они предстали так живо, что, закрыв глаза, я могла заново ощутить себя в этой ужасной комнате, когда сгущалась темнота за окном и огонь угасал...

Я позвонила Уильяму и попросила принести шкатулку из моей комнаты. Ключ от дневника был там. Я вспомнила теперь, что бросила ключ в шкатулку, где держала старые безделушки, сломанные, поэтому бесполезные, но слишком дорогие сердцу, чтобы выбросить. Долгие месяцы я не вспоминала про ключ.

Итак, я открыла дневник и стала читать с начала до конца. Прошел год с тех пор, как я начала его. Бедная бабушка с ее требованиями соблюдения приличий. Я не выдержала даже года траура по ней. Но были другие обстоятельства, более важные, чем приличия. Я прочитала все до последней страницы, до последних истерических фраз. Я тогда была действительно почти безумна. Бедняжка, подумала я и улыбнулась, вспомнив, что "бедняжка" - это я сама. Не знаю, что бы я написала тогда, как повела бы себя, если бы знала, что до той поры я еще не испытала настоящего ужаса, лишь прикоснулась к злу.

Надо закончить историю. Тогда я смогу спокойно вспоминать, я выдержу, и хотя никогда не смогу полностью избавиться от этих воспоминаний, если они будут облечены в слова, может быть, тогда я стряхну, выброшу их из памяти, и мой мозг наконец очистится от темных облаков, которые все еще окутывают его потайные глубины. Литературный труд, а не рукоделие будет подходящим занятием для хозяйки Эбби-Мэнор. Я смогу сохранить это занятие в тайне. Я закрыла глаза, держа руку на кожаном переплете, и передо мной снова возникла картина той ночи.

В башне было темно, лишь слабо светились догоравшие угли. Я еле смогла различить последние, написанные мною слова. Вспомнила, что хотела продолжить писать, - это было предлогом - трусливым отступлением, чтобы отложить момент, когда придется открыть дверь. Я не стала писать больше. Да и нечего было добавить к последней фразе, все было сказано до конца. Я закрыла дневник, заперла его на ключ, который положила в карман юбки. И стала осматриваться в поисках безопасного тайника для него.

Перебирая предметы на столе, я наткнулась на вещь, которую раньше не заметила, - свеча в грубом железном подсвечнике. Угли почти догорели, и я с большим трудом смогла зажечь от них свечу, ее слабый дрожащий свет обнадежил и подбодрил. И еще одна мысль мелькнула, успокаивая, - значит, они не собирались вернуться сюда до темноты.

Стемнело уже несколько часов назад. Я бросила испуганный взгляд на окно, благодаря моим усилиям оно было наполовину освобождено от досок, и заметила выступ наверху, высоко, выше самого высокого человеческого роста. Подтащив стул к окну, я встала на него и заглянула - выступ был нужной ширины, дневник уместился и был незаметен снизу, поэтому я оставила его там, все равно лучшего укрытия не найти. Теперь к двери. Я не стану описывать те чувства, которые владели мною, когда я взялась за ручку. Просто невозможно дважды пережить такое. Вначале я не увидела ничего - за дверью была сплошная темнота. Потом сообразила, что держу свечу слишком высоко, свет ее слепит мои глаза, и я не вижу пола. Опустив свечу, я увидела зверя. Он распростерся на полу, но не выглядел спящим. Массивная голова лежала на вытянутых лапах, он, похоже, дремал.

Если бы на него не подействовали капли, он уже давно бы вскочил. Но уговаривать себя было бесполезно, страх полностью овладел мной. Мне надо было перешагнуть через огромную, лежавшую без движения собаку, чтобы попасть к лестнице. И, собрав воедино все остатки храбрости, я подняла одной рукой юбки, как будто переходя через лужу, и шагнула, едва задев собачьи уши. Я выиграла первый шаг.

Спуск был трудным, потому что на узкую лестницу снизу задувал ветер. Мне понадобились обе руки, чтобы держать свечу, и дважды я чуть не упала, запутавшись в юбках. Комнаты, мимо которых я проходила, были пусты. Ады в них не было. Оставался последний, самый нижний этаж. Ада должна быть здесь. Я поняла это, как только увидела дверь - она была заперта, и не на один засов, а обтянута еще и цепью, прикрепленной к железному крюку, вбитому в дверной косяк. Расщепленное дерево было совсем свежим.

Я позвала Аду по имени, но тишина так сковала мне язык, что я не смогла говорить, только шептала. Хотя распутать цепь было минутным делом, я возилась дольше, потому что не хотела ставить свечу на пол. Пока я занималась запорами, цепь гремела и звенела, но ни звука не донеслось изнутри. Наконец я сильно толкнула дверь кулаком, и она медленно подалась вперед. Я высоко подняла свечу и увидела ее - живую и, кажется, невредимую, она стояла около дальней стены, вытянув вперед руки, как будто защищаясь от вошедшего. Она бросилась ко мне. Что бы ни случилось с ней, она была со мной. На большее я не рассчитывала. Я обняла ее и сказала:

- Дорогая, сейчас не до слез. Мы должны отсюда выбираться, и поскорее. Надеюсь, Джулиан не...

Ада вдруг засмеялась. Голос еще был слаб, но смех прозвучал искренне, более неуместного звука не слыхивали эти стены.

- Джулиан! - презрительно фыркнула она. - Вообрази, Харриет, он пытался ухаживать за мной здесь, целовать меня! Он силен, но недостаточно силен для этого. Я остудила его порыв.

- И он оставил тебя?

- Он сказал... сказал, что ночь, которую я проведу здесь одна, переменит мое решение. - Она содрогнулась. - И почти так и случилось, Харриет. Я была так напугана. И еще он сказал, что пришлет своего отца... Когда ты вошла, я подумала...

- Знаю. Слава богу, ты невредима. Не надо бояться. Ада.

- Но ты, Харриет, как ты нашла меня?

- Нет времени для рассказа. Я нашла тебя, и теперь нам надо бежать. Ты должна добраться до Миддлхема и просить помощи. Если деревенские жители не помогут, надо скакать в Райпон. Вот деньги, положи в карман. Чтобы попасть в Миддлхем, тебе нужна лошадь. Двор запирают на ночь, но стена не высока, и ты сможешь через нее перелезть. Единственный человек в конюшне в это время - старый Адам, который тебя обожает. Ты должна его уговорить, подкупить, наконец. Не знаю, как ты сделаешь это, но ты должна. Поезжай в Миддлхем, поищешь Дэвида, я думаю, что он там. И смотри, чтобы тебя не увидели Джулиан или Вольфсон - оба уехали из дома. Бог знает куда. Ты все поняла?

- Успокойся, Харриет, дорогая. Я не совсем понимаю, зачем это, но сделаю все, как ты велишь. Но и ты должна идти со мной.

- Если мы разделимся, то удвоим шансы. - Я старалась успокоиться. - Я пока не могу уйти. Я должна попытаться спасти Фрэнсиса.

- Фрэнсис! Где он?

- В одном из подвалов. Боюсь, он серьезно ранен. Если эти дьяволы обнаружат, что мы сбежали, а он все еще здесь, они...

- Фрэнсис... - повторила Ада. - Он последовал за Джулианом, который унес меня из дома. Они что-то подложили мне в суп тем вечером. Он был странного вкуса, и я съела немного и была в полусне... Джулиан бросил меня, когда увидел Фрэнсиса, они начали драться, я не могла двинуться с места, только лежала и наблюдала. Джулиану бы не справиться с ним, если бы не собаки... Я увидела, как Фрэнсис упал...

- Потом, - прервала я, - если Фрэнсис сможет идти, я вместе с ним пойду за тобой. Возможно, тебе удастся взять двух лошадей, но сюда не возвращайся - вторую просто отпусти на волю, я постараюсь ее поймать. Если не смогу, пойду в Миддлхем пешком...

Поднялся сильный ветер, он пронизывал насквозь, когда мы вышли из дверей башни. На Аде все еще была соболья накидка, и она, дрожа, завернулась в нее, но вдруг одним движением сорвала с себя.

- Вот, возьми это.

- Но...

- Я смогу бежать быстрее без нее. А тебя она спасет от холода, тебя или Фрэнсиса.

Как только я взяла у нее накидку, послышался лай собаки. Мы обе разом повернулись в ту сторону.

- Собака пущена по следу, Харриет.

- Беги! - закричала я. - Беги!

Она послушалась. Мне не приходилось еще видеть, чтобы кто-нибудь так бежал темной ночью, - она прыгала через камни и холмики, как олень или молодая кобылка. Я бежала за ней, путаясь в накидке, спотыкаясь, в моей голове смутно мелькнула мысль задержать собаку. Вой и лай раздавались совсем близко. К ним присоединилось громкое ржание дикой лошади.

Ада остановилась.

- Это же...

- Это Сатана на дальнем пастбище. Сумеешь оседлать его?

Не тратя времени на ответ, Ада снова бросилась бежать. Как она могла выбирать путь в темноте в таком состоянии, не могу представить. Наверное, инстинкт гнал ее. Я и раньше полушутя говорила, что в ней живет лошадиный дух, а после той ночи почти поверила в это. Она прорывалась сквозь кусты и спутанную траву, достигнув стены, перелезла через нее и спрыгнула вниз - только мелькнули белым нижние юбки. Я старалась не отставать, подстегиваемая дьявольским рычанием, звучавшим теперь непрерывно.

Ветер гнул ветви деревьев и рвал в клочья облака. Освобожденная из их плена луна появилась во всем сиянии. И в этом сияющем свете я увидела картину, от которой у меня перехватило дыхание. Через поле к нам скакал черный жеребец. Его копыта звонко стучали по промерзшей земле, как удары барабана, грива развевалась на ветру. Ада, застыв, как статуя, протянула к нему руки, ее волосы распустились и закрывали лицо, а все линии юного тела были полны волшебства. Она простирала руки к дикому скакуну, как к любовнику, и я знала, что, как только она окажется на нем, она спасена.

Собака уже достигла башни. Некоторое время ее скрывали развалины, но я знала, что ее не остановят камни и ограда стены, и через несколько секунд она настигнет нас.

Жеребец остановился прямо перед Адой. Гарцуя перед ней, он как будто приглашал ее поиграть. Он тыкался носом в ее руки и юбки, ища сахар, который она всегда держала для него. Он узнал ее, но был слишком возбужден, видимо, человеческий страх передался ему, он беспокойно вертелся рядом, но не давался ей в руки, когда она пыталась ухватиться за гриву. Она выглядела такой маленькой на фоне огромного мускулистого животного.

В этот момент конь почуял приближавшегося зверя. Он высоко вздернул красивую голову, широко раздул ноздри и громко заржал. Только сейчас я сообразила, что могу помочь и всаднице и коню в их нетерпении помчаться скорее через поле, прочь отсюда. Я подбежала к Аде, выкрикивая ее имя, но она не слышала меня. Встав на цыпочки, она обеими руками обхватила конскую шею, ее тело находилось в опасной близости от пританцовывающих копыт, и дикий конь ответил на ее немую просьбу. Он встал как вкопанный, черная грива и золотистые локоны, смешавшись, струились по ветру.

Я опустилась на колени около лошади и почувствовала, как маленькая туфелька Ады больно уперлась мне между лопаток, я тут же выпрямила спину, подбросив Аду вверх. Когда я встала, пошатываясь, то увидела Аду на спине черного великана, она сидела верхом по-мужски, юбки сбились, и в их складках виднелись белые грязные чулки. Она цепко, обеими руками, вцепилась в лошадиную гриву, рот ее был широко открыт, и я услышала, что было невероятно, громкий радостный смех. Есть люди, которые перед лицом опасности становятся бесстрашными, храбрость пьянит их, и страх неведом. Она была именно из таких - юная воительница, амазонка.

Я изо всей силы обеими руками хлопнула по боку Сатаны и не стала смотреть на результат, повернувшись навстречу бегущему зверю. Не он прыгнул на меня - я прыгнула на него. Я бросилась на него, вытянув вперед руки и размахивая меховой накидкой. Зрелище со стороны могло бы вызвать и смех, особенно когда чудовище остановилось, явно опешив, не ожидая от жертвы подобных действий. Наверное, такое чувство испытывает кот, увидев, что преследуемая, обреченная мышь вдруг оборачивается и бросается на него, злобно оскалившись.

Мы столкнулись и покатились по земле, мои руки обхватили лохматую шею. Но одним вертким движением тяжелое мохнатое тело, вывернувшись, придавило меня, и огромные клыки защелкнулись на складках бабушкиной собольей накидки у самого моего горла. Я лежала, чувствуя горячее дыхание зверя на своем лице, и в это отчаянное мгновение, повернув голову, с необыкновенной ясностью, предшествующей, вероятно, концу, увидела картину, которую никогда не забуду.

Как черная блестящая лента, подхваченная ветром, огромный жеребец со своей всадницей перемахнул через изгородь. Адино черное платье слилось с его мастью, она стала как бы частью коня, только белело лицо и руки, и струились по ветру золотые волосы. Удивительное видение - конь и как будто слившаяся с ним в одно целое (не таким ли воображали древние кентавра?) прекрасная всадница. Они поднялись в прыжке и пропали из виду в темноте ночи. Мокрый собачий нос ткнулся в мою щеку, и впервые за долгое время, первый и последний раз в эту немыслимую ночь, Провидение сжалилось и разрешило моему сознанию полностью выключиться.

Первое, что я увидела, очнувшись, было лицо Вольфа.

Он специально это подстроил, я уверена. Как только он заметил, что я открыла глаза, улыбка шире раздвинула его надменный рот, который находился в нескольких дюймах от моего. Я тупо смотрела прямо в его глаза. Я ждала его едких замечаний.

- Проклятье, Харриет, - сказал он зло, - ты напугала меня почти до смерти. Фенрис хорошо выдрессирована, но она приучена убивать. Когда я нашел тебя лежащей под ее клыками, я подумал...

Пораженная, я вдруг поняла, что он растроган. Слезы выступили на его странных, как будто выцветших глазах, и лицо казалось гораздо бледнее обычного.

- Вы - лживый лицемер, - сказала я хрипло, - натренировали своих собак убивать и пустили по моему следу. И еще осмеливаетесь говорить со мной так, как будто вы...

Я от гнева даже смогла сесть, но это была ошибка. Все вокруг поплыло, перед глазами замелькали искры, и я снова упала на спину. Он одной рукой приподнял меня, а другой поднес к моим губам стакан. Я почувствовала запах вина и отвернулась.

- Вот почему я люблю тебя, - сказал нежно мой мучитель, добавив со смехом: - По крайней мере, это одна из причин. Едва оправившись от шока, ты уже способна подозревать, что в вино подсыпано снотворное. Смотри - тебе необходимо выпить, маленькая дурочка. Это тебя убедит?

Он поднес стакан к губам и отпил половину. Остаток предложил мне, и я уже не отказалась. Лишь повернула стакан той стороной, которой не касались его губы.

- Вот так лучше. Теперь ложись снова, - добавил он раздраженно, почувствовав, как я напряглась, - я не собираюсь прямо сейчас овладеть тобой. Пока - нет. Просто хочу, чтобы ты окончательно пришла в себя.

Я опустила голову на подушку. Теперь я увидела, где нахожусь. В той самой комнате, на самом верху башни, где провела недавно столько тревожных часов. В очаге снова пылал огонь, освещая человека, сидевшего рядом с кроватью на деревянном стуле. Я оглянулась вокруг в поисках коляски, но поняла, что он не смог бы въехать в ней по узкой лестнице. Значит, Вольф взбирался на собственных искалеченных ногах. Я вздрогнула, и Вольф, который замечал все, сразу понял, о чем я думала. Лицо его потемнело.

- Ты заставила гоняться за собой, Харриет, и не один раз. Я имею право поколотить тебя как следует. Но я не собираюсь этого делать. Надеюсь, мы придем к соглашению, как два разумных взрослых человека. Ты способна меня выслушать?

Игра света от пламени и теней на его лице завораживала, выхватывая из темноты нос как у античного героя, глаза и щеки оставались в сумерках. Я кивнула.

- Отлично. - Он тяжело вздохнул и наклонился вперед. - Ты видела письмо твоей бабушки. Это может избавить меня от лишних объяснений. У меня находится завещание. Ты допустила ошибку, Харриет. Почему не взяла его с собой?

- Я прочитала письмо только здесь.

- Понимаю. Хотя какая разница. Ты ведь понимаешь, что выход у тебя только один? Меня не интересует эта маленькая кукла - Ада. Она может выходить за своего грязного конюха, если пожелает.

Я вспомнила прекрасное видение - Ада и черный скакун в полете через изгородь. И чуть не рассмеялась злорадно, - как он ошибается! - Ада совсем не похожа на куклу.

- Где она? - схитрила я.

- Здесь, в башне. - Его глаза неотрывно следили за мной. - Теперь не имеет значения, убедишься ты в этом или нет... Ты не увидишь ее, пока все не устроится.

Я изо всех сил старалась не показать своего торжества, которое распирало меня. Он не знал о побеге Ады. Мой трюк с цепью и засовом сработал. Если бы мне удалось его продержать в неведении несколько часов, до утра, глядишь, мне и удастся спастись.

- Вы отпустите Аду? - спросила я с беспокойством. - Она не пострадала?

- Ее девичья чистота нетронута, - холодно ответил Вольф, - мой ни на что не способный сынок пока поддался на ее рыдания. Но знаешь, Харриет, у Джулиана только видимость мягкой натуры, и его почти женское самолюбие сильно задето. Сегодня ночью он уже не станет с ней церемониться. А произойдет это или нет, зависит от тебя.

- От меня?

- Не притворяйся дурочкой. Я хочу тебя, Харриет, ты знаешь это. В любом случае я сделал бы тебя моей. А теперь еще получил небольшой подарок богов, разве ты не понимаешь? Ты могла отказаться быть моей любовницей, но не станешь ведь возражать стать хозяйкой Эбби-Мэнор, иметь мужа, который восхищается тобой, и обеспечить Аде свободу, чтобы она могла удовлетворять свои наклонности к низменному.

Он наклонился еще ближе, так, что я видела лучи морщин под его глазами. Временное, под воздействием вина спокойствие и умиротворение таяло, уступая место чувству паники. Этот человек безусловно обладал надо мной властью. Его физическое присутствие действовало неотразимо. Как враг он был терпим, но как муж...

- Я могу тебя заставить, - продолжал Вольф. - Ты, глупенькая девчонка, что ты знаешь о мужчинах? Ты думаешь, что сегодня днем я использовал всю свою силу, чтобы удержать тебя в объятиях? Я могу переломать тебе кости! Бывают моменты, когда мне хочется именно так поступить с тобой. Твои ненависть и упрямство меня сводят с ума. Если бы не...

Он оборвал себя на полуслове, тяжело дыша, и я онемела от ужаса. Я лежала, глядя на него, и не могла пошевелиться. Когда он снова заговорил, я с трудом узнала его голос.

- Если бы я не любил тебя... - глухо произнес он.

Слова долетели до моих ушей, но не до сознания.

- Любовь... - повторила я и наконец поняла: - Вы сошли с ума!

- Поэты говорят, что безумие свойственно влюбленным!

- Вам нет дела до поэтов, и мне тоже. Они ошибаются.

- О, так ты знаешь больше? Сегодня днем ты мне сказала, будто не имеешь представления, что такое любовь.

Теперь он оседлал любимого конька, играя словами, надеясь, что его искусство плести словесную паутину сломает меня морально. Ведь раньше уже так было: живость его ума и красота фраз превращали меня в покорную идиотку. Теперь все изменилось, потому что я знала - это ложь.

- Любовь - это когда другой человек так много значит для тебя, что ты любишь его больше, нежели себя. - Я замолчала, представив Фрэнсиса, сражающегося со страшными собаками-волками за Аду. - Это означает самопожертвование - можно отдать свою жизнь за другого, если понадобится, за счастье любимого. Если вы действительно любите меня, вы не сможете принудить меня - ни за что на свете.

- Это сентиментальная чепуха, которую я не ожидал услышать от тебя, - сказал Вольф весело, - я-то думал, что мои объятия, пока еще сдержанные, все же научили тебя кое-чему.

- Мне они были противны.

- О нет, ничего, подобного. В тебе заложены большие возможности, Харриет. Дай немного времени, и я научу тебя настоящей любви.

Он склонился ко мне, и я вынуждена была откатиться на дальний конец кровати.

- Вы должны дать мне время, - пробормотала я, - я не могу решиться...

- Времени у меня нет. - Он заговорил отрывисто, но на лице появилась самодовольная усмешка, когда он откинулся на спинку стула. - Не делай из мухи слона, Харриет, большинство людей нашли бы твое поведение непонятным, в наше время браки заключаются по выбору родителей или опекунов, а непослушных детей наказывают! Положим, тебе удастся сбежать и рассказать великодушному мировому судье Йорка сказочку об Аде и ее груме. Я вижу, как он милостиво кивает седой головой и пальцами задумчиво расчесывает белую бороду, а потом говорит тебе, что твой опекун поступил очень разумно.

- Нет, если я расскажу, как Аду заточили и о вашем намерении принудить ее...

- Все равно. Уж я-то постараюсь, изображу все в красках, припишу эту историю возбужденному воображению двух легкомысленных юных девиц. Харриет, Харриет, ты можешь получить куда более худшего мужа. Я тебе выскажу некоторые преимущества брака со мной. Этот брак будет радостью и весельем, а не обычным завуалированным рабством, которое ты получишь от большинства других. Забудь свои глупые амбиции, вбитые тебе в голову высокомерной старухой, и дай волю своим инстинктам.

Именно такого Вольфа я и боялась больше всего. Он был так мягок, разумен, и во мне шла борьба, какая-то часть меня склонялась в пользу его аргументов. Он видел по выражению моего лица, что я колеблюсь, что я под впечатлением его слов... Может быть, настало время сделать следующий шаг? Если я пообещаю выйти за него... Все равно ближе, чем в Миддлхеме, не найти мирового судьи. Если я притворюсь, что согласна, может быть, он пустит меня к Фрэнсису.

- Если я скажу "да", - пробормотала я, - вы отпустите Аду немедленно?

Некоторое время он молчал. Пламя разгорелось ярче и высветило красным каждую черточку его лица.

- Ты согласна выйти за меня?

- Я... да.

Что-то было не так. Мне показалось, что откуда-то дунуло ледяным ветром. Легким движением он достал из кармана какой-то темный предмет, и я увидела небольшую черную книгу, которую он протянул мне, удерживая на раскрытой ладони.

- Ты поклянешься на Библии?

Я не колебалась. Протянув руку, положила ее на Священную книгу. И, подняв глаза, прямо встретила его взгляд.

- Клянусь, - сказала я, - выйти за вас, когда вам будет угодно.

Лицо его вдруг исказилось. Это не было страстью, о, мне известен этот взгляд теперь. Моя рука безвольно упала, когда он убрал Библию, некоторое время он сидел молча, глядя на небольшой том в своей руке. Потом левой рукой потянулся к галстуку, ослабил узел, развязал одним быстрым движением и бросил на пол.

Я читала его мысли, как он читал мои, и поняла, что было безумием надеяться, что я могу обмануть его. Он медленно повернул руку, и книга с глухим стуком упала на пол, подняв серое облачко пыли.

- Твое слово, - сказал он. - Я восхищен в глубине души твоей смелой ложью, но неужели ты подумала, неужели посчитала меня за идиота?

Не было нужды отвечать на это.

- Знаю, что твоя клятва не стоит ни гроша, - продолжал он задумчиво. - Ты скажешь что угодно сейчас. Ты должна дать мне кое-что более веское, чем слова.

- Но почему? Почему? - с трудом вымолвила я.

- Ответ очевиден - и должен быть тебе ясен. Я не привык ждать, обычно я получаю сразу то, что хочу, а я ждал дольше, чем ты думаешь. Но есть еще причина. Я не доверяю тебе, мое лукавое сокровище, и мало ли что ты можешь сказать священнику завтра или послезавтра. Ты станешь моей женой сегодня ночью - фактически, а не на словах. Это будет убедительным подтверждением твоей клятвы.

Я сидела с опущенной головой, избегая его взгляда. Он принял мое молчание за отчаяние, но на самом деле я лихорадочно думала. Как долго я была без сознания? Сколько времени прошло с тех пор, как умчалась Ада? Если она найдет помощь в Миддлхеме, я смогу затянуть с исполнением своего решения. Но если ей пришлось добираться до Райпона или Йорка - я пропала. Нет, надо надеяться, что помощь придет, и постараться сыграть хорошо, чтобы оттянуть ответ!

- Давай кончать с этим, - сказал он жестко, - я тебе показал светлую сторону медали, теперь позволь показать темную. Если ты отказываешь мне сегодня ночью, Джулиан пойдет к Аде. Мой мягкий на вид Джулиан имеет некоторые склонности, о которых ты и не подозреваешь. - Он поймал меня за руку и притянул к себе, его глаза уставились в мои, они светились и были пустыми - глаза волка. - А теперь еще кое-что. Мой неудачливый сын Фрэнсис куда-то исчез, тебе известно об этом? Я очень опасаюсь, что бедный малый заблудился на болотах.

Я вскрикнула и закрыла было лицо свободной рукой, но Вольф перехватил ее, чтобы насладиться моей мукой.

- Значит, Джулиан был прав, - сказал он. - Тебе интересно будет узнать, Харриет, что Фрэнсис подозревается в принуждении нашей маленькой кузины к... ты понимаешь, о чем я. Мы никогда не сможем получить от нее внятный рассказ об этом, потому что от шока, перенесенного после жестокого обращения, может повредиться ее разум.

Я плюнула ему в лицо. Это поразило нас обоих.

- Дайте мне несколько часов, - сказала я, - я должна подумать.

- Один час. - Он освободил мои руки так внезапно, что я упала на спину. - Один час и ни минутой больше.

Он поднялся - и одно лишь движение превратило его из сильного властного человека в отвратительного калеку. Пока он, раскачиваясь, ковылял к двери, я впилась жадным взглядом в его безобразную походку; он обернулся, и на лице его, как в зеркале, отразилось его физическое уродство.

- Можешь разглядывать сколько хочешь. Очень скоро у тебя будет много времени, чтобы изучать мои несовершенства. И пока ты здесь, поразмышляй и об этом тоже.

Из нагрудного кармана он достал какой-то лист, и я узнала по красной восковой печати письмо моей бабушки. Подняв его высоко, он медленно и демонстративно порвал его сначала на полосы, потом еще раз, поперек, на мелкие кусочки, разжал руку, и клочки бумаги закружились, как конфетти, падая на пол.

- Единственное доказательство, что второе завещание существует, - сказал он тихо, - а само завещание, как тебе известно, у меня. Теперь, Харриет, думай. Я буду внизу, если час тебе покажется слишком долгим.

Как только за ним закрылась дверь, я подошла к окну. Ночь была холодной и ясной, луна стояла высоко. Я долго вглядывалась в ночной пейзаж, как вдруг внизу почувствовала какое-то движение. Это был всадник, он как раз проезжал в тени под аркой ворот, и мое сердце отчаянно забилось. Но напрасно. Это был Джулиан.

Я вернула доску на место, оставив небольшую щель. Нельзя, чтобы он увидел открытое окно. Джулиан остановился внизу под башней и посмотрел вверх, а я подумала, как внешность действительно бывает обманчива. Со светлым шлемом волос и мечтательным лицом он напоминал молодого монаха.

Из проема, который вел в подвалы, появилась вторая фигура. Человек был похож на паука со своими скрюченными короткими нижними конечностями и ненормально длинными руками. Лунный свет, как и любой другой, был безжалостен к нему. Вот он поднял одну гротескно удлиненную руку во властном призыве. Джулиан подъехал к отцу, несколько минут они разговаривали. Тишина стояла такая, что я даже слышала голоса, хотя не могла разобрать слов. Потом Вольф нырнул снова в проем, а Джулиан пересек двор. Он спешился, оставив лошадь под одним из монастырских сводов, и тоже исчез в темном проеме двери.

Я снова впилась долгим отчаянным взглядом в дорогу - такую пустынную, залитую лунным светом. Внизу возникло новое движение.

То были собаки. Они появились во дворе как по волшебству - ожившие каменные изваяния, выпущенные из каменного плена. От одного взгляда на них мне стало холодно, холоднее, чем под ледяным ветром.

Когда я отошла от окна, меня вдруг осенило. Собаки выпущены на волю. Почему-то я думала, что они будут сторожить мою дверь, как раньше Локи. Но теперь Джулиан и Вольф находились в одном из подвалов, а собаки во дворе, и я получила свободу передвижения в башне.

Я нашла дверь, ведущую из башни к подвалам, на ощупь. Она открылась, как только я слегка надавила на нее. Темнота здесь не была такой непроницаемой. Слабый свет просачивался сюда со двора, и я смогла разглядеть, что коридор пуст. Я приблизилась к комнате с окном над дверью, поднялась на цыпочки и заглянула, как делала это уже однажды.

В комнате было так холодно, что изо рта Вольфа и Джулиана вылетали облачка пара. Вольф сидел на единственном стуле в тяжелом пальто с меховым воротником. Джулиан быстро ходил взад-вперед по комнате, потирая руки, чтобы согреться.

Я обеими руками ухватилась за решетку окна. Если бы они взглянули сейчас в мою сторону, то смогли бы увидеть мои руки и лицо, прижатое к прутьям, но они не смотрели сюда. У них была другая жертва для пыток.

- Он очнулся, - сказал Джулиан отцу через плечо, - не знаю, как давно, и слышал ли он что-нибудь.

- Это не имеет значения. - Вольф был похож сейчас на зловещего идола - руки в перчатках сложены на коленях, взгляд неподвижен. - Дай ему немного бренди.

Джулиан с удивлением взглянул на отца. Потом, пожав плечами, достал флягу из кармана и снял крышку. Фрэнсис, давясь, закашлялся от крепкого зелья, и это вызвало довольную улыбку у Джулиана. Бренди скоро произвело ожидаемый эффект. Кашель прекратился, и Фрэнсис попытался сеть. А Джулиан, в пародии на братскую заботу, поддержал его за плечи, устраивая голову на подушке.

- Боже всемогущий. Ну и холод здесь! - пожаловался Джулиан. - Сколько еще нам ждать?

- Я сказал - час.

- Сидеть в этом леднике, когда наверху ждет теплая постелька!

Я увидела, как Фрэнсис при этих словах напрягся, и Джулиан, в поисках очередного развлечения, сразу к нему повернулся:

- Прекрасная теплая постель и кое-что еще, тоже тепленькое, в придачу. Это не увеличит твои страдания и боль, дорогой брат, я думаю? Ведь только твое упрямство не позволяет тебе быть сейчас на моем месте.

Свеча опустилась так низко, что Фрэнсис вынужден был отвернуться, иначе огнем подпалило бы его волосы.

- Я не могу поверить, - произнес он потрясшим меня, неузнаваемо тихим голосом, - возможно, теперь я передумаю.

- Слишком поздно. - Вольф покачал головой.

- Но почему?

- Я не могу больше доверять тебе.

- Мы можем подписать что-то вроде соглашения.

- Зачем мне лишние хлопоты? - безразлично отозвался Вольф.

- Но она предпочтет меня, а не Джулиана, будет легче справиться.

Странная улыбка скривила губы Вольфа. Он ничего не ответил, но Джулиан сердито вскинулся:

- Тебя? После идиллии в саду? Это была неуклюжая попытка, брат. Она послужила предупреждением, что ты можешь нас предать, и убедила Харриет, что ты негодяй.

- Харриет?

- О! Я и забыл, ты же не знаешь о последних открытиях.

Вольф насторожился, но Джулиан стоял к нему спиной и продолжал беззаботно:

- Мы все совершили ошибку. Старуха провела нас по-королевски. Она оставила второе завещание, сделав наследницей Харриет. Мы вовремя это обнаружили.

- Харриет... - повторил Фрэнсис.

- Да, Харриет, - он пристально следил за Фрэнсисом, - но это не имеет значения. По правде говоря, я предпочел бы Аду, она так мила и красива, что было бы удовольствием приручить ее, а Харриет меня скорее отталкивает. Но зато она...

Он закончил оскорбительную фразу, которую я никогда не осмелилась бы повторить, даже в дневнике. Поразительно, но Фрэнсис нашел в себе силы, чтобы приподняться на локте и оборвать Джулиана; его эпитеты, которыми он наградил брата, были еще грубее и оскорбительнее, но настолько верно подобраны, что, получив по заслугам, Джулиан не нашелся, что ответить. Он поставил свечу на пол.

- Только не Харриет! - продолжал Фрэнсис. - Держись от нее подальше, ты, маленький жеманный садист! Или для тебя не будет суда и судьи, я лично переломаю тебе все кости, если ты попытаешься своими грязными лапами дотронуться до нее, ты...

Джулиан замахнулся и ударил брата, ударил сильно, я слышала ужасный звук, и Фрэнсис упал назад на подушку, голова его казалась неестественно вывернутой. На губах показалась кровь, как и на моих, потому что я прикусила нижнюю губу, чтобы удержать крик.

- Оставь его, - послышался спокойный голос Вольфа.

- Но я...

- Я сказал - оставь его.

- Он должен умереть, - угрюмо произнес Джулиан.

- Пока нет.

- Когда же? После того, как он встанет на ноги и сможет убить меня? Боже мой, да едва он начнет ползать, как сразу отомстит. Будь я проклят, если я позволю...

- Ты позволишь все, что прикажу тебе я. - По гримасе Вольфа было понятно, что ему неприятно видеть лицо сына. - Зачем столько эмоций? - продолжал Вольф. - Он, разумеется, должен умереть, но не из-за угрозы твоей жизни, а потому, что может расстроить мои планы - через вмешательство властей, даже если эти планы будут уже осуществлены. Мы не можем держать его в заточении вечно. Поэтому придется заставить его замолчать навсегда. Но пока он мне нужен.

Тревога на лице Джулиана сменилась любопытством, которое пересилило ярость. Он сделал шаг к отцу:

- Зачем он тебе? Пришло время довериться мне, Вольф. Бог знает, насколько я увяз в преступлениях по твоей милости.

Вольф порылся в складках своего тяжелого пальто и достал часы. Он разглядывал их, поднеся к свету. Мое сердце упало - я забыла, как быстро течет время. Вольф положил часы обратно в карман и откинулся на спинку стула. Я впала в оцепенение. Казалось, миновала вечность с того момента, как я подошла к этой двери.

- Это не твое дело, - холодно сказал наконец Вольф. - Мне нужен Фрэнсис, чтобы... э-э-э... убедить Харриет. Твое предположение оказалось верно. Она считает, что влюблена в него. Она также "любит" свою маленькую кузину, но сейчас, я думаю, ее больше всего беспокоит Фрэнсис. Она пойдет на все, чтобы спасти его, но достаточно хитра, чтобы потребовать показать ей его. Пусть она его увидит - живого, но в таком состоянии, что это пробудит в ней еще сильнее детские сантименты... После этого...

Джулиан кивнул:

- Все отлично. После этого я позабочусь о ней и потом избавлюсь от Фрэнсиса.

- Нет необходимости. Достаточно оставить его здесь. Еще день, другой... Впрочем, при его сложении и здоровье как у буйвола, пожалуй, дам три дня.

- Все это верно, но зачем столько хлопот? - недоумевал Джулиан.

- О чем ты?

- Зачем тебе понадобилось уговаривать Харриет? Как ты сам говорил, по принуждению браки совершаются каждый день. Я смогу справиться с Харриет и не прибегая к уловкам с Фрэнсисом.

Вольф лениво повернул голову и медленным взглядом оглядел сына - от светлой шапки волос до носков начищенных сапог.

- Поезжай обратно в поместье, - сказал он.

- Ехать домой? - механически повторил Джулиан.

- Уезжай в поместье. И немедленно.

- Но... Харриет...

- Ты самодовольный идиот, - Вольф скрестил длинные руки на груди с видимым удовольствием, - я не часто соглашался с мнением старшего сына, но в данном случае обязан. Я бы позволил тебе заполучить Аду - я не выношу ее хныканья и ее страхов, но Харриет слишком хороша для таких, как ты.

- Но... но не для тебя же? - Голос Джулиана стал визглив, как у женщины. - Уж не имеешь ли ты в виду...

- Я женюсь на ней. А теперь убирайся.

- Но деньги...

- К счастью, нашлось второе завещание, - зевнул Вольф, - неожиданный подарок судьбы - сочетание приятного с полезным.

- И ничего для меня?! - Джулиан почти визжал. - Сначала похищение, потом убийство. Ведь я унес сюда девушку, я столкнул со стены Фрэнсиса. Я сунул голову в петлю ради тебя и твоих планов. Ты обещал мне половину денег. Я смогу жить как джентльмен. Я смогу... Я не позволю тебе...

- Ты не позволишь мне?

- Отдай мне половину. - Джулиан нетвердыми шагами двинулся к отцу. - Отдай мне половину. Или я пойду к властям...

- С подписанным признанием? Ты похитил девушку, ты обрушил на брата стену. Я, беспомощный калека, не смог бы сделать это, что для всех очевидно.

Лицо Вольфа оживилось. Он наслаждался, поддразнивая Джулиана, и это был его счастливый миг. Глупость и никчемность младшего сына и собственный небрежный командный тон вдохновляли его. Глаза сверкали от удовольствия, он, казалось, помолодел лет на двадцать и выглядел сейчас моложе, чем собственный сын, согнутая спина, опущенные плечи, вытянутое лицо которого принадлежали, казалось, шестидесятилетнему старику.

- Они, может быть, не повесят тебя, - продолжал Вольф, наслаждаясь каждым словом. - Они же освободили одного из эдинбургских маньяков за то, что тот выдал сообщников и стал свидетелем обвинения, выдал тех, кто поставлял трупы для анатомических театров - прекрасные свежие трупы, получаемые по заказу. Но это рискованный бизнес. А братоубийство - звучит ой как нехорошо...

Джулиан рванулся вперед, чтобы схватить отца за горло.

Я всегда боялась, даже в те дни, когда считала его несправедливо обиженным, что однажды он набросится на своего мучителя. Вольф не предугадал нападения, потому что был ослеплен презрением к сыну.

Джулиан был в ярости и походил на безумца, если бы ему сейчас подвернулось какое-нибудь орудие убийства, он ударил бы, и ударил насмерть. Не имея ножа, он мог убить отца одними только голыми руками, но он применил их подобно женщине - рвал и царапал. Навалившись всем телом на Вольфа, он перевернул стул, и тот оказался прижатым спиной к полу. С быстротой и ловкостью, почти невольно восхитившими меня, он опомнился и принял вызов. Они катались, сцепившись, по полу, и тишина нарушалась только их тяжелым дыханием и невнятными возгласами.

Я наблюдала за дракой холодно, с полным презрением и размышляла. Что бы ни произошло в дальнейшем, это пойдет мне на пользу. Один будет повержен, второй ослаблен, и я смогу вступить в борьбу. Я уже давно потеряла надежду на помощь Ады.

Теперь двое мужчин боролись, стоя на коленях. Вернее, поднялся Вольф и повлек за собой Джулиана. Мне было не совсем хорошо видно, что происходит, потому что широченная спина Вольфа закрывала тонкую фигуру Джулиана. Но я заметила, как вздулись мощные мускулы на плечах Вольфа, а потом напряглись и застыли. Я снова прикусила губу. Я не хотела, чтобы победил Вольф. Сумасшедший или нет, Джулиан не пугал меня. Вольф был страшнее из них двоих, и я вряд ли смогу набраться смелости противостоять ему.

Вольф резким движением повернулся, и я увидела их лица. Не черты Джулиана, искаженные и почерневшие до неузнаваемости, заставили меня схватиться за ручку двери. Это было лицо Вольфа - злобное и потерявшее человеческий облик, хмурое от напряженной сосредоточенности, с которой он душил своего младшего сына. Я не могла больше оставаться в стороне, мне никогда потом не примириться с собой, вспоминая всю оставшуюся жизнь, что я позволила убить Джулиана, не пошевелив и пальцем для его спасения, каким бы он ни был и что бы ни совершил.

И прежде чем я осознала свои действия, я уже очутилась в комнате и, вцепившись в руки Вольфа, пыталась отодрать их от горла Джулиана, но с таким же успехом я могла отгибать толстые железные прутья. Он взглянул на меня. Затем просто выпустил из рук Джулиана (тот рухнул на пол, как мешок с костями, - так валится безжизненное тело) и схватил меня.

Он всегда был силен. Но сейчас он обладал такой мощью, что было совершенно бесполезно сопротивляться. Я оказалась на полу и, почувствовав на шее его пальцы, стала ждать, когда он сдавит их и задушит меня, как Джулиана, но он не стал этого делать, пальцы его вцепились в ворот-пик моего платья и с силой дернули, разрывая ткань. Он не сошел с ума. Ужас охватил меня с новой силой, когда я поняла, что он полностью владеет собой. Он просто последовательно, действуя шаг за шагом, осуществлял свой план, не обращая внимания на еще теплое тело сына, валявшееся под его ногами.

Любая леди на моем месте давно упала бы в обморок. Я не горжусь своей стойкостью, я хотела бы потерять сознание, и даже помню, что рассердилась на себя, что не могу. Я боролась, хотя и крайне безуспешно, била руками, пинала и выкрикивала такие слова, о существовании которых только догадывалась, но не подозревала, что могу их употребить. Борьба, однако, была так же бесполезна, как и брань. Я еще продолжала наносить удары, когда вдруг поняла, что бью воздух. Почти невозможным усилием я открыла глаза, и это отняло последние силы. Я лежала, распростершись на грязном полу, и просто смотрела.

То, что я видела, не могло быть правдой. Фрэнсис никак не мог стоять рядом, покачиваясь, но стараясь держаться прямо, нагнувшись над валявшимся на полу Вольфом. Он не мог держать в руках тяжелый камень. Он не мог...

Он выглядел так же - с пылающим красным лицом, как будто выпил слишком много вина, и глазами, невидящими, горевшими нездоровым блеском. Он широко расставил ноги, чтобы не упасть, и его тело раскачивалось вперед и назад с мрачной равномерностью маятника. Я сразу поняла, что не только болезнь ввергла его в такое состояние, он был потрясен своим поступком. Он не унаследовал коварство Вольфсона, да, он ссорился с отцом, оскорблял его, не повиновался - но не мог ударить его и при этом не испытать потрясения.

Руки Вольфа в стремительном броске, как две черные змеи, обхватили ноги Фрэнсиса, и достаточно было одного рывка, чтобы тот, как подкошенный, во весь рост, рухнул на пол. Вольф поднял камень, выпавший из руки Фрэнсиса, и швырнул с силой прямо ему в лицо. Я поймала его за руку, но долей секунды позже, чем камень полетел в цель.

Потом со мной случилось нечто странное, о чем я никогда не рассказывала никому. Так вот, в это страшное мгновение что-то сломалось во мне. Я почувствовала, как внутри меня лопнула туго натянутая струна. Я стояла спокойно, держа руку Вольфа, и не чувствовала ровным счетом ничего. Сначала я подумала, что и он впал в подобное состояние. Он тоже стоял не двигаясь, лицо его было суровым, он слегка повернул голову. Потом отошел от меня к окну. Оттуда ничего нельзя было увидеть, даже днем, окно полностью закрывали вьюны. Но он и не смотрел - он слушал. Отчаянно лаяли и рычали собаки, они подняли страшный гвалт, но я не понимала причину.

Он, наверное, различал и другие звуки, которые не слышала я. Вернее, тогда еще не услышала. Он резко отвернулся от окна. Потом перевел хмурый взгляд на пол (я не смотрела вниз, не могла смотреть) и опять на меня. Я встретила его взгляд без всякой боязни, без малейшего интереса, он внимательно посмотрел на мое лицо, и я увидела, как его черты исказились.

- Харриет, - позвал он.

Я вопросительно на него взглянула. Я понимала, к кому он обращается. Я была Харриет. Мое имя Харриет. Но отвечать ему не было желания.

- Харриет...

Он поковылял ко мне. Бедняжка, думала я, он так искалечен. Он взял меня за плечи и легонько тряхнул. Его руки были как лед. Я взглянула вниз и увидела, что у меня разорвано платье. Я убрала его руки и натянула платье на плечи.

- Харриет. - Его голос звучал глухо, он как будто задыхался.

Бессмысленное повторение моего имени раздражало.

- Да? - ответила я.

Он смотрел на меня так пристально, что я рассердилась. И вдруг лицо его странно изменилось, как будто распавшись из целого на фрагменты. Мне так не понравилось то, что я увидела, что я закрыла глаза. Немного погодя он вышел.

Стоять с закрытыми глазами было приятно и странно. И я смогла лучше слышать. Собаки теперь просто сходили с ума, их рычание было похоже на человеческое. Потом возникли другие звуки. Топот лошадиных копыт, очень быстрый. Голоса. Крики. Потом один громкий крик, переходящий в вопль - сначала гнева, потом боли, и - тишина. Мне показалось, что вопль мне знаком, и тут же внутри меня что-то шевельнулось, как будто чьи-то руки пытались связать порванную струпу. Я позволила им делать это. И ждала. Опять звуки - голоса, собачий вой, переходящий в визг, два громких хлопка, и вой прекратился. Опять стало тихо. Потом я услышала шаги, топот чьих-то ног вниз по лестнице в подвал, и уже гулкие шаги по каменному полу коридора. Громче и громче. Вот они замерли у двери.

Он оставил дверь открытой, мелькнула слабая досада при этой мысли. Теперь они найдут меня. И заставят открыть глаза. Когда я открыла их, то увидела двух людей у порога. Впереди стоял юноша - темноволосый, худой, со смуглой кожей. Одной рукой он перегородил вход, из-под руки выглядывала девушка. Он долго смотрел на меня, потом опустил руку. Вбежала девушка. Она была очень хороша собой, несмотря на бледность.

- Харриет, - прошептала она. Слезы текли по ее щекам и в свете свечей напоминали крошечные луны. - Я пришла, как только смогла, о, Харриет, моя дорогая...

- Да, я - Харриет, - сказала я вежливо. - Но кто вы?

Я слышала, что он пришел, и мне пришлось спрятать дневник. Описывать те события оказалось делом нелегким, труднее, чем, я думала, было облечь в слова не только сами действия, которые происходили, но и свои мысли и чувства, возникавшие при этом. Я теперь поняла, что именно так и надо было писать. Я должна заново пережить все, час за часом, постепенно приближаясь к развязке, кульминационному моменту, перенести который оказалось мне не по силам. Моя телесная оболочка присутствовала в том ледяном подвале, освещенном скудным светом свечей, и я была невредима. За исключением нескольких царапин и синяков. Но самой Харриет не было. Она спряталась глубоко внутри меня, окутала себя темнотой, поджала колени к подбородку и обхватила голову руками. Они своим приходом частично вытащили ее на свет, но она не хотела выходить, она все еще держалась, цеплялась рукой за дверной косяк того подвала. Если ей суждено когда-нибудь выйти из темного плена, она должна сделать это сама, по собственной доброй воле.

Он увидел, что я расстроена, и уложил меня в постель. Служанки не отходили от меня два дня. Я не могла достать свой дневник. Но сегодня светит солнце, и слегка пьянит весенний воздух. Я сказала, что чувствую себя лучше, и он позволил мне встать. Он собирается позже взять меня на прогулку, когда управится с утренними делами. А я за это время закопчу писать.

Я не сошла с ума, и я узнала Аду. Я знала, кто она. После того как она долгое время держала меня в своих объятиях, целуя и плача, уткнувшись в воротник моего платья, я попросила ее перестать плакать.

- Уведи меня отсюда, - сказала я, - я не хочу оставаться здесь больше.

Мы сидели на кровати в углу подвала. Это было единственное место, где можно было сидеть. В подвале было шумно, он был заполнен людьми - толпой темных, разбойного вида мужчин, которые разговаривали на непонятном языке.

- Мы сейчас уйдем, - ответила она. Слезы градом катились по ее щекам. Она всегда так плакала - легко и красиво. - Мы сейчас уйдем, дорогая, еще несколько минут.

- Но я хочу сейчас.

- Подожди немного, Харриет. Харриет, что с тобой? Он... он мертв. Собаки убили его, загрызли до смерти. Говорят, у него на руках и лице была кровь, и запах крови привел их в неистовое бешенство. Он больше не станет тебя мучить, веришь мне?

- Как много здесь людей. Я не хочу быть с ними.

- Это друзья Дэвида, дорогая. Я смогла прийти к тебе на помощь так быстро, потому что они оказались поблизости. Это было задумано Фрэнсисом и Дэвидом, они знали, что помощь понадобится... Харриет, все теперь хорошо, не смотри так...

Кто-то отделился от толпы людей, окруживших что-то лежавшее на полу, но я смотрела только прямо перед собой, считая трещины на стене. Когда человек заговорил, я узнала голос Дэвида.

- Он жив. Состояние его тяжелое, но жив. Мы отвезем его в поместье, а Таммас поскачет за доктором.

- Ты сказала, что он мертв, - с горечью бросила я Аде.

- Он мертв. Он. Но не Фрэнсис. О, Дэвид, как я рада!

Я покачала головой. Было жаль разрушить ее иллюзии, но ведь все равно она любит Дэвида. И поэтому ей не будет больно.

- Они все мертвы, - сказала я. - Я видела лицо Джулиана. Я видела... Фрэнсиса. Ада, уведи меня отсюда. Я не хочу оставаться больше в этой комнате.

Они вынудили меня встать и подвели к нему, заставили посмотреть. Они пытались помочь. Но это была их ошибка. Как только я его увидела, я поняла, что они лгут. Его глаза были закрыты - кто-то закрыл их. Они положили его на солому и накрыли сверху грудой одеял, на соломе под его головой расплывалось темное пятно. Они, кажется, ждали от меня чего-то, и я встала на колени и поцеловала его, прощаясь. Хотя я знала, что это уже больше не Фрэнсис. Его губы были теплыми. Но совсем скоро они остынут.

Наконец они отвезли меня в поместье, и Ада уложила меня в постель. Я не теряла сознания. Я никогда не падаю в обморок, это случилось лишь один раз, когда я испугалась собаки. Я не была больна. Я спала и просыпалась, ела и спала снова. И все это время вторая Харриет сидела в темноте внутри меня, закрыв руками лицо, рот и уши.

И как долго это было? С той поры прошло шесть месяцев. Некоторое время спустя я узнала, что Фрэнсис выжил. Я поверила, вынуждена была, когда они отвели меня к нему, и он улыбнулся, взял меня за руку и стал разговаривать со мной. Они сбрили половину волос с его головы. Она была обвязана нелепой белой повязкой, но царапины на лице были почти незаметны. Камень лишь задел голову, кости остались целы. Но была рваная длинная рана, и вытекло много крови. Его долго держали в постели из-за лихорадки и воспаления легких. Но ведь он был, как сказал кто-то недавно, крепкий как буйвол. Два месяца спустя он уже был на ногах, новоявленный "мистер Вольфсон", владелец Эбби-Мэнор.

А потом он пришел навестить меня. Все еще была зима, снег шел уже шесть дней, и белые шапки виднелись на стенах и деревьях. Снег валил тяжелыми хлопьями с серого неба. Ада перед уходом опустила шторы и зажгла все лампы Она уехала с Дэвидом, и я была одна, когда постучал Фрэнсис. Он сел рядом со мной на диван и взял мои руки в свои.

- Я хочу жениться на тебе, Харриет, - сказал он.

- Ты можешь взять себе деньги, - ответила я, - Аде нужно отдать из них половину, чтобы она могла купить землю и лошадей для Дэвида. Ты возьмешь остальное.

- Мне не нужны эти проклятые деньги, - сказал Фрэнсис, - я хочу тебя.

Я думала, что он не состоянии понять, и принялась объяснять:

- Ты не должен жениться на мне из жалости. Так получилось, что Ада с Дэвидом, но он ей подходит, ты же сам видишь. Она никогда не хотела быть хозяйкой поместья. Она будет с ним счастлива. А ты найдешь кого-то еще. Тебе не обязательно жениться на мне, Фрэнсис. Со мной все будет хорошо, я стану жить с Адой и Дэвидом.

- Нет, не станешь. Ты будешь жить со мной. - Он взял меня за плечи и заглянул в самую глубину глаз.

Я подумала, что он собирается поцеловать меня, но вместо этого он притянул меня к себе и крепко прижался лицом к моим волосам.

- Один Бог знает, правильно ли я поступаю, - услышала я его голос и поняла, что он говорит не со мной, - я разрушал все, к чему прикасался раньше. Может быть, и это ошибка. Но я не могу больше так, я должен каким-то образом получить тебя. Я буду добр к тебе, Харриет, настолько, насколько позволит проклятая кровь и воспитание. Позволь мне заботиться о тебе.

Было так приятно находиться в его объятиях, я чувствовала себя в полной безопасности, отгороженной барьером его рук от всего мира.

- Хорошо, - согласилась я.

Он посмотрел на меня с сомнением:

- Ты выйдешь за меня? Когда я скажу?

Я застыла. Слова были так знакомы, что стало больно. Впрочем, я так устала.

- Да.

Теперь он захочет поцеловать меня, подумала я и подставила губы.

Он поцеловал - но только в щеку, как любящий брат. Потом нагнул голову и поцеловал мои руки, которые не выпускал из своих, и мне послышалось, что он тихо произнес: "Я так сильно люблю тебя", но конечно же мне это только почудилось.

Мы поженились неделей позже, были только самые близкие. Вернее, не было никого, кроме Ады, Дэвида и очень прямо державшегося человека в черном костюме, который всю церемонию не сводил неодобрительного взгляда с Дэвида. Когда священник сказал: "И Бог соединил вас", я подняла лицо, и Фрэнсис коснулся губами моих губ. Потом подали вино и пирог, и я ушла к себе в комнату.

Теперь я хозяйка поместья Эбби-Мэнор, правда, ненадолго. Фрэнсис продал дом, землю и всю обстановку. Благодаря любви Вольфа к роскоши Фрэнсис выручил неплохие деньги, их почти хватило, чтобы заплатить долг тому бедному молодому человеку, которого обобрал Вольф. Остальное Фрэнсис будет платить частями из своего заработка в течение нескольких лет.

Он отказался трогать деньги бабушки, и адвокат, тот прямой, в черном, человек, который присутствовал на венчании, уладил дела - с его помощью я оформила половину наследства бабушки на Аду. Теперь Ада будет самой богатой фермершей в Йоркшире. Они с Дэвидом решили выдержать полностью траур и пожениться через год после смерти бабушки. Пока что Дэвид подбирал подходящее место в Йоркшире, и, кажется, уже нашел, недалеко от Йорка. Дом старый, беспорядочной постройки, что-то среднее между коттеджем и поместьем, так говорит Ада. Я не беспокоюсь за них. Он очень любит ее.

Мы с Фрэнсисом поселимся в Йорке. У него там старый друг, врач, которому он станет ассистировать, и со временем унаследует его практику. Мне будет жаль расстаться со своей красивой комнатой. Вначале я ненавидела ее. Особенно когда просыпалась ночами и плакала от кошмаров. После того как мы с Фрэнсисом поженились, он переехал в комнату Ады. Так было лучше. Когда я начинала плакать, он тут же приходил, садился на кровать и держал мои руки, пока я не просыпалась и не убеждалась, что мой кошмар - только сон.

Сегодня я поняла, почему присутствие Фрэнсиса успокаивает меня, в то время как присутствие Ады - нет. Мои ночные кошмары были всегда о нем. Снова и снова, ночь за ночью, я видела, как он лежит мертвый. Часть меня, та бодрствующая часть, знала, что он спасен и жив. Но другая часть - та Харриет, что пряталась во тьме внутри меня, - не верила в это. Она скрылась, захлопнув потайную дверь внутри меня в тот момент, когда камень вылетел из руки Вольфа, и она поняла, что ничто и никто - ни на Небесах, ни на Земле - не сможет предотвратить его падение. Дверца все еще оставалась закрытой, и вторая Харриет, плененная кошмаром, как муха паутиной, находилась в заточении своего прошлого и памяти о нем.

Я думала, пока прятала в башне свой дневник, что буду первым человеком, который прочитает его. И надеялась, что он сослужит свою службу, но не догадывалась, какую важную роль он сыграет в будущем. Когда я все перечитала, все события, изложенные в нем, то вдруг отчетливо осознала, что все кончено, история закрыта, все мое прошлое закрылось, как книга, которую прочитали до последней страницы и захлопнули.

Но должна быть дописана заключительная часть. Я перечитывала последние записи, когда услышала шаги в коридоре - торопливые, тяжелые, я бы узнала их из тысячи. Я закрыла дневник и оставила его лежать на столе, на виду. Потом встала. Дверь моей комнаты открылась, и мне показалось, что я услышала, как та, внутренняя, дверца открылась тоже.

Он стоял на пороге, внимательно глядя на меня, и вдруг его плечи выпрямились, он глубоко вздохнул, как будто с его спины сняли тяжелую ношу.

Я протянула к нему руки.

- Мой любимый, самый дорогой и единственный на свете, - сказала я.

Примечания

[1]  Райдинг - административная единица графства Йоркшир.

[2]  Волк (англ.)

"Sons of the Wolf" 1967, перевод М. Савеловой